Глава тринадцатая

Эльза не ответила на письмо Дитера. Ей все еще требовалось время обдумать.

В искренности Дитера сомнений не было. Если он обещал жениться, значит, был готов к этому. После стольких лет независимости для него это не просто. От друзей ему достанется. Он возненавидит себя за это, что бросил собственного ребенка. И ему придется это признать, если он наладит отношения с Гердой. Он был готов на это ради Эльзы, он сам об этом говорил.

До того момента он искренне верил, что они могли бы жить вместе и что менять в этой ситуации было совершенно нечего. Но, встав перед выбором, он его сделал. Эльза могла сообщить ему, когда вернется домой, и он будет ее ждать.

Так что же удерживало ее?

Эльза вышла из города на одну из дорог, обдуваемых ветрами. Здесь она еще не бывала и, собираясь скоро уезжать, хотела хорошенько запомнить все вокруг.

Никаких ресторанов, традиционных таверн или сувенирных ларьков на этой дороге не было. Маленькие бедные домишки, возле которых паслись одна-две козы, детишки играли среди кур с цыплятами.

Эльза остановилась и стала разглядывать их.

Были бы у них с Дитером дети? Маленькие белокурые мальчик и девочка, не похожие на этих темноглазых греческих детей ни в чем, кроме улыбки.

Снимет ли это боль? Да и как отнесутся ее дети к тому, что у них есть единокровная сестра Герда, которая и не знает об их существовании?

Она улыбнулась себе, что так размечталась, когда неожиданно из одного дома вышла Вонни.

— Господи, Вонни, вы повсюду.

— То же самое могу сказать о тебе! Куда ни пойдешь, везде натыкаешься на кого-нибудь из вас, — радостно воскликнула Вонни.

— Куда ведет эта дорога? Забрела сюда из любопытства.

— Она вообще-то никуда не ведет… дальше все то же… Но мне надо кое-что доставить дальше по дороге, пойдем со мной, вместе веселее.

Вонни выглядела необычно подавленной.

— Что-то случилось? — полюбопытствовала Эльза.

— В доме, где я только что была, беременная женщина. Отец ребенка был среди погибших на катере Маноса. Она не хочет рожать. Все так перепуталось. Доктор Лерос не может слышать об аборте, поэтому она собирается к старухе, которая этим «занимается», как она выражается, там, в деревне, километрах в пятидесяти отсюда. Она может погибнуть, определенно, может случиться заражение. Ну почему она не хочет родить и любить этого ребенка, это же так естественно. Я целый час ее уговаривала, обещала помочь с уходом за малышом. Да разве она послушает! Нет.

— Для вас, Вонни, это непривычная ситуация, — пошутила Эльза.

— Почему ты так думаешь?

— Мы все к вам прислушиваемся, внимаем всему, что слышим, поверьте. Часами говорим о вас с Дэвидом о вашей теории, что его отец, может быть, болен.

— Не может быть, а болен, — уверенно сказала Вонни.

— Да, вы правы. Его надо встряхнуть, заставить задуматься. И вы преуспели… он собирается сегодня позвонить домой.

— Отлично. — Вонни одобрительно кивнула. Она остановилась возле маленького, запущенного домика. — Мне в этот дом, пойдем со мной. Надо передать Николасу волшебное снадобье. — Из вязаной сумки на плече она вынула маленький глиняный горшочек.

— Вы и снадобья готовите? — ахнула Эльза.

— Нет, вообще-то это антибиотик, но Николас не доверяет врачам и современной медицине, поэтому мы с доктором Леросом придумали маленькую хитрость.

Эльза наблюдала, как Вонни бродила по дому старика, подняв кое-что в одном месте, прибрав в другом, беспечно болтая по-гречески. Потом она достала волшебную мазь и торжественно намазала большую рану у него на ноге.

Когда они уходили, старик улыбался им обеим.

Эльза и Вонни побрели обратно, оживленно болтая. Вонни рассказывала Эльзе про места, которые они проходили, называла их, объясняла, что это означало на английском.

— Вам здесь нравится, не так ли? — спросила Эльза.

— Мне повезло, что я нашла это место. Возможно, я могла отыскать что-то другое, но Агия-Анна была добра ко мне, я бы нигде больше не смогла жить.

— И мне жаль уезжать, действительно жаль, — призналась Эльза.

— Разве ты уезжаешь? Возвращаешься в Германию? — Казалось, что Вонни вовсе не рада.

— Да, конечно, надо ехать.

— Правильнее было бы сказать, надо вернуться к тому, от чего убежала.

— Вы не знаете… — начала Эльза.

— Знаю то, что ты мне рассказала, как ты решила убежать от сложной ситуации, и как он приехал сюда, нашел тебя, и как заставил тебя думать иначе.

— Нет, он не заставил меня думать иначе… Я сама передумала, — огрызнулась Эльза.

— Неужели?

— Да, Вонни, вы, как никто другой, должны знать, как это: любить кого-то и сбежать из-за него на край света. Вы сделали то же самое. Ради всего святого, вы должны понять.

— Я была совсем ребенком, когда сделала это, школьницей, а ты взрослая женщина, сделавшая свою карьеру, жизнь, уверенная в будущем. Нас нельзя сравнивать.

— Можно. Мы совершенно одинаковые. Вы любили Ставроса и ради него бросили все. Я делаю то же самое ради Дитера.

Вонни остановилась и взглянула на Эльзу с изумлением.

— Ты не смеешь утверждать, что мы совершенно равны. Что теряешь ты? Ничего. Ты все получаешь обратно — работу, мужчину, которому все еще не доверяешь, ты возвращается ко всему, от чего сбежала, это победа…

Эльза разозлилась:

— Неправда, Дитер хочет жениться на мне. Теперь все будет в открытую. Будем жить вместе, как муж и жена. Не станем больше скрываться, а потом поженимся. — Глаза ее засверкали.

— А первопричина, из-за которой ты сбежала… все это ради того, чтобы заставить его жениться, да? Мне казалось, ты говорила о чувстве вины, потому что он бросил свою дочь и посчитал это нормальным. Неужели отвращение к нему исчезло?

— Жизнь одна, Вонни. Приходится брать то, что хочется.

— Независимо от того, кто нам это дает?

— Вы взяли то, что хотели, верно?

— Ставрос никому не был обязан, он был свободен.

— Как насчет Кристины?

— Я не знала про нее, пока не приехала сюда, и он ее бросил, а ребенок умер. Так что все было по-другому.

— А как насчет денег? Вы украли деньги. Вы не можете претендовать на безупречность, — рассвирепела Эльза.

— Это были всего лишь деньги, и я их вернула до последнего пенни!

— Вы не могли, это бред, Вонни. Вы же ничего не зарабатывали. Не вылезали из больницы. Где могли вы взять деньги?

— Я скажу тебе где. Мыла полы в полицейском участке, нарезала овощи в таверне у Андреаса, убиралась на кухне в деликатесной, учила английскому языку в школе… однажды я стала достаточно приличной, чтобы они доверили мне своих детей.

— Вы все это делали? Полы мыли?

— У меня не было твоей квалификации, Эльза… И я не была так уверена в своей красоте. Как еще могла я заработать?

— В итоге вы смогли избавиться от Ставроса, не так ли? Забыли его?

— Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Мне надо знать, если я захочу решить по-другому.

— О нет, Эльза, ты уже сделала свой выбор. Возвращайся и возьми то, что хочешь.

— Почему вы такая жестокая и злая? — зарыдала Эльза.

— Я жестокая и злая? Я? О, Эльза, опомнись, ради бога. Ты только послушай, что несешь. Я говорила уже, что ты привыкла жить по-своему. И я уверена в этом. В красоте есть безрассудный эгоизм. Магда была такая же, ты тоже. Это смертельно, потому что дает слишком много силы. На время.

— Магда подурнела? Вы об этом знаете?

— Откуда я знаю?

— Могли узнать, кто-нибудь сказал, — усмехнулась Эльза.

— Как ни смешно, мне действительно сказали, несколько человек доложили. Она и вправду стала некрасивой и почти потеряла Ставроса. Появилась молодая женщина, которая работает у них, И Ставрос с ней довольно часто видится. — От этой мысли Вонни заулыбалась.

— Что за люди рассказывают вам эти истории?

— Дай-ка разберусь, что за люди… Возможно, те, кто считает, что я заслужила какую-то компенсацию за то, что потеряла все и стараюсь из последних сил вернуть себе уважение.

— Вам же нет дела до респектабельности, — фыркнула Эльза.

— Очень даже есть, уважение необходимо нам всем, чтобы ладить с собой и найти во всем какой-то смысл.

— Вы свободны духом, вам же нет дела до того, что думают люди, — настаивала Эльза.

— Мне есть дело до того, что я думаю о себе, О да, и, кстати… я смогла избавиться от Ставроса, хотя и думаю о нем иногда. Знаю, что теперь голова его седая. Но хотелось бы увидеть его на улице и посмотреть, сможет ли он говорить, как разговаривают нормальные люди. Но этого не случится.

— Хорошо, вернемся к моей ситуации, — деловито перебила ее Эльза. — Зачем мне возвращаться к Дитеру? Скажите мне просто и спокойно, без эмоций. Пожалуйста.

— Это не имеет значения, Эльза, — вздохнула Вонни. — Ты не собираешься прислушиваться к моим советам. Ты сделаешь так, как хочешь. Забудь, что я говорила.

И до города они шли молча.


— Ширли.

— Да, Томас?

— Энди рядом?

— Ты же не хочешь говорить с Энди?

— Нет, просто надеялся поговорить с сыном без атлета Энди, прыгающего вокруг с мячом и заманивающего ребенка на очередную тренировку.

— На скандал напрашиваешься, Томас?

— Нет, конечно нет, просто заявляю прямо, что хочу поговорить с ребенком. О'кей?

— Ну ладно, обожди. Позову его.

— И, пожалуйста, чтобы верзила Энди не маячил рядом.

— Ты, как обычно, трусишь. Энди всегда старается не мешать, когда ты звонишь, и лишь потом спрашивает Билла, как он поговорил с папой. Проблемы создаешь только ты.

— Ширли, пожалуйста, позови его. Это же международный звонок, — взмолился Томас.

— Чья же вина?

Он почти услышал, как она пожала плечами.

— Привет, папа.

— Билл, расскажи, что ты делал сегодня, — спросил он и едва слушал, пока мальчик рассказывал про семейные соревнования в университете. Они с Энди выиграли забег на трех ногах.

— Называется забег папа — сын? — с горечью уточнил Томас.

— Нет, папа, они теперь так не называют. Знаешь, сколько семей переделались?

— Переделались? — задохнулся Томас.

— Это наша учительница так говорит, когда многие разводятся и все такое.

Слово не было слишком плохим, но оно напомнило обо всей этой истории.

— Конечно, так как же они это называют теперь?

— Забег старших и младших.

— Отлично.

— Ты чем-то расстроен, папа?

— Ты теперь один, только мы с тобой?

— Да. Энди всегда уходит во двор, когда ты звонишь, а мама на кухне. Зачем тебе знать.

— Хотел сказать, что люблю тебя.

— Папа!

— Все нормально, просто сказал. Больше не буду. Сегодня купил тебе прекрасную книгу. Здесь, в этом местечке, есть книжный магазин. Истории и мифы Древней Греции, но написаны для современного читателя. Сам читал все утро. Ты знаешь какие-нибудь греческие мифы?

— Это про тех ребят, которые плавали за золотым руном, греческая история?

— Конечно, расскажи мне про них. — Томас остался доволен.

— Это про брата и сестру, которые катались на спине барана…

— Ты в школе об этом узнал?

— Да, папа, у нас новая учительница истории, и она все время заставляет нас много читать.

— Это отлично, Билл.

— Будет здорово, когда у меня в следующем году появится братик или сестренка.

Сердце его стало тяжелым, словно кусок свинца. Ширли была беременна снова, и, конечно же, у нее не хватило такта или смелости сказать ему. У них с Энди теперь будет семья, а она смолчала. Никогда прежде Томасу не было так одиноко. Но для Билла все двери его души должны быть открыты.

— Отличная новость, конечно. — Он процедил это сквозь зубы.

— Энди уже покрасил детскую для малыша. Я рассказал ему, как ты сделал такую же для меня, и даже книжные полки поставил еще до моего рождения.

У Томаса навернулись слезы, и он почувствовал, что настроение было испорчено.

— Ну что же, полагаю, Энди позаботится о новых полках для всяких тренажеров и спортивного инвентаря для бедного малыша. К черту книги.

Он услышал, как у Билла перехватило дыхание.

— Это несправедливо, папа.

— Жизнь несправедливая штука, Билл, — выпалил Томас и бросил трубку.


— Расскажите мне все, — предложила Вонни, увидев лицо Томаса спустя пару часов.

Томас застыл в кресле. Просидел так весь день.

— Ну же, Томас, снова все испортили со своим малышом, не так ли?

— Я удалился, чтобы дать ему время и место, сделал все, что мог. А что бы сделали вы?

— Вернулась бы к нему, заявила бы права на свою территорию, была бы с ним рядом.

— Ширли беременна, — равнодушно бросил Томас.

— Теперь, когда мать беременна, вы будете нужны ему еще больше. Но нет, вам надо быть благородным, недосягаемым и разбить сердце сына, давая место и время, которые ему не нужны.

— Вонни, вы единственная из всех знаете, как трудно вести себя правильно с ребенком. У вас жизнь ушла на сожаления по этому поводу. Вы должны понять.

— Знаете, я ненавижу выражение «единственная из всех должна знать то или это». Почему я, из всех людей, должна что-либо знать?

— Потому что у вас отобрали ребенка, вам знакома эта боль, другие только догадываются.

— На таких, как вы, у меня не хватает терпения, Томас. Совсем не хватает. Я знаю, что из другого поколения, сын мой почти вашего возраста, но я никогда так не жалела себя, как вы. Тем более что решение проблемы в ваших собственных руках. Вы любите этого мальчика, и вы единственный, кто создает пропасть между вами.

— Вы не понимаете. Я в творческом отпуске.

— Они не ФБР, чтобы следить за вами, если вы вернетесь домой к собственному сыну.

— Неужели все так просто, — вздохнул он.

Вонни направилась к двери, словно хотела уйти.

— Ваша спальня там, Вонни. — Он кивнул в сторону свободной комнаты.

— Хочу спать с курами, — отрезала Вонни. — Они очень успокаивают, просто кудахчут и копошатся и не усложняют жизнь понапрасну.

Она ушла.


Фиона разговаривала о работе с господином Лефтидисом, управляющим гостиницей в Анна-Бич.

— Я могла бы присматривать за детьми ваших постояльцев, я квалифицированная медсестра, понимаете, со мной дети будут под надежным присмотром.

— Вы не говорите по-гречески, — возражал управляющий.

— Нет, но большинство посетителей говорят по-английски, даже шведы и немцы.

Она заметила, как Вонни шла через фойе, осматривая полки сувенирных ларьков гостиницы.

— Вонни скажет за меня, — обрадовалась Фиона. — Она подтвердит, что на меня можно положиться. Вонни! — позвала она. — Скажите господину Лефтидису, что из меня выйдет хороший работник.

— В качестве кого? — резко спросила Вонни.

— Мне же надо где-то жить, когда Эльза уедет. Я просила господина Лефтидиса разрешить мне работать здесь за стол, кров и совсем ничтожную плату. — Фиона умоляюще взглянула на женщину.

— Зачем тебе работа… разве ты не уезжаешь домой? — не сдавалась Вонни.

— Нет, вы же знаете, я не могу уехать, пока Шейн не вернется.

— Шейн не вернется никогда.

— Это неправда. Он обязательно вернется. Пожалуйста, скажите господину Лефтидису, что я надежная.

— Ты не надежная, Фиона, ты себя обманываешь, думая, что этот парень приедет к тебе!

Господин Лефтидис смотрел то на одну, то на другую, словно они играли в теннис, и решил, что с него довольно. Он пожал плечами и ушел.

— Вонни, зачем вы это делаете? — В глазах Фионы заблестели слезы обиды.

— Фиона, ты глупо выглядишь. Все тебе сочувствовали и жалели после выкидыша и всего прочего. Но теперь ты должна собраться с мыслями. Ты должна понять, что для тебя здесь нет будущего, нечего тебе сидеть и глупо поджидать того, кто не собирается к тебе возвращаться. Уезжай в Дублин и возьми судьбу в свои руки.

— Вы такая жестокая и холодная. Я думала, вы мне друг, — хрипло произнесла Фиона.

— Я твой самый лучший друг, если бы у тебя хватило ума это понять. Почему друг должен помогать тебе устроиться там, где нет работы, и продлить твои мучения? Что ты можешь сама по себе?

— Я не буду сама по себе. У меня есть друзья, Эльза, Томас, Дэвид.

— Они все уезжают. Запомни мои слова, ты останешься одна.

— Какое имеет значение, что я сама по себе? Шейн приедет ко мне, несмотря на то, что вы о нем думаете. Теперь мне надо искать работу где-то еще, и жилье тоже. — Она отвернулась, чтобы не показать, что плачет.


— Вонни понравится «Утреннее сияние»? — Андреас частенько заглядывал в сувенирную лавку и угощал ее трехцветным мороженым на стальном блюдце из деликатесной Янни через дорогу.

— Нет, хочу бутылочку водки и льда побольше, — сказала она.

Андреас был потрясен. Вонни никогда не шутила по поводу своего алкоголизма и запойного прошлого.

— Какие-то проблемы? — спросил он.

— Да есть немного. Пришлось поцапаться с каждым из этих заморских детишек.

— Мне казалось, что они тебе нравятся, они все к тебе очень привязаны. — Андреас чрезвычайно удивился.

— Не знаю, в чем дело, Андреас, но ничто не в радость мне эти дни. Все, что они говорят, меня раздражает.

— На тебя не похоже. Ты всегда такая спокойная, все стараешься сгладить…

— Не теперь — нет, я не такая, Андреас. Кажется, что я все взбаламутила. Думаю, это из-за трагедии на море и напрасных жертв. Все теперь кажется бессмысленным. Не вижу смысла ни в чем. — Она бродила по своему маленькому магазину.

— В твоей жизни много смысла, — заверил он.

— Разве? Неужели что-то есть? Сегодня я ничего не вижу. Думаю, я глупая женщина, застрявшая здесь, вдали от дома, пока не умру.

— Вонни, мы все тут застряли до конца своих дней, — удивился Андреас.

— Нет, ты не понимаешь, во всем какая-то бессмыслица. Так я чувствовала себя много лет тому назад, и тогда я забиралась на самый верх города и пила до бесчувствия. Не дай мне скатиться по этой дорожке снова, Андреас, мой дорогой друг.

Он взял ее руки в свои.

— Конечно, не дам. Ты так боролась за то, чтобы выбраться из этой пропасти, никто не позволит тебе свалиться туда снова.

— Но какая у меня бестолковая жизнь… людям пришлось ходить за мной, присматривать. Думаю, рассказав этим юнцам свое прошлое в эти два дня, я поняла, какая была глупая, какая эгоистка. Поэтому и напиться снова захотелось, чтобы забыться.

— Ты обычно забываешь о своих проблемах, помогая людям, это тебя спасает, именно поэтому они все тебя так любят.

— Возможно, но на меня это уже не действует. Больше не хочется помогать, только забыться, и все. Да и люди меня больше не любят. Уверена, все теперь от меня за сотни километров.

У Андреаса вдруг возникла идея.

— Вонни, мне нужна твоя помощь, у меня совсем плохие руки, не могла бы ты помочь мне приготовить долму? Пальцы не сгибаются, не получается навертеть все эти листья. Пожалуйста, запри свой магазин и пойдем ко мне в таверну. Сделай одолжение, ладно?

— И, конечно, у тебя будет полно кофе и мороженого, чтобы отвлечь меня от зеленого змия. — Она слабо улыбнулась ему.

— Конечно. Именно это я и задумал, — подтвердил Андреас, и они вышли из дома вместе.

Томас бегом спустился по выбеленной наружной лестнице, но их он, вероятнее всего, не заметил, потому что пробежал мимо, даже не поздоровавшись.


В полдень они снова сидели в ресторанчике в гавани и обсуждали Вонни.

— Не понимаю, чего она напала на меня, потому что, если честно, с Шейном у многих натянутые отношения, — начала Фиона. — Но почему вы все тоже? Не понимаю.

На минуту они задумались.

— Со мной все понятно, — сказала Эльза. — Я для нее стерва, которая шантажом заставила бедного, невинного молодого человека жениться на себе.

— И он действительно сделал вам предложение? — спросил Томас.

— Да, но все не так просто. Почему Вонни напустилась на вас? — сменила тему Эльза.

Томас задумчиво почесал в затылке.

— Если честно, не знаю, что ее раздражает во мне так сильно. Но она не перестает говорить о том, что у меня был выбор в ситуации с моим сыном, а у нее нет. Хотелось сказать, что я, по крайней мере, не сошел с ума и не спился, как она. Но обижать ее я не собирался, просто хотелось согласиться, что старался сохранить уважение и делать все правильно.

Дэвид попытался заступиться за Вонни:

— Вы не можете не замечать, почему она вам завидует. Если бы у нее была возможность хотя бы приблизиться к своему сыну, она бы не задумываясь была с ним. Она знает, что целиком виновата в случившемся… Именно поэтому она такая злая.

— Ты слишком добрый, Дэвид. В конце концов, к тебе она так же беспощадна, как ко всем, — сказала Фиона.

— Да, но понимаете, она не знает, что за люди мои родители. Я читал и перечитывал это письмо и не нашел даже намека, что папа болен…

— Но, Дэвид, почему именно она обозлилась на тебя? — спросила Эльза.

— Потому что я сказал, какой Андреас замечательный человек и какой эгоист его сын, который не помогает ему. Она возразила, что я возвысил Андреаса на какой-то пьедестал и многие сказали бы, что я такой же, как Адонис, потому что сбежал, вместо того чтобы помочь своему отцу. Но, конечно, все совершенно иначе. — Он оглядел всех за столом и увидел по их лицам, что сам мало чем отличается от Адониса. — Я должен идти на урок вождения с Марией, — сказал он несколько сурово и ушел в дом, где молодая вдова в черном поджидала его на пороге.

Дэвид уже мог немного говорить на плохом греческом с Марией, кое-как, но все же понимая, что она сожалеет по поводу его отъезда. Вонни сказала ей, что его отец в Англии болен.

— Нет! — воскликнул Дэвид. — Он здоров! Очень здоров!

— Вонни говорила, что вы звонили домой, — сказала Мария.

Объяснить ситуацию людям, не понимавшим английский, было достаточно сложно, а Марии просто невозможно.

— Я не звонил домой, — запинаясь, произнес Дэвид по-гречески.

— Яти? — спросила она. По-гречески это означало «почему».

Ответа у Дэвида не было.


Вонни молча заворачивала в виноградные листья кедровые орешки с рисом.

Андреас посмотрел на нее из-под своих густых бровей. Она не напрасно тревожилась. Состояние у нее было такое же, как во времена, когда она начала спиваться много лет назад.

Он подумал, не станет ли она снова искать встречи с его сестрой Кристиной. Они с Вонни были хорошими подругами и очень друг друга поддерживали. Но тогда он шагу не сделает, не посоветовавшись с Вонни.

Лицо у нее было в морщинах, как прежде, но теперь добавилась сильная тревога. Она хмурилась и кусала губы.

Они сидели на открытой террасе с видом на город. Дважды она вставала и уходила на кухню. Он незаметно наблюдал за ней. Один раз она потянулась к полке с бренди и оливковым маслом.

Но взять с полки не посмела.

Второй раз она просто вышла в кухню и посмотрела в ту сторону. Но ничего не взяла. Дыхание у нее участилось, словно она бежала.

— Вонни, чем тебе помочь? Скажи, — взмолился он.

— За всю жизнь я не сделала ничего стоящего, Андреас. Что же кто-то может сделать для меня? Хоть что-нибудь?

— Ты всегда была хорошим другом моей сестре, моим другом, всех в Агия-Анне. Это чего-то стоит, не так ли?

— Не совсем. Мне не надо жалости, терпеть этого не могу, просто не вижу в прошлом ничего путного, ни в настоящем, ни в будущем. — Голос у нее стал совсем обреченным.

— Ну, тогда лучше всего открыть бутылку бренди, — сказал Андреас.

— Бренди?

— Бренди «Метакса». Там, на полке, ты все утро искала. Бери, пей, тогда никто не будет гадать, когда ты снова начнешь.

— Почему ты так говоришь?

— Потому, что это опасный путь. Можешь забросить работу, дисциплину и в одночасье перечеркнуть все годы. Потому что ты найдешь свое забвение, которого так хочешь, и, возможно, очень скоро, потому что сильно отвыкла.

— И ты, мой друг, будешь глядеть, как я спиваюсь?

— Если ты очень этого хочешь, то делай лучше здесь, подальше от глаз людских в Агия-Анне, — философски промолвил он.

— Не хочу, — жалобно произнесла она.

— Да, я это знаю. Но если ты ничего не видишь в прошлом, настоящем или будущем, то тебе лучше напиться.

— А ты видишь какой-нибудь смысл хоть в чем-то? — спросила она.

— В иные дни труднее, чем в другие, — ответил он. — Вонни, у тебя везде добрые друзья.

— Нет, я с ними со всеми постоянно ссорюсь.

— О ком ты думаешь?

— Об этой глупенькой Фионе. Сказала ей, что ее парень не вернется. Она расплакалась. Но я-то знаю, где он, а она не знает.

— Тише, тише, сама-то не расстраивайся.

— Я не имела права так поступать, Андреас. Я не Господь Бог.

— Ты сделала это в ее же интересах, — успокоил он.

— Я должна ей сказать, где он, — вдруг встрепенулась Вонни.

— Сомневаюсь, что это мудро.

— Можно воспользоваться твоим телефоном, Андреас?

— Пожалуйста…

Она набрала номер и заговорила с Фионой:

— Звоню, чтобы сказать, что не имела права кричать на тебя сегодня. Я очень сожалею, очень.

Андреас ушел, чтобы не мешать ей. Он знал, как трудно Вонни признаться в собственной неправоте.

В номере Эльзы Фиона глядела на трубку телефона в полном недоумении. Она ожидала всего, но только не этого. Она не знала, что сказать.

— Все нормально, Вонни, — неуверенно пробормотала она.

— Ничего хорошего тут нет. Он молчит потому, что он в тюрьме в Афинах.

— Шейн в тюрьме! О господи, за что?

— Что-то связанное с наркотиками.

— Неудивительно, что от него никаких вестей. Бедный Шейн… Неужели они не позволили ему связаться со мной, чтобы сообщить?

— Он пытался с тобой связаться в итоге, но лишь для того, чтобы ты внесла за него залог, и мы сказали…

— Ну конечно, я внесу залог. Почему мне никто не сообщил?

— Потому, что мы решили, что без него тебе будет лучше, — запинаясь, произнесла Вонни.

Фиона рассвирепела:

— «Мы решили». Кто это «мы»?

— Йоргис и я, но в основном я, — призналась Вонни.

— Да как вы посмели, Вонни? Как смеете вы вмешиваться в мою жизнь? Теперь он думает, что я не потрудилась связаться с ним. И все из-за вас.

— Именно поэтому я звоню теперь, — оправдывалась Вонни. — Я отвезу тебя к нему.

— Что?

— Я в долгу перед тобой. Поедем вместе на пароме в Афины утром, отведу в тюрьму и выясню, что происходит.

— Зачем вы это делаете? — засомневалась Фиона.

— Возможно, потому, что поняла наконец, что это твоя жизнь, — сказала Вонни. — Встретимся в гавани на восьмичасовом пароме завтра утром. — И она вернулась и села рядом с Андреасом.

— Сработало? — спросил он.

— Не знаю, завтра будет ясно. Но чувствую себя как-то увереннее. Ты сказал, что в иные дни труднее, чем в другие. Как у тебя дела сегодня?

— Не особенно. Написал Адонису в Чикаго, и он уже должен получить письмо. Но он молчит. Написать было трудно, а еще труднее остаться без ответа. Но думаю, не стоит сдаваться, Вонни. У Маноса и остальных на катере шансов не было никаких, поэтому я намерен идти до конца.

— Ты написал Адонису? — У нее радостно заблестели глаза.

— Да, никто не знает, кроме тебя и Йоргиса.

— Как я рада, какой ты умница, что сделал это. Он обязательно отзовется. Верь мне.

— Почему я должен тебе верить? Если серьезно, так ты сама ни во что не веришь. Почему тебе все должны верить?

— Я знаю, он позвонит. У тебя включен автоответчик? Ты вечно забываешь это сделать. Адонис вернется, уверена, вернется. Допустим, он скоро приедет, его комната готова?

— Там все как было при нем, — пожал плечами Андреас.

— Но там надо покрасить. Прибраться для него.

— Может быть, он никогда не вернется, мы лишь продлим мое разочарование.

— Не надо предаваться унынию, это страшный грех. Давай сделаем это сегодня. Я закончила твою долму. Убери ее в холодильник и найди краску. У тебя есть кисти?

— Да, в сарае в углу двора… Они, возможно, немного засохли. Гляну, где у меня растворитель.

— Да, но следи за мной, один неверный шаг, и я снова окажусь на скользкой дорожке.

Он с удивлением посмотрел на нее. Она действительно сделала решительный шаг в жизни. Лицо ее снова светилось жизнью и оптимизмом. Ради этого можно было и комнату покрасить, лишь бы она не сорвалась.

Даже если сын не вернется, дело было стоящее.

Загрузка...