Ночной шторм

Декабрь

Начался декабрь — месяц праздников. После обеда Йоаким снова вошел в промерзший коровник и поднялся на сеновал. Но на этот раз в руках у него были молоток и монтировка. Солнце уже село, на хутор опустились сумерки. Оставался час до того времени, как надо будет забирать детей из сада, но Йоаким не спешил. Он решил сделать себе подарок в ознаменование завершения ремонтных работ на первом этаже.

Наверху было тихо и спокойно, и даже холод не мешал Йоакиму разглядывать имена, вырезанные на стене. Снова и снова, как мантру, повторял он про себя имя Катрин.

Многие из имен Йоаким уже знал наизусть, как и каждый сучок, каждую трещинку на стене. Слева в углу между досками щель была шире, чем другие, и сейчас привлекла внимание Йоакима.

Он нагнулся, чтобы рассмотреть щель внимательнее. Доска треснула как раз посреди сучка, и трещина пошла вниз по диагонали. Йоаким нажал на нее рукой, и доска с треском поддалась давлению.

Йоаким потянулся за монтировкой и сунул ее в щель. Приставив к концу монтировки молоток, ударил, чувствуя, как острое железо проткнуло дерево насквозь. Понадобились еще десять ударов молотком, чтобы доска оторвалась и с грохотом рухнула по другую сторону стены.

Йоаким наклонился, чтобы заглянуть в десятисантиметровое отверстие в стене, и вдохнул знакомый запах. Этот запах заставил Йоакима зажмуриться и опереться на стену. Запах Катри н.

Упав на колени, Йоаким сунул руку в отверстие в стене. Сначала пальцы, потом запястье, потом всю руку по локоть. В темноте он шарил рукой в поисках хоть чего-нибудь. И внезапно его пальцы наткнулись на что-то. Что-то мягкое, похожее на ткань, вроде куртки или брюк.

Йоаким резко отдернул руку.

В это мгновение снаружи раздался шум мотора, и свет фар ударил по заиндевевшим окнам сеновала. Бросив последний взгляд на отверстие в стене, Йоаким направился к лестнице, ведущей вниз.

На улице его ослепил свет фар. Хлопнула дверца.

— Йоаким, привет!

Он узнал голос. Марианна, воспитательница из детского сада.

— Что-то случилось? — спросила она.

Йоаким в растерянности смотрел на нее, потом перевел взгляд на левую руку. В свете фар он увидел, что часы показывают половину шестого. Сад закрывался в пять. Он забыл забрать детей.

— Я забыл о времени…

— Все в порядке, — сказала Марианна. — Я просто испугалась, не случилось ли чего. Я пробовала звонить, но никто не подошел.

— Я был в сарае.

— Ну ничего, бывает, — улыбнулась Марианна.

— Спасибо, — сказал Йоаким. — Спасибо, что привезли их.

— Не за что. Я живу неподалеку — в Рёрбю. — Марианна пошла к машине. — Увидимся в понедельник, — добавила воспитательница на ходу.

Опустив плечи под грузом вины, Йоаким побрел в дом. Из кухни доносились голоса. Ливия с Габриэлем уже сняли верхнюю одежду и обувь, кинув все на пол, и чистили в кухне мандарины.

— Папа, ты забыл нас забрать, — сказала Ливия, завидев отца.

— Я знаю.

— Марианне пришлось нас отвозить.

В голосе дочери не было злости, только удивление.

— Знаю, — кивнул Йоаким. — Я не нарочно.

Габриэль был занят мандарином, но Ливия внимательно смотрела на отца.

— Пора есть, — объявил он, направляясь к буфету.

Дети обожали пасту с тунцом, поэтому он поставил воду кипятиться и достал соус, то и дело поглядывая в кухонное окно. В темноте виднелись очертания сарая, который хранил много тайн, включая потайную комнату без дверей. Комнату, хранившую запах Катрин. Йоаким не сомневался: запах шел из отверстия в стене, он не мог ошибиться. Больше всего ему хотелось пойти туда и отодрать толстые доски, но так можно было повредить вырезанные на них имена, а этого Йоаким не мог себе позволить. Мертвые могут оскорбиться.

Когда температура опустилась ниже нуля, холод начал проникать и в жилой дом. Йоаким каждый день топил печки на первом этаже, но все равно чувствовал, как поддувает с пола и из окон. В ветреные дни он выискивал щели в стенах и заделывал их поролоном.

В первые же выходные декабря температура опустилась до пяти градусов ниже нуля днем и минус десяти ночью.

В воскресенье утром Йоаким выглянул в окно и обнаружил тонкую пленку льда на море. Лед простирался на пару сотен метров от берега. На краю его колыхалась темная вода. Видимо, море успело замерзнуть за ночь.

— Наверно, отсюда можно по льду дойти до Готланда, — сказал он детям за завтраком.

— Что такое Готланд? — спросил Габриэль.

— Остров в Балтийском море.

— Мы правда можем туда дойти?

— Нет, я только пошутил, — поспешил сказать Йоаким. — Слишком далеко.

— Но я хочу.

Не стоит шутить с шестилетками на такие темы: они все воспринимают буквально, сказал себе Йоаким. Он выглянул в окно, и в голове у него возникла страшная картина: Ливия с Габриэлем идут по черному льду в сторону открытого моря… Внезапно лед трескается, и они проваливаются в черную прорубь.

Он резко повернулся к Ливии и строгим тоном произнес:

— Тебе с Габриэлем запрещено выходить на лед. Никогда, слышите, никогда этого не делайте. Лед может не выдержать.

Тем же вечером Йоаким позвонил своим прежним соседям Лизе и Микаэлю Хесслин. Они не давали о себе знать с той злополучной ночи на Олуддене, когда Микаэлю приснился кошмар.

— Привет, Йоаким, — ответил Микаэль. — Ты в Стокгольме?

— Нет, на Эланде. Как дела?

— Нормально. Хорошо, что позвонил.

Йоакиму показалось, что голос у Микаэля немного напряженный. Может, ему стыдно за свои страхи?

_ — Ты здоров, Микаэль? — спросил он. — Как дела на фирме?

— Все хорошо. Куча новых проектов. Много дел накануне Рождества.

— Хорошо. Я только хотел убедиться, что у тебя все нормально. Вы так быстро уехали тогда…

— Да. — Микаэль помолчал и прибавил: — Извини, что так получилось. Не знаю, что это было. Я проснулся посреди ночи и больше не мог заснуть…

Последовала пауза.

— Лиза сказала, что тебе приснился кошмар, — сказал Йоаким. — Как будто кто-то стоял рядом с кроватью и смотрел на тебя.

— Она так сказала? Я ничего не помню.

— Ты не помнишь, что тебе снилось?

— Нет.

— Я не видел ничего необычного на хуторе, но я временами чувствую что-то странное, — признался Йоаким. — И на сеновале в коровнике я нашел стену, где…

— А как дела с ремонтом? — перебив его, сказал Микаэль.

— Что?

— Ты наклеил обои?

— Почти.

Йоаким понял, что Микаэлю совершенно не хотелось обсуждать с ним странные вещи, творившиеся на хуторе. Что бы с ним ни случилось той ночью, он решил это забыть.

— Как вы собираетесь отмечать Рождество? — спросил Йоаким, меняя тему. — Дома останетесь?

— Наверно, поедем на дачу. А Новый год отметим дома.

— Надеюсь, увидимся.

Больше продолжать разговор не имело смысла. Йоаким положил трубку и посмотрел в окно на тонкую ледяную пленку на море и пустой пляж. Здесь было так безлюдно, так одиноко. Внезапно ему захотелось вернуться на оживленные улицы Стокгольма.

— На хуторе есть потайная комната, — сказал Йоаким Мирье Рамбе, когда навестил тещу по ее приглашению вместе с детьми. — Комната без дверей.

— Вот как? Где же?

— На сеновале. Довольно большая. Я измерил шагами. Метра четыре в длину. Ты знала о ней?

Мирья покачала головой:

— С меня хватило и стены со всеми этими именами.

Она откинулась на спинку дивана и поднесла к губам чашку с кофе. Потом нагнулась вперед и достала из-под стола бутылку водки.

— Будешь? — предложила она, посмотрев на Йоакима.

— Нет, спасибо, я не употребляю алкоголь…

Мирья расхохоталась.

— Тогда я выпью и твою порцию тоже, — сказала она, наливая водку в стакан.

Мирья жила в просторной квартире по соседству с собором в Кальмаре. Ливия и Габриэль наконец-то познакомились с бабушкой. Они нервничали, когда входили в квартиру. Ливия с подозрением оглядела скульптуру обнаженного мужчины в прихожей. С собой у девочки были Форман и два плюшевых мишки, которых тоже познакомили с бабушкой. Мирья показала гостям ателье со стенами, увешанными пейзажами Эланда. На всех картинах небо было голубым и безоблачным.

Поведение Мирьи, никогда раньше не интересовавшейся внуками, казалось Йоакиму в высшей степени странным. После кофе с пирожными она попыталась усадить Габриэля себе на колени, и в конце концов ей это удалось. Но мальчик просидел так не больше минуты, а потом убежал к Ливии в гостиную смотреть телевизор.

— Остались только мы, — вздохнула Мирья.

— Так спокойнее, — кивнул Йоаким.

На стенах в столовой висели две картины Торун, изображавшие шторм. На обеих было изображено, как шторм приближается к острову, готовый накрыть черным покрывалом маяки Олуддена. Как и картина у Йоакима дома, это были зимние пейзажи, мрачные и тревожные.

Йоаким искал взглядом следы Катрин. Ей всегда нравились светлые тона, мать же оклеила стены темными обоями в цветочек, закрыла окна тяжелыми шторами и застелила полы персидскими коврами. Даже мягкая мебель была из черной кожи. У Мирьи не было ни фотографии Катрин, ни снимков других ее детей. Зато Йоаким насчитал с десяток больших и маленьких портретов самой Мирьи. На некоторых из них она была с мужчиной лет на двадцать моложе нее, с растрепанными светлыми волосами и жидкой бородкой.

Мирья проследила за взглядом Йоакима и, кивнув, сказала:

— Ульф. Он ушел играть в хоккей, вот почему вы его не застали.

— Так ты живешь с этим хоккеистом?

— А тебя это шокирует?

Йоаким молча покачал головой.

— Хорошо, потому что не все такие, как ты. Даже Катрин думала, что женщины в моем возрасте не нуждаются в сексе. Но Ульф не жалуется, а я и подавно.

— Скорее ты им гордишься.

— Не без этого, — сказала Мирья со смехом. — Любовь слепа.

Сделав глоток кофе, она зажгла сигарету.

— Женщина-полицейский из Марнэса продолжает расследование, — сказал Йоаким. — Она мне пару раз звонила.

Ему не было нужды объяснять, какое расследование он имеет в виду.

— Вот как… — произнесла Мирья.

— Конечно, Катрин это не вернет, но может дать ответы на вопросы.

— Я знаю, почему она утонула, — внезапно сказала Мирья.

Йоаким поднял глаза:

— Знаешь?

— Все дело в хуторе.

— Хуторе?

Мирья засмеялась сухим злобным смехом.

— На этом доме проклятие, — заявила она. — Он приносит несчастье и разрушает жизни всех семей, отважившихся в нем поселиться.

Йоаким посмотрел на тещу и произнес с недоумением:

— Как можно обвинять во всем дом?

Мирья затушила сигарету.

Йоаким решил сменить тему разговора.

— На следующей неделе у меня будут гости, — сказал он. — Старик, который много знает об истории этих мест. Герлоф Давидсон. Ты его знаешь?

— Нет, — ответила Мирья, покачав головой. — Но его брат Рагнар жил по соседству с хутором. Его я знала.

— Вот как… Герлоф обещал рассказать мне историю Олуддена.

— Я тоже могу рассказать, если тебе так интересно.

Она снова отпила кофе с водкой. Глаза Мирьи подозрительно блестели: видимо, спиртное уже начало действовать.

— Как вы оказались на Олуддене? — спросил Йоаким. — Ты и твоя мать?

— Арендная плата была низкая. А это было самое важное для мамы. Она покупала краски и кисти на свою скромную зарплату уборщицы, и нам постоянно не хватало денег.

— Хутор уже тогда был в таком плачевном состоянии?

— Да. Он тогда по-прежнему принадлежал государству, но время от времени сдавался в аренду за небольшие деньги… каким-нибудь крестьянам, которые не собирались в него вкладываться. Мы с мамой единственные согласились жить в пристройке зимой.

Она допила кофе с водкой. Из гостиной донесся детский смех.

Йоаким подумал около минуты и спросил:

— Катрин говорила с тобой об Этель?

— Нет, а кто это?

— Моя старшая сестра. Она умерла в прошлом году. Ровно год назад. Она была наркоманкой.

— Наркоманкой?

— Да, употребляла всякую дрянь, но в основном героин.

— Я никогда особо не употребляла наркотики, но соглашусь с Тимом Лири и Хаксли.

— В чем?

— В том, что наркотики расширяют сознание. Это очень полезно для нас, художников.

Йоаким неподвижно устремил взор на тещу. Ему вспомнился пустой взгляд Этель. Теперь он понимал, почему Катрин никогда не рассказывала об Этель матери. Йоаким быстро допил кофе и, бросив взгляд на часы, показывавшие четверть девятого, сказал:

— Нам, пожалуй, пора домой.

— Как вам понравилась бабушка? — спросил Йоаким у детей в машине по дороге на хутор.

— Она добрая, — ответила Ливия.

— Вот и хорошо.

— Мы снова туда поедем? — спросила девочка.

— Может быть, — кивнул Йоаким. — Но не скоро.

Он решил пока повременить с улучшением отношений с тещей.

— Моя дочь вчера звонила, — сказала старушка, сидевшая рядом с Тильдой на диване.

— Вот как? И что она сказала? — спросила ее товарка.

— Ей надо было излить душу.

— Излить душу?

— Ага, хоть раз в жизни, как она сказала. Еще она сказала, что я никогда ее не поддерживала. «Ты всегда думала только о себе и об отце» — так она говорила. Всегда. А я, говорит, всегда была на втором месте.

— То же самое твердит и мой сын, — пожаловалась другая старушка. — Точнее, не совсем то же самое. Звонит раз в год на Рождество и обвиняет меня в том, что я его избаловала. Говорит, я своей чрезмерной любовью испортила ему жизнь. Так что не бери в голову, Эльза!

Тильда посмотрела на часы. Ей неловко было подслушивать чужие разговоры. Прогноз погоды уже должен был закончиться, поэтому Тильда поднялась и постучала в дверь комнаты Герлофа.

— Войдите, — тут же сказал старик.

Герлоф сидел у радиоприемника, полностью одетый.

— Поехали? — Тильда протянула ему руку.

— А куда? — спросил он, словно действительно не помнил.

— В Олудден, — ответила Тильда.

— Ах да… но что мы там будем делать?

— Говорить. Владелец интересуется историей хутора. Я сказала, что ты можешь ему кое-что рассказать.

— Историей? — Герлоф поднялся. — Так меня теперь официально признали помешавшимся старичком, который, раскачиваясь в кресле-качалке, курит трубку и рассказывает истории о местных привидениях?

— Да что ты, Герлоф. Мы просто хотим помочь ему справиться с горем.

— С горем? В горе нет ничего веселого, сказал старичок, перепутав могилы.

Взяв трость, Герлоф направился к выходу со словами:

— Ладно, поедем, поговорим с ним.

Тильда, взяв старика под руку, спросила:

— Может, взять кресло на колесиках?

— Не нужно, — ответил Герлоф. — Сегодня ноги меня слушаются.

— Может, надо кого-то предупредить, что мы уезжаем?

— Нет, это их не касается.

Шла вторая неделя декабря, и Тильда с Герлофом были приглашены на кофе в Олудден, чтобы Йоаким и Герлоф могли наконец встретиться.

— Как дела в участке? — спросил Герлоф, когда они проезжали через центр.

— У меня только один коллега, но он большую часть времени проводит в Боргхольме.

— Почему?

Тильда молчала, не зная, как объяснить.

— Ты только не обижайся, но… Я недавно столкнулся с Бенгтом Нюбергом из «Эланд-постен», и знаешь, что он мне сказал?

— Что?

— Что полицейский участок в Марнэсе уже окрестили бабским участком.

Герлоф покачал головой и продолжил:

— Раньше бабскими называли железнодорожные станции на острове, где работали одни женщины. Мужчины тогда не верили, что женщины способны справиться с такой серьезной работой.

— Уверена, они прекрасно справлялись, — заметила Тильда.

— Да, никто не жаловался, насколько я знаю.

Они выехали из города на пустую дорогу. Температура равнялась нулю, и все побережье казалось застывшим, как на картине, изображающей зимнюю природу.

— Как здесь красиво! — сказал Герлоф.

— Да, — согласилась Тильда. — Ты любишь свою родину.

— Да, я люблю остров, на котором родился.

— И ненавидишь материк.

— Нет, — возразил Герлоф. — Я не узколобый националист. Ничего не имею против материка, но мое сердце принадлежит Эланду. Мы, жители этого острова, должны сохранить его для потомков, это наш долг.

Постепенно Герлоф еще больше разговорился, и, когда они проезжали кладбище рядом с Рёрбю, он произнес:

— Кстати о привидениях… Хочешь послушать историю, которую отец рассказывал мне каждое Рождество?

— Конечно.

— Твоего прадеда и моего отца звали Карл Давидсон, — начал Герлоф. — Он батрачил в Рёрбю и однажды увидел что-то странное. В тот день его навестил старший брат, и мальчики загулялись до вечера. Дело было накануне Нового года. Было холодно и много снега. Поздно вечером Карл с братом шли мимо церкви, как вдруг услышали за спиной шум саней. Бросив взгляд через плечо, брат Карла вскрикнул, схватил его за руку и оттащил с дороги прямо в сугроб. Карл даже не успел ничего сообразить…

— Я знаю это историю. Папа мне рассказывал.

Но Герлоф продолжал, словно не слышал замечания Тильды:

— …Это были самые маленькие сани, которые Карл когда-либо видел, запряженные четверкой лошадей. Они везли сено, и наверху копны копошились маленькие человечки, ростом не больше метра.

— Неужели гномы? — удивилась Тильда.

— Мой отец так их не называл. Он сказал, что это были маленькие человечки в серой одежде и шапках. Карл Давидсон с братом лежали в снегу, боясь пошевелиться: настолько странное зрелище предстало их глазам. Но сани пронеслись мимо мальчиков, за церковью завернули и исчезли в темноте… Отец клялся, что видел это собственными глазами, — закончил рассказ Герлоф.

— По-моему, ваша мама тоже видела гномов, — сказала Тильда.

— Да, в молодости она видела маленького серого человечка, прыгнувшего прямо в воду… Это было на юге Эланда. В нашем роду люди видели много странного. Может, ты тоже унаследовала этот дар?

— Надеюсь, что нет…

До хутора оставалось пять минут езды, но Герлоф пожелал размять ноги. Он показал на равнину за каменной стеной, сказав:

— Торфяник замерзает. Посмотрим?

Тильда остановила машину и помогла старику выйти. Озеро посреди торфяника покрылось тонкой пленкой льда.

— Это один из самых старых торфяников, сохранившихся на острове, — сказал Герлоф, оглядывая равнину. — Остальные осушили.

Тильда проследила за его взглядом и внезапно уловила движение в воде. Черный всплеск, от которого тонкий лед дрогнул и треснул.

— Здесь есть рыба? — с удивлением произнесла Тильда.

— Конечно, — кивнул старик. — Щуки и угри летом сюда приплывают по ручьям во время оттепели.

— Так тут можно ловить рыбу?

— Можно, но никто этого не делает. Когда я был маленьким, я слышал, что у здешней рыбы странный привкус.

— А почему торфяник называют жертвенным?

— Потому что в древние времена люди приносили здесь жертвы богам, — ответил Герлоф. — Археологи нашли тут золото и серебро и скелеты сотен животных, брошенных в воду… И даже человеческие кости, — прибавил он после паузы.

— Человеческие жертвоприношения?

Герлоф снова кивнул и уточнил:

— Кости рабов или пленников… Наверно, так местные жители хотели задобрить богов. Как я понял, пленников живыми загоняли в болото при помощи длинных шестов… — Он обвел взглядом торфяник. — Наверно, поэтому угри продолжают приплывать сюда год за годом… Они помнят вкус мяса.

— Прекрати, Герлоф!

Тильда невольно сделала шаг назад, прочь от изгороди.

— Прости, — сказал старик. — Поедем дальше?

Заглушив мотор, Тильда вышла из машины и снова помогла выбраться Герлофу. Опираясь одной рукой на плечо молодой женщины, а другой — на трость, Герлоф подошел к дому и постучал в окно.

Через секунду дверь отворилась.

— Добро пожаловать, — сказал Йоаким Вестин.

Выглядел он еще хуже, чем раньше, но он улыбнулся гостям и даже обменялся с ними рукопожатиями. Видимо, он больше не злился на Тильду за ошибку, которую та допустила.

— Выражаю соболезнования, — проговорил Герлоф.

Вестин коротко кивнул, сказав:

— Спасибо.

— Я сам вдовец, — прибавил старик.

— Да?

— Да, но она долго болела… У моей Эллы был диабет, и потом проблемы с сердцем.

— И давно она скончалась?

— Да, много лет назад. Но воспоминания не отпускают до сих пор… и боль тоже…

Вестин посмотрел на Герлофа и сказал:

— Входите.

Дети играли в саду, и в доме было тихо и пустынно. Тильда поняла, что Йоаким все последние недели занимался ремонтом. Во всех комнатах были наклеены новые обои, и пахло свежей краской. Теперь дом больше напоминал жилое помещение.

— У меня такое ощущение, что я перенеслась в прошлое… в девятнадцатый век, — сказала Тильда, переступив порог гостиной.

— Спасибо, — кивнул Йоаким.

Он воспринял слова Тильды как комплимент, хотя молодая женщина имела в виду только размеры комнаты. Сама она ни за что не согласилась бы жить на хуторе.

— Где вы взяли мебель? — поинтересовался Герлоф.

— Мы объездили все антикварные магазины и барахолки здесь и в Стокгольме. Большие комнаты нужно обставлять крупной мебелью. Такую сейчас не делают. Поэтому мы купли старую и отремонтировали.

— Гениальное решение. В нынешние времена люди перестали ценить старинные вещи. То, что сломалось, они сразу выбрасывают, даже не пытаясь починить. Для них важнее покупать, чем беречь.

Герлофу нравится посещать старые дома, догадалась Тильда. Он ценил красивые вещи, потому что знал, скольких трудов стоило их изготовить. Она сама не раз видела, как он рассматривал свои главные сокровища: морской сундук и стопку льняных полотенец. Видно было, что они связаны с самыми дорогими воспоминаниями.

— К этому легко пристраститься, — заметил Герлоф.

— К чему?

— К ремонту старых домов, — с улыбкой ответил Герлоф.

Йоаким покачал головой:

— Это не зависимость. Просто нам не нужно менять кухню каждый год, как это делают теперь богачи… Это всего лишь второй наш дом. До этого мы жили в квартирах.

— А где был первый?

— На окраине Стокгольма. Красивая вилла, которую мы буквально подняли из руин.

— А почему вы переехали сюда? Вам тот дом не понравился?

Йоаким отвел взгляд.

— Дело не в этом. Тот дом нам очень нравился. Но это выгодно по экономическим причинам — менять жилье время от времени.

— Это как же?

— Берешь кредит и находишь в хорошем районе квартиру в плохом состоянии. Ремонтируешь ее по вечерам и выходным, пока живешь в ней. Потом находишь нужного покупателя и продаешь по гораздо более высокой цене, чем та, за которую ты ее купил. Берешь новый кредит и покупаешь в центре другую квартиру в плохом состоянии…

— И потом продаешь?

Йоаким кивнул:

— Спрос на недвижимость очень большой. Все хотят жить в Стокгольме.

— Я не хочу, — возразил Герлоф.

— Но многие хотят. Цены все время растут.

— Так вам с женой нравилось приводить в порядок дома? — спросила Тильда.

— Мы познакомились во время осмотра квартиры, — рассказал Йоаким. — В той квартире жила старушка с кучей кошек. Прекрасная была квартира, но вонь там стояла невыносимая. Мы единственные выдержали там больше пяти минут. Потом мы пошли в кафе и разговорились. Пили кофе и обсуждали, что бы мы сделали с этой квартирой. Это и был наш первый совместный проект.

Герлоф обвел гостиную взглядом.

— И вы планировали сделать то же самое с Олудденом? — спросил он. — Отремонтировать и продать?

— Нет, мы планировали остаться здесь надолго. Сдавать комнаты дачникам, может быть, открыть небольшой пансион. — Йоаким выглянул в окно и добавил: — У нас не было четкого плана, но мы знали, что здесь нам понравится.

В голосе его снова послышалась усталость. А когда Йоаким умолк, тишина огромной гостиной показалась Тильде давящей.

Осмотрев дом, они устроились в кухне пить кофе.

— Тильда сказала, что вы интересуетесь историей хутора, — произнес Герлоф.

— Да-да, — кивнул Йоаким. — Вы что-нибудь знаете о нем?

— Немного. Вы хотите историй с привидениями?

Йоаким поколебался, словно боясь признаться, но через минуту ответил:

— Я хотел узнать, случались ли здесь раньше необычные вещи… Я чувствовал… Может, это мне только показалось, но я чувствовал присутствие мертвых на Олуддене. На хуторе и на маяке. И другие чувствовали то же самое.

Тильда ничего не сказала, но ей вспомнился тот октябрьский вечер, когда она одна ждала Вестина на хуторе. Тогда ей тоже показалось, что в доме кроме нее кто-то есть.

— Покойные всегда рядом с нами, — сказал Герлоф, сжимая в руках кофейную чашку. — Вы же не верите, что они отдыхают себе на кладбище?

— Но ведь похоронены они там?

— Не всегда. — Герлоф кивнул в сторону полей за домом. — Мертвые на острове повсюду. С этим остается только смириться.

Тут везде старые могилы, могильники каменного века. Захоронения железного и бронзового века. Курганы времен викингов… — Он перевел взгляд на окно, в которое было видно, как в тумане поблескивало море. — И там снаружи тоже кладбище. Все восточное побережье — кладбище для сотен кораблей, налетевших на мель и разбившихся вдребезги о скалы, и для всех утонувших моряков. Многие из них даже не умели плавать.

Йоаким покачал головой.

— Я раньше не верил в привидения. Прежде чем мы сюда переехали, я также не верил, что мертвые возвращаются… Но теперь я сам не знаю, во что верить. Здесь столько всего случилось.

В кухне воцарилась тишина.

— Что бы вы ни чувствовали, что бы вы ни думали, нельзя позволять мертвым управлять вами, — наконец тихо произнес Герлоф.

— Знаю, — кивнул Йоаким.

— И опасно пытаться призывать их… и задавать вопросы.

— Вопросы?

— Никогда не знаешь, какой получишь ответ.

Йоаким опустил взгляд в чашку.

— Я много думал об этих преданиях, в которых говорится о том, что они возвращаются, — признался он.

— Кто они — спросил Герлоф.

— Покойные. Соседи рассказали мне историю о том, что каждое Рождество души умерших людей возвращаются домой. Вы слышали об этом?

— Да, это старая история, — ответил Герлоф. — Я слышал ее в разных местах, не только здесь. Считается, что покойные возвращаются, чтобы отпраздновать Рождество с близкими. И если кто-то пытался им помешать, это заканчивалось всегда плохо.

Йоаким прибавил:

— Некоторые верят, что в это время можно увидеть мертвых… Причем не только в церкви, но и дома тоже.

— На Рождество люди зажигают в окнах свечи, — продолжал Герлоф, — чтобы души умерших людей могли найти дорогу домой.

Йоаким подался вперед.

— Но это только те, кто умер на хуторе, или другие покойные тоже?

— Вы имеете в виду моряков? — спросил Герлоф.

— Да. Или других людей, умерших в другом месте. Они тоже возвращаются?

Герлоф бросил взгляд на Тильду и, покачав головой, сказал:

— Это только народное поверье… С Рождеством связано много преданий. Это ведь самое темное время в году. В народе зима давно ассоциируется со смертью. После Рождества дни становятся длиннее, и жизнь возвращается на остров.

Йоаким помолчал и произнес:

— Я жду этого… Жду, когда тьма сменится светом.

Пятью минутами позже они уже стояли на улице, прощаясь. Йоаким протянул руку.

— У вас тут хорошо, — сказал Герлоф, пожимая ее. — Но будьте осторожны в шторм.

— Шторм? Вы имеете в виду снежную бурю?

Герлоф кивнул:

— Она случается не каждый год, но я чувствую, что этой зимой ее не избежать. Во время бури нельзя выходить из дома, особенно детям.

— А как можно узнать, что она надвигается? — спросил Йоаким. — Как вы, местные, определяете, что приближается буря?

— Смотрим на градусник и слушаем прогноз погоды, — с улыбкой ответил Герлоф. — В этом году рано похолодало, это плохой знак.

— Хорошо, спасибо за предупреждение. Мы будем осторожны.

— Вот и молодцы, — сказал Герлоф и пошел к машине, опираясь на Тильду. Внезапно он остановился и обернулся.

— Один только вопрос, — обратился он к Йоакиму. — Как ваша жена была одета в день трагедии?

Улыбка пропала с лица Йоакима.

— Простите?

— Вы помните, во что она была тогда одета?

— Ничего особенно. Сапоги, джинсы и зимняя куртка.

— Они сохранились?

Йоаким кивнул. На лице его отразилось страдание.

— Мне вернули одежду из больницы. В пакете.

— Можно мне ее взять? — спросил Герлоф.

— Взять? Вы имеете в виду одолжить?

— Да, одолжить. Я ничего с вещами не сделаю, только посмотрю.

— Хорошо. Я их еще не распаковывал. Сейчас принесу.

Он вернулся в дом.

— Возьми у него пакет, Тильда, — велел Герлоф, усаживаясь в машину.

Когда Тильда вывела машину из ворот, Герлоф откинулся на спинку сиденья и вздохнул:

— Вот и поговорили. Видно, я все-таки старичок с трубкой, но что поделаешь…

У него на коленях лежал коричневый пакет с одеждой Катрин Вестин.

— Зачем тебе ее одежда? — спросила Тильда.

Герлоф опустил взгляд на пакет и сказал:

— Я вспомнил кое-что, когда мы стояли у торфяника. Как приносили людей в жертву.

— Что ты имеешь в виду? Что Катрин Вестин принесли в жертву?

Герлоф некоторое время разглядывал в окно торфяник.

— Я расскажу тебе больше после того, как осмотрю одежду, — наконец ответил он.

Когда они выехали на проселочную дорогу, Тильда сказала:

— Меня встревожил этот разговор.

— Встревожил? — переспросил Герлоф.

— Я тревожусь за Йоакима… И за детей. Такое ощущение, что Вестин верит во все то, о чем мы говорили в кухне.

— Да. Но ему было полезно поговорить. Он все еще горюет по своей жене. Что в этом удивительного?

— То, что он говорит о ней так, как будто она все еще жива… Как будто они скоро встретятся…

Прошло две недели с ограбления дома на пасторском хуторе, прежде чем братья Серелиус снова дали о себе знать. Одним темным декабрьским вечером они просто постучались в дверь к Хенрику, причем выбрав для этого самый неподходящий момент.

К тому времени стук в его квартире стал невыносимым, как капающая из крана вода, которую невозможно остановить. Сначала Хенрик думал, что все дело в старинной лампе, и после трех бессонных ночей отнес ее в машину. На следующее утро Хенрик съездил к сараю и оставил лампу там.

Однако наступившей ночью стук продолжился. Теперь он шел из стены в прихожей, но не из одной и той же: казалось, звук постоянно перемещается за обоями.

Значит, дело было не в лампе. Но тогда в чем? Что еще он с собой принес из леса или из того склепа, в который заполз впопыхах?

Или это какой-то дух просочился в квартиру через чертову спиритическую планшетку братьев Серелиус. В те вечера, когда они сидели за кухонным столом, уставившись на идиотский стакан под пальцем Томми, Хенрик явно ощущал в комнате чье-то присутствие.

Но что бы это ни было, оно действовало Хенрику на нервы. Каждый вечер он бродил между прихожей и спальней, не в силах заставить себя выключить свет и лечь спать. Ему было страшно. По-настоящему страшно.

В отчаянии Хенрик даже позвонил своей бывшей девушке Камилле. Они не разговаривали несколько месяцев, но, похоже, она была рада его звонку. Они проговорили целый час.

В последние три дня нервы у Хенрика были на пределе, и появление на пороге Томми и Фредди не улучшило ситуацию. На Томми были солнечные очки. Руки его нервно подергивались, когда он сказал:

— Впусти нас.

Эту встречу нельзя было назвать радостной. Хенрик ждал, что братья Серелиус отдадут ему его долю, но, как оказалось, им не удалось продать ничего из награбленного. Зато они хотели совершить еще один налет, против которого был Хенрик. Более того, он не мог сейчас ничего обсуждать с ними, поскольку был занят, о чем и сказал.

— Да брось ты, — проговорил Томми.

— Кто там? — спросила Камилла из комнаты. Братья вытянули шеи, чтобы разглядеть обладательницу женского голоса.

— Это мои приятели, — сказал через плечо Хенрик. — Из Кальмара. Они ненадолго.

Томми опустил очки и пристально посмотрел на Хенрика. Увидев выражение глаз Томми, Хенрик тут же вышел на лестничную клетку, прикрыв за собой дверь.

— Поздравляю! — сказал Томми. — Старая или новая?

— Это моя бывшая девушка, Камилла, — тихо произнес Хенрик.

— Она что, снова с тобой?

— Я позвонил ей, — ответил Хенрик. — Но она сама предложила встретиться.

— Как мило, — сказал Томми без тени улыбки. — И что мы теперь будем делать?

— С чем?

— С нашим сотрудничеством?

— Оно закончено. Осталось только поделить деньги.

— Нет.

— Да.

Они в упор посмотрели друг на друга.

— Мы не можем обсуждать это на лестнице, — сказал Хенрик. — Пусть один из вас зайдет.

Фредди неохотно пошел обратно к фургону. Хенрик втянул Томми в кухню и закрыл за ними дверь. Понизив голос, он проговорил:

— Давай закончим сейчас. И вы сразу уедете.

Но Томми по-прежнему больше интересовала Камилла, чем работа, и он громко спросил:

— Так она снова тут живет? Вот почему у тебя такой чертовски усталый вид?

Хенрик покачал головой:

— Нет, не в этом дело. Я не могу спать.

— Совесть заела, — усмехнулся Томми. — Но старик выживет. Они его подлатали.

— А кто его покалечил, вспомни!

— Ты его и покалечил. Ты пнул его, помнишь?

— Ты спятил? Я же был в прихожей все время.

— Ты ему всю руку расплющил своим сапогом, Хенке. Если нас найдут — всех засадят.

— Заткнись! — Хенрик бросил взгляд на закрытую дверь и, снова понизив голос, сказал: — Я не могу это сейчас обсуждать.

— Ты хочешь деньги или нет?

— Конечно хочу. Но только свою долю. Мне больше не надо.

— Как же не надо? А девчонка? Такие дорого обходятся.

Хенрик со вздохом произнес:

— Дело не в деньгах. Нам нужно срочно избавиться от краденого. Надо все продать.

— Мы и продадим. Но сперва провернем последнее дельце. Съездим на север, на тот хутор.

— Какой еще хутор?

— Хутор с картинами, о котором говорил Алистер.

— Олудден, — тихо сказал Хенрик.

— Вот именно. Какой вечер тебе подходит?

— Погоди… Я был там летом. Там нет никаких картин. И кроме того…

— Что?

Хенрик молчал, вспоминая пустынные комнаты Олуддена. С Катрин Вестин было приятно работать. Она жила там одна с двумя маленькими детьми. Но сам дом производил гнетущее впечатление, несмотря на то что Вестины все там прибрали и перекрасили. Ему не хотелось туда возвращаться, особенно сейчас, в декабре.

— Ничего, — ответил он. — Но я не видел там никаких картин.

— Наверняка они их прячут, — предположил Томми.

В комнате раздался стук. Хенрик дернулся. Но это стучали в дверь. Он открыл. За дверью стояла Камилла. Выражение лица у нее было обеспокоенное.

— Вы закончили? — спросила она. — Если нет, может, лучше я пойду домой, Хенрик?

— Закончили, — кивнул он.

Камилла была невысокой и хрупкой девушкой, почти на две головы ниже мужчин. Томми вежливо улыбнулся ей и протянул руку.

— Привет, я Томми, — произнес он таким любезным тоном, какого Хенрик раньше никогда у него не слышал.

— Камилла. — Девушка пожала протянутую руку.

Кивнув Хенрику, Томми пошел к выходу.

— Созвонимся, — сказал он на прощание.

Заперев дверь за Томми, Хенрик прошел в комнату и сел на диван рядом с Камиллой. Они снова включили фильм, который смотрели до прихода незваных гостей.

— Ты думаешь, мне стоит остаться, Хенрик? — спросила Камилла, когда фильм закончился. Часы показывали одиннадцать.

— Если хочешь, конечно, оставайся.

В полночь они лежали рядом в постели, и Хенрик чувствовал себя так, словно последних шести месяцев не было. Просто чудо, что Камилла вернулась. Теперь все было так, как и должно было быть. Оставалось только решить проблему с братьями Серелиус.

И этим странным стуком в стене.

Хенрик прислушался, но в комнате слышалось только ровное дыхание Камиллы, заснувшей сразу, как только они легли. Тишина. Никакого стука.

Хенрику не хотелось о нем думать. Не хотелось думать ни о стуке, ни о братьях Серелиус, ни об Олуддене.

Камилла вернулась, но по-прежнему было непонятно, какие чувства она к нему испытывает. Хенрик не решался спросить. Но, в любом случае, она больше не жила с ним. А вернувшись с работы следующим утром, Хенрик нашел квартиру пустой. Он позвонил Камилле, но она не взяла трубку.

Вечером он снова лежал один в постели, но стоило ему погасить свет, как из прихожей донесся стук. Он шел прямо из стены. Упорный и раздражающий.

Хенрик приподнял голову с подушки.

— Заткнитесь! — прокричал он в темноту.

Стук прекратился, но через секунду возобновился.

Пятидесятые. Зима близится к концу, но наш рассказ только начинается. Рассказ о Мирье и Торун в Олуддене, картинах и снежной буре. Мне было шестнадцать, когда мы приехали на хутор. У меня не было отца, но у меня была Торун. Она научила меня тому, чему должны научиться все девушки: никогда не зависеть от мужчины.

Мирья Рамбе

Больше всего на свете моя мать ненавидела двух мужчин — Сталина и Гитлера. Она родилась за два года до того, как разразилась Первая мировая война. Детство Торун провела в Стокгольме, но потом ей захотелось посмотреть мир. Она поступила в Художественную школу в Гётеборге, с намерением потом поехать в Париж, где ее все время принимали за Грету Гарбо, как рассказывала Торун. Картины ее привлекли внимание, но снова началась война, и Торун поспешила обратно в Швецию проездом через Копенгаген. Там она познакомилась с датским художником, с которым у нее был короткий, но страстный роман, прервавшийся с появлением в городе гитлеровских солдат. Вернувшись домой, Торун обнаружила, что беременна. По ее словам, она написала несколько писем будущему отцу ребенка, но тот ни разу так и не ответил.

Я родилась зимой 1941 года, когда весь мир замер в страхе. Торун жила в темном Стокгольме, где продукты выдавали строго по талонам и еды постоянно не хватало. Она переезжала с квартиры на квартиру, в основном останавливаясь у религиозных матрон, дававших приют матерям-одиночкам и требовавшим в ответ полного смирения.

На пропитание себе и дочери Торун зарабатывала уборкой квартир богачей на Эстермальм. У нее не было ни времени, ни желания рисовать.

Ей было тогда очень тяжело. Нам обеим было очень тяжело.

Когда я услышала, как мертвые шепчутся в сарае в Олуддене, мне не было страшно. Потому что шепот покойников был детской шуткой по сравнению с тем временем в Стокгольме.

После окончания войны, когда мне было лет семь или восемь, мне стало вдруг больно мочиться. Ужасно больно. Торун сказала, что я слишком много купалась, и отвела меня к бородатому доктору на одной из главных улиц Стокгольма. «Он милый, — сказала мама. — Принимает детей практически бесплатно».

Доктор любезно поздоровался. На вид ему было лет пятьдесят, и от него попахивало спиртным. Он пригласил меня войти в кабинет, где также пахло алкоголем, и велел лечь на кушетку. Потом закрыл за собой дверь.

— Подними юбку, — сказал доктор. — И расслабься.

Мы были совсем одни в той комнате. Доктор остался доволен осмотром.

— Пикнешь об этом, отправлю в колонию, — сказал он, потрепав меня по голове.

Он оправил на мне юбку и протянул блестящую монетку в одну крону. На дрожащих ногах я вышла в приемную, где ждала Торун. Мне было еще хуже, чем раньше, но доктор сказал, что нет ничего серьезного, что я хорошая девочка и он выпишет мне лекарство. Мама жутко разозлилась, когда я отказалась принимать таблетки по рецепту доктора.

В начале пятидесятых мы с Торун оказались на Эланде. Это была одна из ее причуд. Не думаю, что у нее были истинные причины переехать на остров. Ей просто хотелось видеть что-то новое и нарисовать это. Эланд славится своими пейзажами и хорошим светом для создания картин. Мама говорила без умолку о Нильсе Крейгере, Готтфрид Каллстениус и Пере Экстреме. Казалось, она едет не на Эланд, а в Париж.

Сама я был рада только тому, что мы уехали подальше от того мерзкого доктора.

До Боргхольма мы добрались на пароме. Все наши пожитки уместились в три небольшие сумки. Торун еще несла мольберт и краски. Боргхольм оказался милым городком, но Торун там не понравилось. Люди казались ей чопорными и скучными. К тому же в деревне жить было куда дешевле, так что через год мы переехали в Рёрбю. По ночам нам приходилось укрываться тремя одеялами: так было холодно в доме.

Я пошла в школу. Дети высмеивали меня за мой столичный выговор. Я им не говорила, что думаю об их диалекте, но со мной никто так и не подружился.

Зато на острове я начала рисовать. Я рисовала белые создания с красным ртом. Торун считала, что это ангелы, но на самом деле я рисовала мерзкого доктора, насквозь провонявшего алкоголем, и его ухмыляющийся рот.

Когда я родилась, Гитлер был главным злодеем, но выросла я в атмосфере страха перед Сталиным и Советским Союзом. Если бы русские только захотели, они могли захватить Швецию за четыре часа, отправив на нас самолеты с бомбами, говорила мне мать. Сначала они принялись бы за Готланд и Эланд, а потом и за всю страну.

Но в молодости четыре часа казались мне вечностью, поэтому я много думала о том, что буду делать в эти последние часы свободы. Если бы я услышала новости о том, что советские самолеты направляются к Эланду, то первым делом бросилась бы в продуктовую лавку в Рёрбю и съела столько шоколада, сколько смогла бы. Потом я набрала бы мелков и красок и спряталась бы дома. Я смогла бы прожить всю жизнь при коммунизме, если бы мне только позволили рисовать.

Мы переезжали из дома в дом, с хутора на хутор, и в комнатах всегда пахло скипидаром и краской. Торун подрабатывала уборщицей и в остальное время рисовала. Она рисовала на свежем воздухе в любую погоду.

Осенью 1959 года мы снова переехали, на этот раз цена была просто смехотворной. Наша новая комната располагалась в пристройке на хуторе Олудден — в каменном домике с белыми стенами. Летом там было прохладно, но все остальное время года в пристройке царил лютый холод.

Узнав, что мы будем жить возле маяка, я представляла прекрасные картины — маяки на фоне темного неба, море в шторм, мужественных смотрителей.

Мы с Торун въехали в наш новый дом в октябре, и я сразу поняла, что ничего хорошего нас там не ждет. Хутор был открыт всем ветрам. Ветер задувал между строениями, пробирая до костей. Там было холодно и одиноко. И никаких мужественных смотрителей. Накануне войны на остров провели электричество, а спустя десять лет маяк автоматизировали. Теперь смотритель только изредка заходит, чтобы проверить, что все работает. Смотрителя зовут Рагнар Давидсон, и он ведет себя так, словно хутор принадлежит ему.

Спустя пару месяцев случился мой первый шторм. В ту ночь я чуть не стала сиротой.

Это произошло в середине декабря. Я вернулась из школы и не нашла дома Торун. Но ее сумки и мольберта тоже не было. Я волновалась, потому что сумерки уже сгустились, ветер за окном усиливался и пошел снег.

Мне стало страшно. Я злилась на мать. Как можно было выйти в такую погоду! Никогда еще я не видела столько снега. Хлопья не падали на землю, они как кинжалы прорезывали воздух. Ветер бился в окна, грозя их выбить.

Через полчаса после начала шторма я наконец увидела темную фигурку во дворе. Выбежала на улицу, подхватила Торун, втащила ее в комнату и провела к камину.

Сумка по-прежнему висит на ее плече, но мольберт унесло ветром. Опухшие глаза закрыты: в них попал песок, смешанный со льдом, и она не может разомкнуть веки. Я стаскиваю с матери мокрую одежду и растираю замерзшие руки и ноги.

Она рисовала на другой стороне торфяника, когда начался шторм. По дороге домой лед под ней треснул, и ей пришлось выбираться из воды.

— Мертвые лезли из болота… Они были такие холодные, такие холодные… Цеплялись за меня когтями, хотели забрать мое тепло, утянуть меня с собой.

Я дала ей горячего чая и уложила спать. Она проспала двенадцать часов подряд. Я стояла у окна и смотрела на снег. Проснувшись, Торун продолжала говорить о мертвых.

Глаза у нее болели, и веки опухли, но уже на следующий вечер Торун снова сидела перед холстом.

Стоило Тильде перестать думать о Мартине каждую минуту, как в ее крохотной квартире зазвонил телефон. Уверенная, что это Герлоф, Тильда взяла трубку.

Но это оказался Мартин.

— Хотел узнать, как ты, — проговорил он. — Все хорошо?

Тильда замерла. Желудок ее свело. Она стиснула трубку и устремила взор в окно на пустынную набережную.

— Все хорошо, — через силу произнесла Тильда.

— Хорошо или нормально?

— Хорошо.

— Тебя навестить?

— Нет.

— Тебе больше не одиноко на Эланде?

— У меня много дел.

— Хорошо.

Разговор оказался коротким. Мартин сказал, что еще позвонит, и повесил трубку. Тильда тихо прошептала: «Да…» Рана в сердце снова начала кровоточить.

«Это не Мартин, — сказала она себе. — Это его либидо. Ему просто нужен секс с кем-то помимо жены. Отношения его не интересуют».

Самое ужасное было в том, что больше всего на свете Тильде хотелось его увидеть, хотелось, чтобы он приехал к ней, и желательно прямо сейчас. Ей следовало давно отправить письмо его жене и избавиться от этой тяжести на сердце.

Тильда много работала. Она работала сутки напролет, стараясь заглушить любые мысли о Мартине. По вечерам она готовила сообщения на тему правил дорожного движения, которые потом делала в школах и на предприятиях. А еще оставались отчеты и патрулирование улиц.

Во вторник вечером она проезжала мимо Олуддена, но вместо хутора свернула на соседнюю ферму, принадлежавшую Карлсонам. Она встречалась с ними только раз, в тот день, когда трагически погибла Катрин Вестин и с ее мужем случился нервный срыв у них дома.

Мария Карлсон ее сразу узнала.

— Нет, мы редко видимся с Йоакимом, — сказала она, приглашая Тильду за стол. — Мы нормально общаемся, но он предпочитает одиночество. Но его дети играют вместе с нашим Андреасом.

— А как обстояло дело с его женой, Катрин? Вы часто с ней встречались?

— Она пару раз заходила на кофе, но основное время была занята ремонтом дома и детьми. Да и мы сами много работаем на ферме.

— А вы не видели, чтобы ее кто-то навещал?

— Навещал? Нет, только двое рабочих приезжали в конце лета.

— Никаких гостей на яхте или моторной лодке? — спросила Тильда.

Мария почесала голову и ответила:

— Не припомню. Отсюда хутор не виден.

Мария кивнула в сторону окна, и Тильда поняла, что она имеет в виду: весь вид загораживал сарай напротив дома.

— А шум мотора вы не слышали?

Мария покачала головой:

— Обычно лодки слышно, но я на них не обращаю внимания.

Выйдя на улицу, Тильда остановилась у машины и посмотрела на юг. Несколько красных рыбацких сарайчиков стояли на берегу, но ни одного человека там не было. И ни одной лодки в море.

Сев в машину, Тильда решила, что пора положить конец расследованию. Все равно оно никуда не ведет. Вернувшись в участок, она убрала папку с надписью «Катрин Вестин» в ящик с надписью «Прочее».

Весь стол ее был завален бумагами и заставлен грязными кофейными чашками. Стол же Ханса Майнера оставался чистым и пустым. Иногда ее так и подмывало положить туда стопку отчетов, но она сдерживалась.

Вечерами Тильда снимала форму, садилась в свой маленький «форд» и ездила по острову, слушая в машине записи бесед с Герлофом. Записи получились четкими, и Тильда замечала, с что с каждой новой встречей Герлоф чувствовал себя все раскованнее.

Именно во время таких поездок Тильда обнаружила фургон, о котором говорила Эдла Густавсон.

Она поехала в Боргхольм, а оттуда по мосту в Кальмар, где объехала несколько парковок. Темного фургона там не было. Поездив по городу, Тильда включила радио и направилась к ипподрому, освещенному прожекторами. Там люди прожигали массу денег на скачках, но Тильду интересовала парковка. Внезапно что-то привлекло ее внимание, и она ударила по тормозам.

Рядом с ней стоял фургон черного цвета с надписью «Кальмар. Сварочные работы».

Записав номер машины, Тильда припарковалась невдалеке и набрала номер дорожной полиции. Тильда попросила коллег узнать, кому принадлежит транспортное средство. Оказалось, его владелец — сорокасемилетний мужчина из деревни под Хельсингборгом, за которым не числилось никаких правонарушений. Машина прошла технический осмотр, но была снята с регистрационного учета в августе. Это было подозрительно.

Тильда заглушила двигатель и стала ждать.

«Рагнар также промышлял браконьерством, — звучал в наушниках голос Герлофа. — Например, он частенько ловил рыбу рядом с Олудденом, но никогда в этом не признавался».

Через пять минут публика начала выходить с ипподрома. Двое крупных парней лет двадцати пяти подошли к фургону. Тильда сняла наушники и наклонилась вперед. Один из парней был выше и мускулистее другого, но лиц в темноте она не различила. Тильда пожалела, что не взяла с собой бинокль. Грабители или нет?

«Обычные рабочие, дружок», — услышала она в голове самодовольный голос Мартина, но не обратила на него внимания. Фургон выехал с парковки. Тильда завела машину и последовала за ним на безопасном расстоянии. Фургон въехал в Кальмар и остановился у одного из многоэтажных домов недалеко от больницы. Мужчины вышли из машины и скрылись в подъезде. Тильда осталась в машине. Теперь она знала, где живут потенциальные грабители. Через минуту зажегся свет в окнах на втором этаже. Тильда записала адрес в блокнот. Конечно, можно было бы зайти в квартиру и поискать там украденные вещи, но у нее не было ордера на обыск, а для его выдачи одного свидетельства Эдлы о том, что фургон видели на острове, было недостаточно.

— Я прекратила расследование смерти Катрин Вестин, — сказала Тильда Герлофу, когда они пили у него кофе парой дней позже.

— Убийства, ты хотела сказать.

— Это не убийство.

— Нет, убийство.

Тильда на это ничего не сказала. Вздохнув, она достала диктофон из сумки.

— Давай…

Но Герлоф перебил ее, сказав:

— Я видел, как человека чуть не убили, даже не касаясь его.

— Вот как?

Тильда поставила диктофон на стол, но не стала нажимать клавишу записи.

— Это было в Тиммернаббене за пару лет до войны, — начал Герлоф. — Две шхуны пришвартовались рядом у причала, и двое моряков с них сильно повздорили. Стояли и кричали друг на друга. Потом один плюнул в другого, и тот этого уже не мог простить. Они стали бросаться камнями друг в друга, и в конце концов один встал на борт, чтобы попасть на другую шхуну. Но он не успел, так как противник встретил его ударом багра в грудь…

Сарик помолчал и продолжил:

— Это сегодня багры делают из пластмассы, а тогда это были крепкие деревянные шесты с железным крюком на конце. И когда моряк попытался перепрыгнуть на борт другой шхуны, он зацепился рубашкой за крючок, замер на секунду в воздухе и камнем рухнул в воду между шхунами. Он не мог выбраться, потому что рубашка все еще цеплялась за крюк, и другой моряк просто не давал ему вынырнуть. — Он посмотрел на Тильду. — Точно так же людей шестами загоняли в болото, принося в жертвы богам.

— Он выжил?

— Да, мы были там и остановили моряка с багром. Потом помогли несчастному выбраться из воды. Он чуть не захлебнулся. Промедли мы, и он бы погиб.

Тильда бросила взгляд на диктофон. Как жаль, что она его не включила.

Герлоф наклонился и, зашелестев чем-то под столом, сказал:

— Именно этот случай вспомнился мне, когда я осматривал одежду Катрин Вестин.

Из-под стола он вытащил серую толстовку с капюшоном.

— Убийца приплыл на лодке, — добавил Герлоф. — Причалил к дамбе, где ждала Катрин Вестин… Она ему доверяла. В руках у него был багор, это ее не насторожило, но это был старомодный багор — длинная деревянная палка с железным крюком, которым он зацепил кофту несчастной женщины и толкнул ее в воду. А потом держал голову Катрин под водой, пока женщина не умерла.

Герлоф развернул кофту, и Тильда увидела, что капюшон разорван чем-то острым.

Часто, глядя в окно по вечерам, Йоаким видел, как Распутин отправляется на охоту. Но иногда Йоакиму казалось, что он видит в темноте и другие создания — четвероногие и двуногие.

Кто это мог быть? Этель?

В первый раз он даже выбежал на веранду, чтобы лучше рассмотреть, но во дворе оказалось пусто. С каждым днем на хуторе было все темнее, и Йоакима не покидало чувство тревоги. Ветер гулял по двору, свистел в печных трубах, бился в стекла, от чего весь старый дом трясся и вздыхал. Близилось Рождество. Если на хуторе и были призраки, то среди них не было Катрин. Она по-прежнему от него пряталась.

— Вот одежда, — сказал Герлоф, передавая через стол пакет.

— Вам это что-нибудь дало? — спросил Йоаким.

— Может быть.

— Но вы не хотите сказать что?

— Не сейчас. Мне нужно еще немного подумать.

Йоакиму раньше не приходилось бывать в доме престарелых. Его бабушка с дедушкой жили дома до конца, а последние свои часы провели в больнице. Но теперь он сидел и пил кофе в комнате Герлофа Давидсона в доме престарелых в Марнэсе. Единственным, что напоминало здесь о Рождестве, был подсвечник со свечами на подоконнике.

На стенах висели разные памятные предметы: доски с названиями кораблей, документы в рамках и черно-белые фотографии двухмачтовых парусников.

— Это фото кораблей, на которых я ходил, — пояснил Герлоф. — Их было три.

— Они сохранились?

— Один. Принадлежит парусному клубу в Карлскруне. Другие утеряны: один сгорел, а другой затонул.

Йоаким взглянул на пакет с одеждой Катрин и перевел взгляд на окно, за которым уже стемнело.

— Мне надо забирать детей из сада через час. Мы можем до этого поговорить?

— С удовольствием. В моем расписании на сегодня только доклад о недержании, а его я охотно пропустил бы.

Йоакиму давно хотелось поговорить с кем-то, кто знал об Олуддене. Пастор в Марнэсе ему не поверил, а Мирья Рамбе думает исключительно о себе. Только в Герлофе, навестившем его на хуторе, он нашел внимательного слушателя.

— Я не спросил тогда на хуторе… Вы верите в привидения?

Герлоф покачал головой:

— Я и верю, и не верю. Я слышал много историй о привидениях, но ни разу их не видел. И существует столько теорий насчет привидений, например что это всего-навсего результат действия магнитных полей в старых домах.

— Или повреждения роговой оболочки глаза, — вставил Йоаким.

— Вот именно, — сказал Герлоф и после небольшой паузы прибавил: — Я могу рассказать историю, которую еще никому не рассказывал. Это единственное странное происшествие, которое со мной случилось.

Йоаким кивнул.

— Первая лодка появилась у меня в семнадцать лет, — начал Герлоф. — Я уже пару лет работал в море и накопил денег. И отец мне помог. Я точно знал, что мне нужно: одномачтовая моторная лодка под названием «Ингрид-Мария» из гавани Боргхольма. Владельцу, Герхарду Мартену, было лет шестьдесят, и он всю свою жизнь занимался лодками. Но потом у него случился инфаркт, и доктор запретил ему выходить в море. «Ингрид-Мария» оказалась выставлена на продажу. Цена, как сейчас помню, была три тысячи пятьсот крон.

— Это же дешево! — заметил Йоаким.

— Да, даже по тем временам цена была неплохая. В тот вечер, когда мне нужно было передавать деньги Мартену, я зашел в гавань, чтобы взглянуть на мою красавицу. Дело было в апреле. Лед уже растаял. Солнце садилось, и в гавани никого не было, кроме старика Герхарда. Он мерил шагами палубу «Ингрид-Марии», словно не решаясь оставить лодку. Я поднялся к нему на борт. Не помню, о чем мы говорили, но он показал мне, что нужно будет отремонтировать. Потом попросил позаботиться о лодке, и мы распрощались. Я пошел к отцу забрать конверт с деньгами и поужинать…

Герлоф замолчал, рассматривая фотографии на стенах. А через некоторое время снова заговорил:

— В семь вечера я поехал на велосипеде в дом семьи Мартенов на севере Боргхольма, но, приехав, застал дома только жену Герхарда всю в слезах. Оказалось, что Герхард Мартен мертв. Подписав контракт на продажу лодки днем раньше, он встал рано утром, пошел на пляж и выстрелил себе в висок из ружья.

— Утром?

— Да. Когда я встретил Герхарда Мартена в гавани, он был уже мертв. Я не могу это объяснить, но я действительно видел его на лодке. Мы даже обменялись рукопожатиями.

— Так вы видели призрака, — медленно произнес Йоаким.

Герлоф внимательно на него посмотрел.

— Может быть. Но это ничего не доказывает. Это не доказывает того, что существует жизнь после смерти.

Йоаким, снова посмотрев на пакет на столе, сказал:

— Я волнуюсь за мою дочь, Ливию. Ей шесть лет, и она разговаривает во сне. С ней и раньше это бывало, но с тех пор, как умерла моя жена, Ливия только о ней и говорит. И дочке снятся сны…

— Что в этом странного? Мне самому часто снится моя покойная жена, хотя она умерла много лет назад.

— Да… Но это все время один и тот же сон. Ливии снится, что мама пришла в Олудден, но не может войти в дом.

Герлоф молча слушал.

— И иногда ей снится Этель, — продолжил Йоаким. — Это волнует меня больше всего.

— Кто это? — спросил Герлоф.

— Этель была моей старшей сестрой. На три года старше меня. — Йоаким вздохнул. — Это моя собственная история с привидением.

— Расскажите, — попросил Герлоф.

Йоаким устало кивнул, чувствуя необходимость высказаться.

— Этель была наркоманкой, — сообщил он. — Она умерла зимой рядом с нашим домом… Год назад, за две недели до Рождества.

— Соболезную.

— Спасибо. Я солгал вам при прошлой встрече, когда вы спросили, зачем мы с женой продали виллу и переехали сюда. Причиной была смерть моей сестры. Мы больше не могли оставаться там…

Йоаким замолчал. Трудно было говорить о смерти Этель и последовавшей депрессии Катрин.

— Вы скучаете по сестре? — спросил Герлоф.

Йоаким задумался.

— Немного, — наконец ответил он.

Это прозвучало цинично, поэтому он прибавил:

— Я скучаю по той Этель, какой она была до того, как пристрастилась к наркотикам. По Этель, у которой было множество планов. Она мечтала открыть салон красоты, стать учительницей музыки. Она ничего так и не осуществила. Наркотики медленно ее убивали. Это было все равно что смотреть на человека в горящем доме и быть не в состоянии ему помочь.

— С чего это началось? — деликатным тоном произнес Герлоф. — Я почти ничего не знаю о наркотиках.

— Она начала с гашиша. Курила на вечеринках и концертах. Этель играла на пианино и гитаре и постоянно тусовалась со своими ровесниками… Она меня тоже научила играть, — улыбнулся Йоаким.

— Вы ее любили.

— Да. Этель была веселой. Привлекательной. Мальчики ее обожали. А она обожала вечеринки и клубы. И метамфетамин. Употребляя наркотики, она похудела на десять килограммов. Она все реже появлялась дома. Потом умер от рака папа, и, я думаю, именно после этого она начала употреблять героин… Она стала похожа на скелет. Худая, бледная, голос хриплый…

Йоаким сделал глоток кофе и продолжил:

— Наркоманы не знают, что у них зависимость. Они не видят ничего плохого в том, чтобы выкурить косячок или съесть таблетку, но рано или поздно переходят на инъекции. Потому что так дешевле. И доза героина нужна меньше. Но все равно им нужно по меньшей мере пятьсот крон в день на наркотики. Это большие деньги. Поэтому они начинают воровать. Причем им неважно, у кого. Могут обокрасть даже родную мать, забрать фамильные драгоценности и отнести в ломбард…

Он посмотрел на подсвечник, помолчал и снова заговорил:

— На Рождество, когда мы ужинали у мамы, возле стола всегда стоял пустой стул. Этель обещала каждый раз, что придет, но всегда оставалась в городе искать наркотики. Для нее это было обычное повседневное занятие. И мы ничего не могли поделать. — Он так погрузился в свой рассказ, что даже не следил, как на него реагирует Герлоф. — Вы не представляете, каково знать, что твоя сестра ворует, чтобы достать денег на наркотики, и пытаться об этом не думать, но при этом каждое утро отправляться на работу, ужинать с семьей и ремонтировать дом по выходным. — Йоаким опустил глаза. — В такой ситуации можно или забыть, или идти на поиски. Мой отец часто искал Этель по ночам, пока не заболел. Я тоже. На улицах, площадях, в метро, в вытрезвителях… Мы быстро научились определять, где она может быть.

Йоаким замолчал, вспоминая те ужасные времена, бомжей, наркоманов, алкоголиков на темных улицах большого города.

— Это, должно быть, было очень тяжело, — проговорил Герлоф.

— Да, и все же я мог бы чаще ее искать, — со вздохом сказал Йоаким.

— Но могли и бросить это вообще.

Йоаким кивнул. Ему нужно было рассказать еще про один случай, самый тяжелый из всех.

— В ту зиму Этель была в реабилитационном центре, — снова продолжил он. — Когда она поступила туда, она весила сорок пять килограммов. Все тело ее было в синяках, под глазами залегли черные круги. Но когда она вернулась в Стокгольм, она выглядела лучше, набрала вес и уже три месяца не принимала наркотики. Мы разрешили ей пожить в комнате для гостей. Все было хорошо. Она играла с Ливией по вечерам. Им было хорошо вместе. — Йоаким помнил, как он и Катрин снова обрели надежду, как они отважились доверять Этель. Конечно, они все еще не приглашали домой гостей, но оставляли на его сестру детей, когда отправлялись на прогулку. — Однажды мы с Катрин пошли в кино. Вернувшись через пару часов, мы нашли виллу пустой. Только Габриэль лежал в колыбельке насквозь мокрой. Этель сбежала, забрав с собой мой мобильный телефон… и Ливию. — Он зажмурился. — Я сразу понял, куда направилась моя сестра. В город покупать наркотики. Как сотни раз прежде. Покупала ампулу за пятьсот крон, делала укол в туалете и ловила кайф, пока снова не начиналась ломка. Но на этот раз с Этель была Ливия.

Йоаким никогда не забудет холодный липкий страх, охвативший его тогда. Он в панике бросился к машине и поехал в центр. Он смертельно боялся, что с Ливией что-то может случиться.

— В конце концов я нашел ее, — сказал он, посмотрев на Герлофа. — На кладбище рядом с церковью Святой Клары. Она заснула рядом с чьим-то склепом. Рядом с ней сидела Ливия. На ней не было куртки, она была холодной как лед и не реагировала на мои слова. Я вызвал «скорую» и отправил Этель в больницу, а потом повез домой Ливию… Катрин вынудила меня сделать выбор. И я выбрал семью.

— Вы сделали правильный выбор, — заметил Герлоф.

Йоаким кивнул, хотя на самом деле он не хотел выбирать.

— С того вечера я запретил Этель приходить в наш дом, но она не слушалась. Мы не пускали ее внутрь, но она приходила два-три раза в неделю и стояла перед калиткой, смотря на дом. Иногда она вскрывала почту, ища в конвертах деньги или чеки. Иногда с ней был какой-нибудь парень… тощий как скелет, в отвратительных грязных лохмотьях.

Перед его внутренним взором возникла сестра, какой он ее видел в последний раз — с синим от холода лицом и спутанными волосами.

— Этель всегда кричала, — продолжил он. — Кричала всякие гадости о Катрин и обо мне. В основном о Катрин. Она вопила и вопила, пока соседи не начинали звонить с жалобами, и мне приходилось выйти и дать ей денег.

— Это помогало?

— На какое-то время. Потом она снова возвращалась. Это превратилось в заколдованный круг. Мы с Катрин просыпались посреди ночи от ее криков… Но, выглянув в окно, видели только пустую улицу.

— Ливия была дома?

— Да.

— Она слышала крики?

— Думаю, да. Она ничего об этом не говорила, но не могла не слышать.

Йоаким снова зажмурился.

— Это было ужасное время. И Катрин начала желать Этель смерти. Она говорила об этом в постели. Что хочет, чтобы Этель употребила наркотик в таком количестве, чтобы ее организм с ним не справился. Ведь рано или поздно передозировка случается у всех наркоманов. Боюсь, мы оба на это надеялись.

— И так и случилось?

— Да. Телефон зазвонил в двенадцать ночи. Я сразу понял, что это касается Этель. Это всегда касалось Этель. — Всего год прошел, подумал Йоаким, а кажется, будто десять лет. — Звонила наша мать Ингрид. Она рассказала, что Этель нашли утонувшей неподалеку от нашей виллы. Катрин в тот вечер слышала, как она кричала у калитки и как потом крики стихли. Она говорила, что, когда выглянула в окно, Этель уже не было. Она пошла к морю. Этель присела на дамбе, чтобы сделать себе укол, и, отключившись, упала в ледяную воду. Она умерла мгновенно.

— Вас дома не было?

— Я вернулся позже. Мы с Ливией были на дне рождения.

— Наверно, это к лучшему.

— Я надеялся, что на этом все закончится. Но я продолжал просыпаться по ночам. Мне мерещились крики Этель с улицы. А у Катрин началась депрессия. Дом был отремонтирован, но мы не могли чувствовать себя в нем спокойно. И мы начали говорить о том, чтобы переехать, скорее всего на Эланд. Вот так мы оказались здесь.

Йоаким замолчал и посмотрел на часы. Двадцать минут пятого. Ему казалось, что он говорил целую вечность.

— Я должен ехать забирать детей, — сказал он.

— Кто-нибудь спрашивал вас о том, как вы себя чувствовали после того, что случилось? — спросил Герлоф.

— Я? Я чувствовал себя нормально.

— Мне так не кажется.

— Вы знаете, мы никогда это не обсуждали в нашей семье. Даже проблему Этель мы не обсуждали. Никто не захочет рассказывать людям, что его сестра наркоманка. Катрин единственная знала… Это я втянул ее во всю эту историю.

— Чего хотела Этель? — спросил Герлоф. — Почему она все время приходила к вам под окна? Ей нужны были деньги на наркотики?

Йоаким надел куртку.

— Не только это, — медленно произнес он. — Она хотела вернуть свою дочь.

— Дочь?

Йоаким заколебался. Об этом трудно было говорить, но все же он ответил:

— Ее отец погиб от передозировки. Я и Катрин были ее крестными родителями, и нам поручили заботу о ней. Год назад мы ее удочерили. Ливия теперь официально наша дочь.

— Но на самом деле она ребенок Этель?

— Больше нет.

Тильда сообщила о найденном фургоне в центральный полицейский участок и попросила за ним присматривать. Но Эланд — большой остров, и за всеми транспортными средствами не уследишь.

О чем она не сообщила, так это о словах Герлофа об убийстве на хуторе Олудден. У нее не было никаких доказательств того, что к дамбе действительно приставала лодка, а одной порванной кофты было недостаточно.

— Я вернул одежду Йоакиму Вестину, — сообщил Герлоф Тильде по телефону.

— Ты рассказал ему о своей… теории?

— Нет, случай был неподходящий. Его психика расшатана, сейчас он поверит во все что угодно… Даже в то, что ее убил призрак.

— Призрак?

— Призрак сестры Вестина — наркоманки.

Герлоф рассказал Тильде всю историю несчастной семьи Вестинов.

— Так вот почему они уехали из столицы, — проговорила Тильда. И заключила: — Бежали от воспоминаний.

— Это была одна из причин. Им нравился Эланд.

Тильда вспомнила, как плохо выглядел Йоаким, когда они его навещали.

— Мне кажется, ему нужно поговорить с психологом… или со священником.

— Так я на роль исповедника не гожусь? — усмехнулся Герлоф.

Почти каждый вечер Тильда проходила мимо почтового ящика и каждый раз была близка к тому, чтобы достать из сумки письмо, адресованное жене Мартина, и отправить его. Это было все равно что носить с собой топор: от нее зависело счастье другого человека, и это ощущение безграничной власти было для нее ново. Конечно, счастье Мартина тоже теперь зависело от нее. Он продолжал звонить и спрашивать, как у нее дела. Тильда отвечала односложно, боясь, что бывший любовник спросит, нельзя ли ее навестить.

Две недели прошли спокойно, но потом позвонили из Стенвика, что на западном побережье. Мужчина на местном диалекте сообщил, что его зовут Джон Хагман. Имя было ей знакомо: Герлоф его упоминал.

— Я слышал, вы ищете грабителей, — прибавил он.

— Да, — подтвердила Тильда, — я хотела вам позвонить.

— Герлоф мне сказал.

— Вы видели грабителей?

— Нет.

Хагман молчал. Тильда вынуждена была спросить:

— Может, вы видели что-то странное?

— Да, они были в деревне.

— Недавно?

— Не знаю. Осенью… Залезли в несколько домов.

— Я приеду. Как мне вас найти?

— Здесь только я и остался.

Тильда вышла из машины в небольшой деревне в ста метрах от пролива. Оглядевшись по сторонам, она подумала о своих предках, когда-то живших в этих местах. Как они смогли выжить в этом пустынном и каменистом месте, открытом всем ветрам?

Невысокий пожилой мужчина в синем комбинезоне и коричневой кепке вышел ей навстречу.

— Хагман, — назвался он.

И, вытянув руку, показал пальцем на коричневую виллу с большими окнами:

— Там. И в соседний дом они залезли тоже.

Одно из окон сзади дома было открыто. Подойдя ближе, Тильда обнаружила, что оно взломано. На веранде не было следов — только щепки и штукатурка. Тильда заглянула внутрь дома. Там царил беспорядок: одежда и вещи были раскиданы по полу.

— У вас есть ключ, Джон? — обратилась Тильда к Хагману.

— Нет, — ответил тот.

— Тогда придется лезть в окно.

Тильда оперлась руками в перчатках на подоконник и влезла на него. Спрыгнув на пол, она оказалась в чулане. Щелкнув выключателем, молодая женщина поняла, что электричество отключено. Но и без света она видела, что здесь побывали воры. Они вскрыли все ящики и коробки, вывернув содержимое на пол. И когда она вышла в гостиную, под ногами у нее оказалось битое стекло, как и недавно на хуторе Хагельбю.

Тильда пригляделась. Среди битого стекла лежали небольшие деревянные детали, в которых с трудом угадывались остатки деревянного корабля из бутылки.

Парой минут позже она выбралась обратно через окно. Хагман ждал ее снаружи.

— Они были здесь, — сказала она. — Много всего побили и испортили.

Тильда показала пластиковый пакет с остатками кораблика, которые она бережно собрала с пола:

— Это Герлоф сделал.

Хагман с грустью взглянул на пакет и кивнул:

— У него тут дом. Он делал эти модели и продавал дачникам.

Тильда сунула пакет в карман со словами:

— И вы не видели и не слышали ничего подозрительного по ночам?

Хагман покачал головой.

— Никаких чужих машин?

— Нет. Дачники уезжают в августе. В сентябре здесь были только работники одной фирмы. Они клали пол.

— Работники? — переспросила Тильда.

— Да, они работали в доме несколько дней, но, уезжая, все тщательно закрыли.

— Вы уверены, что это была не сварочная компания? «Кальмар. Сварочные работы»?

Хагман покачал головой:

— Нет, они клали пол. Молодые ребята.

Тильда вспомнила новый блестящий пол на хуторе в Хагельбю и подумала, что наконец-то нашла что-то общее между ограблениями.

— Вы с ними говорили?

— Нет.

Тильда прошлась с Хагманом по деревне и записала, в каких домах были разбиты или взломаны окна.

— Нужно сообщить владельцам, — сказала она, возвращаясь к машине. — У вас есть их координаты?

— Только самых приличных из них, — ответил Хагман.

Вернувшись в участок, Тильда обзвонила дома, хозяева которых сообщали об ограблении осенью. В четырех из них в последнее время клали новый пол или полировали. И все владельцы пользовались услугами местной эландской фирмы «Марнэс. Паркет и пол».

Она позвонила даже на хутор Хагельбю. Хозяин, Гуннар Эдберг, был уже дома. Рука у него была по-прежнему в гипсе, но чувствовал он себя лучше. Он и его жена тоже нанимали фирму из Марнэса.

— Они все сделали очень быстро. Летом за пять дней. Но мы их не видели — мы были в Норвегии.

— Но вы выдали им ключ, хотя не были с ними знакомы?

— Это надежная фирма, — ответил Эдберг. — Мы знаем владельца. Он живет в Марнэсе.

— У вас есть его телефон?

Получив номер, Тильда позвонила в фирму «Марнэс. Паркет и пол». Ей нужно было только узнать имена всех рабочих, укладывавших пол на Эланде за последние три года. Она подчеркнула, что их ни в чем пока не подозревают и что она будет признательна, если хозяин ничего им не станет сообщать.

Владелец фирмы назвал имена рабочих: Никлас Линделл и Хенрик Янсон — и дал адреса обоих.

«Хорошие парни, — заверил он. — Надежные, аккуратные, способные. Иногда работают в паре, иногда поодиночке. Пол в домах они обычно кладут, когда хозяева в отъезде. На дачах же работают, когда уже закончен сезон. У них всегда много работы».

Поблагодарив, Тильда попросила список домов, в которых Никлас Линделл и Хенрик Янсон работали летом и осенью. Владелец фирмы ответил, что эта информация у него есть только в офисе в компьютере и что он пришлет ее по факсу.

Положив трубку, Тильда ввела фамилии Линделл и Янсон в полицейскую базу. Оказалось, что Хенрик семь лет назад был оштрафован за то, что вел машину, не имея водительских прав. На момент правонарушения ему было семнадцать лет. Больше ничего она не нашла. В это время заработал факс, и Тильда получила список адресов, где работала фирма «Марнэс. Паркет и пол». Тильда сразу определила, что из двадцати двух заказчиков семеро сообщили об ограблениях. Линделл клал пол только в двух домах, а вот Хенрик Янсон работал во всех.

Тильда ощутила азарт, который охватывает охотника при появлении оленя. Затем она заметила среди адресов Олудден. В августе Хенрик Янсон работал на хуторе. В скобках было отмечено: циклевка пола, первый этаж.

Что это значило? Хенрик Янсон жил в Боргхольме, и, если верить календарю, сегодня он клал пол в Бюкселькроке, поэтому не имело смысла разговаривать с ним сейчас. Ей нужно собрать больше доказательств, прежде чем вызывать человека на допрос. Внезапно ее мысли прервал звонок телефона. Тильда взглянула на часы. Почему-то она сразу поняла, кто звонит.

— Полицейский участок Марнэса. Давидсон.

— Привет, Тильда, — произнес Мартин. — Как ты?

Интуиция ее не обманула.

— Хорошо, — ответила она, — но я сейчас занята. У меня важные дела.

— Подожди, Тильда.

— Пока.

Она положила трубку, даже не пытаясь узнать, что Мартин хотел ей сообщить. Как хорошо, что у нее появилось что-то, о чем можно думать, помимо Мартина Альквиста. Сейчас важнее всех мужчин для нее укладчик полов Хенрик Янсон. Когда она его поймает, она задаст ему два вопроса: почему он покалечил пенсионера и почему разбил кораблик, сделанный Герлофом?

Лето в тот год выдалось дождливое, и, как следствие, зима была суровой. Намного холоднее предыдущей. В январе и феврале школы и детские сады были закрыты по понедельникам, потому что дороги не успевали очистить от снега.

Мирья Рамбе

Торун продолжала рисовать, несмотря на то что зрение ее сильно испортилось после той бури. Читать она больше не могла, но продолжала рисовать.

Очки не помогали. В Боргхольме мы раздобыли галогеновую лампу, которая освещала крохотную комнатку на Олуддене ярким белым светом. Ощущение было такое, словно мы живем в фотостудии, — но благодаря этой лампе мама могла работать. Она сидит посреди комнаты, залитой белым светом, и рисует свои самые мрачные полотна.

Она нервно водит кистью по полотну — я слышу этот специфический звук, как будто крыса скребется за стеной. Мама рисует шторм, в который попала прошлой зимой. Она очень близко наклоняется к мольберту, буквально утыкается в него носом, отчего его кончик у нее всегда испачкан. Рисуя, она так пристально вглядывается в мазки, что я знаю: она все еще не может забыть мертвых в торфянике в тот день.

Она рисует картину за картиной, но никто не хочет их покупать — поэтому они хранятся в сухом чулане, свернутые в рулоны.

Я тоже рисую, когда остаются краска и бумага, но это бывает все реже и реже. Денег нет, и Торун уже не может работать уборщицей из-за плохого зрения.

В начале ноября Торун исполнилось сорок девять. Она отметила день рождения одна бутылкой красного вина. Торун говорит, что ее жизнь закончилась.

А моя, кажется, так и не начиналась.

Мне восемнадцать лет. Я окончила школу и пока убираю вместо Торун в надежде на лучшее. Только сейчас я поняла, что пятидесятые закончились, а я этого даже не заметила. Лишь обнаружив старые журналы, я поняла, что в пятидесятых были не только Сталин и атомные бомбы, но и золотые годы тинейджеров в белых носках, с вечеринками и рок-н-роллом. Всего этого в деревне у нас, конечно, не было. Радиоприемник был таким старым, что единственным звуком, который мы слышали, был треск. Летом на острове было хорошо, но за тремя месяцами спокойного моря и 6Е солнца следовали девять месяцев темноты, холодного ветра, размытых дорог, мокрой одежды и замерзших ног. Единственным утешением для меня в тот год был Маркус.

Маркус Ландквист приехал из Боргхольма осенью и поселился на Олуддене. Маркусу девятнадцать лет, он на год старше меня. Он подрабатывал на фермах, ожидая призыва в армию.

Маркус не был моей первой любовью, но он был первым, с кем я осмелилась на что-то большее, чем просто невинный флирт. Все мои предыдущие влюбленности ограничивались тем, что я стояла и смотрела на понравившегося мне мальчика в школьном дворе, втайне надеясь, что он подойдет ко мне и дернет за косичку.

Маркус самый красивый парень в деревне. По крайней мере, для меня. Он высокий, и у него прекрасные светлые волосы, которые мне очень нравятся.

— Ты знаешь, что на хуторе Олудден водятся привидения? — спросила я, когда мы первый раз столкнулись на кухне.

— Вот как?

Он не выразил ни удивления, ни интереса, но я уже начала говорить, и нужно было продолжить.

— Мертвые живут в сарае, — сказала я. — Они шепчут сквозь стены.

— Это просто ветер, — заявил Маркус.

Это не было любовью с первого взгляда. Мы начали общаться. Я изображала из себя скромницу, Маркус молчал и бросал на меня жаркие взгляды. Я чувствовала, что нравлюсь ему. По вечерам я думала о Маркусе перед сном и мечтала, что мы вдвоем сбежим с хутора.

Мы единственные на хуторе, у кого есть хоть какая-то надежда на лучшее будущее. Торун уже сдалась, а остальным престарелым обитателям хутора достаточно работы в поле днем и сплетен — вечером.

Иногда они пьют самогон с рыбаком Рагнаром Давидсоном. До меня доносится их смех из кухни в доме.

Мы все вместе живем на Олуддене, но каждый живет своей отдельной жизнью, в своем маленьком мире, отгороженном от всех остальных. В ту зиму я обнаружила сеновал над коровником. Там почти не осталось сена, зато полно всяких вещей, оставленных прежними обитателями хутора. В течение десятков лет сеновал превратился в настоящий музей, наполненный старыми веслами, сундуками, книгами и удочками. Мне приходится отставлять коробки в сторону, чтобы пробраться вглубь сеновала. Там на дальней стене вырезаны имена и годы.

Каролина, 1868.

Петер, 1900.

Грета, 1943.

И много других имен. Почти на каждой доске вырезано имя.

Я стою и читаю их одно за другим, пораженная тем, как много людей погибло на хуторе Олудден. И мне кажется, что они здесь, рядом со мной, на сеновале.

Больше всего мне хочется показать сеновал Маркусу.

Сумерки сгустились над сушей и морем. Одинокий фонарь на повороте зажигался все раньше и раньше, и Йоакиму казалось, что весь день стоит ночь. Несмотря на это, Йоаким не прекращал работу по дому, пытаясь чувствовать гордость за то, что он сделал своими руками.

Первый этаж был практически готов. Обои наклеены, двери и окна окрашены, пол отшлифован, мебель — та, что была, — расставлена. Йоакиму следовало купить новую мебель, но денег не хватало, а работу он так и не начал искать. Пока в его распоряжении были только шкаф восемнадцатого века и столовый гарнитур. К потолку Йоаким подвесил большую хрустальную люстру, а на подоконниках расставил старинные подсвечники.

Фасадом Йоаким еще не успел заняться, да и денег не было, — но он надеялся, что предыдущие обитатели хутора на него не в обиде. Ему даже хотелось, чтобы они оценили плоды его трудов. Иногда ему казалось, что он слышит их шаги на втором этаже и голоса, шепчущие в пустых комнатах. Но только не Этель. Ей сюда вход воспрещен. Слава богу, она перестала являться Ливии во снах.

— Вы приедете ко мне на Рождество? — спросила мать Йоакима, когда он позвонил ей в середине декабря.

В голосе Ингрид слышно было волнение, и Йоакиму не хотелось ее разочаровывать.

— Нет, — поспешил он ответить, глядя в окно.

Дверь в коровник снова была открыта. Он ее не открывал.

Можно было, конечно, сказать себе, что это дело рук детей или дверь открыл ветер, но Йоаким знал: это был знак от Катрин.

— Нет?

— Нет, — повторил он. — Мы решили остаться здесь на Рождество. На хуторе.

— Одни?

«Нет», — подумал Йоаким, но вслух произнес:

— Одни. Если, конечно, мать Катрин Мирья не заглянет, но мы об этом еще не говорили.

— А вы не могли бы…

— Мы приедем на Новый год, — пообещал Йоаким. — Тогда и обменяемся подарками.

Рождество все равно будет мрачным, где бы он его ни праздновал.

Какой праздник без Катрин.

Рано утром Йоаким сидел в детском саду и смотрел, как дети отмечают День святой Люсии. Одетые в белоснежные наряды, с искусственными свечами в волосах, шестилетние девочки нервно улыбались своим родителям, снимавшим праздник на видео.

Йоакиму не нужна была видеокамера, потому что он никогда не забудет, как пели Ливия с Габриэлем. Он смотрел на детей и вертел на пальце обручальное кольцо, думая, как счастлива была бы Катрин, будь она сейчас рядом.

На следующий день после праздника на остров налетел первый зимний шторм. Крупные градины ударяли в окна, грозя их пробить. В море бушевали волны, ломая хрупкий первый лед, успевший образоваться у берега, заливая каменную дамбу и закручиваясь в воронки около маяков.

Когда шторм был в самом разгаре, Йоаким позвонил Герлофу Давидсону, знавшему о погоде все.

— Кажется, начался первый зимний шторм, — сказал Йоаким.

Герлоф фыркнул в трубку, сказав:

— Это шторм? Нет, это не шторм. Шторм еще будет… И мне кажется, это случится еще до Нового года.

На рассвете ветер стих, и выглянуло солнце. Проснувшись, Йоаким обнаружил, что весь двор укрыт снежным покрывалом. Кусты под окном тоже оделись в белоснежный наряд, а у берега вода образовала ледяную кромку. За ней море быстро схватывало тонкой голубой пленкой льда, пронизанного черными прожилками трещин. Местами лед еще не схватился, и там зияли черные проруби. Прищурившись, Йоаким устремил взор на линию горизонта, но ее скрывал слепящий яркий свет.

После завтрака раздался телефонный звонок. Это была Тильда Давидсон, родственница Герлофа. Она сказала, что звонит по делу.

— Я хотела кое-что уточнить, Йоаким. Вы говорили, что никто не навещал вашу жену на хуторе. Но ведь она нанимала рабочих?

— Рабочих?

Вопрос был неожиданным, и Йоаким задумался.

— Я слышала, вы ремонтировали пол, — продолжила Тильда.

Теперь он вспомнил.

— Точно, — подтвердил Йоаким. — Но это было еще до моего приезда. Один парень приезжал шлифовать пол.

— Из Марнэса?

— Кажется, да. Фирму порекомендовал агент по продаже недвижимости. У меня где-то остался счет-фактура.

— В нем нет нужды. Вы помните, как звали работника фирмы?

— Нет, с ним общалась жена.

— Когда он у вас работал?

— В середине августа. За пару недель до того, как мы привезли мебель.

— Вы его видели?

— Нет. Только Катрин. Она уже жила здесь с детьми.

— И больше он к вам не заезжал?

— Нет, пол уже готов, — ответил Йоаким.

— Еще один вопрос. У вас не было незваных гостей осенью?

— Незваных? Что вы имеете в виду? — спросил Йоаким, думая только об Этель.

— Грабителей, — пояснила Тильда.

— Нет, слава богу. А почему вы спрашиваете?

— Много домов ограбили за осень.

— Знаю, читал в газетах. Надеюсь, вы поймаете воров.

— Мы над этим работаем.

Тильда положила трубку.

Следующей ночью Йоакима что-то разбудило.

Этель…

Тот же страх, что и раньше. Он поднял голову с подушки и посмотрел на часы. Двадцать четыре минуты второго.

Он запретил себе думать об Этель и прислушался. Может, Ливия снова кричит? Но в доме было тихо. Несмотря на это, Йоаким все же надел джинсы и кофту и вышел в коридор, не зажигая свет. Слышно было только тиканье часов, из спален детей не доносилось ни звука.

Тогда Йоаким прошел в прихожую и выглянул в окно. Одинокая лампа освещала пустынный двор. И тут Йоаким заметил, что дверь в коровник снова открыта. Не до конца. Всего на полметра. Но Йоаким был уверен, что хорошо ее закрыл.

Дверь нужно закрыть.

Обувшись, он вышел во двор.

Небо было чистым и звездным, и красный огонек на южной башне ритмично мигал в такт биению сердца Йоакима. Подойдя к коровнику, он заглянул внутрь. Там было темно как в могиле.

— Эй! — крикнул Йоаким в темноту.

Никакого ответа.

Или? Ему показалось, что он слышит какой-то слабый звук в сарае. В темноте он нащупал рукой выключатель на стене и щелкнул им. Бледный свет залил помещение. Йоаким хотел крикнуть еще раз, но передумал. Снова раздался звук. Тихий, но упорный.

Йоаким подошел к крутой лестнице. Света лампы не хватало для освещения сеновала, но это не остановило Йоакима. Он начал подниматься наверх.

Он уверенно прошел по сеновалу, обходя старые вещи на полу. Теперь он знал лабиринт наизусть. Надо будет здесь прибраться. Но не сейчас. Сейчас его интересовала дальняя стена в конце сеновала.

Оттуда доносился звук.

Йоаким встал перед стеной, но не успел он прочитать имена, как снова раздался звук. Йоаким посмотрел вниз на пол. Это мяукал Распутин.

Кот сидел у стены, облизывая лапы. Он удивленно посмотрел на Йоакима, помешавшего его туалету. Вид у кота был довольный. И понятно было почему. Он хорошо поработал ночью. Перед Распутиным на полу лежали десять маленьких коричневых крыс, с которыми он расправился незадолго до его прихода. Распутин выложил убитых крыс в один ряд вдоль стены.

Это было похоже на жертвоприношение.

— Люди слишком много тревожатся по пустякам, — говорил Герлоф. — Ныне службу спасения вызывают даже при виде гусей за бортом. Раньше люди были умнее. Если уж лодка отдалилась от берега и поднялся ветер, то, ничего не поделаешь, моряки просто заходили в ближайшую гавань, вытаскивали лодку на берег и спали, пережидая шторм. А как ветер стихнет, шли дальше.

Герлоф замолчал и погрузился в свои мысли. Тильда протянула руку и выключила диктофон, сказав:

— Хорошо. Правда, хорошо получилось, Герлоф?

— Да-да, хорошо, — признал старик.

Перед ним и Тильдой на столе стоял стаканчик глёгга[7]. Неделя выдалась снежная, и Тильда решила захватить с собой бутылку вина, чтобы согреться. Она подогрела сладкое красное вино в кухне, добавила изюма и миндаля и на подносе отнесла глёгг в комнату Герлофа. Когда Тильда вошла и поставила поднос на стол, старик уже достал откуда-то бутылку настойки и плеснул немного в стаканы.

— Как ты будешь отмечать Рождество? — спросил Герлоф, когда они допили глёгг, и Тильда ощутила, как внутри нее разливается блаженное тепло.

— В тихом семейном кругу, — ответила молодая женщина. — Я поеду к маме.

— Это хорошо.

— А ты, Герлоф? Не хочешь поехать со мной?

— Спасибо за приглашение, но я лучше останусь здесь есть манную кашу. Дочери пригласили меня к себе, но я не выдержу такой долгой поездки.

За столом стало тихо.

— Еще что-нибудь запишем на диктофон? — спросила Тильда.

— Можно.

— Ты так здорово рассказываешь. Я столько узнала о моем дедушке.

Герлоф кивнул:

— Я не рассказал самого главного.

— Чего же?

Герлоф явно колебался. Наконец он сказал:

— Рагнар в детстве многому меня научил… Он рассказывал о погоде и ветре, о рыбе и сетях… Научил меня самым разным вещам… Но, когда я повзрослел, я понял, что не могу во всем ему доверять.

— Нет?

— Я узнал, что мой брат нечестный человек.

Между стариком и молодой женщиной снова повисла тишина.

— Рагнар был вором, — продолжил Герлоф после паузы. — Обычным вором. К сожалению, другими словами это назвать нельзя.

Тильда подумала было отключить диктофон, но не стала.

— Что же он воровал? — спросила она тихо.

— Он крал все, что только мог. Выходил по ночам в море и проверял чужие сети… Еще помню, однажды в Олудден привезли полуметровые медные трубы. Один ящик с трубами остался стоять на улице, и Рагнар его прихватил. Ему не нужны были трубы, но у него был ключ от маяка. Так что он спрятал ящик там. Он наверняка до сих пор так там и стоит. Брат украл просто потому, что не мог упустить подходящего случая. Он никогда не проходил мимо того, что плохо лежало. Вот так вот.

Герлоф сидел, наклонившись вперед; вид у него был взволнованный.

— Разве ты никогда не брал чужого? — спросила Тильда.

Старик покачал головой:

— Нет. Иногда я лгал насчет цен за перевозку другим фрахтовщикам. Но я никогда ничего не крал и никому намеренно не причинял боли. Я верю в то, что люди должны помогать друг другу.

— Ты прав, — признала Тильда. — На этом и держится общество.

Герлоф снова кивнул и сказал:

— Я редко вспоминаю старшего брата.

— Почему?

— Он так давно умер. Воспоминания постепенно стирались из памяти…

— Когда ты видел его в последний раз?

Прошла пара минут, прежде чем Герлоф вспомнил:

— У него дома. Зимой тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Я поехал к нему, потому что он не отвечал на звонки. Мы поссорились. Если это можно назвать ссорой. Мы просто стояли и говорили друг другу гадости. Это был наш способ ссориться.

— Из-за чего вы поссорились?

— Из-за наследства. Не то чтобы оно стоило того, но…

— Какого наследства?

— Наследства, оставленного родителями.

— А что с ним случилось?

— Оно исчезло. Рагнар его забрал, не сказав мне ни слова. Он был очень жаден до денег… Особенно чужих.

Тильда смотрела на диктофон, не зная, что сказать.

— Рагнар очень скверно со мной обошелся, — продолжал Герлоф, качая головой. — Он забрал все вещи из родительского дома в Стенвике, распродал их на аукционе, дом продал дачникам и забрал себе все деньги. И отказывался это обсуждать. Только злобно смотрел на меня, как будто недоумевая, что я отважился подозревать его в чем-то.

— Он действительно забрал все?

— Я успел взять только пару памятных для меня вещей, а все деньги заграбастал Рагнар. Он считал, что мне они ни к чему.

— А почему ты ничего не сделал?

— А что я мог сделать? Подать в суд на родного брата? Здесь на острове мы так не поступаем. Вместо этого мы перестали общаться. Даже с братьями такое случается.

— Но…

— Рагнар считал, что все принадлежало ему по праву первородства. Он же был старшим братом. Он всегда брал то, что хотел, и не желал ни с кем делиться. Мы расстались врагами. А осенью он вышел на лодке в море во время шторма и замерз по дороге домой. — Герлоф вздохнул. — Братская любовь… Об этом написано еще в Библии. Помнишь историю про Каина и Авеля? Даже брат может стать врагом.

Тильда с грустью взглянула на диктофон и выключила его.

— Я, наверно, сотру последнюю запись. Не потому, что я не верю тебе, Герлоф, но…

— Пожалуйста, — сказал старик.

Когда Тильда убрала диктофон в сумку, Герлоф заметил:

— Мне кажется, я теперь знаю, как это устройство работает. По крайней мере, знаю, на какие клавиши нужно нажимать… Ты не могла бы оставить его мне на время? — прибавил он.

— Диктофон?

— Я хотел бы кое-то записать.

— Конечно. — Тильда вынула диктофон. — Записывай сколько хочешь. Вот чистые кассеты.

Вернувшись в участок, Тильда нажала кнопку автоответчика. Она начала прослушивать сообщение, но, узнав голос Мартина, со вздохом выключила автоответчик. Мартин подождет.

Приближалось Рождество. Ливию и Габриэля отпустили на каникулы, и Йоаким решил в честь этого свозить их в Боргхольм.

На улицах города было много народу. Все запасались подарками к празднику. Йоаким с детьми заехали в супермаркет, чтобы купить продукты на Рождество.

— Что будем есть на праздник? — спросил Йоаким.

— Жареную курицу с картошкой фри! — крикнула Ливия.

— Морс, — заявил Габриэль.

Йоаким купил курицу, картошку и морс детям, а себе колбасу, пиво, хлеб, фарш для фрикаделек и копченого угря, выловленного в водах Балтийского моря. Он не забыл купить и килограмм любимого сыра Катрин, который она всегда ела на Рождество с хлебом и маслом. Это была странная покупка, но еще более странным было то, что неделей раньше Йоаким купил покойной жене подарок на Рождество. Он поехал в Боргхольм выбирать подарки детям и в витрине магазина увидел светло-зеленую тунику. Как раз такую, какая понравилась бы Катрин. Он пошел в магазин игрушек, а по дороге назад купил тунику.

— Упакуйте, пожалуйста… Это подарок, — сказал он продавщице и вскоре получил красный пакет, перевязанный белой лентой.

На парковке перед продуктовым магазином продавали елки. Йоаким купил огромную королевскую ель высотой до потолка. Привязав елку к багажнику, он поехал домой.

Было холодно. Десять градусов ниже нуля. Но ветра не было. Земля покоилась под легким снежным покровом, и лед у берега начал нарастать. Пар вырывался изо рта Йоакима белыми облачками, когда он, напрягая силы, вносил подарки и елку в дом. Наверняка в ветвях сотни насекомых, но холод должен был их убить, решил Йоаким.

И подумал: «Это самый лучший способ умереть — заснуть и замерзнуть, так и не проснувшись».

Йоаким установил елку в зале, где уже стоял обеденный стол со стульями. Но даже так комната казалась пустой. Ощущения праздника не было.

В последние дни перед Рождеством семейство Вестин было занято уборкой и подготовкой к празднику. Из коробки они достали подсвечники, рождественский вертеп, красно-белые праздничные полотенца, звезды, соломенного козла и такого же поросенка, которых поставили под елку.

Ливия и Габриэль помогали отцу наряжать елку. В саду они делали бумажные украшения и гирлянды и деревянные фигурки, которые теперь развесили как сумели — то есть на нижние ветви. На верхние Йоаким повесил шарики, дождик, посыпал хвою блестками, а на верхушку елки водрузил звезду из золотой фольги. Подсоединил электрическую гирлянду — и елка была готова.

В последнюю очередь он достал из сумок подарки детям и положил под елку вместе с подарком Катрин.

В комнате повисла тишина.

— Мама вернется? — спросила Ливия.

— Может быть, — проговорил Йоаким.

Дети перестали спрашивать о Катрин, но он знал, что они по ней скучают. Особенно Ливия. Для детей не существует границы между возможным и невозможным. Эти границы придумали взрослые. Нужно только очень сильно чего-то хотеть, чтобы это стало возможным.

Как было бы чудесно увидеть Катрин еще один, пусть последний, раз. Попрощаться с ней как подобает.

Метеорологи предупредили, что к острову приближается шторм, но, выглянув утром в окно, Йоаким не заметил на небе ни облачка. Солнце ярко светило, ветра почти не было, и температура повысилась до шести градусов ниже нуля. Но затем он перевел взгляд на место под кухонным окном, где обычно собирались птицы, и убедился в том, что шторм действительно будет.

Несмотря на то что в кормушках было достаточно зерна и сухарей, поблизости не видно было ни одной птицы. Распутин, сидевший рядом с Йоакимом, тоже с явным разочарованием разглядывал кормушки.

На море тоже было пустынно. Ни лебедей на воде, ни чаек над волнами. Где же все птицы укрылись? Им не нужно слушать прогноз погоды, они чувствуют приближение шторма инстинктивно.

За день до Рождества Йоаким позволил Ливии и Габриэлю лечь спать позже обычного. Он бы предпочел отвезти их в сад и остаться одному на хуторе, но у детей были каникулы, а значит, ближайшие две недели они проведут дома.

— Мама вернется сегодня? — спросила утром Ливия, вылезая из постели.

— Не знаю, — ответил Йоаким.

Но атмосфера на хуторе изменилась. Он это чувствовал, и дети это чувствовали. В воздухе застыло ожидание.

После завтрака Йоаким достал из упаковки свечи, купленные в Боргхольме. Раньше он и Катрин сами делали свечи вместе с детьми, но зато магазинные были ровные и красивые. Они одинаково хорошо смотрелись на подоконниках, на столе и в подсвечниках. Свечи для покойников.

Когда Йоаким, Ливия и Габриэль обедали, солнце еще светило, но сразу после обеда начало садиться. Йоаким тепло одел детей и повел на прогулку.

Проходя мимо коровника, он бросил взгляд на дверь, но ничего не сказал. Молча они спустились к берегу. Небо по-прежнему оставалось чистым, но на горизонте оно потемнело, обещая приближение шторма.

У берега лед был тонкий и белый, а дальше в море — темносиний… Детям нравилось кидать камешки на лед и смотреть, как они скользят по направлению к черным трещинам.

— Вам не холодно? — спросил Йоаким.

Габриэль кивнул. Нос у него был красный.

— Тогда идем домой.

Это был самый короткий день в году. Часы показывали половину третьего, а двор уже погрузился в темноту. Йоаким чувствовал, как с моря подул ветер.

Вернувшись в дом, он зажег свечи. С дороги их должно быть видно. Возможно, и с торфяника тоже.

После того как Ливия и Габриэль заснули, Йоаким надел куртку и, вооружившись карманным фонариком, вышел во двор. Ему снова надо было в коровник. В последние недели он туда заглядывал почти каждый день.

Небо все еще было ясным, под ногами похрустывала сухая снежная корка. Остановившись перед дверью, Йоаким оглянулся. Во дворе было темно, но все равно Йоакиму показалось, что за углом кто-то прячется. Худая женщина со спутанными волосами и злым взглядом. «Держись от меня подальше, Этель», — пробормотал Йоаким, распахивая дверь.

Войдя внутрь, он напряг внимание, надеясь услышать мяуканье Распутина, — но в коровнике было тихо.

Йоаким не сразу пошел к лестнице. Сначала он обошел пустые стойла на первом этаже, где раньше зимой держали скот.

На дальней стене кто-то прибил ржавую подкову. Йоаким пригляделся к предмету, который якобы приносит счастье.

Свет от лампы сюда не доходил, и Йоаким достал фонарик. Осветив потолок, Йоаким предположил, что именно над ним находится потайная комната. Потом он опустил фонарик ниже. Кто-то чисто подмел каменный пол. Не во всем сарае, а только вдоль стены. Там было чисто. Ни соломинки, ни паутины, ни остатков сухого навоза.

Это могла быть только Катрин.

На стене, как занавес, висели старые рыболовные сети, и стена словно выгибалась наружу. Посветив фонариком, Йоаким приподнял сеть и увидел, что часть деревянной стены разобрана и видна каменная кладка. Но внизу стены, у самого пола, было отверстие не больше полуметра высотой. Шириной же отверстие было около двух метров. Движимый любопытством, Йоаким встал на колени и заглянул внутрь, но увидел только землю. Тогда он опустился на четвереньки и пополз. Он полз, пока не уткнулся в известняковую стену. Она была ледяной на ощупь. Стряхнув паутину, Йоаким попробовал подняться и осмотреться. К своему удивлению, он обнаружил, что может встать. Поднявшись, он посветил вокруг себя фонариком и понял, что оказался в небольшом пространстве между внутренней и внешней стенами коровника и что в паре метров от него находится лестница, ведущая наверх.

Кто-то был здесь до него. Это видно было по следам в пыли. Катрин? Мирья говорила, что не слышала ни о какой тайной комнате. Конец лестницы исчезал в темноте. Йоаким посветил вверх и увидел в потолке четырехугольное отверстие, похожее на люк. Наверху было темно, но он без колебаний начал подниматься по лестнице.

Выбравшись через отверстие, он оказался на деревянном полу. Слева от него была некрашеная деревянная стена. Йоаким узнал доски и понял, что нашел потайную комнату за сеновалом. Выпрямившись, он посветил фонарем прямо перед собой. В бледном свете фонарика он увидел несколько рядов скамеек.

Церковные скамьи, понял Йоаким.

Он оказался в другом конце комнаты, больше всего напоминавшей часовню с высоким потолком, четырьмя скамьями и узким проходом сбоку.

Деревянные скамьи высохли и потрескались от времени. Сделаны они были из простого некрашеного дерева и напоминали своим видом средневековые изделия. Видимо, скамьи поставили сюда тогда же, когда построили коровник, потому что в комнате не было двери, через которую их можно было бы внести.

В часовне не было ни алтаря, ни кафедры, ни креста. Только на самом верху под остроугольной крышей виднелось небольшое закопченное окно, под которым на гвозде висела какая-то картинка. Подойдя ближе, Йоаким разглядел страницу, вырванную из семейной Библии с гравюрами Доре. На ней была изображена женщина, скорее всего Мария Магдалина, которая с печалью и недоумением смотрела на камень, когда-то прикрывавший вход в пещеру, откуда исчезло тело Христа. Теперь камень лежал на земле, и взгляду женщины представала пустая могила.

Йоаким долго смотрел на рисунок, потом обернулся и заметил, что на скамьях позади него что-то лежит. В слабом свете фонарика он увидел письма.

Засохшие цветочные букеты.

Пару детских туфелек.

На одной из скамей лежало что-то белое, и, нагнувшись, Йоаким увидел вставную челюсть.

Памятные вещи.

Там были плетеные корзинки с записками. Присев на одну из скамей, Йоаким достал записку из корзинки и прочел в свете фонарика:

Карл, забытый всеми, но не мной и Гхподом Богом нашим.

Сара

В другой корзинке лежала пожелтевшая открытка с улыбающимся ангелочком. Перевернув ее, Йоаким прочитал на обороте написанные чернилами строки:

Мое сердце тоскует по моей любимой сестре Марии. Молю Бога ежедневно о том, чтобы мы снова встретились.

Горюющий Нильс Петер

Йоаким бережно вернул записку на место.

Эта комната была специально построена и обставлена для умерших людей. Их собственная церковь.

На другой скамье лежала какая-то книга. Йоаким поднял ее и понял, что это тетрадь с плотно исписанными страницами. Почерк был слишком мелкий, чтобы разобрать в темноте слова, но на титульной странице можно было различить название — «Книга штормов».

Йоаким сунул тетрадь в карман.

Поднявшись, он в последний раз огляделся по сторонам и вдруг увидел дыру в стене позади скамей. Подойдя ближе, Йоаким узнал свою работу. Это он сам проломил стену, когда пытался попасть в потайную комнату две недели назад.

Тогда он сунул руку в отверстие и нащупал что-то мягкое. Теперь Йоаким понял, что это была свернутая синяя джинсовая куртка, которую он уже видел раньше.

Расправив куртку и прочитав надписи «Relax» и «Pink Floyd», Йоаким сразу понял, чья это куртка. Он видел ее сотню раз, когда выглядывал из окна Яблочной виллы на улицу.

Это была джинсовая куртка Этель, его покойной сестры.

Это я обнаружила сеновал над коровником; я заманила туда Маркуса, и мы вместе там все исследовали. Это был мой первый и, наверно, самый лучший роман.

И к сожалению, самый короткий.

Мирья Рамбе

Вечерами мы с Маркусом пробираемся на сеновал и в свете керосиновой лампы роемся в сундуках со старыми документами и разными вещами.

Это только на первый взгляд кажется, что на сеновале один мусор. Мы нашли там потрясающие вещи, способные много рассказать об истории хутора. Каждая семья смотрителя маяка оставила здесь следы своего пребывания. Все, что хранилось здесь, когда-то было частью их повседневной жизни, от которой теперь не осталось даже воспоминаний.

Через пару недель мы отнесли на сеновал все покрывала, какие только смогли найти в доме, и соорудили из них палатку. Добыв хлеба, вина и сигарет, мы прямо там устраивали пикники. Это было единственное наше развлечение на хуторе.

Я показала Маркусу стену с именами покойников, вырезанных на ней. Мы пальцами проводим по надписям и гадаем, какой смертью умерли эти несчастные.

Наши имена мы вырезали на полу, одно возле другого. После трех пикников на сеновале Маркус отважился поцеловать меня в губы. Большего я ему не позволила: меня все еще преследовали воспоминания о кошмарном докторе из столицы, — но одного поцелуя было достаточно, чтобы я ходила пьяная от счастья целую неделю.

Отныне я могу рисовать Маркуса открыто. И внезапно Олудден перестал казаться мне концом света, теперь мне кажется, что здесь только начало, начало нашей новой с Маркусом жизни и что отсюда мы сможем поехать, куда только захотим. Нам надо только пережить эту долгую суровую зиму.

Лето заставляет себя ждать, но в мае солнце уже светит вовсю, и луга зеленеют свежей травой. И именно сейчас Маркусу нужно ехать: его призвали в армию на материк. Он уедет, но без меня.

Мы обещаем писать друг другу. Каждый день.

Я провожаю его на железнодорожную станцию в Марнэс. Молча стоим мы на перроне и ждем прибытия поезда. В этом году дорогу планируют закрыть, и настроение у пассажиров мрачное.

Маркус уехал, но Рагнар Давидсон продолжает причаливать к 8Е Олуддену.

Иногда мы даже обсуждаем с ним искусство, на самом примитивном уровне. Все началось с того, что я шла по коридору и заметила, что дверь в одну из комнат открыта. Войдя, я обнаружила там Рагнара разглядывающим картины на стенах.

Вероятно, он впервые увидел картины Торун, и они ему не понравились. Рагнар покачал головой.

— Как вам? — спросила я.

— Все какое-то серое и черное, — отвечает он, снова качая головой. — Слишком мрачно для меня.

— Так выглядит шторм в ночи, — говорю я.

— Тогда, по мне, он хреново выглядит.

— Это символичные картины… — пытаюсь объяснить я. — Это шторм, но одновременно это душа, раненая душа… Душа женщины…

Давидсон только качает головой.

— Дерьмо, — заявляет он, плюясь.

Видимо, он не читал книг Симоны де Бовуар. Я, конечно, тоже не читала, но я хотя бы о ней слышала.

В последней попытке защитить талант Торун я говорю:

— Когда-нибудь они будут стоить больших денег.

Давидсон смотрит на меня как на помешанную, потом проходит мимо и выходит из комнаты.

Войдя в свою комнату, я вижу Торун у окна, и понимаю, что она все слышала. Она почти ослепла, но сейчас смотрит в окно. Я пытаюсь заговорить с ней, но Торун трясет головой.

— Рагнар прав. Это все мусор, — бормочет она.

После отъезда Маркуса я перестала подниматься на сеновал. Слишком многое там напоминает мне о нем. Мне грустно и одиноко. Конечно, мы пишем письма друг другу, как и обещали. Я пишу длинные письма, а в ответ получаю короткие.

Маркус в своих письмах рассказывает, чем он и другие новобранцы занимаются в армии; он пишет редко, но я продолжаю каждый день опускать в почтовый ящик письма, полные моих чувств и планов на будущее. И вопросов. Когда мы снова увидимся? Когда у него отпуск? Когда он уйдет в самоволку?

Он не может пока ответить, но обещает, что скоро мы встретимся. Скоро.

Я чувствую, что мне нужно поехать повидать Маркуса. Но разве я могу уехать на материк и бросить Торун одну, слепую и беспомощную. Это невозможно.

Хенрик знал, что полиция им интересуется. Два раза за последнюю неделю ему звонили из полиции и оставляли сообщение на автоответчике с просьбой явиться в участок, чтобы ответить на несколько вопросов. Он не пошел.

Конечно, рано или поздно они постучатся в дверь, но ему нужно было время, чтобы скрыть все следы своих преступлений. В первую очередь нужно было избавиться от краденых вещей, хранящихся в сарае на берегу.

— Нельзя их там больше держать, — сказал он по телефону Томми. — Вы должны все вывезти.

— О'кей, — безучастно произнес Томми. Хенрик не заметил, чтобы он нервничал. — Мы приедем в понедельник. В районе трех.

— И привезете бабки?

— Конечно, — ответил Томми. — Спокуха, парень.

Во вторник было Рождество, поэтому в понедельник Хенрик закончил работать уже в два и сразу поехал к сараю в Энслунде.

По радио метеорологи обещали сильный ветер и снег и давали штормовое предупреждение на Балтике. Это удивило Хенрика, потому что, глядя по сторонам из машины, он находил погоду хорошей; только далеко на горизонте виднелись серые тучи, но к тому времени, как они достигнут острова, он уже будет дома.

Внизу у моря было по обыкновению безлюдно. Припарковав машину рядом с белой лодкой, Хенрик вышел и огляделся по сторонам. В прошлые выходные он был здесь с Камиллой. Ей очень хотелось заглянуть в сарай, и только каким-то чудом Хенрику удалось ее отговорить. Вместо этого они вытащили лодку из воды, погрузили на лодочный прицеп и закрепили и прибрались рядом с сараем. Они тогда не успели накрыть лодку брезентом, и Хенрик собирался сделать это сейчас. Вдохнув аромат водорослей, он на секунду подумал о дедушке и начал состыковывать прицеп с машиной. Закончив, Хенрик пошел в сарай, где ему впервые пришла в голову идея припрятать что-нибудь для себя. В сарае было много больших и маленьких предметов, украденных Хенриком и его подельниками. Вряд ли братья их пересчитывали. Они не заметили бы пропажу одной или двух ценных вещей.

Лодка Хенрика не была зарегистрирована, поэтому он мог спокойно поставить ее в съемном гараже в Боргхольме и хранить там награбленное.

Решение было принято быстро. Он взял пару ваз — в ломбарде за них дали бы пятьсот крон — и отнес в лодку.

На улице пошел снег. Белые хлопья мягко опускались на землю. Спрятав вазы под брезент, Хенрик вернулся в сарай и прихватил ящик с выдержанным виски. Под конец он взял еще с десяток мелких предметов и спрятал под сиденьями в машине. Хенрик тщательно расправил брезент, чтобы он полностью покрывал лодку и все внутри нее, и закрепил веревкой.

Готово.

Снег продолжал идти, покрывая землю тонким белым покрывалом.

Вдали показался черный фургон. Через минуту братья Серелиус остановились рядом с машиной Хенрика. Хлопнула дверца. Потом другая.

— Привет, Хенрик!

Братья широко улыбались. Одеты они были тепло: черные куртки, зимние ботинки и шерстяные охотничьи шапки.

Томми к тому же поверх шапки надел лыжные очки, словно он собрался на горнолыжный курорт. На плече его висело ружье.

Братья были под кайфом. Это было видно по расширенным зрачкам. Никаких сомнений. К тому же у Томми дрожал подбородок и вся шея была расцарапана. Дело плохо.

— Заехали поздравить тебя с Рождеством, дружище! — громко сказал Томми.

Не дождавшись ответа, он расхохотался.

— Ну и вещи забрать, конечно, — прибавил он, все еще хохоча.

— Вещи, — повторил Фредди.

— Добычу, — уточнил Томми.

— А бабки? — спросил Хенрик.

— Конечно. Разделим по-братски. — Томми улыбался во весь рот. — Ты что, думаешь, мы воры?

Это была старая шутка, и Хенрик натянуто улыбнулся, хотя ему было совсем не смешно. Они даже не обсудили, как будут делить награбленное. Но Фредди уже скрылся в сарае. Через секунду он вышел с телевизором в руках.

— Вот именно — по-братски, — сказал Хенрик.

Томми подошел к прицепу.

— Вот решил убрать лодку на зиму, — пояснил Хенрик. — Вы поедете дальше?

— Да… В Копенгаген. Но сперва обчистим тот дом у маяка. — Томми указал рукой на север. — Сопрем картины, о которых говорил Алистер. Ты с нами?

Хенрик покачал головой:

— Нет, я не успею. Мне надо еще завезти домой лодку.

Фредди уже поставил телевизор в фургон и снова исчез в сарае.

— Ну-ну, — произнес Томми, все еще изучая прицеп. — Где ты ее собираешься хранить? За мастерской в Боргхольме? — Он дернул за брезент и спросил: — А ее там никто не тронет?

— Нет, там безопасно, — ответил Хенрик.

Он услышал, как гулко бьется его сердце. Надо было лучше завязать брезент. Чтобы отвлечь Томми от прицепа, Хенрик сменил тему, сказав:

— Знаешь, что я видел тут осенью?

— Нет.

Томми все еще разглядывал прицеп.

— Это было в октябре, — продолжил Хенрик. — Я был тут и занимался лодкой, когда увидел моторку, идущую с севера. Она причалила к дамбе на Олуддене. Я видел мужчину за штурвалом. А вечером женщину из Олуддена нашли мертвой на том же самом месте, где стояла лодка. Я много об этом думал.

Он говорил быстро, слишком быстро. Но, по крайней мере, это заставило Томми повернуться.

— О ком ты говоришь? — спросил он.

— О женщине с хутора. Катрин Вестин, которой я делал полы летом.

— Олудден… Куда мы собираемся… Так ты говоришь, что видел убийство?

— Нет, только моторную лодку. Но это выглядело подозрительно, потому что сразу после этого нашли труп.

— Вот черт, — сказал Томми, но видно было, что рассказ Хенрика не произвел на него никакого впечатления. — Ты кому-нибудь рассказал об этом?

— Кому? Копам, что ли?

— Не… Они бы тебя спросили, чем ты тут занимался. А если бы еще в сарай заглянули, то тебе была бы крышка.

— Нам, — уточнил Хенрик.

Томми снова повернулся к прицепу с лодкой и проговорил:

— Фредди по дороге рассказал одну занятную историю…

— Какую?

— О парне и девушке… Они были в отпуске в США и остановились в лесу передохнуть. И там им попался скунс. Они никогда раньше не видели скунса и решили, что он очень милый. Девушка сразу пожелала взять его домой в Швецию, но парень сказал, что таможня не пропустит дикое животное. Тогда девушка сказала, что спрячет его в трусах. «А это идея, — сказал парень. — Но что мы будем делать с запахом?»

Томми сделал театральную паузу и почесал шею. После чего прибавил:

— «А что с запахом? — ответила девушка. — От скунса тоже пахнет».

И расхохотался. Затем резко повернулся и взялся за брезент.

— От скунса тоже пахнет, — повторил он.

Хенрик поднял руку:

— Погоди…

Но Томми его не слушал. Он рванул брезент в сторону, открывая спрятанные Хенриком вещи.

— Ха, — выдохнул Томми, разглядывая предметы в прицепе. Затем показал на землю: — Ты забыл про следы на снегу, Хенке. По ним видно, что ты тут с полчаса бегал туда-сюда.

Хенрик покачал головой:

— Я взял пару вещей.

— Пару? — Томми развернулся и пошел к нему.

Хенрик отшатнулся.

— И что? — крикнул он. — Я имею на это право. Я планировал каждую поездку, я прятал награбленное, а вы только…

— Хенке, — остановил его Томми, — ты слишком много болтаешь.

— Я болтаю? Ты…

Но Томми не дал ему закончить. Удар пришелся в живот, и Хенрик покачнулся. Позади него был большой камень, и он опустился на него, уронив голову на грудь.

Куртка была прорвана насквозь. Томми быстро обыскал карманы Хенрика и вынул ключи от машины.

— Сиди тихо, или зарежу, — процедил он сквозь зубы.

Хенрик не двигался. Боль накатывала на него волнами. Он согнулся пополам, и его стошнило.

Томми отошел от него на пару шагов, поправил ружье на плече и сунул в задний карман отвертку.

Хенрик закашлялся и приподнял голову:

— Томми…

Тот покачал головой:

— Ты что, правда думаешь, что нас зовут Томми и Фредди? Это только кликухи.

Силы покидали Хенрика. Он сидел на камне, не в состоянии говорить.

Фредди продолжал загружать награбленное в фургон. Наконец он захлопнул дверцу и сказал:

— Готово.

— Хорошо. — Томми выпрямил спину, почесал щеку и, бросив взгляд на Хенрика, сказал: — Придется тебе назад ехать на автобусе. Или что у вас тут ходит? Лошади с повозками?

Хенрик не ответил. Он молча сидел на камне и смотрел на братьев. Фредди спокойно сел за руль грузовика, а Томми уселся в «сааб» Хенрика.

Они украли его машину и его лодку, а он не мог ничего сделать — только смотреть, как машины исчезают за поворотом.

Наконец он отнял руку от живота и увидел, что ладонь была в крови.

Но крови не так уж и много, решил Хенрик. Однажды он сдавал кровь в Боргхольме, и тогда из него выкачали пол-литра. По сравнению с тем случаем сейчас у него просто царапина. А стошнило его, скорее всего, от шока.

Все не так страшно, как кажется. Усилием воли Хенрик заставил себя подняться с камня. Боль пронзила живот, но Хенрик мог идти. Кажется, печень не была задета.

С моря дул холодный ветер. Хенрик подумал о том, как его дед умер здесь в одиночестве, но отмел эти мысли. Прижимая руку к животу, он пошел к сараю. Дверь была открыта, и он остановился на пороге.

В сарае было пусто. Томми и Фредди забрали все, даже старую лампу. Может, теперь пришла их очередь слушать стук по ночам. Тяжело дыша, Хенрик вошел внутрь и прошел к столярному столу. Там лежал старый топор дедушка Алгота, а в углу стояла коса. Прихватив топор и косу, Хенрик снова вернулся на улицу.

Замок упал в снег, и Хенрику не удалось его найти, поэтому он просто притворил за собой дверь и пошел через снег к берегу, прочь от дороги. Склонив голову, он шел навстречу ветру. Теплая куртка и шапка защищали от холода, но открытые части тела буквально обжигало ледяным ветром.

Хенрик продолжал идти.

Братья Серелиус, или как там их на самом деле зовут, ранили его в живот и украли его машину. Но они сказали, что собираются в Олудден. Там он их и найдет.

Тильда звонила в дверь Хенрика Янсона в Боргохольме. Звонила долго и настойчиво. Она стояла перед дверью подозреваемого вместе с Матсом Торстенсоном, коллегой из боргохольмского участка.

До рождественского сочельника оставался всего один день, и с Хенриком следовало давно уже разобраться, но в участок он так и не явился, хотя она несколько раз звонила ему домой. Поэтому пришлось ехать за ним лично, чтобы отвезти в участок.

В квартире было тихо.

Тильда снова позвонила, но никто так и не открыл. Она прижилась ухом к двери, прислушалась, потом подергала ручку. Заперто.

— В отъезде, — предположил Торстенсон. — Празднует Рождество с родителями.

— Его начальник сказал, что Хенрик сегодня на работе и что у него короткий день.

Она снова позвонила в дверь, и в эту минуту хлопнула дверь в подъезде и послышались шаги на лестнице. Тильда и Торстенсон одновременно обернулись, но это была девушка; половину ее лица скрывал красный вязаный шарф, в обеих руках она несла пакеты с подарками. Бросив взгляд на полицейских, она направилась к двери напротив, но Тильда преградила девушке дорогу, сказав:

— Мы ищем твоего соседа… Хенрика. Ты не знаешь, где он?

Девушка взглянула на соседскую дверь:

— На работе?

— Мы там уже были, — быстро произнесла Тильда.

Девушка задумалась.

— Может, в сарае, — наконец сказала она.

— А где этот сарай? — спросила Тильда.

— Где-то на восточном берегу… Он приглашал меня летом купаться, но я отказалась.

— Спасибо за помощь, — кивнула Тильда. — Счастливого Рождества.

Девушка тоже кивнула и со вздохом посмотрела на пакеты с подарками.

На часах была половина третьего, но небо уже посерело, а температура опустилась до десяти градусов ниже нуля.

— Моя смена заканчивается через пятнадцать минут, — сообщил Торстенсон, открывая дверь машины. — Потом мне нужно в центр за подарками.

Он бросил взгляд на часы. В мыслях он уже был дома с семьей и пил глёгг перед телевизором.

9Е — Я только позвоню, — сказала Тильда.

Ее тоже ждал пятидневный отпуск, но она не могла перестать думать о Хенрике Янсоне. Сев в машину, Тильда снова позвонила начальнику Хенрика и узнала, что его сарай находится в Энслунде к югу от Марнэса. Недалеко от Олуддена.

Тильда посмотрела на коллегу:

— Я отвезу тебя в участок, а потом заеду в Энслунде. Это недалеко.

— Я с тобой, если хочешь, — сказал Торстенсон.

Он был хорошим парнем и наверняка искренне предлагал помощь, но Тильда все равно покачала головой.

— Спасибо, но в этом нет необходимости. Если Янсон там, я отвезу его в участок. А если нет, то тоже отправлюсь за подарками.

— Веди машину осторожно. Надвигается снежная буря, — предупредил Торстенсон.

— Я знаю, и у меня зимняя резина.

Тильда завезла коллегу в участок и собиралась уже отъезжать, когда в дверях снова показался Торстенсон. Он энергично махал ей рукой. Опустив окно, Тильда высунула голову:

— В чем дело?

— К тебе гости.

— Гости?

— Твой преподаватель.

— Преподаватель?

Ничего не понимая, Тильда заглушила мотор, вышла из машины и вошла в участок. За стойкой ресепшн было пусто: большинство полицейских уже ушли на каникулы. В окнах горели фонарики.

— Я успел! — крикнул Торстенсон широкоплечему мужчине, сидевшему в кресле в комнате ожидания. Мужчина был одет в серую рубашку поло и зимнюю куртку; он улыбнулся Тильде, когда та вошла.

— Я был неподалеку, — сказал он, поднимаясь. В руках у него был сверток, перевязанный лентой. — Хотел только пожелать счастливого Рождества.

Это был Мартин Альквист.

Тильда попыталась изобразить улыбку.

Мартин уже широко улыбался.

— Не хочешь выпить кофе? — предложил он.

— Спасибо, но я немного занята.

Тильда взяла сверток — на ощупь он напоминал коробку конфет, — кивнула Матсу Торстенсону и вышла на улицу. Мартин последовал за ней. Тильда резко обернулась. Больше не было нужды притворяться.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — с раздражением сказала она.

— В смысле? — удивился Мартин.

— Звонишь все время, даришь подарки… Зачем?

— Я только хотел узнать, как ты себя чувствуешь.

— Хорошо. Можешь ехать домой… К жене и детям. Скоро сочельник.

Он продолжал улыбаться.

— Я все устроил, — произнес он. — Сказал Карин, что переночую в Кальмаре и вернусь завтра утром.

Мартина всегда волновало только одно — чтобы его не уличили во лжи.

— Вот и прекрасно, — кивнула Тильда. — Поезжай в Кальмар.

— Но я хочу остаться здесь, на Эланде, — вскинув брови, сказал Мартин.

Тильда вздохнула и пошла к машине. Открыв дверцу, бросила подарок на заднее сиденье и сказала:

— У меня нет времени на разговоры. Нужно найти одного парня.

Сев в машину, она завела мотор и поехала прочь.

Через пару минут увидела в зеркале заднего вида синюю «мазду». Мартин ехал за ней следом.

Тильда пожалела, что не прогнала его еще на парковке.

296

К восточному побережью Тильда добралась только к четырем. Уже стемнело, небо было серо-черным, и снег шел безостановочно. Белые хлопья больше не кружили в воздухе, плавно опускаясь на землю: они ударялись в окна машины и налипали на зеркала.

Она свернула к Энслунде. Позади нее все еще виднелась машина Мартина.

В свете фар Тильда увидела следы шин на снегу перед ней, но там, где дорога заканчивалась, было пусто. Только много следов на снегу — грубых ботинок или мужских сапог, — которые уже начало заносить снегом.

«Мазда» остановилась рядом.

Тильда надела фуражку и вышла из машины. Сильный ветер чуть не сбил ее с ног. В темноте это безлюдное место выглядело угрожающе. Волны зло бились о берег, разбивая лед и выбрасывая его на голый берег.

Мартин подошел к Тильде.

— Тот, кого ты ищешь, должен был быть здесь? — произнес он с сомнением. — В такую погоду?

Тильда только кивнула. Ей не хотелось с ним разговаривать.

Мартин решительным шагом направился к сараю. Видимо, он забыл, что он преподаватель, а не полицейский. Ничего не сказав, Тильда пошла за ним следом.

Подойдя ближе, они услышали неравномерный стук: это одну из дверей открывал и закрывал ветер. Следы вели к сараю.

Мартин прошел внутрь и сказал:

— Это его сарай.

— Видимо, да, — проговорила Тильда.

— Воры всегда боятся других воров и хорошо запирают двери. Раз Хенрик Янсон не закрыл свой сарай, значит, ему помешало что-то непредвиденное.

Она тоже зашла в сарай. Увидела столярный стол, старую сеть, удочки, инструменты.

— Никого нет дома, — веселым тоном произнес Мартин.

Тильда оставила его шутку без внимания. Молодую женщину привлекли яркие пятнышки на полу.

— Мартин! — громко сказала она.

Он повернул голову и тоже посмотрел на пол.

— Что ты думаешь?

Мартин наклонился.

— Свежая кровь, — констатировал он.

Тильда оглянулась по сторонам. Кого-то ранили. Возможно, выстрелом или ударом ножа. Но пострадавший смог отсюда уйти.

Тильда покинула сарай и пошла к морю; ветер почти сбивал ее с ног. На снегу виднелись следы. Они вели вдоль берега на север.

Тильда хотела было пойти по следам, но поняла, что это бесполезно: следы скоро занесет снегом.

Дойти отсюда можно было только до фермы Карлсонов и хутора Олудден. Хенрик Янсон, если это его следы, направился в одно из этих мест. Сильный порыв ветра чуть не сбил Тильду с ног. Она развернулась и пошла к своей машине.

— Куда ты? — крикнул Мартин.

— Секрет, — ответила молодая женщина, садясь в машину. Тильда включила двигатель и поехала, не проверяя, следует ли за ней Мартин. Связавшись с дежурной частью в Боргхольме, она сообщила о ранении в Энслунде и сказала, что едет на север. Никто не ответил. Снег тем временем усиливался. Тильда включила дворники, чтобы очистить ветровое стекло, и бросила взгляд на зеркало заднего вида: «мазда» с включенными фарами следовала за ней.

Тильда увеличила скорость и посмотрела в окно: снег превратился в сплошную бело-серую пелену, заслонявшую собой горизонт.

Йоаким стоял у окна в кухне и смотрел, как падает снег. Рождество обещало быть снежным. Он перевел взгляд на дверь в коровник. Дверь была закрыта, и дорожку к ней замело снегом. Йоаким не был в коровнике уже несколько дней, но мысли его постоянно возвращались к потайной комнате. Часовне для мертвых. Часовне со скамьями.

Там, на одной из скамей, среди писем и подарков, он нашел куртку Этель, которую так и оставил там лежать. Это Катрин ее туда положила. В этом не могло быть никаких сомнений. Она нашла комнату осенью и оставила куртку на скамейке, не сказав ничего Йоакиму. Он даже не знал, что куртка была у Катрин.

У его жены были от него секреты.

Только позвонив матери, он узнал, что это она послала куртку в Олудден.

Раньше он думал, что Ингрид сложила все вещи покойной дочери в коробку и отнесла на чердак.

— Нет, я завернула ее в бумагу и отправила по почте Катрин… Это было в августе… — рассказала она по телефону.

— Но зачем?

— Катрин сама захотела. Позвонила летом и попросила одолжить куртку. Она хотела в чем-то убедиться и попросила прислать куртку по почте. Я так и сделала… Разве она не рассказывала тебе об этом? — прибавила Ингрид.

— Нет.

— Вы не разговаривали об Этель?

Йоаким молчал, не зная, что ответить. Ему хотелось сказать, что он и Катрин говорили обо всем, что они полностью доверяли друг другу, — но перед глазами стояло лицо Катрин в день смерти Этель.

Они обнимала Ливию, но на лице Катрин было написано облегчение, словно она радовалась тому, что произошло.

Когда за окном совсем стемнело, Йоаким принялся за приготовление рождественского ужина. Конечно, сегодня было только двадцать третье декабря, но для него было важно начать праздновать как можно скорее. То же было и в прошлом году. Сестра утонула в начале декабря, но это не помешало Йоакиму и Катрин отметить Рождество. Напротив, они накупили еще больше еды и подарков, и вся Яблочная вилла светилась огнями.

Но, разумеется, это не помогло. Он постоянно чувствовал незримое присутствие Этель. И каждый раз, поднимая бокал с безалкогольным сидром и чокаясь с Катрин, он думал о сестре. Смахнув слезы, Йоаким потянулся за книгой «Лучшее рождественское угощение» и отыскал нужный ему рецепт.

За окном было темно. Но в кухне ярко горели лампа и свечи на окне, и Йоаким ловко орудовал ножом и лопаткой. На сковороде жарились колбаски и фрикадельки. На столе уже были нарезанный сыр, тушеная капуста и теплые ребрышки. Йоаким подогрел окорок, почистил картошку и испек хлеб. На тарелки он выложил угря, селедку и красную рыбу, а в центр стола поставил любимые кушанья детей — жареную курицу и картошку фри.

Под стол Йоаким поставил мисочку с тунцом для Распутина. Когда все было готово и часы показывали пять, Йоаким позвал Ливию и Габриэля и объявил:

— Пора ужинать.

Дети подбежали к столу.

— Сколько еды! — воскликнул Габриэль.

— Это рождественский стол, — с улыбкой сказал Йоаким. — Берите тарелки и накладывайте то, что вам нравится.

Ливия и Габриэль так и сделали. Дети взяли по кусочку курицы с картошкой фри, добавили немного вареной картошки и соуса, но рыбу и капусту не тронули. Вместе с детьми Йоаким вышел в гостиную и сел за большой стол под хрустальной люстрой. Налив в заранее приготовленные бокалы сидр, он пожелал детям счастливого Рождества. Он ждал вопроса, почему на столе стоит четвертая тарелка, — но дети ничего не спрашивали.

Нет, он не верил, что Катрин вернется именно сегодня, но, глядя на ее место за столом, он представлял, что она там сидит, и от этого ему было легче.

Какое же Рождество без Катрин?

Точно так же каждое Рождество его мать ставила на стол тарелку для Этель.

— Папа, я могу теперь идти? — спросила Ливия через десять минут.

— Нет, — быстро ответил Йоаким.

Тарелка дочери была пустой.

— Но я все доела.

— Посиди еще немного.

— Но я хочу смотреть телевизор.

— Я тоже! — сказал Габриэль, хотя в его тарелке оставалась еда.

— Там показывают лошадей, — настойчиво сказала Ливия, как будто это был очень важный аргумент.

— Посиди еще немного, — произнес Йоаким строже, чем намеревался. — Это важно. Мы же празднуем Рождество вместе.

— Ты глупый, — заявила Ливия.

Йоаким вздохнул.

— Мы празднуем, — повторил он, но уже не так решительно.

Дети насупились. Но все-таки остались за столом. Наконец Ливия встала и пошла за добавкой. Габриэль поспешил за ней. Оба вернулись с фрикадельками.

— Там столько снега, — заметила Ливия.

Взглянув в окно в гостиной, Йоаким увидел сплошную стену из снега.

— Хорошо, — кивнул он. — Можно будет кататься на санках.

К Ливии вернулось хорошее настроение. Лошади были забыты, и Ливия с Габриэлем начали обсуждать подарки. При этом они игнорировали четвертый стул за столом и даже не упоминали лишний подарок под елкой. Только Йоаким не мог отвести от стула взгляда.

Чего он ждал? Что дверь откроется и войдет Катрин?

Старинные часы на стене пробили половину шестого. За окном была темнота. Прожевав последнюю фрикадельку, Йоаким посмотрел на Габриэля и увидел, что у сына слипаются глаза. За вечер он съел больше обычного и теперь клевал носом, готовый заснуть прямо в гостиной.

— Габриэль, не хочешь сейчас вздремнуть? — спросил Йоаким. — А потом вечером ляжешь спать попозже?

Габриэль кивнул, но потом, подумав, добавил:

— А мы поиграем? Мы с тобой? И с Ливией.

— Конечно, — ответил Йоаким.

Он понял, что сын не помнит Катрин. Йоаким и сам не помнил ничего из своих первых лет жизни, но все равно было странно, что Габриэль так быстро забыл маму.

Задув свечи, Йоаким убрал еду в холодильник, а потом отвел Габриэля в спальню. Ливии спать не хотелось. Она хотела смотреть на лошадей, и Йоаким отнес телевизор к ней в комнату.

— Я на минутку выйду, — сказал он.

— Куда? — удивилась Ливия. — Ты не хочешь смотреть на лошадей?

Йоаким покачал головой и сказал:

— Я скоро вернусь.

Зайдя в гостиную, он взял подарок Катрин из-под елки и отправился в прихожую, где тепло оделся и положил в карман фонарик. Теперь все готово.

В прихожей он остановился перед зеркалом и посмотрел на свое отражение. В комнате было темно, но все равно ему показалось, что сквозь него просвечивают очертания комнаты. Он выглядел как привидение. Один из духов Олуддена. Он перевел взгляд на английские обои и старую соломенную шляпу на стене, символизировавшую жизнь в деревне. И внезапно все показалось ему таким бессмысленным. Зачем только он и Катрин ремонтировали все эти квартиры одну за другой. Каждое их новое жилище было больше предыдущего, и стоило им закончить один ремонт, как они тут же принимались за другой, уничтожая все следы жильцов, обитавших там прежде. Зачем?

Его мысли прервал какой-то звук. Повернув голову, Йоаким увидел на коврике перед дверью Распутина.

— Хочешь на улицу?

Йоаким вышел на веранду, но кот остался в доме. Мяукнув, Распутин скрылся в кухне. Ветер был таким сильным, что окна в застекленной веранде дрожали.

Открыв дверь, Йоаким поразился силе ветра, сбивавшего с ног. Снежинки были больше похожи на острые иголки, впивавшиеся в открытые участки тела. Прищурившись, Йоаким устремил взор на море. Никогда еще он не видел его таким черным. Тучи нависали низко над водой, и снежная пелена стирала все контуры, превращая пейзаж в смешение темных тонов.

Приближался шторм.

Йоаким пошел по дорожке к коровнику. Он вспомнил предостережение Герлофа о том, что в бурю легко заблудиться, но до коровника было всего несколько метров, и снег был не таким сильным, чтобы не увидеть дом.

Дойдя до коровника, Йоаким потянул на себя дверь.

Внутри было пусто.

Внезапно отблеск света привлек его внимание, и Йоаким повернул голову. Это был свет маяка. Йоакиму было видно красное мигание наверху южной башни.

Йоаким вошел внутрь коровника, подталкиваемый в спину ветром. Он поспешил закрыть за собой дверь. Нащупав рукой выключатель, Йоаким щелкнул им, и сарай осветился бледным желтым светом, не разгонявшим темные тени, укрывшиеся в углах.

Снаружи бушевал ветер, но крепкие стены стояли прочно. Эта постройка выдержала много штормов. Вверху на сеновале была стена с именем Катрин, но Йоаким пошел прямо к каменной стене, в которой, как он теперь знал, было отверстие.

Опустившись на пол, он прополз в узкое отверстие, зажав в одной руке фонарик, а в другой — подарок для Катрин.

Оказавшись по другую сторону стены, Йоаким поднялся на ноги и включил фонарик. Свет был слабым — пора менять батарейки, подумал Йоаким, — но лестницу можно было различить.

Йоаким заколебался. К острову приближался шторм, и Ливия с Габриэлем были одни в доме. Но Йоаким все же поднял ногу и поставил на первую ступеньку. Во рту у него пересохло, но не от страха, а от предвкушения. Шаг за шагом приближался он к черному отверстию в потолке. Он чувствовал, что находится именно там, где нужно. Рядом с Катрин.

Маркус вернулся на остров и хотел со мной встретиться, но только не в Олуддене. Он назначил мне свидание в кондитерской в Боргхольме.

Торун, уже почти ослепшая, попросила меня купить по дороге картошки и муки — в те годы это было нашей единственной едой. Я последний раз встретилась с Маркусом в городе, где, несмотря на начало декабря, еще не ощущалась зима.

Мирья Рамбе

На улице ноль градусов. Снега нет. На мне старое зимнее пальто, в котором я чувствую себя деревенской простушкой, осмелившейся показаться в таком виде в городе.

Маркус приехал, чтобы навестить родителей в Боргхольме и встретиться со мной. Он в серой военной форме, с наутюженными складками, стильный и мужественный.

В кондитерской, где мы договорились встретиться, городские дамы при виде меня морщат нос и окидывают меня с головы до ног критическим взглядом. Кондитерские в шведских городках в то время — не место для молодежи.

— Мирья! — приподнимается из-за стола Маркус.

— Привет! — отзываюсь я.

Он неловко обнимает меня, и я замечаю, что в армии он начал пользоваться одеколоном.

Мы не виделись несколько месяцев, и сначала нам неловко, но постепенно мы разговорились. Мне нечего рассказать: на Олуддене со времени отъезда Маркуса ничего не изменилось, — поэтому я спрашиваю его о солдатской жизни, приходилось ли ему ночевать в палатке, и он отвечает, что да. Они были в Норланде, говорит Маркус, и там было минус тридцать градусов. Чтобы согреться, они всю палатку обложили снегом, так что она походила на иглу.

Потом мы оба замолчали.

— Я хотела бы продолжать с тобой встречаться… — говорю я. — Если ты хочешь… Весной я могла бы переехать поближе к Кальмару, а потом, когда твоя служба кончится, мы могли бы поселиться в одном городе…

— Весной… — повторяет Маркус, улыбаясь, и гладит меня по щеке рукой. Потом улыбается еще шире и шепчет: — Не хочешь посмотреть дом моих родителей, Мирья? Он тут за углом. Их сегодня нет дома…

Кивнув, я поднимаюсь из-за стола.

Мы занимаемся любовью первый и последний раз в старой детской комнате Маркуса. Кровать слишком маленькая для двоих, поэтому мы стянули матрас и положили на пол. В доме тихо, слышно только наше дыхание. Сначала мы боялись, что родители вернутся, а потом про них забыли.

Маркус со мной осторожен, хотя видно, как ему не терпится. Мне кажется, что для него это тоже в первый раз, но я стесняюсь спрашивать.

Осторожна ли я? Вряд ли. Я не предохранялась, потому что мне и в голову не пришло, что это нужно делать. Я не думала ни о чем, кроме Маркуса, и это было чудесно.

Через полчаса мы расстаемся на улице. Это короткое прощание на холодном ветру и неуклюжая, из-за зимней верхней одежды, попытка обнять друг друга.

Маркус возвращается собирать вещи. Вечером у него паром, а я иду одна к автобусной остановке.

Мне одиноко, но я чувствую тепло в сердце. Я предпочла бы поезд, но железную дорогу закрыли. Остается только автобус.

Пассажиры молчаливы. Атмосфера в салоне автобуса мрачная. Я чувствую себя смотрителем маяка, на полгода отправляющимся работать на окраину мира.

Автобус высаживает меня к югу от Марнэса. В лавке в Рёрбю я покупаю еду для себя и Торун и иду домой. Выйдя на дорогу, ведущую на хутор Олудден, я вижу, как сгущаются серые тучи на горизонте. Ветер усилился, и я ускоряю шаг. При приближении шторма нужно сидеть дома, иначе случится то, что едва не случилось с Торун на торфянике. Добравшись до хутора, я вижу свет только в наших с Торун комнатушках. Прежде чем войти в дом, я бросаю взгляд на маяк. Странно, но сегодня горят оба маяка. От северной башни идет слабое белое свечение. Поставив сумку на порог, я иду по направлению к маяку. И тут рядом со мной падает что-то белое. Я наклоняюсь и сразу понимаю, что это холст. Одна из картин Торун.

— Мирья, ты дома? — слышу я мужской голос. — Где ты была?

Поворачиваюсь и вижу идущего за мной рыбака Рагнара Давидсона. Он несет в охапке картины Торун — штук пятнадцать.

Вспоминаю его слова в доме: они все такие серые… Темные цвета… Дерьмо…

— Рагнар, — говорю я. — Что ты делаешь? Куда ты собрался с мамиными картинами?

Он проходит мимо и, не останавливаясь, отвечает:

— К морю.

— Что?!

— У меня нет для них места. Я арендовал чулан на Олуддене, чтобы хранить там копченую рыбу.

Я с ужасом смотрю на него, потом на идущий от башни белый призрачный свет, разворачиваюсь и бегу обратно в дом — к Торун.

Над морем поднялся штормовой ветер; Тильде в один момент показалось, что он может подхватить машину и унести далеко прочь, но она крепко держалась за руль.

Надвигается шторм, подумала она.

В свете фар не было видно ничего, кроме сплошной стены из белого снега. Снизив скорость, Тильда подалась к ветровому стеклу, чтобы хоть что-то различать. Всю равнину справа и слева от дороги покрывало снежное одеяло. Снег облепил кусты и деревья, и по обоим краям дороги быстро росли сугробы. Тильда знала, чем чреват шторм. За считаные часы он мог превратить весь остров в ледяную пустыню, засыпав дороги так, что ни одна машина не смогла бы по ним проехать. Бывало, что даже снегоочистительные машины застревали в сугробах.

Тильда ехала на север, и следом за ней ехал Мартин. Он не сдавался. Но Тильда решила не обращать на него внимания. Колеса начали увязать в снегу. Складывалось впечатление, что дорогу под машиной покрывала вата. Тильда искала взглядом фары встречных автомобилей, но видно было только снег.

Где-то в районе торфяника дорога исчезла в снегу, и Тильда безуспешно искала взглядом дорожные столбы: их либо сдуло ветром, либо их вообще тут не было. Сзади приближалась машина Мартина, и, наверно, именно это заставило Тильду сделать ошибку. Молодая женщина слишком долго смотрела в зеркало заднего вида и пропустила поворот. Тильда вывернула руль, но было поздно. Машина дернулась в сторону, ткнулась передним бампером в сугроб и заглохла. А еще через секунду раздался звук битого стекла, ее машину толкнуло вперед, и она еще глубже увязла в дорожной канаве у торфяника. Это сзади в машину Тильды врезалась «мазда» Мартина.

Тильда медленно выпрямилась, проверяя, все ли в порядке. Вроде ребра целы. Она повернула ключ зажигания, пытаясь оживить машину, но безуспешно.

— Дерьмо, — выдохнула Тильда.

Она велела себе успокоиться. В зеркале она увидела, как Мартин выходит из машины, шатаясь на ветру. Она тоже открыла дверь, впустив внутрь ледяной воздух. Пейзаж вокруг нее слился в одно темное пятно, напомнившее Тильде картину в доме на хуторе Олудден. Молодая женщина вышла из машины. Ветер хватал ее за куртку и толкал в сторону болота, но она упрямо шла вперед, держась за крышу машины.

Тильда оценила повреждения. Машина боком съехала в канаву. Правое колесо висело в воздухе, а левое увязло в снегу, уже успевшем засыпать крышу и капот.

Придерживая одной рукой фуражку, а другой хватаясь за крышу машины, Тильда пошла к «мазде» Мартина. Она уже решила, как будет с ним обращаться. Не как с учителем и не как с любовником, а как с обычным штатским.

— Ты ехал слишком близко! — крикнула она.

— Ты резко затормозила, — услышала Тильда в ответ.

— Тебя никто не просил ехать за мной, Мартин.

— У тебя же есть рация. Вызови буксир.

— Не командуй мной.

Тильда повернулась к Мартину спиной, хотя знала, что он прав. Надо позвонить. Даже если все дороги на Эланде завалены снегом, все равно нужно позвонить.

Мартин сел в свою машину, а Тильда вернулась в свою. В салоне было тепло и относительно тихо. Она набрала дежурную часть, и на этот раз ей ответили.

— Один два один семь, — назвалась она.

— Понял, — сказал дежурный.

Тильда узнала голос. Это был Ханс Майнер. Говорил он быстрее обычного.

— Как дела? — спросила Тильда.

— Полный хаос, — ответил Майнер. — Они собираются закрыть мост.

— Перекрыть мост?

— На ночь.

Значит, ситуация серьезная. Только в экстремальных случаях движение по мосту перекрывали.

— А ты где находишься? — спросил Ханс.

— Возле Жертвенного торфяника на западной дороге. Я слетела в канаву.

— Нужна помощь? — Тильде послышалась тревога в голосе коллеги. — Мы пришлем кого-нибудь, но, возможно, придется подождать. Рядом с руинами замка авария, грузовик вынесло на встречную, и все наши машины там.

— А снегоочистители?

— Только на главных дорогах. Это бесполезно. Слишком быстро дороги снова заметает.

— То же самое здесь.

— Ты справишься, один два один семь?

Тильда заколебалась. Ей не хотелось говорить, что с ней Мартин.

— У меня нет кофе, но я справлюсь, — ответила она. — В случае чего доберусь до ближайшего дома.

— Понятно, все запишу, — сказал Майнер. — Удачи, Тильда. До связи.

Убрав микрофон, Тильда решила проверить, что делает Мартин. Она посмотрела в зеркало, но его уже успело залепить мокрым снегом. Тогда она взяла мобильный телефон и набрала номер в Марнэсе. Ветер за окнами шумел так громко, что не было слышно ответа.

Тильда, повысив голос, повторила:

— Герлоф?

— Да, это я. — Голос старика прозвучал так, словно он был за тысячи километров от Тильды.

— Это я, Тильда! — крикнула молодая женщина.

В телефоне что-то потрескивало, и сигнал был очень слабый, но она расслышала вопрос:

— Только не говори, что ты на улице в такую погоду?

— К сожалению, да. Я в машине. На побережье, недалеко от Олуддена.

Герлоф что-то сказал, но она не расслышала.

— Что? — крикнула Тильда.

— Я сказал, что это плохо.

— Да.

— Как ты?

— Все нормально. Я только…

— Как ты себя чувствуешь, Тильда? — перебив ее, спросил Герлоф. — Что у тебя на сердце?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты несчастна? Скажи мне… В сумке с диктофоном лежало письмо…

— Письмо?

Внезапно Тильда поняла, о каком письме говорит Герлоф. Она думала только о работе и Хенрике Янсоне и совсем забыла про письмо…

— Это письмо было адресовано не тебе, Герлоф, — сказала она с раздражением.

— Да, но оно… — В телефоне раздался треск и потом снова голос: —…не запечатано.

— Так ты его прочитал?

— Первые предложения. И конец…

Тильда зажмурилась. Она так устала, что у нее даже не было сил злиться на Герлофа.

— Порви его, — сказала она.

— Порвать?

— Да, порви и выброси!

— Так и сделаю. Но как ты себя чувствуешь?

— Паршиво.

Герлоф сказал что-то, но она не разобрала слов.

Тильде хотелось все ему рассказать, но она не могла. Она не могла сказать, что Мартин продолжал спать с ней, даже когда его жена забеременела. Она не могла сказать, что ей, любовнице, было приятно, что он столько времени проводит с ней, а не с семьей. Даже в тот вечер, когда у Карин начались схватки, он был у Тильды. Мартин поехал в больницу только ночью и выдумал какую-то причину того, почему он пропустил рождение сына.

Тильда со вздохом произнесла:

— Мне надо было прекратить это раньше.

— Конечно, — признал Герлоф. — Но лучше поздно, чем никогда.

— Да.

Тильда посмотрела в окно, залепленное снегом. Скоро машина превратится в сугроб.

— Надо отсюда выбираться, — сказала она Герлофу.

— А ты можешь вести в такой снегопад?

— Нет, машина застряла в канаве.

— Тогда иди в Олудден. Но береги глаза. Шторм приносит лед, смешанный с песком. Это страшнее игл… И не садись отдыхать, как бы ты ни устала.

— Не буду. Увидимся, — сказала Тильда, завершая разговор. В последний раз вдохнув теплый воздух, она открыла дверцу и вышла из машины. Ветер хватал ее за одежду, свистел в уши, рвал и тянул. Но Тильде удалось запереть машину и осторожно, как водолазу под толщей морской воды, пробраться к машине Мартина. Тот опустил стекло в двери и спросил, стараясь перекричать ветер:

— Помощь будет?

Тильда покачала головой:

— Мы не можем здесь оставаться.

— Что?

Тильда показала на восток, сказав:

— Там есть хутор.

Мартин кивнул и закрыл окно. После этого вышел из машины, запер ее и последовал за Тильдой.

Она перешагнула через канаву, потом через каменную изгородь. Тильда шла медленно, стараясь не смотреть вперед. Стоило поднять лицо, как ветер швырял в него снегом с песком. Дуло так, что сбивало с ног, и Тильде лишь каким-то чудом удавалось не только удерживаться на ногах, но еще и продвигаться вперед.

Она пожалела, что надела ботинки, а не сапоги. Лыжи тоже пригодились бы. Молодая женщина обернулась, чтобы проверить, где Мартин.

— Пошли! — крикнула она, видя, как он дрожит. У него не было шапки, и куртка была слишком тонкой, чтобы защитить от штормового ветра.

«Сам виноват, что так оделся», — подумала она, но протянула руку. Мартин, не говоря ни слова, принял помощь. Обхватив друг друга руками, они продолжили путь к Олуддену.

Хенрик безуспешно боролся со снегом. Низко опустив голову, он упрямо шел по сугробам, уже сам не зная куда. Он надеялся, что дошел до луга за Олудденом, но убедиться не мог. Стоило ему поднять глаза, как в них тут же впивались ледяные иглы. Идиот, думал Хенрик. Надо было остаться в сарае. Нельзя выходить на улицу в зимний шторм.

Хенрику вспомнился тот кошмарный вечер, когда ему было семь лет и он навещал бабушку и дедушку. Ему тогда казалось, что их дом окружала стая рычащих львов, в любую минуту готовых ворваться в окна и двери.

Когда он проснулся на следующее утро, львы исчезли. Во дворе было тихо, и, выглянув в окно, он увидел, что все вокруг превратилось в белоснежную пустыню.

— Ночью был шторм, — сообщил дедушка Алгот.

Сугробы доходили до окна. Входную дверь так завалило снегом, что ее нельзя было открыть. Повсюду, куда ни посмотри, сверкал ослепительно-белый снег.

— Как ты узнал, что будет шторм, дедушка? — спросил он.

— Никто никогда не знает, когда будет шторм, — ответил дедушка. — Он всегда приходит внезапно.

Теперь Хенрик сам в этом убедился. У него не было никаких сомнений в том, что здесь, на берегу Балтийского моря, его застиг тот самый ужасный зимний шторм, которого так боятся и моряки, и островитяне. Никогда еще он не видел такого снегопада.

Тяжелая коса затрудняла движение, и Хенрик вынужден был бросить ее в снегу, но топор он не выпустил. Он шел медленно. Делал три шага, потом отдыхал, потом снова три шага, запрещая себе садиться на промерзшую землю.

Через некоторое время ему пришлось делать остановку после каждого шага. Сквозь шум ветра до Хенрика доносился треск льда, ломаемого волнами. По крайней мере, ему казалось, что это трескается лед на море: он не мог открыть глаза, чтобы проверить.

Боль в животе притупилась. Видимо, холод остановил кровотечение, или он так окоченел на ветру, что перестал ощущать боль. Подсознание играло с ним злые шутки. Хенрику казалось, что его душа вылетела из тела и парит рядом, издеваясь над его неуклюжими попытками перебороть шторм. Хенрик подумал о Катрин, хозяйке Олуддена. С ней было так приятно работать. Милая женщина, похожая на Камиллу.

Камилла.

Хенрику вспомнилось тепло ее тела, когда они спали рядом в кровати. Но мысли о Камилле тут же унес холодный ветер.

Было поздно поворачивать назад к сараю, да и вряд ли он сможет найти дорогу. Оставалось только идти к маяку. Но где этот чертов маяк? Хенрик открыл глаза и сквозь снежную стену различил слабый свет впереди. Значит, он идет правильно.

Вдохнуть — выдохнуть, вдохнуть — выдохнуть.

Внезапно в бок ему ударил ветер, сбив с ног. Хенрик рухнул на колени, выронив топор. Ему стоило огромных трудов выудить его из сугроба и сунуть под куртку рукояткой вниз. Топор предназначался братьям Серелиус. Его нельзя было терять.

Хенрик пополз на коленях на север, точнее, туда, где, как он думал, был север. У него не осталось выбора. Нельзя было останавливаться. Если в шторм остановишься, чтобы отдохнуть, — непременно замерзнешь и умрешь.

«Воры заслуживают смерти, — вспомнились ему слова дедушки Алгота. — Они хуже коровьего навоза и рыбьей требухи».

Хенрик покачал головой.

Дедушка всегда ему доверял. Но Хенрик всегда его обманывал. И не только его. Он обманывал учителя, друзей, родителей, работодателя, владельцев домов, которые ремонтировал, Камиллу. Пока они были вместе, он так долго обманывал ее, что ей это надоело.

Удар отверткой в живот. Он это заслужил.

Внезапно кто-то схватил его за одежду. Хенрик в панике дернулся, высвобождаясь из плена тростника, за который зацепился курткой.

Остановившись, Хенрик прилег на снег и зажмурился. Если перестать бороться и заснуть, все кончится. И боль в животе, и угрызения совести.

Какая она, смерть? Холодная? Теплая?

Перед глазами его возникли братья Серелиус. Они издевательски ухмылялись. Хенрик вздрогнул и начал подниматься.

Йоаким слышал, как ветер бьется в стены коровника, пытаясь сорвать с места вековые бревна, но знал, что он вне опасности. Поднявшись по лестнице, он снова оказался в потайной комнате за сеновалом.

Здесь было тихо. Высокий потолок напоминал о церкви. Батарейка в фонарике почти села, и Йоаким с трудом различал очертания церковных скамей и лежавших на них предметов. Он был в часовне для покойников на хуторе Олудден. Там, куда они возвращались каждое Рождество.

У Йоакима больше не осталось никаких сомнений, кроме одного: когда они придут — сегодня ночью или завтра? Но это не играло никакой роли. Он будет здесь. Будет ждать Катрин.

Йоаким медленно прошел между рядов, разглядывая предметы на скамейках. Остановившись перед курткой Этель, он посветил на нее фонариком. Она лежала там же, где он ее нашел. Йоаким не осмелился ее передвинуть. Книгу, написанную Мирьей Рамбе, он унес в спальню и даже начал читать, но куртку Этель он не хотел видеть в своем доме. Больше всего он боялся, что Этель снова начнет являться Ливии в кошмарных снах.

Протянув руку, он коснулся пальцами джинсовой ткани, как будто та могла дать ответы на мучающие его вопросы. Когда он приподнял один из рукавов, что-то с легким шуршанием слетело на пол. Записка. Нагнувшись, Йоаким поднял клочок бумаги и в свете фонаря прочитал написанные на нем слова.

«Пусть эта обдолбанная сука исчезнет».

Йоаким пошатнулся. Рука, державшая записку, дрогнула.

Обдолбанная сука.

Он снова перечитал записку. Она была адресована не Этель. Записка была адресована ему или Катрин.

«Пусть эта обдолбанная сука исчезнет».

Он никогда не видел этой записки раньше.

Бумага не была повреждена водой. Буквы были четкими. Записка не могла быть в кармане куртки Этель, когда та упала в воду. Записку положили сюда позже, догадался Йоаким. Возможно, это сделала Катрин, получив куртку по почте от матери Йоакима. Но зачем?

Он вспомнил те вечера, когда Этель стояла перед их домом и кричала. Он часто видел, как соседи испуганно выглядывают на улицу из-за штор.

Записка от соседей. Наверняка Катрин нашла ее в почтовом ящике и, прочитав, поняла, что так больше не может продолжаться. Соседи больше не в состоянии выносить эти крики.

Этель достала всех. С ней надо что-то делать.

Йоаким без сил опустился на скамью рядом с курткой Этель. Он сидел, глядя на бумажку в руке, пока не услышал странный звук за спиной. Звук шел из отверстия в полу. В коровнике кто-то был.

Если северный маяк на Олуддене светит, это значит, что кто-то скоро умрет Я слышала это предание, но даже не вспомнила о нем, когда вернулась домой из Боргхольма и увидела свет наверху северной башни. Слишком сильным был шок вызванный тем, как бесцеремонно Рагнар уносил из дома картины Торун. Несколько холстов он выронил; они упали на снег, я пыталась их подобрать, но их тут же унесло ветром. Две картины — вот и все, что мне удалось спасти в тот вечер на хуторе.

Мирья Рамбе

Я стремительно вбегаю в дом и мчусь в чулан, хотя уже знаю, что увижу там — пустые белые стены. Все картины Торун исчезли, кроме пары рулонов на полу. У порога уже сложены сети, принесенные Рагнаром. На столе стоит наполовину опорожненная бутылка и стакан; раньше их тут не было. Подойдя к столу, я поднимаю стакан и принюхиваюсь. Это самогон. Вероятно, дело рук Давидсона.

Тут и там на хуторе стоят бутылки с подобным содержимым, и теперь я знаю, что мне делать.

Давидсона нигде не видно, когда я выбегаю во двор и мчусь к коровнику. В коровнике темно, но я знаю это помещение как свои пять пальцев. Я легко нахожу среди старых вещей в углу канистру, на которой кто-то нарисовал черный крест. Поднимаю ее и отношу обратно в дом для прислуги.

В чулане я выливаю самогон из бутылок Давидсона прямо на ворох вонючих сетей у порога и наполняю бутылки бесцветной жидкостью из канистры. Канистру я прячу в шкаф в углу чулана. Сажусь на пол и жду.

Через пять или десять минут я слышу, как открывается входная дверь. Усилившийся ветер с грохотом захлопывает ее за вошедшим.

Тяжелые сапоги стучат по полу: мужчина стряхивая снег. Я чувствую запах пота и дегтя. Рагнар Давидсон входит в чулан и видит меня.

— Где ты была? — спрашивает он. — Ты утром просто испарилась.

Я не отвечаю. Единственное, о чем я в состоянии думать, это как я скажу Торун о том, что случилось с картинами. Она не должна узнать.

— По парням бегала, вестимо, — сам отвечает на свой вопрос Давидсон.

Он проходит мимо меня, и я решаю дать ему последний шанс. Поднимаю руку, говорю:

— Мы должны спасти картины.

— Это невозможно, — заявляет Рагнар Давидсон.

— Вы должны мне помочь.

Он качает головой, подходя к столу:

— Они уже на полпути в Готланд, Мирья. Ветер и волны о них позаботятся.

Рыбак наполняет стакан и поднимает. Я могла бы его предупредить, но я молчу. Просто смотрю, как он опустошает стакан в три глотка и ставит на стол. После чего причмокивает губами и говорит:

— Чем хочет заняться наша крошка Мирья?

Хенрика разбудил голос дедушки. Алгот склонился над ним, лежащим в сугробе, и закричал:

— Вставай! Ты что, хочешь, умереть?!

Хенрик почувствовал, как дедушка тяжелым сапогом пнул его в бок. Снова и снова.

— Вставай! Поднимайся, чертов вор!

Хенрик медленно приподнялся, вытер снег с лица и поднял глаза на дедушку. Но того уже не было. Зато Хенрик увидел, как вдали прорезал темноту мигающий луч маяка, окрашивая снег в кроваво-красный цвет. Дальше виднелся другой свет — белый, немигающий. Это светил северный маяк на Олуддене.

Словно во сне, Хенрик поднялся на ноги. Его цель была рядом. Джинсы намокли. Оказалось, он потерял сознание недалеко от воды, и его намочили брызги волн. Повернувшись спиной к морю, Хенрик пошел вперед. Он не чувствовал ни рук, ни ног, но продолжал идти. Руки болтались на ветру, как плети. Но шеей он еще ощущал ледяную сталь топора, засунутого под куртку рукояткой вниз.

Дедушкин топор. Он помнил, что сунул его под куртку, — но не помнил зачем. Хенрик напряг память. Братья Серелиус. Ноги сами понесли его вперед.

Перед ним возникли две серые башни, у подножия которых клокотала черная вода, покрытая белой пеной. Ведущая к маякам дамба превратилась в ледяной айсберг. Хенрик был на месте. Он остановился. Что делать дальше? Нужно попасть на хутор. Где хутор? Кажется, слева. Он повернул влево и, подгоняемый ветром в спину, пошел вперед. Идти теперь было легче. Снег под ногами превратился в твердый наст. Спиной Хенрик ощущал ледяное дыхание шторма. Через сотню метров перед ним вырисовывались очертания домов. Путь преградил забор, за которым, как корабли в море, поднимались постройки Олуддена. Хенрик нащупал в заборе щель и протиснулся во двор.

На месте. Двор принял его в свои объятия. Он в безопасности. Ветер на хуторе был легким бризом по сравнению с тем, что творилось на берегу. Но весь двор был засыпан снегом. Сугробы были Хенрику почти по пояс, и ветер то и дело сметал с крыш белую пудру и швырял ему в лицо. Завидев стеклянную веранду, Хенрик пошел к крыльцу. Напрягая последние силы, он поднялся по ступенькам, сделал вдох и посмотрел вверх. Дверь была взломана. На месте замка зияла черная дыра. Братья Серелиус успели раньше него.

Хенрик забыл об осторожности. Он дернул дверь, ввалился в прихожую и упал на ковер. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.

Тепло. В доме было тепло. В тишине он слышал свое дыхание.

Выпустив топор из рук, Хенрик начал осторожно растирать пальцы, холодные как лед. Постепенно тепло начало возвращаться в его тело, отзываясь болью в окоченевших пальцах рук и ног. Рана в животе тоже начала пульсировать. Хенрик был весь мокрый, но он знал, что нужно вставать.

Медленно поднявшись, он пошел вперед. В доме было темно, но на подоконниках горели свечи и кое-где были включены лампы. Он заметил, что обои на стенах новые, потолок побелен и оконные рамы окрашены. Многое изменилось здесь с лета.

Повернув вправо, Хенрик оказался в кухне, где он летом клал пол.

Серый кот сидел на подоконнике. В воздухе ощущался запах фрикаделек. Заметив кран, Хенрик рванулся к нему. Холодная вода обожгла окоченевшие руки. Стиснув зубы, Хенрик терпел боль и ждал, пока чувствительность вернется к пальцам. Кот не обращал на него никакого внимания, его больше занимал шторм за окном.

На стойке стояла подставка с кухонными ножами из нержавеющей стали. Хенрик выбрал самый большой нож и вышел из кухни. Он оказался в длинном коридоре. Сбоку от Хенрика была комната. Детская. В кровати сидела маленькая девочка лет пяти-шести, сжимавшая в руках игрушку и красную вязаную кофту. На полу перед ней стоял выключенный переносной телевизор. Хенрик открыл рот, но не издал ни звука.

— Привет, — выговорил он наконец.

Голос его был хриплым и дрожащим.

Девочка молчала.

— Ты кого-нибудь здесь видела? — спросил он. — Других дядей?

Девочка покачала головой:

— Я их слышала… Они разбудили меня топотом, но я побоялась выходить.

— Правильно, — кивнул Хенрик. — Оставайся здесь. Где твои мама и папа?

— Папа пошел к маме.

— Где мама?

— В коровнике.

Хенрик не успел обдумать ответ. Девочка показала на нож и спросила:

— Зачем вам нож?

Хенрик опустил глаза. Только сейчас он понял, как угрожающе выглядит с огромным ножом для разделки мяса в руке.

— Не знаю, — проговорил он.

— Вы хотите нарезать хлеба?

Хенрик закрыл глаза. Пальцы его ног, к которым возвращалась чувствительность, горели.

— Что вы будете делать? — спросила девочка.

— Не знаю… Но ты должна сидеть здесь.

— Я могу пойти к Габриэлю?

— Кто это?

— Мой брат.

Хенрик устало кивнул:

— Конечно.

Девочка съерзнула с постели и, не выпуская из рук кофту и игрушку, прошмыгнула мимо него.

Собрав последние силы, Хенрик повернулся. Он услышал, как закрылась соседняя дверь, и пошел в другую сторону. Искать братьев Серелиус. Он шел вниз по коридору, стараясь вспомнить расположение комнат и прислушиваясь к звукам в доме. Ему показалось, что он слышит какой-то ритмичный звук наверху, как будто окно хлопало на ветру.

В углу коридора лежал плоский темный предмет. Хенрик подошел ближе. Он увидел на полу спиритическую планшетку. Кто-то швырнул ее на пол, отчего она треснула прямо посередине. Рядом валялся стакан. Хенрик вернулся на веранду. Через налипший на окна снег он увидел какое-то движение во дворе. Нагнувшись, он поднял с пола дедушкин топор.

Две тени приближались к дому, и в руке одной из них было что-то темное. Оружие? Он не знал, кто это, но все равно занес топор и, когда дверь открылась, опустил его на голову вошедшего.

Тильда упрямо шла вперед, увязая в сугробах. Мартин шел рядом. Они молчали. В шторм невозможно говорить.

Они шли по полю, но куда шли, Тильда не знала. Каждый раз, когда она пыталась открыть глаза, в них словно вонзались тысячи ледяных иголок. Фуражку ее давно унесло ветром. Уши окоченели, Тильда их почти не чувствовала. Вдруг нос ее уловил знакомый запах. Пахло горящими в печке или камине дровами. Очевидно, запах шел из Олуддена. Значит, она и Мартин идут правильно.

Прямо перед ней внезапно возник похожий на вал сугроб. Тильда поняла, что под снегом скрывается каменная изгородь. Молодая женщина перебралась через невысокую изгородь, затем это сделал Мартин. За изгородью снега было меньше, словно они ступали по дороге. Внезапно Тильда услышала какой-то звук: казалось, что-то врезалось в стену. Еще через минуту она увидела две машины, полностью засыпанные снегом. Проведя рукой по одной из них, Тильда стряхнула снег и увидела знакомую надпись: «Кальмар. Сварочные работы». Тот самый фургон.

Рядом Тильда увидела прицеп с перевернутой ветром лодкой. Брезент, когда-то ее укрывавший, сорвало ветром, и по снегу были разбросаны самые разнообразные предметы: акустические колонки, бензопилы, настенные часы, керосиновые лампы…

«Украденные вещи», — догадалась Тильда.

Мартин что-то крикнул, однако она не расслышала его слов. Собрав последние силы, Тильда подергала ручки фургона. Со стороны водителя было заперто, но дверь со стороны пассажира ей удалось открыть. Забравшись на сиденье, Тильда откинулась на спинку и сделала глубокий вдох. Мартин сунул голову в дверь. Лицо и волосы у него были облеплены снегом.

— Как ты? — спросил Мартин.

Растирая уши, Тильда слабо кивнула:

— Все в порядке.

В машине было тепло, и можно было нормально дышать. Оглядевшись, она заметила, что вся машина завалена украденными вещами: шкатулками с драгоценностями, блоками сигарет и бутылками со спиртным. Повернувшись к Мартину, Тильда увидела, что одна из панелей на двери отходит и из-под нее торчит белый пакет.

— Тайник, — сказала Тильда. Мартин проследил за ее взглядом. Взявшись за кончик пакета, он потянул его вниз, и тогда вся панель отвалилась и упала в снег, так что взору открылось множество белых пакетиков. Взяв один из них, Мартин проткнул его ногтем, поднес белый порошок на кончике пальца ко рту и лизнул.

— Это метамфетамин, — констатировал он.

Тильда знала, что Мартин прав. Именно он рассказывал ученикам в полицейской школе о разных наркотиках. Тильда сунула пакетик в карман, сказав:

— Улика.

Мартин что-то хотел спросить, но она жестом велела ему молчать. Ей было не до разговоров. Вместо этого она достала пистолет из кобуры.

— Он нам понадобится, — сказала молодая женщина, вылезая из машины. Тильда прошла мимо Мартина, обошла фургон и прицеп с лодкой и пошла дальше. Теперь она видела свет маяка, пробивавшийся через снежную пелену. Они были почти рядом.

Вскоре Тильда увидела жилой дом, некоторые окна в котором были тускло освещены.

«Свечи», — догадалась Тильда. Во дворе стояла машина Йоакима Вестина, засыпанная снегом. Значит, вся семья дома. В худшем случае их держат в доме как заложников, но Тильде не хотелось думать о самом худшем. Перед ней оказался коровник, обогнув который Тильда наконец оказалась защищенной от ветра. Облегченно вздохнув, она вытерла снег с лица рукавом. Теперь нужно было выяснить, сколько людей на хуторе и что они делают. Расстегнув куртку, Тильда достала из внутреннего кармана фонарик. С пистолетом в одной руке и фонарем в другой, она медленно заглянула за угол коровника.

Снег, видно было только снег. Снегом завалило стены до самых окон. Снежные наросты свешивались с крыши, и по двору гулял ветер. Мартин подошел к ней сзади и заглянул через плечо.

— Это сюда мы направлялись? — крикнул он.

Тильда кивнула:

— Олудден.

Жилой дом был в десяти метрах от коровника. В окнах горел свет, но не видно было ни одной живой души. Тильда начала медленно пробираться к дому. Снег доходил ей до пояса, но Тильда не сдавалась, крепко сжимая в руках пистолет.

В снегу виднелись свежие следы. Кто-то совсем недавно пересек двор и поднялся на крыльцо. Дойдя до крыльца, Тильда посмотрела на входную дверь. Она была взломана.

Молодая женщина медленно поднялась по ступенькам, взялась за дверную ручку и потянула на себя. И в этот момент перед ней мелькнула серебристая молния. Тильда зажмурилась, но не успела ни нагнуться, ни закрыться руками.

«Топор», — успела она подумать, прежде чем ощутила удар в лицо.

Раздался хруст костей, и жгучая боль пронзила голову Тильды. Словно издалека до нее донесся крик Мартина, когда она падала со ступенек прямо в снег.

Убийца вышел из-за деревьев, подошел прямо к Этель и прошептал:

— Пойдешь со мной? Если ты пойдешь со мной, я покажу тебе, что у меня в кармане. Нет, это не деньги. Это кое-что получше. Пойдешь со мной к воде, и я дам тебе дозу героина. Совершенно бесплатно. Думаю, ложка, шприц и зажигалка у тебя найдутся? Этель только кивнула.

Йоаким вздрогнул, отгоняя кошмарное видение. За стеной бушевал шторм. Йоаким оглянулся по сторонам, возвращаясь к реальности. Он сидел на передней скамье в часовне, держа на коленях подарок для Катрин.

Катрин?

В часовне было темно. Батарейка в фонарике села, и единственным светом, проникавшим в щели в стене, был слабый свет от лампы в коровнике. А грохот? Это шторм терзает побережье.

Шторм достиг своего апогея. Йоакиму казалось, что коровник колышется. Ветер за окном свистел как сирена, оглушая Йоакима. Подняв глаза вверх, он увидел, как дрожат мощные балки. Вся постройка трещала и поскрипывала под напором ветра. Складывалось впечатление, что в любую минуту шторм может разнести коровник в щепки. Но в темноте часовни слышны были и другие звуки. Медленные шаги по деревянному полу. Тревожные движения в темноте. Тихий шепот. Позади него скамьи начали заполняться. Йоаким не видел лиц вошедших, но он чувствовал идущий от них холод. Посетителей было много. Они толпились в проходе и рассаживались по скамьям. Йоаким напрягся, но не двинулся с места. Шорох стих, но слышно было, как кто-то медленно идет по проходу между скамьями. Он слышал скрип шагов по деревянному полу, чувствовал слабое движение воздуха. Краем глаза он увидел, как тень с бледным лицом встала возле него.

— Катрин? — прошептал он, не поворачивая головы.

Тень медленно опустилась на скамью рядом с ним.

Йоаким осторожно протянул руку и нащупал женские пальцы. Они были ледяные, но он нежно их сжал.

— Я здесь, — прошептал он.

Никакого ответа. Тень склонила голову, словно в молитве.

Йоаким опустил глаза. Увидев рядом с собой джинсовую куртку, он прошептал:

— Я нашел куртку Этель. И записку от соседей. Я думаю, Катрин… я думаю… Что ты убила мою сестру.

Никакого ответа.

Мы сидели в чулане и смотрели друг на друга, я и рыбак Рагнар Давидсон.

Я так устала. Мне удалось спасти только несколько картин Торун, которые лежали рядом со мной на полу Остальные Рагнар Давидсон выбросил в море, отдав на растерзание шторму.

Мирья Рамбе

Давидсон наполнил стакан.

— Точно не хочешь? — спросил он меня.

При виде моих презрительно поджатых губ он делает глоток, ставит стакан на стол и причмокивает. Видимо, в голове он прокручивает много вещей, которые он хотел бы со мной сделать, — но уже поздно. Живот его свело резкой болью. Я вижу, как он дергается, наклоняется вперед и прижимает руки к животу.

— Черт, — бормочет рыбак.

На лице его появляется гримаса страха. Он снова дергается, словно понимая, что произошло.

— Черт, — повторяет он. — Я думаю…

Рагнар замолкает, отводит взгляд, и тут все тело его сотрясает судорога.

Я сижу и молча смотрю на него. Мне нет нужды спрашивать, как он себя чувствует, — потому что я уже знаю ответ: яд начал действовать.

— В бутылке был не самогон, Рагнар, — говорю я наконец.

Рагнару больно. Он делает шаг назад, натыкается на стену и сползает на пол, стискивая зубы.

— Я налила туда кое-что другое, — прибавляю я.

Давидсон поднимается на ноги и идет к двери мимо меня.

Внезапно ко мне возвращаются силы.

— Убирайся! — кричу я ему вслед. Хватаю пустую канистру и бью его по спине. — Прочь!

Рагнар идет к выходу. Я бегу за рыбаком. Вижу, как он идет к забору, открывает калитку и идет вниз к морю.

Южная башня мигает кроваво-красным глазом, северная погасла.

В темноте я вижу у дамбы моторную лодку Рагнара. Я могу его остановить, но я просто стою и смотрю, как он пытается отвязать веревку, замирает, нагибается. Его рвет прямо в воду.

Рагнар выпускает веревку из рук, волны подхватывают лодку и уносят прочь от дамбы. Он не пытается спасти лодку, ему слишком плохо. Бросив на нее прощальный взгляд, он поворачивает назад.

— Рагнар! — кричу я.

Если он попросит меня о помощи, я помогу ему, но он меня не слышит. Не останавливаясь, рыбак ступает на берег и идет на север в сторону дома. Еще через пару минут он скрывается в темноте.

Я возвращаюсь в дом для прислуги к Торун. Она как обычно сидит на стуле у окна.

— Мама, привет! — говорю я.

Не поворачивая головы, она спрашивает:

— Где Рагнар Давидсон?

Я со вздохом отвечаю:

— Ушел. Он был здесь… Но уже ушел.

— Он выбросил картины?

Затаив дыхание, я смотрю на Торун.

— Картины? — переспрашиваю я со слезами на глазах. — Откуда ты знаешь?

— Рагнар сказал, что выбросит их.

— Нет, мама, — отвечаю я. — Они в чулане. Принести?..

— Лучше бы он их выбросил.

— Что? Что ты говоришь?

— Я попросила Рагнара бросить их в море.

Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что она сказала, — и у меня внутри что-то лопается и по телу разливается едкая жидкость. Я бросаюсь к Торун.

— Ну и сиди здесь, чертова старуха! — кричу я. — Сиди здесь до самой смерти! Чертова слепая…

Я отвешиваю ей пощечину за пощечиной, и Торун покорно принимает удары. Она все равно не может защититься, потому что ничего не видит.

Я бью и бью мать по лицу. Шесть, семь, восемь, десять… На двенадцатой пощечине моя рука останавливается. В тишине слышно только мое прерывистое дыхание и свист ветра за окном.

— Почему ты оставила меня с ним? — спрашиваю я. — Ты же слышала, как от него воняет? Видела, как там было грязно? Ты не должна была оставлять меня одну с ним, мама!..

И, помолчав, добавляю:

— Но ты была слепа уже тогда.

После этого я больше не могла оставаться на Олуддене. Я уехала с хутора и больше не вернулась. С Торун я перестала общаться. Я устроила так, чтобы ее забрали в дом престарелых, но мы никогда больше не виделись. На следующий день пришли новости о том, что паром между Эландом и материком потерпел крушение. Несколько пассажиров утонули в ледяной воде. Среди них был Маркус Ландквист. Еще одной жертвой шторма был рыбак Рагнар Давидсон, которого нашли на берегу мертвым. Я не чувствовала вины за его смерть. Я вообще ничего не чувствовала.

Мне кажется, в доме для прислуги никто больше не жил после нас с Торун. И мне кажется, даже в жилом доме никто не жил больше двух месяцев летом. Стены его насквозь пропитались горем, отпугивая новых жильцов.

Шестью неделями позже, уже переехав в Стокгольм, чтобы поступать в школу живописи, я обнаружила, что беременна.

Катрин Лунный свет Рамбе родилась через восемь месяцев. Она была первой из моих детей, и у нее были глаза отца.

— Эй! — крикнул Хенрик человеку на снегу. — Вы в порядке?

Идиотский вопрос. Человек лежал в снегу неподвижно с залитым кровью лицом. Хенрик моргнул. Все случилось слишком быстро. Он думал, что это братья Серелиус, и, когда один из них открыл дверь, опустил занесенный топор. Но не лезвием, а обухом вниз, это он точно помнил.

Внезапно в свете уличного фонаря он увидел, что в снегу перед ним лежит женщина.

В паре метров от нее стоял мужчина; он тут же рванулся вперед и упал на колени в снег рядом с женщиной.

— Тильда! — закричал мужчина. — Тильда, очнись!

Женщина попыталась приподнять голову. Хенрик вышел на крыльцо и прищурился, стараясь рассмотреть женщину в темной униформе. Полиция. Женщина упала прямо в сугроб, и из ее носа и рта кровь тонкой струйкой стекала в снег. Хенрику на мгновение показалось, что все вокруг замерло. Только снег продолжал падать крупными хлопьями.

Боль в животе Хенрика вернулась и теперь пульсировала с новой силой.

— Эй! — произнес он. — Как вы?

Никто не ответил, но мужчина поднял выроненный Хенриком топор и шагнул к крыльцу.

— Брось его! — крикнул он Хенрику, поднимаясь на ступеньку.

Позади мужчины женщина закашлялась, и ее начало рвать кровью в снег.

— Что? — непонимающе произнес Хенрик.

— Брось, я сказал.

Только тут Хенрик понял, что мужчина имеет в виду нож. Хенрик по-прежнему сжимал его в руке и не хотел его отпускать. Братья Серелиус поблизости, ему нужно чем-то себя защитить.

Женщину больше не рвало. Она осторожно поднесла руку к лицу, ощупывая нос. Кровь уже начала застывать на морозе, превращая лицо в черную маску.

— Как тебя зовут? — крикнул мужчина.

Женщина подняла голову и громко сказала, стараясь перекричать ветер:

— Хенрик! Хенрик Янсон.

Ей три раза пришлось крикнуть, прежде чем мужчина услышал имя.

— Брось нож, Хенрик! — сказал он. — И мы поговорим.

— Поговорим?

— Ты виновен в ограблении, Хенрик, — продолжала женщина. — Ограблении со взломом. И нанесении телесных повреждений. И вандализме.

Хенрик ничего на это не сказал. Он слишком устал. Сделав шаг назад, он покачал головой:

— Это все Томми и Фредди.

— Что?

— Это все эти чертовы братья, — добавил Хенрик едва слышно. — Я только их сопровождал. Это было совсем не так, как с Могге… Я и не думал…

Внезапно что-то просвистело у него прямо над ухом. Как пуля, прорезавшая воздух. Хенрик обернулся и увидел в окне веранды отверстие с неровными краями.

«Неужели это шторм? Может, это шторм разбил окно? Или в меня стреляли из пистолета? Но у полицейского в руках вроде не было пистолета», — в отчаянии подумал Хенрик. Но, выглянув в разбитое окно, он увидел, что у коровника кто-то стоит, держа наперевес предмет, похожий на ружье. Хенрик пригляделся. Несмотря на густой снег, он тут же узнал старый маузер.

Возле коровника стоял Томми в черной маске грабителя. Он что-то крикнул, вскинул ружье, и оно дернулось у него в руках. Один раз. Еще один. И тут же мужчина, стоявший перед Хенриком, пошатнулся и скатился по ступенькам вниз.

Тильда видела, как Мартина ранило.

Это было после того, как ее ударили топором. Она не потеряла сознание. Мозг бодрствовал и реагировал на все происходящие. Боль, падение, пистолет, выпавший из руки. Снежный сугроб, принявший ее в свои объятия. Сломанный нос. Горячая кровь во рту. Тильда лежала, не в силах пошевелиться после долгого блуждания в шторм.

«Для одного вечера достаточно, — подумала молодая женщина. — С меня хватит».

— Тильда!

8 Это над ней склонился Мартин. Позади него на крыльце она увидела мужчину. В руках у него был огромный нож, и мужчина что-то кричал, но Тильда не могла разобрать слов. Время остановилось. Она погрузилась в туман, из которого ее вырвал рвотный позыв. С трудом Тильда повернула голову, и ее вырвало кровью прямо в снег.

Откашлявшись, Тильда приподняла голову и попыталась собраться с мыслями. И в этот момент она услышала, как Мартин приказывает мужчине бросить нож.

На лестнице был Хенрик Янсон. Вор, которого они искали.

— Хенрик!

Тильда выкрикнула его имя несколько раз, одновременно стараясь припомнить, в чем его обвиняют. Но вместо ответа она услышала выстрел.

Он был произведен из коровника, находящегося напротив жилого дома. Послышался глухой щелчок, и в стекле рядом с Хенриком образовалось темное отверстие. Хенрик повернул голову и в недоумении уставился на дыру в стекле.

Мартин продолжал подниматься по ступенькам, говоря с преступником спокойно и уверенно, как он и учил в полицейской школе.

Тильда поняла, что они не слышали выстрела; она хотела предупредить об опасности, но не успела: раздались новые выстрелы. Она видела, как Мартин пошатнулся, колени его подогнулись, и он скатился по ступенькам и тяжело рухнул на снег в паре метров от нее.

— Мартин!

Он лежал ничком, и Тильда подползла к нему. Она расслышала слабый стон.

— Мартин?

«Дыхание, кровотечение, шок», — вспомнила Тильда. Много раз она слышала на занятиях по оказанию первой помощи раненым, что в подобных ситуациях следует делать.

Дыхание? Трудно было понять, но не похоже было, чтобы Мартин дышал.

Она расстегнула на нем куртку и окровавленную кофту и нашла то, что искала: отверстие от пули слева от позвоночника. Из раны обильно вытекала кровь. Неужели пуля задела артерию?

Раненому нельзя было лежать на улице, но Тильда не могла втащить Мартина в дом. И у нее не было времени. Сунув руку в карман, она вытащила пакет с бинтом.

— Мартин? — крикнула она, прижимая бинт к ране.

Никакой реакции. Глаза были открыты, но он не видел ее — Мартин был в состоянии шока.

Пульс не чувствовался.

Перевернув Мартина на спину, Тильда начала делать ему массаж сердца. Надавить. Подождать. Снова надавить. Безрезультатно. Мартин больше не дышал и не реагировал на массаж. Снег падал ему прямо в открытые глаза.

— Мартин?

Тильда сдалась. Упав рядом с Мартином в снег, она зарыдала.

Все не так. Мартин не должен был быть здесь. Не должен был за ней ехать.

Снова раздались выстрелы. Тильда пригнула голову.

Пистолет? Она уронила его, когда падала в снег.

«Зиг-Зауэр» черного цвета, и его не составит труда найти в снегу. Тильда начала торопливо рыться в сугробах вокруг себя.

К ней направлялся человек в черной шапке с прорезями для глаз и ружьем в руках. Он заметил Тильду в то же мгновение, как она заметила его, и что-то крикнул. Тильда молчала, продолжая шарить рукой в снегу. Наконец она нащупала что-то твердое и тяжелое, выскальзывавшее из пальцев. Тильда крепко сжала пистолет и вытащила из снега.

Стряхнув с дула снег, она сняла пистолет с предохранителя и направила на мужчину.

— Полиция! — крикнула она.

Мужчина в маске что-то сказал, но ветер унес его слова. До Тильды донеслось только что-то похожее на «убба-убба».

Мужчина замедлил шаг и пригнулся, но не остановился.

— Стой на месте! Опусти ружье на землю! — От страха ее голос превратился в жалобный писк. — Я буду стрелять!

И она выстрелила. Это был предупредительный выстрел в воздух, столь же жалкий, как и ее испуганный голос.

Мужчина остановился, но ружье не выпустил. Опустившись на колени в десяти метрах от Тильды, он поднял ружье и направил на нее. Тильда быстро нажала на спусковой крючок. Раздался выстрел. Мужчина бросился на землю, прячась за сугробом, и в это мгновение погас свет. Свет в окнах и фонарь погасли одновременно. Электричество отключилось, и хутор погрузился в темноту.

И Этель пошла. Вдоль темных тропинок между деревьями, спускавшихся к морю. Она шла вниз, где в черном зеркале моря отражался свет окон жилых домов и фонарей.

Там она послушно присела в тени лодочного сарая на причале и получила обещанную награду. Потом нужно было только повторить привычную процедуру — нагреть коричневый порошок в ложке, наполнить шприц и ввести иглу в вену.

Свобода.

Убийца терпеливо ждал, пока голова Этель опустится на грудь и сознание девушки отключится. Потом ему нужно было только подойти и столкнуть безжизненное тело с причала. Прямо в ледяную воду.

Йоаким обнаружил, что все еще сидит на скамье. В часовне было темно, но в слабом белом свечении, похожем на лунный свет, он различал деревянные балки, закопченное окошко и рисунок разверстой могилы Иисуса. За стеной все еще бушевал шторм.

И Йоаким был не один. Рядом сидела Катрин. Краем глаза он видел ее бледное лицо. За его спиной рассаживались по скамьям другие тени. Он слышал, как скрипят половицы и старые скамьи и как нетерпеливо ждут прихожане своей очереди получить благословение. За его спиной тени начали подниматься. Йоаким, повинуясь импульсу, тоже поднялся, но его не оставляло ощущение того, что он не должен был быть в часовне. Ему здесь не место. Особенно в эту ночь. В любую минуту его могут обнаружить.

— Вставай! — шепнул он. — Доверься мне!

Йоаким потянул Катрин за ледяные пальцы, заставляя встать, и наконец она повиновалась. Он услышал за спиной шаги. Тени начали собираться в узком проходе. Их было так много, что всем не хватало места. Комната все больше и больше заполнялась тенями.

У Йоакима не было иного выхода, кроме как стоять на месте, крепко сжимая ледяные пальцы жены.

В комнате стало холоднее, и он вздрогнул. За спиной шуршала одежда, половицы поскрипывали, тени медленно его окружали.

Йоаким понял, что им нужно было тепло. Благословенное тепло. Но им нужно было больше, чем Йоаким мог дать. Он почувствовал, как дрожит от холода. Тени тянулись к нему из темноты, вовлекая его в свой смертельный танец, и Йоаким не мог ничего поделать.

— Катрин, — прошептал он в отчаянии.

Но ее больше не было рядом с ним. Холодные пальцы выскользнули из его руки, и Катрин растворилась среди других теней в часовне.

— Катрин?

Ее больше не было. В отчаянии Йоаким вертел головой из стороны в сторону, пытаясь пробиться через окружавшую его толпу, но никто не отступил в сторону, чтобы дать ему дорогу.

Внезапно до него донесся какой-то звук с улицы, похожий на крик. И за ним несколько хлопков, как будто кто-то выстрелил из пистолета. Йоаким застыл на месте и прислушался. В часовне было тихо. Он больше не слышал ни шепота, ни скрипа шагов в проходе. Свет от лампы в коровнике, проникавший в щели между досками, внезапно погас.

«Отключили электричество», — догадался Йоаким. Он стоял один в полной темноте. Казалось, все его покинули и скрылись во тьме. Еще через минуту он увидел сквозь щели в стене дрожащий желтый свет, быстро набиравший силу.

Тильда несколько раз закрыла и открыла слипшиеся от снега веки, скатала снежок и прижала его к сломанному носу. Потом осторожно поднялась на дрожащих ногах, не выпуская из руки пистолет. Голова у нее раскалывалась, нос горел, но ей удалось встать.

Двор погрузился в темноту. Тильда видела только очертания сугробов, за которыми как темный собор возвышался коровник. Электричество отключили. Должно быть, не только на хуторе, но и на всем северном Эланде. Это уже случалось раньше, когда сломанные штормом деревья падали на провода.

В паре метров от нее неподвижно лежал Мартин. Лица его не было видно, но безжизненное тело уже начал засыпать снег. Достав из кармана мобильный телефон, Тильда набрала дежурную часть. Номер был занят. Она попробовала связаться с участком в Боргхольме, но сигнал не проходил.

Спрятав телефон в карман, Тильда обвела взглядом двор. Мужчины, стрелявшего в нее, нигде не было видно. Она ответила на выстрел. Может, мужчина ранен.

Тильда перевела взгляд на крыльцо. Хенрик Янсон тоже исчез. Направляя пистолет на коровник, Тильда попятилась к крыльцу. Быстро поднялась по ступенькам, пригнувшись, и заглянула в открытую дверь. Первое, что она увидела на веранде, была пара мужских ботинок. Темная фигура в верхней одежде лежала на ковре, слышалось тяжелое дыхание.

— Хенрик Янсон? — спросила Тильда.

Через пару секунд последовал ответ:

— Да?

— Не двигайся, Хенрик, — приказала Тильда.

Она переползла через порог и направила пистолет на Хенрика. Тот лежал, не двигаясь, и не пытался скрыться. Одной рукой он держался за живот, другой вцепился в ковер.

— Ты ранен, Хенрик? — спросила Тильда.

— В живот… отверткой.

Тильда кивнула. Насилие. Ей хотелось завопить, но вместо этого она вышвырнула в снег нож Хенрика, потом быстро его обыскала. Больше оружия не было.

Вытащив из кармана последний стерильный бинт, она протянула его Хенрику.

— Там на улице Мартин, — прошептала она. — Его застрелили.

— Он тоже полицейский? — спросил Хенрик.

Тильда вздохнула:

— Да, он преподаватель из полицейской школы.

Хенрик вскрыл бинт, сказав:

— Идиоты.

— Кто, Хенрик? Кто застрелил Мартина?

— Томми и Фредди, — пробормотал он.

Тильда недоверчиво посмотрела на Хенрика, и он пожал плечами:

— Они так себя называют… Томми и Фредди.

Тильда вспомнила мужчин перед ипподромом.

— Так вы работаете вместе?

— Работали.

Хенрик приподнял кофту и, прикрепляя бинт к животу, заметил:

— Это Томми меня ранил.

— Какое у них оружие, Хенрик?

— Охотничье ружье. Маузер. Может, еще что-то.

Тильда наклонилась и помогла Хенрику прикрепить бинт. После этого приказала:

— Ложись на живот.

— Зачем? — с недоумением произнес Хенрик.

— Я должна надеть на тебя наручники, — ответила Тильда, отцепляя наручники от пояса.

Хенрик опешил.

— Если они тебя застрелят, то придут за мной, — наконец проговорил он. — У меня не будет ни единого шанса.

Подумав, Тильда прицепила наручники к поясу и сказала:

— Я вернусь.

Отвернувшись, она спрыгнула с крыльца и спряталась за сугробом. Бросив последний взгляд на Мартина, она начала ползти по снегу к коровнику. Тильде приходилось все время моргать, стряхивая снежные хлопья: она боялась вовремя не заметить преступников.

За большим сугробом в двух метрах от коровника она увидела вмятину в снегу в форме человеческого тела. «Отсюда он стрелял», — подумала Тильда. Приглядевшись, она не нашла следов крови. Значит, преступник цел и прячется в коровнике.

Безжизненное тело Мартина встало у нее перед глазами. Открытая дверь коровника зияла в паре метров от нее, но Тильда не решалась войти. Ей было страшно. Чуть правее виднелся другой вход — узкая дверь, окрашенная в черный цвет. Тильда медленно поползла к ней, чувствуя, как снег падает ей за шиворот и тает, стекая по шее на грудь.

Достигнув цели, Тильда взялась за ручку и потянула на себя. Полностью открыть дверь ей помешал сугроб. Тильда заглянула внутрь. Было так темно, что хоть глаза выколи. Электричество еще не включили. Подняв пистолет, она вошла внутрь.

Вжавшись в стену, Тильда прислушалась. Боль снова вернулась и обожгла переносицу. Тильда не знала, видно ее в темноте или нет.

Здесь шторм был не так слышен, как снаружи, — но весь дом словно ходил ходуном от сильного ветра. Толстые бревна поскрипывали вокруг нее. Через минуту Тильда начала двигаться, стараясь бесшумно ступать по полу. Перед ней возникла черная тень; Тильда уже готова была разрядить в нее пистолет, но в этот момент ботинок ее уперся в огромную шину. Над шиной Тильда разглядела капот с надписью «МакКормик».

Она наткнулась на старый трактор — ржавый монстр на колесах, простоявший здесь, должно быть, ни одно десятилетие. Обойдя его, Тильда увидела старые банки с краской и гору досок на полу. Наверно, здесь у них склад, подумала она, пытаясь припомнить, с какой стороны вошла в сарай.

Внезапно до нее донесся шум из другого конца сарая. Тильда резко обернулась, но никого не увидела. Хенрик сказал, что преступников двое, но у Тильды было ощущение, что их намного больше. Очень неприятное ощущение. Молодой женщине казалось, что сотни теней таятся в темноте и следят за каждым ее движением. Глаза уже привыкли к темноте, и она могла видеть противоположную стену.

Внезапно слева от нее что-то звякнуло. Еще через секунду в сарае стало светлее, и в стене рядом с собой Тильда увидела дверь в коровник. Это из-за нее проникал дрожащий желтый свет. Ощутив запах дыма, Тильда догадалась, что это за свет. Она бросилась к двери и заглянула в соседнюю комнату.

Огонь пылал у подножия крутой лестницы, ведущей на сеновал. В воздухе пахло керосином. Кто-то собрал в кучу посреди сарая старое сено и разбил об пол бутылку с керосином. Огонь набирал силу, и языки огня уже начали лизать ступеньки лестницы.

По другую сторону костра стоял крупный мужчина одних с Хенриком лет. В руках у него была черная шапка. Тильду он не заметил. Он стоял, неподвижно глядя на огонь; лицо его ничего не выражало. Рядом с ним лежала на полу картина в раме, но ружья нигде не было видно.

Тильда огляделась по сторонам. Убедившись, что никто за ней не следит, она сделала вдох и шагнула через порог, поднимая пистолет.

— Полиция! — крикнула она. — Не двигайся!

Мужчина посмотрел на нее с удивлением.

— Ляг на пол! — приказала Тильда.

Пришедший в замешательство мужчина не двигался.

— Брат ищет выход, — пробормотал он.

Тильда продолжала движение. Она была в двух шагах от преступника. Он шагнул в сторону выхода, и Тильда прицелилась, крикнув:

— На пол!

Если он не послушается, что она будет делать? Стрелять? Тильда сама не знала, но продолжала целиться мужчине в голову.

— Ложусь, — кивнул тот и опустился на живот.

— Руки за спину!

Склонившись над мужчиной, Тильда отцепила от пояса наручники, одной рукой быстро соединила его запястья и защелкнула металлическими браслетами.

Теперь преступника можно было обыскать. В кармане у него были только нож и таблетки, много таблеток.

— Как тебя зовут? — спросила Тильда.

Он помедлил немного и ответил:

— Фредди.

— Как твое настоящее имя?

— Свен, — неохотно сказал мужчина, но его ответ вызывал сомнение.

— Ладно, Свен, лежи и не двигайся!

Поднявшись на ноги, Тильда увидела, что огонь уже охватил почти всю лестницу, ведущую на сеновал.

Она огляделась. Под рукой не было ни огнетушителя, ни воды. Сняв с себя куртку, Тильда начала сбивать пламя, но безуспешно. Огонь словно стремился вверх навстречу шторму. Может, ей удастся сбросить лестницу на каменный пол? Тильда схватилась за лестницу и в это мгновение краем глаза уловила какое-то движение. Она резко обернулась. К ней приближался высокий мужчина в джинсах и свитере. Остановившись, он посмотрел на огонь, потом перевел взгляд на Фредди и затем на Тильду.

Она не сразу узнала Йоакима Вестина.

— Не могу потушить! — крикнула Тильда. — Я пыталась.

Йоаким кивнул. Он был совершенно спокоен, словно угроза пожара его нисколько не пугала.

— Снег, — сказал он. — Надо принести снег.

«Но откуда он появился?» — подумала Тильда. Хозяин Олуддена был бледен, но совершенно спокоен. Непохоже было, что присутствие незваных гостей его хоть сколько-нибудь удивило. И даже вид огня его не взволновал.

— Я принесу, — прибавил Йоаким и направился к двери.

— Справитесь без меня? — спросила Тильда.

Он кивнул, не останавливаясь.

Тильда отошла от лестницы.

— Лежи здесь, — сказала молодая женщина Фредди. — Мне нужно найти твоего брата.

Тем не менее она задержалась на пороге, ожидая возвращения Йоакима. Через минуту он вернулся с полной снега лопатой.

Йоаким и Тильда кивнули друг другу, и Тильда вернулась в помещение, где находился трактор. За спиной она услышала шипение и треск, когда Йоаким накрыл пламя снегом.

Тильда подняла перед собой пистолет. В помещении было темно, но она чувствовала какое-то движение впереди, хоть и не могла ничего увидеть. Она шла вдоль северной стены; в стене были проделаны небольшие окошки, но их снаружи засыпало снегом. Внезапно перед Тильдой возникла дверь, и, войдя в нее, молодая женщина оказалась в другом помещении, еще большем и еще более холодном, чем те, где она уже побывала. Тильда замерла. Она остро ощущала чье-то присутствие. Прислушавшись, молодая женщина сделала шаг вперед. В ту же секунду раздался выстрел.

Тильда пригнулась, еще не понимая, попала в нее пуля или нет. В ушах у нее звенело. Она закашлялась. В помещении стало тихо. Отважившись наконец поднять глаза, Тильда увидела в пяти метрах от нее еще одну закрытую дверь. Эта дверь вела на улицу, но сейчас путь преграждал мужчина. Брат Фредди, Томми. Это мог быть только он. Мужчина сдвинул черную шапку на лоб, открыв бледное лицо, которое отдаленно походило на лицо Фредди.

В левой руке у преступника было охотничье ружье.

Тильда подняла пистолет и прицелилась.

— Опусти ружье! — громко сказала она.

Но Томми просто стоял в дверях, как будто спал. Правая рука его лежала на ручке двери, взгляд был опущен в пол, словно Томми собирался выйти, но что-то его остановило. И он был бледен. Бледен как привидение.

— Томми? — позвала Тильда.

Мужчина ничего не отвечал.

Наркотический психоз? Превозмогая страх, Тильда пошла навстречу убийце Мартина. Протянув руку, она осторожно отобрала у него ружье. Поставила на предохранитель и опустила ружье на пол рядом с собой.

— Томми? — сказала она после этого. — Ты можешь двигаться?

Стоило ей коснуться руки преступника, как тот пробудился к жизни. Он резко отшатнулся, ударив спиной дверь; та открылась, и Томми, потеряв равновесие, рухнул в сугроб. Мужчина тут же поднялся на ноги и побежал прочь. Тильда бросилась за ним. В десяти метрах впереди виднелись деревья.

— Томми! — крикнула она. — Стой!

Ее крик унес ветер, а мужчина продолжал бежать. Он стремительно пробирался через сугробы к лесу. Крикнув что-то через плечо, Томми скрылся среди деревьев.

Тильда сделала предупредительный выстрел в воздух и упала на колени. Сжимая пистолет дрожащими руками, она прицелилась.

Она знала, что нужно целиться в ноги, но не могла заставить себя стрелять в человека.

Томми бежал между невысокими деревьями. Снежный покров в лесу был тоньше, и мужчина постепенно ускорял шаг; через пять секунд он превратился в серую тень и исчез из виду.

Черт!

Тильда стояла, вглядываясь в темноту, но ничего не могла различить. Ветер продолжал бушевать на побережье, пальцы Тильды снова утратили чувствительность. Почувствовав это, молодая женщина повернулась к ветру спиной и вернулась в сарай. Подобрав охотничье ружье, она снова вышла на улицу. Ей не хотелось по пути к Йоакиму встретиться еще с кем-нибудь в темноте сарая. От холода и шока Тильда едва передвигала ноги, но продолжала идти.

С помощью снега Йоакиму удалось справиться с пламенем. Когда Йоаким затушил последний язычок огня, он увидел, что вся лестница обуглилась, а помещение заволокло едким серым дымом.

Откашлявшись, Йоаким опустился на корточки рядом с лестницей, по-прежнему сжимая в руках лопату для уборки снега.

Голова его словно опустела. У него не было сил думать, откуда взялись все эти незваные гости или о том, что случилось в потайной комнате. Герлоф Давидсон был прав: не стоило призывать призраков. Йоаким не помнил ничего из того, что случилось с ним вечером. Действительно ли там наверху он видел Катрин? И она в самом деле призналась, что убила его сестру?

Нет, Катрин этого не говорила.

Он взглянул на мужчину на полу. Йоаким понятия не имел, кто это и почему мужчина в наручниках, — но если это полицейские его сковали, значит, на то была причина.

Йоакиму показалось, что он снова слышит выстрелы на улице. Он напряг слух, но ничего больше не услышал. Тогда он обратился к мужчине на полу:

— Это ты развел огонь?

Через пару секунд он услышал ответ:

— Простите.

Йоаким со вздохом проговорил:

— Придется построить новую лестницу на сеновал…

Поднявшись, он внезапно вспомнил, что Ливия и Габриэль одни в доме.

Как он мог оставить детей одних?

Сбоку послышался звук открывающейся двери, и, повернув голову, Йоаким увидел Тильду Давидсон, всю в снегу. В одной руке у нее был пистолет, в другой — охотничье ружье. Тяжело дыша, молодая женщина грузно вошла внутрь и рухнула на пол.

— Он сбежал, — выдохнула она.

Фредди приподнял голову.

— Скрылся в лесу, — прибавила Тильда, принимая сидячее положение. — Но, по крайней мере, у него больше нет оружия.

— Я должен пойти к детям, — сказал Йоаким. — Вы в порядке?

Тильда кивнула, но осталась сидеть, уронив голову на грудь.

— Там кое-кто есть… двое мужчин, — прошептала она.

— Раненые?

— Один ранен, другой убит…

Йоаким больше не задавал вопросов. Когда он последний раз взглянул на молодую женщину, та уже достала мобильный и набирала номер. Выйдя наружу, Йоаким пошел к дому. Хутор уже не казался ему таким большим, как прежде. Казалось, под ударами ветра постройки съежились и столпились, как стая испуганных собак. Ветер сорвал с крыши часть черепицы, разбросав ее по двору.

Поднявшись на крыльцо, Йоаким открыл дверь. На полу в прихожей лежал мужчина. Мертвый? Нет, он просто спал. Стекла дрожали от порывов ветра, рамы тряслись, но не сдавались.

Йоаким зашел в дом и замер.

В коридоре раздавались какие-то звуки.

Хриплое дыхание.

Там была Этель.

Он чувствовал, что она стоит перед дверью в детскую. «Она пришла за своей дочерью», — догадался Йоаким. Этель пришла, чтобы забрать Ливию с собой. Йоаким не в силах был пошевелиться. Наконец он крепко зажмурился и открыл дверь.

Верь мне, мысленно произнес он, и вошел внутрь. В коридоре было пусто.

Тильда не помнила, как ей помогли подняться на веранду. По-прежнему было жутко холодно, но ветер начинал понемногу стихать. Это Йоаким Вестин расчистил от снега дорожку к дому и помог ей выбраться из коровника.

— Вы вызвали помощь? — спросил Йоаким.

Она кивнула:

— Они приедут, как только смогут, но не знают когда.

Они прошли мимо сугроба, из которого торчал край кожаной куртки.

— Кто это? — указав на него, сказал Йоаким.

— Его звали Мартин Альквист, — ответила Тильда и зажмурилась. Ее ждет много вопросов о том, что случилось этой ночью. Что пошло не так? Правильно ли она поступила, и можно ли было поступить иначе? И большинство из этих вопросов она задаст себе сама. Но сейчас у нее просто не было сил.

В доме было тихо.

Йоаким провел ее в большую комнату с печкой в углу, где на полу ее уже ждал застеленный матрас. В комнате было тепло, и Тильда с радостью опустилась на матрас. Нос ужасно болел, и дышать можно было только через рот, но Тильда так устала, что мгновенно погрузилась в сон. Время от времени она просыпалась от боли и страха, и ей казалось, что она снова в темном сарае, где к ней тянутся бледные руки с острыми когтями; потом Тильда снова погружалась в забытье, лишь отдаленно напоминавшее нормальный сон. Когда же она сможет расслабиться?.. На рассвете кто-то склонился над ней, и молодая женщина вздрогнула.

— Тильда? — услышала она голос Вестина.

Он медленно и четко, словно объясняя ребенку, прибавил:

— Ваши коллеги звонили, Тильда… Они скоро будут.

— Хорошо, — гнусаво произнесла она из-за распухшего носа. Потом зажмурилась и спросила: — А Хенрик? Хенрик Янсон. Он был на веранде. Как он?

— Нормально. Я его перевязал.

— А Томми? Он здесь?

— Нет, полиция собирается его искать.

Тильда кивнула и снова отключилась.

Через некоторое время ее разбудил шум мотора и голоса, но молодая женщина все равно не понимала, где находится. Снова раздался голос Йоакима:

— Машины не могут проехать, Тильда, они одолжили у военных транспортер.

Скоро комната заполнилась людьми, Тильду довольно грубо подняли с матраса и куда-то понесли. Она снова оказалась на холоде, но ветра больше не было, и по бокам от дорожки возвышались белые сугробы.

«Рождество», — подумала Тильда.

Дверь хлопнула. Потом другая. Молодую женщину положили на носилки в фургоне и оставили в покое.

Она огляделась и увидела рядом с собой на полу неподвижное тело в пластиковом мешке. Кто-то рядом закашлялся. Подняв голову, Тильда увидела на соседних носилках человека, укрытого серым покрывалом. Он шевелился. Мужчина лежал, отвернувшись лицом к стене, но она узнала одежду.

— Хенрик, — позвала Тильда.

Никакого ответа.

— Хенрик! — крикнула Тильда, и крик болью отозвался в ребрах.

— Что? — Мужчина нехотя повернул голову.

Наконец она рассмотрела его. Столяра и грабителя Хенрика Янсона. Он выглядел как обычный двадцатипятилетний парень. Только лицо у него было белее мела. Тильда набрала в грудь воздуха и выговорила:

— Хенрик, ты сломал мне нос своим чертовым топором!

Он молчал.

Тильда спросила:

— Что ты еще натворил?

Грабитель по-прежнему молчал.

— Здесь был смертельный случай осенью, — после паузы сказала Тильда. — Женщина утонула.

Хенрик зашевелился.

— Люди слышали шум моторной лодки у хутора, — продолжала Тильда. — Это твоих рук дело?

Хенрик открыл глаза.

— Это была не моя лодка, — ответил он.

— Не твоя? — переспросила Тильда. — Тогда чья же?

— Чужая лодка. Я ее видел.

— Вот как…

— Я все видел… В тот день, когда она умерла…

— Катрин Вестин, — вставила Тильда.

— …К ней приехали, — продолжал Хенрик. — На большой белой лодке, похожей на яхту.

— Ты ее раньше видел?

— Нет, она была больше, чем у меня: скорее яхта, чем лодка. Она причалила к дамбе, на которой кто-то стоял. Я думаю, это была Катрин.

— И?..

Тильда вдруг поняла, что больше не в силах произнести не слова.

— Я все видел, — повторил Хенрик.

Их глаза встретились.

— Поговорим потом, — сказала Тильда. — У нас будет много времени. Тебя ждет немало допросов.

Хенрик вздохнул. В фургоне снова воцарилась тишина. Тильде хотелось закрыть глаза и все забыть, особенно то, что случилось с Мартином.

— Ты что-нибудь слышала на хуторе ночью? — вдруг спросил Хенрик.

— Ты о чем?

Хлопнула дверца, раздался шум мотора, и машина начала движение.

— Стук? — прибавил Хенрик.

Тильда не поняла, что он имеет в виду, и ответила:

— Нет, я ничего не слышала.

— Я тоже, — сказал Хенрик. — Никакого стука. Я думал, это все лампа или планшетка. Но теперь все тихо…

Тильде показалось, что, несмотря на ранение и предстоящий арест, в его голосе прозвучало облегчение…

Наступило рождественское утро, но электричество так и не включили. Сугробы доставали до самых окон. Ночью на военном транспортере приезжали полицейские с собакой. Они обыскали все постройки на хуторе, но так и не нашли убийцу. Около трех часов полицейские уехали, увозя с собой Тильду и других, и только после этого Йоаким наконец лег спать и проспал несколько часов подряд.

Впервые в течение нескольких недель он спал спокойно и проснулся только в восемь утра. В доме было темно и тихо, но он зажег керосиновую лампу, а еще через час над морем поднялось солнце.

Еще через час в окна начал проникать свет: это солнце встало над морем, — однако, чтобы его увидеть, Йоакиму пришлось подняться на второй этаж и открыть окно.

Все побережье превратилось в бескрайнюю снежную пустыню с белыми дюнами, сверкающими на солнце и резко контрастирующими с глубокой синевой неба. Красные стены строений казались почти черными на фоне ослепительно-белого снега.

Арктическая тишина царила на хуторе. Даже ветра не было. Впервые за все время, что он был на острове, Йоаким наблюдал полное отсутствие ветра.

Шторм прошел, но оставил о себе на память метровую стену из снега и льда вдоль берега моря.

Йоаким проверил, на месте ли маяки. Он читал, что старые маяки часто падают во время штормов, — но башни, как и раньше, возвышались среди ледяных глыб.

Затопив печи, Йоаким разбудил детей.

— С Рождеством! — сказал он.

Дети уснули прямо в одежде на кровати Габриэля. Там он и нашел их вчера вечером, когда вернулся в дом. Тогда он не стал их будить, только накрыл покрывалом.

Йоаким ждал вопросов о том, что случилось ночью на хуторе, о выстрелах и чужих дядях, но Ливия только потянулась.

— Вы хорошо спали?

Девочка кивнула и сказала:

— Мама была здесь.

— Что?

— Она приходила, когда тебя не было.

Йоаким перевел взгляд с дочери на сына. Габриэль кивнул, словно подтверждая слова сестры.

Ливия, не лги, хотел сказать Йоаким, мама не могла быть здесь, но вместо этого он спросил:

— И что мама сказала?

— Сказала, что ты скоро придешь, — ответила Ливия. — Но ты не пришел.

Йоаким присел на край кровати.

— Теперь я здесь, — успокоил он детей. — Я больше никуда не уйду.

Йоаким разбудил Фредди, тихого молчаливого парня; ему не хватило места в транспортере, поэтому его оставили спать, приковав наручниками к батарее.

— Твоего брата так и не нашли, — сообщил Йоаким.

Фредди лишь устало кивнул.

— Что вы здесь искали?

— Все, что попадется. Дорогие картины…

— Картины Торун Рамбе? — с удивлением произнес Йоаким. — У нас здесь только одна. Так вы картины искали в коровнике?

— В доме была только одна, больше мы не нашли. И тогда мы пошли и подожгли коровник.

— Зачем? — спокойно спросил Йоаким.

— Не знаю.

— Но ты не собираешься больше делать глупости?

— Нет.

Йоаким, которому Тильда доверила ключ от наручников, решил проявить великодушие в рождественский день и освободил Фредди от наручников.

В одиннадцать снова зажегся свет, и грабитель устроился перед телевизором смотреть праздничную программу. Позднее Фредди должна была забрать полиция. С грустным видом он смотрел мультфильмы про Деда Мороза, танцы вокруг елки, кулинарные шоу и репортажи с заснеженных площадей.

Ливия и Габриэль присели рядом, но никто из них не произнес ни слова. Несмотря на молчание, атмосфера была расслабленная.

Сам Йоаким остался в кухне с тетрадкой, найденной в часовне рядом с курткой Этель. Целый час он читал рассказанные Мирьей Рамбе трагические истории, связанные с Олудденом, включая ее собственную.

В конце тетради было несколько чистых листов, а за ними шли еще несколько, исписанных другим почерком, непохожим на почерк Мирьи.

Приглядевшись, Йоаким узнал почерк жены. Она писала неряшливо, словно впопыхах, но слова можно было разобрать. Йоаким прочитал то, что написала Катрин, несколько раз подряд, пытаясь понять смысл.

В двенадцать Йоаким приготовил всем праздничную кашу. Телефон уже работал, и сразу после ланча раздался первый звонок. Это был Герлоф Давидсон.

— Теперь вы знаете, что такое настоящий шторм, — сказал старик.

— Да, теперь знаем, — согласился Йоаким, вспоминая прошедшую ночь.

— Я чувствовал, что он приближается, — продолжал Герлоф. — Но не думал, что это случится именно вчера. Как хутор?

— В порядке. Только черепицу потрепало.

— А дороги?

— Занесло снегом.

— Раньше после такого шторма могло пройти несколько недель, прежде чем по ним можно было проехать, — но теперь, конечно, все расчистят быстрее.

— Мы подождем, — сказал Йоаким. — Я последовал вашему совету и закупил консервов.

— Хорошо. Вы там один с детьми дома?

— Нет, у нас тут незваный гость. Вообще-то, гостей было много, но остался только один. Тяжелое выдалось Рождество.

— Я знаю. Тильда позвонила утром из больницы. Она преследовала грабителей, забравшихся к вам в дом.

— Да, им нужны были картины Торун Рамбе. Воры почему-то решили, что их здесь много.

— Вот как?

— Но у нас только одна. Остальные уничтожены, но не Торун и не Мирьей. Один рыбак выбросил их в море.

— Когда это было?

— Зимой тысяча девятьсот шестьдесят второго года.

— Шестьдесят второго, — задумчиво повторил Герлоф. И сказал после паузы: — В ту зиму мой брат Рагнар замерз во время шторма.

— Рагнар Давидсон? Он был вашим братом?

— Старшим.

— Он не замерз. Я думаю, его отравили, — сказал Йоаким и рассказал то, что прочитал в тетрадке Мирьи Рамбе об ее последней ночи на хуторе.

— Видимо, это был метиловый спирт, — сказал Герлоф, дослушав рассказ Йоакима. — На вкус как обычный спирт, но от него можно умереть.

— Мирья сказала, что Рагнар это заслужил.

— Но он действительно уничтожил картины? — спросил Герлоф. — Я в этом сомневаюсь. Мой брат никогда ничего не выбрасывал. Он был страшный жмот.

Йоаким молчал. Он думал.

— Еще кое-что, пока я не забыл, — прибавил Герлоф. — Я тут кое-что для тебя записал.

— Записал?

— Я много думал и записал свои мысли на пленку. Ты получишь кассету по почте, когда дороги расчистят. Это касается того, что случилось на хуторе.

Еще получасом позже после того, как он закончил разговор с Герлофом, раздался новый звонок. Звонили из полицейского участка Кальмара, чтобы сообщить, что они готовы забрать преступника, если Йоакиму удастся найти и расчистить от снега подходящее место для посадки вертолета.

— Таких мест тут достаточно, — ответил Йоаким.

Положив трубку, он вооружился лопатой и расчистил за домом площадку для вертолета, на которой лопатой изобразил в снегу крест, чтобы его видно было с высоты. Когда в небе над хутором раздался шум вертолета, Йоаким пошел за Фредди.

— Это ваши машины? — спросил Йоаким, выходя с грабителем на крыльцо.

Он показал пальцем на два больших сугроба в отдалении, по форме напоминавшие машины.

Фредди кивнул, сказав:

— И лодка наша.

— Ворованная?

— Ну да.

Дальнейшему разговору помешал шум винтов. Вертолет опустился на середину креста, подняв клубы белого снега. Из вертолета вышли двое полицейских в шлемах и подошли к крыльцу. Фредди не сопротивлялся.

— Вы справитесь? — спросил один из полицейских у Йоакима.

Тот кивнул. Фредди помахал ему на прощание, и Йоаким помахал в ответ. Когда вертолет исчез на горизонте, Йоаким пошел по сугробам в сторону засыпанных снегом машин. Он очистил одну из них от снега — это оказался черный фургон — и заглянул в кабину. Внутри кто-то сидел. Неподвижно. Йоаким взялся за ручку и открыл дверцу.

Это был мужчина. Он сидел, сжавшись на сиденье, словно в отчаянной попытке сохранить тепло. Проверять пульс не было смысла. И так было видно, что мужчина мертв.

В замке зажигания торчал ключ. Видимо, двигатель работал на холостом ходу всю ночь, пока не заглох и холод не проник в кабину. Йоаким поспешил захлопнуть дверцу и вернулся домой, чтобы позвонить в полицию и сообщить, что пропавший грабитель найден.

Солнце продолжало ярко светить и в последующие дни. Ветра не было. Снега тоже. Только иногда от снежных шапок, покрывавших крыши, отделялись ломти и мягко падали на землю. Птицы вернулись к своим кормушкам. На третий день вынужденной изоляции пришел конец: на хуторе показался снегоочиститель из Марнэса. Он был похож на ледокол, рассекающий бескрайнее снежное море.

Проселочная дорога теперь была свободна, и Йоаким принялся за расчистку подъезда к хутору. Два часа работы — и по ней можно было проехать. Вернувшись домой, Йоаким вставил в фо-64 нарик новую батарейку и пошел к коровнику.

Посреди коровника стояла обугленная лестница. Но Йоакима она не интересовала. Помедлив на пороге, он все же пошел к дальней стене и, опустившись на колени, заполз в отверстие в стене.

Внутри потайной комнаты Йоаким зажег фонарь и прислушался. Там было тихо. Тогда он поднялся по лестнице наверх в часовню.

Тонкие лучи солнца проникали внутрь сквозь щели в стене, освещая часовню изнутри. Там было тихо. Письма и подарки по-прежнему лежали на скамьях. Йоаким медленно пошел по проходу. Дойдя до первой скамьи в ряду, он увидел, что куртка Этель и подарок для Катрин тоже лежат там, где он их оставил. Но сверток был вскрыт. Кто-то оторвал скотч и развернул подарочную бумагу.

Йоаким не стал проверять, на месте ли зеленая туника. Он оставил сверток лежать на скамье, а сам поднял со скамьи куртку Этель. Внезапно его пальцы нащупали под тканью какой-то плоский предмет…

Куртку Йоаким положил в пластиковый пакет перед визитом комиссара Хольмблада, прибывшего на хутор на собственной машине, когда дороги расчистили.

К тому времени «скорая помощь» уже увезла тело последнего грабителя. Полиция тоже приезжала — искать в снегу пули. Местное радио, не называя имен, сообщило, что на хуторе во время шторма погибли два человека. Диктор назвал шторм самым сильным проявлением стихии со времен Второй мировой войны. Хольмблад вышел из машины и поздравил Йоакима с праздниками.

— Спасибо, — сказал Йоаким. — Хорошо, что вы заехали.

— Вообще-то я в отпуске, — заметил комиссар, — но хотел проверить, как вы держитесь после всего, что случилось.

— У нас все в порядке.

— Да, к счастью, шторм закончился.

Йоаким кивнул и спросил:

— А как себя чувствует Тильда?

— Относительно хорошо, — ответил Хольмблад. — Я говорил с ней утром. Ее выписали, и она сейчас дома у матери.

— А тот второй полицейский?

— Это был ее преподаватель из полицейской школы. Отец двоих детей. Такая трагедия. Он не должен был быть здесь…

Помолчав, комиссар прибавил:

— Слава богу, Тильда жива. И справилась с заданием.

— Да, она молодец, — сказал Йоаким, открывая входную дверь. — У меня есть кое-что, что я хотел бы вам показать. Посмотрите?

— Конечно, — кивнул Хольмблад.

Йоаким пригласил комиссара в кухню, где быстро освободил стол.

— Вот, — сказал он, кладя на стол пакет с курткой Этель и предмет, найденный за подкладкой. Это была позолоченная визитница. В пакете также лежала записка с угрозой.

— Что это? — спросил Хольмблад.

— Я не уверен, но мне кажется, что это улики.

После отъезда Хольмблада Йоаким взял рюкзак и пошел по снегу к северному маяку. По дороге он бросил взгляд в сторону леса. Большинство деревьев выдержали шторм, за исключением пары старых сосен, поваленных ветром.

Белые башни возвышались на фоне синего неба. Еще не добравшись до дамбы, Йоаким понял, что попасть внутрь будет трудно. Волны заливали подножия башен во время шторма, и теперь они были покрыты толстой коркой белого льда. Она как гипс охватывала башни плотным кольцом.

Опустив рюкзак на снег, Йоаким расстегнул молнию и достал из внутреннего кармана ключи от маяка, большой молоток, монтировку, масляный спрей и три термоса с горячей водой.

Полчаса ушло у Йоакима на то, чтобы очистить лед с двери и 66 отпереть замок. И на этот раз ему не удалось полностью открыть дверь, поэтому пришлось пролезать в узкую щель. Протиснувшись внутрь, Йоаким включил принесенный с собой карманный фонарик.

Эхо его шагов уносилось далеко вверх по винтовой лестнице, но других шагов слышно не было. Чтобы не потревожить души прежних смотрителей маяка, Йоаким не стал подниматься вверх по лестнице.

В ушах у него звучали слова Герлофа Давидсона: «Я в этом сомневаюсь. Мой брат никогда ничего не выбрасывал… У него были ключи от маяка, наверняка картины все еще лежат там».

Под лестницей Йоаким увидел деревянную дверь, которую заметил еще в прошлый раз, когда был здесь. Он без колебаний открыл ее и, пригнувшись, вошел внутрь.

На стене висел календарь на 1961 год. На полу Йоаким увидел канистры для бензина, пустые бутылки и старые фонари. Все это напоминало мусор, скопившийся на сеновале над коровником, — но все же здесь было чище. Вдоль стены стояли несколько ящиков. Приподняв крышку самого ближнего ящика, Йоаким посветил внутрь фонариком. Внутри лежали медные трубы около полуметра длиной. Их должны были использовать на Олуддене полвека назад, но Рагнар Давидсон украл трубы и спрятал здесь. Йоаким сунул руку в ящик и приподнял одну из труб.

— Куда мы едем? — спросила Ливия, когда они за день до Нового года выехали с хутора на проселочную дорогу.

Девочка была в плохом настроении.

— Мы заедем к Мирье в Кальмар, а потом поедем в Стокгольм к бабушке, но сначала навестим маму.

Ливия, ничего на это не сказав, положила руку на клетку Распутина и устремила взор в окно.

Через пятнадцать минут Йоаким припарковал машину у церкви в Марнэсе. Выключив мотор, он взял пакет из бардачка, вышел из машины и направился к калитке.

— Вы идете? — спросил он через плечо.

Раньше он не мог заставить себя прийти сюда, но решил, что теперь пора. Кладбище было укрыто снегом, но дорожки вдоль могил недавно расчистили.

— Далеко идти? — поинтересовалась Ливия, когда они огибали церковь.

— Нет, мы уже почти пришли, — ответил Йоаким.

Еще через минуту они стояли перед могилой Катрин, засыпанной снегом. Из-под сугроба виднелся только краешек памятника, и Йоаким нагнулся, чтобы стряхнуть снег.

«Катрин Лунный свет Вестин» и даты рождения и смерти.

Сделав шаг назад, Йоаким встал между Ливией и Габриэлем.

— Здесь покоится мама, — тихо произнес он.

Дети стояли словно оцепенев. Никто не произнес ни слова.

— Здесь красиво, да? — нарушив тишину, сказал Йоаким.

Ливия молчала. Габриэль отреагировал первым.

— Мне кажется, маме холодно, — проговорил он.

И, подойдя к могиле, начал молча расчищать снег. Сначала с памятника, а потом и с земли перед ним. Показались засохшие розы. Это Йоаким положил их на могилу осенью.

Довольный своей работой, Габриэль вытер нос варежкой и посмотрел на Йоакима.

— Молодец, — сказал тот сыну.

Затем достал из пакета фонарь со свечой внутри, который с трудом вдавил в промерзшую землю. Свечи должно было хватить на пять дней. Значит, на Новый год у Катрин будет свет.

— Вернемся в машину? — предложил детям Йоаким.

Габриэль кивнул, но затем нагнулся и потянул кусок ткани, торчавший из-под снега на могиле Катрин.

Это была застывшая на морозе светло-зеленая ткань, по виду напоминавшая рукав от кофты. Йоаким похолодел.

— Оставь, Габриэль! — сказал он резко.

Напуганный сын выпустил ткань. Нагнувшись, Йоаким быстро закидал ее снегом. Затем спросил:

— Идем?

— Я хочу еще побыть здесь, — ответила Ливия, не отводя глаз от памятника.

Взяв Габриэля за руку, Йоаким повел его к выходу. Там они остались ждать Ливию. Через пару минут она их догнала, и вся семья вернулась в машину.

По дороге в Кальмар Габриэль заснул. Когда они выехали на шоссе, Ливия заговорила. Но она по-прежнему не спрашивала о Катрин. Вместо этого девочка поинтересовалась, сколько дней осталось до окончания каникул, и рассказала, чем она займется в «нулевке». Ничего важного дочь не сообщила, но Йоаким с удовольствием слушал ее болтовню.

В полдень они были Кальмаре. Дома у Мирьи Рамбе царил беспорядок. Паркетный пол покрывал толстый слой пыли, и хотя в углу гостиной стояла елка, она была без игрушек, и с нее уже начала опадать хвоя.

— Я хотела навестить вас на Рождество, — сказала Мирья Рамбе, встречая их в прихожей, — но у меня, к сожалению, нет вертолета.

Дома был ее бойфренд Ульф, который очень обрадовался приходу детей. Он повел их в кухню показывать торт, который сам готовил.

Йоаким достал из сумки тетрадку и протянул Мирье.

— Спасибо, — сказал он.

— Пригодилась?

— Конечно. Я многое понял.

Мирья Рамбе пролистала тетрадку и сказала:

— Я начала писать ее, когда Катрин сообщила мне, что вы собираетесь купить Олудден.

— Катрин написала в конце пару страниц.

— О чем?

— Мне кажется, она хотела все объяснить.

— Я почитаю, когда вы уедете.

— Я хотел спросить кое-что… Откуда ты столько знаешь о людях, живших на хуторе?

Мирья обратила на Йоакима взгляд, полный грусти.

— Они мне рассказали, — ответила она. — Ты никогда не говорил с покойниками?

Йоаким не знал, что ответить.

— Так все это правда? — проговорил он.

— Кто знает. У призраков своя правда.

— Но то, что ты рассказала о себе, — это правда?

Мирья опустила глаза.

— Более или менее, — ответила она. — В последний раз я виделась с Маркусом в кондитерской в Боргхольме. Потом мы пошли к нему домой. Родители были в отъезде. Оказавшись внутри, он толкнул меня на пол. В том, что случилось, не было никакой романтики, но я не сопротивлялась. Я думала, что так делают все пары. Но когда Маркус поднялся с пола, он боялся встретиться со мной взглядом. Пока я поправляла юбку, он рассказал, что встретил на материке девушку. Они собирались обручиться. Наше прощание — так он назвал то, что случилось.

В комнате воцарилась тишина.

— Так это он был отцом Катрин? — произнес Йоаким после паузы.

Мирья кивнула:

— Он был молод. Развлекся со мной и двинулся дальше.

— Но он не утонул тогда в шторм или…

— Нет, — ответила Мирья. — Но лучше бы он утонул.

Йоаким молчал. Из кухни доносился смех Ливии. Он звучал почти как смех ее мамы в детстве.

— Тебе следовало рассказать Катрин, кто был ее отец, — сказал он наконец. — Она имела право знать.

Мирья фыркнула.

— Мы прекрасно обошлись без него. Я тоже не знала, кто мой отец.

Йоаким сдался.

— У нас для тебя подарки, — сказал он, поднимаясь. — Поможешь их принести из машины?

— Попроси Ульфа, — ответила Мирья. И тут же переспросила: — Подарки для меня?

Бросив взгляд на ее ателье, увешанное солнечными летними пейзажами, Йоаким произнес:

— Именно для тебя.

Пятью часами позже он с детьми уже был в Стокгольме. В отличие от квартиры Мирьи Рамбе, дома у Ингрид, матери Йоакима, было чисто и аккуратно. В городе оказалось почти так же холодно, как и на острове, но ветра почти не ощущалось. Йоаким от этого уже отвык.

— Я получил работу, — сообщил он за ужином.

— На Эланде? — спросила Ингрид.

Он кивнул:

— Мне позвонили вчера. Предложили заменить учителя труда. На первое время подойдет, а дальше посмотрим. По выходным мне еще нужно ремонтировать дом и пристройки, чтобы там можно было жить.

— Будешь сдавать дачникам?

— Может быть. Олуддену нужны человеческие голоса.

После ужина пришло время раздачи подарков. Йоаким протянул Ингрид увесистый продолговатый пакет.

— С Рождеством, мама, — сказал Йоаким. — Мать Катрин сказала, что тебе это пригодится.

Открыв пакет, Ингрид округлила глаза. В руках у нее была одна из труб, спрятанных Рагнаром Давидсоном в маяке.

— Загляни внутрь, — намекнул Йоаким.

Ингрид так и сделала, а потом просунула внутрь трубы пальцы и вытянула свернутый холст. Осторожно развернув его, она увидела зимний пейзаж, написанный маслом.

— Что это? — сказала она с удивлением.

— Это остров в шторм. Картина Торун Рамбе, — пояснил Йоаким.

— Но почему ты отдал ее мне?

— Картин много, почти полсотни. Один рыбак украл их и спрятал в маяке на Олуддене. Они пролежали там тридцать лет.

Ингрид молча разглядывала картину.

— Сколько она может стоить? — спросила она наконец.

— Это не имеет никакого значения.

Вечером Ливия и Габриэль пошли с бабушкой прогуляться, а Йоаким поднялся на второй этаж и подошел к закрытой двери в комнату, которая когда-то была сначала комнатой Этель, а потом и его собственной.

Половины мебели не было, плакаты со стен Ингрид сняла, но в комнате оставались кровать и прикроватный столик, на котором стоял магнитофон. Черный пластмассовый корпус треснул, после того как на одной из вечеринок магнитофон уронили на пол, — но он все еще работал. Йоаким вставил в приемник кассету, присланную парой дней раньше по почте. Отправителем значился Герлоф Давидсон.

Присев на старую кровать, Йоаким нажал клавишу воспроизведения и приготовился слушать рассказ Герлофа.

В три часа пополудни Йоаким вошел в метро. Он направлялся в Бромму — поздравить сестру с Новым годом. И поговорить с ее убийцей.

На выходе из метро он остановился у киоска и купил букет роз. Потом пошел по дороге, ведущей мимо вилл к морю. «Здесь все как раньше», — подумал Йоаким. Солнце садилось, окрашивая дома в оранжевый цвет. Вскоре он оказался на улице, где прежде жил с Катрин. Йоаким подошел к калитке и посмотрел на свой бывший дом. Тот выглядел нежилым, но в окнах горел свет — наверное, чтобы отпугивать воров.

Йоаким опустил букет рядом с забором, выпрямился и несколько секунд думал об Этель и Катрин. Затем он повернулся к дому напротив. Во всех комнатах горел свет. Это была вилла Хесслинов — самая красивая в квартале.

Йоаким вспомнил, что по телефону Микаэль Хесслин сказал, что он и Лиза останутся дома на Новый год. Йоаким прошел через калитку и позвонил в дверь. Открыла Лиза Хесслин. Узнав Йоакима, она радостно сказала:

— Входи, Йоаким! С Новым годом!

— Спасибо, и вас тоже.

— Хочешь кофе? Или бокал шампанского? — предложила Лиза, помогая Йоакиму раздеться.

— Спасибо, не надо. Микаэль дома?

— Нет… Он поехал с мальчиками на заправку, чтобы купить еще петард. — Лиза улыбнулась. — У нас уже закончились. Но они скоро вернутся. Так что подожди немного.

— Спасибо.

Йоаким прошел в гостиную, из которой открывался вид на залив, и сел на диван.

— Можешь прочитать одну вещь? — обратился он к Лизе.

— Какую?

— Эту записку.

Йоаким сунул руку в карман, вынул сложенную копию записки, которую нашел в куртке Этель, и протянул Лизе.

Она развернула листок и стала читать:

— «Пусть эта обдолбанная сука…»

Лиза замолчала.

— Читай дальше! — требовательным тоном произнес Йоаким. — Это ты написала ее и дала Катрин?

Она покачала головой.

— Тогда Микаэль…

— Я тебе не верю.

Лиза вернула ему записку. Взяв ее, Йоаким поднялся.

— Я могу включить магнитофон? — спросил он, подходя к музыкальному центру в углу и доставая из кармана кассету.

— Хочешь послушать музыку? — с иронией спросила Лиза.

— Нет, — ответил он, вставляя кассету в приемник, — кое-что другое.

Нажав клавишу воспроизведения, он вернулся и сел на диван напротив Лизы. В комнате раздался хрипловатый голос Герлофа Давидсона:

— «Итак, приступим… Я одолжил диктофон у Тильды, и вроде бы мне удалось его включить. Я много думал о смерти твоей жены, Йоаким. Если ты не хочешь об этом вспоминать, выключи магнитофон немедленно… но, как я уже сказал, я много думал…»

Лиза вопросительно взглянула на Йоакима, но в эту секунду Герлоф продолжил:

— «Я думаю, что Катрин убили. Убийца не оставил после себя следов на пляже, потому что его на пляже не было. Он приплыл на лодке. Я не могу назвать тебе имя убийцы, но я думаю, что это крепкий мужчина средних лет. У него есть дом на юге Готланда, где он держит лодку. Лодка должна быть довольно быстроходная, чтобы на ней можно было быстро доплыть до Эланда, но легкая, чтобы можно было причалить к Олуддену, где глубина у дамбы не больше двух метров. У него…»

— Кто это говорит? — спросила Лиза.

— Слушай! — отрезал Йоаким.

— «Но откуда убийца знал, что Катрин будет одна дома в тот день? Я думаю, что она и убийца были знакомы. Услышав шум мотора, Катрин вышла из дома. Убийца ждал ее на носу лодки с орудием убийства в руках, когда твоя жена вышла на дамбу. Но Катрин ничего не заподозрила, потому что убийца держал в руках обычный багор…»

Герлоф закашлялся и продолжил:

— «Орудием убийства был деревянный багор. Старомодный, тяжелый, с железным крюком на конце. Я видел, как таким багром дерутся моряки. Им легко зацепить одежду противника и столкнуть в воду. Чтобы утопить человека, достаточно просто удерживать его некоторое время под водой. Это орудие убийства не оставляет ни отпечатков пальцев, ни каких-либо других следов. Остаются только рваные дыры на одежде. Я нашел такие на одежде твоей жены…»

Герлоф замолчал. Потом добавил:

— «Так, мне кажется, это и произошло, Йоаким. Я знаю, что это не умерит твою боль… Но даст ответ на твои вопросы. Если хочешь, заезжай выпить кофе. А теперь я выключаю диктофон».

Голос оборвался, и теперь из динамиков доносилось только тихое шипение.

Йоаким встал и вынул кассету из приемника, сказав:

— Вот и все.

— Кто это был, чей голос на кассете? — снова спросила Лиза.

— Друг, — ответил Йоаким, пряча кассету в карман. — Ты его не знаешь… Так это правда? — прибавил он.

Лиза открыла рот, но не смогла подобрать слов.

— Нет, — сказала она после паузы. — Ты ведь в это не веришь?

— Микаэль был на Готланде в день смерти Катрин?

— Откуда мне знать? Это было осенью… Я не помню, когда именно.

— Когда он туда ездил? Он же должен был поехать, чтобы убрать лодку на зиму. Разве нет?

Лиза не отвечала.

— Я был в тот день в Стокгольме и звонил вам в дверь. Никого не было дома.

Лиза по-прежнему молчала.

— У него есть ежедневник? Мы можем проверить?

Она повернулась к нему спиной со словами:

— С меня достаточно, Йоаким. Мне нужно готовить еду.

Затем подошла к входной двери и распахнула ее. Йоаким поднялся. Не дойдя до порога, он остановился перед фотографией на стене: Микаэль Хесслин за штурвалом своей белой яхты. Он улыбался в камеру. Багра нигде не было видно.

— Красивая яхта, — заметил Йоаким.

Когда он вышел, Лиза заперла за ним дверь.

Йоаким вздохнул и направился к калитке; в этот момент из-за поворота показалась машина. Это был Микаэль. Он заглушил двигатель и вышел из машины. В руках у него были пакеты с петардами. Двое мальчиков, тоже с пакетами в руках, выпрыгнули из машины и побежали к дому.

— Йоаким, ты вернулся? — сказал, заметив его, Микаэль. — С Новым годом!

Он протянул руку, но Йоаким ее не пожал. Он спросил:

— Что тебе приснилось в ту ночь на Олуддене, Микаэль? Ты проснулся от страха, потому что увидел привидение, да?

— О чем ты?

— Ты убил мою жену, — произнес Йоаким.

Микаэль продолжал улыбаться, словно до него не дошел смысл сказанного.

— А в прошлом году ты заманил Этель к морю, — продолжил Йоаким. — Ты дал ей дозу героина и столкнул в ледяную воду.

Микаэль перестал улыбаться и опустил руку.

— Она портила вам картину счастливой жизни. Наркоманы вам в этом районе не нужны. А как насчет убийц?

Микаэль покачал головой, глядя на Йоакима, как на умалишенного:

— Ты хочешь обвинить меня в убийстве?

— Да, — ответил Йоаким.

Микаэль посмотрел в сторону дома и снова улыбнулся.

— Попробуй! — заявил он.

И пошел мимо Йоакима к двери.

— Есть улики, — заметил Йоаким.

Микаэль продолжал идти к вилле.

— Твои визитки. Где ты их держишь?

Микаэль остановился, но не обернулся. Йоаким подошел ближе и, повысив голос, сказал:

— Наркоманы всегда воруют — ты не знал? Они всегда берут то, что плохо лежит. И пока ты вел мою сестру к воде, Этель воспользовалась случаем и стащила у тебя одну ценную вещь из кармана.

Йоаким достал полароидный снимок предмета в пластиковом пакете. Это была позолоченная визитница с выгравированной на ней надписью «Хесслин. Финансовые консультации».

— В куртке у Этель была твоя визитница. Этель подумала, что она золотая.

Микаэль молчал. Он только бросил взгляд через плечо на фото и снова продолжил путь.

— Я отдал все полиции, — сказал Йоаким. — Они с тобой скоро свяжутся.

Он поймал себя на том, что стоит на улице и кричит, как когда-то Этель, но это его не волновало.

Йоаким стоял, пока Микаэль не вошел внутрь, поспешно заперев за собой дверь. Спешка его и выдала. Йоаким знал, что ждет Микаэля. Жизнь в постоянном страхе, что к дому подъедет машина, двое полицейских позвонят в дверь и спросят, где он был в тот осенний день. Соседи, проживавшие в вилле ниже по улице, с любопытством начали выглядывать в окна, проверяя, что происходит.

— С Новым годом, Микаэль! — крикнул Йоаким в закрытую дверь.

Он был один на улице. Выдохнув, он развернулся и пошел к метро, но потом решил в последний раз посмотреть на Яблочную виллу. Букет роз опрокинул ветер, и Йоаким снова приставил его к забору. Йоаким думал о сестре. «Я должен был сделать для нее больше» — так он сказал тогда Герлофу.

Вздохнув, Йоаким посмотрел на дом.

— Ты идешь? — спросил он.

Подождав пару секунд, он пошел обратно — к своей семье, чтобы отпраздновать с ней Новый год. Стокгольмцы уже начали запускать ракеты. Прорезывая темное небо белыми стрелками, они взрывались в воздухе тысячами цветных искр, чтобы через пару секунд превратиться в призрачный свет погасших маяков.