Незримый фронт

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Соколов успел еще с вечера позвонить жене и сообщить ей, что задержится, вероятно, надолго. Поэтому являться в четвертом часу и будить домочадцев не имело смысла. Он решил заночевать в Управлении.

Только совсем молодые жены оперативных работников, да и то на первых порах замужества, тяжело переживают необычный уклад выпавшей на их долю семейной жизни. Редко выкраиваются дни, когда глава семьи может, «как все люди», закончить свою работу в урочный час и провести вечер в кругу семьи. Значительно чаще «день» затягивается до позднего вечера, а иной раз прихватывает и следующее утро. Личную жизнь работников уголовного розыска определяют законы фронтовой необходимости. Кто может знать, когда и на каком участке произойдет вражеская вылазка и обнаружится преступление? Какие формы примет борьба с преступником? Сколько времени она займет?

Постепенно жены привыкают к своему положению солдаток мирного времени. Они поглубже прячут чувство постоянной тревоги. Не рассчитывая больше, что удастся регулярно ходить с мужем в театры и кино, они обзаводятся телевизорами. А на служебных столах оперативных работников, под толстыми стеклами пристраиваются фотокарточки женщин и детей, как постоянное напоминание о любимых людях, которых видишь реже, чем хотелось бы.

Особенно трудной бывает пора, когда приходится расследовать тяжкое преступление. Начинается боевая страда, не знающая ни отдыха, ни срока.

В такую полосу вступила группа капитана Соколова.

К ночи большие печи, отапливающие старинное здание, остывали и в кабинете стало свежо. Соколов бросил на диван шапку, натянул повыше теплую куртку и вскоре убедился, что заснуть не удастся. Он встал, закурил и вернулся к столу.

В свертке, привезенном им с места происшествия, находился семейный альбом в бархатном переплете с медными застежками, пачка писем и телеграмм. Соколов отложил в сторону письма и стал рассматривать фотографии.

Нагишом сфотографирован грудной ребенок. Лежа на животике, он протянул к аппарату пухлую ручонку…

Подросток на лыжах.

Юноша в форме курсанта мореходного училища. Он стоит, вытянув руки по швам, и рядом с ним молодая черноволосая женщина.

И опять эти же юноша и женщина.

По фотографиям можно было проследить, как взрослеет сын и стареет мать. Вот на плечо моряка в белоснежном кителе склонилась голова уже поседевшей матери.

Между последними листами альбома была, как-то небрежно, брошена фотография того же моряка, обнявшего за плечи девушку с гладко зачесанными на прямой пробор волосами и большими неласковыми глазами. На обороте карточки была надпись:

В самом конце альбома нашлась еще одна, сильно выцветшая фотография группы ребят — три мальчика и две девочки, лет пяти — шести. В центре группы сама Бондарева — молодая, улыбающаяся.

Письма были от сына. В них упоминались далекие моря и порты, подробно описывались корабельные будни и отражалась нежная любовь к матери.

Соколов отложил только два письма. В одном он подчеркнул строки:

Во втором письме была упомянута фамилия какого-то Скоробогатко, «который придет и все сделает».

Отчеркнув эти строки, Соколов вернулся к фотографиям. Теперь он листал страницы альбома в обратном порядке. Однообразно мелькали знакомые уже лица. Потом они начали сливаться. Соколов уронил голову на сжатые кулаки и заснул.

Разбудил Соколова телефон. Было уже ясное солнечное утро. Соколов зажмурился, потянулся, разминая онемевшее тело, и взял трубку. Из какого-то научно-исследовательского института звонил Сурин.

— Выспался, Виктор? Я договорился со здешним начальством: жену Бондарева, Галину Яковлевну Гурову, могут сейчас отпустить. Беседовать с ней будешь ты?

— Да, вези ко мне.

— Добро. Я подброшу ее на площадь и поеду в поликлинику.

Соколов проделал десяток вольных движений, умылся и проглотил в столовой порцию сосисок.

В кабинет вошла молодая женщина. Нерешительно шагнув к столу и протянув пропуск, она спросила:

— Это вы меня вызывали?

Соколов узнал ее по фотографии из альбома Бондаревой.

— Да, садитесь, Галина Яковлевна.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. За шесть лет работы в уголовном розыске Виктор Леонидович перевидал в своем кабинете многих и разных людей. Ему казалось, что он уже знаком со всеми оттенками чувств, отражающихся на лице человека. Тревога, страх, растерянность, надежда и отчаяние, искренность и ложь, — каждое из этих душевных состояний по-своему отражалось в глазах, в изломе бровей, в уголках губ, в стиснутых пальцах рук… И на горьком опыте Соколов знал, как легко следователю ошибиться, принять одно за другое, пойти по неверному пути.

На лице женщины, сидевшей перед ним строго выпрямившись и несколько вызывающе подняв голову, он не прочел ничего, кроме сердитого недоумения. Руки ее были спокойны. Зеленоватые большие глаза смотрели прямо и требовательно.

— Вы не догадываетесь, по какому поводу мы вас пригласили сюда? — спросил Соколов.

Галина Гурова пожала плечами:

— Я надеюсь, вы мне объясните.

— Вы давно замужем за Олегом Бондаревым?

— Пятый год.

— Каких родственников мужа вы знаете?

— У него, кроме матери, никого нет.

— А мать его вы хорошо знаете?

— Странный вопрос.

— Меня интересует, какие у вас отношения с Екатериной Петровной.

Гурова уже не скрывала своего раздражения.

— Я считаю, что взаимоотношения свекрови и невестки находятся вне компетенции милиции.

— Бывают исключения. Я прошу вас ответить на заданный вопрос.

— Отношения были неважные.

Соколов поднял глаза на свидетельницу.

— Почему «были»?

— Потому что потом изменились. Но я не понимаю, какое это может иметь значение для вас.

— Большое. Вы часто бывали у своей свекрови?

— Нет.

— Когда были в последний раз?

— На прошлой неделе.

— А до этого?

— Давно… не помню.

— Значит, до последнего визита, то есть до прошлой недели ваши отношения с Екатериной Петровной были натянутыми, а во время последнего свидания они изменились к лучшему. Я вас правильно понял?

— Да.

— Теперь, я прошу вас рассказать мне, что побудило вас навестить свекровь после долгого перерыва и в чем выразилось ваше примирение.

Гурова возмущенно развела руками.

— В конце концов это становится смешным. Я все-таки хочу знать, чем вызван такой интерес к моей личной жизни?

— Я вам скажу, но несколько позже. А пока прошу поверить мне, что вопросы, которые я задаю, имеют для нас большое значение.

— Хорошо. Была я у свекрови в среду на прошлой неделе, потому что был день ее рождения. Хотя мы друг друга не любили, но я пришла поздравить ее, чтобы сделать приятное мужу. Характер у Екатерины Петровны крутой. Она ревнует Олега ко мне и я подозревала, что она мечтает о нашем разводе. Отсюда и осложнившиеся отношения… А в этот вечер мы душевно поговорили, она была очень доброй и мы полностью примирились. Вот и все.

— А как ваш муж относился к матери?

— Он ее обожает. Для нее он готов на все. Они всегда жили вместе и только после женитьбы я настояла, и мы разъехались. Но Олег и по сей день большую часть своих личных вещей хранит у нее, чтобы она попрежнему чувствовала себя хозяйкой. Меня это не задевает…

— Не знаете ли вы, кто из близких знакомых бывал у Екатерины Петровны?

— По-моему, близких знакомых у нее вообще нет.

— Может быть, вам известен матрос, который по поручению Олега Константиновича привозил ей летом дрова?

— Не матрос — боцман. Он служил у мужа. Олег писал, что Скоробогатко то ли перевелся, то ли переводится на другой корабль.

— Его фамилия Скоробогатко?

— Да, Владимир Никифорович Скоробогатко. Он иногда, по поручению Олега, заходил к свекрови.

— Других лиц вы припомнить не можете?

— Нет.

— Теперь, Галина Яковлевна, — отодвинул Соколов протокол допроса, — я должен сообщить вам горестную весть. Позавчера ночью Екатерина Петровна была убита в своей квартире.

Тонкие руки женщины стиснули пожелтевшие, вздрогнувшие щеки.

Соколов продолжал говорить нарочито ровным голосом, хотя и не был уверен, что Гурова его слышит.

— Мы послали радиограмму вашему мужу. Он, вероятно, на днях прилетит.

Гурова смотрела в одну точку и покачивала головой.

— Успокойтесь, Галина Яковлевна. Вам нужно набраться мужества. Вы должны помочь и нам. Я вас прошу поехать со мной на Мойку и подсказать, какие именно вещи похищены убийцами.

Несколько раз пришлось Соколову повторить эти слова, прежде чем Гурова его поняла и встала со стула.

Квартира 35 не отапливалась уже несколько дней и в маленькой передней было холоднее, чем на улице.

У порога Гурова испуганно остановилась. Соколов вошел первым, включил свет и громко крикнул:

— Входите, пожалуйста, Галина Яковлевна!

Гурова вошла и смотрела на все, как будто впервые попала в эту комнату. Густая пыль запустения уже лежала на каждом предмете.

Соколов открыл шкаф, поднял крышку сундука и стал медленно перебирать платья, белье… Постепенно удалось ему узнать у Гуровой, что отсутствует габардиновый плащ мужа и его же серый неношеный костюм… Увидев целлофановый конверт, она вспомнила, что нет нейлоновых чулок, недавно привезенных мужем. О других вещах она ничего не знала.

— Не было ли у Екатерины Петровны наличных денег или ценностей? — спросил Соколов.

Галина Яковлевна впервые замялась.

— О деньгах ничего не знаю… Были облигации трехпроцентного займа…

— Где они лежали?

— В вазе, — Гурова повернулась к буфету. — Здесь стояла фарфоровая ваза. В ней лежали облигации. Вазы этой не вижу.

Соколов вспомнил вазу, увезенную Прохоровым для исследования, и спросил:

— Покажите, на каком именно месте она стояла?

Гурова сняла с верхней полки несколько бокалов и указала на угол:

— Вот здесь.

— Облигации вы сами видели?

— Да.

— Когда? При каких обстоятельствах?

Гурова неожиданно смутилась.

— На той неделе… Я помогала ставить на стол посуду к чаю… и увидела в вазе пачку облигаций.

Непонятное смущение невестки Бондаревой удивило Соколова. Чувство доверия к ней, появившееся с первых слов допроса, не мирилось с ощущением, что она недоговаривает и что-то скрывает.

— Хорошо, Галина Яковлевна, — сказал Соколов. — Пока нам от вас больше ничего не нужно. Но возможно, что мы вас опять побеспокоим.

— Пожалуйста…

Она могла уже уйти, но не уходила.

— Скажите… Екатерину Петровну уже похоронили?

— Нет еще. О дне похорон вы можете узнать в поликлинике, где она работала. Справьтесь по телефону.

— Да. Конечно. Я позвоню.

Не оглядываясь, Гурова выбежала из квартиры.

Соколов постоял у окна, глядя на удалявшуюся женщину, и подошел к буфету. Он осмотрел бокалы, которые только что передвигала Галина Яковлевна. Один из них хорошо сохранил отпечатки ее пальцев. Соколов завернул бокал в мягкую бумагу и сунул его в карман.