Никому не говори…

Глава 11

«Если бы этот проклятый кот принадлежал не Карли, а кому-нибудь другому, я утопил бы его в пруду, — подумал Мэтт. — А еще лучше оставил бы этого зверюгу на дереве, где его нашел Толер. Или отдал на съедение собаке». Псину шуганули, но та сидела за ближайшим кустом и с надеждой следила за тем, как Мэтт, проклиная стоявших в сторонке и улыбавшихся Толера и Антонио, сам полез на дерево за шипевшим и царапавшимся саблезубым тигром.

Но кот принадлежал Карли. Этого было достаточно, чтобы он позволил этому зверю исцарапать ему руки и чуть не свалился с проклятого дерева, развеселив своих помощников ничуть не хуже, чем знаменитый комик Монти Питона.

Часы, проведенные рядом с Карли, заставили Мэтта вспомнить ту ночь двенадцатилетней давности, когда кудрявая девочка-подросток, которую он всю жизнь считал кем-то вроде четвертой сестры, вдруг превратилась в женщину. Красивую женщину с огромными голубыми глазами, которые смотрели на него с обожанием, с нежными губами, дрожащими под его взглядом, и стройным гибким телом, которое при каждом повороте прижималось к нему теснее, чем собственное белье. Черт побери, он оказал ей услугу, согласившись пойти с ней на выпускной бал, и, как всякое доброе дело, оно не осталось безнаказанным.

Впрочем, винить ее в случившемся не приходилось. Карли было восемнадцать лет, но суровая бабка держала внучку в такой строгости, что у той даже ухажера не было. Мэтт несколько лет относился к ее откровенному обожанию и почитанию так же, как дерево относится к солнечному свету, и отвечал ей небрежной симпатией, временами переходившей в настоящую нежность. Многие жители городка смотрели на него с опаской, но только не Карли. Она считала его героем, и Мэтт знал это. Он был тронут и старался стать лучше, чем был на самом деле. Когда он увидел, что Карли плачет из-за отсутствия кавалера на выпускном балу, ему было легко осчастливить бедняжку.

Но она удивила его. В тот вечер гадкий утенок превратился в лебедя. Когда Карли в нарядном платье и с новой прической появилась на крыльце и поздоровалась с ним, он не поверил своим глазам. Конечно, он тут же справился с собой, танцевал с ней в спортзале, разукрашенном по случаю выпускного бала, давал возможность похвалиться своим кавалером перед другими девчонками и тщательно оберегал от пунша, приправленного ромом, хотя сам отведал его изрядно. Мэтт не мог сказать, в какой момент его потянуло к ней, но к окончанию бала его намерение отвезти Карли прямо домой поколебалось.

Оказавшись в машине, Карли прижалась к нему, откинула голову на спинку сиденья и с мечтательным выражением в глазах призналась, что большинство ее одноклассников сняли номера в бентонском мотеле, чтобы догулять остаток ночи.

— И думать не смей, — лаконично велел Мэтт, потому что его самого одолевало искушение.

Но по дороге домой Карли сказала, что умирает от жажды. Мэтт подумал, что виноват в этом он, потому что весь вечер не давал ей пить ничего, кроме воды из фонтанчика. Поэтому он остановился у ночного магазина и купил ей кока-колу, а себе — банку пива. Потом Карли стала так просить дать ей глоточек пива, что Мэтт смилостивился, свернул в проулок, съехал на обочину и протянул ей банку. Она сделала глоток, закашлялась, сморщила нос от отвращения и сказала:

— Гадость!

Тогда он засмеялся и ответил:

— Кудряшка, ты еще не доросла до пива.

Карли выпрямилась, посмотрела на него и серьезно произнесла:

— Я доросла до всего.

После чего крепко поцеловала его в губы.

Ситуация мгновенно вышла из-под контроля, и все его благие намерения полетели к черту.

Потом Мэтт отвез ее домой, лег спать, а когда проснулся и вспомнил, что наделал, его чуть не вывернуло наизнанку. Он не мог смотреть в глаза даже самому себе, не то что Карли.

Что он мог сказать? «Мне очень жаль, произошла ошибка, и теперь я чувствую себя так, словно трахнул собственную сестру»?..

Это воспоминание заставило Мэтта поморщиться. Именно так и следовало сказать, разве что другими словами и немного потактичнее. Но это было бы все же лучше, чем избегать Карли до конца лета и самому умирать от стыда.

Поэтому сегодня ночью Мэтт пришел на выручку проклятому коту и теперь нес его Карли в качестве покаянного приза. А в ближайшие дни собирался попросить у нее прощения по всей форме.

После чего воинственно настроенная Карли почти наверняка пошлет его куда подальше.

Представив себе эту картину и тяжело вздохнув, Мэтт вошел в темный дом — слава богу, на этот раз обошлось без сюрпризов — и поднялся по лестнице. Котище с острыми когтями молча лежал на дне взятого у Толера брезентового вещевого мешка, который Мэтт нес перед собой так осторожно, словно там находилась бомба.

Шел пятый час утра. Дом бабушки Карли полностью проверили, сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Кроме того, прочесали прилегающий участок и осмотрели все стоявшие на нем строения. Проклятого кота сняли с дерева.

Как только Мэтт с риском для жизни засунул это белое чудовище в вещмешок, задребезжал его телефон. Звонила Синди Николе, сообщавшая, что в спальне раздается напугавший ее до смерти зловещий стук. Поскольку миссис Николе, страдавшая прогрессирующей паранойей, часто жаловалась на полтергейст, творящийся в ее доме, и Мэтт лично несколько раз проводил там проверки, он не считал себя обязанным ехать на вызов и предоставил эту честь Антонио, который так смеялся над поединком своего шефа с котом, что чуть не надорвал живот.

Мэтт от души надеялся, что на этот раз полтергейст окажется настоящим и достаточно страшным, чтобы напугать не только миссис Николе, которая заперлась в шкафу спальни и говорила шепотом, боясь привлечь злых духов, но и Антонио.

После этого он счел свой долг выполненным и отправился домой, с котом под мышкой.

Добравшись до лестничной площадки, Мэтт вспомнил, что не знает, в какой из комнат спит Карли. В конце концов, это неважно. Важно то, что ему самому не придется спать рядом с проклятым котом. Дверь его спальни была крепкой, с надежным замком, а в данной ситуации ничего другого не требовалось. Он посадит своего пленника в камеру, проверит, не вернулась ли Дани, и, если та вернулась, пойдет спать в гостиную. А если нет…

Черт побери, ей двадцать лет. Девять месяцев из двенадцати она проводит в колледже, и он понятия не имеет, что сестра делает по ночам. Даже если ее нет в спальне, он все равно спустится на первый этаж и завалится на диван.

Мэтт тихо открыл дверь своей комнаты, не желая будить того, кто спал там. Перекрыл выход проклятому коту, который мог шмыгнуть обратно, и, стараясь действовать бесшумно, вытряхнул зверюгу из мешка. Кот со стуком шлепнулся на пол, вскочил на лапы и сердито замахал хвостом, изумленно оглядываясь по сторонам. Мэтт наблюдал за котом несколько секунд и только потом понял, что он его видит. В спальне было светлее, чем в остальном доме. Подняв глаза, Конверс увидел, что из ванной в комнату сочится свет. Дверь была лишь приоткрыта, но и этого оказалось достаточно. Он посмотрел на кровать, пытаясь понять, кто там лежит, и нахмурился. Подушки были смяты, покрывало отброшено, но кровать оказалась пустой.

Мэтт сделал вполне естественный вывод — человек, который спал в его постели, сейчас находился в ванной, — но, сам не зная почему, посмотрел в дальний угол комнаты. Там в его уютном старом кресле сидела Карли. Она свернулась калачиком, подтянула колени к подбородку и казалась сейчас маленькой и несчастной.

И она смотрела на него. Незаметная в тени огромного кресла, Карли сидела тихо, неподвижно, наверняка надеясь, что Мэтт ее не заметит, и при этом следила за каждым его движением. Сначала Мэтт ощутил некоторую неловкость и чувство вины за то, что так небрежно обошелся с ее любимцем. Однако, пристальнее всмотревшись в ее лицо, он тут же забыл о коте.

Карли прижимала кулак ко рту, изо всех сил пытаясь не плакать, но все равно плакала.

Проклятие… Только этого ему не хватало! Последние семь лет ему не было житья от баб. Когда умерла мать, он бросил многообещающую карьеру в морской пехоте, вернулся домой, начал воспитывать младших сестер и каждый день сталкивался с целым ворохом женских эмоций и проблем, в подавляющем большинстве совершенно непостижимых для него. И вот теперь, когда сестры выросли и перед ним забрезжила надежда на освобождение, на него свалилась рыдающая особа женского пола.

Нет. Нет, черт возьми! Это ему совершенно не нужно!

Но ведь это была Карли. Он начал заботиться об этой девочке, когда ей исполнилось восемь лет. К собственному неудовольствию, Мэтт обнаружил, что инстинкт защитника, который неизменно вызывала в нем Карли, все еще силен. Их добрые отношения кончились на заднем сиденье его машины, но то, на чем они держались, до сих пор было живо. Он начинал понимать, что такие старые связи сродни умению ездить на велосипеде — если ты его освоил, то уже не забудешь никогда. Он не мог так просто повернуться, уйти и оставить ее сидеть в темноте и плакать. Черт бы все побрал…

—Эй! — окликнул он ее. — В чем дело?

—Уходи, — хрипло произнесла Карли. В ее голосе звучали слезы, но тон был враждебным.

«Вот и хорошо, — сказал он себе. — Она не хочет меня видеть. Я свободен. Можно повернуться и…» Она шмыгнула носом. Громко, совсем по-детски.

— Проклятье, — пробормотал Мэтт, покоряясь судьбе, затем вошел в спальню и закрыл за собой дверь.

Кот злобно зашипел на него и залез под кровать, но Мэтт не обратил на это внимания. Проклиная судьбу, которая привела Карли именно в эту комнату, он остановился перед креслом, сунул руки в карманы и посмотрел на нее сверху вниз. Карли подняла на него . глаза, полные слез.

Сейчас она показалась ему совсем маленькой и беззащитной. Ее кудрявая голова была бессильно откинута на спинку кресла, босые ноги она зябко поджала под себя. Если не считать изменившегося цвета волос и обретенной ею женственности, которую Мэтт не мог не заметить, она мало чем отличалась от прежней Карли:

— Я нашел твоего кота.

Если она плакала из-за Хьюго, то ему повезло: эта проблема была решена.

— Угу… Большое спасибо. А теперь уходи.

Нет, на везение рассчитывать не приходилось. Судя по голосу, Карли ничуть не утешилась. Было ясно, что его рабочий день еще не кончился. Мэтт знал, что женщины могут плакать из-за любого пустяка. Но чем бы ни было вызвано ее горе, переживала она по-настоящему.

Мэтт чертыхнулся про себя.

— Ладно, Кудряшка, рассказывай. В чем дело? — Он что, телефон доверия? Мэтт валился с ног, и в данный момент плачущая женщина — любая плачущая женщина — была ему совсем ни к чему. Но уйти и оставить ее плачущей в темноте он не мог.

Глаза Карли сузились.

— Тебе что-то непонятно?

Ее слова повлияли на Мэтта совсем не так, как она рассчитывала. Они тронули его. Карли была маленькой и хрупкой, но характера ей было не занимать. Жизнь у нее тоже была несладкая, но она не сдавалась. Это качество восхищало Мэтта в мужчинах, а в женщинах — и подавно.

— Мне непонятно все. Я хочу знать, почему ты плачешь, и не уйду, пока не расскажешь.

— Если так, можешь стоять здесь столбом хоть всю ночь. Мне-то что?

Мэтт вздохнул. Да, похоже, это надолго.

— Ты упряма, как ребенок.

—А ты любопытен, как сорока. Так что мы квиты. Мои слезы тебя не касаются.

—Еще как касаются. В конце концов, я твой самый старый друг. — Иногда лесть помогала. Особенно с женщинами. Во всяком случае, попробовать стоило.

— С чего это ты взял? Мы с тобой не друзья. Лесть не помогла. Мэтт расстался с надеждой лечь спать до рассвета и опустился перед ней на корточки.

— В чем дело, малышка? — В его голосе прозвучала такая нежность, что Мэтт сам удивился.

Карли бросила на него сердитый взгляд. Это могло бы помочь Мэтту, если бы у нее так не дрожали губы.

—Мне приснился плохой сон, ясно? Но сейчас все в порядке. Или будет в порядке, если ты уйдешь и займешься собственными делами, а мои предоставишь мне.

—Не хочешь рассказать, что тебе приснилось? — настаивал он.

—Нет.

—Что-то связанное с матерью?

Матерью Карли была любившая выпить потаскушка, бросавшая своего единственного ребенка на соседку и исчезавшая из дома на несколько дней. Однажды она вообще не вернулась домой; позже Карли узнала, что мать удрала в Калифорнию и начала новую жизнь со своим очередным приятелем.

Когда соседка, заботившаяся о Карли, поняла, что произошло, она вызвала социальных работников и передала им девочку. Те выполнили все необходимые формальности, и Карли очутилась в учреждении, которое власти штата деликатно называли «центром для кризисных детей». Карли оставалась там, пока не приехала бабушка, которую девочка до тех пор и в глаза не видела, и не забрала ее. Мэтт знал эту историю так же, как и весь Бентон. Но то, что Карли много лет снилось, будто ее бросили, знал он один. Потому что Карли сама рассказала ему о своих ночных кошмарах и не раз скулила в его неловких объятиях, как раненый щенок. Насколько он помнил, Карли могла довести до слез только мысль о матери.

—Нет! — на ее лице было написано возмущение. Карли явно не нравилось, что Мэтт помнил ее больные места.

—Точно?

—Нет! Ну, ладно, мне приснился Дом.

—Ага… — «Домом» Карли называла приют, где она жила до приезда бабушки. — Наверно, сон был очень плохой, если ты так расстроилась.

—Это было… ужасно.

Ее голос дрожал, и Мэтт понял, что речь идет не о сне, а о том, что ей довелось пережить в приюте. И тут ему пришло в голову, что Карли никогда не рассказывала о проведенном там времени. Она пробыла в центре недолго — недели две, не больше. Он всегда считал, что этого слишком мало, чтобы запомнить на всю жизнь. Как гласила любимая поговорка ее бабушки, бесполезно плакать из-за разлитого молока. Эта суровая старуха не поощряла воспоминаний о былых обидах. Но, видимо, он ошибался. Карли все помнила.

—Рассказывай.

—Я не вспоминала об этом много лет, — сказала Карли так тихо, что Мэтту пришлось напрячь слух. — Не знаю, что вдруг случилось… Но сегодня мне почему-то приснилось, что я снова попала туда. Там были… старые железные кровати, которые скрипели при каждом движении. Во сне я услышала, что одна из них заскрипела. — Карли сделала паузу и тяжело вздохнула. — Я так испугалась…

Ее голос дрогнул. Карли не хотела больше плакать. Она снова прижала кулак ко рту и посмотрела на Мэтта с вызовом. Но, как она ни храбрилась, слезы вновь потекли по ее щекам.

Эти слезы разрывали ему сердце.

Мэтт наклонился, не дав Карли опомниться, взял ее на руки, как маленькую, сел в кресло и посадил ее к себе на колени. Карли обвила руками его шею, уткнулась лицом в плечо и плакала в его объятиях, пока не кончились слезы. Он не говорил ничего, только обнимал, слушал ее всхлипывания и был рядом. Долгие годы действуя методом проб и ошибок, Мэтт убедился, что ничего другого в таких случаях не требуется.

Наконец Карли выплакалась и затихла в его объятиях. Она все еще судорожно дышала — Мэтт чувствовал, как вздымалась и опадала ее грудь, — но рыдания прекратились.

— Ну что, полегчало? — спросил он, отведя волосы от уха Карли.

Упругие пряди обвились вокруг его пальцев, щека коснулась его щеки. Кожа Карли была влажной, шелковистой и слегка отдавала знакомым запахом «Ирландской весны». Мэтт понял, что, принимая душ, она воспользовалась его мылом.

Карли кивнула.

—Я чувствую себя дурой, — тихо сказала она, все еще пряча от него лицо. — Я никогда не плачу. Точнее, не часто.

—Знаю. — Пальцы Мэтта перебирали ее волосы.

—Лучше бы ты оставил меня одну. Я бы быстро пришла в себя.

—Знаю.

—Это ты виноват. Ты единственный человек, при котором я всегда плачу. Ты так на меня действуешь.

—Рад служить.

Карли прерывисто вздохнула, выпрямилась и посмотрела на него.

—Не верю. — Она вытерла мокрые щеки ладонями.

—Чему?

Мэтт так устал, что разговаривать ему не хотелось. Карли сидела у него на коленях, и он обнимал ее за талию. Она была нежной, теплой, очень женственной, и Мэтт явственно ощущал прикосновение ее ягодиц к своим бедрам. Стоило ей пошевелиться, как это ощущение усиливалось. Что было ему очень приятно, но Карли знать об этом не следовало.

— Тебе. Себе. Всему этому, — она жестом обвела кресло и их обоих. Потом снова шмыгнула носом и тяжело вздохнула. Мэтт улыбнулся, вспомнив, какой бесстрашной она была в детстве. Следившая за ним Карли напряглась и нахмурилась.

— Задница! — буркнула она. Улыбаться ему не следовало.

Он так устал, что буквально слился с креслом; малейшее движение требовало огромных усилий. Мэтт откинул голову на спинку кресла, сомкнутые руки его касались обнаженной спины Карли, и он солгал бы, если бы стал утверждать, что это прикосновение не доставляет ему удовольствия. Мэтт чувствовал возбуждение и был бы счастлив лечь с этой женщиной в постель. Но «этой женщиной» была Карли, а он не собирался во второй раз наступать на одни и те же грабли.

И все же зрелище было приятное: милое лицо, правда, в настоящий момент слегка подпорченное покрасневшими глазами и мрачным взглядом; хрупкие плечи, едва прикрытые двумя тонкими бретельками с вышитыми на них маргаритками; пышная округлая грудь, сильно изменившаяся со времен их юности и сладострастно рвавшаяся наружу из кремового вязаного топа; тонкая талия и слегка тронутая загаром кожа.

Остального Мэтт не видел, потому что на Карли были пижамные брюки, но ему и не требовалось это видеть; он и так знал, что под ними скрывалась привлекательная женская плоть. Он слишком хорошо помнил ее гладкий плоский живот, стройные ноги, лобок с мелкими кудрями, еще более упрямыми, чем на голове. А ее попка… Аккуратная, круглая и казавшаяся чертовски соблазнительной еще до того, как он снял с Карли старомодные белые хлопчатобумажные трусики, которые она носила под бальным платьем.

Его тело мгновенно отозвалось на эти воспоминания, что, впрочем, было совсем неудивительно. Да, не стоило ему вспоминать.

— Ты слышал, что я сказала? — Карли заерзала и слегка отстранилась от него. Мэтт заставил себя забыть о собственных ощущениях и сосредоточился на ее словах. — Я сказала, что ты задница.

—Я слышал тебя, — спокойно ответил Мэтт. Он слишком устал, чтобы спорить. Тем более что у нее было право так его обзывать. — Ты права.

—Что?!

Ага… Карли чуть подскочила на его коленях. Значит, подействовало.

— Ты права, — повторил он. — Я действительно задница.

Карли была, кажется, готова убить его взглядом. «Ох уж эти женщины… — подумал Мэтт. — Ты с ними соглашаешься, а они злятся еще пуще прежнего».

И тут он вспомнил, как хорошела Карли, когда злилась.

— Ты хоть знаешь, о чем я говорю? — возмутилась она.

Теперь Карли сидела спокойно, но заняла такую позицию, что ладони Мэтта сами собой очутились на ее обнаженной спине. Ее кожа напоминала теплый шелк. Руки Мэтта медленно начали спускаться ниже, почти против его желания.

— Конечно, знаю. Подумаешь, какая тайна… Ты все еще сердишься на меня за то, что случилось двенадцать лет назад?

Мэтт сказал это нарочито резко, чтобы разозлить Карли. Во-первых, он хотел проверить, способны ли ее глаза метать искры, а щеки полыхать, как когда-то. Во-вторых, хотел заставить ее слезть с его коленей и прекратить пытку, пока он не потерял остатки самообладания.

Как он и ожидал, глаза Карли расширились и засверкали, к лицу прилила кровь. Она со свистом втянула в себя воздух. А потом неожиданно замахнулась, собираясь ударить, но Мэтт успел перехватить ее руку. Теперь он крепко прижимал ее к себе, не давая пошевелиться.

— Сукин сын! — прошипела она, дрожа от ярости. Их лица разделяло всего несколько сантиметров. Мэтт видел ее гневно горевшие глаза и плотно сжатые губы. Карли не пыталась вырваться, но при этом тяжело дышала — скорее от злости, чем от физических усилий. Мэтт ощутил прикосновение ее мягкой теплой груди, вдохнул нежный аромат кожи и вдруг ярко представил ее обнаженную, принимающую душ в его ванной.

— Подлый сукин сын. Грязный, подлый…

Черт побери, она снова была права. Он действительно был сукиным сыном. Причем гораздо более гнусным, чем ей представлялось. Несмотря на все, что было между ними, несмотря на глубокую симпатию, которую он испытывал к ней, и чувство стыда за то, что поддался природным инстинктам и разрушил их добрые отношения, несмотря на ее справедливый гнев, он все еще желал ее так, что это причиняло ему физическую боль.

—…трусливый сукин сын! — закончила она.

—Прости меня, если сможешь, — искренне ответил Мэтт.

Просьба о прощении запоздала на много лет. У него возникло гнетущее чувство, что уже ничего не поправить. Замысел разозлить Карли, заставить ее соскочить с его колен и таким образом облегчить собственное положение провалился.

— Я не должен был давать себе волю тогда, после выпускного бала, — продолжал он покаянным тоном. — А потом не должен был избегать тебя. Просто я не ожидал, что наши отношения зайдут так далеко. Мы были приятелями. Друзьями. Когда я проснулся на следующее утро и понял, что натворил, мне стало стыдно. Поэтому я и старался держаться от тебя подальше.

Это объяснение было исчерпывающим и вдобавок абсолютно искренним. Мэтт выпустил ее руку и покорился судьбе. Если Карли ударит его, он примет это как мужчина. Она молчала и смотрела на него, но Мэтт почувствовал, что ее тело расслабилось, кулак разжался и пальцы легли на его грудь. Его накрыла теплая волна.

— Я был еще юнцом, — продолжил Мэтт, не сводя с нее глаз и решив высказать все. После этого надо будет встать и уйти отсюда поскорее, пока он не сделал того, о чем впоследствии придется жалеть. — Глупым мальчишкой. И вел себя как глупый мальчишка. Прости меня. Пожалуйста.

Карли опустила ресницы. Ее руки скользнули вверх по его груди и остановились на плечах. Она вся подалась вперед, прижалась к нему — грудь к груди, бедра к бедрам. Он чувствовал волнующий жар ее нежного тела, биение ее сердца, аромат волос…

«Нет! Это ошибка, — билась внутри тревожная мысль. — Ты должен встать и уйти. Немедленно!»

Но он не ушел. Наоборот, крепче обхватил ее талию, прекрасно сознавая, что его руки снова устремились туда, куда не следовало.

Веки Карли поднялись, их взгляды встретились.

— Я… — начала Карли.

Но то, что она хотела сказать, навек осталось тайной. Она замолчала и нервно облизала пересохшие губы. Глядя на нее как зачарованный, Мэтт решил, что, возможно, она потеряла дар речи из-за того, что его пальцы скользнули под резинку ее пижамных брюк. Он утратил власть над своими руками — они делали, что хотели.

— Мэтт, — прошептала она, а затем снова замолчала и сделала вдох.

Мэтт знал, каким глубоким и судорожным был этот вдох, потому что грудь Карли прижималась к его груди и потому что он следил за ее приоткрывшимися дрожавшими губами. Внезапно он вспомнил, какими нежными, сладкими и зовущими были эти губы когда-то…

Она закрыла глаза и подняла к нему лицо. А потом, да простит его Господь, Мэтт испытал такой приступ головокружения, что напрочь забыл о том, что не должен этого делать. Опьяненный потрясающим сочетанием запаха мыла «Ирландская весна» с запахом теплой женской кожи, он наклонил голову и поцеловал ее.