Ночной поезд

Глава 9

Ян Шукальский прибыл в больницу в шесть часов утра. Он решил отложить текущую работу и проверить, что происходит в инкубаторе лаборатории. Ян включил лампы дневного света, затем подошел к инкубатору, открыл дверцу и вытащил пробирку с культурой бактерий. Он поднес ее к свету, содержимое было совсем мутным. «Хорошо, – не без удовольствия подумал доктор. – Все же наблюдается рост бактерий. А теперь будем надеяться, что старик все-таки не страдал хроническим простатитом».

Он осторожно вытащил пробку, понюхал содержимое и чуть улыбнулся, почувствовав слабый запах аммиака, являющегося продуктом разложения метаболизма протеуса.

Ян вернул пробирку в инкубатор, убрал чашку Петри, содержавшую питательную среду из студня водорослей, поднял крышку и осмотрел поверхность ровной, похожей на желатин среды. Несколько небольших колоний бактерий росли на той полосе, куда их днем раньше засеяли. Эти колонии напоминали маленькие светлые бусинки, наполовину погрузившиеся в карамельного цвета сверкающую поверхность студня из водорослей. Сначала ему пришла в голову мысль, что все эти колонии похожи на кишечную палочку или стафилококк. Подняв чашку к свету и наклоняя ее вперед и назад, он пытался рассмотреть отражение света на поверхности чашки.

За небольшими исключениями все колонии были похожи друг на друга. Вполне возможно, что почти вся культура представляла собой протеус. Оболочки не появилось, и если культура представляет протеус, то это неспособный к самопроизвольному движению штамм. А Х-19 был как раз неподвижным штаммом. Доктор поставил чашку в инкубатор.

Несколько минут спустя Ян вернулся в свой кабинет и застал ожидавшего его Ганса Кеплера.

– Доброе утро, – сказал Шукальский. Он провел рукой над батареей отопления и не почувствовал тепла.

Кеплер стоял у окна в свитере рыбака, толстой шерстяной куртке, темных брюках и вертел в руках вязаный колпак с помпоном. Он резко обернулся и спросил:

– Доктор, вы сможете мне помочь?

Шукальский немного помедлил и сел. Он заметил, что в бледном утреннем свете и без униформы Ганс Кеплер кажется таким беззащитным.

– Пожалуйста, садитесь, герр ротен… – он осекся и откашлялся, – пан Кеплер. Да, я постараюсь помочь вам.

Молодой человек уставился на врача.

– Пожалуйста, садитесь, – повторил Шукальский. – Так вот, должен сказать вам прямо, что никаких гарантий нет. И, что еще важнее, я должен еще раз подчеркнуть, что надо соблюдать полную секретность. То, что я предприму, в высшей степени рискованно для нас обоих. Одно слово об этом, и…

– Я никому не скажу, клянусь.

– Кто из ваших родных живет здесь, в Зофии?

– Я остановился у бабушки.

– Она не должна об этом знать.

– Я понял.

– Итак, пан Кеплер, вот что я предлагаю. Я отправлю рапорт в немецкое учреждение общественного здравоохранения, в котором будет говориться, что вы очень больны и что эта болезнь, возможно, тиф.

– Тиф! Но как можно…

– Я введу вам вакцину, влияющую на иммунную систему таким образом, что через семь дней в крови обнаружится фактор, который покажет ложный положительный результат, то есть тиф. Анализ вашей крови проведут в немецкой лаборатории. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Думаю, что да, доктор. Но как удастся их одурачить? Разве они не могут проверить как раз ту вакцину, которую вы собираетесь мне ввести?

Ян Шукальский покачал головой и достал из кармана пачку сигарет. Предложив одну Кеплеру, он зажег спичку и сказал:

– У меня есть основания полагать, что я единственный, кто знает, как можно устроить такой ложный положительный результат. Вакцина, о которой я говорил, является моим собственным изобретением.

– Понимаю…

– Но эта вакцина не испытывалась на человеке, и я точно не знаю, что случится, когда это произойдет. Вакцина, которую я сам должен приготовить, очень похожа на ту, какую используют для предотвращения брюшного тифа, только в ней другой штамм бактерий. Я опробовал ее на животных, но очень маленьких, таких, как морские свинки, но я ни разу не вводил вакцину крупному животному. Так вот, самое меньшее зло может заключаться в том, что вакцина не окажет желаемого действия, а самое большое зло – в том, что может возникнуть какой-нибудь тип аллергии и вы умрете после инъекции.

– Понимаю… – снова пробормотал Кеплер, и его лицо застыло в раздумье. – Если я правильно понимаю, доктор, то мне нечего терять. Если ничего не получится, тогда я вернусь к тому, с чего начал. Если я умру от вакцины, тогда… – Он пожал плечами. – Тогда я избавлюсь от лишних хлопот. Когда мы сможем приступить?

– Вакцину еще надо приготовить. Надеюсь получить ее через шесть дней. На сколько дней у вас увольнение? Две недели? Тогда у нас есть время. Приходите через четыре дня, и я дам вам знать, как у меня продвигаются дела.

Кеплер надел шерстяной вязаный колпак на голову, пожал руку Шукальского и твердым голосом произнес:

– Доктор, не знаю, как вас благодарить.

Голова Кеплера была так занята своими мыслями, что он почти не обратил внимания на юную девушку, которая прошла мимо него по обледенелым ступенькам, ведущим к входу в больницу. Он тут же остановился и обернулся.

– Привет! – сказал он.

Анна Крашиньская оглянулась и, увидев, что он машет рукой, вернулась, спустилась вниз и оказалась рядом с ним. Ее хорошенькое крестьянское личико озадаченно нахмурилось. Затем она узнала его и тут же просветлела.

– Да это же вы!

Кеплер широко улыбнулся девушке, любуясь ее милым лицом, мягкими рыжими волосами, которые ниспадали ей на плечи и завивались на кончиках. Он всюду узнал бы ее, эти большие карие глаза и тонкие изогнутые брови. Она была на голову ниже его.

– Разве вы не узнали меня?

– Без униформы не узнала, – нерешительно сказала Анна, пытаясь улыбнуться. – В самом деле я рада, что столкнулась с вами. Хотелось поблагодарить вас за шоколад и колбасу, которые вы предложили мне в поезде. Для моей семьи это было настоящее угощение. Боюсь, что рождественский ужин без этого вышел бы совсем пресным.

– Я счастлив, что смог порадовать вас, – Кеплер продолжал улыбаться ей, чувствуя себя гораздо свободнее, чем раньше. – Не хотите ли сегодня вечером поужинать вместе со мной? – выпалил он. – Дома у моей бабушки?

– О… – Она отступила на шаг. – Я думаю, что…

– Пожалуйста, забудьте о том, что я солдат рейха. Знаю, это нелегко, но я в увольнении и сейчас всего лишь простой гражданин Зофии. Как-никак я здесь родился.

– Обычно я всю неделю ужинаю в больнице.

– Соглашайтесь. Я встречу вас после работы. В котором часу?

– Правда, я не знаю…

– В котором часу? – спросил он более мягким голосом.

– В восемь часов.

– Значит, на этих же ступенях.

– Хорошо, – согласилась она, наклонив голову. – Думаю, мы все-таки старые друзья.

– За старую дружбу, – сказал он, приподнимая свой колпак, будто произнося тост. – До вечера. Пока.

Мария Душиньская прибыла в больницу чуть позже и нашла Шукальского в его кабинете. Он облокотился о стол и сложил пальцы так, что они напоминали шпиль церкви.

– Входя в больницу, я видела, как вышел этот немецкий парень, – сказала она. – Наверное, вы ему все объяснили.

– Да, и еще рассказал о возможных последствиях. Похоже, он воспринял все очень правильно. Если учесть, на что он идет и какое наказание его подстерегает в гестапо, думаю, он все отлично понимает. Наверно, Ганс Кеплер сильный духом человек.

– Но вам он не нравится.

Шукальский удивленно посмотрел на свою ассистентку, пораженный тем, что она сделала столь точное наблюдение.

– Нет, не нравится. Разве это заметно?

Она кивнула.

– Я удивилась бы, если бы он вам понравился. После всего того, в чем он замешан, мне он тоже не нравится. Но мы должны помочь ему.

– Мария, не поймите меня превратно. Я помогаю не Кеплеру. Я помогаю полякам, которых он мог бы убить, вернувшись в Освенцим. Пошли, время делать обход.

Оба врача завершили привычные больничные обязанности к десяти часам и пошли в лабораторию, где Леман Брюкнер корпел над утренними лабораторными образцами. Он пожелал им обоим доброго утра обычным сухим, безразличным голосом и продолжал работать с реактивами и пробирками.

Доктор Душиньская изучила агаровую пластинку в инкубаторе и сразу убедилась, что плотные круглые и полукруглые колонии на краю пластинки являются бациллами протеуса.

Взяв у нее пластинку, Шукальский зажег бунзеновскую горелку на лабораторном столе. Затем он достал новую агаровую пластинку из холодильника и положил ее на стол рядом с горелкой. Взяв тонкую проволочку для размазывания и нагрев ее крохотный круглый кончик до желтого цвета, он дал ему остыть, понимая, что любые остаточные бактерии на палочке теперь уничтожены. После этого Шукальский открыл чашку Петри с бактериями и осторожно коснулся палочкой того места, которое, как им с Марией казалось, было покрыто бациллами протеуса. Затем он провел по новой агаровой пластинке иглой для посева микроорганизмов. Удовлетворенный результатом, он закрыл чашку Петри и поставил ее в инкубатор.

– Наверно, появился очень важный пациент, раз вы оба здесь выполняете лабораторную работу?

Они оба взглянули на Лемана Брюкнера.

– Никакого важного пациента нет, Брюкнер, – беспечно откликнулся Шукальский, вдруг осознав, как неосторожно они поступили. – Просто научное любопытство. – Он включил улыбку. – Вы же знаете, что врачи за народ.

Худое лицо Брюкнера осталось бесстрастным, и он продолжил работу.

Повернувшись к лаборанту спиной, чтобы тот не видел, чем она занята, доктор Душиньская размазала образец бактерий по центру предметного стекла и провела его сквозь пламя бунзеновской горелки, чтобы сгустить их. Пока она работала, Шукальский подошел к Брюкнеру, взглянул на то, что делает лаборант, и некоторое время беседовал с ним о больном, анализами которого занимался Брюкнер.

Мария поместила предметное стекло под микроскоп. Она взглянула через окуляр, отрегулировала сначала осветительное зеркало и, наконец, фокус. Когда микробы отчетливо возникли в поле зрения, на ее лице появились признаки волнения.

– Доктор Шукальский, – сказала она, едва сдерживая волнение, – пожалуйста, вы не посмотрите на это?

– Да, конечно.

Когда он заглянул в окуляр и увидел красные, слегка изогнутые, похожие на стержни организмы, у него дрогнуло сердце.

– Они явно похожи на то, что мы ожидали, – пробормотал он.

Оба врача некоторое время приводили в порядок место, где работали, затем поместили образцы в инкубатор, распрощались с Брюкнером и покинули лабораторию. Оба пришли в кабинет Шукальского и не промолвили ни слова, пока за ними не закрылась дверь.

Ян откашлялся и сказал:

– Боюсь, мое любопытство взяло верх над здравым смыслом. Отныне нам придется вести себя предельно осмотрительно.

Мария кивнула, и в комнате наступила тишина, пока оба раздумывали над достигнутыми результатами. Шукальский догадался, что семена, которые в его сознании заронил отец Вайда, прорастали всю ночь и теперь захватили весь его мозг. И, как бы он ни старался избавиться от фантастической идеи, она лишь еще больше цеплялась за его сознание: «Эпидемия тифа».

– Ян, – Мария отошла от окна и посмотрела ему прямо в глаза, – мне в голову пришла идея.

– Да?

– С Кеплером у нас может получиться. Возможно, вполне возможно, что у вас получится убедить нацистов в том, что он заболел тифом. А немцы таковы, что не захотят иметь с ним ничего общего, если действительно поверят в это. И у меня возникла мысль…

– Продолжайте.

– Она возникла сегодня рано утром, пока я шла в больницу. Я подумала, как легко можно спасти Кеплера. А затем я спросила себя: «Нельзя ли других спасти таким же образом?»

Шукальский не мог скрыть своего изумления.

– Других!

– Понимаю, это звучит фантастично, но что если привить других жителей Зофии и получить из Варшавы подтверждение положительных результатов? Мы вполне можем устроить целую эпидемию.

– Мария…

– Ян, конечно, это сумасшедшая мысль, и я все утро раздумывала, стоит ли вас беспокоить. Только подумайте. Если вакцина сработает на Кеплере, тогда она может помочь и другим.

– Ради бога, Мария, как раз об этом я и думаю со вчерашнего вечера!

Он в равной степени испытывал и облегчение, и волнение. Облегчение от того, что Мария решила рассказать об этом, и волнение от того, что эта невероятная идея, облаченная в слова, вдруг показалась пугающе вероятной.

– Почему бы вакцине не сработать? – продолжил доктор. – Если мы получим достаточное количество положительных результатов, сто или триста – столько, сколько нам нужно, – немцы сами объявят этот край пораженной инфекцией зоной. Мария, а разве это не может отпугнуть их? – Жуткая картина Освенцима вспыхнула в его воображении. – Мария, вы же знаете, как привередливы немцы, как они избалованы и более цивилизованы, чем мы, поляки. Как раса они не подвергались тифу столь часто, как мы, поэтому врожденный иммунитет у них слабее. Так что если они заражаются этой болезнью, то переносят ее тяжелее, да и смертность выше.

Пока он говорил, Мария невольно обнаружила в Шукальском сторону, которая ей до сих пор была неведома. Этот человек оказался эмоциональным, он легко загорелся, воображая будущее.

– Вы сами знаете, что в данное время нацисты на русском фронте столкнулись почти с такой же ситуацией, что и Наполеон. Линии снабжения войск растянуты. Все живут скученно в бункерах. Солдаты ходят в грязной одежде, и, знаете, они, весьма вероятно, на Украине обзавелись вшами. При наличии грязи и вшей не хватает лишь микроба тифа, который, если они им заразятся, приведет к столь же ужасной эпидемии, как и та, что косила армию Наполеона. Из-за этого в вермахте до смерти боятся угрозы тифа. Мария, они не смогут выдержать эту болезнь.

Он обошел стол, явно сдерживая эмоции, и тихо сказал:

– Тиф для нас ужасная болезнь, но для немцев она равнозначна катастрофе. Если в каком-то районе будет объявлена эпидемия, там введут карантин, они начнут избегать его как огня.

Она уже хотела было сказать: «Я знаю», но не смогла произнести этих слов.

– Нацисты будут избегать нас, словно чумных, не в переносном, а в буквальном смысле, и те, кто находятся здесь, скорее всего, покинут эти места – по крайней мере большинство из них. Они перепугаются, особенно после того, как их лаборатории в Варшаве подтвердят предполагаемые выводы. Даже продовольствие они не захотят вывозить отсюда. Наши фермеры перестанут страдать от нацистского грабежа, доведшего их почти до голодного существования.

Оба напряженно глядели друг на друга, ее ледяные голубые глаза не отпускали взгляд его темных, неспокойных глаз. Это мгновение затянулось. Шукальский тихо сказал:

– Возможно, мы просто мечтаем. Несколько микробов на диапозитиве – и мы спасаем от нацистов весь город. Мы пока даже не знаем, удастся ли выработать вакцину или как она подействует на человека. К тому же говорить о тотальной эпидемии просто сумасшествие. На бумаге все может казаться правдоподобным, но в действительности… Как сделать так, чтобы жители всего города выглядели больными? И как сохранить это в тайне? Всем придется быть в курсе дела. А если немцы произведут осмотр, что они найдут, кроме обычных, здоровых… – Он тяжело вздохнул. – Похоже, я увлекся… этой…

– Необходимостью бороться за свою страну, – тихо сказала она.

– Мария, ваш друг Гартунг был прав. Мы все же должны сражаться так, как каждый из нас это умеет лучше всего. Мы ведем себя как овцы. Я хочу жить. И я хочу, чтобы моя жена и сын жили. Со времен оккупации я думал лишь о том, как уцелеть, даже если это означает жить так, как того хочется нацистам. Возможно, этого уже недостаточно.

Он приподнял рукав и взглянул на часы.

– Сейчас я схожу к отцу Вайде. Мы сможем встретиться в лаборатории сегодня вечером?

Ян пришел к священнику домой, и теперь оба брели по снегу к костелу, где Жаба, церковный смотритель, зажигал небольшой медник в ризнице. Жаба, не помнивший ни своей фамилии, ни даже возраста, был невзрачным, неуклюжим подобием своего имени. Говорившее на ломаном карпатском польском и разившее перегаром водки, это покинутое существо пятнадцать лет назад явилось к задней двери костела, опасаясь, что больше не переживет еще одну суровую зиму. Как раз в то время Пиотр Вайда нуждался в могильщике и взял этого уродливого человечка, над которым потешались дети, обеспечил его едой, несколькими злотыми и крышей под навесом в тени контрфорса костела. За истекшие пятнадцать лет старик Жаба платил священнику тем, что на каждом шагу проявлял собачью преданность и трудился за нескольких человек. От него до сих пор отдавало перегаром водки.

– Спасибо, Жаба, – сказал священник.

Он ждал, пока служитель выйдет из помещения, и только тогда обратился к врачу. Шукальский сел и жестом дал Пиотру знать, что он предпочел бы немного подождать, прежде чем начать разговор. Поэтому отец Вайда сказал:

– Мой друг, я предложил бы вам вина, но мальчики, прислуживающие в алтаре, снова прихватили его с собой. Если кто-то из нас забывает надежно запереть вино для причастия, эти чертенята в обличье ангелов обязательно стащат его. Я думаю, что они даже не успевают донести это вино до дома. Прошлым летом Жаба нашел пустую бутылку на тыквенном поле пани Ковальской.

Доктор вежливо посмеялся. Он эту историю уже слышал. Через несколько минут он поднялся, подошел к двери, ведущей к алтарю, и внимательно осмотрел церковь. Кругом царили холод и крайне угнетающая тишина.

– Мы должны соблюдать осторожность.

– На Жабу можно положиться.

– Нет, Пиотр, на этот раз речь идет совсем о другом. Я должен сообщить вам новость, и, поскольку вам сразу захочется отреагировать на нее, пожалуйста, наберитесь терпения и выслушайте меня до конца. Не забудьте, что пока это лишь идея.

При тусклом свете ризницы, среди дымки от медника, источавшего аромат священного ладана, Ян Шукальский кратко изложил свою идею о возможности расширить проведенный на Кеплере эксперимент и сделать все так, чтобы сложилось впечатление, будто вспыхнула эпидемия. Когда врач закончил, священник молча уставился на свои огромные руки, взгляд его затуманенных глаз был обращен внутрь, большая голова наклонилась чуть вперед. Через некоторое время он заговорил:

– Это очень опасно, Ян.

– Я знаю.

– И вы все же хотите попытаться?

– Пока не знаю. Все зависит от того, к каким результатам приведет эксперимент на Кеплере. Я пришел сюда лишь потому, что мне хочется кое-что узнать от вас. Я должен это знать еще до того, как приступлю к изучению нашего фантастического плана.

– И что именно?

– Вы поможете нам?

– Ах, Ян… – Отец Вайда решительно уперся руками в колени и встал во весь свой могучий рост. – Ян, я не могу. Это слишком… слишком…

– Что, Пиотр?

– У вас из этого ничего не получится.

– Я не утверждаю, что получится. Сейчас, Пиотр, я хочу знать лишь одно: вы поможете нам?

Священник запустил руки глубоко в карманы длинной черной рясы. Шукальский видел, как его широкие плечи от нерешительности то поднимаются, то опускаются, и слышал его учащенное дыхание.

– Пиотр, вы не хуже меня знаете, что грядет. Калеки, священники, цыгане и все недочеловеки. А что ждет моего маленького Алекса? «Lebensborn», если нам повезет! А мою добрую жену? Газовые камеры Освенцима? А этих ваших озорных мальчишек, прислуживающих в алтаре? Как с ними позабавятся гестаповцы? А несчастный Жаба? Вчера вечером, Пиотр, я говорил вам, что семье Вилков повезло, ибо болезнь отпугнет от них нацистов. Лучше болеть тифом, чем терпеть пытки, свидетелем которых стал Кеплер, или разделить судьбу того цыгана! Если мой эксперимент на Кеплере удастся, то он может получиться и на другом человеке. На многих других. До тех пор, пока не сумеем убедить нацистов в том, что мы тоже заражены тифом, и они отстанут от нас!

Шукальский сделал шаг к священнику.

– Пиотр, – осторожно начал он, – сейчас у нас с Марией в лаборатории больницы выделяется эта бактерия, и вечером мы собираемся подготовить эту культуру.

– Ян, из этого ничего не получится! – сказал Вайда и обернулся.

– Почему? В Польше есть другие города, в которых из-за тифа объявлен карантин. Только там настоящий тиф. Мне приказано отсылать все пробы крови потенциальных больных тифом в Центральную лабораторию Варшавы, контролируемую немцами. После того как я отправлю им несколько…

– Нет, Ян.

– Почему нет?

– Потому что наш долг – сохранить людям этого города жизнь. Мы с вами ответственны за спасение Зофии. Можно пойти на риск с Кеплером, ибо, если мы потерпим неудачу и Дитер Шмидт все обнаружит, тогда остается надежда, что он накажет только нас. Но ради всего святого, Ян, если мы вовлечем в это весь город и потерпим неудачу, тогда город погибнет!

Доктор посмотрел на могучего священника и задумчиво сказал:

– А какая, по-вашему, судьба ждет город, когда нацисты здесь приступят к завершающему этапу?

Отец Вайда отшатнулся, будто его ударили по лицу.

– Ян, не знаю, что и ответить.

– Пиотр, вот что я вам скажу. Если благодаря моей вакцине Кеплеру дадут увольнение по болезни, то я собираюсь расширить эксперимент и вакцинировать других. Я точно знаю, что нацисты не тронут всех остальных, если из-за болезни оставят в покое Кеплера. А ради такого стоит рискнуть. Отец, вы говорите о судьбах, но что бы вы предпочли? Ждать, пока нацисты нас зарежут, словно баранов, или пойти на вероятный риск быть схваченным и подвергнуться казни за собственные действия?

Их окутала гнетущая атмосфера, она опускалась медленно, словно пелена Дня Страшного суда, и вытеснила из помещения все, кроме того ответа, который еще не прозвучал. Когда отец Вайда взглянул на своего друга, в его глазах стояли слезы.

– Ян, если вы пойдете на это, я вам помогу. Но вы не должны вмешивать в это других. Другого священника, Жабу, мою служанку, они все должны оставаться в полном неведении. Только мы с вами обязаны отвечать за все последствия.

– Я готов к этому.

– Что вам понадобится от меня?

– Две вещи, отец. Если мой эксперимент на Кеплере увенчается успехом, нам понадобится тайное место, где можно оборудовать небольшую лабораторию, поскольку больница не самое безопасное место. Отец, пока подумайте об этом, с ответом можно подождать еще несколько дней.

Пиотр кивнул.

– А вторая?

– Мне нужен килограмм телятины. Мясо мне понадобится сегодня к восьми часам вечера.

– Телятина?

– Я потом все объясню.

Матушек взглянул на своих друзей и сказал:

– Этот план заключается вот в чем.

Группа собралась вокруг него, двадцать обитателей пещеры, физически способных участвовать в боевом задании. Давид Риш стоял рядом с высоким поляком и чувствовал, как напрягается от волнения. Он посмотрел поверх собравшихся в сторону Леокадии Чеховской и снова невольно задумался о ней. За три дня, которые девушка пробыла в пещере, она почти не разговаривала и держалась в стороне от всех. Как она сошлась со странствующими Брунеком и Антеком, никто не мог объяснить, а поскольку она держала свои мысли при себе, Давиду она стала казаться интригующей тайной. Но когда его мысли отвлеклись от текущих дел, он резко напомнил себе, что она не еврейка, к тому же на семь лет старше его, у нее есть муж, который где-то сражается на стороне немецкой армии. Но даже при этом, отведя глаза от ее до боли красивого лица, Давид мог лишь с трудом сосредоточиться.

– У нас хватает оружия как раз на всех, – тихо говорил Брунек, – как для женщин, так и для мужчин. Все должны участвовать в этом, если мы хотим добиться успеха. – Затем он поднял странный аппарат. – Вот это такая же походная фляга, как и те, которые будут наполнены нитроглицерином, изготовленным у моста. Вы видите, что к ней подведены шнур и зажим для ноги велосипедиста. Я буду находиться под поездом и подсоединю зажим к оси вагона. Я также постараюсь поместить одну флягу под паровозом.

– Вы взорветесь, как только поезд тронется с места. Он всегда сначала делает рывок, а вы окажетесь прямо под ним.

– Да, Мойше. Я знаю это. Вот почему я должен подсоединить эти фляги после того, как поезд начнет движение.

Между стартовым рывком и набором скорости существует короткая пауза. Во время этой паузы поезд начинает плавное движение, почти скользит, и вот тогда-то я и прикреплю емкости с нитроглицерином. Когда поезд наберет скорость, они начнут покачиваться на осях колес, словно маятники, а при резкой остановке они взметнутся вверх и ударятся о днища вагонов. И тогда… бум!

– Почему поезд должен резко остановиться?

– Я подхожу к этому. Но сегодня вечером мы должны кое-что сделать в первую очередь. Мойше и ты, Антек, и еще несколько человек вместе со мной пойдут к мосту. Мы проделаем кое-какую предварительную работу. Сначала придется вырезать секцию железнодорожной шпалы примерно на том месте, где будет стоять паровоз до того, как переехать через мост. Мы выроем яму и опустим в нее эту бочку для горючего.

Названные Матушеком люди повернули головы в сторону большой железной бочки и с подозрением стали разглядывать ее.

– Затем мы прикроем это место шпалой. Вы видите, что крышка снимается и человек легко спрячется в бочке. Мне придется посидеть в ней до тех пор, пока поезд после осмотра моста не поедет дальше, а когда он будет медленно проезжать надо мной, я прикреплю фляги с нитроглицерином к осям колес.

– А когда произойдет резкая остановка?

– В день операции мы также выроем яму под шпалой метрах в пятидесяти от другого конца моста и положим в нее небольшую флягу с нитроглицерином, вытащим клин из шпалы, чтобы обеспечить вполне достаточную вибрацию рельсов, и емкость взорвется. Поезд со скрежетом остановится, и от этого взорвутся другие фляги. Мост рухнет, и поезд свалится в Вислу. Молю Бога, чтобы лед оказался достаточно толстым и не все утонуло. Если мы не ошибемся в выборе поезда, у нас будет достаточно оружия и боеприпасов, чтобы вооружить целую армию.

Давид посмотрел на Авраама, своего молодого впечатлительного друга, и кивнул ему. Авраам Фогель, который большую часть своей двадцатилетней жизни трудился ради того, чтобы стать концертным скрипачом, явно не вписывался в эту группу решительных людей. Он был робким, тихим юношей с большими задумчивыми глазами и улыбкой мечтателя. Но Давид Риш знал, что таится в сердце Авраама. Они были близки, как родные братья, и Авраам делился своими сокровенными мыслями с Давидом. Авраам также мечтал об армии, выступающей против нацистов. И его мечтания были не менее абстрактными, чем мечтания Давида. Оба знали, что пройдет время и они остановят один из мрачных поездов и наберут армию из его пленников. Но сначала им необходимо оружие. Брунек Матушек продолжал объяснять:

– Сегодня утром я в лесу разговаривал с Эдмундом Долатой. Он напуган тем, что произошло в поле, но согласился раздобыть для нас пять повозок на конной тяге и прислать заслуживающих доверия людей, которые нам помогут. Нам только следует вовремя сообщить ему о своих потребностях. Эстер, думаю, эта работа как раз подойдет тебе.

Она состроила недовольную гримасу.

– Я бы лучше взорвала поезд.

– Эстер… – начал Мойше, но она жестом прервала его.

– Вам придется хорошо поработать, чтобы немцы не сбежали. Если кто-то из вас боится стрелять или не знает, как это делается…

Брунек оглядел присутствующих. Все молчали.

– Мы беремся за опасное дело, – серьезно сказал он. – Не могу гарантировать, что после этого все останутся живыми. По всей Польше такие группы, как наша, не дают нацистам покоя. Войска вермахта направляются на Восточный фронт, а господами над нами продолжают оставаться нацисты.

– Это ненадолго, – пробормотала Леокадия, и Давид увидел при тусклом свете, что в ее глазах горит огонь.