Николай Крылов

1

Не только лицам гражданским, но людям военным, знающим тактические начала современной войны в преддверии 22 июня 1941 года, и в кошмарном сне не привиделось бы, что в первые месяцы вторжения немецкие войска возьмут в кольце блокады Ленинград, захватят Минск и Киев, переправятся через Днепр, нависнут над Москвой, грозя ее уничтожением, достигнут далекого Крымского полуострова.

Уже шла война, уже явственно обрисовывались размеры народного бедствия, возникали одно за другим немыслимые направления ударов немецких войск, обнажались в какой-то мере замыслы врага, и все же некоторые рубежи советской земли представлялись в сознании народном, да и военных профессионалов непреодолимыми для врага.

«План Барбаросса», разработанный немецким генеральным штабом, план разгрома Советского Союза в маневренной войне моторов, обеспеченной взаимодействием авиации, крупных танковых соединений, пехоты, посаженной на автомобили, и самоходной артиллерии, план так называемой «молниеносной войны» в полном объеме стал известен только после войны. В сорок первом году можно было только догадываться о его установках. В то же время эти догадки порождали и сомнение в здравом уме его авторов.

Не взяв Ленинграда и натолкнувшись под Москвой на сильное сопротивление, не овладев Одессой, правым флангом немецкое вторжение нацеливалось на Ростов и одновременно на Крым. Прояснялся далеко идущий замысел: через Ростов-на-Дону и Керченский полуостров ворваться на Кавказ, отрезать Баку, как источник снабжения нефтью, от центра России и продвинуться в Иран. Овладев Ближним Востоком, вынудив вступить и Турцию на своей стороне, немецкий генеральный штаб рассчитывал стать хозяином всего нефтеносного региона. Собственно говоря, это была единственная возможность для Германии и стран оси если и не выиграть вторую мировую войну, то уж, во всяком случае, надолго установить свое господство в Европе. Однако и в дни громких побед на советско-германском фронте этот замысел выглядел вполне безнадежным, а сроки «плана Барбароссы» начали давать сбой в первых же сражениях за Минск, Смоленск, Ленинград, Киев и Одессу. Теперь мы знаем, что 23 августа 1941 года Гитлер дал указание командованию германских сухопутных сил как можно быстрее выйти в районы, из которых Россия получает нефть. Смысл его состоял в том, чтобы лишить Россию нефти и повернуть Иран против коалиции союзников. Это указание Гитлера не сразу нашло свое выражение в организации наступления на юге. Первоначально для захвата Крыма выделялась лишь часть 11-й немецкой армии и 3-я румынская. Однако без быстрого захвата Крыма наступление на Ростов теряло свой стратегический смысл, и даже захват самого Ростова имел бы всего лишь оперативное значение.

Советское Верховное Командование имело все основания считать, что Крым и с моря и с суши укреплен надежно. Перекопский перешеек мог стать неприступным рубежом обороны 51-й армии.

22 сентября силами 56-го армейского корпуса немцы прорвали оборону на Перекопе и вышли к Ишуньским перешейкам. И хотя прорыв этот стоил немцам огромных потерь, тем не менее он состоялся. Узнав о нем еще в Одессе, Николай Иванович Крылов уже тогда предугадал, что сражаться за Одессу Приморской армии придется недолго. Не только Крылов, но и все командование Одесским оборонительным районом с крайним возмущением приняло это известие. Здесь на широком фронте превратили Одессу в неприступную крепость, а на узком Перекопе, казалось, созданном самой природой для успешной обороны, открыли дорогу немцам. Это было ударом по Одессе, и этого Крылов не мог забыть до последних дней своей жизни, ибо события на Перекопе, а затем и на Ишуньских перешейках поставили Приморскую армию на край гибели...

Итак, в Севастополь командование Приморской армии прибыло 17 октября. В городе было спокойно, хотя война, конечно же, ощущалась.

В городе врага всегда ждали с моря, и почти сто лет назад он с моря и пришел. Но в Отечественную войну немцев не ждали с моря. Советский Черноморский флот господствовал у берегов Крыма. Кроме него, город защищали мощнейшие береговые батареи калибром до 305 миллиметров, оборудованные по последнему слову техники, и о нападении с моря не могло быть и речи.

Прорыв немцев на Перекопе, конечно, не мог не встревожить севастопольцев, но немцам еще надо было преодолеть укрепления на Ишуньских перешейках, все еще привычно казавшихся столь же неприступными, как и Перекопские, хотя пример Перекопа был более чем свеж. К тому же успокаивало сознание того, что и Перекоп и Ишунь отстоят от Севастополя на сотни километров и путь к нему преграждают горы. Хотя уже вовсю шла война, мало кто понимал, что представляют собою пехотные немецкие дивизии, посаженные на автомобили...

Получив карты Крыма и рассмотрев отмеченные на них укрепления на Ишуньских перешейках, подсчитав силы 51-й армии, Крылов, приученный одесской обороной к самым экономным расчетам средств, понял, что здесь можно будет стоять абсолютно твердой ногой. Стало быть, можно было рассчитывать на то, что Приморская армия получит несколько дней передышки для пополнения своего личного состава, приведения в порядок материальной части и для отдыха, наконец.

Вместе с тем для Приморской армии начинался и новый этап на ее боевом пути. За Одессу она сражалась в основном с румынскими войсками, которые и вооружены были хуже немецких, и не имели ни их выучки, ни их опыта. Теперь же предстояло столкновение с полнокровной немецкой армией. Тем более очень важно было иметь хотя бы несколько дней для такого рода подготовки.

Вскоре был получен приказ срочно выдвинуть армию на Ишуньские позиции на подкрепление 51-й армии.

Только много лет спустя после окончания войны в своей книге воспоминаний об обороне Севастополя Николай Иванович Крылов склонился к мысли, что выдвижение Приморской армии на север Крыма и введение ее там в бой, даже при слабом обеспечении, сослужило свою пользу, и хотя дорогой ценой, но противник все же был задержан на несколько лишних дней.

Трудно оспорить выводы, которые сделал один из главных участников операции, да еще и через много лет, «глядя на все происходившее из нынешнего далека».

Зафиксированного мнения Г. Д. Шишенина мы по этому поводу не имеем, не выступал с воспоминаниями об обороне Севастополя и И. Е. Петров.

На отмену решения о срочной переброске армии к Ишуньским позициям Крылов, тогда заместитель начштарма и начальник оперативного отдела, никак повлиять не мог. Единственно, что было в его силах, провести выдвижение армии наиболее организованно. Но при всей сдержанности его оценки просматриваются его трудные раздумья об этих событиях в истории Приморской армии.

Это видно хотя бы из его рассказа о порядках, царивших в 51-й армии накануне катастрофы на Ишуньских позициях уже после урока, преподанного немецким командованием на Перекопском перешейке.

18 октября немецкие войска начали штурм Ишуньских позиций.

Слишком поздно осознав свою ошибку, командование 51-й спешно стягивало все свои разрозненные части к Ишуню и потребовало немедленного выдвижения туда же Приморской армии.

Приморцы в те дни из-за недостаточной информации о том, что происходило у ворот Крыма, не имели возможности составить свое мнение о целесообразности выдвижения их в полном составе на Ишуньские позиции.

Здесь позволительно привести его собственный рассказ с теми подробностями, которые не были им забыты и двадцать лет спустя.

«Утром 19-го был в Симферополе. Штаб 51-й армии, где требовалось уточнить полученные по телефону указания, а также оформить заявки на автотранспорт, горючее, боепитание и многое другое, занимал, словно в мирное время или в глубоком тылу, обыкновенное учрежденческое здание в центре, обозначенное, правда, проволочным заграждением вдоль тротуара. При виде этой колючей проволоки на людной улице невольно подумалось: «Что за игра в войну?» Сержант в комендатуре, выписывая мне пропуск, неожиданно предупредил: «Только сейчас, товарищ полковник, в отделах одни дежурные — сегодня воскресенье».

Большего не скажешь для оценки происшедшего на Ишуньских позициях.

Приморская армия в результате прорыва противника на Ишуньских позициях попала в сложнейшее положение и для того, чтобы выполнить главное свое назначение в обороне Севастополя, должна была преодолеть огромные трудности, понеся тяжкие потери.

Так что остается неясным, оправдано ли было ее выдвижение из Севастополя, ибо город едва не был захвачен немецкими войсками с ходу.

Здесь встает задача: выявить роль Крылова в этой драматической ситуации и по возможности постараться выявить заслуги в ее разрешении, принадлежащие лично ему, не ущемляя, естественно, роль деятельности командарма.

При этом надо знать, что, хотя штабная работа всегда остается штабной работой, в экстремальной ситуации она приобретает характер особый, порою ей совсем несвойственный...

2

Сначала немного об общей обстановке и о расстановке сил, которая сложилась к моменту борьбы за Крым.

Продвижение танковой группы Клейста в направлении на Ростов, поддержанное 17-й немецкой армией на ее левом фланге и 11-й и 3-й румынской на правом, дало возможность немецкому командованию высвободить 11-ю армию и румынский горный корпус целиком на захват Крыма. Поддерживала их часть 4-го флота люфтваффе в составе более ста самолетов. Группировка насчитывала 124 тысячи человек, свыше двух тысяч орудий и минометов.

11-я немецкая полевая армия, назначенная для прорыва в Крым, в предшествующих боях не была измотана, как другие немецкие армии, и не понесла невозвратимых потерь, особенно в младшем командном составе, на который и делалась ставка в их теории маневренной войны. Немецкие генералы любили повторять изречение Мольтке, по-своему его варьируя: «Нам не нужно Наполеона, вместо ста Наполеонов нам нужно сто тысяч отличных ефрейторов».

В начале войны 11-я армия, входившая в группу армий «Юг», была развернута в полосе румынских соединений по берегу реки Прут под командованием генерал-полковника Риттера фон Шоберта. Тогда перед ней ставилась задача оборонительного характера, на случай если советские войска предпримут наступление на румынской территории. Ее активные действия предусматривались только после продвижения 1-й танковой группы фон Клейста, в их задачу также входило помешать организованному отходу южного крыла советских войск. Осложнения в продвижении 1-й танковой группы вынудили немецкое командование изменить задачи, поставленные перед 11-й армией, и 2 июля ввести ее в дело в направлении на Могилев-Подольский. Через Могилев-Подольский 11-я армия при поддержке 3-й румынской армии начала продвижение в район Балты, круто поворачивая к югу. Здесь ее южный фланг сомкнулся с 4-й румынской армией.

11-я армия не принимала непосредственного участия в сражениях за Киев, еще до его падения она начала продвижение к Мелитополю. Теперь в ходе всего наступления немецких войск ее задача становилась первостепенной: овладеть Крымом для прыжка на Кавказ. Как раз, когда определились эти задачи и укрупнилась ее роль, произошла смена в ее командовании.

Генерал-полковник фон Шоберт подорвался на своем самолете «шторх» на партизанских минах. Командующим 11-й армией Гитлер назначил генерал-полковника Эриха фон Манштейна.

Манштейн был одним из самых теоретически подготовленных генералов немецкой армии. За его плечами стоял практический опыт первой мировой войны. Он закончил ее начальником штаба пехотной дивизии. Видный офицер рейхсвера, с приходом к власти Гитлера занимал крупные посты в немецкой армии. В 1934 году — начальник штаба Берлинского военного округа, затем начальник оперативного управления штаба сухопутных сил. В октябре 1936 года ему присвоен чин генерал-майора, он был назначен первым обер-квартирмейстером генерального штаба и заместителем начальника генерального штаба фон Бека.

Близость к фон Беку, которого ненавидел Гитлер, привела его в 1938 году к понижению. Он получил назначение командира дивизии. В 1939 году опять взлет, он — начальник штаба группы армий «Юг», которая под командованием фон Рундштедта вторглась в Польшу. В это время он уже имел весомый авторитет в немецком генералитете, хотя Гитлер и относился к нему с подозрением все за ту же близость к фон Беку.

Гитлер готовился к войне исподволь, и фон Манштейн, занимая еще до ее начала ведущие посты в генеральном штабе, был одним из авторов гитлеровских военных планов, особая его заслуга состояла в том, что танковый удар через Арденны в обход линии Мажино разработал он.

Во время вторжения в Советский Союз Манштейн командовал 54-м армейским корпусом. Его корпус осуществил глубокий прорыв в Даугавпилс, дошел до озера Ильмень. Здесь Манштейн получил приказ принять 11-ю армию.

С правого фланга — на левый фланг.

Итак, в Крым рвалась полнокровная немецкая армия и румынский горный корпус под командованием бывалого вояки, как его называли, «наступательного» немецкого генерала.

Ишуньские позиции имели много преимуществ для обороны. Здесь сухопутье сужалось между солеными озерами до трех или четырех километров. В частности, и это обстоятельство внушало командованию Приморской армии, когда был получен приказ выдвинуться в район Ишуня, что на них можно остановить продвижение противника, оставив Севастополь в глубоком тылу.

Ишуньские позиции исключали какое-либо маневренное ведение боя, их фланги были защищены. Задачи командования 51-й армии сводились лишь к организации обороны. А вот этого как раз оно и не сумело сделать.

На узкой полосе фронтального наступления фон Манштейн сосредоточил для прорыва три дивизии 54-го армейского корпуса. 30-й армейский корпус стоял в спину атакующих дивизий, готовый развить успех, когда будет прорвана оборона советских войск.

Наступление началось 18 октября, а уже вечером 22 октября с ходу, прямо с места разгрузки эшелонов, без артиллерии, без авиационной поддержки в бой была введена кавдивизия Приморской армии. 24 октября навстречу наступающим немецким войскам устремилась 95-я стрелковая дивизия генерал-майора В. Ф. Воробьева и полк Чапаевской дивизии. 25 октября наносила контрудар уже вся Приморская армия. И несмотря на то, что ее артиллерия была еще в пути, а для тех батарей, которые успели подвести к месту боев, не было снарядов, приморцы усложнили положение противника. Его наступление захлебывалось, сложилась известная обстановка, когда исход сражения колеблется на весах, кто-то из сражающихся должен сделать последнее усилие. Фон Манштейн в своих воспоминаниях так оценивал этот момент: «25 октября казалось, что наступательный порыв войск совершенно иссяк. Командир одной из лучших дивизий уже дважды докладывал, что силы его полков на исходе».

Признавая, что его армия несла огромные потери, что чаша весов колебалась, Манштейн умалчивает, что немецкое командование готово было на любые жертвы, лишь бы ворваться в Крым и через Керченский полуостров — на Кавказ.

Решался исход всей войны.

Наступление на Москву, начатое 2 октября и вначале развивавшееся довольно успешно, замедлилось, по своим срокам продвижения оно срывалось. Не взять Москву уже и в октябре, не прорваться к Кавказу — это означало бы начало поражения. И если Гитлер и нацистские лидеры еще могли обманываться относительно сложившейся обстановки, то многие генералы, профессионалы военного дела, понимали, что означает нарушение в сроках маневренной войны и повсюду усиливавшееся сопротивление советских войск, чем в самом скором времени отзовутся огромные потери в живой силе, что означает невыполнение поставленных целей.

26 октября Манштейн перегруппировал свои силы и, пополнив поредевшие дивизии, бросил их на новый штурм. Безусловно, если бы Приморская армия успела подтянуть свою артиллерию, а 51-я армия успела бы собрать в кулак свои разбросанные по полуострову части и артиллерию, 11-я армия была бы целиком обескровлена. Полки 51-й спешили к Ишуню, но спешили пешком, а артиллерия шла на конной тяге.

26 октября на Ишуньские позиции двинулись силы немецких пехотных дивизий, поддержанные танками и самолетами.

Приморская армия несла огромные потери. Был взят Ишунь. Манштейн выводил войска на оперативный простор. Части 51-й армии отходили, Приморской грозило окружение. В эти же дни прервалась связь с командованием войск Крыма. Приморская армия получила указание отходить на промежуточные рубежи. Но промежуточных рубежей уже не было, части 11-й армии ворвались в Крым, все смешалось. Манштейн по пятам преследовал 51-ю армию, отступавшую на Керчь. С большим трудом армейской разведке удалось установить, что свободным остался всего лишь сорокакилометровый разрыв между немецкими частями в направлении на Керчь.

Петров пришел в штаб к Крылову. Николай Иванович в те часы был наиболее осведомленным человеком о том, что происходит в войсках. Его направленцы метались между частями, стягивая в кулак армию.

Гавриил Данилович Шишенин был человеком деликатным и начисто лишенным чувства ревности. Заступив на должность начальника штаба армии уже в Севастополе, сразу же занявшись ее переброской на север полуострова, так и не успел «впитать» в себя все данные о состоянии и расположении даже небольших подразделений, а не только дивизий и полков. Он понимал, что в этот час только Крылов может помочь командарму принять правильное решение, изо всех вариантов избрать только тот, который спасет армию.

— На Керчь дорога свободна! — это единственное, что он счел нужным подсказать командарму.

— Мы имеем приказ командования войсками Крыма, — сказал Петров, выделяя с особым ударением слова, — вести сдерживающие бои с постепенным отходом на промежуточные рубежи в глубине полуострова... отходить в южном направлении... Но промежуточных рубежей в открытой степи для нас никто не подготовил... Есть хоть один рубеж, подготовленный для обороны? — спросил Петров, обращаясь к Крылову.

— Ни одного! — не колеблясь ответил Крылов. — И артиллерия подходит без боеприпасов.

— Что происходит в пятьдесят первой? Они способны к какому-либо сопротивлению?

— Что с ней сейчас происходит, неизвестно! — ответил Крылов. — Все в движении. Части ее разбросаны... Те, что мне довелось видеть, когда они выдвигались из глубины, вооружены плохо...

— Тогда у меня первый вопрос к вам, Гавриил Данилович, и к вам, Николай Иванович! Отход к Керчи — спасение армии? Спасение армии, если мы не можем рассчитывать на пятьдесят первую?

— Отходом к Керчи мы отдаем Севастополь! — ответил Крылов и поднял глаза на командующего.

Еще когда Петров командовал дивизией, между ним и Крыловым установились дружеские отношения, они понимали друг друга с полуслова, по взгляду.

— Это тяжело вымолвить, — продолжал Крылов, — но Керчь нам не удержать, немцы сбросят нас в море и по пятам вырвутся на Кубань... Ростов окажется в клещах...

— В Керчи нам делать нечего! — ответил Петров. — Нага тыл — Севастополь. Для чего Приморскую перебросили в Крым с ее опытом одесской обороны? Отвести угрозу базированию в Севастополе Черноморского флота. Если мы пойдем на Керчь — не спасем армию и отдадим врагу Севастополь. Но отход на Севастополь будет трудным. Туда уже устремились немецкие части... Они на автомобилях. Моторизованная пехота... Надо, чтобы каждый командир дивизии это понял. Чтобы каждый боец понял, куда и зачем он идет...

Командарм распорядился собрать вечером всех комдивов.

Крылов до вечера должен был всеми средствами прояснить обстановку.

В общих чертах она к концу дня прояснилась. 11-я немецкая армия уже обтекала левый фланг Приморской, бои шли на подступах к Евпатории.

На юге, да еще в осенний ненастный день, темнота наступает внезапно.

Степной поселок Экибаш. Жители покинули его и ушли на юг. Штаб разместился в здании небольшой сельской больницы. Один за другим, кто на «эмке», кто верхом, подъезжают командиры и комиссары дивизий. Даже они, высшие командиры армии, впервые встретились друг с другом после того, как прибыли из Одессы в Крым.

На крыльцо вышел командарм.

— Пора! Время торопит... Кто не прибыл, тот, стало быть, не мог...

Просторная больничная палата, голые койки, несколько табуреток, два небольших стола, сдвинутых вместе, чтобы было где расстелить карты. Освещение — автомобильные лампочки, подключенные к аккумуляторам.

Иван Ефимович — человек, лишенный позы. Он всегда прост и ясен. Он не скрывает ни тревоги, ни своего подавленного состояния, в такт своей речи покачивает головой. Признак особого волнения после контузии. И еще поминутно снимает пенсне, предмет в те годы очень необычный.

— Мы вызвали вас, чтобы обсудить создавшееся положение и посоветоваться о дальнейших действиях армии. Не подумайте, что я, как командующий, снимаю с себя ответственность. Да любое решение — ответственность моя, но я хочу выслушать вас, как нам поступить в часы, когда надо всей армией повисла гибель. Сейчас Крылов составит список всех здесь присутствующих, и каждый выскажется, куда идти. Перед нами два пути: на Керчь и на Севастополь. Путь на Керчь еще не закрыт. Мы можем за ночь дойти до Керченского полуострова и занять там оборону... Туда отходит пятьдесят первая... Она должна закрепиться на Ак-Монайских позициях!

Последние слова Петров произнес с ударением и сделал паузу. Он не хотел иронии, он знал, что не имеет права на иронию во время разыгравшейся трагедии, но не только он, но и комдивы имели возможность познакомиться с расслабляющим непорядком в 51-й армии. Не имел он права не только на иронию, но и осуждение соседа. Но помимо его воли ссылка на 51-ю звучала иронией. Завершил он свою мысль очень осторожно.

— Думается, — добавил он, — будет достаточно, если на Ак-Монайских позициях закрепится пятьдесят первая...

Формально, для протокола, он был прав. Армии посильна защита перешейка на Керченский полуостров, но была посильна защита и Перекопа, и Ишуньских позиций. Все присутствующие на совете это понимали, и мало кого вдохновляло встать на позиции с 51-й, хотя в ней и сменилось командование. Главное же состояло в том, что каждому было понятно, что опыт Приморской армии, приобретенный в Одессе, был уникальным и был наиболее пригоден для обороны Севастополя.

— Свободного пути на Севастополь уже не существует, — продолжал Петров. — Идти в Севастополь — это значит идти с боями, и не с оборонительными боями, а с боями на прорыв... Если мы уходим на Керчь — через несколько дней падет Севастополь, и мы теряем главную базу флота и не выполняем предназначения Приморской...

Не ради Ишуньских позиций сняли армию из-под Одессы. С учетом сложившейся обстановки и задач, посильных для решения в масштабе армии, давайте и обсудим, куда идти. В Керчь или в Севастополь? Мнение каждого командира будет взвешено и принято во внимание...

Никто не спешил высказаться, никто и не порывался заглянуть в карту командарма. Окна были закрыты, но и сквозь закрытые окна доносилась с побережья канонада. Приморцы привыкли в пушечном гуле отличать орудийный гром корабельной артиллерии. Он доносился из Евпатории.

Петров выждал некоторое время и обратился к полковнику А. Г. Капитохину, командиру 161-го стрелкового полка 95-й Молдавской дивизии.

— Полковник Капитохин! Начнем с вас, с левого фланга. Прошу.

Начинать младшему по должности среди собравшихся. Но это по должности — младший, но не по годам. Участник гражданской войны, потом партийный работник. Человек спокойный, рассудительный, Капитохин высказался однозначно:

— Я не хотел бы вдаваться в стратегические рассуждения. Наш долг оборонять Севастополь. Для этого мы здесь, в Крыму, а не в Одессе.

Петров обратился к Крылову:

— Запишите, Николай Иванович! Капитохин за то, чтобы идти в Севастополь!

— Полковник Пискунов! Прошу ваше мнение!

Пискунов, начальник артиллерии 95-й дивизии, не колеблясь ответил:

— Считаю, что нужно идти защищать Севастополь!

Артиллерист и не мог иначе ответить. За дни обороны Одессы он в совершенстве овладел маневром артиллерийского огня и твердо знал, что и в Севастополе взаимодействие армейской артиллерии, береговых батарей и кораблей задержит разбег захватчиков.

Крылова волновало, что скажет его давний наставник в штабной работе генерал-майор В. Ф. Воробьев, командир 95-й дивизии. Г. Д. Шишенин еще ранее на Военном совете армии высказывался за го, чтобы идти в Керчь. Крылов видел, как помрачнел Воробьев, услышав мнение своих подчиненных. Стало быть, он видит события в ином свете. Крылов уже давно научился выверять свои выводы в споре с теми, кого уважал за понимание боевой обстановки. Воробьев — за Керчь. И Крылов старался понять его и еще раз перебирал в уме все «за» и «против» этого решения. Не ошибся ли?

Но не ему предназначалось вступить в противоречие со своими учителями в доказательство того, что он их перерос. После того, как Трофим Калинович Коломиец, командир Чапаевской дивизии, высказался за Севастополь, Петров объявил:

— Слово имеет полковник Ласкин!

Этого молодого полковника, комдива 172-й дивизии, Крылов видел впервые, лично с ним успел познакомиться только командарм. Дивизия случайно оказалась в расположении Приморской армии. Так случилось во время отхода от Ишуня. Дивизия сформирована совсем недавно, в сентябре, из местных запасников. Но сражалась мужественно, хотя и располагала скудными огневыми средствами. От Ласкина все ждали, что он выскажется за Керчь, таким образом, его дивизия вновь влилась бы в состав 51-й. Но Ласкин сказал:

— Я также за то, чтобы идти на защиту Севастополя... Я знаю Крым и считал бы выгодным, если успеем занять оборону по реке Альме... А успеть можно так.

Ласкин подошел к карте командарма и начал объяснять, как он считал бы наиболее целесообразным отводить армию. Сразу было видно, что крымские дороги он знает не по карте, а исходил их ногами.

Петров даже повеселел и, кивнув Крылову, распорядился:

— Займитесь с Ласкиным... Он дело говорит!

Комиссар и комдив 40-й кавалерийской дивизии разошлись во мнении. Полковой комиссар И. И. Карпович высказался за отход к Керчи, полковник Ф. Ф. Кудюров — за отход к Севастополю.

И вот наконец поднялся В. Ф. Воробьев, командир 95-й дивизии.

Мысленно Крылов еще и еще раз выверял решение Военного совета армии, свои собственные рассуждения, выслушивал доводы Ласкина и его прикидку распределения колонн по дорогам, которые уточняли и дополняли решение командарма, и не находил разумных доводов за отход к Керчи. И тем более горько ему было слушать своего давнего наставника и друга.

— Я за Керчь! — сказал Воробьев. — Военное дело требует точности... Точных сведений о том, где и с какими силами прорвался противник, мы не имеем. Отсюда мы слышим, что сейчас идет бой под Евпаторией... Город не укреплен и к обороне неприспособлен, у немцев моторизованные войска... Мне хотелось бы услышать от Николая Ивановича Крылова, какова обстановка под Бахчисараем?

А Крылову подумалось: «Да, Василий Фролович в штабной работе незаменим. Он точно и сразу нашел болевую точку намеченного отвода армии. Если Бахчисарай у немцев, Приморской придется очень тяжко».

Но Крылов был не из тех, кто подгонял аргументы под замысел.

— Неизвестна, Василий Фролович... Совсем неизвестна! — ответил он.

— Степь открыта, и я не исключаю, что под Бахчисараем немцы уже сосредоточили значительные силы, — продолжал Воробьев. — Тогда мы будем иметь противника и слева и справа. Армия рискует втянуться в мешок, который потом окажется завязанным с севера. У нас нет снарядов, чтобы отбиваться. Мы потеряем свои тылы. В сторону Керчи еще можно пройти...

Разумно, со знанием дела говорил Воробьев. Обрисовал вполне реальную опасность. И здесь, в Экибашской больнице, сидя над картами, вслепую опровергнуть его нечем. Спор бесполезен, оставался лишь один аргумент: если взят Бахчисарай, то вдвойне надо спешить в Севастополь. Не бросать же на произвол судьбы главную базу Черноморского флота. Без Приморской Севастополь будет взят с ходу. Не место и не время спорить...

Воробьева поддержали военком дивизии Я. Г. Мельников и начальник штаба дивизии подполковник Р. Т. Прасолов.

Петров взглянул на часы.

— Времени у нас в обрез. Дискуссия бесполезна. Четверо высказались за отход к Керчи, остальные, а их большинство, — за Севастополь. За Севастополь и Военный совет армии. Мы идем прикрывать Севастополь... Отвод сегодня же... Направление на рубеж реки Альмы. Прошу всех к моей карте...

31 октября в Экибаше не знали, что уже накануне в 16 часов 35 минут началась оборона Севастополя.

Обтекая левый фланг Приморской армии, оставив за собой Евпаторию, к Севастополю устремилась сводная немецкая моторизованная бригада Циглера, оснащенная моторизованными артиллерийскими и противотанковыми дивизионами. Манштейн наносил удар по городу бронированной группой, обладающей подвижностью, превосходящей Приморскую армию. Перед этой группой не было войск. Встретила ее своим уничтожающим огнем береговая батарея № 54 под командованием старшего лейтенанта Ивана Заики, а краснофлотцы — связками гранат...

3

Открытой степью, под налетами вражеской авиации, горными дорогами, узкими, извилистыми долинами рек, вступая в бой на прорыв или отбиваясь арьергардами, с артиллерией на конной тяге Приморская армия достигла Севастополя.

Были потери в людях, были потери в материальной части. Но немецкое командование не могло похвастать пленными из Приморской.

Потом, когда началась оборона Севастополя, не раз будут говорить и писать о подвигах Приморской армии, а о ее безмолвном подвиге при отходе ни слова, ибо не было победных реляций. Отход, отступление...

Но этот отход, это отступление спасли Севастополь и надолго приковали 11-ю армию к Крыму, так и не дав ей совершить прыжок через Керченский пролив на Кавказ.

В ночных переходах и в дневных боях беспрестанно менялась обстановка. Рубеж по реке Альме оказался захваченным немцами. Приходилось двигаться параллельно немецким войскам. А они опережали, они были моторизованными.

Сколько бы мы ни пытались разграничить в этой блестящей операции по отводу армии деятельность штаба и командарма, деятельность Военного совета от деятельности комдивов, командиров полков, батальонов или рот, сделать это невозможно. Каждый из командиров всех степеней был в те часы и солдатом, и командармом, и сам себе комиссар, и сам себе начальник штаба.

Порой глубокой ночью в степи приходилось резко изменять направление движения, поворачивать измученных ночными переходами и дневными боями солдат, и при этом надо было рассеять их невольные подозрения в том, что командование армии растерялось, не знает, что делать. Командарм и все высшие военачальники армии разъезжались по колоннам, рассеянным в степи.

На подступах к Альме пришлось резко менять маршрут. Крылов выехал навстречу 172-й дивизии, чтобы круто повернуть ее в предгорья.

Вчера чужая, сегодня своя дивизия. Полковник Иван Андреевич Ласкин понравился Крылову своим выступлением в Экибаше. Но говорить одно, а делать — другое.

Дождь прекратился. Низкие облака ушли на материк. На юге ночное небо кажется всегда особенно темным, а звезды ослепительно яркими.

Крылов нашел Ласкина на развилке степных дорог. Где-то вдалеке вспыхивали зарницы орудийных залпов, разгоралось зарево пожаров.

— С Альмой все кончено! — объявил Крылов. — Надо резко уходить в горы.

При свете подфарников «эмки» Ласкин и Крылов развернули свои карты.

Но и у Крылова на карте не было тех отметок, которые он привык передавать в части. Все неопределенно, определенно только одно, что противник прочно обосновался в междуречье Альмы и Качи.

— Сложно идти предгорьями, и путь сильно удлиняется! — заметил Ласкин, нанося на карту новый маршрут своей дивизии.

Крылов молчал. Всего лишь час тому назад они уже рассуждали с командармом на сей счет и все было решено.

— Собрать в кулак и тараном... — предположительно молвил Ласкин.

— Бойцы валятся с ног... Тарана не получится!

Ласкин вздохнул и согласился:

— Тарана не получится! Это скорее мечта, чем реальность... Бойцы нас поймут, но силы у них на исходе.

— Это парадоксальный случай, — развил мысль Крылов. — Каждый солдат поймет маневр, но выполнить но сможет...

Мимо тяжело проползала колонна дивизии. Шли артиллерийские упряжки, повозки, машины... Их сменяли стрелковые подразделения в пешем строю, потом снова орудия. И в темноте было видно, что кони едва идут... Бескормица...

— Не густо! — обронил Крылов.

— Сегодня, когда построили колонну, я и сам удивился! Даже подумал, а все ли собрались... — ответил Ласкин и, поглядывая на яркие зарницы на западе, спросил: — Сильные залпы... Не береговые ли батареи в Севастополе?

— Похоже, что они... — подтвердил Крылов. — За Севастополь уже идет бой, а сражаться без нас там некому, кроме моряков и артиллерии. А их горстка...

Звездное небо, зарева пожаров, зарницы орудийных вспышек, мерный шаг пехоты, скрип повозок... Чем-то давним, тревожным веяло от этой картины, уводило в глубь веков, степных переселений народов, тех битв и сражений, в которых русские люди отстаивали свою землю, свой труд от разбойных нашествий.

Видимо, в какой-то мере схожими были мысли начштарма и комдива. Ласкин моложе, комдивом стал совсем недавно и в боях с сентября, на Крылова он смотрел с известной долей почтительности, как на ветерана.

— Что происходит? — спросил он вполголоса.

Крылову не требовалось разъяснений по вопросу, который мучил и его, и товарищей еще в приграничных боях, по одесской обороне. Вопрос был мучителен еще и тем, что на него не находилось исчерпывающего ответа. В раздумьях рождалось множество объяснений, и только собранные вместе, они могли претендовать на ответ, да и то далеко не исчерпывающий.

Однозначно не ответить и глухой ночью в степи, с глазу на глаз. И не потому, что не было доверия к человеку новому. Крылову в предвоенные годы пришлось пережить трудное время. Поездка Мехлиса на Дальний Восток отозвалась для него большими бедами. Счастье еще, что обошлось, а многие командиры-дальневосточники погибли... И это одна из причин... Но эта прошлая беда... Все сейчас, и гонители, и гонимые, стояли перед бедой значительно большей. И Крылов уже не раз заглядывал в мертвящие глаза смерти, и Ласкин, и каждый в Приморской армии, каждый, кто побывал на линии огня. И дальше все то же. И вот сейчас они, начштарма и комдив, не знали, что с ними будет через несколько часов.

— В одну формулу ответа не уложить! — ответил Крылов. — Виднее всего несоответствие между пропагандой и делом, между тем, что хотелось бы иметь, и тем, что оказалось в наличии...

— Внезапность... — начал было Ласкин.

— Какая же внезапность на Ишуньских позициях? А вот, отступаем...

— Две армии от одной немецкой... — добавил Ласкин.

— А вот тут стоп! — перебил Крылов. — У немцев нашей армии соответствует корпус... Да и корпус превосходит в иных случаях армию. Наши две дивизии — их одна... Примите, Иван Андреевич, это уточнение от штабиста... До сих пор очень многие путаются в этих соразмерениях.

Поди, — продолжал Крылов, — в реляциях своему высшему командованию фон Манштейн сейчас доносит, что его шесть дивизий взломали оборону, которую держали двенадцать советских дивизий... А твоя дивизия, Иван Андреевич, равнялась ли двум полным полкам... Чем мы должны овладеть, и немедленно, так это умением на главном участке боя сосредоточить в кулак все силы... Дойдем до Севастополя, мы еще займемся этим, Иван Андреевич...

Дошли. И вовремя. Враг рвался в город. Выше говорилось, что в бой за город первой вступила береговая батарея Ивана Заики. Из четырех тяжелых двенадцатидюймовых орудий по танкам, броневикам и машинам с пехотой, вырвавшимся на прибрежные дороги, артиллеристы выпустили 1200 тяжелых снарядов.

Батарея не имела для охраны стрелковых подразделений, не закончено было ее инженерное оборудование. Трое суток батарея сдерживала бригаду Циглера. С ходу ворваться в Севастополь у Манштейна не получилось. Бригада Циглера потеряла до тридцати танков к броневиков, а потери в живой силе никто не считал.

Решающую роль в предотвращении захвата Севастополя сыграли и другие береговые батареи. Особенно заметное воздействие на противника оказывала 30-я батарея капитана Г. А. Александера, одна из самых мощных «линкоровского» калибра. Подавить их противник не мог, а доставали они его почти до Бахчисарая и держали под контролем всю долину реки Качи. Приморцы на большом удалении от Севастополя наткнулись на целое кладбище немецкой техники, изуродованной до неузнаваемости.

Опыт одесской обороны помог Гавриилу Васильевичу Жукову удержать город до подхода Приморской армии.

В это время Ставка сформировала управление войсками Крыма. Все войска Крыма были подчинены вице-адмиралу Г. И. Левченко. Г. В. Жуков был назначен заместителем командующего Черноморским флотом по обороне главной базы, его же назначили и начальником Севастопольского гарнизона.

Теперь с полной ясностью проявилась правильность решения отводить Приморскую в Севастополь.

4 ноября вице-адмирал Левченко привез в Севастополь приказ о создании в Крыму двух оборонительных районов: Керченского и Севастопольского.

Командование всеми действиями сухопутных войск и руководство обороной Севастополя было возложено на Е. И. Петрова, начальником штаба Севастопольского оборонительного района назначался Н. И. Крылов, Гавриил Данилович Шишенин назначался начальником штаба войск Крыма, он уже и до приказа выполнял задания Левченко.

Петров, передавая приказ Крылову, подчеркнул:

— Вы сразу стали начальником двух штабов. Впрочем, пока это одно и то же.

Под приказом подпись Левченко с обозначением новой его должности «командующий вооруженными силами Крыма».

В жизнь Крылова входили новые люди, более усложненные служебные задачи, надо было срочно, сверхсрочно «вжиться» в обстановку, целиком представить себе все возможности обороны города.

В этом ему помог генерал-майор Петр Алексеевич Моргунов, новый заместитель Петрова, недавний комендант береговой обороны Черноморского флота, старый севастополец. В береговой обороне он начал службу командиром огневого взвода, а за два года до войны возглавил береговую оборону Черноморского флота.

Появился и у Крылова полноправный заместитель, полковник Иван Филиппович Кабалюк. Он был намного старше своего начальника, провел первую мировую войну в солдатских окопах. В Севастополь пришел, как только Крым был очищен от белогвардейцев.

Командовал батареей, дивизионом береговой артиллерии, познал штабную работу, преподавал в училище береговой обороны, знал каждую бухту в Севастополе, каждый камень на берегу и все ближние и дальние подступы к городу и с моря и с суши.

Он представился Крылову и тут же развернул перед ним карту. Не произнося лишних слов, начал объяснять обстановку под городом.

— Вот что мы имеем под Севастополем и что не имеем! — указывал он.

Прежде всего он обратил внимание Крылова на позиции береговых батарей, отмеченных на карте трезубцами. Их было не так-то много, всего лишь девять. Одна уже выбыла из строя. Батарея Ивана Заики. На всех, вместе взятых, меньше пятидесяти орудий. Достаточно, чтобы не подпустить ни один вражеский корабль к рейду, даже и линкор. Но для обороны с суши маловато.

Батареи дальнобойные. Отметки на карте, куда результативно мог быть направлен их огонь, порадовали Крылова. Это была намного большая мощь, чем береговые батареи в Одессе. И главное, Кабалюк отлично понимал значение батарей не только для обороны с моря, но и на суше. Практически их огонь мог быть сосредоточен в любой точке и главного оборонительного рубежа, и даже на дальних подступах.

Задержка Приморской армии в пути с Ишуньских позиций создала большие сложности в обороне города. Она придвинула к нему слишком олизко фронт. Крылова очень тревожило расположение главного рубежа, очень близкого к городу. Всего лишь в пяти-восьми километрах.

Сетовать на это бессмысленно. Поправить что-либо было поздно. К обороне с суши город, по существу, не готовился. Этот рубеж, хотя и начали готовить до войны, в 1940 году, но в сознании тех, кто его готовил, не укладывалась возможность появления в Крыму немецкой армии. Насторожили выбросы весной 1940 года крупных воздушных десантов в Голландии и во Франции. Против воздушного десанта, и то в очень предположительном варианте, возводили укрепления, совсем не рассчитывая на то, что противник подведет к ним танки и артиллерию.

Повторно укреплением этого рубежа занялись уже после начала войны, в июле месяце, опять же нисколько не веря, что враг окажется на ближних подступах к городу. И все же, как и все во флоте, работы производились добросовестно. Видимо, и здесь сказалась воля вице-адмирала Ф. С. Октябрьского, которая помогла ему без тени сомнения встретить налет немецкой авиации всеми средствами заградительного огня на рассвете 22 июня, самому оценить обстановку, не оглядываясь на тех, кому она была неясна.

Казалось бы, простой вопрос — вывести на сооружение линии обороны все инженерные части, моряков, не задействованных в боевых заданиях.

Но в начале июля этот вопрос был отнюдь не прост.

И все же линия обороны была значительно усовершенствована, усилена шестнадцатью железобетонными дотами с орудиями от сорока пяти до ста миллиметров, полусотней пулеметных дотов и дзотов. И это на протяженности тридцати пяти километров. Опять же за пределы предполагаемого воздушного десанта не вышли. Правда, добавили «рубеж прикрытия эвакуации» в двух-трех километрах за окраиной города. Общая протяженность — 19 километров. Но защищать на этом рубеже пришлось бы уже не город, а развалины города. При такой близости рубежа обороны он полностью попадал под воздействие полевой артиллерии противника.

Когда в сентябре начались бои за Перекоп, попытались создать передовой рубеж обороны на пять-семь километров вперед главного. Но было уже поздно. Успели оборудовать опорные пункты лишь на танкоопасных направлениях.

В задачи этой книги не входит рассказ о ходе севастопольской обороны. Это огромная специальная тема. Задачу нашу мы видим в том, чтобы выявить роль Николая Ивановича Крылова в ее организации, как бы это ни было трудно, ибо не один он решал эту задачу, а в общем и целом севастопольская оборона была в компетенции штаба вооруженных сил Крыма, а потом командования Севастопольским оборонительным районом. Но в первые дни ноября еще не было создано продуманной структуры командования, у моряков масса своих забот о флоте, о полках морской пехоты. Никто лучше командарма Петрова и Крылова не мог спланировать участие Приморской армии в обороне, а она еще была в пути и пробивалась в город с боями.

Противник пытался ее отсечь от Севастополя или, по крайней мере, задержать ее приход в город и, воспользовавшись ее отсутствием, овладеть городом.

Ход событий, вне служебной субординации, распределил обязанности между участниками обороны. Ждать, когда создастся стройная структура взаимодействия сухопутных и морских сил, было некогда.

После того как моторизованная бригада Циглера потерпела неудачу, Манштейн спешно собрал новый бронированный кулак и предпринял уже массированное наступление с нескольких направлений.

Шестого и седьмого ноября положение сложилось напряженное. У наскоро сформированных полков морской пехоты не хватало сил сдержать противника.

Приморская еще не подошла.

Петров в те дни и часы видел свою задачу в организации сопротивления морской пехоты, которая теперь целиком поступила под его командование. Вместе с тем ему надлежало подготовить ввод частей Приморской армии в бой и заняться структурой обороны, иными словами, заглянуть на несколько дней вперед, несмотря на заботы сего дня и сего часа.

Надо было прежде всего вместе с начартом армии Н. К. Рыжи спланировать, как это было в Одессе, взаимодействие всех артиллерийских средств, чтобы в любой момент на любом участке фронта сосредоточить огонь мощных береговых батарей и орудийных стволов кораблей. Дело это было срочное, ибо только при централизованном управлении артиллерийскими средствами можно было поддержать морскую пехоту в ее почти непосильном ратном труде и до прихода Приморской сдержать противника.

Но эта задача, как она ни была сложна, — дело сиюминутное. С прибытием Приморской оборона должна была принять более усложненный характер. В систему артиллерийского огня включалась и ее артиллерия, необходимо было предусмотреть и возможность поддержки контратак. На основе одесского опыта никто этого не мог сделать лучше Крылова и Рыжи.

В это же время Николай Иванович был занят и с генерал-майором инженерных войск Аркадием Федоровичем Хреновым планированием совершенствования сухопутных рубежей обороны. До прибытия Приморской заняться строительством было некому, но все должно быть готово к тому часу, когда первые же ее бойцы появятся на передовой.

Забегая вперед, следует сказать, что, заняв позиции на главном рубеже обороны с ходу, приморцы сумели их укрепить настолько, что в своих сводках немецкое командование назвало Севастополь крепостью.

Командный пункт береговой обороны и штаб Приморской армии располагались по соседству с 6-й Бастионной улицей в Крепостном переулке. И несмотря на очень мирный вид, на сады и виноградники, все здесь напоминало давнюю севастопольскую страду. Под КП отведены подземные казематы упраздненной старой батареи. Переоборудован КП согласно современным требованиям. Большое благо — связь, подготовленная основательно, по-флотски. Глубоко убраны в землю провода. Они связывали КП со всеми береговыми батареями и даже с иными постами корректировки. Все важнейшие объекты базы тоже на подземной связи, флотские связисты в первые же дни начали работы по установлению такой же связи с опорными пунктами обороны, позже с КП дивизий и полков.

В те дни, когда штаб готовил оборону к решающим боям, и существующая связь была большим подспорьем.

Подземелье не столь просторно, как в шустовских погребах. Круглые сутки электрический свет от автономного источника питания. И опять же по условиям своей деятельности Крылов обречен на круглосуточное пребывание под землей.

Командарму, с присущей ему подвижностью на передовой, надо было организовать наиболее действенное управление всеми сухопутными силами.

Крылов с помощью Кабалюка готовит проект разделения обороны города на сектора, исходя опять же из одесского опыта.

6 и 7 ноября не утихали бои. Манштейн не оставлял попыток взять город с ходу, и в эти же дни рождалась на карте Крылова структура построения той обороны, которая должна была надолго привязать 11-ю немецкую армию к Севастополю.

Первый сектор обороны города — с правого фланга, со стороны Балаклавы. По главной линии обороны он имел самый узкий участок — 6 километров протяженности, прикрывал Сапун-гору и мыс Херсонес. Его комендантом был назначен Петр Георгиевич Новиков, и хотя в Приморской его числили еще полковником, но уже 12 октября ему было присвоено звание генерал-майора. Располагал он в первые дни обороны всего лишь полком, дивизия еще только заново формировалась.

В его полосе действовала мощная береговая батарея, но вместе с тем Рыжи спланировал и огонь главных батарей с левого фланга. В любой момент весь огонь мощнейших калибров мог обрушиться на любую точку первого сектора по соответствующему световому сигналу.

Второй сектор имел по фронту протяженность в 10 километров, пересекал долину реки Черная и Ялтинское шоссе. На тыловых позициях этого сектора располагался Инкерман. Его полоса была одной из наиболее опасных, но Крылов без колебаний рекомендовал на пост коменданта полковника И. А. Ласкина, хотя он был и новичком в Приморской. Линию обороны во втором секторе заняла 172-я дивизия в составе двух полков и 31-й полк Чапаевской дивизии.

Но еще более сложным для обороны был третий сектор с Мекензией. Не случайно именно против полосы этого сектора в Черкез-Кермене расположился штаб 11-й армии.

Двенадцатикилометровую полосу сектора защищали два полка чапаевцев, бригада Е. И. Жидилова и 3-й морской полк подполковника С. Р. Гусарова. Комендантом третьего сектора стал генерал-майор Т. К. Коломиец.

Наибольшая протяженность полосы обороны в 18 километров досталась четвертому сектору. От высоты с отметкой 209,9 она пересекала долину реки Бельбек и дугой опиралась на берег моря у устья Качи. Эта дуга была удалена от города на 20 километров и прикрывала Северную бухту и рейд флота. Комендантом сектора назначили В. Ф. Воробьева, обороняла его 95-я дивизия и 8-я бригада морской пехоты.

Таким образом сложилась 46-километровая главная линия обороны.

9 ноября главные силы Приморской армии вышли к Севастополю, и Крылов смог рассчитать силы, которым предстояло держать сектора обороны. Численность боевого состава (потом пробивались с боями отдельные отряды) составляла на день выхода к городу 24 712 человек.

Даже вместе с войсками Севастопольского гарнизона это была горстка против 124-тысячной 11-й немецкой армии.

Наступление, предпринятое Манштейном до выхода Приморской армии к Севастополю, хотя и было отражено благодаря беспримерному мужеству и стойкости краснофлотцев, к 10 ноября оно завершилось захватом Черкез-Кермена и хутора Мекензия. Пал Дуванкой, в Бельбекской долине стало очень тревожно. Вражеские клинья были остановлены всего лишь в семи километрах от Северной бухты.

Однако начало сказываться прибытие частей Приморской армии и надежность создаваемой обороны.

Боями в начале ноября завершилась первая попытка овладеть Севастополем. Фон Манштейн записал в своих мемуарах: «54-му ак., следовавшему вплотную за бригадой (Циглера), была поставлена задача: прорваться через реки Бельбек и Черную и окончательно отрезать путь отступления на Севастополь частям противника, находящимся в горах. Однако корпус после активного преследования на подступах к крепости между реками Кача и Бельбек, а также при своем продвижении в горах к реке Черной натолкнулся на упорное сопротивление...»

Это о первых днях боев на подступах, а вот уже о боях, когда вступила в действие Приморская: «Благодаря энергичным мерам советского командующего противник сумел остановить продвижение 54-го ак. на подступах к крепости (вот уже и крепость! — Авт.)... Противник счел себя даже достаточно сильным для того, чтобы при поддержке огня флота начать наступление с побережья севернее Севастополя против правого фланга 54-го ак. Потребовалось перебросить сюда для поддержки 22 пд из состава 30-го ак. В этих условиях командование армии должно было отказаться от своего плана взять Севастополь внезапным ударом с хода — с востока и юго-востока».

За наступление Манштейн принял выход на рубежи Приморской армии.

Для прорыва через Перекоп и Ишуньские позиции Манштейну хватило сил 54-го корпуса.

Утром 13 ноября началось новое наступление. На этот раз в первом и втором секторах. Направление основного удара — вдоль Ялтинского шоссе через Камары и Чоргунь к Сапун-горе.

В первом секторе создалась напряженная обстановка, ибо он еще не был целиком укомплектован. Немецким войскам удалось потеснить войска сектора, нависла угроза падения Балаклавы.

14 ноября, подтянув резервы, командарм решил контратаковать. Заработала система артиллерийского огня. К артиллерийскому удару двух секторов полковник Рыжи подключил огонь береговых батарей и кораблей. Из рук в руки переходили несколько раз высоты 386,6 и 440,8. Противник был остановлен.

Манштейн тут же усилил атаки во втором секторе. И опять маневр огнем остановил противника.

День за днем он бросал в атаку одну колонну за другой, не считаясь с потерями, пытаясь тараном пробить оборону по тому же принципу, что и на Ишуньских позициях.

16 ноября атаки продолжались и ночью. Фон Манштейн никак не хотел мириться с тем, что Севастополь все еще остается советским. 16 ноября пала Керчь. Весь Крым в его руках, а Севастополь стоит и держит два корпуса его армии, которой предназначен прыжок через Керченский пролив.

Утром 17 ноября бои достигли критического напряжения. Все резервы были введены в бой в первом секторе. Чтобы облегчить положение в первом секторе, в третьем секторе чапаевцы и бригада Жидилова переходили в контратаки.

Немецкое командование ввело в бой танки, их остановил сосредоточенный огонь всех видов артиллерии, но немецкие автоматчики все же сумели овладеть последней высотой перед Балаклавой.

Командарм лично руководил боем. Казалось, что с минуты на минуту не хватит сил отбить очередную атаку.

Крылов не выходил из подземной «каюты» полковника Рыжи. Начарт, сидя над картой со схемой артогня, держал руку на пульте управления. По донесениям артиллеристов вырисовывалась картина страшных потерь в немецких войсках, в их технике. Но Манштейн вновь и вновь, подбрасывая живую силу, как в гигантскую топку, поднимал их в атаку.

К ночи Петров организовал контратаку бойцов 1330-го полка. В 20 часов 45 минут немцы с высоты 212,1 были выбиты.

18 ноября Манштейну уже нигде не удалось продвинуться.

Керчь пала, а Севастополь стоял и стоял.

Манштейн никак не хотел с этим примириться. Он перегруппировал свои части и 21 ноября вновь возобновил атаки, пытаясь смять оборону в первом и втором секторах.

Под Камарами дело несколько раз доходило до рукопашной.

Судьба начальника штаба армии следить за развитием событий из подземелья. Когда все резервы задействованы, ему нечем помочь. Но вот в донесении из дивизии Ласкина вдруг раскрылась возможность повлиять на ход боя. В атаке участвовал немецкий саперный батальон. Манштейн исчерпал свои резервы. Он прорвался в Камары, по какой ценой?

Петров сейчас же ухватился за мысль утром контратаковать на этом участке. Крылов связался по подземному кабелю с Ласкиным. Он задал всего лишь один вопрос:

— Когда лучше контратаковать, чтобы выбить немцев из Камаров? Утром или сейчас же ночью, пока они не успели окопаться?

Ласкин высказался за то, чтобы контратаковать ночью.

Незадолго до полуночи контратака завершилась изгнанием противника из Камаров.

На участке 4-го сектора, где Манштейн наносил отвлекающий удар, его атака закончилась потерей тридцати с лишним танков. Огнем береговых батарей их даже не подпустили к линии обороны.

Ноябрьское наступление на Севастополь окончилось поражением. Оборона устоялась... 11-я армия к 22 ноября прочно увязла под Севастополем. И вовремя.

27 ноября войска Тимошенко перешли в наступление под Ростовом, выбросили 29 ноября немцев из города и вынудили отступить за реку Миус.

Скованная под Севастополем 11-я армия ничем не могла помочь...

4

Заканчивался первый и самый сложный для советского народа этап войны. Имелась возможность обобщить первый ее опыт, который говорил, что там, где командование всех степеней сумело понять тактику и маневр противника, искусство немецких генералов оказывалось бессильным. Один из основоположников немецкого военного искусства, фельдмаршал фон Рундштедт, получил ощутимый удар под Ростовом. Проглядел опасность удара во фланг, недооценил сил советских войск, вырвался так далеко, что его растянутые коммуникации уже таили в себе угрозу поражения.

Все военное искусство немецкого генералитета было построено на возможности побеждать более слабого противника или деморализованного еще до начала военных действий, как это было во Франции в 1940 году. На серьезное сопротивление захватчики не рассчитывали.

Безусловно, отработанные немцами до безукоризненности тактические приемы маневренной войны принесли им некоторые значительные успехи в начале вторжения в Советский Союз. Советскому командованию во многом пришлось пересматривать тактику ведения боя, руководству страны перестраивать экономику на военный лад и все это делать в тяжелейших условиях. Но с первых же дней войны, даже и в моменты серьезных поражений, обнаружилось, что советский солдат не деморализован, что он мужествен, настойчив в бою, что он совсем не собирается отдать родную землю захватчикам, что советский строй не рухнул, и расчеты, построенные на этом, обнажили всю авантюристическую основу немецкого военного искусства.

Фон Рундштедту очень была нужна 11-я армия для охвата Ростова. Севастополь не пустил ее в ноябрьские дни из Крыма.

Фон Рундштедту очень нужна была 11-я армия для отражения ударов с фланга войск Тимошенко, и опять же Севастополь удержал ее возле своих стен.

Защита Севастополя Черноморским флотом и Приморской армией показала, что там, где находятся люди, умеющие извлекать опыт из поражений, не предаваться растерянности или иллюзорным надеждам на то, что кто-то где-то выправит общее положение, люди, сумевшие противопоставить тактике противника свою тактику, творчески ее разработать, — там немецкое военное искусство оказалось бессильным.

Потерпев поражение в попытке овладеть Севастополем с ходу, Манштейн начал подготовку к массированному штурму Севастопольского оборонительного района, планируя его на 27 ноября.

Но потери 11-й армии в наступлении, которое велось с 11 по 22 ноября, оказались столь значительны, что без дополнительных резервов предпринять его оказалось невозможным. Манштейн свидетельствует, что к 17 ноября вышло из строя до половины всей техники его армии. Кроме того, 27 ноября началось контрнаступление Тимошенко, связавшее Рундштедта, который ничем не мог помочь Манштейну. Таким образом, пришлось отсрочить штурм. Это позволило Черноморскому флоту поддержать севастопольцев маршевыми подразделениями (6 тысяч человек) и переправить с Большой земли 388-ю стрелковую дивизию численностью в 10 800 человек, что весомо увеличило Приморскую армию, состоявшую теперь из шести дивизий: пяти стрелковых и одной кавалерийской (спешенной), двух бригад морской пехоты и двух отдельных стрелковых полков.

Во время этой передышки развернулась работа по усовершенствованию оборонительных позиций: со всем тщанием уточнялась карта артиллерийского огня; батареи береговой обороны были усилены восемью стационарными батареями, оснащенными орудиями, снятыми с кораблей Черноморского флота.

Отсрочка штурма была, конечно, делом временным, хотя находились и такие, что высказывали, правда, не очень-то уверенно, предположения, что его вообще может и не быть, если войска Тимошенко продолжат свое наступление. Но Крылов не принадлежал к людям, склонным обманывать себя. Строгий анализ общей обстановки не давал повода для таких надежд. Там, в осажденном Севастополе, ни он, ни командарм не могли с достаточной основательностью представить происходящее на Большой земле и сделать соответствующие выводы, но вместе с тем опыт давал им возможность рассуждать более чем здраво. Ударом под Ростовом обольщаться не приходилось — это был еще пока намек на перелом, который должен был произойти в другом месте, там, куда и было приковано внимание всех, — к битве за Москву.

Поэтому неослабно велась подготовка к новым боям, и Николай Иванович Крылов к этой работе весьма ощутительно руку приложил.

А тут и поражение немцев под Москвой подоспело! В то время среди защитников Севастополя не было более волнующей темы для раздумий. Отрезанные врагом, они с тем же напряжением следили за битвой, что и весь мир, хотя знали о ней меньше, нежели те, кто был на Большой земле. Сводки были скупы. Искали ответа на свои вопросы между строк. 27 ноября было знаменательно еще одним событием, и не столько для севастопольцев, сколько для всей армии.

Из рук в руки переходил номер «Правды» за это число. Передовая говорила, что «под Москвой должен начаться разгром врага».

Уже сам заголовок наводил на размышления. Что это? Обычный пропагандистский трюк или намек для всей армии, для всего народа, что вскоре грядет на фронте перелом?

Передовая «Правды» — это голос партии. Что-то серьезное стояло в тот раз за ней.

— Как понимать эту передовую? — спросил Петров, спустившись в «кубрик» к Крылову.

— В чем сомнения? — спросил, в свою очередь, Крылов.

— Если готовится или подготовлено контрнаступление, зачем же об этом объявлять заранее?.. Готовится или готово? Вот что меня мучает! — продолжал Петров после паузы.

— А что изменится, если даже эти строки противник расценит как угрозу контрнаступления? — спросил, в свою очередь, Крылов. — Сказано же в тексте: они не мчатся вперед, как бывало, а ползут, обильной кровью поливая каждый свой шаг... Надо полагать, что наступление на Москву ведется с полным напряжением всех их сил... Навряд ли сейчас уже немцы найдут какие-либо резервы для решающего перевеса... Если контрнаступление готово, то это значит, что подтянуты к Москве значительные силы. Этого не может не заметить их авиаразведка...

— Сердце ноет!.. Неужели свершится?

И у Крылова от предчувствия, что назрели значительные события, тоже замирало сердце. Но его всегда во всех сомнениях выручала математическая логика штабиста.

И хотя Севастополь был изолирован на суше от Большой земли, на кораблях приходили известия из «солдатского вестника».

«Солдатский вестник»... Кто из фронтовиков не помнит его всепроникающего взгляда в тайные замыслы штабов? Командование еще только намечает планы за плотно закрытыми дверями, а уже перекатывается информация по окопам: «Ждите! Готовят!»

«Ждите! Горячо будет немцам под Москвой!» — говорили бойцы из пополнения с Большой земли.

И вот оно! Через две недели поздно вечером по радио прозвучало сообщение Совинформбюро об успешном контрнаступлении под Москвой, о провале немецкого плана окружения столицы, о крушении «блицкрига».

Крылов вслушивался в голос диктора. И даже не заметил, как «кубрик» заполнили до отказа штабисты, как вошел командарм.

— Началось! — объявил он с торжеством в голосе. — Передать по всем подразделениям!

Не везде имелись радиоприемники, в подразделения помчались направленцы, политработники. Те, кто остался в штабе, передавали известие по телефону.

— Все знают и торжествуют! Никто не спит! — отвечали с командных пунктов.

— Вот когда и нам бы перейти в наступление! — мечтательно заметил Петров.

Николай Иванович помалкивал. Он видел, что подъем в войсках наступательный, но наступать было нечем. А если наступать? Вице-адмирал Октябрьский, отбывая дня за два до этого торжественного сообщения Совинформбюро в Новороссийск, намекнул, что скоро угроза Севастополю будет снята.

Итак, если наступать?

Начальник штаба обязан заглядывать вперед, и нет никаких ограничений в сроках для этого «загляда»...

Так что же имел в виду вице-адмирал Октябрьский?

Не удар же в лоб 11-й немецкой армии, сосредоточенной к началу декабря своими главными силами вокруг Севастополя.

Октябрьский мог иметь в виду только удар через Керченский пролив. Близость базы, короткие коммуникации. Прыжок через пролив, десанты на Южном берегу Крыма... А Севастополю пассивная роль?

Рука с карандашом невольно тянулась к карте. Вот она — чистая карта Крыма. Можно на ней произвести некоторые расчеты.

Известно, что Манштейн сильно ослабил оборону Керченского полуострова, стянул к Севастополю два армейских корпуса и основные силы артиллерии.

К штурму Севастополя подготовлены шесть пехотных дивизий полного штата. Седьмая и горнострелковая румынские бригады в резерве. У Манштейна 900 орудий, более 150 танков, поддерживают его 200 самолетов.

Если начнется крупная операция на Керченском полуострове, Манштейну придется разжать свой бронированный кулак.

Вот тут и ударить из Севастополя на Евпаторию с поворотом к Ишуньским перешейкам, запереть всю 11-ю армию в Крыму. При обострении положения под Москвой и усложнении обстановки в полосе 1-й немецкой танковой группы сможет ли немецкое командование выручить 11-ю армию, лишенную всякого подвоза?

Силами Приморской армии, даже и после пополнения, силами всего Севастопольского оборонительного района такую операцию осуществить невозможно. Но если находятся силы у Закавказского фронта совершить прыжок через Керченский пролив, не выделит ли фронт две дивизии, артиллерии и хотя бы один танковый полк, чтобы Манштейна взять в клещи? Пока только для себя Крылов производил необходимые подсчеты, зная, что наступательный порыв войск может стоить большего, чем любые подкрепления. Но подкрепления были нужны, и значительные...

Такова была обстановка на 12 декабря.

И 13-го, и 14-го армейская разведка доносила, что в немецком тылу идут интенсивные передвижения, что подведена артиллерия крупных калибров, которая пока ничем себя не обнаруживает.

15 декабря взятый «язык», немецкий офицер, показал, что Манштейн издал приказ на наступление, что будто бы он оканчивался словами: «Севастополь падет».

Успех первых оборонительных боев в Севастополе вселял в людей уверенность в свои силы. Он был основан на слитной работе всех звеньев командного состава и любого подразделения. Моряки вливались в состав сухопутных войск и наоборот, некоторые стрелковые подразделения вливались в полки моряков, и все это органично вступало во взаимодействие. Севастополь защищали те же люди, что и Одессу, и расстановка сил была примерно та же. Хотя военно-морская база Черноморского флота была оснащена для обороны значительно лучше, но и штурмовали ее не румыны, а подготовленная и хорошо оснащенная 11-я немецкая армия.

Шел декабрь. До Нового года еще оставалось достаточно времени. Точный же срок начала немецкого наступления разведке установить не удавалось.

Приходилось быть все время настороже.

16 декабря командарм, вернувшись от контр-адмирала Жукова, куда он был внезапно вызван, спустился в «кубрик» к Крылову.

— Мы наступаем! — объявил он с порога.

Крылов встал. Слишком необычны были эти слова в глубокой обороне, необычным совпадением с его собственными размышлениями, прозвучали они.

— Приказано, — продолжал Петров, — подготовиться к наступлению, а не к контрудару. К настоящему наступлению на Симферополь... Задача: сковать силы противника и не допустить вывода его резервов на Керченский полуостров...

Крылов молча достал из тумбочки карту, на которой он делал предположительные расчеты наступления.

Петров живо склонился над картой, тускло взблеснули стекла его пенсне, он поднял голову, в лице недоумение.

— Что все это означает? Откуда танковый полк, откуда десант? Откуда эти части?

— Минимальный расчет, Иван Ефимович! Самый минимальный расчет необходимых сил для наступления, при условии, что противник начнет перебрасывать артиллерию и танки в Керчь! А еще нет расчетов по боеприпасам, по автомашинам для перевозки раненых...

Петров, не сводя глаз с карты, произнес с сомнением в голосе:

— Речь пока шла о наступлении наличными силами...

— На Симферополь? Наличными силами? — переспросил Крылов. — Быть может, предполагается преследование немецких войск, отходящих от Севастополя? Все зависит от силы удара под Керчью...

5

Глубокой ночью, оставив у телефонов дежурного, Крылов вышел из каземата подышать перед сном свежим воздухом. Холодный ветер, прорвавшись через горы, взволновал море. Оно шумно билось о берег. Над морем и над городом стояла густая, холодная мгла, она закрывала небо, сквозь нее едва пробивались зарницы орудийных залпов на линии фронта.

О таких ночных залпах обычно говорили: «постреливают».

Ничто не предвещало, что всего лишь через несколько часов начнется мощный штурм города.

Поспать пришлось всего лишь часа два. Разбудили телефонные звонки. Вызовы по всем линиям связи.

И в первой же трубке, которую поднял Крылов, голос подполковника П. Г. Неустроева, начальника штаба Чапаевской дивизии.

— Противник открыл интенсивный артогонь... Похоже на артподготовку... Обстреливается участок разинского полка.

В «кубрик» не доносится ни единого звука сверху, только телефонные звонки рвут тишину.

Крылов снял трубку телефона, связывающего штарм с четвертым сектором. Докладывали:

— Весь четвертый сектор под артиллерийским огнем! Крылов взглянул на часы. Время шесть часов с минутами...

В первом и втором секторах обстрел шел по узким полосам обороны.

На огонь противника ответила полевая артиллерия, пытаясь подавить батареи противника.

Немного помедлив, дождавшись уточненных данных об открывших себя батареях противника, полковник Рыжи привел в действие орудия береговых батарей и орудия артполка Богданова.

Севастопольские артиллеристы открыли огонь, имея двоякую цель: нанести удар по исходным позициям противника, если он намерен перейти в наступление, и по обнаружившим себя немецким батареям. Вторая задача была сложнее. В восьмом часу утра в декабре еще темно. Наблюдательные посты не могли точно скорректировать артиллеристов, поэтому Рыжи придерживал главные силы артиллерии, пока не развиднеется.

И вот обвалом в штаб со всех телефонов и раций: «Немцы поднялись в атаку...» Из четвертого и третьего секторов доносили, что впереди пехоты движутся танки. Танки появились и в Чернореченской долине, в полосе второго сектора.

Командарм метался в своем «кубрике» от одного телефона к другому. Непривычная для него позиция. В такие часы он чувствовал себя на месте на линии фронта, на КП дивизии или полка, где наносился главный удар.

Крылов же находился в своей стихии: над картой всего оборонительного района, и силой воображения уже слагал картину происходящего.

Куда, в какую точку, в полосе которого сектора Манштейн наносит главный удар? Вот в чем вопрос.

Бой шел на севере у горы Азиз-Оби, в долине Бельбека, на востоке — у хутора Мекензия, под Чоргунём и на балаклавской высоте 212,1.

Крылов вызвал на КП армии командование армейского резерва, чтобы в нужный момент не теряя времени послать подкрепление туда, где создастся тревожная обстановка. Командарм готов был сам ввести в бой резерв, но, пока не прояснится обстановка, покинуть каземат не мог.

Крылов, нанося данные из донесений штабов секторов, пытался разгадать замысел Манштейна.

В ноябре Манштейн наносил главный удар вдоль побережья на Балаклаву в точке наибольшей удаленности от береговых батарей. На этот раз атака под Балаклавой носила менее ожесточенный характер.

Манштейн готовился к наступлению более месяца. Несомненно, подготовился основательно, рассчитывая на этот раз ворваться в Севастополь. Самое уязвимое место обороны города — Северная бухта.

Крылов все с большим и большим вниманием приглядывался к тому, что происходит в долине Бельбека, на стыке четвертого и третьего секторов.

Сверяя прежние донесения о концентрации немецких войск с донесениями о введенных в бой немецких частях, Крылов пришел к выводу, что между Дуванкоем и Калымтаем вступили в бой три или четыре дивизии 54-го армейского корпуса. Они были поддержаны танками, и удар их нацеливался на станцию Мекензиевы горы. Захват станции открывал путь к Северной бухте.

Из донесений из третьего сектора стало известно, что навстречу этой ударной группировке двинулся второй клин на Камышлы.

Однако немецкая тактика обычно не ограничивалась вбиванием клина лишь по одной линии. Крылов искал вторую точку приложения сил атакующих — второй клин.

Нашел, исходя от противного.

К середине дня немецкая атака в первом секторе, в направлении на Балаклаву, захлебнулась, успешно отражались атаки и во втором секторе. В то же время Манштейн бросал свои войска в одну атаку за другой по долине реки Черной в направлении на Инкерман.

Стало быть, двумя клиньями — через Бельбек на Мекензиевы горы и через хутор Мекензия и Верхний Чоргунь на Инкерман — Манштейн намерен рассечь фронт, отсечь войска третьего сектора и вырваться к Северной бухте.

На карту легли начертанные синим карандашом стрелы — разгадка замысла противника.

Командарм получил возможность доложить командованию СОРа, а командование СОРа в Ставку о масштабах немецкого наступления, а также принять решение о вводе в бой армейских резервов.

Крылов требовал от направленцев штарма, от начальников секторов беспрестанного уточнения обстановки, что было выполнить совсем непросто, ибо обстановка, хотя еще и в мелочах, в сотнях метров, до километра, все время менялась. Немецкие войска, неся огромные потери и в людях и в технике, вгрызались в оборону.

К концу дня контр-адмирал Г. В. Жуков обратился в Ставку с просьбой прислать подкрепление в четыре тысячи человек и ежедневно перебрасывать маршевые роты для пополнения. Командующего флотом просил поддержать оборону огнем корабельной артиллерии. 17 декабря на рейде в Севастополе не оказалось ни одного боевого корабля.

Тылы главной базы и вспомогательных подразделений береговой обороны, а также Приморской армии прочесывались в который уже раз, чтобы высвободить последние резервы для ввода в бой.

Это прямая забота Крылова — отдать все, без чего могла бы обойтись служба тыла.

Ночью Петров собрался поехать на КП четвертого сектора. Возвращая Крылову карту с его наметками наступления, молвил, тяжело вздохнув:

— Вот тебе, бабушка, и юрьев день!

Для войск на рубежах обороны и для всего штаба армии дни и ночи слились воедино. Но если в войсках на земле они отмечались сменой темноты и света, в подземелье каземата не было и этой границы. Приближение ночи Крылов замечал по спаду телефонных вызовов с командных пунктов, секторов, дивизий и полков.

Тяжко дались Приморской первые три дня штурма. Контрудары, на которые Петров поднимал войска, не приносили результатов. Завязывались встречные бои, переходя в рукопашную.

Манштейн давил превосходящими силами, совершенно не считаясь с потерями, что вообще-то не было характерным для немецкой тактики, а для немецких войск было и непривычным для первого года войны.

Но и Приморская армия для обороняющейся стороны несла несоразмерно большие потери. За два дня боев они достигли убитыми и ранеными 3500 человек.

Контр-адмирал Жуков просил Ставку ускорить подвоз пополнений, а командующего флотом пополнить запасы снарядов.

Ни мужество, ни стойкость стрелковых дивизий не остановили бы врага, обладающего столь огромным численным превосходством. Останавливал его массированный артиллерийский огонь централизованного управления. Артиллерийские орудия, снятые с кораблей, оказались мощной поддержкой богдановцам и береговым батареям. Дальность их боя доходила до 20 километров. Но и расход снарядов при этом был немалый.

Командующий флотом обещал прислать снаряды утром 20 декабря.

Три дня непрерывных атак начали сказываться. Немцам удалось продвинуться на стыке четвертого и третьего секторов. Все резервы были задействованы. Смолкали орудия, замолкали минометы из-за недостатков боеприпасов.

Командарм перетасовывал те или иные части, перебрасывая бойцов на трудные участки с менее трудных, Крылов, как ему было и положено, пытался «заглянуть вперед». Он не очень-то любил присутствовать на допросах пленных, но здесь изменил своему правилу. Его интересовало настроение немецких солдат, он старался из их показаний составить представление: надолго ли еще хватит резервов у Манштейна?

Допрашивали немцев из 24-й и 50-й пехотных дивизий. Они в один голос твердили, что потери у них ужасны, в бой введены последние резервы. Крылов понимал, что вот-вот штурм ослабнет. Самое время нанести контрудары, но нечем. С этим согласился и Петров.

Контр-адмирал Жуков и член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков дали очень тревожную телеграмму в Ставку о недостатке боеприпасов и резервов. В телеграмме говорилось: «Если противник будет продолжать наступление в том же темпе, гарнизон Севастополя сможет продержаться не более трех суток».

Крылов в тот момент не был ознакомлен с текстом телеграммы и, конечно, ее не подписал бы, ибо при всей напряженности обстановки безнадежной ее не считал. Вклинение в оборону — это еще не прорыв. Фронт продавливался, но держался. Шла ночь с девятнадцатого декабря на двадцатое. Двадцатого обещаны снаряды, опять оживут батареи, и сосредоточенным огнем всех стволов на трудных участках продвижение немцев будет остановлено. Кроме того, ему был известен ответ Октябрьского на просьбу прислать корабли. Он объяснял отказ прислать корабли тем, что это «грозило бы срывом самой ответственной задачи». Стало быть, надо было ожидать удара советских войск на Керченском полуострове.

К тому же к исходу дня 19 декабря Крылов заметил, что Манштейн произвел перегруппировку ударных сил и сузил участок наступления.

Все в ту же тревожную ночь в час тридцать, на несколько часов раньше обещанного, в Северной бухте ошвартовался транспорт «Чапаев», доставивший из Новороссийска снаряды. И хотя не все калибры получили подкрепление, но утром уже было чем встретить атакующего противника. Всю ночь развозили снаряды. А незадолго до рассвета к Крылову явился начальник разведотдела армии.

— Вы интересовались, Николай Иванович, показаниями пленных, — начал он. — Есть тут показания одного пленного... Полагаю, что сроки, которые он называет, заслуживают внимания...

— Кто он, пленный? — спросил Крылов.

— Рядовой сорок седьмого пехотного полка. Он утверждает, что Манштейн приказал овладеть городом двадцать первого декабря... на весь штурм отводилось четверо суток... Третьи сутки на исходе...

Крылов мгновенно оценил важность этого сообщения. График наступления сломан. Стало быть, силы наступающих на исходе, хотя утро 20 декабря спокойствия не обещало.

Так оно и случилось.

На рассвете поступили доклады изо всех четырех секторов, что противник начал бешеные атаки.

Но было в этом фронтальном наступлении и что-то показное. Уже через несколько часов в штаб начали поступать донесения, что на правом фланге обороны атаки прекратились. Некоторое выравнивание фронта в четвертом секторе тоже сказалось. И здесь противнику больше не удалось продвинуться.

Все свои силы Манштейн вложил в удар на Инкерман. На узкой полосе он сосредоточил 24-ю пехотную дивизию. В полосе наступления этой дивизии держал оборону 54-й Разинский стрелковый полк майора Н. М. Матусевича и 3-й морской полк подполковника С. Р. Гусарова. Но полки только назывались полками, на самом деле их личный состав после трех дней ожесточенных боев едва превосходил по численности батальоны. Во все три дня в полосе их обороны немцам не удалось продвинуться ни на шаг.

К середине дня 20 декабря обстановка здесь обострилась. Потеряв до трети своего состава, 24-я пехотная дивизия сумела вбить клин между этими полками. Клин медленно продвигался к Северной бухте.

Раскрылся и секрет этой ожесточенной атаки, пролившей реки крови немецких солдат. У убитого немецкого офицера обнаружили приказ Манштейна командиру дивизии. В приказе строчки: «К исходу четвертого дня боев, используя все возможности, прорваться к крепости Севастополь и немедленно доложить о достижении цели». По докладу Крылова командарм бросил на этот участок последние резервы, перебросил некоторые части из других секторов, но положение выправить не удавалось... Но уже спешила помощь городу из Новороссийска. Телеграмма Жукова в Ставку возымела действие. Падение Севастополя никак не сочеталось с планами Ставки в Крыму, оно могло сорвать намечавшуюся одну из крупнейших операций первого периода войны. Телеграмма ушла в ночь с 19 на 20, а уже днем 20-го Жуков получил директиву Ставки.

Севастопольский оборонительный район передавался Закавказскому фронту. Командующему Закавказским фронтом предписывалось немедленно отправить в Севастополь стрелковую дивизию или две стрелковые бригады, не менее трех тысяч пополнения уже действующих частей Приморской армии, направить самолеты, обеспечить боеприпасами всех калибров. Вице-адмирал Октябрьский получил приказ отбыть из Новороссийска в Севастополь.

Командующий Закавказским фронтом тут же отреагировал на эту директиву. Уже к концу дня стало известно, что в Приморскую армию передается 345-я стрелковая дивизия, 79-я стрелковая бригада, отдельный танковый батальон. Почти все то, на что предположительно рассчитывал Крылов для наступательной операции.

Предстояло также в кратчайший срок получить десять маршевых рот.

И уже вечером пришло известие, что из Новороссийска вышли в Севастополь два крейсера и эсминцы под флагом командующего флотом.

Отряд кораблей ждали в Севастополе ранним утром 21 декабря, они должны были доставить не только командующего флотом, не только поддержать огнем своих орудий оборону, но они переправляли и стрелковую бригаду.

Все разведданные, собранные к исходу 20 декабря, показывали, что и на 21-е готовятся новые атаки, а во втором секторе вводилась в бой свежая 170-я пехотная немецкая дивизия, переброшенная из-под Керчи. Шестая по счету, последний резерв.

Утром, еще до рассвета, началась артиллерийская подготовка. На этот раз Манштейн ввел в дело дальнобойные орудия большого калибра — двенадцатидюймовые и четырнадцатидюймовые. Видимо, Манштейн их скрывал до той поры, пока его войска не достигнут черты города, для удара по кораблям.

О том, сколь сложна была обстановка в начале дня 21 декабря, Крылов увидел раньше других. У него на столе сосредоточились донесения из секторов, а из них было видно, что потери Приморской армии в личном составе убитыми и ранеными превысили пять тысяч человек, в стрелковых батальонах оставалось не более 200–300 бойцов. В донесении штарма командованию СОРа он своей рукой записал: «Резервов нет, все введены в бой».

Отряд кораблей не прибыл к назначенному сроку, а поскольку в походе сохранялось радиомолчание, никто не знал, что с ним, почему он запаздывает, прорвался ли он сквозь немецкий авиационный заслон.

В то же время немцам удалось потеснить приморцев в Бельбекской долине и овладеть господствующими высотами. Для атакующих открывались ворота к станции Мекензиевы горы. Это было настолько опасно, что Петров приказал немедленно контратаковать, пока немцы не закрепились на захваченных позициях. Но это было почти жестом отчаяния. Сил явно недоставало.

Немецкие солдаты просочились на два-три километра к Северной бухте...

Так складывались дела к полудню.

В 13 часов на глазах всего города в море разгорелся бой. К рейду прорывались боевые корабли, два крейсера и эсминцы.

Крылов и Рыжи переключили все береговые батареи и батареи дивизионов корабельных орудий на подавление немецких дальнобойных орудий. По немецким батареям били и главные калибры крейсеров. Над кораблями разгорелся воздушный бой. Истребители вел сам генерал Н. А. Остряков. Они разрывали строй немецких бомбардировщиков. Над морем вокруг кораблей вставали фонтаны разрывов. С лидера «Харьков» начала спешно разгружаться 79-я стрелковая бригада, около четырех тысяч бойцов, в основном морская пехота под командованием полковника А. С. Потапова, прославленного в боях еще при обороне Одессы.

У Петрова были заботы продвинуть бригаду к исходным позициям для контратаки на следующее утро.

Вслед за кораблями прибыл лидер «Ташкент» и доставил снаряды нужных калибров.

22 декабря сулило изменение обстановки, если и не на всех участках, то, по крайней мере, на самом опасном, под станцией Мекензиевы горы.

Утром 22 декабря 79-я бригада и 388-я дивизия поднялись в контратаку, в это же время начали наступление и немецкие войска. Встречный бой. Самый жестокий вид боя пехоты.

Наступал тот решающий момент боя, когда мобилизуются все духовные силы сражающихся. И с той и с другой стороны равное искусство, не равна численность, у немцев превосходство в людях и в вооружении, но во встречном бою эти виды превосходства теряют решающее значение, верх берут духовные силы. Севастопольцы защищали родную землю, немецких солдат гнал на штурм приказ, за их спиной стояла тень гестапо, а родина их отстояла от Севастополя на тысячи километров. Севастопольцы пересилили и двинулись, развивая успех, вдоль шоссе на Бельбек...

Их поддержала артиллерия двух секторов, богдановский артполк, крейсеры и эсминцы.

К вечеру 79-я бригада восстановила полностью позиции обороны.

23 декабря, на седьмой день штурма, через двое суток по истечении срока, назначенного Манштейном для захвата Севастополя, немецкие атаки прекратились.

Крылову надлежало незамедлительно дать объяснение: передышка или конец штурма? Надо было проанализировать десятки и даже сотни донесений разведчиков, наблюдателей, донесения артиллерийской инструментальной разведки, артиллерийских корректировщиков, показания пленных. Все сходилось на том, что Манштейн начал перегруппировку сил для нового удара.

6

24 декабря началась история, которая чуть было не сломила всю севастопольскую оборону.

В шестом часу утра на КП армии дежурил начальник оперативного отдела штарма майор А. И. Ковтун.

Петров и Крылов прилегли отдохнуть.

Без какого-либо предуведомления в комнату дежурного вошел генерал-лейтенант с Золотой Звездой Героя Советского Союза на кителе. Строго, как будто бы строгость подкрепляла авторитет его звания, спросил:

— Кто вы такой?

Ковтун представился.

— Я — Черняк! — объявил вошедший. — Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза! Назначен командармом! Штаб армии поставлен об этом в известность?

Ковтун не только удивился, но даже и растерялся.

— Нам об этом ничего не известно! — ответил он. Надо было бы немедленно разбудить Крылова или Петрова. Но Черняк предупредил его вопросом:

— Где Петров?

— Спит! Он только что прилег!

— Пусть отдохнет! Пусть доберет отдыха последние минутки! Завтра некогда будет отдыхать. Что у вас за карта?

Ковтун наносил последние данные обстановки. Он невольно заслонил карту, но Черняк не обратил на это внимание.

— Оборона? — спросил он. — А вы, майор, академию кончали?

— Нет! — ответил Ковтун, все еще не зная, что ему делать с незнакомым генералом, сомневаясь, не делает ли он служебного преступления, продолжая с ним разговор над картой.

— Сразу видно, что академии не кончали! — продолжал Черняк. — Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.

Звание прибывшего не разрешало дерзость, хотя его замечание обличало полное непонимание происходящего.

— У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва! Но я вас расшевелю!

Ковтун не выдержал:

— Нельзя же наша дивизии равнять с немецкими. У них полные полки трехбатальонпого состава, а у нас половина полков — двухбатальонного! Да и батальоны неполные... А еще и отдельные подразделения.

— А вы, майор, не умеете слушать старших! Вас, как начальника оперотряда, прошу немедленно подготовить доклад о состоянии армии.

Ковтун разбудил Петрова и Крылова. Черняк предъявил Петрову приказ, подписанный командующим фронтом.

— Я не хочу сказать, что вы воевали плохо! — начал он. — В обороне вы кое-что сделали... Но оборона — прошедший этап. Вам известно, что происходит под Москвой? Наступил перелом в ходе войны, и то, что годилось вчера, сегодня не годится! Надо переходить в решительное наступление!

— Какими силами? — спросил Петров.

— Помилуйте! — повысил голос Черняк. — У вас дивизий больше, чем у Манштейна... Сейчас прибудет триста сорок пятая... Мы должны думать о прорыве к Симферополю, а вы тут так близко подпустили немцев, что они обстреливают корабли с берега...

Петров молчал. Он понимал, что с человеком, который способен сравнить силы Приморской армии с 11-й армией Манштейна, спорить о чем-либо бесполезно.

Крылову было что сказать генерал-лейтенанту с Большой земли, но и он сдержался по примеру командарма.

Он видел, что сейчас самое разумное уйти от спора; главное — познакомить Черняка с обстановкой на фронте, поэтому предложил:

— Иван Ефимович, побывайте с командующим в войсках, а мы тут подготовим приказ о вступлении Степана Ивановича Черняка в командование армией и соображения о наступлении...

Петров и Черняк поехали в войска, а Крылов незамедлительно направился к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому, нарушая субординацию. Но времени терять на ее соблюдение не видел возможности.

Он шел к Октябрьскому, а не к Жукову еще и потому, что у Петрова и Октябрьского непросто складывались взаимоотношения, очень они по-разному оценивали боевую обстановку.

Октябрьский догадался о причине визита и сразу же спросил:

— О новом командующем? Обида за Петрова? На войне надо смирять самолюбие!

— Не о самолюбиях и не об обиде речь, Филипп Сергеевич! — твердо ответил Крылов, нисколько не смутившись. Он знал за Октябрьским манеру сбивать собеседника с позиций. Этим он выверял, насколько тверды убеждения оппонента. Но Крылова не сбить, слишком многое зависело сейчас, сумеет ли он убедить вице-адмирала.

— Напротив, — продолжал Крылов, — мы все очень польщены в Приморской, что прислали к нам такого выдающегося военачальника. Говорят, что звание Героя Советского Союза он получил в войне с белофиннами за то, что беспощадно вгрызался в линию Маннергейма!

— Ну а без иронии, что случилось? — перебил его Октябрьский.

— Приказал готовить план наступления на двадцать шестое... Прорыв на Симферополь!

Октябрьский нахмурился.

— Какими же силами? Уточните!

Повторить бы ему сейчас указание Черняка подготовить огонь кораблей для прорыва, Октябрьский тут же загорелся бы гневом, ибо трудна была эта задача под ударами немецкой авиации, и решать о вводе в бой кораблей могло только командование флотом.

Крылов ответил, как оно и было.

— Новый командующий отвергает наш расчет соотношения сил... Единственно реальный, при котором мы исходили из наличия бойцов, и требует расчета по наименованиям дивизий. У немцев семь дивизий, у нас семь... Он считает еще и прибывающую триста сорок пятую... Если мы всеми силами перейдем в наступление, то роли тут же переменятся. Не мы будем перемалывать немецкую живую силу, а немцы устроят Приморскую мясорубку... Я солдат! Я обязан подчиняться приказу, к двадцать шестому расчеты на наступление будут представлены Военному совету Севастопольского оборонительного района...

— У вас все? — спросил Октябрьский.

— Все! — ответил Крылов.

— Идите, Николай Иванович, занимайтесь своими делами... Обороной занимайтесь. О нашей беседе лучше помолчать...

В 13.00 24 декабря в Ставку пошла телеграмма:

«Экстренно. Москва. Тов. Сталину.

По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков».

24 декабря С. И. Черняк вступил в командование Приморской, 26 декабря сдал командование опять Петрову.

И вовремя!

О каком наступлении могла быть речь, когда Манштейн отдал приказ по войскам овладеть Севастополем 28 декабря.

Но уже и Манштейн не распоряжался тем, в чем он не был хозяином. Он сузил фронт наступления. Все сосредоточилось около станции и на станции Мекензиевы горы. До Северной бухты оставалось значительно меньшее расстояние, чем немецкие войска прошли с 17 декабря.

В светлое время бои не прекращались ни на минуту. В бой уже вступила и вновь прибывшая 345-я дивизия. В полосе протяженностью всего в три километра Манштейн ввел в бой две дивизии. Станция переходила из рук в руки.

26 декабря по всему фронту, во всех четырех секторах, шли бои, но самые жестокие у станции Мекензиевы горы. Никто еще из обороняющих Севастополь не знал, что в этот день войска Закавказского фронта совершили прыжок через Керченский пролив. Десант закрепился на полуострове.

Манштейн о высадке десанта узнал в тот же час.

В своих воспоминаниях, приукрашивая в меру своих способностей свои «подвиги», Манштейн пишет: «Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь. Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказываться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной? К тому же казалось бесспорным, что легче будет высвободить силы из-под Севастополя после успеха на северном участке фронта, чем в случае преждевременного ослабления нажима на противника...»

После довольно невразумительного разъяснения о том, каким образом захлебнулся штурм, Манштейн резюмирует: «...Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».

Справедливое резюме! Но чтобы оно было произнесено десять лет спустя, севастопольцам пришлось удесятирить свои усилия в обороне, превзойти самих себя, чтобы отразить последние декабрьские удары, когда командующий 11-й армией поставил на карту не только свой престиж, но и голову, ибо действительно создавалась ситуация, при которой могла последовать гибель всей армии.

Уже имея за спиной десант в Керчи, Манштейн для окончательного прорыва к Северной бухте к 28 декабря сосредоточил на нескольких километрах прорыва четыре дивизии, решив пробиться по трупам своих солдат.

Все резервы обороны были исчерпаны к концу дня 28 декабря, фронт в районе станции Мекензиевы горы перестал быть сплошным.

29 декабря казалось, что фронт будет прорван. 30 декабря ожидался кризис. Командарм мобилизовал все силы, на рассвете, исчерпав все возможности с перегруппировкой, уехал на линию обороны.

Тогда Черноморский флот выставил свой последний резерв. В полночь на тридцатое вошел в Южную бухту линкор «Парижская коммуна», флагманский корабль. В нарушение всех правил он пришвартовался к железным бочкам, чтобы с места вести огонь по наступающему противнику в долине Бельбека, по его скоплениям, по вторым эшелонам, по его батареям. Рассвело. На счастье, день выдался пасмурным, низкая облачность сдерживала немецкую авиацию.

Громоподобные залпы орудий линкора разнеслись по всему фронту, приглушая канонаду всех иных орудий.

Никто не подсчитывал немецких потерь от его больших калибров ни в живой силе, ни в боевой технике. О потерях от такого класса огня обычно сообщают: «пропал без вести». Танки от прямого попадания превращались в обрывки железа, а от близкого разрыва снаряда их переворачивало.

Чуть позже в Северную бухту вошел новейший крейсер «Молотов» и произвел огневой налет по скоплению немецкой пехоты. Корпосты точно наводили уничтожающий огонь больших калибров. Немцы попытались ответить дальнобойными батареями, но линкор заставил их замолчать.

7

Чем же был занят в эти дни Крылов, как выделить его роль, когда все, все командиры и рядовые, все подразделения, все участки обороны от мала до велика напряглись в титаническом усилии выстоять?

30 декабря он думал о предстоящих боях. Линкор и крейсер вынуждены были уйти, ибо прояснялось. Живой силы, способной остановить лихорадочный, почти бессознательный, вне всякого разума, натиск немцев, в распоряжении штаба Приморской армии уже не было.

Острие клина сузилось с девяти километров до трех. В эту бездонную воронку смерти Манштейн, не колеблясь, вливал новые и новые жертвы, которую при таком своем подходе, не дрогнув, мог завалить трупами своих солдат и пройти, невзирая ни на что. Такой немецкой силе нужно было поставить огневой заслон.

Крылов пригласил к себе в «кубрик» начарта Рыжи. Предстояло принять рискованное решение, суть которого состояла в опоре на «идею», а не на реальную силу.

— Николай Кирьякович, — сказал Крылов. — Завтра, если продлится штурм, а он продлится, и я в этом уверен, наша последняя надежда на артиллерию. Вчера нас поддержал линкор, и все же они продвинулись. Пройти им осталось два километра до Северной бухты... Манштейн в безвыходном положении: или ему прекратить штурм и тем признать свое поражение, расписаться в беспомощности, признать все потери напрасными, или продвигаться к бухте по трупам своих солдат... Если не сегодня и не завтра, то должен же он снять войска под Керчь... Если штурм, то он будет отчаянным и именно в районе Северной бухты.

Рыжи пояснять дальнейшее было не нужно. Он все понял.

— Корректировочные посты отмечали передвижение войск и батарей к Мекензиевым горам... — заметил он в ответ.

— Все данные всех видов разведки подтверждают, что удар будет только там... — продолжил Крылов. — Нам предстоит рассчитать, Николай Кирьякович, что мы можем снять с других участков фронта... Но уж если готовить им встречу, то чтобы сразу и начисто прекратить их наступление...

— Вы мне, Николай Иванович, скажите, что нужно? Какая плотность огня?

— Наибольшая из возможных... Всю артиллерию мы просто не сможем перебросить за ночь.

Рыжи подвинул к себе листок бумаги и несколько минут молча вел подсчеты. Поднял голову. Глаза его озорно поблескивали.

— Восемьдесят стволов на километр прорыва — хорошо?

— Двести сорок стволов? — подытожил вопросом Крылов.

— Вполне реально... На рассвете все будет на месте... Как решит командарм.

— Решит! — заверил Крылов. — Он умеет принимать острые решения... Получив такой новогодний гостинец, Манштейн не успеет перегруппировать войска. Я уверен, что он идет на таран, и это единственное, что он может сделать, имея за спиной керченские дела...

— А мы постараемся и не очень-то оголять другие участки. В этом деле особая роль за корректировщиками... У нас еще сохранились корпосты на территории, захваченной немцами.

Командарм согласился с предложением начальника штаба, утверждая схему огня и расход боеприпасов, сказал:

— Нашим артиллеристам предстоит решить самую ответственную задачу из всех, какие им до сих пор выпадали. Прошу вас, Николай Кирьякович, объяснить это через командиров артчастей всему личному составу.

Направление главного удара противника прикрывали полки 95-й и 345-й дивизий, бригада Потапова, чапаевцы...

Работники штаба и политотдела армии разъехались по частям.

В шесть часов утра еще было темно. Изредка со стороны противника постреливали минометы.

Диктор Московского радио читал передовую «Правды». И вдруг, как обращение к севастопольцам: «Несокрушимой стеной стоит Севастополь, этот страж Советской Родины на Черном море... Беззаветная отвага его защитников, их железная решимость и стойкость явились той несокрушимой стеной, о которую разбились бесчисленные яростные вражеские атаки. Привет славным защитникам Севастополя! Родина знает ваши подвиги, Родина ценит их, Родина никогда их не забудет!»

В декабре 1941 рода Н. И. Крылову было присвоено воинское звание генерал-майора.

На этот раз, едва забрезжил рассвет, над всем севастопольским плацдармом раскатился гром канонады. Артиллерийские полки всех четырех секторов, береговые батареи, и южные и северные, корабли из бухт, три четверти всех артиллерийских средств открыли огонь по исходным позициям противника в трехкилометровой полосе их оконечности «клина».

Немцы попытались подавить ответным огнем некоторые севастопольские батареи, но их заставили тут же замолчать.

Мекензиевы горы окутывал предрассветный туман, дым и пыль уплотнили его. Корректировочные посты молчали, но Николай Кирьякович Рыжи и без их подсказки знал, куда ложатся снаряды. Вся Бельбекская долина давно была пристреляна.

Двадцать минут 240 орудий громили исходные позиции противника. Сразу по команде и замолчали. Над плацдармом воцарилась необычная для последних дней тишина.

Бежала минутная стрелка на часах начштарма. Крылов вышел на поверхность послушать необычную, фантастическую тишину.

Вот стрелки часов сошлись на цифре 8. Обычный час начала наступления. Немецкая сторона в глубоком молчании.

Крылов пытался силой воображения представить, что сейчас происходит у противника. Несомненно, столь плотный артиллерийский огонь сбил передовые эшелоны с исходных позиций, разбил выдвинутые для прорыва батареи. Там все смешалось. После столь плотного огня можно было бы переходить в контратаку, если бы имелись для этого силы. Несомненно, ожидает контратаки и Манштейн и спешно перегруппировывает части.

Бежали минуты. Молчание. Крылов спустился в каземат. Связался с КП третьего и четвертого секторов. Ответ однозначен.

— Молчат!

Рассеялся туман, проглянуло солнце. Минул час молчания. Разведка вела наблюдение за противником всеми доступными средствами. Переброски войск с направления главного удара не наблюдалось, напротив, Манштейн подтягивал к Мекензиевым горам резервы.

Так в напряженном ожидании прошло два часа.

Противник начал артподготовку в 10.00. Огонь был плотный, но богдановский артполк довольно быстро заставил замолчать многие немецкие батареи.

Двинулись танки, за ними — пехота. Но и встречали их горячо. Зенитные орудия били прямой наводкой, артиллерия отсекала от них пехоту. Через несколько минут такого боя Крылову доложили, что все утонуло в дыму и пыли, а из дыма и пыли вываливаются и вываливаются на рубеж обороны немецкие солдаты.

И все же не без умысла было затянуто наступление. Манштейн изобрел каверзу, которую никак невозможно было предусмотреть.

Около 11 часов, после часа ожесточенных атак, они вдруг прекратились.

Из четвертого сектора доложили на КП армии, что со стороны противника на позиции обороны ползет густой серо-зеленый дым, доселе невиданный.

Крылов похолодел и тут же поднялся к командарму. Петров уже знал и отдавал по телефону распоряжение, чтобы бойцы надевали противогазы.

По окопам и на батареях уже звучала команда: «Газы!»

— Неужели решились? — молвил как бы про себя Петров.

— Газовые снаряды приходилось захватывать! — заметил на это Крылов.

Петров снял пенсне и приложил руку к голове.

Крылов угадал его мысли.

— Мы следили, Иван Ефимович, чтобы на передовую бойцы выходили с противогазами...

— Да, но это впервые с июня... Противогазы берут, и в сторону, а в сумки чего только не положат! И патроны, и сухари, и бинты... А некоторые запасают в сумках гранаты...

— Ну уж если быть точным, Иван Ефимович, то ведь противогазы рассчитаны на те газы, которые применялись в ту войну. Химия ушла далеко вперед, могут применять газы, от которых не спасет и противогаз...

Вошел начальник разведки армии Потапов.

— Что? — встретил его вопросом командарм.

— Химики докладывают, что это не газы... Какая-то вонючая дымовая завеса... Психическая атака! Расчет на панику!

Так оно и было. Рассчитывая, что севастопольцы побегут от вонючего зеленого дыма, Манштейн тут же поднял свои части в атаку.

Дыма было достаточно и до этого «психологического эксперимента». И эта атака захлебнулась.

Петров взглянул на часы.

— Итак, тринадцать ноль-ноль! Продвижения нет, есть вклинения на метры...

И почти весело добавил:

— Нет, не выйти им к бухте! Теперь уже не выйти! Нужна еще перегруппировка сил...

Психологическое напряжение противоборствующих людей иногда передается на расстоянии, хотя бы и потому, что стороны сосредоточивают внимание на одном и том же.

В тот час, когда, повеселев, Петров воскликнул, что немцам не выйти к бухте, а Крылов и Рыжи начали планировать новый огневой налет, Манштейн отбивался от наседавших на него командиров дивизий и командира 54-го армейского корпуса.

Ему на стол легли сводки о потерях до половины людского состава дивизий за несколько часов боя. Командиры дивизий требовали приостановить наступление.

Этот спор в штабе 11-й армии отразился на фронте небольшим перерывом в атаках.

В штабе Приморской размышляли, что это значит. Окончился штурм? Манштейн смирился с поражением или новая перегруппировка войск? Не оставляла опаска: не изменит ли противник направление главного удара?

Крылов твердо отстаивал свою точку зрения. Манштейн не изменит направление главного удара, обстановка на Керченском полуострове не дает ему на это времени, удар повторится только там, где он вбил клинья в оборону. И удар отчаянный, последний удар, и встретить его надо опять массированным огневым налетом, ибо поднять в контратаку уставших бойцов невозможно.

С артиллерийских корректировочных постов вовремя подали сигнал, что немцы накапливаются на исходных. Вот-вот бросятся в атаку. Опять все 240 стволов обрушили на них сосредоточенный огонь.

В атаку они все же поднялись. Но это был жест отчаяния, бросок обреченных. В каждой атаке существует критический предел потерь, после которых наступление прекращается и те, кто наступал, от малейшего встречного натиска пятятся назад или даже обращаются в бегство.

Плотность артиллерийского огня сделала свое дело, но немцы все же дошли до траншей обороны. Севастопольцы встретили их контратакой. Буквально несколько минут встречного жестокого боя, и наступающие попятились. В тот час им оставалось до Северной бухты всего лишь два километра.

Встречный бой тоже имеет свои законы. Только что противник был наступающей стороной, но он остановлен, он пятится, и роли тут же меняются. Обороняющаяся сторона становится наступающей. Тут не может быть приказов наступать и преследовать... Они придут потом, в минуту перелома боя их никто не услышал бы.

Приморцы в ходе боя, тесня противника, поняли, что они уже наступающая сторона.

На КП армии поступило донесение коменданта четвертого сектора: «Наши войска преследуют противника».

Командарм распорядился, чтобы приморцы переходили к преследованию противника, где это только возможно.

Слово было необычно, до многих не сразу доходил его смысл.

Командарм выехал к Северной бухте, Крылов не отрывался от карты, делая на ней отметки, куда продвинулись приморцы. Еще до темноты, в считанные часы было возвращено почти все, чем овладели немцы за полмесяца ожесточенных боев ценой огромных потерь...

8

Плотно сжав кольцо осады Севастополя, оставив под ним четыре дивизии, Манштейн начал переброску остальных сил под Керчь.

На севастопольском плацдарме установилось затишье.

Приморцы отсыпались, приводили себя в порядок, занимались перегруппировкой, отправкой раненых на Большую землю.

У Николая Ивановича нашлось время подготовить статью об итогах оборонительных боев под Севастополем. Статья была опубликована 8 января 1942 года в «Красной звезде». Первое выступление в печати впоследствии крупного военного публициста.

Как во всяком деле, в котором приходилось участвовать Крылову, он и здесь, в своем первом выступлении, предельно конкретен. Статья называлась «Два месяца обороны Севастополя». Скрывать методику обороны было ни к чему. Противник знал, как она строилась, а вот передача опыта в советские войска много значила. Активность обороны, организация контратак и, главное, маневр артиллерийским огнем.

Для сорок первого года статья имела большое методическое значение. Это не голословный призыв следовать примеру мужества севастопольцев. Севастополь не terra incoqnito, и приморцы — это не аргонавты, не пришельцы из неведомых земель. Это такие же солдаты, которые были растянуты фронтами и армиями от северной оконечности Кольского полуострова и до Черного моря. Мужества и тем, кто сражался под Ленинградом, под Смоленском, под Вязьмой, под Тулой и на Днепре, не занимать. Но не везде это мужество, эта сила были одинаково организованы, не везде военное искусство сказало свое веское слово. Забегая вперед, скажем, некоторые положения, высказанные в этой статье, нашли применение и в сорок втором году.

Эта статья сыграла для Крылова некоторую роль и в сугубо личном плане. Он с 22 июня не имел от родных никаких известий. Быть может, заметят статью в газете, подумал Николай Иванович.

Между тем события на Керченском полуострове побуждали командование Приморской армии к новым действиям. Опять возникли разговоры о наступлении. Пришла директива Закавказского фронта подготовить план «вступления в направлении на Дуванкой с выходом на Бахчисарай к срокам, когда 51-я и 44-я армии начнут наступление с Керченского полуострова.

И несмотря на то, что войска четвертого сектора за эти дни значительно улучшили свои позиции, предстояло еще очень много работы. Укрепить позиции, разведать, что противопоставил противник, его систему артогня и многое другое. В частях, которым предстояло наступать, работали все направленцы штаба. Однако подготовка наступления требовала особого внимания. Это был тот момент, когда начальник штаба армии был более нужен на месте, чем возле узла связи.

Обычно на рекогносцировку местности Крылов выезжал с Харлашкиным. Но он был в войсках. Петров настоял, чтобы Николай Иванович взял в сопровождение Кохарова, ординарца командующего. Водителем машины был Владимир Ковтун.

Редко удавалось Крылову побывать на поверхности, для него это была своеобразная «Большая земля». Можно вздохнуть полной грудью. Свежий воздух опьянял. Захотелось посмотреть город, какие враг нанес ему разрушения, увидеть севастопольцев...

Поездка удалась. Крылов на месте проверил состояние оборонительных позиций, ознакомился с местностью, по которой придется начинать наступление, на обратном пути поднялся на «эмке» на заросшую кустарником высоту под Камышловским оврагом. С высотки хорошо просматривался склон оврага, занятый противником.

Но с противоположного склона хорошо просматривалась и высотка. Немецкие наблюдатели заметили легковую автомашину и открыли огонь из крупнокалиберного миномета.

Первая мина взорвалась чуть сзади Крылова и сопровождавших его Кохарова и моряка.

Не успели Крылов и его спутники оглянуться, как впереди взорвалась вторая мина. Вилка. Третья мина пришла в цель. Кохаров был убит на месте. Моряк ранен. Крылов почувствовал, как его обожгло жаром и что-то ударило в спину под лопатку. Он решил, что это отскочил камень от взрыва. Бойцам приказал Кохарова и моряка отнести в «эмку» и срочно доставить в медсанбат. Сам пошел вниз, укрыться от обстрела. И вдруг ощутил непривычную слабость. Расплывались очертания предметов, под лопаткой нарастала боль. Превозмогая ее, Крылов вышел на дорогу. Спасла его случайность. Мимо проезжала полуторка. Шофер посадил его в кабину. Сознания не терял, но чувствовал возрастающую слабость. В каземат спуститься сил не было. Указал шоферу на домик, где размещалась квартира начштаба, почти необитаемая.

Достало сил позвонить майору Ковтуну, и сознание тут же отключилось...

Ранение оказалось тяжелым. Три осколка. Самый крупный, размером в половину спичечного коробка, пробив лопатку и, раздробив ребро, не дошел одного сантиметра до сердца. От потери крови спасло только то, что рана были прикрыта одеждой, как тампоном, но это же вызвало сложные воспалительные процессы, повторные операции.

В госпитале наконец Николай Иванович получил весточку от семьи. Статья в «Красной звезде» была замечена, и сразу пришло письмо от жены. Из Болграда они сначала попали в Камышин-на-Волге, затем оказались в Казахстане в городе Джамбуле.

9

Наступление на Дуванкой и Бахчисарай, на подготовку которого была ориентирована Приморская армия накануне ранения Крылова, так и не состоялось. Не состоялось не потому, что оно не было подготовлено. Не начиналось наступление 44-й и 51-й армий на Керченском полуострове.

Керченские события — самостоятельная сложная тема, мы ее здесь коснулись лишь в связи с обороной Севастополя. Обстановка на Керченском полуострове прямо влияла на обстановку в Севастополе, но те, кто оборонял Севастополь, никак не могли воздействовать на керченские события. Жукову, Петрову и Крылову оставалось только недоумевать в своем севастопольском «далеко», почему, совершив прыжок через Керченский пролив, высадив десант в Феодосии, командование вновь созданного Крымского фронта затянуло переход в наступление, дало возможность Манштейну разгромить десант в Феодосии и подготовиться к наступлению в мае на Керченском полуострове, которое закончилось небывалой, даже для начального периода войны, катастрофой?

Но катастрофа произошла в мае. А в январе и особенно в феврале в Севастополе ждали решительных действий на Керченском полуострове. В феврале на Керченском полуострове к двум армиям, 51-й и 44-й, под командованием уже известного нам генерал-лейтенанта С. И. Черняка, переправилась на полуостров 47-я армия.

Крылова, пока он лежал в госпитале, старались не утруждать армейскими делами. Исключением было поздравление с наградой первым орденом Красного Знамени. Но Крылов не мог не интересоваться Керчью. Каждый раз, когда приходил его навестить командарм, спрашивал о Керчи. Петров, поблескивая стеклами пенсне, прятал глаза. Ему не хотелось волновать больного. А однажды все же, как бы между прочим, сообщил, что представителем Ставки на Крымский фронт прибыл Лев Захарович Мехлис.

Услышав это имя, Крылов понял тревогу Ивана Ефимовича. Дело было не только в том, что и Петров и Крылов в свое время немало пережили из-за действий Мехлиса на посту начальника Главного политического управления Красной Армии. Они не верили в его военный талант, знали об отсутствии у него военных знаний, и самое главное опасение вызывала его нетерпимость к людям и капризность. Его пребывание на Крымском фронте означало, что пустая фраза будет подменять дело. Тревожило и то, что 44-й армией командовал С. И. Черняк. С его способностью командовать армией, с его взглядами на военное дело они уже познакомились в Севастополе...

К концу марта, когда врачи наконец разрешили Крылову выйти из госпиталя, командование Приморской армии особых надежд на успех на Керченском полуострове не возлагало и тщательно работало над совершенствованием обороны города, хотя эта работа не прекращалась всю зиму.

Из штаба Крымского фронта поступали требования быть готовой Приморской к преследованию противника и не пропустить этого момента...

— Только бы они начали, — говорил Петров, — мы своего не упустим!

Но уже в апреле начали сказываться трудности со снабжением Севастополя морем. И дело было не только в том, что Черноморский флот был целиком задействован в подготовке наступления на Керченском полуострове. У противника прибавилось самолетов, появились торпедоносцы, немецкое командование начало сбрасывать на подходах к Севастополю сложного устройства мины, обезвреживать которые научились далеко не сразу.

Петров говорил доверительно своему начальнику штаба:

— Что бы там ни случилось под Керчью, Севастополь выстоит... Но выстоит при одном условии — если не оборвется морская дорога... А на флоте уже изучают проблему снабжения Севастополя подводными лодками... Но это же капля в море!

Ждали керченских событий и дождались. Но они приняли совсем иное развитие, чем то, на которое можно было рассчитывать ввиду превосходства сих трех армий над несколькими дивизиями Манштейна.

8 мая в шестом часу утра, еще не зная, что началось под Керчью, Петров, приоткрыв окошко, прорезанное между его комнатой и «кубриком» Крылова, пригласил его пить чай.

Через несколько минут дежурная служба ПВО сообщила, что к городу приближается большая группа немецких бомбардировщиков. Налет выходил из ряда обычных в последнее время.

— Не у нас ли начинается? — воскликнул Петров и сейчас же дал указание сообщить на КП секторов быть особенно внимательными. Но налет был произведен не на рубежи обороны и не на город, а на аэродромы.

— Не у нас начинается! — заметил Крылов. — Под Керчью, а этот налет для того, чтобы предотвратить действия севастопольских летчиков... И начали не наши... Они начали.

— Сердце чует? — спросил Петров.

— Нет! Не сердце... На допросе военнопленные вчера показывали, что наступление начинает Манштейн.

Так оно и было. Еще не закончилось совещание у командарма, как связисты доложили о радиоперехвате. Немцы открытым текстом сообщали своим войскам под Севастополем, что оборона советских войск на левом фланге Ак-монайских позиций прорвана... В полосе 44-й армии С. И. Черняка...

С 8 мая по 18 мая в стремительном наступлении Манштейн изгнал советские войска с Керченского полуострова.

Представитель Ставки Верховного Главнокомандования Мехлис был снят с постов замнаркома обороны и начальника Главного политического управления Красной Армии, понижен в звании до корпусного комиссара, сняты были с должности и понижены в звании командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов, генерал-лейтенант Черняк был понижен в звании до полковника, а также и командарм генерал-майор Калганов и командующий ВВС фронта генерал-майор авиации Николаенко.

Но севастопольцам от этого было не легче.

Приморская армия и город остались один на один о 11-й немецкой армией, пополненной и усиленной, вдохновленной победой на Керченском полуострове, оснащенной авиацией для борьбы против Черноморского флота.

10

О последнем, июньском сорок второго года штурме Севастополя написано немало. За сорок лет, прошедших со дня окончания войны, широко восстановлена не только общая картина этой выдающейся в истории второй мировой войны обороны, массового героизма приморцев, моряков, гражданского населения, воссозданы и подробности многих беспримерных подвигов. Шло время, и заполнялись героические страницы обороны, не замеченные в те трудные годы, работа эта продолжается и поныне.

А перед нами все та же задача, очерченная рамками этой книги, раскрыть, а что же лично Крылов привнес в последние дни обороны Севастополя? В майские дни крушения Крымского фронта и Ставка, и командование Черноморского флота, и вновь образованное командование Северо-Кавказского направления (с 19 мая Северо-Кавказского фронта) во главе с С. М. Буденным неустанно предупреждали командование Севастопольского оборонительного района о возможности нового штурма Севастополя, требовали укрепления и совершенствования обороны.

Здесь ни разногласий, ни сомнений не было.

19 мая высвободились те дивизии 11-й армии, которые нанесли поражение Крымскому фронту на Керченском полуострове. Силы эти были известны, от них отбились и в ноябре, и в декабре. Но ограничится ли Манштейн только этими дивизиями?

Это был момент размышления, когда надо было думать и за противника.

Естественно было предположить, что Манштейн не единовластно распоряжается силами 11-й армии.

Гитлер не мог остановить наступательную войну из-за поражений, которыми были ознаменованы битвы под Москвой и Ростовом. Логика всякой захватнической войны определяется непрерывностью наступательных действий. Всякая остановка является для нее катастрофой.

Крылов и вообще все командование СОРа не ставилось в известность о планах на лето Ставки Верховного Главнокомандования, не информировано оно было и о слагавшемся соотношении сил на всем советско-германском фронте.

Однако общие данные об обстановке на фронте могли дать основания для расчетов и севастопольцам.

Крылов рассуждал так. Если немецкое верховное командование продолжит свои попытки пробиться на Кавказ, то Манштейну самое логичное оставить Севастополь в осаде, а главными силами армии форсировать Керченский пролив и прорываться на Кубань.

Учитывая возросшие трудности Черноморского флота по снабжению Севастополя всем необходимым для обороны, немецкое командование могло не опасаться в ближайшее время, пока господство в воздухе оставалось за немецкой авиацией, что севастопольский плацдарм может быть использован для высадки крупного десанта. К тому же все говорило за то, что и не до десанта будет Северо-Кавказскому фронту.

Рассуждая согласно логике маневренной войны, которая только и удавалась немецкому командованию, ставя себя на место Манштейна, он приходил к выводу, что 11-я армия будет брошена через Керченский пролив на Кавказ.

Но, приходя к этим выводам, Крылов тут же их и отбрасывал, находя им опровержение в действиях Манштейна во время декабрьского штурма Севастополя, который Манштейн не прекратил даже после высадки керченского десанта, что ставило на край гибели его армию. Убедила его прекратить штурм только сила и стойкость обороны.

Решение военной задачи переходило в чисто психологическую плоскость.

Крылов был начитанным человеком, книги немецких военных историков многое ему подсказывали. Дважды штурмовать Севастополь и не взять его — это прежде всего для Манштейна потеря престижа перед немецким генералитетом, а личный престиж прусская военная школа ставила всегда выше разума, потому и были часто биты прусские генералы.

Ни Крылов, ни кто-либо другой из севастопольцев не могли знать, что еще в середине апреля, до Керченского наступления, Манштейн побывал в ставке Гитлера а его соображения чисто престижного характера были встречены с полным пониманием. Осаждать почти год город и не взять его Гитлер считал невозможным из своих тоже чисто престижных соображений. Повторяем, об этой встрече Крылов не знал, но психологический ход мыслей Манштейна разгадал, неустанно работая над совершенствованием обороны, в то же время внимательнейшим образом изучая донесения всех видов разведки.

Грозные признаки, подтверждающие его выводы о подготовке нового штурма, начали проявляться еще до завершения немецкого наступления на Керченском полуострове. Сначала армейская разведка отметила появление отдельных полков тех дивизий, которые штурмовали Севастополь в декабре.

В том, что многие части будут переброшены с Керченского полуострова, Крылов не сомневался. Его интересовали средства усиления 11-й армии, не появятся ли полки или дивизии с других участков фронта.

Во второй половине мая развернулись тяжелые оборонительные бои на Южном и Юго-Западном фронтах, а к Севастополю что ни день, то прибывали новые и новые части. Теперь уже не надо было совершать экскурсы в психологию.

24 мая Крылов подготовил директиву на оборону, командарм и Военный совет ее подписали. В ней давалась оценка противостоящих сил противника, назывались вероятные направления его ударов, ставились конкретные задачи войскам.

К началу штурма изменить в ней пришлось немного: только оценку сил противника.

24 мая штаб армии считал, что штурмовать будет только 11-я армия. Но каждый новый день вносил свои коррективы. Прибывали одна за другой дивизии из-под Керчи. Оба немецких корпуса, 54-й и 30-й, собрались под Севастополем. Это уже составило семь пехотных дивизий полного состава, появился румынский горный корпус, появилась новая дивизия, 28-я пехотная, переброшенная в Крым из Франции. Особую заботу составляло выяснение артиллерийских средств и авиации. Манштейну придали в поддержку сильнейший авиационный корпус под командованием Рихтгофена — 600 самолетов.

В последние дни мая армейская разведка уточнила артиллерийские средства противника с наиболее возможной точностью. Позже, и во время и после войны, пришло полное уточнение. 24 мая в директиве на оборону еще предусматривалось превосходство севастопольской артиллерии над немецкой соответственно 1:2. Это оказалось далеко от реальности уже по разведданным на 31 мая.

И не восемь дивизий, а десять дивизий сосредоточил Манштейн для штурма.

Под Севастополем оказалось 670 орудий, 655 противотанковых пушек, 720 минометов, не считая ротных. Общая плотность артиллерии составила около 60 орудий на один километр фронта, на направлении главного удара — 150 орудий и минометов.

Но и это не все. Под Севастополем были сосредоточены батареи особой мощности с системами калибров до 190 миллиметров, а также и несколько батарей гаубиц и мортир калибра 305, 350 и 420 миллиметров. Под Севастополь Гитлер прислал и взлелеянное им «сверхоружие»: два специальных орудия калибра 600 миллиметров и чудо артиллерийской техники пушку «Дора» калибра 800 миллиметров. Она была изготовлена для разрушения фортов линии Мажино, с тех пор стояла без употребления. Ее ствол достигал в длину 30 метров, лафет возвышался на высоту трехэтажного дома. Доставили ее 60 железнодорожных составов по специально проложенным путям. Прикрывали ее два дивизиона зенитной артиллерии, обслуживало 500 человек.

Для штурма Севастополя был выделен специальный танковый батальон, имевший на вооружении танки — носители взрывных снарядов, управляемые на расстоянии.

Первым, как всегда, в последний раз прикидывал соотношение сил Крылов.

Против 600 самолетов Севастополь располагал всего лишь 53 исправными самолетами.

В Приморскую армию входили семь стрелковых дивизий (против десяти немецких, всегда больших по численности людского состава), четыре бригады, два полка морской пехоты, два танковых батальона (38 танков Т-26) и один бронепоезд. У Манштейна — 450 танков.

Орудий в Приморской насчитывалось 606 и 1061 миномет, один гвардейский минометный дивизион (М-8).

О том, сколь мощный огневой таран сосредоточила под городом, севастопольцы узнали и окончательно оценили на рассвете 2 июня.

С КП дивизий докладывали:

— Такого огня еще не бывало!

С КП ПВО сообщили, что к городу приближается до двухсот самолетов противника.

— Началось!

Это слово было произнесено даже с облегчением повсюду, от штарма до окопов. Ожидание штурма всегда проходит с большим напряжением душевных сил, чем сам штурм. Артиллерийский налет длился тридцать минут, ждали, что вот-вот поднимется в атаку немецкая нехота, но, кроме коротких разведок боя незначительными силами, атаки не последовало.

Налеты на город не прекращались. Одну группу самолетов сменяла другая.

Крылов не выдержал и поднялся на поверхность. С передовой тревожных донесений о потерях и разрушениях после артналета и от бомбардировки не поступало. Когда сообщили к середине дня, что в двух полках на первом рубеже обороны выбыло из строя трое убитых и пятеро раненых, Крылов даже переспросил: «Точны ли сведения?»

С городом происходило нечто иное. Город горел. И сразу весь. В ясный июньский день потемнело небо.

Прошлый декабрьский штурм Манштейн заканчивал психической атакой с зеленым дымом. На этот раз в первый же день прояснялся новый его «психологический эксперимент»: посеять панику среди городского населения, сломить волю севастопольцев к сопротивлению, а войска ошеломить массированным огнем.

В те дни еще не вполне ясен был замысел Манштейна. Никто в штабе Приморской тогда не знал, что это «психологическое» и огневое давление запланировано на пять суток, чтобы сровнять город с землей, разрушить его энерго — и водоснабжение, истребить мирных жителей, взломать рубежи обороны артогнем и бомбами, чтобы открыть чистый путь для войск. Эти пять суток и были испытанием на прочность инженерного оборудования, системы укрытий от огня, рассредоточения командных пунктов.

После каждого артналета и удара бомбардировочной авиации ждали атаки. Но ее не было. 3 июня все повторилось, как по расписанию. На рассвете опять тридцатиминутный массированный налет артиллерии и на весь день бомбежки рубежей обороны и города. И опять же больше доставалось городу.

Десять лет спустя Манштейн написал о штурме 11-й армией Севастополя: «Верная немецким солдатским традициям, она сражалась благородно и по-рыцарски».

Все дело в том, как толковать иные слова и что понимать под «немецкими солдатскими традициями». Как ни открещивались после войны Манштейн и его коллеги от Гитлера, они прежде всего были гитлеровскими генералами, не только послушными исполнителями его воли, но и усвоившими фашистскую нравственность, вернее говоря, безнравственность. Обращение к истории было у них всегда поиском героического, но, конечно же, «героического» по их мерке. Тевтонские рыцари тоже считали «благородным» крестить соседние народы не крестом, а мечом, богоугодным и благородным делом считали избиение мирного населения, уничтожение огнем городов и деревень. Рыцарство — это открытый и жестокий разбой. В этом смысле действия 11-й армии были «рыцарскими». В понимании Манштейна уничтожать город и обрушивать безнаказанно на мирных жителей фугасные бомбы было благородно. 600–700 самолетов против 53. Это по-рыцарски?

Под вечер, выйдя в очередной раз посмотреть на пылающий город, Крылов вдруг услышал размеренный клокочущий звук, будто бы в воздухе по невидимым рельсам промчался трамвай. Звук через несколько минут повторился, и Крылов увидел пролетающий снаряд. Глазам не поверил. Его разрыв глушили другие разрывы.

Он спустился в подземелье. Оперативный дежурный доложил, что 30-я береговая батарея обстреливается громадными снарядами небывалой мощности и что прямым попаданием поврежден верх бронированной орудийной башни.

Один из снарядов не разорвался. Его тут же по приказу Крылова обмерили. Доложили: длина — два метра сорок, калибр — шестьсот пятнадцать миллиметров.

И Рыжи и артиллеристы из его штаба не поверили. Майор Харлашкин вызвался проверить и через час доложил:

— Все точно! Калибр шестьсот пятнадцать!

Москва тоже не сразу поверила. Тогда еще не знали, что это знаменитая система «Карл». Снарядов от «Доры» никто не видел. Манштейн сообщает, что выстрелом из «Доры» был уничтожен склад боеприпасов на северном берегу Северной бухты, укрытый в скалах на глубине 30 метров...

6 июня командование Севастопольского оборонительного района отправило в Москву донесение, в котором обрисовало обстановку после начала обстрела и бомбардировок: «В течение четырех суток противник продолжал непрерывно наносить удары авиацией, артиллерией по боевым порядкам войск, по городу. За это время, по неполным данным, противник произвел 2377 налетов, сбросив до 16 тысяч бомб и выпустили не менее 38 тысяч снарядов главным образом 150-миллиметрового, 210-миллиметрового калибров и выше... Боевая техника, матчасть, войска СОРа понесли незначительные потери. Незначительные потери объясняются хорошим укрытием...»

Первое испытание оборона выдержала.

Все теперь зависело от возможностей флота...

11

Командование Приморской армии по истечении четырых суток подготовки штурма находилось в колебании. Когда начало штурма — 6 или 7 июня? В «языках» недостатка не было. Они показывали — седьмого.

Собственно, к штурму готовы давно. Внезапности быть не может. Обычно обороняющаяся сторона стремится узнать день и час наступления противника, чтобы вовремя укрыть войска на время артподготовки. Артподготовку противник ведет уже четыре дня, то на одном, то на другом участке обороны проводит разведку боем. Срок важен для маневра огнем. Намечено упредить окончательную артподготовку противника и нанести удар по войскам, вышедшим на исходные позиции, как это уже получилось 31 декабря, в день последних атак декабрьского штурма.

Это очень ответственный момент, здесь ошибки быть не должно. И расход боеприпасов, и раскрытие огневых точек...

Не менее важно установить, где будет наноситься главный удар. И хотя в решении этой задачи участвуют все, от командующего армией до полковых штабов, ответственность все же целиком лежит на Крылове.

Тщательно проанализировано всеми звеньями штарма, как распределяет противник свой артиллерийский огонь, куда больше сброшено бомб.

Поскольку противник предпринял многодневную артиллерийскую подготовку, он имеет время и для обманных маневров и артогнем и разведкой боем.

В который уже раз Крылов пытается поставить себя на место Манштейна. Наиболее ценными для Манштейна являются те части, что участвовали в ноябрьском и декабрьских штурмах, хотя и не так-то много в их рядах сохранилось ветеранов. Тем более именно они его опора, ибо уже дрались с севастопольцами, знают их руку, знакомы с местностью. Это части 54-го армейского корпуса. 54-й корпус целиком сосредоточен на северном участке обороны города, нацелен, как и в декабре, на Северную бухту через станцию Мекензиевы горы. Но странно было бы, если бы Манштейн не попытался ввести советское командование в заблуждение относительно своих намерений. Отсюда и редкие артналеты у Ялтинского шоссе, активная разведка боем в полосе южного сектора обороны.

— Главный удар будет наноситься там же, где и в декабре, и опять же силами пятьдесят четвертого корпуса! — твердо заверил Крылов Военный совет армии. — Там и сосредоточить наш артиллерийский контрудар!

«Языков» добыто достаточно. Все в один голос называют седьмое июня.

Решили контрподготовку начать в 2.55.

6 июня в городе и на оборонительном рубеже с утра вдруг наступило затишье. Легко объяснимо. На 7 июня противник сосредоточивает огромный запас снарядов.

К концу дня к Крылову пришел подполковник Василий Семенович Потапов, начальник армейской разведки.

— Завтра! — сказал он, как всегда, вполголоса. — «Язык» разговорился. Приказ на завтра... В три ноль-ноль!

В 2 часа 55 минут все орудия Севастопольского оборонительного района открыли огонь по заранее намеченным и скорректированным целям.

Но Манштейн не отменил наступления. Его артподготовка началась в 3.00, но беспорядочно, не в полную силу. Ибо за пять минут севастопольцы успели нанести поражение многим его батареям.

Контрподготовка длилась 20 минут. На большее не было отпущено снарядов. Немецкая артподготовка набрала силу только к четырем утра. Над рубежами обороны кружили не менее двух с половиной сотен самолетов.

С дивизионных НП докладывали:

— Передний край не просматривается из-за дыма и пыли...

Черный дым заслонил взошедшее солнце, на земле гуляла смерть.

Манштейн вспоминал:

«На следующее утро, 7 июня, когда заря начала окрашивать небо в золотистые тона и долины стали освобождаться от ночных теней, кулак нашей артиллерии всей своей силой ударил по противнику, возвещая начало наступления пехоты, целые эскадры самолетов обрушились на указанные цели. Перед нами открылось незабываемое зрелище... На всем широком кольце крепостного фронта ночью видны были вспышки орудий, а днем облака из пыли и обломков скал, поднимаемые разрывами снарядов и бомб нашей авиации. Поистине фантастическое обрамление грандиозного спектакля!»

Какую надо иметь черную душу, чтобы с таким наслаждением живописать картину смерти, уничтожения, человеческой агонии. Севастопольцы защищали свои дома, пришельцы — шли грабить.

И вот Манштейн вынужден далее записать: «Ожесточенными контратаками русские вновь и вновь пытаются вернуть потерянные позиции. В своих прочных опорных пунктах, а то и в небольших ДОС, они часто держатся до последнего человека».

Десять дней, с 7 по 17 июня, ни на минуту не прекращались атаки немецких войск. Кое-где удалось им вклиниться в оборону. Свыше 200 тысяч немецких солдат и офицеров за 10 дней напряженных боев продвинулись местами лишь на сотни метров, но не на километры.

Манштейн рассуждал о рыцарстве в своем понимании этого явления. Если и было что заслуживающего одобрения в рыцарстве, так это разработанный ритуал поединка, подчиненный праву на равенство.

Равенства ни в людском составе, ни в вооружении у севастопольцев и Манштейна не было изначально. И все же 15 суток наступления не принесли Манштейну того, что называется победой. Напротив, уж если судить по строгому ритуалу рыцарского поединка, а тем более с точки зрения военного искусства — сторона, которая, применив все средства современного вооружения, умело (а в неумении гитлеровских генералов и солдат не упрекнешь) использовав превосходство в силах, задачи наступления не решила, должна быть признана потерпевшей поражение. Это и было поражением, ибо продвижение на сотни метров ценой огромных потерь ничем не оправдано. Но и это еще не все. В то время уже развернулось наступление немецких войск на всем Южном фронте, а 11-я армия оказалась прикованной к Севастополю...

Манштейн продолжал штурм. На что надеялся? На «рыцарский дух» и боевую выучку своих войск?

Нет, и «рыцарский» дух», и превосходство в силах, и боевая выучка оказались бессильны. Он и сам это признал: «Но, несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшались».

Дальнейшее он пытается объяснить искусным маневрированием направлений своих ударов по городу.

Кризис в обороне Севастополя приближался совсем с другой стороны. Со стороны моря, со стороны единственных коммуникаций, по которым Севастополь получал боеприпасы, продовольствие и подкрепления.

Большая земля, несмотря на большие трудности, готова была отдать Севастополю все, что возможно было отдать, и даже сверх возможного, но самолеты 8-го авиакорпуса и итальянские торпедные катера прервали коммуникации. Грузы в Севастополь доставляли подводные лодки, и постепенно, час за часом, умолкали полевые батареи. Уже и береговые батареи севастопольцев не только не имели боевого запаса снарядов, но и их стволы выходили из строя. Боевые корабли уже не могли поддерживать огнем своих орудий редеющие силы приморцев.

Уже в городе рыли траншеи для уличных боев... Но в патроны у приморцев на исходе, как и снаряды.

Много времени спустя, уже после войны, военные историки подсчитали, что за 25 дней последнего штурма Севастополя немецкое командование, чтобы овладеть городом, израсходовало 30 тысяч тонн снарядов, а корпус Рихтгофена совершил 25 тысяч боевых вылетов, сбросив 125 тысяч тяжелых бомб, столько же, сколько английский воздушный флот сбросил на Германию с начала второй мировой войны до июля 1942 года. За три года...

Наступали последние часы обороны Севастополя.

У немцев в руках хутор Дергачи, вся Корабельная сторона, кроме Малахова кургана и Зеленой горки. Левое крыло фронта глубоко врезалось в город. Бойцы окапывались на склоне Исторического бульвара.

Вечером Николай Иванович вышел наверх и удивился наступившей тишине. Давно так не было. Немцы, считая, что дело сделано, не хотели рисковать в ночных боях, где огневое преимущество неприменимо.

Командарм собрал совещание, такое же, как когда-то в Экибаше, в начале героического и страдного пути Приморской армии на крымской земле.

Совещание короткое. Командиры дивизий докладывают о состоянии соединений и частей. В дивизиях в среднем по 300–400 человек, в бригадах — по 100–200.

Все смотрят на Крылова. Он — распорядитель боеприпасов. Он докладывает, что на 30 июня армия имеет 1259 снарядов среднего калибра и еще немного, до сотни, противотанковых. Тяжелых — ни одного.

Командарм дает ориентировку: держать в кулаке наличные силы, драться, пока есть чем, разбить людей на небольшие группки, чтобы пробиваться в горы к партизанам. Задача очень трудная, почти безнадежная, но это последний и единственный выход, об эвакуации нет речи, как и не было о ней разговора, когда начинался последний штурм.

Утром штаб Приморской армии перешел на запасной командный пункт 35-й береговой батареи. Под землей лабиринт отсеков и переходов.

— Что дальше? — спросил Крылова его заместитель майор Ковтун. Это была не тревога, а поиск реальных действий для штаба. Их в ту минуту не было, ибо не было никакой связи с частями, хотя была связь с Кавказом и Москвой.

— Дальше? — переспросил Крылов. — Разве не ясно, что дальше? Дальше — подороже отдать свои жизни. Так, чтобы, по крайней мере, шесть фашистов за одного. А если говорить о практических мерах, то пора личный состав штаба разбить на боевые группы, подумать о командирах, о картах. Вот этим и займитесь!

К полудню последние тысяча с лишним снарядов были израсходованы. Подбиты 28 немецких танков. Бои шли на улицах. Врукопашную.

Крылов, как всегда, прикован к телефонам. В восьмом часу вечера в одном из подземных отсеков батареи собрался под председательством вице-адмирала Октябрьского Военный совет флота и Приморской армии. Октябрьский зачитал телеграмму из Москвы с разрешением оставить Севастополь ввиду того, что исчерпаны все возможности его обороны.

Петров было заговорил о возможности пробиться в горы, но Октябрьский перебил его:

— Это — приказ!

Очень тяжелый приказ. Петров с трудом пережил нервное потрясение. Не менее тяжко воспринял его и Крылов.

Но он не знал, что прежде чем поставить командование Севастопольским оборонительным районом перед исполнением приказа, столь нравственно сложного, в Ставке и в Генеральном штабе все взвесили. Жертвовать командным составом, показавшим себя способным вести успешные операции против немецких захватчиков, не сочли возможным.

Обратимся к свидетельству Маршала Советского Союза А. М. Василевского. «Знакомство с Николаем Ивановичем Крыловым, будущим Маршалом Советского Союза, а тогда довольно молодым еще генералом, произошло у меня в августе 1942 года на объединенном командном пункте Сталинградского и Юго-Восточного фронтов, где я находился в качестве представителя Ставки. Заочно я знал Крылова и раньше. Он зарекомендовал себя как способный штабной работник уже в первые месяцы войны, во время боев за Одессу. А после восьмимесячной обороны Севастополя, одним из организаторов которой он был, возглавляя там штаб Приморской армии, в Ставке и Генеральном штабе держали Крылова на примете, как генерала, которому можно вверить армейский штаб на трудном, особо ответственном направлении...»

Петрова и Крылова в числе других командиров вывозили на подводной лодке. В Севастополе в это время шли последние неравные схватки. Заливались матросской кровью камни Херсонеса.

1 июля раздались по радио из Берлина звуки фанфар. Затем передали специальное сообщение о падении Севастополя.

Манштейн получил телеграмму от Гитлера. Интересно, открещиваясь от него через десять лет, почему же в тот час со слезами умиления вчитывался в текст телеграммы фашистского фюрера, который присваивал ему звание генерал-фельдмаршала?

И десять лет спустя Манштейн не удержался и воскликнул: «Какое это неповторимое переживание — насладиться чувством победы на поле боя!»

Он растроган тем, что один из его офицеров за ночь успел разыскать в Симферополе золотых дел мастера и заставил его изготовить из корпуса серебряных часов пару маршальских жезлов на погоны. Некий немецкий кронпринц прислал Манштейну в подарок золотой портсигар, на котором был выгравирован план Севастополя...