Ничто

XXIV

Первой на него бросилась Софи, и, если бы мы все остались на своих местах, Пьер Антон легко бы избавился от нее. Но мы этого не сделали. Сначала за Софи последовал Ян-Йохан, затем Хуссейн, затем Фредерик, затем Элиса, потом Герда, Анна-Ли, Благочестивый Кай, Оле и Большой Ханс, и вот уже почти не осталось места для остальных, кто готов был пинать и бить Пьера Антона вместе со всеми.

Не знаю, ужасно это было или нет.

Оглядываясь назад, я понимаю, что, наверное, ужасно. Но я не так это запомнила. Скорее, была какая-то куча-мала. И было хорошо. Избиение Пьера Антона имело смысл. Было важно его пинать. Это имело значение, хотя он и лежал ничком и не мог защищаться, да в конце концов, даже не пытался.

Это он отобрал у нас кучу смысла, как однажды уже отнял сам смысл. Это он во всем виноват. В том, что Ян-Йохан лишился указательного пальца на правой руке, в том, что Золушка была мертва, в том, что Благочестивый Кай осквернил Иисуса, в том, что Софи утратила невинность, в том, что Хуссейн потерял веру, в том, что…

Это он виноват в том, что мы утратили интерес к жизни и к будущему и совершенно не знали, что делать.

Мы были уверены лишь в том, что во всем виноват Пьер Антон. И что ему придется за все заплатить.

Я не знаю, в каком состоянии был Пьер Антон, когда мы уходили с лесопилки.

Но знаю, как он выглядел, хотя полиции я об этом не рассказала.

Он лежал, странно изогнувшись, запрокинув голову, с синим распухшим лицом. Кровь текла из носа и рта, также окрасив тыльную сторону руки, которой он пытался защититься. Глаза были закрыты, но левый опух и из-за рассеченной брови казался по-смешному косым. Правая нога была сломана и лежала под неестественным углом, а левый локоть выгибался в обратную сторону.

Расходились мы в тишине, не прощаясь.

Ни друг с другом, ни с Пьером Антоном.

В ту же ночь заброшенная лесопилка сгорела дотла.