Ночной маршрут

Singles collection

Когда у Рысека умер отец, все приняли это близко к сердцу, во всяком случае: Зося, секретарша директора; Томек, корректор; рекламщики Алек и Януш; и даже наша начальница, которую все звали Шефиня, ибо она сама так пожелала. Мы опубликовали некролог, приготовили к похоронам огромный венок от Фирмы, словом — пытались продемонстрировать коллеге, что его переживания нам не безразличны. И не только потому, что важнейшей составляющей имиджа нашей фирмы являлись неформальные связи между сотрудниками, для чего организовывались корпоративные вечеринки и свято соблюдалась традиция называть друг друга только по имени, — правда, за исключением новой начальницы отдела, но и та вскоре самолично придумала себе ласковое прозвище (как-никак она была здесь главной). В данном случае причина лежала глубже — многие из нас выросли на передачах одного старого музыкального редактора, который до конца восьмидесятых вел по воскресеньям свою знаменитую вечернюю программу, где крутил разные пластинки с хитами. Когда Рысек пришел к нам работать, мы сразу обратили внимание на его фамилию и при первом же удобном случае выяснили, что это не случайное совпадение. Его рассказ об отцовской коллекции синглов, которые мы так любили слушать и которые стояли у него дома на двух допотопных стеллажах в большой комнате, произвел на нас впечатление. С этого момента мы признали Рысека своим, хотя очень быстро поняли, что на самом деле упоминаний об отце он не любит. В комнате у дизайнеров даже произошел спор на эту тему — конечно, в его отсутствие. Одни говорили: кому понравится, что тебя воспринимают исключительно как сына своего отца, другие утверждали, что бывший ведущий музыкальной программы, уйдя в новом тысячелетии на пенсию, стал невыносим, и наконец, третьи считали, что пролить свет на сложное отношение Рысека к нашим славословиям в адрес передач двадцатилетней давности могли бы более точные сведения о его матери, которая, если верить пересудам, в 1982 году покончила жизнь самоубийством.

Сам я был сторонником последней версии. Мы жили с Рысеком рядом и не раз, желая как следует выпить на корпоративной вечеринке, оставляли служебные машины около дома или на служебной стоянке и вместе возвращались домой на такси. Меня поражало, что сослуживец, независимо от количества выпитого, ни разу не заговорил о матери, а когда я в самом начале нашего знакомства задал о ней совершенно невинный вопрос, замолчал и вышел у своего дома, даже не попрощавшись. Тогда я простодушно подумал, что ему стало нехорошо (после организованного и спонсированного нашим клиентом конкурса, кто больше выпьет пива, мы неосмотрительно перешли на виски) или — уже не простодушно, а язвительно — что таким образом он увернулся от платы за такси. Но назавтра он принялся настойчиво допытываться, сколько мне задолжал, и второе предположение отпало; а позже — в процессе обсуждения с дизайнерами — ситуация уже совершенно прояснилась, и я пришел к убеждению, что Рысек таит в душе обиду на отца, который во время траура пускал в эфир танцевальную музыку.

Так или иначе, но смерть отца, с которым они жили вдвоем много лет, должна была его потрясти, раз уж потрясла нас, — целую неделю до похорон мы выполняли его служебные обязанности, а Зося с согласия Шефини даже обзвонила похоронные бюро, чтобы убедиться, что с Рысека не взяли лишнего. Однако, когда наутро после похорон он не появился на работе, поначалу все почувствовали легкое раздражение (мы как раз боролись за контракт на проведение рекламной кампании универсального чистящего порошка, и дел было невпроворот) — этим, наверное, можно объяснить, что только в четверг к середине дня мы забеспокоились всерьез. Оказалось, что Зося уже много раз оставляла ему сообщения на автоответчике сотового, что телефон в квартире не отвечает, и вообще по-хорошему следовало бы поехать к нему и все выяснить на месте. Выбор пал на меня, поскольку Шефиня знала о наших с ним совместных возвращениях: сложилось впечатление, будто мы близкие друзья, что было не совсем так. Отнекиваться было неудобно, впрочем, под это дело она отпустила меня с работы на два часа раньше — значит в самом деле волновалась.

Делать нечего, я сел в машину и поехал. Имея опыт участия в переговорах, я по дороге представлял себе разные сценарии развития событий; наиболее правдоподобный вариант — дверь закрыта наглухо, никто не отвечает — меня напрягал, ибо не оставлял другого выбора, кроме как просто уйти, пожав плечами, или, рискуя показаться паникером, позвонить в полицию. Я включил радио, чтобы хоть немного отвлечься, но там как назло шла передача-воспоминание, и воспроизведенный в эфире со старых магнитофонных лент голос Рыськиного отца окончательно испортил мне настроение.

Начался дождь, зловеще рокотал гром, «дворники» на лобовом стекле едва успевали смахивать воду, капли дождя громко колотили по крыше. Для парковки около дома не нашлось места, там раскорячился, перегородив своей грязно-оранжевой тушей половину мостовой, какой-то мусоровоз, а может, поливальная машина. Ища, где остановиться, я чуть не сбил старушку, которой взбрело в голову неожиданно выйти из-за стоящих автомобилей. Я уже отъезжал, а она все еще продолжала меня честить: за неосторожную езду, за дождь, за плохих внуков, и синий платочек все плотнее облеплял ее седые космы. Наконец я свернул в боковую улочку и выключил мотор. Хорошо, что зонт у меня всегда с собой: отсюда до перехода было добрых двести метров, а ливень только усиливался. Сделав два глубоких вдоха, словно собираясь войти в холодную воду — по сути, так оно и было, — я выскочил из уютного салона машины в отвратительно мокрый мир. Тротуар представлял собой одну огромную лужу; сделав пару шагов, я почувствовал, что штанины стремительно впитывают воду, набухают и холодят ноги; ботинки, конечно, сразу промокли. Чертыхаясь, я добежал до подъезда. Толкнул дверь — домофон, к счастью, не работал. Я не стал вызывать лифт и помчался на третий этаж, словно хотел убежать от холода, который подбирался уже к бедрам.

На мой второй звонок Рысек открыл дверь, а я стоял и не знал, с чего начать. Но он, не дожидаясь моих слов, пошел обратно в глубь квартиры, на ходу бросив: Молодец, что пришел. Я направился за ним. В квартире стояла какая-то кислая вонь, словно здесь не проветривали месяцами, годами. Мебель по моде шестидесятых, с оббитыми углами, коврик в коридоре — настолько грязный, что невозможно различить узор, — все это совершенно не совпадало с моими представлениями о жилище перспективного руководителя проектов.

На кухонном столе стояло не менее десяти стаканов с недопитым чаем — похоже, Рысек решил не тратить времени на мытье посуды; дверцы буфета, впрочем, были полуоткрыты. Мы вошли в большую комнату, и под ногами у меня что-то захрустело. Осторожно, крикнул Рысек.

Казалось, по комнате пронесся ураган или там поработала команда на редкость зловредных агентов безопасности. Через всю столешницу шла глубокая, похожая на рану, безобразная царапина, ребро криво прислоненного к стене стеллажа потрескалось и облупилось, как от удара. На диване валялись разбитые полки, а пол был устлан сотнями маленьких черных пластинок, поцарапанных, раздавленных, в конвертах и без. В воздухе так сильно пахло ацетоном, что аж першило в горле, а на глаза наворачивались слезы.

— Может, поможешь, мне одному не управиться, — сказал Рысек и тяжело опустился на стул.

Я присел на корточки, по-дурацки опершись на зонт, как на трость, — от волнения я забыл оставить его в прихожей. Что случилось, в чем дело? Почему не появляешься на работе? — промямлил я. Отец меня убьет, буркнул он. Я решил прибраться, у этого стеллажа сзади горизонтальная планка, я хотел стереть с нее пыль, всунул руку между стеллажом и стенкой, и все грохнулось. Черт, пусть бы вон тот, там более новые пластинки, а здесь самая старая часть коллекции. Старые пластинки — это тебе не винил, все поразбивались. Нужно их склеить до его прихода. Слушать уже нельзя будет, но он и не станет, граммофон — тоже антиквариат, — главное, чтобы он ничего не заметил. Вот сижу здесь как дурак и складываю, видишь, он взял переломленный пополам черный диск и попытался сложить обе половинки. Знаешь, сколько на это уходит времени? Да еще следы остаются, он показал мне на пластинку, поставленную сушиться — вся ее поверхность была заляпана отпечатками пальцев. Давай вдвоем, а? Быстрее пойдет. Отец уже старый, не хочу его расстраивать. Он любит повторять, что время черной пластинки еще вернется.

Что я мог ему ответить? Я посмотрел в окно, там по-прежнему лило как из ведра, да и Шефиня на сегодня меня отпустила. Я взял со стола бутылочку с клеем, от нее пахло, как от Зоськиной жидкости для снятия лака, которую она хранила в я шике стола. Я отложил зонт, сел рядом с Рысеком и сказал:

— Давай