Николай Кузнецов

ГЛАВА 8

К весне 1943 года Ровно стал для Пауля Вильгельма Зиберта («произведенного» к тому времени в отряде в обер-лейтенанты) вполне обжитым городом. Он располагал в нем и хорошими квартирами, и многими знакомствами. Наконец, у него появилась в Ровно невеста. Невеста Зиберта, разумеется, была партизанского происхождения.

…Как-то еще осенью 1942 года группе разведчиков было поручено установить связи в районном центре Клесово, где находился постоянный и довольно значительный гарнизон. Там и познакомились они с работником Клесовского лесничества Константином Ефимовичем Довгером.

Довгер был немолод, до революции он закончил в Петербурге Лесной институт и, хотя большая часть его жизни прошла в Польше, никогда не забывал о России. Константин Ефимович с радостью стал собирать и передавать в отряд информацию. Постепенно отцу стала помогать семнадцатилетняя дочь Валентина. Но совместная их работа длилась недолго. В марте 1943 года Константин Ефимович Довгер попал в руки врагов. Его избивали, подвергали пыткам. Он молчал. Тогда его живого затолкнули в прорубь…

Вскоре командование решило послать Валю в Ровно. При этом учтено было и знание ею немецкого языка, и наличие у семьи Довгеров в городе знакомств. Для нее была разработана легенда, что отца, немца-фольксдойче, за активное содействие оккупационным властям убили партизаны. По той же легенде, Валентина должна была считаться невестой Пауля Зиберта. Во многих отношениях это было очень удобной ширмой для Кузнецова.

День ото дня круг знакомств обер-лейтенанта Зиберта продолжал расширяться. И каждое новое лицо в нем было чем-то нужно, чем-то полезно. Среди них оказался и некий Леон, сотрудник немецкой строительной фирмы «Гуго Парпарт». Леон предложил Зиберту пойти с ним в гости к одной его знакомой – пани Леле, у которой, по его словам, иногда собирается интересное общество. Когда Леон назвал и полное имя своей знакомой – Лидия Лисовская, Кузнецов пришел в некоторое замешательство.

Дело в том, что о Лидии Ивановне Лисовской в отряде знали. Впервые о ней рассказал пришедший к партизанам бывший военнопленный Владимир Грязных. После освобождения из плена он работал при кухне лучшего в Ровно ресторана «Дойчегофф», где и познакомился с Лисовской, в то время работавшей там же старшей официанткой.

В ресторане было известно, что она вдова капитана польской армии, чуть ли не графа, что она закончила Варшавское балетное училище и консерваторию, что до войны ее даже приглашали сниматься в Голливуд, что в бытность офицерской женой она брала призы в состязаниях по стрельбе и верховой езде. Все это льстило посетителям.

Своих многочисленных поклонников она не отталкивала, но умела, что называется, держать их на почтительном расстоянии. Похвастаться сколь-либо серьезным успехом у нее никто не мог, но некоторые из постоянных посетителей заслужили у нее право приходить в гости, иногда даже – с ее разрешения – приводить друзей-офицеров, оказавшихся в Ровно проездом с фронта или на фронт. Так постепенно в ее квартире в доме № 15 по улице Легионов составилась компания, где бывал и Леон. Учитывая, что местные жители сидели на скудном оккупационном пайке, гости сами приносили вино и закуску. Вечеринки проходили весело, однако никто никаких вольностей себе не позволял.

Лисовская была очень хороша: лет двадцати пяти с виду гибкая, стройная фигура спортсменки, большие серые глаза, пышные волосы цвета спелой ржи. С другими официантками она близко не сходилась. Ей откровенно завидовали, называли за глаза гордячкой, но побаивались – знали, что в обиду она себя никому и никогда не даст. По-настоящему Лидия дружила только со своей двоюродной сестрой Марией Микота, или, как ее обычно называли, Майей. Мария тоже была красавицей, но совсем в другом роде: живая, худощавая, с темными длинными волосами и необычного разреза зелеными глазами. Жили они вместе. Лидия держалась с сестрой, как с ровней, хотя Майя была намного моложе – ей не исполнилось еще и восемнадцати. Майя тоже работала в каком-то кафе «нур фюр дойче» – «только для немцев», но почти каждый день забегала к Лидии в «Дойчегофф» и, разумеется, принимала участие во всех вечеринках.

То, что сестры поддерживают с немцами дружеские отношения, не могло, конечно, вызывать к ним особых симпатий. Но Владимир Грязных и некоторые его товарищи, также присоединившиеся к отряду, настойчиво утверждали, что Лидия Лисовская человек хороший. В доказательство приводили следующее: Лисовская, не слитком жаловавшая своих коллег-официанток и никогда не заискивавшая перед администрацией ресторана, по их словам, хорошо относилась к работавшим на кухне нескольким бывшим военнопленным. (В первый период оккупации гитлеровцы освободили из лагерей некоторое число рядовых военнопленных украинской национальности, демонстрируя «освобождение» Украины от «московского ига». Это был пропагандистский ход, быстро распознанный населением, рассчитанный на то, чтобы разжечь вражду между двумя братскими советскими народами – русским и украинским.)

Грязных говорил, что Лидия не любит оккупантов, но умело скрывает это. Она сама служила в начале второй мировой войны в польской армии медсестрой и еще в тридцать девятом году нагляделась на фашистские зверства. Она рассказывала, что ее муж, польский офицер, попал в плен к немцам и был ими расстрелян. Лисовская натолкнула Грязных на мысль уйти в лес к партизанам; она якобы даже пожалела, что, скованная семьей, не может этого сделать сама.

Все это представляло молодую женщину уже в другом свете, и командование поручило Гнидюку найти повод для знакомства с Лисовской. Ему это удалось, и вскоре он стал регулярно бывать у нее дома, разумеется, в качестве пана Яна Багинского. Гнидюк приглядывался к ней долго, пока не убедился, что Лидия Ивановна и в самом деле ненавидит гитлеровцев. Тогда он ей раскрылся… Лисовская была ошеломлена, узнав, что расторопный и разбитной спекулянт пан Янек – советский партизан, но предложение о сотрудничестве приняла без тени колебаний, как только пришла к заключению, что ее не провоцируют. Так же охотно, даже с радостью, предоставила себя в распоряжение командования отряда и Майя Микота.

Забегая вперед, следует сразу сказать, что обе сестры за полтора года оказали поистине бесценные услуги советской разведке.

Информация, имеющая военное и политическое значение, стекалась в дом по улице Легионов словно сама собой, без каких-либо видимых усилий со стороны его молодых хозяек. Гитлеровские офицеры и чиновники, столь охотно проводившие здесь свое свободное время, не только пили и танцевали. Они еще и говорили. Одни меньше, другие больше. О всякой всячине, о чем угодно. Вспоминали эпизоды из фронтовой жизни, рассказывали анекдоты, жаловались на служебные неприятности, хвастались успехами и продвижениями, поругивали не слишком высокое начальство, сплетничали о сослуживцах.

Среди этих разговоров проскальзывали отдельные фразы, позволяющие судить о передвижениях войск, настроениях, перемещениях и прочем, представляющим интерес для советской разведки.

В отряде информация выверялась, анализировалась, сравнивалась со сведениями, полученными из других источников, шифровалась, превращалась в бесстрастные колонки цифр и передавалась за линию фронта – в Центр.

О том, что с отрядом связана некая Лидия Лисовская, знал и Кузнецов, но то, что она и Леля, с которой его собирался познакомить Леон, одно и то же лицо, он не подозревал. Вся история могла быть простым совпадением, но все же – кто его знает! Гнидюк не раз встречался с тем же Леоном у Вали Довгер, но никогда не видел его у Лисовской. Во всяком случае, до полного выяснения всех обстоятельств и с Леоном, и с Лисовской держаться Зиберту следовало осторожно.

…Пока Зиберт представлялся другим гостям, Леон успел шепнуть Лисовской, что обер-лейтенант вообще-то фронтовик, но сейчас после ранения служит по хозяйственно-заготовительной части, и по этой причине денег у него – куры не клюют.

Зиберт понравился. И умением держаться в обществе, и спокойным, но общительным характером, и – главное – щедростью.

Зиберт стал своим человеком в доме по улице Легионов. Так как постоянной квартиры в Ровно он не имел, ибо по роду службы должен был много разъезжать, то попросил Лидию сдать ему одну из трех комнат, чтобы иметь какое-то собственное пристанище в городе; при этом он добавил, что хозяев не стеснит, поскольку фактически будет пользоваться комнатой лишь по нескольку дней в месяц. Лисовскую это вполне устраивало – все равно комендатура могла в любой момент поселить у нее какого-нибудь офицера, к тому же бесплатно. Она согласилась.

Между тем по указанию командования Кузнецов и Гнидюк провели дополнительную проверку Лисовской. Несколько раз Зиберт, симулируя сильное опьянение, рассказывал Лисовской о некоторых выдуманных им от начала и до конца, но внешне весьма правдоподобных секретных мероприятиях властей. И Лидия с абсолютной точностью слово в слово передавала все услышанное от Зиберта Николаю Гнидюку. Как-то она украла у Зиберта крупную сумму денег и до последней марки передала Гнидюку – на нужды партизан. Тот, естественно, доставил их в отряд. Так пачка немецких денег, описав круг, вернулась туда, откуда поступила в обращение.

Лисовская сообщила командованию, что ей и Майе предложено (в достаточно категоричной форме) стать… секретными сотрудницами службы безопасности и регулярно информировать СД и гестапо о настроениях и разговорах в офицерской среде. Так ровенское СД обзавелось новыми сотрудницами, работой которых впоследствии всегда было довольно.

Сняв у Лисовской комнату, Кузнецов, естественно, получил возможность приглашать к себе гостей по собственному выбору. И вот однажды в один из приездов Зиберта в Ровно на квартире Лисовской собралась офицерская компания…

Разговор за столом шел об очередном наступлении, о грядущей близкой победе, о новом секретном оружии, которое, по слухам, в корне изменит ход войны в пользу Германии.

– О! Лично я нисколько не сомневаюсь, что новое оружие, плод германского гения, свершит чудеса, – поддержал интересную тему и Зиберт. – Могу это засвидетельствовать хотя бы на таком, сравнительно незначительном примере. Недавно я был в командировке в Берлине, и там мне подарили пистолет совершенно оригинальной новой конструкции. Вы только представьте: четырнадцатизарядный «вальтер» с великолепным боем. Не угодно ли полюбоваться, господа?

С этими словами Кузнецов вынул пистолет из кобуры и поднял над столом для всеобщего обозрения. Послышались возгласы. Только инженерный капитан со шрамом на руке не разделял любопытства остальных офицеров.

– Ну, не очень-то зазнавайтесь, – сказал он. – У меня еще раньше, чем у вас, был точно такой же «вальтер». Был, да сплыл при довольно трагических обстоятельствах.

– Расскажите, гауптман, – послышалось со всех сторон.

– Что ж, если угодно. Как вы все помните, господа, бандиты совершили нападение на машину, в которой ехали в Ровно из Киева подполковник фон Райе и граф Гаан. Я находился в той же самой машине…

Когда случилась вся эта история, при мне как раз был такой «вальтер», что нам демонстрирует обер-лейтенант Зиберт. Я отстреливался, убил кого-то, но сам был ранен в руку и выронил пистолет в снег. Каким-то чудом мне единственному удалось выбраться из машины и раньше, чем к ней подбежали бандиты, укрыться в лесу. И, поверите ли, господа, я до сих пор помню номер этого пистолета – 46710.

Кузнецов уже понял, какой промах он совершил. Он взглянул на пистолет, который продолжал держать на ладони – на синей вороненой стали рядом с фирменными знаками отчетливо читались цифры 46710. Стоило кому-нибудь из соседей попросить дать пистолет в руки, чтобы посмотреть поближе, – и провал неизбежен. Даже если он успеет перестрелять всех присутствующих, пока они поймут, в чем дело (зарядов четырнадцать – хватит), из Ровно ему придется уйти навсегда… И все же Кузнецов сумел мгновенно найти единственный, удивительно точный психологически ход, чтобы исправить ошибку. Он медленно поднес пистолет к глазам, делая вид, что внимательно разглядывает цифры на металле, и переспросил:

– Какой, вы назвали, был номер вашего «вальтера»?

– 46710, – повторил капитан.

– Тогда я сдаюсь, – с добродушной улыбкой произнес Николай Иванович. – У моего номер больше. Значит, вы действительно владели таким замечательным пистолетом раньше, чем я…

И спокойно спрятал злополучный «вальтер» обратно в кобуру.

Квартира Лисовской во всех отношениях оказалась удобной для разведки. Здесь также хранилось небольшое количество оружия, боеприпасы, деньги. Однажды это чуть не стоило Лидии жизни.

Немцы регулярно устраивали в Ровно, как, впрочем, и на всей оккупированной территории, повальные обыски и облавы. Пришли однажды и к Лисовской. Провал казался неизбежным, решение нужно было принимать немедленно, и Лидия нашла его: ослепительно улыбнувшись, она пригласила руководившего обыском молодого офицера присесть на диван. Пока жандармы шарили по всем закоулкам квартиры, Лидия кокетничала с их командиром. Вот один из солдат потянулся было к круглой шляпной картонке на шкафу. Лисовская вскочила с места, выхватила из картонки шляпку и со смехом натянула ее на голову растерявшегося солдата. Не удержавшись, офицер рассмеялся и махнул рукой, давая знать, что обыск закончен.

Пересмеиваясь, гитлеровцы ушли, а Лидия, вконец обессиленная, опустилась на стул. В картонке, под шляпкой, был мешочек с пистолетными патронами. В диване, на котором она сидела с офицером во время обыска, лежали пистолеты, ручные гранаты, деньги…

Обер-лейтенант Зиберт вызывал у Лисовской сложные, двойственные чувства. Временами ей казалось, что этот немец непохож на остальных, хотя дать себе определенный ответ, чем именно, не могла. Да, довольно симпатичный, образованный, культурный, отнюдь не обычный тыловой хам. Но она ни на минуту не забывала, что он фашист, удостоенный высоких наград, ворвавшийся с оружием в руках на ее землю.

В конце концов Лисовскую охватила и день ото дня завладевала ею все настойчивее мысль отравить своего постояльца. Гнидюк отговаривал ее, убеждал, что поступок этот не даст никакой пользы и может лишь привести к провалу квартиры, но Лидия уже не была подвластна никаким резонам. Над головой обер-лейтенанта Зиберта неожиданно собрались тучи. И Кузнецов и Гнидюк знали: Лисовская такой человек, что действительно себя не пожалеет, отравит, коль решила.

Обсудив сложившуюся, угрожавшую жизни разведчика ситуацию, командование позволило Кузнецову открыться Лисовской, тем более что оно располагало полученными из Центра данными, неизвестными ни Кузнецову, ни Гнидюку, а именно: Лидия Ивановна была связана с советской разведкой еще до войны. Известен был и ровенский адрес Лисовской, и старый чекистский пароль для установления связи с ней: «Привет от Попова».

Командование, однако, не спешило сразу устанавливать связь с Лисовской, вначале потому, что не было надобности, а потом сочло нужным еще раз проверить ее. За почти два года жизни в оккупированном городе с человеком могло случиться всякое.

Кузнецову сообщили пароль, и теперь он лишь выжидал удобного повода, чтобы назвать его своей хозяйке. Вскоре такой случай представился. Это произошло в дни, когда разведке стало известно о предстоящем приезде в Ровно одного из ближайших приспешников Гитлера, имперского министра и виднейшего нациста, «теоретика» фашистской партии Альфреда Розенберга.

Учитывая высокое положение Розенберга в «третьем рейхе», командование разрешило Кузнецову подготовить в случае возможности акт возмездия и придало ему в помощь одного из лучших разведчиков отряда – Валентина Семенова. Одновременно и независимо от Кузнецова готовился к покушению и пан Болек – Михаил Шевчук. Шевчук вместе с разведчиком Петром Ершовым должен был сбросить мину, замаскированную под действующий патефон, на машину Розенберга с балкона одного из домов на углу улицы Дойчештрассе, где, по их предположению, должен был проехать рейхсминистр.

Валентин Семенов был отправлен в Ровно вместе с Кузнецовым под именем Владимира Крестнова в форме солдата вспомогательных частей вермахта, формируемых из бывших военнопленных.

Этот худощавый, но очень выносливый парень нравился Кузнецову своей непосредственностью, искренностью, находчивостью и не знающей никакого предела личной храбростью, уже не раз доказанной в боях. К тому же Семенов был секретарем комсомольской организации отряда.

До Ровно Кузнецов и Семенов добрались без особых приключений, их останавливали раза два патрули, но, не обнаружив в документах ничего подозрительного, беспрепятственно пропускали дальше. В городе пути разведчиков уже не совпадали: Николай Иванович отправился на деловую встречу, а Валентин – прогуляться, чтобы познакомиться с расположением улиц, известных ему до сих пор лишь по плану. Гулял он часа три, дисциплинированно козыряя всем встречным офицерам и особенно старательно унтерам и жандармам.

На город уже опустились сумерки, когда разведчики встретились в условленном месте.

– По одному, я впереди, пойдем сейчас в один дом, – сказал Николай Иванович, – там меня знают как немецкого офицера; поэтому, если столкнемся, делай вид, что со мной незнаком. Будешь ждать меня на улице; если все в порядке, я выйду на балкон и закурю. Тогда и ты поднимайся, спроси Лидию Ивановну. Она приметная – красивая блондинка. Назовешь ей пароль: «Меня зовут Володя, я от Николая».

Затемненные улицы были тихи и безлюдны. Лишь время от времени мрачное безмолвие нарушали гулкие шаги патрулей. Порой глаза разведчиков ослепляли лучи жандармских фонариков, однако на всем пути к улице Легионов их ни разу не остановили – в это время, еще не слишком позднее, немцы обычно проверяли документы на право хождения по городу лишь у местных жителей, своих не задерживали.

Когда подошли к дому Лисовской, уже наступил комендантский час. Кузнецов поднялся на крыльцо, а Валентин встал за выступом соседнего дома так, чтобы, оставаясь невидимым с улицы, самому видеть балкон. Прошло минут десять. Слева из-за угла послышались тяжелые, размеренные шаги, заплясал по мостовой светло-желтый круг света. Снова патруль. Валентин прижался спиной к стене, стараясь слиться со спасительной темнотой. Когда они шли уверенно по улицам вдвоем – немецкий офицер в сопровождении вооруженного винтовкой солдата, – то являли обычное для оккупированного города зрелище, ни у кого не вызывающее никакого подозрения. Но сейчас совсем другое дело, объяснить патрулю, что он здесь делает один, без пропуска, солдат вспомогательных частей Владимир Крестнов не сумел бы.

Патруль прошел совсем рядом. Семенов почувствовал даже едкий запах солдатских сапог, дешевого табака и казенного белья – неистребимый запах казармы. Ну что же там Грачев?

Наконец скрипнула дверь, и на балконе дома напротив показался человек, без фуражки, в расстегнутом мундире. В руке его то разгорался, то затухал огонек сигареты. Офицер несколько раз глубоко затянулся, потом загасил сигарету о парапет, швырнул окурок вниз и вернулся в комнату.

Значит, все в порядке. Убедившись, что, кроме него, на улице никого нет, Валентин направился к крыльцу. На негромкий стук отворила красивая блондинка. При виде незнакомого солдата спросила удивленно по-немецки:

– Что вам нужно? Вы к господину обер-лейтенанту?

Валентин покачал головой и ответил по-русски:

– Нет, если вы Лидия Ивановна, то я к вам.

– Лидия Ивановна – это я…

– Меня зовут Володя, я от Николая.

На какое-то мгновение Лисовская растерялась, но тут же взяла себя в руки. Конечно, этот парень из отряда пришел не вовремя, когда в доме был Зиберт, но не оставлять же его на улице. Она быстро втянула Валентина в прихожую, предупредила, что в квартире немецкий офицер, велела в случае расспросов выдавать себя за ее племянника из Здолбунова.

В гостиной послышался шум отодвигаемого кресла, и чей-то голос, в котором Семенов никогда не признал бы голоса Кузнецова, недовольно спросил по-немецки, в чем дело. Лисовская сухо ответила, что к ней приехал племянник. Потом она провела Валентина в маленькую комнатку с постелью при кухне, принесла еды и молока. Он поставил в угол винтовку, сунул под матрас пистолет и пару гранат, сбросил с ног сапоги и расположился как дома. Только сейчас Семенов понял, как устал за целый день хождения по городу, полному опасностей, под прикрытием лишь гитлеровской формы и поддельных документов.

Валентин Семенов прожил на квартире Лисовской несколько дней и почти не встречался с хозяйкой. Уходил он по разведывательным делам утром, возвращался часто к ночи и всегда находил на тумбочке возле кровати приготовленный заботливой рукой ужин. Однажды в кухню, где Валентин непринужденно разговаривал с Майей, неожиданно вошел Зиберт. Осмотрев юношу с ног до головы, спросил на ломаном русском языке:

– Ты есть племянник Льели? Карашо… – И ушел. Потом в кухню вбежала взволнованная Лисовская.

– Володя, ты понравился немцу, он хочет, чтобы ты позавтракал с нами. Отказываться нельзя, но будь осторожен, он очень подозрителен, не так слово скажешь, сразу прицепится.

Семенов вошел в столовую, представился, щелкнув каблуками. Обер-лейтенант кивнул ему головой и жестом разрешил присесть к столу. Семенов без аппетита жевал яичницу с ветчиной – каждый кусок словно застревал у него в горле, настолько мало немец, сидевший напротив него за столом, имел общего с хорошо знакомым ему Грачевым, товарищем по отряду.

Перевоплощение было столь разительным, что, когда Зиберт, дождавшись, чтобы Лисовская вышла на кухню за кофе, обратился к Семенову по-русски, тот вздрогнул.

Семенов не понял нотки тревоги, явственно промелькнувшей в интонации Кузнецова:

– Сегодня откроюсь, не могу больше мучить человека.

Кузнецов волновался не зря. Интуитивно он чувствовал, что его признание вызовет у Лидии сильнейшую психологическую реакцию, и не только положительного свойства. Отношения, сложившиеся между работающей на немцев старшей официанткой «Дойчегоффа» и офицером гитлеровской армии Паулем Зибертом, предстанут перед ее глазами в совсем ином свете, как только Лисовская узнает, что этот офицер тоже свой…

Валентин ушел на задание. А Кузнецов еще долго сидел за столом, курил сигарету за сигаретой. Наконец, когда оттягивать объяснение было уже некуда, сказал, стараясь держаться как можно непринужденнее, хотя на душе его скребли кошки:

– Да, Лидия, я совсем забыл, что должен передать вам привет.

Лисовская неприязненно передернула плечами:

– Вы знаете, Пауль, что большинство ваших друзей я терпеть не могу…

Кузнецов улыбнулся.

– Надеюсь, что получить привет от этого человека вам будет приятно. – И, глядя прямо в глаза Лисовской, отчетливо произнес: – Привет от Попова.

Они говорили по-немецки. Но последние три слова обер-лейтенант Зиберт сказал на чистом русском языке.

…Поздним вечером в комнатку Валентина вошла Лидия. Вид у нее был утомленный и подавленный. Присел на табуретку, она тихо спросила:

– Володя, ты знаешь, кто такой Грачев?

– Знаю, – испытывая непонятное смущение, ответил Семенов.

– И когда сюда пришел, уже знал?

– Знал, Лидия Ивановна. Грачев – наш разведчик.

Лисовская недвижимо сидела, обхватив голову обеими ладонями, уткнув локти в колени. Потом встала, почему-то вздохнула грустно, машинально провела рукой по волосам Валентина и, не молвив больше ни слова, тихо вышла.

Утром Николай Иванович спросил Семенова, умеет ли тот кататься на велосипеде. Бывшему студенту института физкультуры вопрос показался даже смешным. Конечно же, он умел. А в чем дело?

– А в том, что я не умею. Будешь меня учить, понял?

Валентин ничего не понял, но задавать лишние вопросы не стал.

Кузнецов ушел и через час вернулся с отличным велосипедом. Пошли. Валентин вел велосипед за руль по обочине дороги. Он ничего не мог понять, пока они не достигли лужайки, пересекаемой речушкой. Поодаль за высоким забором виднелся особняк, занимаемый рейхскомиссаром Украины Эрихом Кохом.

Здесь они разделись. Аккуратно уложили на траву мундиры, оружие, ремни. Кузнецов сделал несколько энергичных приседаний, чтобы размять мышцы, потом сказал:

– А теперь учи, и повнимательнее. Понял?..

Теперь-то Семенов уже все понимал.

Это было не учение, а мука. Кузнецов оказался на редкость бестолковым учеником. Он поминутно падал, руль упорно отказывался повиноваться его неумелым рукам, седло уезжало куда-то вбок, ноги срывались с педалей. Первые успехи стали намечаться лишь через полчаса, когда две пары зорких глаз внимательно осмотрели все подступы к особняку, все складки рельефа, все необходимые ориентиры.

Занятие велосипедистов прервало появление патруля жандармов с собаками. Старший патруля – фельдфебель – было набросился на них с руганью, но, заметив офицерский китель с серебряными погонами и орденами, сразу сбавил тон, извинился, однако попросил господина обер-лейтенанта удалиться, потому что в этом месте купаться, загорать, кататься на велосипеде не разрешалось.

Кузнецов и Семенов не стали спорить с жандармами; соблюдая достоинство, они оделись и ушли, им все равно делать здесь уже было нечего. В памяти у каждого достаточно прочно запечатлелся план территории, занимаемой личной резиденцией господина рейхскомиссара Украины Эриха Коха.

Ночь прошла спокойно, а утром разведчики разошлись, договорившись, что встретятся днем в конспиративной квартире на Грабнике – северо-восточной окраине Ровно. Чтобы попасть туда, Валентин должен был миновать самое оживленное и многолюдное в оккупированном городе место – базар. Подходя улицей Франко к толкучке, он еще издали увидел немецкого офицера, внимательно разглядывающего прохожих. Семенову это не поправилось, но сворачивать в сторону было уже поздно, и вообще у разведчика успело выработаться правило: при встрече с офицером или жандармом идти прямо на него и четко, но не вызывающе приветствовать. И действительно, до сих пор в подобных случаях его еще никто не останавливал и документы не проверял. Но на этот раз Валентину не повезло: немец окликнул его и властно потребовал документы.

Семенов протянул офицеру удостоверение личности, увольнительную и… тогда только узнал под козырьком низко надвинутой фуражки серые глаза Кузнецова. Зиберт быстро просмотрел его бумаги и еле слышно, не шевеля губами, шепнул:

– На Грабник не ходи, квартира провалена, там засада гестапо. Встретимся у Лисовской, вечером.

Валентин спрятал документы в карман, почтительно козырнул и зашагал в обратную сторону. Вечером у Лисовской он узнал, что Кузнецов, рискуя навлечь на себя подозрение, около часа поджидал его возле базара, что-бы перехватить и предупредить о засаде, о которой ему самому стало известно совершенно случайно.

Судьба хранила рейхсминистра Розенберга – поездка его по улицам украинского города Ровно не состоялась, отпали, следовательно, и все планы покушения на него. Семенов вернулся в отряд.

Между тем в доме № 15 по улице Легионов продолжалась обычная жизнь. Все так же собиралась компания, менялись только время от времени посетители: одни уезжали, другие приезжали. И вот однажды в гостиной появился высокий офицер лет двадцати восьми, в черном эсэсовском мундире. Его темные, уже редеющие волосы разделял безукоризненный косой пробор. Светлые глаза смотрели умно и настороженно.

Остановившись на секунду перед Зибертом, он слегка наклонил голову и представился:

– Штурмбаннфюрер[4] фон Ортель.

Зиберт, приветливо улыбаясь, встал и пожал протянутую ему твердую руку. Об этом эсэсовце он уже слышал от многих, в том числе и от его подчиненной – Майи Микота, и давно искал встречи с ним.