Ночной зверёк

3 глава

Амти снилось, с совершенной, страшной ясностью, как болят у нее локти. Она полулежала на столе красного дерева в темном кабинете, взгляд ее упирался в окно, но шторы были занавешены, и она ничего не видела, но слышала гул далеких голосов.

Кто-то громкого приветствовал Шацара, звал его, как зовут царя.

Амти никогда не видела этого кабинета прежде, даже отец ничего ей не рассказывал. Ее удивляло, что кабинет почти пуст: никаких стеллажей с книгами, никакого бара, ничего, что сделало бы этот кабинет чьим-то. В беспорядке валялись в спешке скинутые со стола канцелярские принадлежности и бумаги.

Амти видела, что это бесконечные приговоры, приговоры, приговоры, подписанные Шацаром. Амти знала, что это только те, что он уже увидел. С сонной ясностью она понимала, что где-то в далеких, непонятных комнатах хранятся и другие. Еще не подписанные приговоры для всех, для каждого жителя ее несчастной страны.

Еще не приведенные в исполнение, эти приговоры уже были готовы, и оставалось только ждать.

Все, кто кричал и праздновал что-то на улице уже были приговорены, и только Амти знала это. Она обернулась, Шацар смотрел на нее, выражение его светлых глаз оставалось безучастным, будто не его приветствовали криками на улице. Шацар взял Амти за волосы, заставил ее отвернуться, а потом она почувствовала на себе тяжесть его тела. Все происходило быстро, он задрал на ней школьную юбку, и прежде, чем Амти подумала, что будет больно, ей стало больно. Сонная приглушенность этой боли не казалась ей странной. Внутри нее Шацар был горячий, в отличии от его, затянутых в перчатки, рук, удерживающих ее.

Амти царапала дерево стола, и под ногтями у нее саднило. Тяжелое, болезненное возбуждение разливалось по телу, когда Шацар двигался. Оно заставляло ее забыть о крови, текущей у нее под веками всякий раз, когда она закрывала глаза. Оно заставляло ее забыть о желании раскроить Шацару голову хрустальной пепельницей, стоящей рядом. Оно заставило ее забыть страх перед собой, ставший таким привычным.

Шацар надавил ей на голову, и Амти щекой прижалась к гладкой поверхности стола. Она забывалась, темные желания и страх прятались внутри, пока она приглушенно скулила, чувствуя его сильную, безжалостную хватку. Шацар двигался все быстрее, и Амти чувствовала, как сбивается у него дыхание.

— Ты хочешь меня? — спросила Амти. Она не увидела, но почувствовала, как Шацар искривляет губы в улыбке так не напоминающей улыбку. Его пальцы впились в бедра Амти, и от силы с которой он входил в нее, с Амти едва не слетали очки, ей приходилось удерживать их.

Очнулась Амти за секунду до оргазма, некоторое время она ловила ртом воздух, а потом накрылась одеялом с головой, сгорая от стыда. Судя по всему, остальные еще спали, даже Эли, имевшая привычку подниматься раньше других.

Вот уже месяц как жизнь Амти протекала, в основном, под землей. Она привыкла к Яме, как к дому, а к своему отряду, как к семье. За это время Амти многое узнала о них, что-то ей рассказали, о чем-то она догадалась.

В Яме никто ни от кого ничего не скрывал, но расспрашивать было не принято. В конце концов, Амти рассказали о себе кое-что все члены ее новой, странной семьи. Теперь она знала, что Шайху был единственным сыном крупного предпринимателя и действительно приходился дальним родственником Шацару. До того, как стать Инкарни, он жил жизнью полной беззаботного веселья, и его никогда ничего не волновало. Он был богат, его все любили и все произошло совершенно внезапно. Шайху был Инкарни Страсти, Тварь Зависимости. Его магия полностью изменилась после пробуждения тьмы. Раньше Шайху умел перемещаться в пространстве, но эта способность слабела, а потом и вовсе отказала. Вместо своей безусловно полезной силы, Шайху научился вызывать в людях пристрастие к чему угодно, на свой выбор. Кроме того, его собственная зависимость от алкоголя и наркотиков стала невыносимой. Его отец решил не дожидаться, пока Шайху поймают, подстроил его гибель в автокатастрофе. Отец Шайху сам нашел Адрамаута и остальных, и он до сих пор платил им для того, чтобы они укрывали его сына. Адрамаут и Мескете благоразумно молчали о том, что вообще-то делают это на добровольной основе. Шайху говорил, что никогда не думал, что станет Инкарни, никогда не боялся. Этого с ним случиться просто не могло, он ведь был невероятно счастлив, и у него было все. Когда Шайху рассказывал об этом, он смеялся, но Амти не представляла, что это такое — никогда не бояться, а потом вдруг, безо всякой подготовки, узнать, что вся твоя жизнь будет сломана. Для отряда Шайху был полезен, он подсадил на свою кровь нескольких Псов Мира не блещущих рангом и интеллектом, зато способных предупредить их об облаве ради эйфории. Шайху говорил, что все это работает именно потому, что Псом Мира быть тоже страшно, ведь если бы кто-то узнал, что они были связаны с Инкарни, их бы тоже уничтожили. Забавно, говорил Шайху, как всякие глупости работают только потому что мы стали параноиками.

Параноиками, как и Псами Мира, и вправду быть было тяжело. Об этом Амти узнала от Мелькарта. Когда-то он был из вторых, ровно до тех пор, пока не присоединился к первым. Мелькарту прочили отличную карьеру, видимо, потому что характер у него был дурной, жалости он не знал и ум его день и ночь работал на то, как бы вычислить побольше Инкарни. Он занимался поиском так называемых скрытых Инкарни, то есть тех, чья кровь не поддавалась анализу людьми вроде господина Элиша, и в ком присутствие тьмы проявлялось только психологически. Однако однажды его изощренный ум и его стандартная для Псов Мира магия — чтение мыслей — стали ему отказывать. Мелькарт понял это не сразу, успев осудить с десяток не виновных людей, в которых не было никакой тьмы. Мелькарт начал сходить с ума, в отличии от Шайху он не приобрел никакой новой силы, зато его старая ужасно исказилась. Мелькарт был Инкарни Безумия, Тварью Паранойи, и он вправду был сумасшедшим. Мысли, которые он читал путались в его голове с галлюцинациями, и он больше не мог быть уверен в своей силе. Когда за ним пришли, Мелькарт умудрился сбежать, убив троих своих бывших коллег. Впрочем, Мелькарт никогда не рассказывал, почему за ним в конечном итоге все-таки пришли. Похоже дело было не в невинных людях, которых он отправил на расстрел. Он редко выходил на поверхность, ведь до сих пор был в розыске. Зато Мелькарт знал все о том, как устроены операции Псов Мира, знал их сильные и слабые точки. В отряде он был главным тактиком, когда дело касалось нападения на Псов.

Неселим, с которым они крепко дружили, несмотря на видимые разногласия, был как раз тем, кого Мелькарту полагалось бы ловить. Ни один из тех, кто среди Псов чувствовал тьму, не мог почувствовать ее в Неселиме. Долгое время Неселиму везло. Он знал, что он Инкарни давным-давно, еще до того, как у него появилась магия. Неселим был Инкарни Разрушения и Тварь Смерти, его магией стал дар уничтожения, его прикосновение убивало живых существ. Целую жизнь Неселим прожил, применив эту страшную магию лишь однажды, в момент ее пробуждения. Он был фармацевтом, при том весьма успешным, у него была семья. Он научился скрывать свои мысли, научился сдерживать себя, но, как оказалось, первое получилось у него лучше второго. В какой-то момент он стал одержим формулой идеального яда, который не распознается ни одним тестом. Все началось, как мысленный эксперимент, как нелепая фантазия, с которой Неселим игрался после работы. Но вскоре он почувствовал непреодолимое желание создать этот яд, а создав — примешать его к партии безобидных таблеток от кашля. Он знал, что это было бы последним, что он сделает в этой жизни, что даже если яд и вправду невозможно выявить, связь между его лекарствами и смертями установят быстро. И все же эта идея, которая с неизбежностью должна была разрушить выстроенный им с таким трудом мир, привлекала его нестерпимо, и он терял контроль над ней. Когда Неселим понял, что создал рабочую формулу и осталось лишь произвести яд, и что у него даже есть любимая жена в качестве объекта экспресс-теста, он осознал, что с ним происходит. Тогда он сжег свои формулы, сжег все наработанные материалы и сбежал. Он даже хотел покончить с собой, но его, пьяного и бродившего по улице, мечтающего кинуться под машину, нашла Мескете. Он размяк и впервые за всю свою жизнь рассказал ей правду о себе. Мескете сочла его идею полезной в применении к государственным деятелям, убедила его, что можно употребить его талант и силу на благо мира, а не во вред. Индивидуальный террор, сказала она и посмотрела тогда на плакат с Шацаром, висевший на остановке, где они встретились. Недостижимая и страшная цель — отравить Шацара. Несмотря на добродушный и спокойный характер Неселима, он немного пугал Амти. Из всех, кто не был во Дворе, он один был искажен и обнаженные кости на его руках говорили о том, как далеко он зашел.

Эли и Аштар никогда не знали другой жизни. Их мать забрали, когда Аштару было девять, а Эли всего пять. Они попали в детский дом, где им зубами пришлось выдирать себе право на жизнь. Дети Инкарни были в отдельной группе, и эту группу досматривали. Первой почувствовала в себе тьму Эли, ей было одиннадцать, и Аштар знал, что она не может сбежать одна и не выживет на улице. Они сбежали вместе, они спрятались в таких районах, куда даже Псы Мира ходили только парами и только иногда. Эли и Аштар выросли одни, и приходилось им заниматься самыми ужасными вещами, чтобы себя прокормить. Они никогда не уточняли, какими именно, но в уточнении Амти и не нуждалась. Аштара и Эли нашел Адрамаут, так же как и Амти, отбив их у Псов Мира. Про силу Эли Амти все знала с их первого знакомства, но вот кто такой Аштар он никогда не говорил. Амти думала, что, может быть, он Инкарни Страсти или Осквернения, а про его силу она даже не догадывалась.

Про Адрамаута и Мескете Амти знала только, что они были во Дворе, причем были довольно долго и положение там занимали очень высокое. Как они жили до этого, Амти понятия не имела. Она ведь даже не видела лица Мескете, которая ни разу не снимала при ней платок. Мескете была Инкарни Жестокости, Тварь Боли, она умела в сотни раз усиливать боль даже от простого подзатыльника, от чего частенько страдал Шайху. Еще Амти знала, что они с Адрамаутом работали вместе еще когда были в мире настоящих Инкарни, и с тех пор не расставались. Они были совсем не похожи на остальных, и хотя Амти их полюбила, даже резкую и грубую Мескете, она понимала, что в них мало что осталось от людей. Они одни были настоящими, по-настоящему узнавшими собственную тьму Инкарни. Когда-то, пусть ненадолго, они отдали себя во власть той части своего существа, которую остальные старались никогда не выпускать на волю. Эта часть не мыслила по-человечески. Печать того, что они увидели, посмотрев на самое дно, навсегда исказила их. Они, в отличии даже от Неселима, подобравшегося к бездне ближе всех из остальных, больше не были людьми в общепринятом смысле этого слова.

Но самой большой загадкой для Амти оставалась она сама. Амти не знала, к какому виду Инкарни она принадлежит. Чем дальше, тем больше кровавых фантазий было в мыслях Амти, и тем более шатко она чувствовала себя, переживая эти фантазии. Адрамаут говорил, что гадать бессмысленно, пока в ней не пробудится магия. Она могла оказаться Инкарни Жестокости или Инкарни Разрушения. От одной это мысли Амти охватывал страх. Мало того, что она оказалась существом, часть которого органически стремится к катастрофе, к небытию, она еще и могла оказаться худшим из таких существ.

Кроме того, Амти расстраивало, что пока в ней не проснулась магия, она была бесполезна для своей новой семьи. Конечно, Мескете учила ее стрелять и драться, а Адрамаут учил ее обращаться с ножом, и все же Амти не могла отплатить им в полной мере.

По крайней мере, до вчерашнего дня, когда Адрамаут сообщил ей, что в городе действует Инкарни из Двора, к которому близко подобраться может только она. Инкарни этот, сказал Адрамаут, собирает людей, в ком магия еще не пробудилась или так и не пробудилась. Такое бывает не столь уж редко, такие люди чувствуют себя изгоями и им не к кому обратиться. Амти единственная из них, в ком магия еще не пробудилась и ни один болевой тест, от которого магию применяют невольно, этого не опровергнет.

Она нужна была Мескете и Адрамауту, нужна была как шпион. Она должна была выбраться на поверхность, впервые за долгое время, и не просто подышать воздухом на пустыре, а поехать в город.

Оттого Амти проснулась раньше всех остальных, оттого она лежала в постели, сжав в руках одеяло и умирая от нетерпения. Она не знала, глубокая ночь сейчас или середина дня, полдень или полночь. Время под землей быстро потеряло свою значимость. Дни были освещены одинаково, слабая электрическая желтизна лампочки энергосбережения не гасла никогда.

Амти почти со страхом думала о том, что ей предстоит снова попасть в большой мир. Конечно, вероятность, что ее остановят Псы Мира была минимальна. Столица была огромным городом, людей было не счесть и вряд ли она выглядела в достаточной мере подозрительно. И все же Амти чувствовала себя смутно напуганной миром над Ямой.

Внизу зашевелилась Эли, и Амти свесилась вниз. Под электрическим светом размазанные тени, украсившие ее веки казались гуще и естественнее одновременно, будто были видимым искажением ее души. Эли была бледна невероятно, оттого что редко видела солнце. В Яме не было плохо, можно было читать книжки, болтать, рисовать. Был даже телевизор, который, впрочем, смотрели очень редко и его мертвый, черный глаз большую часть времени слепо смотрел в стену напротив. Телевизор был персонифицированным личным врагом, голосом Шацара, и Амти ненавидела его, хотя иногда ей хотелось нарушить негласный договор, включить телевизор и увидеть, что происходит в мире правильных, светлых людей.

Впрочем, в Яме было неплохо, даже хорошо. Амти быстро подружилась с Эли, ведь обе они почти не покидали убежище. Эли говорила, что они вроде комнатных цветочков — чахлые, несчастные, никогда не вырастут, зато радуют взрослых. Амти такое предположение обижало. Она считала, что стоит им подрасти и их начнут брать на серьезные дела. Амти уже все знала про серьезные дела. К примеру, серьезные дела бывали двух видов. Первый — травля Собак, когда охотились на Псов Мира, в основном, высокопоставленных. Так было с напарником господина Элиша, который являлся целью Адрамаута и Мескете, будучи одним из главных лоббистов закона о присутствии Псов во всех поликлиниках и больницах и проверке всех людей, нуждающихся в какой бы то ни было медицинской помощи. Вторым родом настоящих дел было устранение Инкарни слишком хитроумных, чтобы попасться Псам сразу. Адрамаут сказал, что спецслужбы, которыми Государство так хвалится способны разве что ловить в государственных учреждениях только что пробудившихся для тьмы Инкарни, маленьких, не умеющих обращаться со своей силой, испуганных и, по большому счету, беззащитных. О настоящих Инкарни Псы Мира знали мало, а вот Адрамаут и Мескете — много. Амти не понимала, зачем они помогают Государству, они ведь даже не оставляли никаких опознавательных знаков, чтобы люди поняли, что не все Инкарни желают полного и окончательного уничтожения всего на свете. Амти не могла их понять, ее наоборот брала дикая злоба на простых людей, закрывающих глаза на убийства тех, кто почти от них не отличался. Когда Амти рассказала об этом Адрамауту, он улыбнулся, нежно и зубасто, сказал, что это период в жизни любого Инкарни, который понимает, что мир его отверг, и что все пройдет. Еще он сказал, что Государство пока не готово их увидеть, что их уничтожат, если они будут оставлять следы, но им нужно продолжать защищать Государство, несмотря на то, что оно не готово их принять, иначе оно может до этого момента просто не дожить. Адрамаут считал, что они не защищают Государство, которое плюет им в лицо, они отгоняют волков от овцы, готовясь состричь руно. Мескете своими мыслями по этому поводу, как и по любому другому, не делилась.

Амти шепотом позвала Эли:

— Привет.

— Спускайся, — сказала Эли. Командовать она умела, и Амти всегда подчинялась ей беспрекословно. Скользнув под одеяло Эли, теплое от жара ее тела, Амти уставилась вверх. Наверху, на остове ее кровати, были вырезаны рукой Эли рисунки и надписи. Чаще всего Эли рисовала глаза и губы, иногда добавляла сигареты. Сигареты выжигали зрачки или были зажаты пухлыми, девичьими губами. Прямо над головой Амти было написано: «Хоть бы все они сдохли!», а чуть пониже: «Секс это свобода от всего мира!». Эли, может быть, так и не смогла окончить школу, но жизненная философия у нее совершенно явно была.

— Я сегодня пойду на задание, — сказала Амти.

— Ага, — сонно пробормотала Эли. Она тут же прижалась к Амти, принялась водить острым ногтем, выкрашенным ослепляющим красным, по ее переносице. — Я помню. Купишь мне журнал?

— Куплю, — сказала Амти. — Если не умру.

— Ужасно будет, не умирай. Там же в этом месяце будут фотографии Дакури, а это моя любимая актриса. Хочу повесить ее плакат. И быть, как она. И жить, как она.

— Тебя только это волнует? — спросила Амти печально. Эли облизнула пересохшие губы, ее острый розовый язычок скользнул и исчез.

— Неа. Ты помрешь, и тогда наша с тобой команда распадется. Ты хорошая девочка, а я плохая. Как в порно.

От Эли пахло шампунем и еще чем-то неуловимо сладким, и Амти невольно втянула носом воздух.

— Так что ты не помирай, — добавила Эли после некоторых размышлений. — Мы же друзья.

— Даже лучшие друзья? Мы же постоянно вместе сидим.

— Ну, так как с Мелькартом никто не может дружить, то да. Ладно, да. Мы лучшие друзья. Если ты умрешь, я расстроюсь.

— Надолго?

— Не знаю, пока не выйдет новый комикс про мутантов.

Эли залезла рукой под подушку, достала жвачку и развернула пластинку. С жвачкой Эли не расставалась вообще никогда. Амти положила голову Эли на плечо, слушая, как бьется ее сердце.

— Нарисуешь меня? — спросила Эли.

— Нарисую, — ответила Амти. — С радостью.

— Будет от тебя польза.

— Художник должен забыть о концепте пользы. В отличии от физика или химика, художник никому никакой пользы не приносит, он только говорит о реальности внутри своей головы, — ответила Амти.

Эли выдула пузырь из жвачки, и Амти лопнула его ногтем. Они были совсем непохожи, иногда им не о чем было поговорить, но Яма сделала их близкими друг другу. Особенно крепко их сплотили плохие дни. Иногда в Яме было очень страшно. Когда Мелькарт сходил с ума и кричал что-то о них, о том, как они предают их общее дело, о том, как они хотят сбежать. Все это было ложью, иллюзией его больного мозга, однако иногда в его бреду встречалась правда, и тогда всем становилось страшно неловко. Однажды он указал на Амти и крикнул, что она хочет всадить нож ему в голову, что она чудовище, только и ждет момент. И Амти хотела, и то, как Мелькарт говорил об этом почти довело ее до слез. Она была уверена, попадал в точку Мелькарт и с остальными.

Об этом не говорили.

Иногда Мелькарт кричал, иногда бился головой о стену, умоляя кого-то замолчать, и приходилось удерживать его, чтобы он не разбил себе череп. Амти знала, однажды что-то подобное случится и с ней.

Неселим иногда сцеплял руки в замок, и Амти отмечала, что, наверное, ему хочется использовать свою силу здесь, в Яме. Тогда он уходил, и его отсутствие было едва ли не страшнее криков Мелькарта, потому что Амти не знала, каким он вернется.

Они были Инкарни дольше остальных и они в полной мере узнали, что это такое. Амти смотрела на Эли, Аштара или Шайху и знала, что однажды им тоже будет хуже. Амти смотрела в зеркало и то же самое знала про себя.

— Опять депрессуешь? — спросила Эли.

— Ну, да. Думаю, так я готовлю свой мозг к тому, что мы можем умереть в любой момент. У тебя никогда такого не было?

— У меня никогда не было мозга, — засмеялась Эли. Эли была куда умнее, чем хотела показать, но ей нравилось делать вид, что она безмозглая девочка из спального района. Притворяться дурочкой было для Эли наполовину игрой, наполовину осознанной стратегией.

— И ты поменьше используй его, — добавила Эли. — Умнее тебя это не делает, только страдаешь больше.

— Заткнись. Рефлексия, это важная основа построения поведения любого человека. Я умру, а ты все утро такая грубая.

— Да с чего ты должна умереть? — спросила Эли, а потом взгляд у нее на секунду затуманился, как будто она что-то в красках представляла. Эли подалась вперед к Амти и поцеловала ее, медленно и долго. Ее острый, прохладный язычок коснулся губ Амти, и Амти резко вцепилась в нее, навалившись сверху, Эли засмеялась.

Кто-то рядом присвистнул, и Амти вздрогнула.

— Нет, продолжайте!

— Шайху, какого черта?

— Я проснулся от осознания того, что где-то тут целуются девчонки! Это все равно что вы меня разбудили!

Шайху лежал на своей кровати, в ушах у него были наушники, в которых бился неведомый Амти ритм модной музыки. Шайху с легкостью мог одновременно слушать музыку и разговаривать, потому что не сосредотачивался по-настоящему ни на чем.

— И давно ты не спишь? — спросила Амти.

— Не скажу, пока не поцелуетесь снова. У тебя очки сползли, четырехглазка.

Амти поправила очки, и Шайху передразнил ее жест, а Эли засмеялась.

— Но я слышал, о чем вы разговаривали. Если ты умрешь, я заберу твою кровать, чтобы быть поближе к Эли.

— Вот, опять я тебя чем-то не устраиваю. Спать над Эли не значит спать на Эли, ты же верно понимаешь? — спросил Аштар. Он свесился вниз с кошачьей ловкостью, и кошачьим же движением прошелся ладонью по носу Шайху.

У Амти горло перехватило, когда она увидела Аштара, заспанный вид сделал его красоту хоть немного более земной. Вот бы он тоже Амти поцеловал, хоть разок.

С Аштаром и Шайху Амти тоже подружилась. В конце концов, они были только на четыре года старше. В целом, наверное, они вчетвером составляли компанию. У Амти никогда не было компании, и она не была уверена, что именно так называются люди, ставшие друг другу близкими волей-неволей.

— Не переживай, котеночек, — сказал Аштар. — Если ты умрешь, мы нажремся.

— Да! — подтвердил Шайху таким тоном, будто перспектива ее смерти стала для него вдохновляющей. — Если не умрешь — тоже. Но не переживай, мы все равно твои друзья.

— Насколько вообще могут дружить Инкарни, — добавил Аштар.

— То есть, скорее нет, — заключила Эли.

— Отвалите! — рявкнула Амти. За этот месяц она, по крайней мере, научилась огрызаться. Правда на ее успешный по собственному мнению выпад тут же пал контраргумент в виде подушки Мелькарта.

— Заткнитесь, молодежь.

— Восьмичасовой сон важен для нормального функционирования нервной системы, — сказал Неселим, перевернулся на другой бок и снова задышал спокойно и медленно. Амти даже не была уверена, что он проснулся, чтобы сообщить им эту важную новость. Адрамаут и Мескете не отреагировали никак. Они могли спать, как бы шумно не было вокруг. Они могли спать, даже когда Шайху и Аштар устраивали свои импровизированные вечеринки. Когда Амти спросила, почему у них такой крепкий сон, Адрамаут и Мескете переглянулись, а потом Адрамаут засмеялся.

— Мы спали под крики десятков людей, малыш. И пили воду из реки, в которой плавали трупы. Бытовые неудобства нас мало смущают.

Амти выскользнула из-под одеяла Эли, поправила очки и направилась в душ. Душ у них был один на всех, и за него происходили бои кровопролитные и долгие, сравнимые с их бесконечной битвой, которую каждый вел с самим собой. Сегодня право Амти, впрочем, никто не оспаривал. Наверное, ребята все-таки переживали за нее.

Амти за себя не переживала. Ей казалось, что ничего страшного извне с ней случиться не может. Что если уж ее что-то поглотит, то обязательно изнутри. Сама мысль об этом придавала ей болезненной уверенности.

Когда Амти вышла из душа, одевшись и даже причесавшись, Мескете уже чистила автомат. Движения ее были точными и механическими, казалось, она могла делать это с закрытыми глазами. Не оборачиваясь, Мескете сказала:

— Собирайся. Нам нужно успеть к одному знакомому.

Голос ее не выражал ровно никаких эмоций. Мескете могла промолчать целый день, а кроме приказов и коротких, злых реплик Амти вообще мало что от нее слышала. Казалось, Мескете не нуждается в общении. Адрамаут говорил, что она не такая уж холодная, просто у нее в голове много странного. Например, что проявлять эмоции на людях, это позор. Или что своим надо жертвовать в первую очередь, чтобы никто даже подумать не мог, будто тобой движут личные мотивы.

Интересно, думала Амти, кем была Мескете до того, как стать Инкарни. Когда Амти спросила об этом у Адрамаута, он не стал отвечать, сказав, что достаточно того, что сейчас она воин.

— Я готова.

— Отлично. Шайху поедет с нами.

— Я расскажу вам, если она умрет, — пообещал Шайху так называемым друзьям Амти.

— Надеюсь ты тоже умрешь, — помахала ему Эли.

С этими напутствиями они и отправились.

Звезды над головой ошеломили Амти. Она и не знала, что наступила ночь. Полная луна была над ее головой будто полуденное солнце, так отвыкла она от настоящего света. Мир уже покрылся первым серебром снега. Амти вдохнула холодный воздух, посмотрела на Шайху. Он светился от счастья, но Шайху светился от счастья три четверти своей жизни, и Амти не удивилась. Мескете и Адрамаут не выказали никакого восторга. Может, потому что видели мир за пределами Ямы чаще, а может потому что подлунный мир не так уж их привлекал.

Платок Мескете, как и всегда, скрывал ее лицо. Адрамаут надел солнечные очки и закрыл шарфом нижнюю часть лица. В районе, куда они шли, впрочем, они были не самыми странными существами.

Амти никогда не видела такого. Это был район дешевых кабаков, где ночная жизнь длилась и искрилась. Пьяные люди как в омут кидались в бар за баром. Амти казалось, будто она тонет посреди сияния фонарей и блеска вывесок. Амти прежде не видела людей, которые не спали ночью. Наверное, это были люди несчастные или того хуже.

Амти посмотрела на Шайху и увидела, что он улыбается, будто каждый раз, когда кто-то из людей, прячущихся от ночи в беспощадно прокуренных барах опрокидывал в себя очередную порцию выпивки, Шайху участвовал в этом. Улица, по которой они шли, была вотчиной порока Шайху, и ему это нравилось. Он чувствовал сопричастность происходящему. Амти подумала, что, наверное, она чувствовал бы себя так на скотобойне. От одной мысли ее передернуло.

Они зашли в бар, существующий под емким названием «Крысиное гнездо». Людей в баре было много, от них было жарко, а тяжелый запах алкоголя, витающий в воздухе опьянил Амти почти сразу. Свободные места были только за стойкой и то только два, Адрамаут усадил их с Шайху, а они с Мескете остались стоять. Галдеж стоял страшный, в тусклом свете лампы плясала золотистая пыль. Люди громко обсуждали что-то, кричали так, будто бы этот бар был единственным местом, где можно кричать.

На стенах висели фотографии крыс, причем не декоративных, а самых что ни на есть злых, дворовых крыс, пойманных в объектив фотоаппарата в самых неожиданных местах Столицы. Вот крыса рядом с памятником падшим Войны, вот крыса снует по водосточной трубе штаба Псов Мира, а вот дети угрожают палкой крысе во дворе школы.

Надпись над барной стойкой гласила «Город полон крыс!». Адрамаут поцокал языком, и бармен, полный мужчина с рыжеватой, пушистой бородой, обернулся, неожиданно легко различив этот звук в царящем вокруг шуме.

— Реш! — сказал Адрамаут приветливо. — Как твои дела?

Лицо Реша стало настороженным, хитрые крестьянские глазки сузились и он сложил руки на груди.

— Мы тоже рады тебя видеть, дорогой! — сказал Адрамаут.

— Ага, — сказала Мескете. — Просто невероятное удовольствие.

— Что вам надо? — спросил Реш.

— Дай меню детишкам для начала, они голодные.

Когда Реш передавал им два замасленных списка блюд, Шайху помахал ему, и лицо у Реша ненадолго просветлилось, даже борода, казалось, засияла.

— Нам нужна машина, — сказала Мескете.

— Куда делась предыдущая? — спросил Реш. Амти заметила, что под бородой его щеку пересекал длинный шрам.

Шайху приветливо сказал:

— Мне жареную картошку и мороженое.

— А мне макароны с сыром, пожалуйста, — пискнула Амти. Она чувствовала себя так, как, наверное, дети ощущают себя, когда их родители делают что-то неловкое. Реш крикнул в сторону кухни заказ, а потом развернулся к Мескете, его маленькие глазки пылали.

— Исчезла, — сказала Мескете. — Ее больше нет. Нужна другая.

— Ты думаешь я их печатаю, эти машины? — спросил Реш.

— Дорогой, тут дело в том, что даже если ты покупаешь их в детском мире, капаешь на них водичкой и они растут у тебя за ночь, как волшебные бобы — нам все равно, — пропел Адрамаут. — Нам нужна машина. Очень срочно!

— У меня нет.

— Мы же знаем, что есть, — сказала Мескете. Тон ее не выражал ни уверенности, ни сомнения. Будто даже если машины у Реша действительно не было, она знала, как заставить его достать.

Шайху зашептал Амти на ухо:

— Реш дешево перекупает угнанные тачки, а потом дорого их продает. Такой у него бизнес.

— Я думала, когда у тебя бар, то это твой бизнес, — пожала плечами Амти.

Им принесли еду, макароны с сыром были прожарены хорошо, и Амти даже прониклась к Решу невольной симпатией. Адрамаут тем временем просил:

— Пожалуйста, Реш! Будь другом! Ты же знаешь, что это на благо всего человечества?

— Все продано.

— Нельзя продать все! У тебя всегда останется Родина!

Адрамаут и Мескете одновременно, с невероятной, почти неестественной синхронностью подались к Решу. Движения у них были одинаково мягкие, так что могло показаться, будто они просто хотят заказать выпивку и боятся, что бармен их не услышит.

— Хочешь знать, куда делась тачка? — спросила Мескете.

— Мы ее сожгли, — сказал Адрамаут. — Там были трупы.

— В багажнике, в салоне, — продолжила Мескете. — Их было слишком много, сложно было эргономично их разместить.

— Но тачка к тому времени уже была не на ходу. Двигатель был прострелен. Поэтому мы положили куколок в коробочку…

— И подожгли все.

Шайху с интересом слушал, макая кусочки картошки в мороженое и отправляя их в рот.

— Но если бы люди, которых мы сожгли в этой машине все еще разгуливали на свободе, — сказала Мескете. — Тебе, возможно, пришлось бы переживать нечто более трагичное, чем потерю еще одной тачки.

— Так что помоги нам пожалуйста, — вздохнул Адрамаут. — Нам правда очень и очень надо! Иначе мы больше не возьмем сюда Шайху!

— Ты что здесь популярен? — спросила Амти. Шайху засмеялся, потом отправил в рот ложку мороженого, украшенную ломтиком картошки, как вишенкой.

— Как и везде, — ответил Шайху.

— И без него этот бизнес накроется…чем? — спросил Адрамаут. И Амти поняла, что вероятнее всего Шайху просто зачаровывает местное пиво, чтобы люди ходили к Решу. Довольное выражение с лица Шайху правда не исчезло.

Реш сглотнул, потом задумчиво поскреб пушистую бороду и сказал:

— Ладно. Пусть парень идет со мной, а потом будет вам тачка.

Реш подозвал какую-то миловидную девушку, видимо официантку, последить за стойкой и повел их в подсобку. Там Шайху долго сидел над ящиками пива, пока Мескете и Реш с одинаковым нетерпением посматривали на часы. В магии обычно не было ничего впечатляющего, это была часть жизнь, особый талант, вот и все.

И все же Амти страшно завидовала Шайху. Реш проворчал что-то неразборчивое, когда Шайху закончил.

— Наверное, ты имел в виду «спасибо», — дружелюбно заметил Адрамаут.

— Наверное, — сказал Реш. Они вышли через черный ход в прохладную, черную ночь. Реш, накинувший пальто, в мгновении ока стал похож на приличного человека, а они вот — нет.

— Он неплохой, — сказал Адрамаут. — Проныра.

Способность Адрамаута думать о людях лучше, чем они есть, удивляла Амти и казалась ей в высшей степени нехарактерной для Инкарни.

В помещении, бывшем когда-то, может быть, несколькими гаражами, слившимися теперь в экстазе единения, стояло около пяти машин разной степени раздолбанности. Да уж, не Решу было жаловаться Псам Мира на достающих его Инкарни.

— Вот это хочу! — Адрамаут указал на фиолетовый, по-киношному очаровательный автомобиль.

— Твоя машина быстро окупится благодаря магии Шайху, Реш, — сказала Мескете. — Соглашайся.

— Слишком хороша для того, чтобы ее сжечь, — фыркнул Реш. Он двигал челюстью так, будто что-то сосредоточенно жевал, шрам его на щеке мерно двигался.

— Прямо как твой бар! — сказал Адрамаут.

И Амти поняла, что пусть Решу и выгодно то, что делает Шайху, хоть он очевидно и знает, что Адрамаут и Мескете не плохие, хоть он и общается с ними, хотя они Инкарни, даже такой человек как Реш, опасный человек, живущий вне закона, все равно их боится. Для него они тоже непонятные, одержимые тьмой твари, чуждые всему, что он считает человеческим. Иногда это полезно.

Амти задумалась, видел ли он когда-нибудь зубы и глаза Адрамаута.

Сделка была заключена, и Шайху протянул Амти открытую ладонь, и она стукнула по ней.

— Не то чтобы вы участвовали, — сказала Мескете, забирая ключи у Реша.

И вот через пятнадцать минут, они ехали на другой конец города, в совсем другой спальный район. Амти припала носом к окну, наблюдая за течением огней в ночи. Центр был хорошо освещен и людей там было больше, чем в обычных спальных районах. Но эта была совсем другая ночная жизнь, чем та, которую они видели только что. Без пьяных криков, без радости свободы. Тихая, приличная и порядочная жизнь, какой ей и полагалось быть в Государстве.

— Главное, не бойся, малыш. Магии у тебя нет, заподозрить ему тебя не в чем. Просто посмотришь, что этот парень втирает другим лишенным магии людям. Расскажешь, что слышала, что видела. Запомни план здания. Посмотри на него, может увидишь, в чем его магия, — говорил Адрамаут.

— Ага, а если он поймет, что ты тоже Инкарни, то делай вид, что ничего не знаешь об этом! — сказал Шайху. — Он будет агитировать тебя прогуляться в другой мир, но ты твердо откажись.

Мескете вела машину быстро и хорошо, взгляд ее был сосредоточен на дороге. Она казалась Амти самым здравым здесь человеком, но именно она и молчала, ничего не хотела Амти посоветовать.

— Знаешь что, несмышленыш, — сказал вдруг Адрамаут. — Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, а мы не знали. Ну-ка, иди ко мне.

Амти подалась вперед к нему, и Адрамаут схватил ее за воротник, расстегнул на ней черную рубашку Эли. Потом Адрамаут сделал нечто, заставившее Мескете вздохнуть, Шайху высунуть язык, а Амти запищать. Он вытащил собственный глаз голыми руками, запустив пальцы внутрь и вырвав его. С мерзким хлюпаньем глаз вышел из глазницы, а кровь прыснула ему на лицо. Это был его нормальный, человеческий глаз. Был.

— Не переживай, — сказал Адрамаут. Алый глаз чудовища смотрел на нее спокойно. — Возьму себе новый на досуге, это не проблема.

Адрамаут поднес глаз к ямке на ее ключицах, чуть надавил, и Амти почувствовала, как ее плоть расступается, впуская в себя глаз. Ощущение было странное, будто тепло разливалось внутри. Наверное, так ощущается секс, впрочем, Амти не знала. Она посмотрела вниз, глаз между ее ключиц казался драгоценным канем, диковинным украшением, и он явно был живым.

— Теперь буду знать, где ты, — сказал Адрамаут. Он утер лицо и надел очки.

— Нам нужно достать тебе новый, — сказала Мескете. — Удачи, Амти. Мы будем ждать.

Мескете резко вдавила педаль тормоза, машина дернулась, остановилась и затихла. Амти подумала, что сейчас Мескете ее еще и из машины выкинет, как бы в отместку за секундную слабость, заставившую ее сказать что-то человеческое.

— Давай, четырехглазка, не погибни там, а то как же мы без тебя?

Амти фыркнула, а Адрамаут сказал строго:

— Тшш! Что ты лепишь, Шайху, милый? Во-первых, не четырехглазка, а пятиглазка, по крайней мере теперь, а во-вторых ей же обидно! Не говори так больше никогда! Малыш, все будет хорошо, мы следим за тобой и не оставим тебя. Ты наш фиброгастродуоденоскоп.

— Очень нужный предмет, — проворчала Амти, а потом спросила. — А глаз теперь навсегда?

Он жегся между ключицами почти приятным образом.

— Я вытащу потом, не переживай.

Амти еще раз осмотрела их всех, выражение лица у нее, наверное, было очень жалобное. Адрамаут протянул руку и пальцами, все еще в кровавой слизи, погладил ее по щеке.

Несмотря ни на что, это было приятно. Шайху белозубо улыбнулся ей, сияя, как отполированная монетка. Мескете некоторое время не двигалась, явно не понимая, чего от нее ожидают, а потом сказала:

— Двери разблокированы.

И Амти вышла из машины. Она покачалась на пятках, оказавшись будто бы совсем одна в незнакомом месте. Это было не совсем правдой, но и не совсем ложью. Амти изучила район по фотографиям со всей тщательностью, которой требовала от нее Мескете. Он посмотрела влево и увидела магазин «Обои», мутный анахронизм, оставшийся из времени, когда Амти была совсем маленькой и никаких больших торговых центров еще не было, а были только маленькие магазинчики, специализирующиеся на чем-то одном. Амти двинулась в сторону магазина. Проходя мимо, она проводила взглядом разноцветные рулоны обоев, они прислонились к витрине так, будто осуждающе склонились над Амти. Она невольно отошла чуть подальше, чувствуя себя очень странно.

— Наверное, — сказала Амти сама себе. — Это мой мозг боится, потому что я одна и на темной улице. Поэтому я пытаюсь приписать обоям нечто человеческое, чтобы справиться с одиночеством.

Голос Амти показался ей самой слишком громким, и она закончила шепотом.

— А так все хорошо!

Получилось не слишком-то оптимистично. Город в этом месте и в этот час был пустым, таким пустым, каким Амти привыкла его видеть. Впрочем, теперь она знала, что вовсе это не правильно, что где-то город бьется и поет, напивается, бунтует против тихой, холодной ночи.

Но здесь он спал. Амти увидела вдалеке угрожающий силуэт бывшего кинотеатра, который давным-давно прогорел, и здание теперь сдавалось под разнообразные собрания, проведения торжественных вечеров и прочие сомнительные с точки зрения культурной ценности мероприятия. Силуэт здания был громоздким и темным, оно казалось чудовищем, в чье безразмерное нутро шли редкие, одинокие люди.

Никто не таился, но и внутрь никого не зазывали. Люди, которые заходили в здание, исчезали за черным провалом двери, безнадежно опустив плечи, казались Амти одинокими и несчастными.

Амти вдруг вспомнила, как однажды они с папой ходили в этот кинотеатр, когда еще жили в Столице. Ей было девять, она рисовала что-то, когда папа вдруг вошел в комнату и сказал, что они идут гулять. Папа взял ее в этот кинотеатр, тогда еще действующий, купил ей сахарной ваты и соленой, солонее морской воды, жареной кукурузы. Он хотел доставить ей радость, поэтому держал ее за руку и покупал вкусности.

Только несколько лет спустя Амти узнала, что в этот день, только когда ей было семь, у папы забрали маму. Амти стало тоскливо при мысли об отце, от непрошеных воспоминаний о его теплых руках, о походе в кинотеатр и сладости сахарной ваты. Она пнула какую-то алюминиевую банку, обрызгала себя липкой газировкой, остававшейся в ней и окончательно почувствовала как прекрасен этот вечер. Глаз шевелился между ее ключицами, и Амти подумала, что случится, если ткнуть его пальцем, будет ли Адрамауту больно?

Амти подошла к кинотеатру, как и все другие. Она открыла дверь, прошла в холл, слушая собственные шаги и чьи-то тихие разговоры. Дешевый красный ковер, как вываленный язык, вел в зал, снова представившийся Амти пастью чудовища. На входе ее остановил человек в пародийно-красной ливрее, на нем были смешные, круглые очки. Он был похож на стереотипного клерка с крысиным, острым личиком и блеклыми, умными глазами.

— Я вас здесь раньше не видел, госпожа, — сказал он.

— Я пришла сюда в первый раз, — ответила Амти. Текст давно был ей заучен, и она знала, что стоит говорить. — Я… у меня…

Амти посмотрела человеку, одетому как лакей из кино, в глаза, а потом добавила шепотом:

— У меня нет магии, господин. Мне кажется, я везде чужая. Одноклассница говорила, что здесь, ну…

Лакей смотрел на нее долго и с интересом. Его глаза изучали ее лицо странным, смутно знакомым Амти образом. Секунду спустя она поняла, почему этот взгляд казался ей таким странным. У него был такой взгляд, будто он рисовал ее. Амти подумала, как хорошо, что она маленькая, безобидная девочка, по крайней мере с виду. Вряд ли ее можно было принять за Пса Мира.

Лакей улыбнулся, потом протянул ей руку, очень тепло сжал ее ладонь.

— Добро пожаловать, госпожа! Несказанно рад, что вы сегодня будете присутствовать, просто несказанно! Можете занять любое свободное место. Только не кидайте мусор и не приклеивайте жвачку к сиденьям.

У лакея была предупредительная улыбка, а его алая ливрея сияла какой-то сверхъестественной чистотой, Амти даже смотреть на нее было стыдно, как будто она могла испачкать ее не прикасаясь.

— И никакой газировки. Тем более никаких чипсов, от них крошки.

— Хорошо, — пообещала Амти, а про себя добавила, что ничего такого делать вовсе и не собиралась. У лакея были раболепные, собачьи повадки мелкого служки, это почему-то казалось Амти неприятным.

Амти прошла в зал. Людей было довольно много, из них заметное число ее ровесников и ровесниц. Они жевали жвачки, переговаривались, тихонько смеялись. Казалось, происходящее было для них веселым приключением. Девочка с выкрашенной в лимонный цвет челкой впереди рассказывала своей подруге, болтающей ногами, затянутыми в разного цвета чулки, что была здесь в прошлый раз и что было все очень круто.

— Как во сне, — сказала она. — Я как бы, ну, даже и не помню особо.

— Здорово, — ответила ее подруга. — Как бухнуть.

Были здесь и люди постарше, в основном, усталые, бедно одетые и очень несчастные на вид. Для них то, что должно было произойти никаким приключением не было. Взрослым людям, так и не получившим магию, просто некуда было больше идти. Мальчишки и девчонки, пришедшие сюда побунтовать против родителей, считающие, что магия им не нужна, не знали, что значило прожить без магии всю жизнь. Это значило никогда не найти свое место. Кто-то с помощью магии лечил людей, кто-то строил города, кто-то ловил преступников, а у кого-то не было никакой магии. Не было дела, к которому у него был бы дар. С одной стороны такие люди были свободны заниматься тем, чем хотят, никто не смотрел на них косо, как на людей, обладающих способностью к исцелению, но мечтающих играть на сцене. С другой стороны, конечно, они в среднем добивались куда меньшего успеха. Они были изгоями. Немножко больными, которых немножко боялись и немножко сторонились. Этого достаточно чтобы превратить любую жизнь в ад. Несчастные, словом, люди. И, конечно, Инкарни, за которым охотился отряд Амти, этим пользовался. Амти интересно было на него посмотреть. Настоящий Инкарни из Двора. Чудовище. Абсолютное, дистиллированное зло.

Амти устроилась на неудобном кресле с максимальным комфортом и стала ждать. Она думала, каким же будет этот Инкарни, и когда лакей прошел на сцену, встал прямо под бельмом погасшего навсегда экрана, где раньше транслировались фильмы, Амти подумала, что сейчас объявят того страшного человека.

Но лакей просто скинул ливрею, отбросил ее, оставшись в белой рубашке. Он снял смешные очки, положил их в карман, и лицо его приобрело ясное, пленительное выражение. Вид его сразу поменялся, будто перед Амти был сейчас другой человек. Он сказал:

— Итак, дамы и господа, братья и сестры! Наконец, все мы можем посмотреть друг на друга и с облегчением сказать: этот человек понимает меня, этот человек меня не обидит. Разве это не здорово? Меня зовут Наар, для тех кто меня не помнит, и я здесь для того чтобы показать вам, что значит не бояться.

Голос его изменился до неузнаваемости. Только теперь он будто бы зазвучал по-настоящему, в нем появились сила и страсть, давшие почти магическую притягательность речи Наара. Глаза его сияли, блестели нездешним, темным чувством, а оттого казались красивее, чем были на самом деле.

Амти запустила руку в сумку, чтобы достать карандаш и блокнот. Случайно она коснулась приклада пистолета, выданного ей Мескете, и едва не отдернула руку в страхе, ей казалось, что пистолет слишком легко ложится в ладонь и слишком велико искушение начать стрелять просто так, в кого попало.

Амти вытащила блокнот и карандаш, и пока Наар говорил, она рисовала его, а рядом, по памяти, воспроизводила его же, только десять минут назад, у входа в зал.

— Люди, — говорил Наар, и от голоса его у Амти шли мурашки по спине. — Разве не это слово есть главное во всяком обществе? Разве не от нас, от людей, загорается искра любой цивилизации? В своем тщеславии те, кто обладают магией забывают о нас, они будто исключают нас из своего, полноценного, мира. Мы строим жизнь вместе с ними, но никто не считается с нашими усилиями! Мы отдаем столько же, но что мы получаем? Сколько раз вы слышали от своих родителей: если не получишь магию, то будешь всю жизнь маяться по временным работам! А потом вы не получили магию! Вместо того, чтобы помочь таким как вы, ваши родители поддерживали систему, которая губит и заставляет страдать людей во всем подобных вам. Это правильно? Разве так и должно быть?

И зал проревел:

— Нет! — и Амти показалось, что какой-то сильный, молодой зверь заявляет свои права на свою добычу.

Амти линию за линией выводила Наара, который говорил такие сильные, справедливые, правильные вещи. Вверх по позвоночному столбу Амти текли мурашки, и она даже разозлилась, сильно и зверино, на своих собственных друзей просто за то, что у них есть магия, и они уже не помнят и не понимают, как это — быть хуже других.

А ведь Амти, как и многие в этом зале, просто была совсем юной, и магия ее скорее всего пробудилась бы в будущем. Но злость не утихала от этого осознания, она была совершенно настоящей.

Наар засмеялся, и смех сделал его лицо почти непередаваемо красивым.

— Кто мы такие? — выкрикнул Наар. — Чего заслуживают те, кто нас презирают? У вас на самом деле есть ответ на этот вопрос! Но вы боитесь его произнести!

И Амти посмотрела в свой блокнот с набросками, и увидела, что там были нарисованы два разных человека. А на самом деле один. Зажатый служка в начищенной форме и смешных очках, за которыми почти слезятся маленькие глазки. Похожий на садового кротика, не нужный никому и не замечаемый никем. И человек, кричащий о свободе, повелительный, сильный, красивый. Черты лица его будто прояснились, взгляд был острым. Он двигался по сцене с грацией молодого зверя, голодного хищника. И тогда Амти подумала, ведь это и вправду один человек, надо же. И до того, как стать Инкарни, Наар, наверняка, был жалкой прислугой, привыкшей ненавидеть и презирать себя чуть больше, чем его ненавидят и презирают остальные.

Он жил незаметной никому жизнью до тех пор, пока не стал тем, кто говорил сейчас с залом, кому зал так неподвижно внимал. Зло, подумала Амти, не может быть уродливо. Оно вынужденно быть красивым, вынуждено быть красивее и притягательнее добра, иначе оно не имеет смысла, иначе никто и никогда его не предпочтет.

Наар продолжал:

— Вы прекрасно знаете, чего заслуживаете вы сами! Ответ также лежит на поверхности, и вам немного нужно для того, чтобы его увидеть.

Амти отвлеклась от рисования, теперь она смотрела только на Наара. О, если бы ее спросили сейчас, как должен выглядеть царь, она указала бы на него. Он стоял прямо, будто обозревал свои владения, на губах у него играла легкая улыбка, казалось, делавшая само его лицо похожим на рисунок, где каждая линия продумана идеально.

Амти смотрела на него и чувствовала, как тепло становится у нее в кончиках пальцев, и как это тепло течет дальше, вверх. Обессиливающее, опьяняющее тепло. Амти вдруг почувствовала себя очень пьяной, она засмеялась, вспомнив слова девчонки с лимонной челкой, но звука не вышло. Амти была будто во сне, а может быть так ощущается клиническая смерть. Она не чувствовала свое тело, ей казалось, еще немного, и она увидит его со стороны.

Наар сел на край сцены, и Амти увидела его цветастые, смешные носки. Он достал сигареты и закурил, чуть откинулся назад.

— Вы знаете ответ, — повторил он негромко и спокойно. — Смерти. Вы заслуживаете смерти. Жуть какая, правда?

Он тихонько засмеялся, как человек, которого в хорошем настроении смешит все, что угодно.

— Итак, осталось немного, в следующий раз мы с вами закончим все это.

Амти как загипнотизированная смотрела на Наара. Ей казалось, будто он мог говорить что угодно, она не отвела бы взгляда. Еще ей казалось, будто остальные не слышат его голоса, только чувствуют. А она — слышала, может потому что Амти была Инкарни.

Наар говорил, и Амти казалось, будто какие-то смутные волны проникают внутрь, ходят под ее кожей, растворяются в ее крови. Она слышала:

— Ваша жизнь бессмысленна, она не может измениться и не изменится. Вы ущербны в этом мире, в любом из миров. Это в вас недостает чего-то, а не в тех, кто презирает вас. Это вы недостаточны и лучше вам никогда не стать. Единственное, что вы вообще можете изменить, это собственное существование. Бессмысленно пытаться менять этот мир. Бессмысленно пытаться существовать в нем. Намного лучше — уйти, но уйти не просто так, а забрав с собой как можно больше этих тщеславных ублюдков. Подумайте, как бы вы хотели это сделать? Может быть, бомба? Как насчет расстрела в школе? Может быть стоит подмешать яд в кофе коллегам на работе? У вас ведь есть фантазия, в конце концов, это все что у вас есть! Подумайте, растите этот план, пусть он зреет внутри вас, расцветает, как цветок. Нужно уйти, собрав овации, ведь это единственное признание, которое для вас возможно! Вы ведь не Инкарни, никто не ждет этого от вас, никто не найдет в вас тьмы, никто не охотится за вами. Почему бы не ударить их оттуда, откуда они не ожидают? Вы ненавидите людей так же, как и мы! Покажите им войну!

Наар говорил негромко, ему больше не нужно было кричать, чтобы проникнуть в мысли всех и каждого.

Интересно, подумала Амти, ее мысли текли как сироп, после пятого раза, все они пойдут собирать бомбы и доставать оружие или хотя бы схватятся за нож? А как они себе это объяснят? А что если в Амти теперь заложена бомба замедленного действия, которая наложившись на ее собственные желания заставит ее сделать что-нибудь плохое ее друзьям и близким?

Но паника не пришла, все было будто охвачено липким туманом. Амти чувствовала, что вообще не должна была слышать слова Наара, только ощущать, как что-то зреет в ней, чтобы потом раскрыться, как цветок, о котором он говорил.

Наар хлопнул в ладоши, и оцепенение спало с Амти, она крепче вцепилась в блокнот, будто это могло позволить ее сознанию не уплывать. Амти пришла в себя чуть раньше остальных. Она посмотрела на девчонку с лимонной челкой впереди. Ее голова была безвольно откинута назад, а ее подруга почти спозла с кресла. Люди будто спали, а сейчас медленно начинали приходить в себя.

— Круто, да? — пробормотала девочка с лимонной челкой.

— Ага, — ответила ее подруга. Глаза у нее были тусклые и бессмысленные.

А потом Наар снова хлопнул в ладоши, и люди окончательно пришли в себя, выпрямились.

— Мы должны, — серьезно сказал Наар, голос его снова приобрел торжественную громкость. — Изменить устоявшийся порядок вещей. Я не говорю о революции, упаси Боже. Мы видели много крови, и крови больше не нужно. Мы не будем уподобляться им и причинять боль таким же существам, как мы сами! Мы призываем к миру! Покажите им мир! Покажите, что мы способны бороться словом. Докажите, что мы ничем не отличаемся от них и заслуживаем тех же самых прав. И берегите себя, ведь мы боремся, чтобы мир стал лучше, и эта борьба нужна для того, чтобы лучше жил каждый из нас.

Его голос ударился о стены, отозвался внутри Амти, и Наар замолчал. Какая лицемерная тварь, подумала Амти, но все зааплодировали, и она тоже.

Наар поклонился с веселым изяществом, подхватил карнавальную ливреею. Кто-то из взрослых пожимал ему руки, девочки-подростки визжали. А Амти на обратной стороне рисунка чертила план помещения, все двери, которые было видно, все, что было в холле.

Когда все начали расходиться, Амти запихнула блокнот в сумку, снова нащупав пистолет и вспомнив о словах Наара. Она вышла, стараясь слиться с толпой. Она сделала все, о чем просили ее Мескете и Адрамаут. Пора было двигаться к месту встречи. Глаз под рубашкой двинулся, видимо, согласный с ней.

Амти уже вышла на улицу, ее пальцы были холодны от страха, а ладони мокры от волнения. Но она справилась, и даже справилась хорошо. Она узнала о целях Наара, о том, что именно он делает и о том, что осталось немного времени. Амти уже увидела склонившиеся к витрине рулоны обоев, которые теперь могли бы ей гордиться, когда внутри что-то кольнуло.

А потом Амти вспомнила, что должна была остаться после собрания и осмотреть здание. Выругавшись, Амти развернулась назад. Если повезет, она еще успеет проскользнуть назад, пока Наар говорит с кем-нибудь из зрителей.

Однако, когда Амти подошла к зданию кинотеатра, Наар уже закрывал дверь. Ливрею он, судя по всему, взял где-то в кинотеатре и оставил там же. На нем было растегнутое черное пальто, простое и чистое. Очки снова поблескивали на его носу, придавая ему все тот же лакейский вид.

Амти развернулась было, смирившись с тем, что задание выполнено не полностью, но Наар окликнул ее.

— Госпожа!

Амти замерла, немного погодя развернулась и поправила очки.

— Спасибо вам за выступление, — вежливо сказала она. — Вы очень верно все говорили.

Особенно про смерть и убийства.

Наар продолжал смотреть на нее сквозь толстые линзы своих нелепых очков, а потом его губы скривились в тонкой, противной улыбочке. Он сказал:

— Вы ведь не просто девушка, лишенная магии.

— В смысле? — спросила Амти. — Ну, я рисую немного еще. И учусь хорошо.

Наар засмеялся, и смех его ничуть не напомнил Амти того прекрасного, пылкого проповедника, которым Наар был пятнадцать минут назад. Наар снял очки, улыбка его изменилась, став жутковато-звериной.

— Ты — Инкарни, — сказал Наар. И в этот момент Амти поняла, что все Инкарни так или иначе чувствуют друг друга. Что не знай Амти ничего о Нааре, она поняла бы, что он есть, потому что тьма наложила свою печать на него, как и на нее. Два разных человека, вспомнила Амти, а на самом деле один.

— Только не говорите никому, — запищала Амти, делая вид, что не понимает, почему он считает, что она Инкарни. — Пожалуйста, я вас умоляю. Я ничего плохого не сделала! И не сделаю!

— Все так говорят!

— Но я правда не плохая! Я клянусь вам!

Наар перехватил ее за руку, хватка у него оказалась крепкая и болезненная.

— Пойдем со мной, я покажу тебе кое-что. Считай, что я зову тебя в гости.

— Я несовершеннолетняя!

Наар засмеялся снова, на этот раз совсем по-другому — весело и непринужденно.

— Совсем не то покажу, о чем ты подумала. Впрочем, если ты со мной не пойдешь, мне придется позвонить Псам Мира, и тогда…

В голове у Амти с воем, как машины с отказавшими тормозами, неслись мысли. Если она пойдет с ним, куда он приведет ее? Он собирается убить ее? Но зачем? Может, он хочет поговорить с ней как Инкарни с Инкарни? Может, хочет, чтобы она помогла ему в его жутких замыслах? Собирается пригласить ее во Двор? Но у нее же нет магии, она бесполезна. Может, просто хочет секса? Но это же Амти, никто не хочет с ней секса! Но если он приведет ее к себе домой, Адрамаут и Мескете будут рады даже больше, чем если бы Амти просто облазила кинотеатр.

Убить его дома, значит избежать лишних глаз и лишних жертв.

Амти сказала:

— Только отпустите меня, я сама пойду. Это подозрительно, что вы меня куда-то тащите.

— Поверь мне, если будет надо, я сумею тебя удержать.

Амти выдернула руку, но Наар и не держал ее слишком крепко, по крайней мере сейчас.

— Меня будут искать, — сказала она слабо.

— Конечно, будут. Особенно родители. Будущее принадлежит позжеродившимся, как говорят.

Амти посмотрела на его лицо, она никак не могла определить, красавец он или крыса все-таки. Будто на самом деле у него было два обличия. Некоторое время они шли молча, и Амти подумала, что, может быть, Мескете и Адрамаут на это и рассчитывали. Думали, что он узнает в ней Инкарни и доверит ей больше.

Наконец, Наар прервал тишину, неловко кашлянув.

— Я был таким же как ты. Давно.

Лицо Наара осветил холодный свет луны, в этот момент он показался Амти мертвым. Да, да, точно, именно так должны были выглядеть мертвецы из сказок, когда они вставали из-под земли.

— Каким? — спросила Амти, чтобы заставить его сказать еще что-то, чтобы иллюзия его мертвенности развеялась.

— Слабым, — ответил он. — У меня долгое время не было магии. Я работал прислугой в домах богатых и уважаемых господ, и очень хотел повелевать.

— Но у вас ведь и сейчас нет силы, — сказала Амти, продолжая делать вид, что не понимает, о чем Наар говорит. Он принялся насвистывать известную песенку, слова которой «солги мне, чтобы узнать лгу ли я», так легко ложились Амти на язык, что ей захотелось подпеть. Некоторое время они шли молча. Наар жил в одной из старых, довоенных, пятиэтажек, чудом уцелевших и еще большим чудом стоящих сейчас. Он галантно пропустил ее в подъезд.

— Ты не пытаешься сбежать, — заметил он.

— А куда мне бежать? — спросила Амти.

Наар жил в бедной квартире, обстановка в которой больше напоминала о номере в гостинице, нежели о чьем-то доме. Вещей здесь было мало, зато прямо в коридоре стояла сумка. Это было место, из которого в любой момент готовы были сбежать. Ничего по нему нельзя было сказать о его хозяине. Может быть, кроме одного: он или тщеславен или безумен. Единственной отличительной чертой было обилие в квартире зеркал. В каждой комнате по одному большому зеркалу, обязательно в человеческий рост. Зеркало в гостиной занимало почти половину стены, как будто было установлено вместо телевизора, напротив него даже стоял диван.

— Добро пожаловать в мой дом, госпожа, — сказал Наар.

— Спасибо за приглашение, — ответила Амти. И ей захотелось засмеяться: такие-то они два очень вежливых воплощения зла.

Наар проводил ее в гостиную, достал из шкафа для сервиза, где ни одной чашечки не было, бутылку вина.

— Хочешь?

— А говорили не для того ведете, — сказала Амти. — А теперь предлагаете вино.

— Я предлагаю тебе из вежливости, — ответил Наар. — Ведь это неправильно — не предложить девушке выпить прежде, чем перейти к делу.

— Давайте сразу перейдем к делу, — пробормотала Амти. Наар вдруг резким движением отбил горлышко от бутылки.

— Штопора нет, — пояснил он, когда Амти вздрогнула. Наар отпил вина не обращая внимания на то, как осколки порезали ему губы. Он был безумен, как и все Инкарни, Амти это понимала и все же удивилась.

— Так вот, я был таким же как ты, то есть, я был никем. Девочка, даже я сам себя не любил. До того момента, когда однажды я почувствовал внутри темноту. Там, куда я даже не заглядывал, хранилась сила, которой я так хотел.

Наар задумчиво облизнулся, и Амти увидела, что язык у него длиннее человеческого и алый, как кровь.

— В то время я работал у человека, который даже не обращал на меня внимания. Он был герой Войны, уважаемый человек. Я был для него не больше, чем земля, устилавшаяся ему под ноги. У него была прекрасная жена, о да. Очень красивая женщина. Сука. Первое что я сделал, когда обрел свою силу. Заставил ее покончить с собой. Я заставил ее выстрелить себе в лицо прямо рядом с ним. Он спал в их постели, когда она сделала это. Полагаю, ее кровь его забрызгала. Этого я не знаю, когда он вышел из комнаты, лицо его уже было мокрым от слез. Знаешь, в чем была проблема?

— Вам стало стыдно?

— Я любил эту суку, его жену. И я убил ее, чтобы ему отомстить. У нее было прекрасное лицо. Я просто не хотел его больше видеть. Так вот, как тебе эта история?

— Сложно сказать.

Амти прижимала к себе сумку, рассматривала свои ногти, стараясь не впускать эту историю в сознание.

— Знаешь, чем она закончилась?

— Вы здесь. Так что вашим спасением.

— Я думал, что мне некуда бежать. И я порезал себе вены. Уже теряя сознание, я испугался. Я подался вперед, мне хотелось схватиться за свое ускользающее отражение. И тогда…тогда настоящий мир открылся мне.

Амти посмотрела в зеркало перед ними, увидела отражение Наара, его резкие, сильные жесты и саму себя, сжавшуюся в комочек.

— В тебе живет такая же тьма, как и в любом Инкарни. Ты должна, как и любой Инкарни, в конце концов попасть домой. Сегодня я сделаю тебе большой подарок.

— Отпустите меня? — спросила Амти. Она не понимала, где боится по-настоящему, а где играет. Она коснулась ямки, между ключиц, надавив на глаз. Тревога, тревога! Тревога, ну же!

— Нет. Помогу тебе попасть туда, где твое место, — сказал Наар. Он взял очки, надел их, поправив с дурацкой, смешной неловкостью.

— Что ж, начнем?

— Что начнем?

— Чтобы попасть туда в первый раз, — сказал он учтиво. — Нужно балансировать на грани смерти. Поэтому вряд ли процедура будет приятной.

Амти резко встала, сумка упала с ее колен.

— Ой, вы знаете, я не слишком хочу в то загадочное место! Мне завтра в школу и родители будут волноваться.

— Разве тебе не страшно быть здесь, где ты всем чужда, бояться причинить боль кому-то? Разве тебе не хочется освободиться от всего?

— Понятия не имею, — сказала Амти. А потом они с Нааром одновременно посмотрели на ее сумку, лежавшую на полу. Блокнот выпал из нее, угораздило же его раскрыться именно на той странице, где Амти рисовала план здания.

— Забавно, — сказал Наар, снова снимая очки, будто без них видел лучше. — А это тебе зачем?

— Просто так!

Наар засмеялся, и Амти неожиданно для себя засмеялась вместе с ним, подобрала сумку, потом добавила:

— Извините.

Она аккуратно продвигалась к выходу из комнаты, Наар, казалось, не спешил ее останавливать.

— Ты не понимаешь, девочка, какое одолжение я делаю тебе. Ты должна быть мне благодарна! Впрочем, для меня это скорее развлечение. Посмотрим, как ты справишься там, куда я тебя отправлю.

Амти сделала шаг к двери, но он преградил ей путь. А потом, в секунду, совершил бросок, на который по мнению Амти не должен был быть способен обычный человек. Нет, в нем не было сверхсилы или сверхскорости. Просто он был настолько звериный, дикий и неправильный. Падение выбило воздух у Амти из легких, а в горле засаднило, когда руки Наара сомкнулись у нее на шее, и она не смогла вдохнуть снова. Глаза у него оставались спокойными, это и было главным безумием. Амти дергалась, стараясь вырваться, царапала его, но ничего не получалось. Амти смотрела на него и видела его блеклые, серые глаза, и все исчезало для нее, кроме этой зимней серости, очертания размывались, все переливалось от слез в глазах. Амти тянулась к сумке, снова упавшей на пол. Под руку ей попался пульт, наверное она случайно нажала на какую-то кнопку, потому что краем уха услышала мерное бормотание телевизора откуда-то из угла комнаты. Амти не думала, что умрет, у нее и мысли об этом не было. Она даже не боялась, что-то в ней будто отключилось, чтобы дать ей шанс сопротивляться. Она услышала как кто-то колотит дверь и подумала, что, наверное, это Мескете и Адрамаут. Хоть бы это были они, только бы они не бросили ее в такой момент. Наконец, Амти нащупала сумку, а в ней пистолет. Перехватив его покрепче, она двинула прикладом в висок Наару, сильно и быстро, как учила ее Мескете. С секунду ей казалось, что ничего не получилось, сознание отключалось, а воздуха все не было, но тут Наар расслабился, будто обмяк, глаза его стали бессмысленными, а потом он упал, навалившись на нее. Сначала Амти подумала: интересно, так ли происходит с мужчинами после оргазма? А потом подумала, что убила Наара, и сердце забилось быстрее, Амти почувствовала страх и сладость. Она прощупала пульс на его шее, вздохнула с облегчением, но была в этом облегчении и доля разочарования. А что будет если выстрелить сейчас? Амти трясло, она отбросила пистолет подальше, как будто он был змеей, едва ее не ужалившей. Двери выламывали, и Амти крикнула:

— Сейчас! Сейчас я вам открою! Подождите! Я его вырубила! Только не шумите!

Последнее предложение вырвалось из нее с обморочным присвистом. Глаз телевизора переливался в углу, но на картинке Амти сосредоточиться не могла.

Какое глупое место, чтобы поставить телевизор. Телевизор, подумала Амти, должен стоять в центре комнаты, чтобы сидеть на диване и смотреть на Шацара. Как все правильные граждане. Амти подумала об этом, потому что услышала его голос. Ей показалось даже, будто бы он здесь, в комнате. Голос его был для Амти реальнее всего происходящего, реальнее даже шума выбиваемой двери.

Шацар говорил:

— Граждане Государства, сегодня радостный день для каждого из нас. Мы боролись с Инкарни, людьми тьмы, и каждая капля их пролитой крови спасала кого-то из нас, людей света. Мирных людей, желающих жить и работать на мирной земле. Но каждая эта капля стоила нам очень дорого. Мы умирали за безопасность нашего мира, но, наконец, наша бесконечная война может быть окончена. Вскоре мы готовы будем поставить точку в этом грустном и скорбном времени, когда мы вынуждены были выкорчевывать сорняки нашего поля. Любая операция по удалению инородного элемента, как знает каждый врач, должна проходить по-возможности, при полном сохранение функциональности и аккуратном ее ведении, быстро. Теперь у нас есть способ уничтожить их всех и разом. Вскоре, максимум через полгода, когда мы завершим последние приготовления, в мире не останется ни одного Инкарни, и они никогда не появятся вновь. Мы уничтожим людей тьмы, мы уничтожим тьму. Возрадуйтесь, граждане, ибо грядет день очищения. Пусть вас не пугает разлука с теми Инкарни, что кажутся вам близкими. Мы все заживем счастливее и свободнее в чистом мире абсолютного света….

Шацар говорил что-то еще, но Амти уже не слышала, не слышала она и шума, с которым проникли в квартиру Адрамаут и Мескете. Амти почувствовала, что теряет сознание. Ты опять все делаешь не так, подумала Амти, тебя ведь уже перестали душить.

А потом Амти поняла, что падает. Она попыталась опереться о большое зеркало, и неожиданно оно оказалось, как вода. Точно как вода, оно было холодным, мокрым, и она упала туда, как упала бы в озеро.

Амти не потеряла сознание, как ожидала. Наоборот, ей стало лучше, будто впервые она смогла дышать по-настоящему. Впервые в жизни. И хорошо ей было ровно до тех пор, пока она не почувствовала запах. Пахло сладко и мерзко, пахло плотью, пахло кровью. И было тепло. Амти открыла глаза, потом закрыла, потом снова открыла. Она не могла поверить в то, что видит. Все казалось ей ненастоящим, карнавальным, почти захотелось засмеяться. Она находилась в огромном мраморном зале, всюду были зеркала, темные и жуткие. Амти была в самом конце зала, прямо перед ее глазами была колонна из костей. Из настоящих костей, человеческих костей, сплавленных друг с другом. И такие колонны шли по всему залу, и Амти думала, что если такие страшные, невероятные, отвратительные вещи поддерживают потолок, то рухнуть должно небо.

А потом Амти рассмотрела остальное. Сверху на нее капнула кровь, поправив очки, она подняла голову и увидела, как с потолка на крюках свисают человеческие тела, искаженные самым жутким образом. Все было так неправильно, что даже красиво. Кости, пробивавшие плоть змеились, образуя невероятно красивые узоры. Цветы из плоти распускались на стеблях позвонков. Сквозь глазницы текли ручейки крови, будто где-то внутри, прямо в чашах черепа, бились живые сердца. В клетке костей распускались и увядали легкие. Все эти существа, так страшно искаженные, все еще были живы.

Амти подташнивало, но все же она не могла глаз оторвать от этого ужаса. В зале было тепло, как в парнике, все эти органы, мышцы, все это вырабатывало жар живого тела. Амти выглянула из-за колонны и увидела прекрасный сад, орошенный кровью, текущей сверху. Если не смотреть на потолок, то можно сказать — нет на свете ничего прекраснее. Самые чудесные цветы росли здесь: белые и красные розы, невероятные, пятнистые орхидеи, нежные лилии. Пятна крови смотрелись на них, будто прекраснейшие краски.

Зал был хорошо освещен огнем, и тени плясали и плавились, так что даже когда Амти не смотрела на потолок, она видела искаженные силуэты страдающих на крюках существ.

А потом Амти услышала, как открылась дверь, она скользнула за колонну, прижалась спиной к зеркалу, но оно оставалось твердым. Амти зажала себе рот рукой, чтобы не всхлипнуть, она не знала, куда спрятаться. Зал был большой, ее не было видно, но вдруг кто-то пройдет до конца. Краем глаза Амти видела вошедших.

Высокая и статная женщина, чье лицо было закрыто черной вуалью шла впереди. У нее было длинное, почти прозрачное платье, не закрывавшее тела. Ее белая, обнаженная кожа, казалось, светилась. Из-за лопаток у нее спадало то, что Амти приняла сначала за странноватую часть платья, но рассмотрев поняла — это были щупальца, длинные, пульсирующие и черные, как сама ночь. Они спускались вниз до самого пола. Чуть позади нее шел человек с когтями, похожими на когти большой кошки. Его тело украшала затейливая сеть шрамов, из-за которой кожа казалась похожей на змеиную.

— Моя Царица, — говорил этот человек, голос его тоже почти не напоминал человеческий, столько в нем было рычащих и шипящих звуков. — Вы уверены, что хотите этого?

Царица, подумала Амти, это же Царица Двора. Как она страшна и как она прекрасна. Царица даже головы не повернула в сторону мужчины. Она задрала голову, и капля крови упала на ее вуаль.

— Когда-то мой Адрамаут и моя Мескете подарили мне в подарок это место. Разве это не прекраснейшее из всего, что ты видел? Ах, какие сладкие крики издавали эти несчастные существа, когда здесь была моя милая девочка. Что ты думаешь, Харрум?

У Амти дыхание перехватило. Адрамаут и Мескете? Они сделали это для Царицы? Они действительно были чудовищами, часть Амти это знала, но и вообразить не могла такой дикой жути. Наверное, они были здесь очень важными людьми, если имели право дарить подарки Царице. Может быть, ее генералами. Царица говорила «мой Адрамаут» и «моя Мескете» так лично и чувственно, будто они делили с ней постель, а не служили ей.

У Царицы был царственный и холодный тон, она вся будто была изо льда, ее белая кожа и звонкий, спокойный голос заставили Амти задрожать.

— Безусловно, моя Царица, — сказал Харрум. — Нет ничего прекраснее вашего сада. Я благодарю вас, что вы взяли меня с собой на вашу чудесную прогулку.

Царица принялась напевать какую-то песенку, мелодичную и печальную, и Харрум замолчал. Когда она закончила, Харрум открыл было рот, но Царица взяла его за подбородок, сжала пальцы так, что кости хрустнули.

— Хочу ли я пройти по Лестнице Вниз и достать то, что уничтожит мир света? Да, я хочу. Хочу ли я сделать это сейчас? Нет, я хочу подготовиться. Представь, Харрум, — ее рука скользнула вниз, огладила его там, где… Словом там, куда Амти смотреть не стала. — Весь мир погрузится во тьму. Весь мир станет нашим милым садом, а потом наступит зима, и наш сад увянет и умрет, и все мы окажемся там, где в конце концов, и должны быть. Туда, где всем нам место, где все мы будем задыхаться, когда останемся совершенно одни…

Царица оттолкнула Харрума, снова прошла вперед.

— Ради этого я готова рискнуть всем и спуститься по Лестнице Вниз. Полагаю, есть еще одно существо, которое хотело бы достигнуть того же самого, но с другой стороны. Нужно его опередить.

Царица шла вперед, и Амти вдруг поняла — скоро ее заметят. Она прижалась к зеркалу сильнее, умоляя высшие силы, своего далекого папу, давно покинувшую ее маму, Адрамаута и Мескете, да кого угодно, забрать ее отсюда. Царица была уже за пару метров от нее, и Амти показалось, что она посмотрела на нее, но из-за вуали сказать было сложно. Амти попрощалась с жизнью, и в этот момент зеркало снова стало податливым, как вода, и Амти провалилась в него. Дышать в обычном мире враз стало тяжело и больно, будто отравленный кровью воздух Двора подходил ей лучше.

Когда Амти открыла глаза, она увидела обеспокоенное лицо Адрамаута. Один его глаз был знакомый и красный, а вот другой сменил цвет. Теперь радужница Адрамаута была бледно-серой. В его глазнице было глазное яблоко Наара, Амти узнала эту зимнюю серость. Выглядело так, будто Адрамаут надел цветные линзы.

Амти почувствовала себя в невесомости, а потом поняла — Адрамаут несет ее на руках.

— Пойдем, малыш. Нам нужно убираться как можно быстрее, пока сюда не приехали Псы. Мы еле вытащили тебя. Попасть обратно тяжелее, чем попасть туда, так что больше никуда не проваливайся.

— Они все… — пробормотала Амти. — Весь мир хотят…весь мир! Они все!

А потом Амти уткнулась носом в плечо Адрамаута и ощутила как остро ткань его куртки пахнет кровью. Все потеряло вдруг свое значение, и Амти почувствовала себя так спокойно, а еще очень-очень пусто.