Нива жизни Терентия Мальцева

ПО ЗАВЕТАМ ЛЕНИНА

Двадцать четвертого января тысяча девятьсот тридцатого года крестьяне села Мальцево отмечали день памяти Владимира Ильича Ленина. В школе не хватило скамеек, и их приносили из ближних домов. На стене, убранный красной лентой и пахучими сосновыми ветками, портрет Ленина и лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Приехал из города докладчик. Слушали его в глубокой тишине: как много сделал Ильич для людей, для них, крестьян! Как много он мог бы сделать еще для пролетариев всего мира! Шесть лет без Ленина, по его заветам идут большевики.

— Ленин учил нас, — говорил докладчик, — что, если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель. Партия повернула крестьян на путь коллективизации, на социалистический путь, который навсегда избавит трудящееся крестьянство от нищеты и кулацкой кабалы и выведет его на светлую дорогу зажиточной и культурной жизни. — Оратору дружно аплодировали.

— Так думаю, мужики, — поднялся с передней скамьи бедняк Иван Ерушин. — Без колхоза нам вовек из беды не выбиться.

— Бедняку да батраку куды боле деваться, — донеслось от дверей. — Вам одно спасение — колхоз. Спи, сколь хошь, лошади нет, корова на общем дворе, курица — и та в колхозе!

В зале засмеялись.

— А ты, Андрей, поубавь гонору, хоть и середняк! — сказал обидчиво Ерушин. — Вот, скажи, можешь ты, к примеру, один купить трактор?

— Так не думал ишшо о трахтуре, — не унимался раззадоренный Андрей.

— Думай не думай, — поддержал Ерушина Иван Коротовских, — а трактор купить — кишка тонка. Вот ежели мы все вместе соберемся, то и трактор, и грузовик осилим.

— Кто еще хочет высказаться? — спросил председатель, призывая к тишине и порядку.

— Так уж высказались, — снова зашумело собрание. — Давай за колхоз голосовать!

Разом стало тихо. Наступила решающая минута. Новая жизнь притягивала надеждами и пугала неизвестностью. А ну, как объединят наделы в общее поле, да вовсе без хлеба останутся? Одна-единственная лошадь в хозяйстве и увести ее со двора? Думали мужики, кто уставившись тяжелым взглядом в старый щербатый пол, кто скрестив на груди темные жилистые руки или машинально расчесывая пятерней широкую бороду. Неизвестно, сколько бы так сидели, терзаемые сомнениями, если бы председатель не кашлянул осторожно в кулак. Словно сигнал дал. Зашумели, задвигались, заговорили.

— Пиши меня в колхоз! — подошел к столу Константин Конев, трудолюбивый крестьянин, хозяин крепкий, прижимистый.

— За колхоз голосуем, товарищи! — громко объявил председатель и обвел взглядом зал, считая поднятые руки и называя фамилии: Мальцев, Коротовских, Ионин, Конев, Мальцев…

— А называться как будем? — снова не утерпел Ерушин.

— Товарищи, дорогие товарищи, — обратился к крестьянам докладчик. — Сегодня день памяти Ленина, и лучшая память о вожде — следовать его заветам.

— Верно, — согласились крестьяне, — идем его путем и название для нашего колхоза изберем такое — «Заветы Ленина».

Так в январские ленинские дни тысяча девятьсот тридцатого года родился в селе Мальцево колхоз «Заветы Ленина», костяком которого стал сельскохозяйственный кружок. Первым его председателем избрали Ивана Никоновича Коротовских. Через неделю в колхоз «Заветы Ленина» влилась бедняцкая часть сельхозартели «Большевик». Более двухсот крестьянских дворов стало в объединенном хозяйстве.

Не богат был колхоз поначалу: двести шестьдесят лошадей и жеребят, тридцать две коровы и одиннадцать нетелей, один бык-производитель, тринадцать голов молодняка, двадцать телят, шестьдесят пять свиней с поросятами. Еще меньше сельскохозяйственного инвентаря. Свезли бедняки и середняки на колхозный двор тринадцать рядовых сеялок, пятнадцать жаток-самосбросок, лобогрейку и сенокосилку, девять молотилок с конным приводом, четыре веялки и льномялку. Ни лущильника, ни бороны «зигзаг», ни культиватора или пропашника. С тем и начинали первую колхозную весну.

Когда избрали правление колхоза и председателя, назначили и должность полевода.

— Кого полеводом предлагаете? — обратился к правлению Иван Коротовских.

Все посмотрели на Терентия Семеновича Мальцева.

— Ясное дело, кому, кроме него, доверить землю?

— Скажу от лица всех колхозников, — продолжал председатель. — Мы вручаем тебе самое ценное — землю. Держи ее в почете. Заставляй из года в год давать все больше и больше хлеба, очищай от сорняков. Чтобы был в колхозе достаток, чтобы больше давать зерна стране.

Терентий мучился: одно дело, когда опытничал на своем надельном участке. А позволит ли правление сейчас делать так, как он думает? Раньше, в случае неудачи, он только сам рисковал остаться без хлеба, теперь же за весь колхоз в ответе.

С раннего утра кипит работа на хозяйственном дворе. Скоро в поле. Все надо успеть привести в порядок, весь инвентарь отремонтировать. В кузнице веселый перестук: ладит кузнец плуги, бороны с железными зубьями. На складе женщины семена сортируют. Чудно им, что наказал полевод отбирать в одну кучу семена крупные, а в другую — мелкие.

— Из большого зерна, — учит он, — и колос большой вырастет.

Самый ценный мешок в дальнем углу склада — в нем два центнера пшеницы «цезиум 0111». Ее сдал в общий семенной фонд Терентий Мальцев при вступлении в колхоз. Всего-то две горсточки зерен прислали ему из Ленинградского института растениеводства, а вот уже сколько наросло.

Много земли у молодого колхоза, одной только пашни тысяча двести гектаров. Еще изрезаны поля межами, располосованы на единоличные наделы, но скоро, скоро перепахивать старое. Каждый вечер собираются в правлении старики, слушают Терентия:

— Пожалуй, пора начинать, как бы не пересушить землицу. Весна-то ранняя, да ветреная, уж вербы желтым пушком подернулись.

Решили: пора. И началось такое, чего вовек никто не видывал. Какая-то остервенелая буйная радость овладела всеми. Плуг вспарывал межи, равняя один к другому участки — коневские, мальцевские, егорьевы, ерушинские… И вот уже одно большое поле лежит за деревней. Простерлось до самого леса, что еле виднеется синей неровной каемкой. Разбежаться бы по такому полю тракторам с сеялками! Да только один трактор на всю округу — в совхозе, что неподалеку. А мальцевские мужики пока ладят бороны, сабаны. Вместе со всеми сеет полевод. Нет для сердца его приятней работы, да с тревогой и заботой смешана радость: что покажут его опыты не на маленьких делянках, а на большом общественном поле? Когда предложил дождаться овсюга, подрезать его, а лишь потом сеять, его поддержали все.

Отсеялись дружно и быстро. Появились всходы, зазеленели поля.

В ту осень намолотили по сто пудов с гектара. Старики пересыпали в ладонях драгоценные зерна и не могли поверить: еще никогда в жизни они не были так богаты.

У полевода новые думы.

— Нужно построить хату-лабораторию. Все по науке будем делать, — мечтает он. — Расширим опыты, изучим почвы. Со всего света выпишем какие только есть сорта пшениц, испытывать будем, найдем самые подходящие для себя. А может, сами выведем такой сорт, что лучше его и не надо нам!

Зимними вечерами подолгу горит в окне мальцевской избы керосиновая лампа. Неярок ее свет, еле теплится фитилек: керосина в кооперативную лавку привозят немного и редко. А движка электрического в деревне нет. Правда, решился сельский умелец Михаил Маркович Мальцев самостоятельно смонтировать электростанцию. Учиться поступил заочно на техника-электрика, книг всяких по электричеству из города привез. Целыми днями Михайло из кузницы не вылезает, по рисункам, что в книге, изладил гнутую железную коробку с рукоятью-рубильником. На тот рубильник дивятся мужики:

— Неужто в нем и есть электричество?!

— Не в нем, — объясняет Михаил Маркович. — Рубильником я включать его буду, чтобы сразу все село озарилось лампочками Ильича.

Верят, ждут колхозники: будет и в их избах свет электрический. Новая жизнь наступает бурно, стремительно.

Сколько талантов открыл колхоз в людях! Случайно привились в огороде у Василия Мезенцева два пчелиных роя. Собрал он их в корзины, так с корзинами и явился в контору:

— Что скажешь, Василий Дмитриевич? — поднялся из-за стола председатель.

— Пасеку организовывать пришел, — ответил Мезенцев. — Вот и ульи со мной, — показал он на корзины, в которых гудели и жужжали пчелы.

— Хороши ульи! — рассмеялся председатель. — С них, пожалуй, можно и пасеку начинать.

— Да ведь хлеба у нас теперь досыта, — продолжал размышлять Мезенцев. — Мы теперь хлебушко-то медом будем мазать!

Хлеба, действительно, стали есть досыта. За первый урожай тридцатого года премировали колхоз сепаратором, чтобы легче семена сортировать было. А колхозному полеводу Терентию Мальцеву выписали первую научную командировку в Омск, в институт.

Вернулся Терентий Семенович из Омска в еще большей уверенности, что в колхозах необходимо заниматься опытничеством. Мыслями своими решил поделиться со всеми через газету. Приехавший из города корреспондент посоветовал:

— Пишите, как есть. С чего начинали опыты, каких результатов достигли и как думаете дальше поставить опытническое дело в вашем колхозе.

Легко сказать: «Пишите!» А если сроду никакой статьи не писал, так с чего начинать?

Ртов в семье добавляется, а работников пока двое. Вот и крутись-вертись. Помощники только подрастают. Костенька хоть и мал еще, а наперед матери бросается корове корм задать, в поле выгнать. И траву полоть в огороде бежит. А то за матерью в бригаду утянется и младшего Саввушку за собой ведет.

— Мы, мамка, робить пришли!

— Ах вы, работнички, мужички с ноготок! — всплеснет руками Татьяна, быстро наклонится к сыновьям, заправит рубашонки, поддернет штаны, толкнет легонько и ласково: — Ну, робьте, коли пришли. Анютка-то поди плачет?

— Не, не ревет Анюта, — отвечают братья. — С ней бабка Капитолина возится. — А сами уже в работе, пыхтят. Жужжат слепни, вьются, а им хоть бы что — надели на головы лопухи, одни пятки торчат. Довольна Татьяна детьми. У других ребятишки день-деньской по улице гоняют, а эти то с отцом, то с матерью — и все при деле. Безумно любит их отец, а строг шибко, воли не дает. Трое детей. Вслед за Аннушкой были еще мальчик да девочка. Маленькими умерли. Ждут снова сына, уж и имя есть — Василий. Так что и рада бы Татьяна поучиться, да не убежишь от детей в школу. Вечерами там бабы да мужики со всего села собираются, пишут: «Ученье — свет, а неученье — тьма».

Нет, не только ребятишки не дают Татьяне в ликбез идти. Есть тут другая причина. Занятый работой, не догадывается о ней Терентий. Добрым и любящим сердцем понимает Татьяна, что первой помощницей мужу в исканиях его и в учебе, в опытнической работе может быть только она. Потому что некому больше взять на себя все заботы о доме, о семье. И никто другой не будет ждать его из дальних и близких поездок так, как ждет она, прислушиваясь к каждому шороху во дворе, готовая вмиг вскочить, зажечь лампу, вытащить из печи чугун и поливать на руки мужу теплую, мягкую, с золой воду. Потом, когда он сядет за стол, она поставит перед ним горшок с томлеными, пахучими щами, нарежет пышного хлеба, подаст из погреба кринку с молоком и сядет рядом, тихая и покойная, предугадывая каждое его желание и слушая неторопливый рассказ о большом городе.

— Все дома-то ладно? — спрашивает Терентий жену.

— Ладно, ладно, — успокаивает Татьяна. — Вот только картошку никак не посадим, все уж посадили, окромя нас.

— Посадим, Татьяна, и мы, успеется. Сначала отсеемся.

Вот так всегда: сначала колхозные дела справит, потом уж за свои примется. А чуть минута свободная выдастся — за книгу. Читает ночами напролет, наверстывает то, что пропущено раньше.

— Никак философом собираешься быть? — подначивает Тимофей Логинович.

— Философом? — переспрашивает Мальцев. — Нет, Тимофей Логинович, философию я изучаю, чтобы к земле ее применить, к законам природы.

Незабываема для колхозного полевода встреча с Иваном Владимировичем Мичуриным. Стар и нездоров был известный селекционер, от посетителей и любопытствующих устал, а приглянулся ему зауралец, приехавший в командировку по решению колхоза, и Мичурин провел с ним в своем сказочном саду несколько дней.

Что так неизъяснимо влекло поехать в Козлов — Мальцев и сам не знал. Может, находил он в судьбе великого преобразователя природы что-то схожее со своей жизнью, может, ждал от него ободряющего слова о своих поисках, а может, просто надо было побыть рядом с человеком, посвятившим себя науке и народу, проникнуться его мыслями, его силой.

— Говорят, что я очень много сделал… — Голос Мичурина звучал отрывисто, глухо. Изрезанное глубокими морщинами лицо отражало все выпавшие на его долю страдания и лишения. Он шел, опираясь на тяжелую палку, и Терентию — здоровому, сильному, молодому — было невыносимо стыдно идти рядом, потому что несправедливым и жестоким казалось быть здоровым рядом с тем, кто так много сделал для людей и вот теперь болен и немощен. Ему хотелось сказать какие-то необыкновенные слова, но не находил их и терялся от этого еще больше, стыдясь за себя и досадуя. Мичурин продолжал свою мысль: — Я бы сказал, что не так уж много и сделано, по крайней мере, в сравнении с тем, что можно и надо еще сделать. Это придется сделать следующим поколениям. — Иван Владимирович остановился, смотрел на свой белопенный цветущий сад и дальше, туда, где в утренней дымке простирались зеленые просторы. — И вам, в частности, молодой человек, — Мичурин резко повернулся, отчего палка в его руках покачнулась, — придется славно поработать! Расскажите-ка, чем вы заняты в своем колхозе?

Все, что готовился рассказать Терентий Семенович, все, что надумал и сложил одно к одному за долгую дорогу, смешалось в голове, и он заговорил не так уж складно, но горячо, страстно.

— Гибриды?! — живо воскликнул Мичурин. — Вот это интересно, рассказывайте, рассказывайте подробнее.

Нет, до собственных гибридов еще далеко. Он только подходит к азам селекционной работы. Есть годы опытничества. Испытано уже множество сортов пшеницы, сотни сортов бобовых культур — гороха, чины, сои, чечевицы. Цель? Узнать, какие сорта наиболее приспособлены к местным условиям, дают наиболее высокие урожаи. Из тысяч опытных образцов остаются сотни, десятки, наконец, единицы. Те, что способны выдержать капризы зауральской природы — зимние морозы, летнюю сушь. Пока колхоз остановился на нескольких сортах — «мильтурум 0321», «китченер», «альбидум 604», «цезиум 0111».

Близки и понятны Мичурину заботы и думы молодого полевода. Сам он, блестящий экспериментатор, не сразу пришел к тому, что не акклиматизация, не приспособление к новым условиям и новой среде изменяют растение, а гибридизация, скрещивание заставляют его изменить одни качества и приобрести другие, необходимые человеку.

— Иван Владимирович, — осмелился гость, — нам бы для колхоза ваших саженцев.

— Так о чем я толкую? — рассмеялся Мичурин. — Не пригодны они для вас. Свои надо выращивать, местные селекции разводить.

Прощаясь, Мичурин как бы подвел итог всему их трехдневному разговору:

— Не подражайте, не копируйте слепо. Спорьте со мной, опровергайте меня, даже разрушайте мой труд, наконец, — только идите дальше, ищите, не останавливайтесь!

Уезжал Мальцев без саженцев. И от этого скребло на сердце: что колхозники-то скажут, от Мичурина и без яблонь. Но желание продолжать опытничество, учиться и самосовершенствоваться овладело им как никогда. И снова возвращался мыслями к прощальному разговору: «…разрушайте мой труд, наконец, — только идите дальше, ищите, не останавливайтесь!»

«Как же так — разрушайте мой труд?! Человек создавал всю жизнь, у него ничего нет дороже этого труда и — разрушайте, если надо… Разрушайте, чтобы идти дальше!» И вдруг осязаемым, предельно ясным становится смысл сказанного Мичуриным. Эта мысль будет теперь сопровождать Мальцева всю его жизнь. А когда он открытиями своими выступит против общепризнанных авторитетов и утвердившихся мнений, первым поддержит его Иван Владимирович Мичурин. В самую отчаянную минуту он заговорит с учеником тихим голосом той давней встречи в цветущем саду.

…Который вечер пишет Терентий Семенович статью. Теперь он разговаривает с колхозниками всей страны. Скоро должен собраться Первый Всесоюзный съезд колхозников-ударников, и он понимает, как важно обсудить вопросы опытничества.

Так писал Мальцев в первой своей журнальной статье. И снопы, и зерна давались нелегко. Колхоз «Заветы Ленина» первым в области занялся семеноводством. Это не было обязательным. И за семенную пшеницу не платили дороже обычной, какую сдавали в «Заготзерно». Работы же с ней было много, и везти сдавать ее надо дальше. Интерес один — польза общему колхозному делу.

— Терентий Семенович! — Торопливый, испуганный стук в окно. — «Цезиум» спасать надо, на элеватор увезли!

— Как на элеватор?!

Полуодетый, без обуви выскакивает за дверь и бежит по дороге на Шадринск. Не помнит, как отмахал восемнадцать верст, не чувствуя ни усталости, ни ночного холода. Одна мысль билась: успеть, предупредить, чтобы не ссыпали зерно в общую кучу. Подводы не догнал. Бросился к секретарю райкома партии домой. Поднял его среди ночи и вместе прибежали на элеватор. Нашли мешки с семенным зерном и попросили рабочих поставить их отдельно и не трогать, пока утром не разберутся.

Так случалось не раз. Но бессильны любые попытки затормозить развитие колхозов. Крестьяне на практике убедились в преимуществах коллективного хозяйствования. По семь килограммов зерна получили они на трудодень уже в четвертом году существования артели, а на прибыль, которая поступила в колхозную кассу, купили два грузовика.

Два грузовика! Их украсили красными лентами и с музыкой, песнями поехали мальцевцы в город смотреть кинофильм о Владимире Ильиче Ленине. А на другой день в клубе — собрание колхозников-ударников.

Члены артели избрали делегатом на Второй Всесоюзный съезд колхозников-ударников полевода Терентия Семеновича Мальцева. Спустя месяц он в составе делегации от Челябинской области ехал в Москву. Было их тридцать пять человек. В первый же вечер собрались вокруг гармониста — развеселого паренька с Челябинского тракторного. Как рванул он удалую «Уральскую» — сразу заходили в пляске ноги. А потом пели: «Наш паровоз, вперед лети», «Как родная меня мать провожала», «Прокати нас, Петруша, на тракторе». Песни все в лад настроению, горячему времени, новой эпохе.

Вот и Москва. Мальцеву приходилось уже бывать здесь однажды, но только проездом. Год назад его приглашали в Ленинград, на совещание в Институт растениеводства. Сейчас же несколько дней предстоит в столице быть. Куда первым делом? К Ленину, на Красную площадь.

Стоял на серой брусчатке площади вместе с такими же, как он, колхозниками и понимал, что нет на всей земле более святого и дорогого его сердцу места. Он стоял и ждал, когда стрелки часов на башне приблизятся к десяти и из ворот Кремля выйдут часовые на смену караула. Февральский холодный ветер прошивал колючими снежинками не новую одежду, но он ждал и не ощущал холода. Он разговаривал с Лениным…

Светло в огромном зале от электрических огней. Людской поток захватывает, несет по широким лестницам.

— Товарищ, вы откуда приехали?

— Знакомьтесь, товарищи колхозники, героиня труда Мария Демченко!

— Тракторов, говорят, скоро тьма будет. Это вам не на быках пахать!

Челябинская делегация вся в сборе. Пришли пораньше, нашли обозначенные в приглашениях места. Терентий взволнован. Ему уже приходилось выступать на представительных совещаниях, но на таком — Всесоюзном — впервые. Это, значит, перед всем народом говорить будет. Речь готова, не одним днем обдумана, осмыслена. Он теперь крепко уверен: хорошо поставленное семеноводство повысит урожаи. Говорят в народе: «Из худого семени не жди доброго племени». А чего доброго ждать, коли сдают сначала зерно по плану хлебопоставок, а уж потом, что останется или не останется — на семена.

Еще раз пробежал глазами тезисы выступления. Кажется, все важно: получение высоких и устойчивых урожаев, организация хат-лабораторий, введение правильных севооборотов, выделение семенных участков. А главное, самое главное что? Да, колхозное опытничество, его развитие, совершенствование. Необходимо, чтобы на помощь практике земледелия пришла наука. Прямая связь опытничества с наукой.

Он чувствует, как сразу обретает спокойствие и уверенность. Вот-вот за следующим выступающим назовут его фамилию. Туже, на последнюю пуговицу, застегивает воротник сатиновой косоворотки, отчего улыбчивое лицо его становится строже. И, не стесняясь, что нелепыми кажутся на ковровой дорожке подшитые пимы, идет к трибуне. Зал слушает внимательно, что-то записывают в блокнотах члены президиума.

Вечером в гостинице делегаты съезда бурно обсуждали выступления своих товарищей. В комнаты, где жили челябинцы, без конца стучали гости: «Нам бы с товарищем Мальцевым поговорить!» До утра рассказывал первый в стране колхозный опытник, чем занимается их хата-лаборатория, какие сорта испытывает и какие результаты получает.

Минет после этого волнующего съезда колхозников-ударников много лет, пронесется много событий, и снова соберется такой съезд, третий по счету. Право открыть его будет предоставлено старейшему полеводу страны, почетному академику Терентию Семеновичу Мальцеву. Он будет всматриваться в зал и найдет там немногих своих ровесников. Потому что пройдет тридцать пять лет…