Незнакомец из тринадцатой квартиры…

Глава III. Ява спешит на свидание. Ухо.

Через несколько минут мы уже были в Валькином доме. Стали искать квартиру — нету! Всё здание обошли… На самом верхнем этаже последняя квартира — восемнадцатая, а нам нужна двадцать пятая. Что такое?! Неужели обманула Валька, подшутила, выдуманный адрес дала?.. На Яву было больно смотреть — такой у него был вид. Наконец я решился спросить у какой-то бабуси. Оказалось, есть двадцать пятая, только во дворе, в так называемом флигеле.

— Выдумали какой-то флигель-мигель. Только с панталыку сбивают, — притворно сердясь, бурчал повеселевший Ява.

И в самом деле, во дворе стоял точно такой же, как и с улицы, большой шестиэтажный дом. И что его флигелем назвали?!

Когда мы входили в парадное, я заметил, как Ява, проходя мимо старинных стеклянных дверей, на миг задержался, глянул на своё отражение в стекле и пригладил рукой чуб. Я сделал вид, что не вижу.

На третьем этаже мы легко отыскали двадцать пятую квартиру. На дверях несколько кнопок от электрических звонков — наверно, в квартире много соседей. На лестнице полутемно, и мы встаём на цыпочки, чтобы прочесть надписи под кнопками. Вот… «Малиновским звонить один раз»! Это и есть. Валькина фамилия Малиновская. Точно.

— Звони, — шепчет Ява.

— Ты звони, — шепчу я и неизвестно отчего чувствую холодок в животе.

— Да позвони! Ну ты же выше, тебе удобней, — хитрит Ява.

— Тебе адрес давали — ты и звони! — не сдаюсь я.

— А ну тебя! — сердито шепчет Ява и решительно нажимает на кнопку. За дверями дребезжит звонок.

Ява отскакивает и прячется за мою спину. А мне очень надо! Я тоже отскакиваю в сторону и стараюсь выпихнуть Яву вперёд.

И тут случилось что-то невероятное. Из-за выступа стены, как призрак, вынырнул кто-то огромный и здоровенной ручищей схватил Яву за ухо. В то же мгновение хриплый голос так загремел на всю лестницу, что эхо вприпрыжку поскакало вниз по ступенькам.

— Ага! Попался! Попался наконец!

Не говорю уж про Яву, которого трепали за ухо, я и сам-то от неожиданности прирос к месту и не мог шевельнуться. А грозный голос продолжал греметь:

— Так вот кто хулиганит! Вот кто звонит и убегает!.. А бедная бабушка должна бить старые ноги, попусту выходить открывать?! Вот мы сейчас с вами поговорим!

И тут же из-за дверей послышался звонкий Валькин голос:

— Кто там?

Ой-ой-ой! Я бросил на Яву панический взгляд. Ява собрал все силы и так отчаянно рванулся, что даже если бы ему пришлось оставить ухо в дядькиной руке, он всё равно бы вырвался Да что ухо! В тот момент Ява готов был отдать полголовы, даже полтуловища, только бы вырваться, убежать хоть с тем, что останется, подальше от Валькиных глаз.

Да вы сами подумайте: в первую минуту свидания, которого вы так ждали, ваша Валечка видит (боже ты мой!), что какой-то здоровенный громила держит вас за ухо, как паршивого щенка. А вы, склонивши голову, жалко висите на своём ухе, даже не касаясь земли. Вы, который столько мечтал о той торжественной, волнующей минуте, когда откроется дверь. Она станет на пороге, и вздрогнут от радостного удивления густые ресницы, и засияют очи, и вспыхнут румянцем щёки. И она скажет: «Ой!», а потом: «Ах!», а потом «Здравствуй, здравствуй! Это ты? Как я рада!» И всё будет так прекрасно…

А вместо этого…

Как выстреленные из пушки, мы прогрохотали по лестнице вниз, выскочили во двор, потом на улицу и целый квартал бежали что есть духу, не оглядываясь. И только когда убедились, что за нами никто не гонится, отдуваясь, перешли на шаг.

Мы шли не разбирая дороги, шли и молчали.

Из Явиных глаз бежали слёзы. Он морщился и отворачивал от меня лицо. Но я всё понимал. Это просто механически… Просто ухо каким-то образом связано с тем органом, который вырабатывает слёзы. И если ухо сильно покрутить, то слёзы потекут сами собой. И это не означает, что человек плачет. Ява никогда не плакал!

Ухо у Явы вспухло, увеличилось вдвое и пылало, как мак.

Конечно, с таким ухом снова пробиваться на свидание нечего было и думать.

Мы хорошо понимали, что случилось. Произошло ужасное недоразумение: видно, какой-то шалопут развлекался тем, что звонил в квартиры и убегал. А мужчина, случайно подойдя и заметив нашу мельтешню возле дверей после того, как мы позвонили, решил, что мы хулиганим. Мы понимали, что произошла ошибка, но нам от этого легче не было. Особенно Яве. И не столько из-за уха, сколько оттого, что с Валькой не встретился и теперь, кто знает, встретится ли вообще.

Я боялся, что он во всём будет обвинять меня: ведь если б я сразу позвонил, как он просил, и если б не стал его выпихивать вперёд, может, ничего бы и не было. Но Ява проявил благородство, он ни о чём не говорил, только иногда смахивал слёзы.

Мне хотелось его развеселить, но я долго не мог придумать, как это сделать. Наконец я сказал:

— Эх, подловить бы это хрюкало, из-за которого нам попало, и зазвонить бы ему в ухо так, чтоб у него отпала охота звонить куда не надо, чтоб у него три дня в башке звенело! Тогда бы знал, как шкодить. Эх бы я ему дал!..

Но моё отважное настроение на Яву не подействовало. Я сокрушённо вздохнул.

Мы прошли парками над кручей, перешли через мостик и вышли к кинотеатру «Днипро».

— Во! — радостно воскликнул я, как мореплаватель, который увидел землю — Давай в кино сходим! Тётя же нам специально денег на это дала Айда!

Но Ява, отвернувшись, угрюмо буркнул:

— Не хочу!

— Ну и зря, — сказал я. — Чем красоваться с таким, ухом на людях, лучше часа полтора посидеть в темноте в кино А за это время ухо станет нормальным.

Всё так же не глядя на меня, Ява буркнул:

— Идём!

Я мигом бросился в кассу за билетами…

Смотрели мы «Семеро смелых» — героический фильм про полярников. В картине всё время безумствовал буран, и герои, обвешанные с головы до ног ледяными сосульками, мужественно хекая, карабкались на ледяные горы, проваливались в снег и тащили друг друга на плечах. Это немного ободрило Яву. Когда мы вышли из кино, у него в глазах уже не было такой безнадёжной грусти и отчаяния, как раньше, хотя ухо ещё имело не очень хороший вид.

Я чувствовал в животе неприятную сосущую пустоту — хотелось есть, и я надеялся, что мы сейчас поедем домой. Но Ява и слышать об этом не хотел — боялся, что тётя начнёт допытываться. Чудило! Легко ведь можно что-нибудь придумать: упал и ушибся, или в переполненном автобусе дверями прищемило, или ещё что-нибудь. Разве мало несчастных случаев может произойти с человеком в таком большом городе, как Киев? Но переубедить Яву я не мог. Мы спустились вниз к Крещатику. У Владимирской горки, там, где павильон «Мороженое», Ява остановился. Осторожно взявшись рукой за ухо, он страдальчески глянул на меня и сказал:

— Если холодное приложить, может, и полегчало бы… А? Как думаешь?

Я потрогал у себя на груди и пожал плечами. Я знал, на что он намекает. Тёткины деньги мы уже истратили на кино. Но у нас ещё были деньги. У меня на груди в потайном кармане в подкладке лежала трёшка. Мы копили её целых полгода и возлагали на неё большие надежды. Договорились тратить её только на что-нибудь уж очень интересное или на запретные удовольствия, на которые денег тётя не даст, — на полёт над Киевом на вертолёте или на фильм, на который дети до 16 лет не допускаются… А из-за того, что характер у Явы не такой серьёзный, как у меня, и он может ухнуть эту трёшку за полчаса, мы решили, что храниться она будет у меня и тратить её будем только с общего согласия.

И вот Ява намекает, чтобы взять из трёшки на мороженое. Мороженого и мне хочется, но мы ведь не на мороженое её берегли… А Ява сегодня пострадал, вон как за ухо держится! И глаза у него, как у цуцика, которому прищемили хвост. Я вздыхаю и решительно направляюсь к павильону. Ява за мной. Садимся за столик и заказываем по сто граммов самого дешёвого — сливочного. Подумаешь, тринадцать копеек порция! Не обеднеем…

Мы едим сосредоточенно, причмокивая и облизывая ложечки. Время от времени Ява прикладывает холодную ложечку к уху. Но что такое сто граммов! Через три минуты мы уже сидим перед начисто вылизанными чашечками, в которых, как в зеркале, отражаются наши поникшие носы. Ява печально щупает своё ухо. Ухо требует жертв. Я облизываю сладкие губы и с отчаянной решимостью (как с моста в воду) заказываю две порции пломбира.

Ох и вкусное же мороженое в Киеве, ох и вкусное!!!

Вы думаете, на пломбире Явино ухо успокоилось? Ничего подобного. После пломбира было шоколадное, потом фруктово-ягодное, потом ореховое. И к каждой порции прибавьте ещё по стакану газировки с сиропом. Дорого обошлось нам Явино ухо! Разошлась вся наша трёшка. Остались жалкие копейки. Я чуть не плакал, когда расплачивался.

Мы вышли из павильона пошатываясь.

Потом целых полчаса сидели на лавочке у павильона и молчали. Блаженствовали. Вот если бы каждый день обедать мороженым! И завтракать мороженым, и ужинать!

Вдруг Ява посмотрел налево и сказал:

— Ты думаешь, что там такое?

— «Чёртово колесо», — говорю.

— Так чего же мы сидим?

— Идём.

— А деньги у нас есть?

— Да на это ещё найдётся.

Уж на что, на что, а на «чёртово колесо» я и последнего не пожалею! Это же мне просто необходимо. Ведь я же собираюсь в лётчики…

Мы как раз вовремя подоспели. Последняя кабина была свободна. Только мы сели, колесо тронулось. И-их ты! Ух и здорово!

Поднимаемся-поднимаемся-поднимаемся… И всё у тебя внутри уходит вниз. А потом опускаемся-опускаемся-опускаемся… И всё у тебя внутри уходит вверх. Ну прямо как на самолёте! Вверх — как высоту набираешь. Вниз — как на посадку идёшь. (Я же всё-таки летал — что вы думали! — на «кукурузнике» сельхозавиации, который наши поля опрыскивал.)

Да ещё стоит колесо на высокой круче над Днепром. И видно с него далеко-далеко, как с самолёта. Внизу Подол, и Днепр, и ширь Левобережья, которое до самого горизонта простёрлось. А вон Труханов остров… Пляж. Ну и людей же там! Песка даже не видно. И ступить-то, наверно, некуда. Как они там не раздавят друг друга! Ого! А это что такое, между деревьев?.. Держите меня! Да это… парашютная вышка! Ну точно! Она!

Вот бы мне с этой вышки прыгнуть! Мне просто нельзя не прыгнуть. Лётчику с парашютом прыгать — всё равно что моряку плавать.

— Явочка! — говорю. — Видишь вон ту вышку? Давай с неё прыгнем!

— Давай! А что? — сразу соглашается Ява. Он хоть и не собирается в лётчики, но с чего-нибудь прыгнуть, куда-нибудь кинуться или выкинуть какую-нибудь штуку он всегда «за»!