Ночные кошмары

Глава 17

Просто удивительно, с какой четкостью он помнил каждую деталь. Ной, сидевший за рулем, ловил себя на том, что память подсказывает ему, что будет за следующим поворотом – от необхватных деревьев и острых скал до поразительно голубого неба с белыми вершинами гор.

Да, конечно, однажды он уже проделал этот путь, но тогда ему было всего восемнадцать. Он не мог чувствовать себя так, словно возвращается домой после долгого путешествия или пробуждается от сна.

Кроме того, тогда было лето, напомнил он себе; вершины гор покрывал снег, но сами горы зеленели от сосен и елей, поднимавшихся вверх по склонам, и были похожи на добродушных великанов, а не на холодных и гордых королей, властвующих над долинами.

Ной готовился к этой поездке, изучал фотографии, брошюры, путеводители, но заранее знал, что они не смогут подготовить его к контрасту молчаливого дремучего леса и диких горных пиков.

Поворот на «Риверс-Энд» остался позади, но он продолжал подниматься вверх. Время у него было. Если он захочет, то спустится в долину, в тропический лес и приступит к работе через несколько часов.

Снова приходилось выбирать. Он затормозил, вылез и остановился рядом с машиной. Воздух был холодным и чистым. Ной выдохнул облачко пара, вдохнул и ощутил, что в горло вонзились крошечные ледяные иголки. Казалось, что перед ним раскинулся весь мир – поля, долины, холмы и леса, яркая лента реки и отражающие солнце озера.

Ной потерял час с лишним, но все равно прибыл на базу отдыха в три часа дня. Он ехал все по тому же ухабистому проселку и видел впереди камень, дерево, черепичную крышу и блеск окон базы.

Он уже готов был сказать себе, что здесь все осталось по-прежнему, но вдруг заметил постройку, приютившуюся среди деревьев. Она казалась зеркальной копией базы, но была намного меньше и новее.

Деревянная вывеска над двойной дверью гласила: «НАТУРАЛИСТИЧЕСКИЙ ЦЕНТР „РИВЕРС-ЭНД“. К домику вели две тропы – одна от подъездной аллеи, другая от базы. Казалось, полевым цветам и папоротнику позволялось здесь расти как попало, но чутье опытного садовника подсказало Ною, что тут не обошлось без человеческой руки, поддерживавшей естественное равновесие.

«Руки Оливии», – подумал он и почувствовал непривычный прилив тепла и гордости.

Конечно, ландшафт был искусственным; но она сделала все, чтобы он казался таким же естественным, как деревья.

Ной припарковался, отметив изрядное количество машин на стоянке. Здесь было значительно теплее, чем наверху. Достаточно тепло, чтобы в длинных глиняных вазонах, обрамлявших вход, росли анютины глазки и пурпурные сальвии.

Он надел на плечи рюкзак, взял в руку единственный чемодан и начал запирать машину, когда со стороны базы вприпрыжку прибежала собака и вдруг улыбнулась ему.

Ной не мог подобрать другого слова для характеристики ее морды. Язык был высунут, а в глазах читалось безошибочно узнаваемое удовольствие.

– Привет, парень.

Приняв это за приглашение, большой желтый Лабрадор прогарцевал через стоянку, прижался к ногам Ноя и подал лапу.

– Дружище, ты из комиссии по торжественной встрече? – Ной чинно поздоровался с Лабрадором и склонил голову набок. – Точнее, подружка. Твое имя, случайно, не Ширли?

Услышав это слово, собака весело тявкнула и побежала ко входу, словно говоря: «Давай за мной!»

Обрадованный, Ной испытал легкую досаду, когда собака не вошла вслед за ним.

Никаких особых изменений в холле не было. Разве что часть мебели сменила другая и стены были выкрашены в более сочный желтый цвет. Но все вокруг дышало тем же гостеприимством и уютом, что и сто лет назад.

Он зарегистрировался у дружелюбного служащего, заверил его, что донесет вещи сам, взял ключ и брошюру, поднялся по двум коротким лестничным пролетам и пошел по коридору направо.

Хотя Ной не был склонен к роскоши, он заказал люкс, потому что не любил работать в спальне. Номер оказался меньше, чем тот, в котором он останавливался с родителями, но ни в коем случае не был тесным. Ной посмотрел в окно и обрадовался тому, что оно выходит не на автостоянку.

Он подумал о душе (как-никак он выехал в шесть утра) и одновременно о пиве, которое можно было купить в баре. После недолгого раздумья он решил сначала сделать первое, а потом сбегать за вторым.

Он сбросил одежду на пол и поколдовал над душем, регулируя воду. Оказавшись под сильной и горячей струей, Ной застонал от удовольствия.

«Правильное решение, Брэди, – подумал он, подставляя воде макушку. – А после пива можно будет прогуляться и осмотреть окрестности. Посмотреть на хозяев со стороны и по их разговорам со служащими и постояльцами решить, к кому из Макбрайдов подойти первым».

Кроме того, ему хотелось зайти в натуралистический центр, найти Оливию и глянуть на нее. Хотя бы на минутку.

«Нет, сделаю это завтра, – решил Ной. – Когда приду в себя и хорошенько высплюсь».

Он вытерся, натянул джинсы и начал тщательно выбирать рубашку, когда кто-то решительно постучал в дверь. Ной быстро схватил рубашку и пошел открывать. Он узнал ее сразу. Позже его удивило, почему это узнавание было таким быстрым и безошибочным. Она заметно изменилась.

Черты ее лица стали более тонкими и острыми. Рот затвердел, и хотя полные губы были так же не накрашены, как шесть лет назад, они не были ошеломляюще невинными, как прежде. Это заставило его испытать острую досаду и разочарование. Если бы Ной не испытал смешного и совершенно неожиданного прилива радости, он бы обратил внимание на отсутствие гостеприимной улыбки.

Ее волосы потемнели и напоминали карамель, которой мать Майка неизменно поливала яблочный торт, который пекла на святки. Кроме того, она постриглась. Остригла свои великолепные волосы. Как ни странно, это ей шло. Любой другой женщине прямая короткая стрижка и челка придали бы вид феи. Но в высокой, стройной девушке, остановившейся на пороге, не было ничего сказочного.

Она пахла листвой и держала в руках керамическую вазу со свежими фруктами.

Ной расплылся, как деревенский дурачок, и не нашел ничего лучшего, чем сказать:

– Привет.

– С приездом в «Риверс-Энд». – Она ткнула вазу ему в живот, причем с такой силой, что заставила хрюкнуть.

– Гм-м… спасибо.

Она стремительно шагнула в комнату, заставив Ноя невольно попятиться. Когда Оливия захлопнула за собой дверь, он поднял брови.

– Ты пришла с фруктами? И все же твое гостеприимство сильно уступает калифорнийскому.

– Я вижу, у тебя хватило наглости прокрасться сюда.

«О'кей», – подумал он. Что ж, было заранее ясно, что на дружескую встречу рассчитывать не приходится.

– Ты совершенно права. Не знаю, о чем я думал, когда заранее заказал номер по телефону и зарегистрировался у вашего администратора. – Он поставил вазу на стол и потер живот. – Послушай, подожди минутку…

– Минутку подожду. – Она ткнула его пальцем в грудь. – Подожду, а потом ты соберешь свои манатки и уберешься обратно в Лос-Анджелес. Ты не имеешь права приезжать сюда.

– Еще чего! Это гостиница. – Он поднял руку. – И будь добра больше не прикасаться ко мне.

– Я велела тебе держаться от меня подальше.

– Именно это я делал, черт побери! – Огонь, вспыхнувший в ее глазах, заставил Ноя прищуриться. – Лив, предупреждаю, не вздумай меня ударить. Я по горло сыт женскими колотушками. Либо мы сядем и все обсудим, как разумные, взрослые люди, либо будем стоять и рычать друг на друга.

– Мне нечего с тобой обсуждать. Я еще раз говорю тебе: убирайся отсюда и оставь нас в покое.

– Не выйдет. – Решив сменить тактику, он сел, вытянул ноги, взял из вазы яблоко и надкусил его. – Оливия, я никуда не уеду. От тебя не убудет, если ты поговоришь со мной.

– Я имею право на уединение.

– Конечно, имеешь. В том-то и дело. Ты скажешь мне только то, что захочешь сама. – Он откусил еще кусок и взмахнул яблоком. – Мы могли бы начать с чего-нибудь попроще. Например, что ты делала последние шесть лет.

«Наглый, самодовольный сукин сын», – резко повернувшись, подумала она. Дьявольщина, он выглядел так же, совершенно так же, как прежде. Те же выгоревшие на солнце, растрепанные ветром светлые волосы, те же полные, решительные губы, те же правильные черты лица…

– Если бы ты хоть чуть-чуть напоминал своего отца, то уважал бы память моей матери.

Это оскорбление попало в цель и разбередило старую рану. Ной крутил в руке яблоко и изучал его до тех пор, пока не почувствовал, что может говорить спокойно.

– Однажды ты уже сравнивала меня с моим отцом. – Он поднял взгляд, твердый, как гранит. – Пожалуйста, больше не делай этого.

Оливия сунула руки в карманы и оглянулась, бросив на него испепеляющий взгляд.

– Тебя не волнует, что я о тебе думаю.

– Ты не знаешь, что меня волнует.

– Знаю. Деньги. За эту книгу тебе отвалят изрядную сумму, не так ли? А потом ты будешь выступать на всех ток-шоу, пыжиться и рассказывать о себе и тех ценных открытиях, которые ты сделал, изучая материалы по делу о том, как мой отец зарезал мою мать.

– А ты не хочешь ничего знать об этом? – Он говорил спокойно и смотрел в эти поразительные глаза, где гнев сменялся болью, а боль гневом.

– Я знаю почему, но это ничего не меняет. Уезжай, Ной. Уезжай и напиши книгу о какой-нибудь другой трагедии.

– Лив, – окликнул он, когда девушка шагнула к двери. – Я не уеду. Во всяком случае сейчас.

Она не остановилась, не оглянулась, но хлопнула дверью так сильно, что со стен чуть не попадали картины. Ной продолжал вертеть яблоко.

– Приятная была встреча, – пробормотал он и решил, что заслужил лишнюю бутылку пива.

Она спустилась по черному ходу, избегая вестибюля и людей, которые могли бы попасться навстречу. Быстро прошла через кухню, только покачав головой, когда кто-то окликнул ее по имени. Нужно было выбраться отсюда и идти до тех пор, пока она не справится со страшной тяжестью в груди и шумом крови в ушах.

Оливия боролась с желанием броситься бежать и пыталась справиться с терзавшим ее страхом. Она быстро вошла в лес и углубилась в него. Однако дыхание не успокаивалось, ноги продолжали дрожать.

Оказавшись достаточно далеко, чтобы не наткнуться на какого-нибудь туриста, она села на землю и прижалась лбом к коленям.

Господи, какая же она дура! Она знала, что Ной приедет. Джейми говорила о его приезде и о том, что он собирается делать. Говорила, что она решила помочь ему в работе над книгой.

После чего они поссорились. Насколько помнила Оливия, впервые в жизни.

Ной Брэди и его книга уже осложнили жизнь ее семье.

Но ей следовало подготовиться к встрече с ним. Справиться с собой. Она больше не была той наивной, чувствительной девочкой, которая без памяти влюбилась в него.

Оливия не ожидала взрыва чувств, охвативших ее в тот момент, когда он открыл дверь и улыбнулся ей. Абсолютно так же, как шесть лет назад. Не ожидала, что после стольких лет и попыток залечить рану ее сердце снова не выдержит.

С гневом легче справиться, чем с болью.

И все же она обошлась с ним дурно.

Она следила за его приездом. Когда Ной зарегистрировался и поднялся наверх, она пообещала себе, что подождет, пока он расположится в своем номере. Тогда можно будет поговорить с ним с глазу на глаз и спокойно, разумно объяснить, почему она возражает против книги.

В конце концов, он был сыном Фрэнка Брэди. А Фрэнк – одним из немногих людей, которые пользовались ее абсолютным доверием.

Она сама наполнила вазу фруктами и заранее решила, что и как сказать.

«Ной, добро пожаловать в „Риверс-Энд“. Рада снова видеть тебя. Можно войти на минутку?»

Спокойно, здраво, разумно. Но пока Оливия шла по коридору, в ее душу закрался страх, и она использовала гнев как оружие, чтобы справиться с ним.

А потом Ной открыл дверь и улыбнулся ей. «Улыбнулся радостно, как будто никогда не было ни измены, ни предательства», – подумала она, повернув голову и положив щеку на поднятые колени.

Он был таким красивым, таким обаятельным. Волосы, темные и влажные после душа, зеленые глаза цвета мха, горящие от удовольствия… Поразительнее всего, что ей захотелось улыбнуться в ответ.

Поэтому она и набросилась на него. Был ли у нее выбор? Конечно, был. Убедить не писать книгу. Припугнуть. Вместо этого она сделала все, чтобы Ной встал на дыбы.

Она хотела быть одна. Хотела защитить свой мир и остаться в нем.

Почему Сэм Тэннер связался с Ноем? Нет! Оливия крепко зажмурилась. Она не хочет думать об этом. Не хочет знать об этом человеке. Она заперла душу на ключ. Так же, как сделала бабушка, которая заперла свои воспоминания в сундук, стоявший на чердаке.

На это ушли годы. Годы тайных походов на чердак, годы кошмаров и болезненных, вызывавших чувство вины поисков каждого крошечного упоминания о родителях.

А найдя все, что удалось, она избавилась от прошлого и сосредоточилась на настоящем и будущем. Успокоилась, нашла удовлетворение в работе и начала управлять собственной жизнью.

Теперь все это оказалось под угрозой. Потому что Сэм Тэннер выходит из тюрьмы, а Ной Брэди пишет книгу. Отмахнуться от этих фактов было невозможно.

Она подняла глаза и увидела, что по тропинке несется Лабрадор. Приветствие приняло форму восторженного танца и множества влажных поцелуев, от которых Оливия растаяла и волей-неволей рассмеялась.

– Я всегда могу рассчитывать на тебя, правда? – Она уткнулась носом в шею Ширли, а потом поднялась. – Пойдем домой, моя девочка. Пойдем домой, а там подумаем. Утро вечера мудренее.

Еда была отменная. Ной мысленно высоко оценил качество кухни Макбрайдов. Особенно после того, как во время завтрака совершил два рейса к шведскому столу. Обслуживание было под стать еде – теплое, дружелюбное, быстрое и ненавязчивое.

Кровать была удобная, и при желании Ной мог бы валяться и смотреть видео, выбрав что-нибудь по вкусу из солидного списка картин.

Ведь он много работал и теперь вполне заслужил отдых.

«Увы, – подумал он, глядя в окно столовой на проливной дождь, – погода не соответствует всему остальному».

Брошюры заранее предупреждали, что весной здесь дождливо. Но жаловаться не приходилось: зрелище было весьма живописное. Жителю прокаленной солнцем южной Калифорнии серо-зеленые тени и стена дождя должны были казаться неотразимыми. Ной мог бы натянуть непромокаемый костюм и взять напрокат велосипед, но сидеть в уютной комнате и смотреть наружу было намного приятнее.

Он уже заглянул в оздоровительный клуб и обнаружил, что за прошедшие годы там многое изменилось. Так, появился бассейн с подогревом. Ной подумал и отказался от мысли поплавать. Рассчитывать, что он будет там один, не приходилось, а лицезрение счастливых семей, плещущихся в воде и перекликающихся друг с другом, не входило в его планы.

Можно было сделать массаж или сходить в библиотеку, которую он навестил накануне вечером и остался весьма доволен как фондами, так и приемом.

Или заняться тем, ради чего он приехал. Начать повсюду совать нос.

Можно было найти Оливию и еще раз сцепиться с ней.

Зычный мужской смех заставил его поднять глаза и прищуриться при виде мужчины во фланелевой рубашке и рабочих брюках. Он шел по залу, останавливаясь у столиков тех, кто, как и сам Ной, смаковал последнюю чашку кофе.

Пышные седые волосы мужчины отражали свет люстры, брови были удивительно черными, и хотя Ной не мог видеть этого, он был уверен, что у него те же самые золотисто-карие глаза, что у его дочери и внучки. Старик был стройным, гибким и имел внешность человека, не привыкшего сидеть в четырех стенах.

Роб Макбрайд, подумал Ной и решил, что смакование кофе и наблюдение за дождем – самый лучший способ провести утро.

Он откинулся на спинку стула и подождал своей очереди.

Вскоре Роб подошел к его столику и улыбнулся.

– Чудесный денек, не правда ли?

– Для уток, – сказал Ной, поскольку это разумелось само собой. Наградой ему стал басовитый смешок.

– Мы существуем только благодаря этому дождю. Надеюсь, вы не разочарованы.

– Ничуть. Это замечательное место. Вы кое-что переменили с тех пор, как я был здесь в последний раз, но сумели сохранить главное.

– Так вы уже бывали у нас?

– Очень давно. – Ной протянул руку. – Мистер Макбрайд, меня зовут Ной Брэди.

– Добро пожаловать. С возвращением.

Ной следил за Робом, но понял, что его не узнали.

– Спасибо. Я был здесь с родителями лет двенадцать назад. С Фрэнком и Селией Брэди.

– Мы всегда рады представителям нового поколения… – Внезапно старик осекся, и в его глазах засветилась тихая печаль. – Фрэнк Брэди? Ваш отец?

– Да.

Роб посмотрел в окно, за которым шел дождь.

– Давно я не слышал этого имени. Очень давно.

– Мистер Макбрайд, если вы присядете, я расскажу, зачем приехал.

Роб повернулся и посмотрел Ною в глаза.

– Догадываюсь, что по делу, верно? Хейли! – окликнул он официантку, убиравшую соседний столик. – Принеси нам по чашечке кофе.

Он сел и положил на стол худые, жилистые руки, говорившие о возрасте куда красноречивее, чем лицо. Какая-то часть нашего тела всегда отмечает время особенно точно, подумал

Ной.

– Как поживает ваш отец?

– Спасибо, хорошо. Недавно вышел на пенсию, какое-то время ужасно раздражал мою мать, а потом нашел себе дело и перестал ее изводить.

Роб кивнул, благодарный Ною за то, что тот начал светскую беседу. Это облегчало дело.

– Мужчина не должен искать себе новое дело. От этого быстрее стареют. База, лагерь, люди, которые приезжают и уезжают, – вот что позволяет мне держать себя в форме. Конечно, сейчас большую часть повседневной работы делают управляющие, но я все еще держу руку на пульсе событий.

– Вы можете гордиться своей базой. Я почувствовал себя как дома, едва открыл дверь. – «За исключением одного маленького инцидента с вашей внучкой», – подумал Ной, но решил, что упоминать об этом будет невежливо.

Хейли подошла с кофейником и наполнила две чашки.

– И что же, вы пошли по стопам отца? – спросил Роб.

– Нет. Я писатель.

– Серьезно? – Лицо Роба прояснилось. – Нет ничего лучше хорошей книги. И о чем же вы пишете?

– Документальные книги. О настоящих, а не выдуманных преступлениях. – Он сделал паузу и увидел, что лицо Роба стало тревожным. – В настоящее время я пишу книгу о том, что случилось с вашей дочерью.

Роб поднял чашку и сделал глоток. Когда он заговорил, в его голосе слышалась усталость.

– С тех пор прошло двадцать лет. Разве не все уже сказано?

– Не думаю. Я интересуюсь этим делом с детства. Меня потрясло то впечатление, которое оно оказало на моего отца.

Он сделал паузу, подбирая нужные слова, а потом решил быть максимально честным.

– В каком-то смысле можно сказать, что я давно собирался написать об этом. Не знал, как к этому подойти, но знал, что напишу, когда наступит время. Это время наступило несколько недель назад, когда ко мне обратился Сэм Тэннер.

– Тэннер. Почему он не дает ей покоя?

– Он хочет рассказать свою историю.

– А вы думаете, он расскажет вам правду? – с горечью спросил 'Роб. – Думаете, что человек, который убил мою дочь, разрезай ее на куски, способен сказать правду?

– Не знаю. Но могу вас заверить, что я способен отличить правду от лжи. Я не хочу, чтобы эта книга была написана от лица Тэннера. Не хочу просто запечатлеть на бумаге его изложение событий. Я собираюсь поговорить со всеми, кто был участником этой истории или имел к ней отношение. Я уже начал работу. Поэтому и приехал. Чтобы понять и изложить вашу точку зрения, мистер Макбрайд.

– Джулия была самым ярким лучом в моей жизни, а он погасил его. Воспользовался ее любовью, превратил любовь в оружие и убил ее этим оружием. Какой еще может быть моя точка зрения?

– Вы знали ее как никто другой. Вы знаете их обоих как никто другой. Это очень важно.

Роб поднял руки и потер лицо ладонями.

– Ной, вы представляете себе, сколько людей обращалось к нам в первые два года после смерти Джулии? С просьбой дать интервью, разрешить написать книгу, снять картину или документальный фильм?

– Могу себе представить. Я знаю, что вы всем отказали.

– Всем, – подтвердил Роб. – Нам предлагали огромные деньги, соблазняли, грозили. Но ответ был один и тот же: нет. Почему вы думаете, что сейчас, после стольких лет, я скажу вам «да»?

– Потому что я не предлагаю вам денег, не грожу и обещаю только одно: рассказать правду и тем самым воздать должное вашей дочери…

– Может быть, – спустя мгновение сказал Роб. – Я верю, что вы попытаетесь рассказать правду. Но Джулии нет, а я должен думать о тех членах моей семьи, кто остался.

– Неужели им будет легче, если я напишу книгу без их участия?

– Не знаю. Рана зарубцевалась, однако все еще болит. Было время, когда мне хотелось что-то сказать, но оно прошло. – Макбрайд протяжно вздохнул. – Честно говоря, какая-то часть моей души не хочет, чтобы Джулию забыли. Чтобы забыли, что с ней случилось.

– Я не забыл. – Ной подождал, пока Роб поднимет глаза. – Расскажите мне то, что хотите вспомнить.

Глава 18

Натуралистический центр был детищем Оливии. Ей принадлежала идея его создания и ее осуществление.

Она настояла на том, что использует для этого деньги, полученные в наследство от матери, и в двадцать один год, с дипломом в кармане пошла к поверенным и исполнила свою мечту.

Она присматривала здесь за всем, вплоть до маленького кинозала, где посетители могли посмотреть документальный фильм о местной флоре и фауне. Она лично выбирала каждый слайд и звуковое сопровождение для слайд-фильма, демонстрировавшегося в вестибюле, нанимала и обучала сотрудников, заказывала масштабный макет долины Кино и тропического леса и часто водила пешие экскурсии, которые предлагал центр.

Она никогда не испытывала такого удовлетворения, как в первый год открытия центра для посещений.

И не собиралась позволять Ною Брэди нарушить столь тщательно построенный ею мир.

Она вела по центру маленькую группу посетителей и рассказывала им о местных млекопитающих:

– Лось Рузвельта, или олимпийский лось, является самым крупным из вапити. Для больших стад лосей Рузвельта полуостров Олимпия является домом. Сохранением данной площади мы во многом обязаны именно этому местному животному. Именно стремление сохранить среду обитания и летние пастбища этих лосей заставило президента Теодора Рузвельта в последние дни его пребывания на посту подписать указ об объявлении горы Олимпес памятником природы федерального значения…

Она посмотрела на открывшуюся дверь и гут же занервничала.

Ной слегка поклонился ей и с улыбкой начал бродить по залу, оставляя за собой цепочку мокрых следов. Гордость заставила Оливию продолжить лекцию и перейти от лося Рузвельта к чернохвостому оленю, а от оленя к кунице. Но когда она заговорила о бобрах, в мозгу вспыхнуло воспоминание о том, как они с Ноем сидели на берегу реки, и Оливия жестом попросила продолжить лекцию сотрудницу центра.

Ей хотелось немедленно запереться в своем кабинете. Работы с бумагами хватало всегда, и предлог был бы вполне правдоподобным, но она знала, что это выглядело бы трусостью. Хуже того, это и было бы трусостью. Поэтому Оливия подошла и встала рядом с Ноем, который как зачарованный рассматривал один из увеличенных слайдов.

– Это ведь землеройка!

– Странствующая землеройка вполне обычна в этом регионе.

– Похоже, я знаком только с городскими землеройками.

– Не смешно.

– Ага, но надо же с чего-то начать. Лив, ты проделала здесь гигантскую работу. Я знал, что так и будет.

– Серьезно? Мне и в голову не приходило, что ты обращал внимание на мои усилия, – Я обращал внимание на все, что связано с тобой. На все, Оливия.

Она умолкла и опустила глаза.

– Я все равно не отступлюсь.

– Вот и ладно. Тогда останемся здесь. – Он подошел к следующему слайду и начал рассматривать изображение западной большеухой летучей мыши, показавшейся ему чрезвычайно уродливым созданием. – Хочешь показать мне что-нибудь?

– Тебе же плевать на естествознание, так зачем понапрасну тратить время друг друга?

– Извини, но ты говоришь с человеком, который вырос на песнях китов и криках пеликанов. Я – действительный член «Гринпис», Общества охраны природы и Всемирной федерации содействия диким животным. Каждый год получаю их календари.

Оливии хотелось улыбнуться, но она вздохнула.

– Документальный фильм продолжительностью полчаса демонстрируют каждый час. Через десять минут начнется очередной сеанс. В кинозал можно пройти через эту дверь слева.

– А там продают воздушную кукурузу?

На сей раз Оливия едва не улыбнулась и была вынуждена отвернуться.

– Я занята.

– Неправда. – Ной взял ее за руку и слегка сжал, от всей души надеясь, что Оливия не сочтет этот жест угрожающим. – А если даже и правда, несколько минут ничего не изменят.

– Я не собираюсь говорить с тобой о моей семье.

– О'кей, давай поговорим о чем-нибудь другом. Как это пришло тебе в голову? Я имею в виду дизайн. – Он сделал жест свободной рукой. – Ни одной мелочи не упущено, и все выглядит куда интереснее, чем в большинстве музеев, по которым меня таскала мать, пока я не начал брыкаться.

– Я натуралист. И живу здесь.

– Брось, Лив. Дело не только в этом. Ты что, изучала дизайн?

– Нет, не изучала. Просто я так представляла себе центр.

– Что ж, у тебя получилось. Во всяком случае, здесь ничто не напугает маленького ребенка, никто не читает скучных лекций и не демонстрирует графиков, вызывающих мигрень у родителей. Просторно, красиво… А что там?

Он миновал столик, на котором были тщательно разложены выставленные на продажу брошюры и открытки, и вышел в широкий проем.

– Ого! Вот здорово! – В центре зала, уставленного витринами и слайдами с изображением местных растений и животных, находился макет долины. – С высоты птичьего полета, – сказал Ной, наклоняясь над ним. – А вот мы! База отдыха, центр. – Он постучал пальцем по защитному стеклянному колпаку. – А вот маршрут вдоль реки, по которому мы шли в тот день, верно? И даже бобровая плотина есть. Слушай, а где же дом твоих дедушки с бабушкой? Почему его здесь нет?

– Потому что это частное владение. Он выпрямился и посмотрел ей в глаза.

– Лив, ты по-прежнему живешь под стеклянным колпаком, где никто не может тебя достать?

– Я живу именно там, где хочу.

– Моя книга не изменит этого. Она может сделать только одно: прогнать тени, которые все еще висят над тем, что случилось в тот вечер. У меня есть возможность рассказать правду. Всю правду. Сэм Тэннер заговорил, впервые со времени суда, а умирающий человек часто стремится перед концом облегчить свою совесть.

– Умирающий?

– Опухоль… – начал Ной и вдруг с нарастающей тревогой заметил, что ее лицо побелело. – Извини. Я думал, ты уже знаешь.

У нее тут же распухло горло. Во всяком случае, слова вырывались из него с трудом.

– Ты сказал, он умирает?

– У него рак мозга; осталось всего несколько месяцев. Пойдем. Тебе нужно сесть.

Он взял Оливию за локоть, но она вырвала руку.

– Не прикасайся ко мне! – Она повернулась и шагнула к проходу.

Ной готов был отпустить ее и уже открыл рот, чтобы сказать это. Но глаза Оливии остекленели. Он чертыхнулся себе под нос и пошел следом.

Она шагала размашистой, целеустремленной походкой человека, который не остановится ни перед какими препятствиями на пути к финишной прямой. Придется запомнить это, если он когда-нибудь решится встать на ее пути…

И все же Оливия едва не застала его врасплох. Она прошла мимо кинозала, свернула в кабинет и резко захлопнула за собой дверь.

Слава богу, что Ной успел удержать дверь, иначе он врезался бы в нее физиономией.

– Это служебное помещение. Посторонним вход воспрещен. – «Наглая ложь», – подумала Оливия, но ничего другого ей в голову не пришло. – Марш отсюда.

– Сядь. – Казалось, Ной все же решил встать на ее пути, потому он снова взял ее за руку, провел мимо письменного стола и усадил в кресло. Кабинет был маленьким, обстановка его была тщательно продумана и идеально отражала личность его хозяйки.

– Извини. – Он продолжал держать Оливию за руку, но никто из них уже не обращал на это внимания. – Я не знал. Думал, что Джейми уже сказала тебе об этом.

– Не сказала. Но это не имеет значения.

– Конечно, имеет. Дать тебе воды или чего-нибудь еще? – Он обвел кабинет глазами, ища холодильник или графин. Нужно было что-то делать.

– Ничего мне не нужно. Я в полном порядке. – Оливия опустила глаза и увидела, что их пальцы переплелись. Сгорая от смущения, она освободила руку. – Ради бога, встань. Не хватало, чтобы кто-нибудь вошел и увидел, что ты стоишь передо мной на коленях.

– Я и не думал вставать перед тобой на колени. – Все же он выпрямился и присел на уголок стола.

Изменилась не только ее прическа. Эта Оливия была намного более жесткой и колючей, чем застенчивая студентка колледжа, которая свела его с ума.

– Но ведь Джейми сказала, что я хочу поговорить с тобой, верно?

– Да.

– Тогда почему она не сказала тебе, что Сэм умирает?

– Мы поссорились. – Оливия откинулась на спинку кресла. В голове шумело. Она чувствовала усталость. – Мы никогда не ссорились, и произошло это только из-за тебя и твоей книги. Если она и собиралась об этом сказать, то не успела.

– Перед смертью он хочет рассказать свою историю. Если Сэм этого не сделает, она умрет вместе с ним. Ты хочешь этого?

Желание, которое она отчаянно пыталась скрыть, пробивалось наружу зубами и когтями.

– Какая разница, хочу я этого или нет, если ты все равно настоишь на своем. Ты всегда хотел написать эту книгу.

– Да, хотел. И на этот раз говорю тебе об этом прямо, ничего не скрывая. Именно так я должен был поступить с самого начала.

– Я уже сказала, что не хочу об этом слышать, – отрезала она так же решительно, как недавно захлопнула за собой дверь. – Ты хочешь написать книгу. А он хочет очиститься перед смертью. Но чего он ищет? Прощения? Искупления грехов?

– Может быть, понимания. Думаю, он сам пытается понять, как это случилось. Лив, я хочу, чтобы ты приняла в этом участие. Все, с кем я уже разговаривал, являются частями этой головоломки, но ключ к ней – ты. Твой дед говорит, что у тебя фотографическая память. Это правда?

– Да, – рассеянно ответила она. – Я вижу слова. Это… Мой дед? – Оливия вскочила. – Ты говорил с дедом?

– Только что. За завтраком.

– Отстань от него!

– Он сам подошел к моему столику. Судя по тому, что я заметил, у него есть привычка разговаривать с гостями. Я сказал ему, кто я, и объяснил, зачем приехал. Если тебе не нравится его согласие поговорить со мной, предъявляй претензии ему.

– Ему за семьдесят. Ты не имеешь права подвергать его такому испытанию.

– Дай бог мне так выглядеть в семьдесят лет. Ради бога, я же не хватал его за горло и не тянул из него слова клещами! Мы побеседовали за чашечкой кофе. Потом он согласился подняться ко мне в номер и записать его интервью на диктофон. А когда закончили, он вовсе не выглядел расстроенным и разбитым. Наоборот, ожил. Лив, Сэм не единственный, кому хочется очиститься.

Пораженная до глубины души, Оливия нервно провела рукой по волосам.

– Он согласился? Он говорил с тобой? Что он сказал?

– О, нет. – Заинтригованный Ной изучал ее взглядом. – Так не пойдет. Я хочу, чтобы ты рассказывала то, что хочется тебе самой, а не излагала свое мнение о том, что сказали другие.

– Он никогда не говорит об этом.

«Что кроется под этим удивлением? – гадал Ной. – Боль?»

– Сегодня он это сделал и согласился дать еще одно интервью до моего отъезда.

– Что это? Я не понимаю, что происходит.

– Может быть, просто настало время. Почему бы не попробовать? Я расскажу тебе о своей беспутной и захватывающей жизни и изложу свои философские взгляды. А когда ты поймешь, какой я замечательный, тебе будет легче поделиться со мной своими воспоминаниями.

– Ты вовсе не такой замечательный, как тебе кажется.

– Ничего подобного. Слушай, давай пообедаем. «Это мы уже проходили…»

– Нет.

– О'кей. Слишком порывисто. Попробуем еще раз. Давай пообедаем.

На этот раз она наклонила голову и выждала целых пять секунд.

– Нет.

– Ладно. Раз так, мне придется заплатить. В ее глазах вспыхнул золотой блеск.

– Думаешь, мне нужны твои деньги? Думаешь, меня можно подкупить? Ах ты, сукин…

– Успокойся, я имел в виду вовсе не это. Просто мне придется нанять тебя. В вашем проспекте написано: «Платные экскурсии на велосипедах под руководством наших квалифицированных натуралистов». Квалифицированным натуралистом будешь ты. Порекомендуй мне какой-нибудь живописный маршрут на завтра.

– Забудь об этом.

– Дудки. Что сказано, то сказано. Я – богатый клиент. Ну что, посоветуешь маршрут или мне выбрать самому на авось?

– Ты хочешь в поход? – «Ну что ж, будет тебе поход, – подумала Оливия. – Надолго запомнишь…» – Ладно. Для этого мы и существуем. Подойди в регистратуру. Назови мое имя и приходи завтра к семи часам.

– К семи утра?

– Что, горожанин, боишься?

– Нет, просто уточняю. – Он встал со стола и оказался так близко, что обоим стало неуютно. От нее исходил знакомый запах. Несколько минут Ной не мог думать ни о чем другом.

От нее пахло по-прежнему.

Ной почувствовал тянущую, безошибочно узнаваемую боль в паху. И хотя велел себе не делать этого, посмотрел на ее губы. Взгляд был долгим. Слишком долгим.

– Гм-м… – В данных обстоятельствах его реакция была чертовски неуместной. – Ну что ж, тогда до утра.

– Прочитай путеводитель и оденься так, как нужно для похода.

– Я и так знаю, как одеваться, черт побери! – огрызнулся разозлившийся на самого себя Ной и ушел.

С ней он ощущал то чувство вины, то гнев. То защищался, то нападал. Какого черта его снова потянуло к ней? Это только усложнит его задачу.

В соответствии с инструкциями он пришел в регистратуру и назвал время. Служащая набрала информацию на клавиатуре и жизнерадостно улыбнулась.

– Могу я узнать ваше имя?

– Только инициалы, – услышал он собственный голос. – С.С.

«Сукин сын». Оливия поймет.

Оливия вошла через черный ход, чего обычно не делала. Следом за ней влетела мокрая собака. С первого взгляда было видно, что бабушка плакала. У Лив сжалось сердце.

Вэл настояла на том, что ужин будет готовить только она. С тех пор каждый день в шесть часов вечера ее можно было застать на кухне. Она вечно что-то размешивала, шинковала, а из кастрюль и глиняных горшков доносились всякие вкусные запахи. Попутно она смотрела телевизор, то и дело отпуская неодобрительные реплики вроде «не глотай гласные, дурень» или качая головой, потому что диктор не смог бы произнести «на дворе трава, на траве дрова» даже ради спасения своей бессмертной души.

Этот порядок был удобным и редко нарушался. Оливия приходила, выпивала бокал вина – раньше это было что-нибудь безалкогольное или сок, – садилась за стол, и они начинали беседовать.

Но сегодня вечером она пришла, продрогнув до костей. С плаща ручьями текла вода, и виновата в этом была бесцельная прогулка с Ширли. Экран маленького цветного телевизора не светился. Вэл что-то размешивала, но стояла к телевизору спиной и даже не обернулась, чтобы улыбнуться.

– Ливи, оставь собаку в прихожей.

Голос Вэл был хриплым, слегка надтреснутым.

– Иди, Ширли. Иди и ляг. – Оливия прогнала собаку в прихожую, где та хмуро улеглась рядом с изжеванным поводком.

Оливия налила два бокала вина, подошла к бабушке и поставила ее бокал на стол рядом с плитой.

– Я знаю, ты расстроена. Мне жаль, что так случилось.

– Не о чем говорить. На ужин будет мясной бульон с ячменной крупой. Могу добавить в него клецки.

Оливии хотелось кивнуть и дать всему идти своим чередом. Не выносить сор из избы. Но Ной был прав, по крайней мере, в одном. Похоже, время действительно настало.

– Бабушка, это уже случилось. Если мы будем молчать, от этого ничто не изменится.

– Тогда тем более нет смысла разговаривать. – Она потянулась за кастрюлей с уже готовым тестом и сослепу смахнула со стола бокал. Тот разбился, и на полу образовалась куча осколков, лежавших в луже кроваво-красного вина.

– О господи! Не могла придумать ничего лучше, как поставить бокал на край стола? Ты только посмотри на пол!

– Извини. Сейчас подмету. – Оливия пошла за веником и цыкнула на вскочившую собаку, которая была готова защитить женщин от грабителя. – Успокойся, Ширли. Это не выстрел, а всего лишь разбитый бокал.

Но когда Оливия вернулась, ей стало не до шуток. Бабушка стояла у стола. У нее тряслись плечи, а лицо было закрыто кухонным полотенцем.

– Ох, прости меня. Прости, бабушка! – Она бросила веник, подбежала к Вэл и крепко обняла ее.

– Я не хочу снова думать об этом. Не могу. Я просила Роба передать этому молодому человеку, чтобы он уехал. Собрал вещи и уехал. Но он не хочет. Говорит, что это будет неправильно и все равно ничего не изменит.

– Я заставлю его уехать. – Оливия прижалась губами к волосам Вэл. – Прогоню его.

– Нет, не поможет. Я знала это уже тогда, когда спорила с Робом. Это уже не остановишь. Мы не сумели остановить сплетни и публикации двадцать лет назад и не сумеем теперь. Но я не смогу снова пережить эту боль. У меня разорвется сердце.

Она сделала шаг назад и вытерла лицо.

– Не могу и не буду. Скажи ему, чтобы он не приходил сюда и не просил меня говорить. И я не хочу, чтобы это обсуждали в моем доме.

– Бабушка, он сюда не придет. Я позабочусь об этом.

– Я не должна была ругать тебя за бокал. Это просто стекло. – Вэл прижала пальцы к левому глазу, а потом к виску. – У меня болит голова, поэтому я и злюсь. Ливи, присмотри за клецками. Я приму аспирин и прилягу на несколько минут

– Ладно. Бабушка…

Вэл остановила ее взглядом.

– Ливи, свари клецки. Дедушка не любит, когда мы едим позже половины седьмого.

«Вот и все, – подумала Оливия… – Помалкивай в тряпочку. Говорить не о чем. Еще один сундук на чердаке». Но на этот раз замок защелкиваться не собирался.

Вскоре после девяти вечера, когда Ной размышлял, поработать ли еще пару часов или сделать перерыв и посмотреть видео, Майк посвистывая шел к дому Ноя на берегу моря.

Он собирался прийти раньше и полить цветы и деревья Ноя еще до наступления темноты, но то одно, то другое… Один из коллег пригласил его сыграть в «Смертельную битву». Компьютерная дуэль длилась два часа восемнадцать минут.

«Ничего, победа греет», – думал Майк. На радостях он позвонил Дори и спросил, не хочет ли она сходить с ним к Ною, прогуляться по берегу, понежиться в горячей ванне, а дальше… в общем, жизнь покажет.

Ной не стал бы возражать. А Майк отплатит ему добром: встанет пораньше и поухаживает за растениями.

Он зажег на крыльце свет и пошел на кухню посмотреть, нет ли у старины Ноя вина, которого можно было бы выпить после горячей ванны.

Он изучил этикетки и, доверяя вкусу друга, выбрал бутылку с французским названием. Поставил ее на стол, подумал, нужно ли открыть ее заблаговременно, пожал плечами и полез в холодильник. А вдруг у Ноя и закуска имеется?

Он все еще насвистывал, размышляя, на чем остановиться – то ли на пачке сыра «Бри», то ли на неказистом жареном цыпленке, – как вдруг почувствовал какое-то движение за своей спиной.

Он быстро выпрямился и ощутил обжигающую боль в виске Майк попятился и поднял руку к голове, недоумевая, как это он мог удариться о холодильник. Пальцы стали сразу липкими. Майк тупо смотрел на кровь, стекавшую с кончиков пальцев.

– Ох, дерьмо… – успел произнести он перед тем, как на него обрушился второй удар. Майк рухнул на колени и провалился во тьму.

Глава 19

Будильник прозвонил в шесть часов утра. Ной шлепнул по кнопке, открыл глаза и посмотрел в окно, шел дождь. Ной решил сделать то, что в такое дождливое утро сделал бы всякий нормальный человек. То есть уснуть снова.

Но несколько часов блаженного забытья не стоили фырканья и насмешливых комментариев, которые в этом случае непременно сделала бы Оливия. Как бы там ни было, Ной вылез из постели, побрел в душ, заставивший его слегка встряхнуться, вылез обратно и через несколько минут, окончательно стряхнув с себя сон, начал одеваться.

Ему казалось, что отправиться в лес под таким дождем может только сумасшедший. Он был уверен, что Оливия знала про дождь и нарочно организовала этот поход, чтобы отплатить ему за насмешки. Эта мысль не оставляла его, пока Ной спускался в холл, где он обнаружил небольшую группу людей, одетых по-походному.

Ной с изумлением заметил, что большинство туристов было в прекрасном настроении.

Оливию он увидел сразу же, как только вышел наружу. Она стояла в полумраке, дождь стучал по ее широкополой австралийской шляпе; у ног, обутых в ботинки, клубился туман. Она разговаривала с четверкой туристов.

Оливия кивнула Ною:

– Готов?

– Да, – вызывающим тоном ответил он.

– Сейчас проверим. – Она смерила его взглядом с головы до ног. – Ну что, герой, давно ты вынул эти ботинки из коробки?

Час назад, подумал Ной. А купил он их в Сан-Франциско.

– Я не ходил в походы несколько лет. Но если мы не собираемся совершать восхождение на Маттерхорн[8], я справлюсь. Я в форме.

– Форма, полученная в оздоровительном клубе. – Она потрогала пальцем его плоский живот. – Кстати, в неплохом. Но тут тебе не тренажеры. Где твоя фляжка?

Раздосадованный, Ной вытянул руку, сложил ладонь ковшиком и подставил ее под дождь. Оливия только покачала головой.

– Подожди минутку. – Она повернулась и вошла в вестибюль.

Оливия вернулась с пластиковой бутылкой на петле.

– Всегда надо брать с собой воду, – сказала Оливия и, к удивлению Ноя, начала прикреплять бутылку к его поясу.

– Спасибо.

Оливия едва заметно улыбнулась, пожала плечами, щелкнула пальцами, и собака, крутившаяся около Ноя, немедленно подбежала к хозяйке.

– Пошли.

Над землей курился туман, скользил между деревьями и окутывал побеги папоротника. По листьям монотонно стучал дождь. Когда они вошли в лес, стало темнее; полумрак давил так, словно имел вес, и превращал туман в призрачную реку.

– Боже, что за место… – Ной вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным. – Так и кажется, что вот-вот из тумана протянется когтистая лапа и схватит тебя за ногу. Успеешь издать только короткий крик, а потом… последний хрип.

– Ах, так ты слышал о Лесном Пожирателе?

– Брось.

– Исчезает примерно пятнадцать туристов в год. – Она дернула плечом, словно отгоняя от себя неприятную мысль. – Мы обычно не разглашаем эту информацию. Не хотим отпугивать посетителей.

– Отлично, – пробормотал Ной, но все же с опаской огляделся по сторонам. – Просто отлично.

Оливия вынула фонарик и посветила прямо перед собой. Луч разрезал полумрак, и вокруг заклубились причудливые тени.

Лекция началась. Ной вполуха прислушивался к словам Оливии. Голос у нее был чарующий и слегка хрипловатый. Она говорила ясным языком, доступным для дилетантов.

«Достаточно просто смотреть, – думал Ной. – Достаточно просто быть здесь, видеть силуэты, тени и ощущать непривычный, но чем-то приятный запах сырости или гниения». Ной все больше и больше ощущал какое-то необъяснимое колдовство окружающего мира. Природа ли так действовала на него, или это дождливое хмурое утро таило в себе неожиданную, незнакомую ему прежде прелесть, или так действовал на него чарующий голос Оливии?

Дождь и туман не мешали видеть спокойное зеленое сияние. В густых побегах папоротника и кочках, покрытых мхом, была заключена какая-то иная, нездешняя реальность. Все кругом сочилось влагой и мерцало.

Он услышал треск и поднял голову как раз вовремя: толстый сук рухнул сверху и с треском ударился о землю. Ной успел отступить в сторону в последнюю секунду.

– Синяя Борода, – с насмешливой улыбкой бросила Оливия.

Ной оглянулся на сук и решил, что тот действительно мог бы прихлопнуть его насмерть.

– Какое счастье, что мы не женаты, осталась бы ты вдовой.

– Иногда мох, обвивающий ветки, впитывает в себя слишком много воды и перегружает ветку. Сук не выдерживает тяжести и ломается. – Оливия вдруг резко остановилась и подняла руку. – Тише, – прошептала она и жестом велела Ною укрыться за толстым стволом ели.

– Что?

Она только покачала головой и прижала два пальца к губам Ноя, словно запечатывая их. «Что будет, если я поцелую их?» – подумал он. А потом услышал то, что заставило Оливию напрячься, а собаку задрожать.

Неожиданно для себя самого Ной покровительственным жестом положил руку на плечо девушки и сквозь деревья и переплетение лоз посмотрел туда, откуда доносились глухие, но мощные звуки.

Они появлялись из тьмы и рассекали реку тумана. Двенадцать… нет, пятнадцать, поправил себя Ной. Пятнадцать огромных лосей с рогами, как короны.

– А где же их дамы? – пробормотал он в пальцы Оливии, чем заслужил короткий гневный взгляд.

Один из рогачей издал низкий трубный рев, от которого затряслись деревья. Потом лоси двинулись в зеленую тень, и земля гудела в такт их шагам. Ною показалось, что он ощутил их запах. В этом запахе было что-то дикое и жутковатое, но они уже уходили, плавно скользя среди деревьев.

– Самки, – наконец ответила Оливия, – передвигаются стадами с более молодыми самцами. А старые самцы – которых мы только что видели – кочуют более мелкими стадами до конца лета. Осенью все ограничения снимаются, и они начинают бои друг с другом. Проигравший становится изгоем, а победитель – обладателем гарема.

– Гарема, вот как? – Он усмехнулся. – Забавно… Так это и есть лоси Рузвельта, о которых ты рассказывала вчера?

Если она и удивилась тому, что Ной слушал ее и даже что-то запомнил, то не подала виду.

– Да. Весной они часто проходят по этой тропе.

– Тогда я рад, что мы выбрали этот маршрут. Они огромные. Куда больше Бемби и его родичей.

– Бемби и его родичей ты сможешь увидеть тоже. В сезон кочевья их здесь много.

– Не сомневаюсь. А почему она не лает? И не бежит за ними? – спросил он, кладя руку на голову Ширли.

– Подчиняется инстинкту. Ты ведь у нас умница, правда? – Она наклонилась, потрепала собаку, а потом размотала прикрепленный к поясу поводок и прикрепила его к ошейнику.

– Зачем это?

– Мы выходим из владений Макбрайдов. На территории, принадлежащей правительству, собак следует держать на поводке. Нам это не по нраву, правда? – спросила она Ширли. – Но таковы правила. Или… – Она выпрямилась и посмотрела Ною в глаза. – Если с тебя достаточно, мы можем вернуться.

– Я думал, мы только начали.

– Тебе решать.

Они пошли дальше. Выбранная Оливией тропа становилась все круче. Освещение понемногу менялось и вскоре стало ярко-зеленым, посеребренным слабым солнечным светом, который пробивался сквозь небольшие пробелы в хвое. Между деревьями замелькали полевые цветы, создававшие яркий контраст со множеством оттенков зеленого.

– Это напоминает подводное плавание.

– Что именно?

– Подводное плавание с дыхательной трубкой, которым я занимался в Мексике, – пояснил Ной. – При известном навыке можно нырнуть глубоко и плыть под водой достаточно долго. Освещение непривычное – не зеленое, как здесь, а разное, потому что поверхность воды преломляет солнечные лучи. Все становится мягким, нежным и меняет форму. Ты когда-нибудь плавала с трубкой?

– Нет.

– Тебе бы понравилось.

– С чего ты взял?

– Ну… Ты сбрасываешь с себя привычные представления и оказываешься в чужом мире. Никогда не знаешь, что увидишь в следующий миг. Ты любишь сюрпризы?

– Вряд ли…

– Врушка, – улыбнулся он. – Все любят. Кроме того, ты натуралист. Может быть, жизнь моря не твой конек, но тебе бы понравилось. Пару лет назад мы с другом Майком провели две незабываемые недели в Косумеле.

– Занимаясь подводным плаванием?

– Ага. А чем ты занимаешься в последнее время?

– Вожу по лесу городских парней, не вызывающих у меня ничего, кроме злости.

– Я не злил тебя как минимум час. По секундомеру… Оп!

Вот оно.

– Что? – Сбитая с толку, Оливия обернулась.

– Ты улыбнулась. На этот раз не сумела сдержаться и улыбнулась мне. – Он прижал руку к сердцу. – Вот теперь я влюбился. Давай поженимся и заведем еще несколько лабрадоров.

Она фыркнула.

– Ну вот, ты опять разозлил меня. Засекай время.

– Нет, не разозлил. – Он зашагал с ней в ногу. Приноровиться к походке Оливии оказалось очень легко. – Лив, я снова начинаю нравиться тебе. Ты не можешь справиться с собой.

– Я могу быть терпимой, но от терпимости до симпатии очень далеко… Но вернемся к нашим баранам. Если ты посмотришь по сторонам, то увидишь кислицу, печеночник…

– Вот печеночника мне только и не хватало… Ты когда-нибудь ездила в Лос-Анджелес?

– Нет. – Она подняла глаза, но не осмелилась встретиться с ним взглядом. – Нет.

– Ты могла бы как-нибудь навестить тетю.

– Они приезжают сюда. Как минимум дважды в год.

– Должен тебе сказать, мне трудно представить Джейми бродящей по лесам. Она очень светская дама. Впрочем, раз она выросла здесь, ей легко здесь освоиться. А как себя здесь чувствует ее муж?

– Дядя Дэвид? Он любит ее настолько, чтобы приезжать и позволять моей бабушке таскать его ловить рыбу на озеро. Так ведется годами, хотя все давно знают, что он ненавидит рыбалку. Если очень не повезет, Дэвид действительно умудряется что-то поймать, и тогда ему приходится чистить рыбу. Как-то раз мы уговорили его пожить в палатке.

– Только один раз?

– Думаю, именно так тетя Джейми получила свое ожерелье с жемчугом и бриллиантами. Это был выкуп за то, что она больше никогда не заставит его спать в лесу. Ни сотового телефона, ни портативного компьютера, ни обслуживания в номере… – Она покосилась на Ноя. – Думаю, это относится и к тебе.

– Ну, я могу отказаться от сотового телефона когда угодно. У меня нет такой привычки. А ночевать под открытым небом мне приходилось достаточно.

– В палатке, разбитой на заднем дворе.

– И в лагере для бойскаутов.

Она снова весело засмеялась, сама не замечая этого.

– Ты никогда не был бойскаутом.

– Был. Правда, очень недолго, в блаженном возрасте шести с половиной лет. Но мне внушала отвращение форма. Особенно эти уродские панамы.

Ной слегка отклонялся от намеченной цели, но не хотел прерывать течение беседы. Все же ему удалось разговорить ее.

– А ты не была герлскаутом?

– Нет. Я всегда терпеть не могла ходить стадом.

– И не хотела носить их дурацкие тюбетейки.

– Это тоже сыграло роль. Как ботинки, не жмут?

– Нормально. Фирма есть фирма.

– Ты что-то запыхтел, герой.

– Я не пыхтел. Это Ширли. Слушай, почему я называю тебя по имени, а ты меня нет?

– Язык не слушается. – Она постучала пальцем по бутылке, болтавшейся на его поясе. – Попей. Смажь мышцы. Сейчас ты заметишь, что лозы дикого винограда стали выше, чем внизу. И что сквозь растительность просвечивает голая земля. Мы поднялись на сто пятьдесят метров.

Перед ним снова открылись дымящиеся пики, зеленые долины и небо цвета полированной стали. Дождь прекратился, но земля под ногами все еще была мокрой, а воздух имел такой же вкус, как и вода в бутылке.

– Как называется это место?

– Мы вышли на Тропу трех озер.

– Здесь не очень-то приветливо, верно?

– Да. Природа безжалостна.

– Странно… Мне казалось, что ты предпочитаешь ее людям.

– Так оно и есть. Ну что, отдышался?

– Я вовсе не запыхался. Ни капельки.

– Если мы перейдем мост, то окажемся на маршруте длиной еще в шесть километров и придем к озерам. Но можем и повернуть.

– Еще шесть километров я выдержу.

– Раз так, пошли.

Они прошли по мосту, переброшенному через Биг-Крик. Ной услышал грохот воды, почувствовал силу дувшего навстречу ветра и напрягся всем телом. Оливия шла впереди с таким видом, как будто они гуляли по бульвару Уилшир.

Ной готов был ее возненавидеть.

Еще через полтора километра Ноя подвели ноги. Пятки молили о пощаде. Оливия не удосужилась предупредить, что последний отрезок пойдет в гору. Он заскрежетал зубами, но не сбавил шагу.

Нужно было чем-то отвлечься от ощущений предавшего его тела. Он заставил себя думать о массаже, который закажет в ту же минуту, как только вернется. О близком ленче. Чем-то угостит его Оливия?

Краем глаза он уловил какое-то движение и поднял взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть тень, шмыгнувшую через расступившиеся деревья.

– Что это было?

– Белка-летяга. Редкое зрелище для этого времени суток. Они ведут ночной образ жизни.

Пока они шли наверх, Ной почти забыл про ноющие мышцы. По земле и деревьям сновали бурундуки, весело треща и переругиваясь между собой. Ястреб, паривший у них над головой с гордо распростертыми крыльями, издал злобный крик, которому откликнулось несшееся отовсюду эхо. На земле лежало отливавшее угольным блеском перо ворона. Вдали показался клочок снега.

– Можем остановиться здесь. – Оливия скинула с плеч рюкзак, наклонилась, чтобы открыть его, и смерила Ноя задумчивым взглядом. – Не думала, что ты справишься с таким маршрутом и ни разу не захнычешь.

– Пару раз я готов был захныкать, но дело того стоило.

Он бросил восхищенный взгляд на три озера, каждое из которых напоминало старинное круглое зеркало. В их рябой поверхности отражались горы.

– Вот тебе премия за то, что не хныкал. Это фирменное блюдо моей бабушки. Мясной суп с ячменной крупой.

– Ух… Быка бы съел.

Она вынула из рюкзака маленькое одеяло.

– Подстели и садись. Быка здесь нет, но заморить червячка сможешь. А заодно забудешь про боль в ногах.

– Я прихватил кое-что из подаренных тобой фруктов. – Он улыбнулся и расправил одеяло. – На тот случай, если ты решила уморить меня с голоду.

– Нет, я решила бросить тебя в лесу и посмотреть, найдешь ли ты дорогу назад. Но мне нравятся твои родители. Не стану же я их расстраивать…

Ной подобрал ноги и принял у нее чашку кофе из термоса. Ему хотелось снять с Оливии шляпу и прикоснуться к ее чудесным волосам.

– Только родители? А я сам тебе не нравлюсь? Думаю, за эти годы ты могла бы сменить гнев на милость.

– Не было повода…

Он погладил по голове Ширли, которая подошла и понюхала чашку.

– А вот твоей собаке я нравлюсь.

– Это собака моего деда. И привыкла пить даже из туалета. Так что на ее вкус полагаться не приходится.

– Трудная ты женщина, Лив. Но кофе у тебя отличный. Если мы поженимся, ты будешь варить его каждое утро, а я за это буду обращаться с тобой, как с королевой.

– А если кофе будешь варить ты, а я буду обращаться с тобой, как с рабом?

– Если только ты не будешь меня связывать и предъявлять сексуальные требования. Видишь ли, недавно я дал обет целомудрия.

Она снова засмеялась и открыла второй термос.

– Со мной твоему обету ничто не грозит.

– Что ж, это снимает бремя с моей души. О боже, пахнет потрясающе.

– Моя бабушка – замечательная повариха. – Она наклонила термос с широким горлышком и наполнила бульонные чашки.

– Стало быть, я могу прийти к вам пообедать? Оливия уставилась на термос и завинтила крышку.

– Когда вчера вечером я пришла домой, она плакала. Дедушка сообщил ей, что ты здесь, объяснил, зачем ты приехал, и сказал, что уже разговаривал с тобой. Не знаю, о чем они говорили, но с тех пор они не сказали друг другу ни слова. И она плакала.

– Мне очень жаль.

– В самом деле? – Она подняла взгляд. Ной ожидал увидеть в ее глазах слезы, но они были сухими и жаркими. – Жаль, что ты снова причинил им боль, заставил поссориться людей, которые любят друг друга пятьдесят с лишним лет, и впутал меня в эту историю?

– Да. – Он прямо смотрел ей в глаза. – Жаль.

– Но ты все равно напишешь свою книгу.

– Да. – Ной поднял чашку. – Напишу. Дело зашло слишком далеко, чтобы отступать. И учти еще одно, Лив. Если я отступлюсь, Тэннер не откажется от своего замысла. Просто расскажет свою историю кому-нибудь другому. А этот другой едва ли будет о чем-нибудь жалеть. Едва ли будет соблюдать осторожность и заботиться о том чтобы все написанное им было правдой. Он не будет знаком с вашей семьей даже так шапочно, как я, и ваши чувства не будут иметь для него никакого значения.

– Стало быть, ты чувствуешь себя спасителем?

– Нет. – Ной дал ей излить свою горечь, хотя слегка поежился. – Я писатель. Причем хороший. Я не строю иллюзий, что эта книга сможет что-нибудь изменить, но надеюсь ответить на многие вопросы.

«Был ли он так уверен в себе раньше? – подумала Оливия. – Вряд ли. За последние шесть лет мы оба выросли».

– Слишком поздно для ответов.

– Не согласен. Не думаю, что ответы могут опоздать. Лив, выслушай меня. – Он снял шляпу и провел рукой по волосам. – Есть вещи, которых я не мог объяснить тебе раньше.

– Я уже сказала…

– Черт побери, дай мне закончить! Когда все это случилось, мне было десять лет. Я считал отца великим героем и считаю так до сих пор. И знал о его работе куда больше, чем положено знать десятилетнему парню. Во всяком случае, не только то, что он ловит преступников. Для меня имело значение то, как он это делает. Я был глазастым парнишкой. Когда он вернулся домой после убийства твоей матери, его нельзя было узнать – он постарел на десять лет. Иногда он приходил с работы усталым до полусмерти, но я никогда не видел его горя. И не смог этого забыть.

– Разве тебе безразлично, что ты снова воскрешаешь боль? – спросила Оливия.

– Нельзя воскресить то, что не умирало. А эта боль не умирала никогда. Ни для кого из вас… Я видел тебя по телевизору, – продолжил он. – Они показывали этот сюжет десятки раз. Ты выбежала из дома. Плакала и зажимала уши. Плакала навзрыд.

Она прекрасно помнила этот момент. При желании могла вспомнить его во всех подробностях. Но чаще вспоминала вопреки желанию.

– Ты хочешь сказать, что до сих пор жалеешь меня?

– Чтобы ты бросила эту жалость мне в лицо? – Ной покачал головой и, не сводя с нее глаз, начал размешивать бульон. Оливия больше не была испуганной и беззащитной маленькой девочкой. Она затвердела, а если в ближайшее время не вырвется из-под своего стеклянного колпака, то окончательно окостенеет. – Я не собираюсь делать этого. Не буду заставлять и подталкивать. Мы изложим это с твоей точки зрения.

– Не знаю, соглашусь я или нет, – после паузы сказала она. – Но и не подумаю говорить с тобой, пока ты не пообещаешь не трогать мою бабушку. Оставь ее в покое. Она не может этого вынести. Я не позволю тебе тревожить ее.

– Ладно. Ты хочешь, чтобы я подписался кровью?

– Не мешало бы. – Она ела только потому, что нужно было набраться сил для обратного пути. – Можешь не рассчитывать на мое доверие.

– Когда-то ты мне доверяла. И научишься доверять снова. Еще до того, как мы закончим все это.

– Ты поразительно самоуверен… Вон, смотри, на озере пара уток-арлекинов. В дальнем конце.

Ной поднял взгляд. Он уже привык к тому, что Оливия обращает его внимание на природу, когда хочет сменить тему.

– Я пробуду здесь неделю, – сказал он. – Мой домашний телефон есть у вас на регистрации у дежурного. Если ты не решишь этот вопрос до моего отъезда, то сможешь связаться со мной позже. Я сразу приеду.

– Я подумаю. – Она вынула из банки печенье и протянула Ширли. – А сейчас помолчи. Лучшее из всего, что здесь есть, – это тишина.

Довольный достигнутым, Ной занялся бульоном. Он хотел спросить, а нет ли здесь еще чего-нибудь хорошего, как вдруг откуда-то донесся страшный вопль. Ной едва не выронил чашку и тут же вскочил.

– Оставайся здесь, – приказал он. – Не сходи с места.

Оливия открыла рот и секунд пять не сводила с него широко открытых глаз. Когда Ной повернулся, готовый устремиться на крик, она с трудом поднялась на ноги.

– Постой. Подожди! – Дыхание со свистом вырывалось из ее груди. Она не знала, что делать – то ли вцепиться в него, то ли просто преградить дорогу. Наконец она схватила Ноя за рукав, дернула и едва удержалась на ногах, когда на нее наскочила Ширли, уверенная, что наконец-то началась игра.

– Кто-то попал в беду. – Вопль раздался снова, и Ной решительно отстранил ее. – Оставайся здесь, пока я не…

– Это сурок. – Она боролась со смехом. – Скорее всего, олимпийский.

– Это еще что за тварь?

Она сумела сделать серьезное лицо.

– Иначе называемый скалистым сурком, или свистуном. Впрочем, сигнал тревоги, который он издает, не является свистом, поскольку производится с помощью голосовых связок. Так что это не визг оскорбленной дамочки, а… смотри сам.

Все еще держа его за рукав, Оливия кивнула в сторону скал. На отрог неуклюже выбрались два грузных серо-бурых сурка. Один из них встал на задние лапы, понюхал воздух и подозрительно посмотрел на собаку и людей.

– Они только что пробудились от спячки. Обычно впадают в ступор в сентябре и не выходят на поверхность до мая. Чаще всего не удаляются от своих нор. И подают ранний сигнал опасности, потому что передвигаются медленнее своих врагов.

– Потрясающе… – Он повернулся и с прищуром посмотрел на Оливию.

– Ну, ты и смельчак. Я чувствовала себя в полной безопасности от ужасных сурков-мародеров.

– Ехидна! – Он поднес кулак к ее подбородку… и застыл на месте. В ее золотистых глазах светился смех, улыбающиеся губы были нежными и мягкими. На щеках играл румянец, а волосы трепал ветер.

Ной увидел, что ее глаза опасно потемнели. Так же, как несколько лет назад. Его пальцы сами собой разжались и мягко обхватили ее подбородок. Когда губы Ноя прижались к ее губам, в его мозгу что-то щелкнуло и внутренний голос крикнул: «Ошибка!» Но другая рука уже гладила ее волосы, а зубы покусывали полную нижнюю губу и не могли от нее оторваться.

Сначала Оливия дернулась, как будто прикосновение его губ ошеломило ее, а затем застыла на месте. Он ощущал трепет ее тела и тепло губ. Ной прижал Оливию к себе и снова поцеловал. Он сознавал, что с этой дороги ему уже не свернуть.

Оливия хотела оттолкнуть его, остановить в тот же миг, как только увидела желание в его глазах и почувствовала ответный жар в крови. Взрыв ответного чувства, вдруг вырвавшегося наружу, как струя гейзера, парализовал ее. Она продолжала стоять, держась за его рукав и ощущая звон в ушах. Она ждала большего, ждала так же, как когда-то. Точно так же…

Их обдувал ветер, проникал под куртки, вздыхал в деревьях, а она все еще не могла сдвинуться с места. Ни к нему, ни от него. Ни обнять, ни оттолкнуть.

Это ощущение собственной беспомощности привело ее в ужас.

– Оливия. – Он гладил ее лицо, как завороженный.

Оба они изменились, но вкус и нежность ее губ остались прежними. Как и их взаимная тяга друг к другу. Все как прежде.

Ной отстранился. Ему было нужно посмотреть на нее. Необходимо.

– Оливия… – снова прошептал он.

Тут она очнулась и нашла спасение в гневе.

– Опять? Этого не должно было случиться! Его голос был тихим и серьезным.

– Это уже случилось.

«Нет, – сказала она себе. – Ни за что».

– Все по схеме. Как и тогда. – Она отвернулась и наклонилась к одеялу, чтобы собрать рюкзак.

«По схеме? О чем это она?» У Ноя кружилась голова. Он не мог собраться с мыслями, но сделал шаг вперед и притянул Оливию к себе.

– Послушай…

– Убери руки. – Оливия отстранилась. – Думаешь, я не знаю, зачем ты это делаешь? Ты не смог убедить меня с помощью логики и поэтому решил добавить физические стимулы. В точности как прежде.

– Нет, не знаешь! – Проявив недюжинную силу, Ной удержал Оливию на месте, когда она попыталась вырваться. – На этот раз тебе не удастся все вывернуть наизнанку! Ты прекрасно знаешь, что я не стал бы заказывать эту чертову экскурсию на четыре часа, чтобы проявить свои чувства! Если бы я хотел наброситься на тебя, то сделал бы это в тихом, теплом месте, не натирая мозолей на ногах!

– Ты и набросился на меня, – ледяным тоном уточнила она.

– Я не собирался этого делать. Это случилось само собой. И ты не сопротивлялась. Так оно все и было! И ты должна признать это!

Они яростно смотрели друг на друга, пока Ширли не заскулила и не протиснулась между ними.

– Ладно. – Оливия решила отступить с достоинством. – Я признаю, что ты воспользовался моей минутной слабостью.

– Это не слабость, – пробормотал он и отпустил ее. – Сколько ты будешь заставлять меня расплачиваться за ошибку, сделанную шесть лет назад? Как по-твоему, я должен просить у тебя прощения?

– Мне не нужны извинения. Я хочу забыть об этом.

– Но ты не можешь. И я тоже. Хочешь знать, сколько раз я думал о тебе?

– Нет, – быстро сказала она. – Ной, если мы еще хотим иметь дело друг с другом, то давай говорить о том, что есть сейчас, а не о том, что было когда-то.

– Это способ Макбрайдов? Если с чем-то трудно иметь дело, это надо закопать? – Он тут же пожалел о своих словах. И не потому, что это было нечестно, а потому, что ее глаза тут же стали беззащитными и несчастными. – Лив, извини…

Ной потянулся к ней и чертыхнулся себе под нос, когда она рванулась в сторону.

– Извини, – сказал он более решительно. – Сорвалось с языка. Но не тебе одной было больно. В тот день ты изрезала мне душу в кровь. Так что, может быть, ты права. Может быть, лучше махнуть на прошлое рукой и начать все сначала.

Они молча собрали вещи, стараясь не касаться друг друга. Вернувшись в лес, Оливия снова взяла на себя обязанности гида, пресекая любые попытки заговорить о чем-то личном.

Ной понял, что она снова заперлась в своей стеклянной витрине. Оливия была внутри, и прикоснуться к ней было невозможно.

«Может быть, это и к лучшему», – подумал Ной. Он больше не хотел прикасаться к ней. Не мог рисковать. Хотя бы ради собственного благополучия.

Последние два часа похода он мечтал о том, что по возвращении на базу сожжет свои ботинки и смоет вкус ее губ чем-нибудь покрепче.

Глава 20

Вдали показалась база. План у Ноя был простой. Он и сам был простой. Он пройдет прямо в бар, купит бутылку – нет, две бутылки пива, отнесет их в номер и выпьет под горячим душем, который будет принимать целый час.

А если это не поможет ему стать человеком, он закажет кусок сырого мяса и сожрет его.

Небо на западе было жемчужно-серым с несколькими яркими мазками. Но ему было не до красот заката.

Господи, он ведь всего лишь поцеловал ее. Не срывал с нее одежду и не валил на землю, как какой-нибудь сексуальный маньяк. Но вспыхнувшая в мозгу картина была столь соблазнительной, что Ной заскрежетал зубами.

Ной открыл дверь базы, пропустил Оливию и приготовился сказать несколько вежливых фраз о ее талантах гида, но увидел, что к нему торопится портье.

– Мистер Брэди, вам звонила мать. Сказала, что по неотложному делу.

У него возник холодок под ложечкой, а потом забурлило в животе.

– Моя мать?

– Да. Она позвонила через час после вашего ухода, а в три часа позвонила снова. Просила позвонить ей, как только вы вернетесь.

В его мозгу вспыхнула страшная картина идущих к дому копов. Все родные полицейских знали, что это значит, когда ты открываешь дверь, а на пороге стоят копы с непроницаемыми лицами.

Но его отец на пенсии. Этого не может быть. Не может.

– Я…

– Ты можешь позвонить прямо отсюда. – Оливия осторожно взяла его за руку. Страх, написанный на его лице, встревожил девушку, но ее рука оставалась твердой. Они прошли в кабинет. – Телефон прямой. Я… – Она хотела уйти и оставить его одного, но Ной не пустил.

Он ничего не говорил, но не отпускал ее руки, пока набирал номер. Как будто это защищало его от страхов. Пока Ной ждал ответа, у него взмокла ладонь, державшая трубку. Один гудок, второй… Когда он услышал взволнованный, задыхающийся голос Селии, в его живот вонзились осколки льда.

– Мама!

– Ох, Ной, слава богу…

– Отец?

Она замешкалась с ответом, и эта секунда показалась ему вечностью.

– Нет, нет, милый. С отцом все в порядке. – Но прежде чем он успел почувствовать облегчение, она добавила: – Это Майк, Ной.

– Майк? – Его пальцы с силой стиснули руку Оливии. – Что с ним? Что случилось?

– Ной, я… Он в больнице. Без сознания. Мы не знаем, чем это кончится. Они проводят исследования и делают все, что… Селия заплакала.

– Что случилось? Автокатастрофа?

– Нет, нет. Кто-то ранил его. Ударил дважды. Удар нанесли сзади. Вчера вечером он был у тебя в доме.

– В доме на берегу? Он был у меня? Это случилось вчера вечером?

– Да. Я узнала об этом только утром. Рано утром. Твой отец сейчас в больнице. Я тоже сейчас вернусь туда. Они позволяют сидеть с ним только одному человеку, да и то всего несколько минут. Он в палате интенсивной терапии.

– Я приеду, как только смогу. Прилечу первым же рейсом.

– Один из нас будет в больнице. Мэгги и Джим… – Когда Селия заговорила о родителях Майка, ее голос снова сорвался. – Они не должны быть там одни.

– Я выезжаю. Приеду прямо туда. Мама… – В голове не было ни одной мысли. Ни единой. – Я выезжаю, – повторил он, положил трубку и уставился на аппарат. – Мой друг… На него напали. Он без сознания. Мне нужно вернуться домой.

Он все еще держал Оливию за руку, но теперь не так крепко. Она чувствовала, что его пальцы дрожат.

– Иди собирать вещи. Я позвоню в аэропорт и закажу тебе билет.

– Что?

У нее сжалось сердце. Его бледное лицо и застывшие глаза перевернули ее сердце.

– Не теряй времени, Ной. Поднимись наверх и возьми то, что тебе нужно. Я отвезу тебя в аэропорт.

– Да… О боже. – Ной очнулся. Его глаза прояснились, лицо стало твердым и суровым. – Закажи мне место на ближайший рейс до Лос-Анджелеса. Хоть стоячее. Я буду готов через пять минут.

Он сдержал слово и вошел в дверь кабинета еще до того, как Оливия успела заказать билет. Она заметила, что Ной не стал переодеваться и взял только рюкзак и портативный компьютер.

– Я договорилась. – Она быстро поднялась из-за стола. – В сорока минутах езды отсюда есть частная взлетная полоса, принадлежащая друзьям моего деда. Они взлетят, как только ты будешь там.

Она вынула из ящика связку ключей и вышла из кабинета. Подойдя к стоявшему неподалеку джипу, открыла дверцу и села за руль. Ной бросил рюкзак на заднее сиденье.

– Спасибо.

– Не за что. Не беспокойся об остальных вещах и машине. – Она ехала быстро, крепко держа руль и не сводя глаз с дороги. – Мне очень жаль твоего друга.

Первый шок прошел, но в висках продолжало ломить. Он откинул голову на спинку кресла.

– Кажется, я знал его всегда. Со второго класса. Когда он переехал в соседний дом. Смешной, толстый, ужасный растяпа. Колотили его все, кому не лень. Я тоже хотел было, но не смог. Такой он был простофиля. Представляешь, он умудрился втрескаться в Марсию Брэди.

– Это твоя кузина?

– Что? Ах да, Брэди. Да нет, в Марсию. Мар-си-ю. Из «Семьи Брэди». – Он открыл глаза, долго смотрел на нее, а потом вздохнул. – Ну да, ты же не смотришь телевизор. Ладно, неважно. Он самый добрый человек из всех, кого я знаю. Ужасно преданный и совершенно безобидный. Сукин сын! – Он ударил кулаком по подлокотнику, а потом прижал руки к лицу. – Сукин сын… Он без сознания. Хреново. Моя мать плакала. Она держится, всегда держится. Если она сломалась – значит, дело плохо. Хуже некуда.

Оливии хотелось потянуться к нему и обнять, хотя бы пока он не успокоится. Раньше она испытывала такое чувство только к родным. Поэтому пришлось покрепче взяться за руль и добавить газу.

– Это моя вина. – Ной тяжело уронил руки на колени.

– Глупости, – рассудительно сказала она. Логика успокаивает лучше, чем объятия. – Тебя там вообще не было.

– Я не принял этого всерьез. Не принял всерьез ее. Послал его туда. Поливать эти проклятые цветы. Майк, говорю, полей мои цветы. А ведь я знал, что она полоумная.

– О ком ты говоришь?

– Какое-то время я встречался с одной женщиной. С моей стороны не было ничего серьезного, но я должен был понимать, что к чему. А я плыл по течению. Почему бы не переспать с красивой женщиной? Но когда начались сложности, я порвал с ней. А потом пошло-поехало. У нас произошла крупная ссора, после которой она разгромила мой дом, пока я был в отъезде.

– Разгромила твой дом?

– Вдрызг. Мусор пришлось выгребать лопатой.

– Это ужасно! А почему ее не арестовали?

– Не смогли доказать. Все знали, что это сделала она. Это в ее духе. Но ничего не смогли сделать. Она угрожала мне, устроила публичную сцену. А потом я улетел и попросил Майка поливать мои цветы.

– Если эта странная женщина ранила твоего друга, то виновата в этом она, а не ты. Ей и отвечать.

Ной промолчал. «Он страдает», – подумала Оливия. Она ощущала волны исходившей от него боли. И не могла этого вынести.

– После смерти моей матери я тоже осуждала себя. За то, что убежала и спряталась в шкафу. И ничего не сделала, чтобы помочь ей.

– Господи, Лив, тебе было всего четыре года!

– Это неважно. Неважно, Ной. Когда ты кого-то любишь, а с этим человеком случается что-то ужасное, неважно, сколько тебе лет… А потом, – продолжила она, – начался второй период. Я начала осуждать ее. Черт возьми, о чем она думала, когда впускала его в дом? Она впустила чудовище, – пробормотала Оливия. – Впустила, и оно забрало ее у меня. Она оставила меня. Я осуждала ее за это.

Когда Ной поднял руку и прикоснулся к ее щеке, Оливия дернулась, но быстро взяла себя в руки.

– Может быть, человеку нужно пройти через эти этапы, прежде чем понять правду. Осуждать нужно было Сэма Тэннера. Только его. Не меня и не мою мать.

– Ты права. Я перед тобой в долгу.

– База сделала бы это для всякого.

– Нет. Я в долгу именно перед тобой. – Он снова откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и промолчал весь остаток пути.

К тому моменту, когда Ной выскочил из лифта у отделения интенсивной терапии, он вполне владел собой. Во время полета он ужасно нервничал – ему казалось, что Майк уже мертв. Когда такси доставило его к больнице, он готов был поверить, что все случившееся – лишь плод разыгравшегося воображения.

А потом он увидел мать, сидевшую на скамье в тихом коридоре и обнимавшую Мэгги Элмо. От вины и страха у него возник комок в горле.

– Ох, Ной! – Селия быстро встала и обняла его. Он почувствовал, что мать напряжена, как струна. – Я так рада, что ты здесь. Пока без перемен, – шепотом добавила она.

– Мне нужно увидеть его. Могу я… – Он покачал головой и заставил себя шагнуть к Мэгги. – Миссис Элмо…

– Ной. – Из распухших глаз Мэгги покатились слезы. Он опустился на скамью и крепко обнял мать друга. – Он обрадуется тебе. Захочет увидеть, как только придет в себя. Это случится с минуты на минуту.

Он поверил в это с такой же силой, с какой обнимал Мэгги.

– Мы заходим туда по очереди. – Селия погладила сына по спине. – Сейчас там Фрэнк с Джимом. Но Мэгги нужно прилечь.

– Нет, я…

– Ты сказала, что ляжешь, когда приедет Ной, – заворковала Селия и помогла Мэгги встать. – Тебе приготовили постель, помнишь? Так что приляг. Хотя бы ненадолго. Нужно дать Ною время побыть с Майком, правда? – Она бросила на Ноя печальный взгляд и, продолжая что-то бормотать, повела Мэгги по коридору.

Раздавленный горем, Ной уронил голову на руки. И не двигался, пока из двустворчатой двери не вышел Фрэнк. Он молча сел и положил руку на плечи сына.

– Я не знаю, что делать, – сказал Ной.

– Ты уже сделал все, что мог, приехав сюда.

– Я хочу отомстить ей. Найти способ заставить ее заплатить за сделанное.

– Сейчас нужно думать о другом.

– Ты ведь понимаешь, что это она? – Ной выпрямился и посмотрел на Фрэнка горящими глазами.

– Вполне возможно. Ее допросят сразу, как только найдут. – Он сжал плечо Ноя. – Ее нельзя обвинить без улик.

– Она отопрется от всего. Черт побери, отец, ты знаешь, что она отопрется. Но я не дам ей выйти сухой из воды.

– Нет, не знаю, – решительно ответил Фрэнк. – И ты тоже. Но говорю тебе как отец и полицейский: держись от нее подальше. Если ты уступишь своим чувствам, то сделаешь только хуже. Дай ей самой попасть в мышеловку, и тогда мы припрем ее к стенке.

«Если Майк умрет, черта с два вы припрете ее к стенке», – подумал Ной.

Он оставался в больнице до темноты. Потом поехал к родителям, рухнул на свою старую кровать, уткнулся лицом в подушку и спал мертвым сном четыре часа.

Потом принял душ, смыл суточный пот и усталость и вышел на кухню.

Мать была там. Облачившись в старый махровый халат, она разбивала яйца и выливала их в миску. Ной подошел к ней сзади и крепко обнял.

– Кто ты, женщина, и что ты сделала с моей матерью? Селия слабо улыбнулась, подняла руку и погладила его по лицу.

– Это я и есть, просто сегодня утром я отменила все правила. Настоящие яйца. И настоящий кофе. Нам предстоит еще один трудный день.

– Ага. – Он поднял глаза и посмотрел в окно, выходившее на задний двор. – Помнишь, как мы с Майком пытались построить там крепость? Собрали все старые доски и ржавые гвозди. Конечно, он наступил на гвоздь, и дело кончилось уколом от столбняка.

– Майк завопил так, что я решила, будто он отрубил себе руку. – Селия засмеялась, но этот смех был больше похож на всхлип. – Я люблю этого мальчика. И со стыдом признаюсь, что когда услышала о случившемся, то первым делом подумала: слава богу, что это не Ной. Ох, бедная Мэгги…

Она слегка отстранилась, взяла миску и начала энергично взбивать яйца.

– Нужно настроиться на положительный результат. Думать о лечебном белом цвете. Я много читала об этом. Ной волей-неволей улыбнулся.

– Не сомневаюсь.

– Мы вытащим его. – Она потянулась за ковшиком с длинной ручкой и бросила на сына гневный взгляд. – Верь в это!

Ной хотел верить, но стоило ему войти в крошечную палату и увидеть неподвижного, бледного Майка с глазами, обведенными темными кругами, и головой, обмотанной бинтами, как эта вера начинала колебаться.

Ной весь кипел от ярости. На этот раз Карин так легко не отделается.

«Она хотела добить меня, – думал он. – Что ж, я дам ей такую возможность». Ной свернул к лифту.

– Ной Брэди?

– Что? – Он разжал кулаки и увидел перед собой брюнетку в белом халате, из кармана которого торчал стетоскоп. – Вы врач Майка Элмо?

– Нет. Я…

– Я знаю вас, – прервал он. – Верно?

– Мы познакомились в клубе. Вы тогда были с Майком, а я с подругой. Я – Дори.

– Правильно. – Он потер усталые глаза. Симпатичная брюнетка с протяжным южным выговором, заступившаяся за него в тот вечер. – Так вы врач?

– Да. Неотложной помощи. Сейчас у меня перерыв, и я хотела проведать Майка.

– Они продолжают твердить, что изменений нет.

– Сейчас проверим. Послушайте, вам необходимо подышать свежим воздухом. Давайте прогуляемся.

– Но я собирался уходить…

– Давайте прогуляемся, – упрямо повторила Дори. – Когда я была здесь в прошлый раз, показатели у Майка были стабильные. – Она нажала на кнопку лифта. – Состояние действительно тяжелое, но он молод и здоров.

– Он без сознания уже полтора дня.

– Иногда кома является реакцией организма, собирающего все силы для лечения. Кстати, он уже приходил в себя. В машине «Скорой помощи», которая везла его сюда. Правда, ненадолго, но думаю, что он узнал меня, а это очень хороший признак.

– Вы? Вы были с ним?

Дори вышла в вестибюль, взяла его за руку и повела к дверям.

– У нас было назначено свидание. Я должна была встретиться с ним в вашем доме. Но опоздала – задержалась на работе. У нас была попытка двойного самоубийства, одного спасли, другой умер. Когда я пришла в ваш дом, было уже почти десять.

Во дворе она замерла, подставляя лицо солнцу, повела плечами и продолжила:

– Дверь была открыта. Майк лежал на полу кухни, лицом вниз. По всей кухне валялись осколки. Винная бутылка. Наверно, ею и ударили его. Я оказала ему первую помощь. У меня в машине была аптечка. Я вызвала «Скорую», а сама тем временем сделала все, что смогла. Мы доставили его в приемный покой через полчаса.

– Он умрет?

Она ответила не сразу. Села на тумбу и подождала, пока Ной сделает то же самое.

– Не знаю. Строго говоря, шансы равные. Может быть, немного больше за выживание. Осколков кости в мозгу нет, и это уже хорошо. Однако медицина не всесильна. Теперь все зависит от него. Знаете… Мне кажется, я люблю его.

– Серьезно?

– Да. Хотя в тот вечер ему больше понравилась Стеф. А мне – вы. – Дори наклонила голову набок и улыбнулась ему. – Но вы были слишком расстроены, чтобы это заметить. Поэтому у меня испортилось настроение.

– Да?

Она кивнула.

– Ненадолго. Майк и Стеф флиртовали, но без особого вдохновения. Я жалела Майка, потому что он волновался за вас и не мог этого скрыть. Мы заговорили, и тут между нами что-то возникло. Сначала мы встречались в городе. А потом я начала оставаться у него.

– Так в ту ночь, когда я звонил, у него были вы?

– Да.

– Майк Элмо и сексуальная докторша… – Ной, безмерно удивившийся собственной радости, покачал головой. – Потрясающе. – Он взял ее лицо в ладони и крепко поцеловал. – Да нет, просто здорово!

Дори засмеялась и дружески шлепнула его по колену.

– Он молится на вас… Нет, я не хотела вас расстраивать, – торопливо добавила она, увидев, что глаза Ноя тут же помрачнели. – Я хотела сказать, что Майк замечательный парень, а он считает замечательным вас. Думаю, он прав. А еще я думаю, что, когда мы встретились наверху, вы достаточно натерпелись, решили найти эту чокнутую Карин и… Мне хотелось сказать, что вы об этом пожалеете, но потом я поняла, что жалеть вы не будете. Просто совершите поступок, который ничему не поможет, ничего не решит, а в результате вы наломаете дров, и Майк ужасно расстроится.

– Она хотела причинить боль мне. Ей нет до Майка никакого дела.

– Ной, она уже причинила вам боль. Ударила в самое больное место. Давайте вернемся. У меня осталось всего несколько минут, а я хочу посмотреть на него.

Он кивнул и протянул Дори руку.

– Думаю, мне повезло, что я столкнулся с вами.

– Раз так, после смены можете угостить меня пивом. – Когда они вошли в вестибюль, Дори улыбнулась. – Заодно расскажете обо всех хулиганствах Майка.

– Разве друзья так делают?

– Он рассказывал мне, что в выпускном классе вы были очень нахальным. Он подбил вас на спор обежать вокруг дома с голым задом, а сам снял это на видео и продемонстрировал запись на выпускном вечере. Кстати, копия хранится у него до сих пор. В восемнадцать лет вы были в очень хорошей форме.

– Ну, Майк, погоди… У меня тоже есть что рассказать. Во сколько кончается ваша смена?

– В семь.

– Я назначаю вам свидание. – Он вышел из лифта с легким сердцем. Но когда увидел Мэгги, рыдавшую в объятиях Селии, у него душа ушла в пятки.

– Нет! – Звон в ушах был таким сильным, что он не слышал собственного голоса, вновь и вновь повторявшего это короткое слово. Дори пыталась его удержать, но Ной вырвал руку и побежал по коридору.

– Ной, подожди! – Селия быстро преградила ему путь и не дала ворваться в палату. – Подожди. Мэгги, скажи ему. Скажи Ною.

– Он открыл глаза. – Она раскачивалась на каблуках взад и вперед, взад и вперед, а потом протянула Ною обе руки. – Открыл глаза. И сказал «мама». Посмотрел на меня и сказал «мама»!

– Постойте здесь, – велела Дори. – Не входите. Дайте мне проверить.

– Приходила сестра и пошла за врачом. – Пока Ной обнимал Мэгги, Селия вытирала слезы. – Фрэнк и Джим внизу, в кафетерии. Фрэнк все-таки заставил Джима что-нибудь съесть. А я заставлю Мэгги. Он очнулся, Ной. – Она положила голову на плечо сына. – Он очнулся.

Из палаты вошла Дори. Ной обо всем догадался по ее сияющей улыбке и зарылся лицом в волосы Мэгги.

Глава 21

– Ну, так когда ты мне расскажешь про своего Сладкого доктора?

Улыбка Майка была такой же лукавой, как прежде.

– А что, правда, она – конфетка?

– Первый сорт. И с мозгами в придачу. Что она в тебе нашла?

– Откуда я знаю? Втрескалась, и все. – Он все еще быстро уставал, и головные боли регулярно возвращались. Но врачи из палаты интенсивной терапии сумели довести его до вполне приличного состояния.

Его палата была полна цветов, открыток и воздушных шариков. Безумно довольный, Майкг говорил Ною, что между собой сестры называют его палату Центральным парком.

Днем раньше Ной притащил ему новенький портативный компьютер со всеми мыслимыми играми, которые там могли уместиться. Он называл это «терапией для специалиста», но про себя знал, что это было данью чувству вины и невыразимой благодарности.

– Знаешь, кажется, я тоже… – признался Майк, тщательно разглядывая свои пальцы. Ной ахнул.

– Слушай, да ты рехнулся! Десять дней назад ты получил дырку в башке. Кстати говоря, уничтожил при этом бутылку чертовски хорошего вина. Мозги у тебя не в порядке, вот что!

– Мозги тут ни при чем.

«Очень жаль», – со вздохом подумал Ной.

– То-то я и вижу. Будь у тебя мозги, ты бы разглядел ее с первого взгляда. И оказался в больничной койке гораздо раньше.

– Тут ты прав. Оказывается, больничная койка – вещь очень неплохая. – Майк любовно погладил белую простыню. – Я понял это сегодняшней ночью.

– Как сегодняшней ночью? Здесь? Ты переспал с ней прямо здесь? Вот это да…

– Тс-с… Еще ляпнешь при нянечке. С тебя станется. – Майк продолжал блаженно улыбаться. – Она пришла навестить меня после смены, одно за другим, ну и… Кстати, это «другое» было очень забавно.

– Мне тебя жалко, честное слово, – пробормотал Ной. – Ну и кашу ты заварил…

Он схватил принесенную с собой банку кока-колы и жадно припал к ней.

– Я сделал ей предложение. Ной поперхнулся.

– Как? Что? Майк, ну ты даешь!

– Она согласилась. – Майк, у которого влажно заблестели глаза, улыбнулся знакомой щенячьей улыбкой. – Усек?

– Сейчас меня хватит удар. – Ной прижал пальцы к вдруг задергавшемуся глазу. – Вызови сестру. Нет, лучше врача. Мне нужно принять лекарство.

– Мы поженимся следующей весной, потому что она хочет как следует подготовиться. Церковь, цветы, белое платье… в общем, сам знаешь.

– Ну и ну… – только и произнес Ной. Он решил присесть, но понял, что уже сидит. – Ну и ну…

– Завтра меня выписывают. Я хочу купить ей кольцо. Сходишь со мной? Я ни черта не понимаю в обручальных кольцах.

– А я понимаю? – Ной провел рукой по волосам и придирчиво осмотрел друга. Глаза Майка за толстыми стеклами очков были ясными. Он лениво и довольно улыбался. – Ты что, серьезно?

– Я хочу быть с ней. А когда мы оказываемся вместе, чувствую, что это правильно. И что так и должно быть. – Он окончательно смутился и пожал плечами. – Не знаю, как объяснить…

– Да нет, ты все уже объяснил. Что ж, совет да любовь, Майк.

– Так ты поможешь мне с кольцом?

– Конечно. Мы сделаем ей сюрприз. – Внезапно придя в себя, Ной засмеялся и встал с кровати. – Черт побери, ты женишься… Да еще на докторше. Замечательно. Она будет штопать тебя каждый раз, как ты на что-нибудь наступишь или зацепишься! Она знает, что ты полный лопух?

– Ага. Но ей это нравится.

– Кончай заливать. – Он любовно ткнул Майка в плечо. – Думаю, теперь ты не будешь таскаться ко мне и лазить в холодильник… – Он вспомнил о случившем и осекся.

– Это была не твоя вина. Слушай, я тебя знаю давно и вижу насквозь. – Видя, что Ной попятился, Майк ухватил его за руку. – Ты же не знал, что Карин собирается залезть к тебе.

– Я знал достаточно.

– Я знал ровно столько же, но не придал этому ни малейшего значения. Туда должна была прийти Дори. – Потрясенный этой мыслью, Майк снял очки и с силой потер глаза. – Ведь это могло случиться и с ней. Это ведь я позвал ее туда.

– Это не…

– Абсолютно то же самое, – прервал его Майк. – Тогда в клубе я был с тобой, я слышал, что кричала Карин, и видел, в каком она была состоянии. – Он отвернулся и посмотрел в окно, за которым росли пальмы. – Если бы я мог хоть что-нибудь вспомнить… Но в голове пусто. Помню только то, что засиделся после работы и надрал Питу Бестеру задницу в «Смертельной схватке». А потом я очнулся и увидел маму. Все, что было между этим, я знаю только по рассказам других. Может быть, я видел ее. Если бы я мог сказать, что видел ее, она бы уже сидела за решеткой.

– Сначала нужно ее найти. Она смылась, – добавил Ной, когда Майк обернулся. – Никто из ее подруг не знает, где она, или не говорит. Она собрала чемоданы, получила наличными по кредитной карточке и ударилась в бега.

– А что, разве ее не могут найти?

– Обвинение против нее не выдвинуто. Думаю, если у них будут улики, ее объявят в розыск. В противном случае… – Ной пожал плечами. – Как бы там ни было, думаю, что теперь она от нас отстанет. По крайней мере, на время.

– Это уже кое-что. Ну, раз известно, что я выживу и что эта чокнутая сучка куда-то отвалила, ты можешь вернуться к работе.

– А кто тебе сказал, что я не работаю?

– Твоя мать.

– Мужик, вы с ней что, спелись?

– Я всегда хотел на ней жениться, но боялся, что твой отец меня пристрелит. Дори знает, что она у меня вторая, но так влюблена в меня, что не обращает на это внимания… Впрочем, я отвлекся, – с усмешкой добавил он. – Твоя мать сказала, что ты совсем забросил книгу и последнюю неделю только и делаешь, что играешь на компьютере. Слушай, тебе пора брать ноги в руки.

– Возьму, – пробормотал Ной и подошел к окну.

– Тебе больше нет смысла волноваться за меня. Я в порядке. Если не считать временного провала в памяти, я почти нормальный.

– Ты никогда не был нормальным. Я собирался еще раз встретиться с Джейми Мелберн, договориться о беседе с ее мужем. И еще раз связаться с этой задницей, секретарем Смита.

– Так чего ты тянешь?

– Жду свою машину. – Он знал, что это отговорка. – Мне позвонили с базы и сказали, что ее пригонят завтра или послезавтра.

– Ты можешь сходить домой, позвонить и договориться об интервью.

Ной оглянулся.

– Ты меня выгоняешь?

– А иначе зачем человеку друзья?

Что она делает? Господи, что она делает?

Оливия сидела в машине, крепко вцепившись в руль. Руки дрожали, лицо покрывала испарина, ее бросало то в жар, то в холод, в горле стоял комок. Она знала, что увидит в зеркале заднего вида. Безумно расширенные глаза и смертельно-бледное лицо. Волна тошноты подступала к горлу.

Крик рвался наружу, острыми когтями раздирая ей грудь. Но она издала всего лишь стон. Долгий протяжный звук, полный отчаяния. Нет, она не должна поддаваться страху.

Пять секунд, потом десять. Двадцать. Оливия дышала так, словно пробежала стометровку, но пик приступа уже миновал. Она приказала себе расслабиться. Потом открыла глаза, посмотрела на свои пальцы и заставила их сгибаться и разгибаться, сгибаться и разгибаться.

Контроль. Она может управлять собой. Она не жертва и никогда, никогда не будет жертвой. Жертвой обстоятельств или собственных плохо погребенных страхов.

Она испустила последний судорожный вздох и откинулась на спинку сиденья. Лучше, ей уже лучше. Все произошло так быстро, что застало се врасплох. Она не испытывала таких сильных приступов паники уже больше двух лет.

Тогда она собралась в Лос-Анджелес навестить тетю с дядей. И все было нормально, пока она не добралась до аэропорта. Холодный пот, дрожь и непреодолимое желание выйти наружу. Просто выйти наружу и убежать подальше от людей.

Она поборола это желание, но подняться в самолет так и не смогла. Эта неудача вызвала у нее депрессию, длившуюся несколько недель.

Но на этот раз она все же добралась сюда, напомнила себе Оливия. Во время пути она дважды пережила подобные приступы страха и теперь была уверена, что победила окончательно.

«Просто победила», – поправила себя Оливия. Она здесь, и с ней все в порядке. Она снова держит себя в руках.

Она правильно сделала, что подчинилась импульсу и решила перегнать Ною его машину. Правильно, хотя бабушка и дедушка были недовольны. Сосредоточилась на дороге и добралась туда, куда ей хотелось попасть. И куда она не могла выбраться двадцать лет.

«Вернее, почти добралась», – снова поправила она себя. Оливия отвела от лица влажные волосы и принялась изучать дом Ноя. Дом был красивый; в нежном цвете дерева и окружавших его ярких клумбах было что-то женственное.

Оливия выбралась из машины и с облегчением убедилась, что ноги ее слушаются. Она собиралась подойти к двери, постучать, протянуть ему ключи и вежливо улыбнуться. Потом попросить его вызвать такси и как можно быстрее уехать к тете Джейми.

Но не смогла сопротивляться цветам. Аромату вербены, нежным тонам лепестков герберы, ярким трубам петуньи.

Оливия медленно двинулась по дорожке, вглядываясь в пестрое разноцветье. Кое-где она все же приметила пробившиеся сорняки, и ее сердце натуралиста не выдержало. Она наклонилась и вырвала несколько непрошеных гостей.

Через минуту Оливия уже что-то мурлыкала себе под нос и, присев на корточки перед цветами, занялась делом.

Увидев машину, стоявшую на своем привычном месте, Ной так обрадовался, что не взял с шофера сдачи и опрометью выскочил из такси.

– Ах ты, моя малышка, добро пожаловать домой, – пробормотал он, любовно погладил заднее крыло и едва не пустился в пляс. И тут увидел Оливию.

Черт побери, она так прелестно выглядела, стоя на коленях среди его цветов, в смешной выцветшей серой шапочке, съехавшей ей на глаза…

Ной порывисто шагнул к ней и быстро сунул большие пальцы в карманы джинсов, потому что руки так и чесались от желания прикоснуться к ней.

– Вот это сюрприз, – сказал он. Оливия вскинула голову и застыла на месте. «Как лань в зарослях», – подумал Ной. – Не предполагал, что ты будешь пропалывать мои плантации.

– Они в этом нуждались. – Смущенная Оливия поднялась и отряхнула испачканные землей руки. – Если выращиваешь цветы, за ними нужно ухаживать.

– В последние дни у меня было не так много времени. Лив, как ты сюда попала?

– Решила перегнать тебе машину. Ты говорил, что ждешь ее.

– Но я ожидал увидеть за рулем какого-нибудь здоровенного бугая по имени Боб. Но не подумай, что я жалуюсь. Входи скорее.

– Я хотела, чтобы ты вызвал мне такси.

– Входи, – повторил он и пошел к двери. – Дай хотя бы отблагодарить тебя за прополку и чем-нибудь угостить. Он открыл замок и оглянулся на застывшую Оливию.

– Не будь дурой. Ничего с тобой не случится… О черт!

Ной пулей влетел в дверь. Услышав, что он чертыхается, Оливия широко открыла глаза. Любопытство победило, и она вошла следом.

Он нажимал на кнопки панели управления охранной сигнализацией.

– Недавно поставили. А я все время забываю. Если сирена завоет еще раз, соседи меня линчуют. Уф-ф… – Он перевел дух, когда загорелась зеленая сигнальная лампочка. – Еще одна маленькая победа человека над машиной. Садись.

– Я не могу остаться, Ной.

– Угу. Пока я налью нам по бокалу вина, будь добра придумать причину, почему ты не можешь посидеть пятнадцать минут после того, как вела машину вдоль всего Тихоокеанского побережья.

– Меня ждут тетя и дядя.

– Сию минуту? – спросил он с кухни.

– Нет, но…

– Раз так, подождут. Хочешь чипсов? Кажется, у меня где-то были.

– Нет. Я не голодна. – Раз уж она здесь, почему бы не выпить из вежливости?

Оливия подумала, что в гостиной слишком мало мебели. Сразу было видно, что здесь живет одинокий мужчина. Впрочем, надо признать, мебель подобрана со вкусом. Тут она вспомнила, что его дом недавно разгромили. Теперь понятно, почему у комнаты такой вид, словно в ней еще не жили.

– Я рада, что с твоим другом все обошлось.

– Первые два дня было хуже некуда. Но сейчас действительно все в порядке. За две недели он успел разбить себе череп, влюбиться и обручиться. Впрочем, не настаиваю на том, что порядок событий был именно таков.

– Рада за него. Во всяком случае, за второе и третье.

– Сегодня утром мы ездили покупать ей кольцо.

– Мы?

– Он нуждается в руководстве. Давай выпьем за Майка.

– Давай. – Она чокнулась с ним, сделала глоток и подняла бровь. – «Пуйи-Фиссе» в будний день? Неплохо. На его лице вспыхнула улыбка.

– Ты разбираешься в винах?

– Должно быть, в этом виноваты мои итальянские предки со стороны бабушки.

– Ну да. Сами Макбрайды разбираются только в ирландском портере.

– Наверно. – С ним было легко и уютно. Даже чересчур. Как в старые добрые времена. – Будь добр, позвони…

– Давай выйдем на галерею. – Ной взял ее за руку и повел к раздвижной двери. Черта с два он позволит ей быстро улизнуть… – Слишком рано для заката, – продолжил он, отпустив Оливию только тогда, когда дверь подалась. – Тебе придется вернуться. Это незабываемое зрелище.

– Я уже видела закаты.

– Но не отсюда.

С океана дул теплый ветерок, принесший с собой запах соли и свежести. На берег набегала ярко-голубая волна, отступала и набегала снова.

– Ничего себе задний двор…

– Я подумал то же самое, когда увидел твой лес. – Он оперся спиной о перила и не сводил с Оливии глаз. – Лив, хочешь поиграть на моем дворе?

– Нет, спасибо… Ты умеешь подбирать цветы.

– Это говорит о том, что у меня чувствительное сердце.

– Это говорит о том, что у тебя есть чутье на красоту и гармонию.

– Да, но научился я этому из-за досады и сострадания. Моя мать всегда что-то сажала, а потом убивала. Когда она входила в детскую, растения начинали дрожать и вопить. Клянусь, однажды я слышал, как кореопсис крикнул: «Нет, нет, только не я! Пусть это будут маргаритки Шаста!» Я не мог этого выдержать, – продолжил он, когда Оливия засмеялась. – Мне начали сниться кошмары, во время которых все убитые ею растения воскресали – побуревшие, вялые, поломанные, покрытые пылью, – вставали, опираясь на корни, и выстраивались в армию мщения. Вспоминая об этом, я пугаюсь до смерти.

– Как натуралист, могу заверить, что ты в безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока они живы.

– Ты меня успокоила. – Он провел пальцем по ее руке рассеянным жестом мужчины, привыкшего прикасаться к женщине. Она сделала шаг назад. То был жест женщины, не привыкшей к прикосновениям.

– Мне действительно нужно ехать. Я позвонила дяде Дэвиду из Санта-Барбары, так что они меня ждут.

– Сколько ты пробудешь здесь?

– Несколько дней.

– Пообедай со мной до отъезда.

– У меня будет много дел

– Пообедай со мной до отъезда, – повторил Ной и снова прикоснулся к ней, на этот раз дотронувшись до подбородка. – Мне нравится видеть тебя. Ты хотела начать с нуля. Дай мне шанс.

Оливия прекрасно представляла себе, как это будет. Они будут стоять рядом, на небе будет гореть закат, откуда-то будет доноситься музыка – медленная и одновременно тревожная. И пока темно-красное солнце не опустится в море, он будет прикасаться к ней так же, как когда-то. Держать за подбородок. И целовать ее – так же, как когда-то. Медленно, умело и эротично.

А ей будет все равно, теперь – все равно.

– Тебе нужен рассказ. – Она увернулась от его руки. – А я еще ничего не решила.

– Мне нужен рассказ. – Хотя в его глазах загорелся гнев, тон остался спокойным. – Но сейчас я говорю о другом. Я сказал, что мне нравится видеть тебя. И рассказ здесь ни при чем. Я думал о тебе, Оливия.

Ной сделал шаг, и Оливия оказалась между ним и перилами.

– Думал годами. Может быть, даже против своей воли. Хотя ты ясно дала понять, что предпочла бы, чтобы я не думал о тебе вообще.

– Мои предпочтения не имеют значения. – Он стоял слишком близко, и к раздражению Оливии добавлялось возбуждение.

– Тут я с тобой согласен. – Он поставил бокал на перила. – Знаешь, о чем я подумал, когда вернулся и увидел тебя в саду? Вот о чем.

На этот раз все получилось очень быстро. Она ощутила укол гнева, когда губы Ноя припали к ее губам, и укол раздражения, когда его кулак уперся ей в спину. Но ощущение желания, переполнявшего его тело и передававшегося ей, было намного сильнее всего остального.

Это желание было таким же примитивным, как окружавшая ее природа. Таким же стихийным, как океан, плескавшийся за их спинами. И таким же неодолимым, как ее желание. Неужели она всегда желала его? И это желание всегда было таким диким?

Она обязана уступить ему. Если не хочет умереть с голоду.

«Это судьба», – поняла Оливия и бросилась в пропасть. Ее пальцы вплелись в густые выгоревшие на солнце волосы, язык коснулся его языка. Обжигающее пламя, бушевавшее в крови, говорило Оливии, что она живая и может получить все, что хочет.

Ее пылкий ответ пробудил в Ное небывалые силы. Вкус ее губ заставил забыть все остальное. Хотелось съесть ее, вырывать куски плоти и жадно поглотить ее всю, без остатка, вобрать в себя, только так он сможет утолить обуревавший его дикий голод.

Но чем больше он брал, тем сильнее жаждал.

Наконец Ной отстранился, чтобы увидеть ее лицо, залитое густым румянцем, и лихорадочно блестящие глаза.

– Если хочешь, чтобы я поверил, будто ты злишься, то перестань мне отвечать.

Оливия подумала, что гнев – наверно, единственное чувство, которого она не испытывает.

– Отойди, Брэди.

– Слушай…

– Подожди. – Она перевела дух и положила руку ему на грудь. – Подожди минутку…

– О'кей. – Ной сам удивился, каких гигантских усилий ему стоило сделать этот шаг и оторваться от ее тела. – Этого достаточно?

– Да… Я не собираюсь делать вид, что не ждала или не хотела этого. Меня действительно влечет к тебе. Но уступать этому инстинкту я не собираюсь.

– Почему?

– Потому что это глупо. Но… – Она снова взяла бокал – свой или его? – и сделала глоток, не сводя с Ноя глаз. – Если бы я решила сделать глупость, то легла бы с тобой в постель. Я не против секса и думаю, что ты хороший любовник.

Он открыл рот, но тут же закрыл его и откашлялся.

– Извини. Сейчас я отдышусь и соображу… Ты размышляешь, не стоит ли тебе сделать глупость и лечь со мной в постель?

– Верно. – «Замечательно, – подумала Оливия и сделала еще один глоток. – Просто замечательно». Наконец-то ей удалось сбить его с ритма. – Разве ты клонил не к этому?

– Ну… наверно. Но делал это весьма неуклюже, да?

– В твоем поцелуе не было ничего неуклюжего.

Ной потер ладонью щеку. С чего он взял, что знает ее вдоль и поперек?

– Почему я чувствую себя так, словно должен сказать тебе спасибо?

Она засмеялась и пожала плечами.

– Послушай, Ной, зачем смешивать здоровые животные инстинкты с чувствами и искать оправдания? Я не очень часто занимаюсь сексом, потому что… ну, во-первых, дел много, а во-вторых, я разборчива. Но когда занимаюсь, то считаю это естественным, а иногда приятным занятием, которое не следует портить жеманством и притворством. Иными словами, подхожу к этому как мужчина.

– Ага, понял. Гм-м…

– Если тебя это не устраивает, не стоит строить иллюзии. – Она допила вино и отставила бокал. – Кстати, я припоминаю, что ты говорил об обете целомудрия, так что, может быть, весь этот разговор вообще ни к чему?

– Ну, я пока такого обета не давал. Только так, подумывал…

– Значит, нам обоим есть о чем подумать. А теперь мне действительно пора.

– Я отвезу тебя.

– Сойдет и такси.

– Нет, отвезу. От вождения проясняется в голове. Ты очаровательна, Оливия. Ничего удивительного, что ты так надолго врезалась мне в душу. – Он снова взял ее за руку; казалось, Оливия начинала к этому привыкать. – Твои вещи все еще в машине, верно?

– Да.

– Тогда пошли. Давай ключи.

Оливия выудила их из кармана, отдала Ною, и они пошли к выходу.

– Разве ты не будешь включать сигнализацию?

– А, черт! Верно. – Говори, приказал он себе, набрав код и захлопнув дверь. Нужно было сменить тему; прежней его нервная система просто не выдержала бы. – Ты легко добралась сюда?

– У меня была карта. А в картах я разбираюсь. Машина у тебя хорошая, – добавила она, устроившись на пассажирском сиденье. – Слушается руля идеально.

– Сумеешь открыть крышу? Она слегка улыбнулась.

– Попробую. – Когда машина набрала скорость и в лицо ударил порыв ветра, Оливия засмеялась от удовольствия. – Да это настоящая пуля! Сколько раз в год тебя штрафуют за превышение скорости?

Он подмигнул.

– Я сын копа. И очень уважаю закон.

– О'кей. Сколько раз в год отцу приходится хлопотать за тебя?

– Какие счеты между родными? Слушай, раз уж ты здесь… Отец будет рад увидеть тебя. И мать тоже.

– Если будет время. Я пока не знаю, какие планы у тети.

– Я думал, ты не любишь притворства. Оливия взяла темные очки, оставленные ею на приборной доске, и надела их.

– Ладно. Я не знаю, сумею ли справиться с собой, если увижу его. Не знаю, как вообще переживу эти несколько дней. Я приехала специально для того, чтобы проверить себя.

Она опустила стиснутые кулаки на колени.

– Я не помню Лос-Анджелес. Все, что я помню, это… Ты знаешь, где стоит… нет, стоял дом моей матери?

– Да. – Надо будет договориться с нынешними владельцами об экскурсии.

– Поезжай туда. Я хочу туда.

– Лив, ты не сможешь войти внутрь.

– И не нужно. Я хочу посмотреть на него снаружи.

Страх что-то нашептывал на ухо, по коже бежали мурашки. Но она заставила себя постоять у ворот. Стены, окружавшие участок, были высокими, толстыми и ослепительно белыми. Дом стоял вдалеке и скрывался за деревьями, но она видела его очертания. Он был таким же ослепительно белым, с красной черепичной крышей.

– Здесь есть сады. Не помню, сколько их было. Чудесные сады с экзотическими деревьями. Один из них был разбит под огромными тенистыми деревьями. В нем был пруд с золотыми рыбками и кувшинками. А над прудом – мостик. Белый мостик. Мама говорила, что он как из сказки.

Оливия скрестила руки на груди, ссутулилась, как будто ей было холодно.

– А в другом росли только розы. Десятки розовых кустов. Когда я родилась, он купил белый розовый куст и сам посадил его. Я помню, что он говорил мне об этом. Посадил его сам, потому что этот куст был особенный. Когда он уезжал из города или возвращался домой, то всегда клал мне на подушку белую розу. Интересно, какими эти сады стали теперь…

Ной молчал. Просто растирал ладонью затылок и слушал.

– Дом был такой большой. Он казался мне дворцом. Парящие потолки и огромные окна. Комната за комнатой, комната за комнатой, и каждая из них отличается от другой. Я спала в кровати под балдахином. – Она сильно вздрогнула. – Теперь я не могу спать под чем-то. До сих пор я не понимала, почему. Кто-нибудь каждый вечер рассказывал мне сказку. Мать или он, а если их не было, то Роза. Но у Розы сказки были неинтересные. Иногда они устраивали вечеринки, а я лежала в кровати и слышала музыку и смех. Моя мать любила гостей. В доме постоянно кто-то был. Тетя Джейми, дядя Дэвид. Ее агент, дядя Лу. Он всегда приносил мне мятную палочку. Такую толстую, старомодную. Понятия не имею, где он их брал.

Часто приходил Лукас Мэннинг. Должно быть, это было тогда, когда мой… он ушел. – Она не могла сказать «мой отец». Просто не могла выговорить эти слова. – Я помню Лукаса в доме и на берегу пруда. Он умел рассмешить мою мать. Лукас казался мне хорошим, но как-то по-другому, чем остальные. Дети знают, когда перед ними притворяются. Я хотела, чтобы Лукас мне нравился, потому что он смешил маму, и в то же время мне хотелось, чтобы он перестал приходить, потому что тогда он мог бы вернуться домой.

Она опустила голову и уперлась лбом в ворота.

– И он вернулся. Вернулся домой и убил ее. А я не могу сделать это. Не могу сделать это. Не могу.

– Все в порядке. – Ной привлек ее к себе и продолжал крепко держать даже тогда, когда Оливия уперлась кулаками в его грудь, стараясь отстраниться. – И не нужно. Пойдем, Оливия.

Она открыла глаза и заставила себя снова взглянуть на белеющий вдали особняк.

– Я бегу от него и бегу к нему всю свою жизнь. Но на этот раз я выбрала направление и никуда не сверну.

Ною хотелось взять ее на руки, убаюкать, отнести в машину и увезти. Но кто-то уже делал это всю ее жизнь.

– Лив, когда ты убегаешь, это бежит за тобой. И всегда догоняет.

Испугавшись, что он прав и что чудовище гонится за нею по пятам, Оливия повернулась и быстро пошла к машине.

Глава 22

К тому времени, когда Ной свернул на подъездную аллею особняка Мелбернов, Оливия уже пришла в себя, на ее щеки вернулся румянец.

– Ой… – Вид дома заставил ее улыбнуться. Улыбка была по-детски естественной. – У нас есть фотографии дома, но вблизи все выглядит по-другому.

– Одна из шикарных вилл, предназначенных для молодоженов.

Она засмеялась и заерзала на месте, увидев бегущих по двору собак.

– Вот они! Ах, как жаль, что я не взяла с собой Ширли!

– А почему не взяла?

– Я боялась, что она испачкает шерстью и обслюнявит твою роскошную машину. Да и дедушка скучал бы без нее.

Как только Ной остановился, она выскочила и бросилась к собакам.

Беззащитной девочки с испуганными глазами, стоявшей у ворот дома ее детства, больше не существовало. Во всяком случае, она не хотела представать в таком виде перед дядей, вышедшим на крыльцо.

Оливия радостно вскрикнула и устремилась в его распростертые объятия.

«Он хорошо сохранился», – думал Ной, сравнивая внешность человека, обнимавшего Оливию, с фотографиями двадцатилетней давности. Дэвид сохранил отличную фигуру. Либо он открыл источник молодости, либо пользовался услугами отличного хирурга-косметолога.

Морщины на его лице были скорее мимическими, чем старческими; на висках пробивалось серебро. Одет Мелберн был весьма непринужденно: на нем были широкие желтые брюки и рубашка цвета киви.

– Добро пожаловать, путешественница! – Он засмеялся и взял в ладони ее лицо. – Дай-ка посмотреть на тебя. Красавица, впрочем, как всегда.

– Я соскучилась.

– А мы еще больше. – Он поцеловал ее, обнял за плечи и повернулся к Ною. Взгляд и тон Дэвида были весьма прохладными; сомневаться в этом не приходилось. – Спасибо, что привезли мою девочку.

– Не за что.

– Дядя Дэвид, это Ной Брэди.

– Я уже догадался.

– Мне нужно достать вещи из багажника.

– Сейчас достану. – Ной открыл багажник и вынул оттуда один-единственный чемодан.

– И это все? – удивился Дэвид.

– Я всего на пару дней.

– Думаю, Джейми с удовольствием приоденет тебя.

– Да ну вас, франтов…

Он подмигнул и взял у Ноя чемодан.

– Джейми висит на телефоне. Ливи, входи скорее. Роза не находит себе места. Бродит внизу – все ждет тебя.

– А ты не пойдешь со мной?

– Задержусь на минуту.

– Ну ладно. Брэди, спасибо, что подвез.

– Нет проблем, Макбрайд, – в тон ей ответил Ной. – Еще увидимся.

Оливия молча поднялась по ступенькам и вошла в дом.

– Надеюсь, вы простите меня за то, что не приглашаю вас войти, – начал Дэвид. – Это дело семейное.

– Понимаю. Вы хотите сказать, что я здесь лишний. Дэвид наклонил голову.

– Вы догадливы, Ной. Думаю, именно поэтому вам удается писать хорошие книги. – Он поставил чемодан Оливии на ступеньки и посмотрел на дом. – Кажется, вам удалось найти с Ливи общий язык.

– Мы начинаем понимать друг друга. – «Не в первый раз, – подумал он. – Точнее, наконец-то». – А вам это не по душе?

– Понятия не имею. – Дэвид развел руками. – Я вас не знаю.

– Мистер Мелберн, у меня сложилось впечатление, что вы были сторонником моей будущей книги.

– Был, – со вздохом признался Дэвид. – Я думал, что прошло достаточно времени и рана зарубцевалась. И считал, что вашему таланту будет по силам описать эту трагедию.

– Весьма польщен. А что заставило вас изменить мнение?

– Я не думал, что это так огорчит Вэл. – Он нахмурился и сунул руки в карманы. – Мою тещу. Я чувствую себя виноватым, потому что именно моя поддержка побудила Джейми помочь вам, а затем заставила Ливи сделать то же самое. Я потерял мать в ранней юности. Может быть, поэтому Вэл мне очень дорога. Я не хочу, чтобы кто бы то ни был причинил ей боль.

«Еще один защитник, – подумал Ной. – Они все помешаны на защите друг друга. Не семья, а благородные заступники».

– Я уже дал Лив слово, что не буду связываться с ее бабушкой и просить у нее интервью. Постараюсь оградить ее от этого.

– Но книга все равно сделает свое дело. – Он поднял руку, не дав Ною ответить. – Я не ожидаю, что вы откажетесь от своего замысла ради того, чтобы не причинять боль людям, которых я люблю. Но хочу вас предупредить. На вашем месте я бы подумал о том, что убийцы никогда не говорят правды. Сэму Тэннеру доверять нельзя, и я больше всего жалею, что он умрет не за решеткой.

– Если вы боитесь, что он солжет мне, и это вызывает у вас столь сильные чувства, вам следовало бы изложить свою точку зрения на происшедшее.

Дэвид засмеялся и покачал головой.

– Ной, лично я с удовольствием посидел бы с вами и поделился своими воспоминаниями. Знаете, я постараюсь успокоить тещу и, если это удастся, поговорю с вами. А сейчас прошу прощения… – Он снова взял чемодан. – Это первый приезд Ливи. Мне хочется подольше побыть с ней.

Оливии понравился дом и все, что они с ним сделали. Было ясно, что его высокие потолки и пастельные тона идеально подходят хозяевам. Но живописный беспорядок и разноцветные стены дома бабушки и дедушки были ей ближе.

Она была рада, что наконец-то приехала к Джейми.

Забравшись под одеяло, Оливия почувствовала, что дорога, переживания, долгий обед и бесконечные разговоры с теткой вконец измотали ее.

И все же перед сном она снова подумала о Ное и словно наяву увидела его стоящим на галерее своего чудесного домика, спиной к морю и лицом к ней.

Оливия быстро поняла, что если южная Калифорния идеально подходит элегантной Джейми, это еще не значит, что она годится для Лив Макбрайд. Эта мысль пришла ей в голову между походом по магазинам, на котором настояла тетя, и посещением изысканного ресторана, название которого она тут же забыла.

Порции были крошечными, наряды официантов ослепительными, а цены такими огромными, что Оливия просто ахнула.

– Днем нам предстоит визит к стилисту, – сказала Джейми, когда ей принесли салат из овощей и дикого перца. – Марко – гений и сам по себе шедевр искусства. Мы сделаем маникюр и, может быть, парафиновую маску.

– Тетя Джейми… – Оливия потыкала вилкой блюдо, которое в меню называлось «Нуво-клуб» и представляло собой два кусочка хлеба из толченой коры, нарезанные крошечными треугольниками и смешанные с некими таинственными овощами. Складывалось впечатление, что нормальных продуктов в Лос-Анджелесе никто не ест. – Ты пытаешься сделать из меня светскую даму.

– Вовсе нет, – обиделась Джейми. – Просто хочу доставить тебе удовольствие. Нет, все-таки надо было купить то маленькое черное платье…

– «То маленькое черное платье» стоит четыре тысячи долларов, и его не наденешь ни в один поход.

– У каждой уважающей себя женщины должно быть хотя бы одно нарядное вечернее платье. Нет, мы должны вернуться за ним и за теми босоножками из кожи ящерицы, «прадас».

Уверяю тебя, мужчины будут прыгать в окна и падать к твоим ногам.

Оливия покачала головой и засмеялась.

– Я не хочу отвечать за это. Не нужны мне ни платье, ни туфли, ни целый склад других вещей, которые ты уговаривала меня купить!

– О господи, неужели мы с тобой родня?

– Генетика – вещь хитрая.

– Я так рада, что ты наконец приехала. Так рада, что ты больше на меня не сердишься… – На глазах Джейми проступили слезы; она протянула руку и накрыла ладонью кисть Оливии.

– Я и не сердилась на тебя. Вернее, сердилась, но не на тебя. Я жалела, что мы поссорились. – Она повернула ладонь и сжала руку Джейми. – Я злилась на Ноя, но это было бесполезно. Помнишь, как много лет назад ты приехала и мы пошли гулять? Ты была честна со мной. И позволила мне тоже быть честной. Когда мне хотелось поговорить о маме, ты говорила со мной. И отвечала на все мои вопросы.

– Пока ты не перестала их задавать, – пробормотала Джейми.

– Я думала, что должна забыть об этом. Думала, что это возможно. Но кто-то более умный, чем я, велел Ною передать мне: то, от чего ты убегаешь, гонится за тобой и всегда догоняет. Думаю, я готова сменить направление.

– Это будет нелегко.

– О господи, конечно, нелегко. Но я снова буду честной с тобой. Я хочу услышать его рассказ о событиях той ночи. Хочу услышать исповедь Сэма Тэннера.

– Я тоже. Мы любили ее, – сказала Джейми, сжав руку Оливии. – Как мы могли позволить себе заткнуть уши?

– Бабушка…

– Да, она всегда переживала. Но это не значит, что у тебя нет права поступать по-другому.

– Нет, не значит. Думаю, я встречусь с Ноем до своего отъезда.

– Он очень симпатичный. – Улыбка Джейми изменилась; в ней появилось что-то кошачье. – И очень обаятельный.

– Я заметила это. И раздумываю, не переспать ли с ним. Джейми слегка поперхнулась.

– Гм-м… М-да… Слушай, давай уйдем отсюда, купим пиццу и обсудим это любопытное заявление.

– Отлично. – Оливия с облегчением отодвинула тарелку. – А то я умираю с голоду.

Фрэнк сидел на кухне, ждал обеда, пил позволенное ему пиво и чертил в блокноте круги, дуги и спирали, разрабатывая план игры, предстоявшей баскетбольной команде, которую он тренировал.

Он с удовольствием закусил бы пиво картофельными чипсами «Фритос», но несколько дней назад Селия обнаружила его заначку. Фрэнк не мог понять, какого черта ей понадобилось на верхней полке чулана, однако спросить этого не мог, поскольку считалось, что он понятия не имеет о лежащих там сливочном креме и чипсах с луком.

Он свалил вину на Ноя: мол, осталось после него. «Чистейшее вранье», – думал Фрэнк, набрав полную горсть несоленых сухих крендельков. Но выбора не было.

Когда прозвучал звонок, он пошел открывать, оставив пиво и закуску на столе. «Кто-нибудь из мальчишек, – подумал он. – Тренеру негоже встречать воспитанника с бутылкой в руках».

На пороге стояла высокая и стройная молодая женщина, которую он с удовольствием взял бы в команду. Правда, старовата для его лиги, в которой играли дети от двенадцати до шестнадцати. Затем в его мозгу что-то щелкнуло, и он схватил гостью за обе руки.

– Лив. Ливи! Как же ты выросла…

– Не думала, что вы меня узнаете. – Но то, что Фрэнк сделал это, да еще с удовольствием, обрадовало ее. – А я бы вас узнала где угодно. Вы ничуть не изменились.

– Никогда не лги копу, даже отставному. Входи, входи! – Он потянул Оливию за руку. – Жаль, что Селии нет. У нее совещание. – Фрэнк провел ее в гостиную, убрал газету и смахнул со стула журнал. – Садись. Угостить тебя чем-нибудь?

– Нет, спасибо. – Грудь сдавило так, что было трудно дышать. – Я говорила себе, что сначала нужно позвонить. Но не позвонила. Просто пришла, и все.

Фрэнк видел, что она борется с собой.

– И правильно сделала. Я знал, что ты выросла, но по-прежнему видел тебя маленькой девочкой. Даже тогда, когда читал твои письма.

– А я всегда вижу в вас героя. – Она устремилась в его объятия. – Я знала, что мне станет легче. Знала, что, если увижу вас, все будет хорошо.

– Что случилось, Ливи?

– Много всего. Я не хотела думать об этом, но…

– Это из-за книги Ноя?

– Частично. А частично из-за него самого. Он ваш сын, – со вздохом сказала Оливия и закончила фразу: – Я не хотела думать об этом, говорила себе, что этого не будет, и все же поверила Ною, что так нужно. Мне будет трудно, но я справлюсь. Поговорю с ним. Но в свое время и по-своему.

– Ты можешь доверять ему. Я не понимаю его работу, но понимаю Ноя.

Оливия растерянно покачала головой.

– Вы не понимаете его работу? Как это? Он прекрасно пишет.

Фрэнк, в свою очередь сбитый с толку, присел на ручку кресла и уставился на Оливию.

– Не верю своим ушам. Разве так может говорить свидетель убийства?

– И дочь убийцы, – закончила она. – Именно поэтому я так и говорю. Я прочитала первую книгу Ноя, как только она вышла в свет. Разве можно было сопротивляться искушению, увидев на обложке его имя? – Потом Оливия спрятала книгу подальше в своей комнате, как будто чего-то стыдилась. – Я не ожидала, что мне понравится. – «Вернее, не хотела этого, – подумала она. – Хотела прочитать и осудить его». – Я до сих пор все еще не могу сказать, что мне это нравится, но понимаю то, что он делает. Берет самое злобное, самое ужасное, самое непростительное из преступлений. И честно изображает его именно таким.

Она помахала рукой, досадуя на собственное косноязычие и неумение объяснить.

– Когда вы слышите об убийстве по телевизору или читаете о нем в газете, то говорите «ах, это ужасно», а потом забываете. А Ной изображает его так живо, так реально, что после этого невозможно лечь и уснуть. Он берет каждого, кто имел отношение к этому делу, залезает ему в душу и описывает самые тайные и мучительные чувства этого человека. – Именно это и пугало ее больше всего. Умение Ноя срывать все покровы с человеческой души. – И тем самым прославляет работу, которой изо дня в день, из года в год занимался его отец. Вы – его идеал добра и справедливости.

«А мой отец – воплощение зла и порока», – подумала она.

– Ливи… – с трудом произнес Фрэнк. – Ты пристыдила меня. Оказывается, я был слепым.

– Вы увидите Ноя. Я боюсь говорить с ним. – Она прижала руку к груди. – Но не хочу, чтобы он знал об этом. Мне нужно быть с ним на равных. А это возможно только на моей территории. Завтра я возвращаюсь домой, так что ему придется снова приехать в Вашингтон. – Она снова улыбнулась, на сей раз более уверенно. – И еще одно, о чем я хотела вас попросить… Может быть, вы с миссис Брэди приедете к нам этим летом отдохнуть на пару недель? Мы многое перестроили. Я бы с удовольствием показала вам свой центр, и…

Она вдруг замолчала и прикрыла рот обеими руками, ошеломленная тем, что слова полились рекой, набегая одно на другое в стремлении скрыть правду.

– Ливи…

– Нет, все в порядке. Подождите минутку… – Она подошла к окну и сквозь штору посмотрела на улицу. – Он должен выйти на свободу через несколько недель. Вот я и подумала, что если вы будете там, хотя бы несколько дней после его… то все будет хорошо. Я не позволяла себе думать об этом, но срок приближается. Осталось всего несколько недель.

Оливия повернулась к Фрэнку, собираясь продолжить свою покаянную речь, но выражение его лица, плотно сжатые губы и хмуро сдвинутые брови заставили ее забыть обо всем.

– Что такое, Фрэнк?

– Насчет его освобождения. Мне сообщили об этом только сегодня утром. У меня остались кое-какие связи, и, когда появляются новости, касающиеся Тэннера, мне звонят. Так вот… Учитывая его состояние здоровья, хорошее поведение, переполненность тюрьмы, близость окончания срока и прочее… – Фрэнк поднял руку и бессильно уронил ее.

– Они выпускают его раньше, да? Когда?

Оливия не сводила с него огромных испуганных глаз. Именно так смотрел на Брэди ребенок, спрятавшийся в шкафу. Но на этот раз Фрэнку было нечем смягчить удар.

– Две недели назад, – сказал он ей.

Зазвонил телефон, и Ной, с головой ушедший в работу, зло чертыхнулся. Не обращая внимания на второй звонок, он посмотрел на последнюю написанную им строчку и попытался восстановить потерянный ритм.

После третьего звонка он обеими руками схватил трубку телефона, сдуру принесенного в кабинет, сжал ее так, словно хотел задушить звонившего, и рявкнул:

– Что надо?

– Только попрощаться. «Попрощаться…»

– Лив… Подожди, не вешай трубку, черт побери! Ты два дня не отвечала на мои звонки, а теперь застала меня в неподходящий момент.

– Я была занята. Вижу, что и ты тоже. Поэтому…

– О'кей, о'кей, извини. Это было грубо. Я подонок. Сию минуту надеваю на себя власяницу. Ты получила мои сообщения? – «Которых было, наверное, десять тысяч», – подумал он.

– Да. Но до сих пор у меня не было времени ответить. Да и сейчас у меня всего минута. Уже объявили посадку.

– Посадку? Что? Ты в аэропорту? Уже улетаешь?

– Да. Мои планы изменились. – Отец вышел из тюрьмы. А вдруг он уже в Лос-Анджелесе? Вдруг он первым делом отправился сюда? Она потерла губы и постаралась, чтобы голос звучал непринужденно. – Мне нужно вернуться, и я подумала, что должна сообщить тебе об этом. Если ты все еще хочешь взять у меня интервью для своей книги, позвони на базу. А лучше прямо в центр.

– Поменяй билет на утро. Оливия, одна ночь ничего не изменит. Я должен увидеть тебя.

– Ты знаешь, где меня найти. Мы договоримся о времени, наиболее удобном для нас обоих.

– Я хочу… – «Тебя, – подумал он. – Все полетело к чертовой матери. Уже во второй раз». – Книга – не единственное, что есть у нас общего. Поменяй билет. – Он торопливо нажимал на клавиши, сохраняя данные и заканчивая работу. – Я выезжаю.

– Я не хочу оставаться здесь, – бесстрастно ответила она. – Улетаю домой. – Туда, где безопасно. Туда, где она сможет дышать. – Если хочешь получить интервью, приезжай на базу. Сегодня это последний рейс. Я улетаю.

– Плевать мне на это проклятое интервью! – крикнул он, но Оливия уже повесила трубку.

Схватив переносной телефон, Ной устремился к письменному столу и лишь на полдороге понял, что готов разбить аппарат о стену.

Эта женщина водила его за нос. То пылала, то остывала, прыгала то вперед, то назад, то в сторону. На кой черт она ему сдалась?

Улетела… Смылась, не дав себя поймать. Выходит, он должен гоняться за ней? Это что, игра такая?

Злой, как сто чертей, он плюхнулся на стул и уставился в потолок. Нет, это не ее стиль. Если продолжать сравнение, то у них с Оливией не игра, а матч. Между двумя этими понятиями огромная разница.

«Нужно уточнить некоторые детали и собрать недостающие данные. А потом посмотрим, чем закончится матч», – подумал он, с треском швырнув телефон на стол.

«Мы еще поквитаемся».

Оливия успокоилась только тогда, когда самолет поднялся в воздух. После этого она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Лос-Анджелес постепенно отдалился, а потом скрылся из виду. Там у нее ничего не осталось. Возвращаться было незачем. Дом, который когда-то был ее замком, стоял за запертыми воротами и принадлежал кому-то другому.

О том, что когда-то там произошло убийство, давно забыли.

Если Ной приедет, она поговорит с ним. В том числе и об убийстве. Докажет себе, что может справиться с воспоминаниями. Это будут всего лишь слова. Слова, которые не смогут причинить ей вреда.

«Чудовище вырвалось на свободу».

В голосе, прошептавшем ей это предупреждение, слышалось ликование.

Это неважно. Совершенно неважно. Даже если его камеру открыли, дали ему одежду и деньги, заработанные за годы пребывания в клетке, это ничего не меняет. Он для нее мертв. Мертв давным-давно.

Оливия надеялась, что она для него тоже мертва. Что он не думает о ней.

А если думает, то каждая мысль о ней причиняет ему боль. Дай-то бог…

Она отвернулась от окна и приказала себе уснуть. Сон был кошмарным. Полным кровавых образов и пугающих звуков. Чудовище вырвалось на свободу. Оно проникло в ее сон, устремилось к ее сердцу и просочилось наружу горючими слезами. Чудовище вырвалось на свободу и знало, что не вернется обратно, пока не убьет еще кого-нибудь.

Глава 23

– Вышел? Что значит «вышел»?

– Вышел на свободу две недели назад. Адвокат подал прошение, и его тут же вышибли коленом под зад. – Фрэнк опустился на стул. Ной воспользовался пасмурным днем, пустынным берегом и работал на галерее.

– Сукин сын! – Ной вскочил и начал расхаживать из угла в угол. – Сукин сын. В прошлый раз он должен был знать это, но ничего мне не сказал. Сегодня днем я наконец связался со Смитом, а его секретарь как воды в рот набрал… И куда он отправился, черт побери?

– Понятия не имею. Вообще-то я думал, что ты знаешь. Мне не пришло в голову, что за Тэннером нужно установить слежку. – Фрэнк вспомнил испуганные глаза Оливии. – Даже ради старой дружбы.

– Он не удосужился сообщить мне свой новый адрес. Теперь книге конец! – Ной посмотрел на горы бумаг, прижатых к полу бутылками и ракушками. Большинство последних было добыто им самостоятельно. – Без него и Лив все остановится. Остальные – персонажи второстепенные… Досрочное освобождение? – Он снова посмотрел на Фрэнка. – В отличие от выхода под честное слово, в этом случае регистрироваться необязательно?

– Он освобожден вчистую. Штат Калифорния считает его исправившимся.

– А ты?

– Кто задает этот вопрос? Мой сын или писатель?

Ной тут же замкнулся.

– Ладно, неважно, – бесстрастно ответил он.

– Ной, я не сказал, что не отвечу. Просто мне интересно.

– Ты – единственный человек на свете, который отделяет меня от моего ремесла. А по-моему, это одно и то же.

– Ты прав. В последнее время я и сам так думаю. – Фрэнк вздохнул и положил руки на колени. – Я думал, ты будешь копом. Долго мечтал об этом. Надеялся, что мы будем служить вместе.

– Я знаю, что разочаровал тебя. Но это не мое призвание. Фрэнк хотел возразить, но вместо этого сделал паузу и сказал правду:

– Я не имел права разочаровываться. И знаю, что это не твое призвание. Но некоторые мечты так не хотят умирать. Когда ты был мальчишкой, то очень интересовался моей работой. И писал собственные рапорты, помнишь? – Он испустил смешок, – Расспрашивал о деле и все записывал. Я не понимал, зачем тебе это. Когда ты стал журналистом, я решил, что это тебе пригодится. Но ты бросил эту работу, и я разочаровался. Это моя вина, а не твоя.

– Па, я хотел не закрывать дела, а изучать их.

– А я не хотел этого понимать. Ной, гордость – это обоюдоострый меч. Когда ты начал писать книги, начал копаться в давно законченных делах, я решил, что ты осуждаешь меня. Хочешь сказать, что недостаточно собрать улики, арестовать человека и отдать его под суд.

– Это не так. И никогда не было так.

– Конечно, но ложная гордость мешала мне понять, что ты делаешь, как делаешь, зачем и что это для тебя значит. Я хочу, чтобы ты понял. Я жалею об этом. А еще больше жалею, что без уважения относился к работе, для которой ты родился и которую делал достойно.

– Ну и ну… – У Ноя словно гора свалилась с плеч. Гора, о существовании которой он и не подозревал. – Поистине сегодня день сюрпризов.

– Ной, я всегда гордился тобой. И как сыном, и как человеком… – Смущенному Фрэнку пришлось сделать паузу.

– Без тебя я не был бы тем, что я есть.

– Ной… – Он с трудом проглотил комок в горле. – Надеюсь, что в один прекрасный день взрослый сын скажет тебе то же самое. Иначе ты не поймешь, что это значит. – Фрэнк откашлялся, а потом произнес фразу, которая окончательно смутила их обоих: – Я хочу доказать, что действительно уважаю то, что ты делаешь. Это справедливо?

– Да. Вполне.

– Тогда слушай. Я дам тебе интервью, или как это у вас называется, когда у тебя будет для этого время.

– Время у меня сейчас есть. Так что начинай.

– Прямо сейчас? – Фрэнк, застигнутый врасплох, поймал себя на том, что ищет предлог для отказа.

– Да. Как только я вставлю в диктофон чистую ленту.

Ной понял, что рыбка на крючке, и действовал быстро. Через несколько секунд он вернулся с кассетой и двумя банками кока-колы.

– Это совсем не так трудно, как тебе кажется, – сказал он, надписав кассету и вставив ее в диктофон. – Ты просто говоришь со мной. Рассказываешь о деле. Именно так, как привык. Тем более что об этом случае ты уже кое-что рассказывал. А я уже тогда обратил внимание на некоторые подробности. Тэннер сам позвонил по телефону «911». Я записал это.

Не полагаясь на память, Ной нашел нужную папку.

– Он позвонил в ноль сорок восемь. «Она мертва. О боже, Джулия. Она мертва. Кровь. Она всюду. Я не могу остановить кровь. Кто-нибудь, помогите мне!» – Ной отложил папку в сторону. – Есть и еще кое-что, но это главное. Оператор службы «911» задавал ему вопросы, но получал тот же ответ, пока наконец не сумел заставить его назвать адрес.

– Копы приехали первыми, – сказал Фрэнк. – Процедура стандартная. В таких случаях Служба спасения тут же связывается с ними. Ворота были открыты; передняя дверь тоже. Они вошли в дом и нашли тело и Тэннера в первой гостиной. Проверили помещение, зарегистрировали убийство и вызвали детективов. Вызов приняли мы с Трейси Хармоном.

Ной представлял себе все так живо, словно той ночью вошел в дом вместе с отцом. Ощущал теплое дуновение ветра, который колыхал листья пальм, посеребренные лунным светом. Дом был белым, как саван; в окнах горел золотистый свет.

У входа стояли патрульные машины; на одной из них еще крутилась красно-синяя мигалка, лучи которой тревожно озаряли мраморные ступени, лица копов и фургон для перевозки арестованных.

Из открытой двери сочился свет.

Молоденького полицейского в форме с иголочки рвало под олеандрами.

Огромная люстра, висевшая в вестибюле, бросала водопады света на девственно-белый мраморный пол, испещренный кровавыми следами.

Они тянулись во всех направлениях, пересекали вестибюль, просторный коридор и уходили вверх по широкой лестнице из полированного дуба.

От следов пахло кровью.

Он привык к смерти, в том числе насильственной. Привык к виду трупов. Но при виде того, что сделали с Джулией Макбрайд, у него сжалось сердце. Он точно запомнил все свои ощущения. В том числе внезапный негромкий щелчок внутри, вызванный жалостью и ужасом. И взрыв непреодолимого гнева в мозгу, происшедший еще до того, как он закрыл дверь, запер ее и взялся за дело.

На первый взгляд казалось, что здесь шла страшная борьба. Битое стекло, перевернутая мебель, огромные участки пола, забрызганные кровью.

Но внутри одних следов были другие. Смерть всегда оставляет их. Ее ногти остались чистыми и целыми; раны на руках были мелкими. Видимо, Джулия пыталась закрыться руками от ударов.

Он подошел к ней сзади. Позже Фрэнк получил подтверждение судебно-медицинского эксперта, но когда он склонился к телу, то проиграл эту сцену в уме.

Первый удар попал ей в спину, ниже лопаток. Возможно, она вскрикнула, зашаталась, попыталась повернуться. Потом должен был настать болевой шок. Видела ли она его лицо? Видела ли то, что было на нем написано?

Он снова бросился на нее. Успела ли она поднять руку, чтобы парировать удар? «Пожалуйста, не надо! О боже, не надо!»

Она пыталась убежать, свалила лампу. Битое стекло резало ей босые ноги так же беспощадно, как резал ее он. Она упала, скорчилась и закричала. А он снова и снова вонзал в нее концы ножниц, колол и полосовал даже тогда, когда она затихла. После того, как она умерла.

Двое полицейских нашли Сэма в соседней комнате. Образ этого человека врезался в память Фрэнка так же прочно, как и мертвая Джулия. Его лицо было абсолютно белым и очень красивым. Он курил короткими рывками, и его рука летала вверх и вниз, когда он подносил сигарету к губам, затягивался, выдыхал и затягивался снова.

У него были широко раскрытые, остекленевшие глаза. От шока и наркотиков.

Он был весь в крови своей жены.

– Кто-то убил ее. Кто-то убил Джулию. – Он повторял это снова и снова.

– Расскажите мне, что случилось, мистер Тэннер.

– Она мертва. Джулия мертва. Я не мог остановить…

– Что не могли остановить?

– Кровь. – Сэм посмотрел на свои руки, а потом начал плакать.

Из этого первого бессвязного рассказа Фрэнк узнал, что в доме есть ребенок. И пошел его искать.

Ной сидел в кабинете, прослушивал запись отцовского рассказа и вводил ее в компьютер. Ему было нужно поскорее воплотить звуки в слова; это помогало работе.

Когда зазвонил телефон, он вздрогнул и понял, что забыл о времени. За окном разгорался закат.

Ной прижал пальцы к воспаленным глазам и снял трубку.

– Это Сэм Тэннер.

Ной инстинктивно схватил карандаш.

– Где вы?

– Слежу за тем, как заходит солнце. Я нахожусь снаружи и любуюсь тем, как солнце садится в воду.

– Сэм, вы не сказали, что вас собираются выпустить досрочно.

– Нет.

– Вы в Сан-Франциско?

– Я пробыл в Сан-Франциско достаточно долго. Там было холодно и сыро. Я хотел вернуться домой.

У Ноя участился пульс.

– Так вы в Лос-Анджелесе?

– Я снял жилье. В районе бульвара Сансет. Дерьмовое жилье, Брэди. Совсем не то, что мне нужно.

– Диктуйте адрес.

– Я сейчас не там. Звоню с дороги. Еду к вам. Слежу за закатом, – мечтательно повторил он. – Сижу под открытым небом. Рядом с местом, где торгуют пивом и где играет карибская музыка, от которой щиплет в глазах.

– Скажите мне, где вы. Я встречу вас.

На Сэме были брюки цвета хаки и рубашка с короткими рукавами, новенькие и еще не успевшие обмяться. Он сидел за маленьким чугунным столиком на веранде мексиканского ресторанчика и смотрел на воду. Хотя место было не слишком бойкое, но за соседними столиками тоже кое-где сидели люди, в основном подростки со свежими личиками. Они потягивали пиво, хотя едва ли имели право его покупать.

Сэм выглядел старым, бледным и куда более наивным.

Ной заказал две порции такое и два пива.

– Ну, как дела?

Сэм с удивлением смотрел на парнишку, проехавшего мимо на роликовой доске.

– Я провел несколько дней в Сан-Франциско, пока получил то, что мне причитается. Потом сел на автобус. Думал, что меня вот-вот остановят, вернут и скажут, что произошла ошибка. И в то же время ждал, что меня узнают, что кто-нибудь скажет: «Смотрите, это же Сэм Тэннер» – и побежит ко мне за автографом. Две моих жизни пересеклись в середине, и мое сознание продолжает прыгать то туда, то сюда.

– Вам хочется, чтобы вас узнавали?

– Я был звездой. Известным артистом. Нам нужно внимание. Не для того, чтобы потешить свое самолюбие, а чтобы почувствовать себя ребенком. Если ты не чувствуешь себя хотя бы иногда ребенком, хороший артист из тебя не получится. В тюрьме мне пришлось об этом забыть. Когда я понял, что обаяние мне не поможет и двери камеры не откроются, пришлось забыть об этом, чтобы выжить. А потом я вышел, и все вернулось. Отчаянно захотелось, чтобы кто-нибудь посмотрел на меня, увидел и вспомнил. И в то же время я до чертиков боялся, что это случится. Страх сцены. – Сэм криво усмехнулся. – Я не испытывал его тысячу лет.

Ной ничего не говорил, пока официантка не поставила на стол их заказ. Как только женщина ушла, он наклонился и тихо спросил:

– Как вы рискнули приехать в Лос-Анджелес? Ведь вас здесь рано или поздно узнают.

– А куда еще мне было податься? Все изменилось. Я дважды заблудился, пока шел пешком. Повсюду новые лица. На улицах, на афишах. Люди разъезжают в огромных джипах. А человеку даже покурить негде.

Растерянность, звучавшая в голосе Тэннера, рассмешила Ноя.

– Думаю, еда здесь немного лучше, чем в Сан-Квентине.

– Я забыл, что есть такие места. Забыл еще до того, как попал за решетку. Меня интересовало только самое лучшее.

Если меня не узнавали, не восхищались, не завидовали, то за чем было и приходить?

Он надкусил блинчик, не обращая внимания на кусочки помидора, латука и капли соуса, падавшие на тарелку. Несколько секунд он угрюмо и сосредоточенно жевал. «Тюремная привычка», – понял Ной.

– Я был задницей. Ной поднял бровь.

– Позволите процитировать?

– Вы не понимаете. У меня было все – успех, власть, богатство. Была самая прекрасная женщина на свете, которая любила меня. Я думал, что заслуживал это, все это, и не ценил того, что имел. Не ценил ничего. Воспринимал это как должное. Вот и потерял. Все, что имел.

Ной не сводил глаз с лица Сэма и потягивал пиво.

– Вы убили свою жену?

Сэм ответил не сразу. Он продолжал следить за тем, как последний красный ломтик солнца тонул в море.

– Да. – Наконец он повернулся и посмотрел Ною в глаза. – А вы думали, что я стану отрицать это? Какой смысл? Я отсидел за сделанное двадцать лет. Некоторые считают, что этого недостаточно. Может быть, они правы.

– Почему вы убили ее?

– Потому что не мог быть таким, каким она хотела меня видеть. А теперь спросите меня, взял ли я в тот вечер ножницы, вонзил ли я их ей в спину, в тело, а потом перерезал горло.

– Ладно. Вы сделали это?

– Не знаю. – Его глаза снова устремились к горизонту и приобрели мечтательное выражение. – Просто не знаю. Я запомнил две картины, и обе абсолютно реальны. Я перестал думать, что это имеет значение. А потом мне сказали, что я умираю. Мне нужно знать, а вам предстоит решить, какая из двух картин более реальна.

– Какую из них вы собираетесь рассказать мне?

– Ни ту, ни другую. Еще рано. Мне нужны деньги. Я открыл счет в этом банке. – Он вынул листок бумаги. – Вот его номер. Они переведут деньги по электронной сети. Это самый лучший способ.

– Идет. – Ной сунул бумажку в карман. – Они будут там завтра.

– Значит, завтра и поговорим.

На следующее утро Ной позвонил Оливии и застал ее в кабинете центра. Он успел пробежаться по берегу, принять душ и выпить кофе. Звук ее голоса – бодрого, делового и слегка хрипловатого – вызвал у него улыбку.

– Привет, мисс Макбрайд. Соскучились по мне?

– Не слишком.

– Не могу в это поверить. Ты слишком быстро узнала мой голос. – Он услышал ее преувеличенно громкий вздох.

– Как я могла тебя не узнать, если ты болтаешь больше, чем трое любых моих знакомых, вместе взятых?

– А ты вообще ничего не говоришь, но твой голос не выходит у меня из головы. Сегодня ночью я видел тебя во сне. Краски были мягкие, акварельные, а движения медленные. Мы занимались любовью на берегу реки. Трава была холодная, влажная, а вокруг полно цветов. Я проснулся, ощущая на губах вкус твоих губ.

Какое-то время стояла тишина, прерывавшаяся лишь звуком дыхания.

– Это очень интересно.

– В твоем кабинете кто-то есть?

– В данный момент да. Спасибо, Кэртис, я позабочусь об этом. – Потом снова настала пауза. – Берег реки – общественное место.

Он засмеялся так, что упал на табуретку.

– Лив, честное слово, я начинаю сходить по тебе с ума. Тебе понравились цветы?

– Они очень красивые, но совершенно лишние.

– Нисколько не лишние. Они заставляют тебя думать обо мне. Лив, я хочу, чтобы мой образ не выходил у тебя из головы. Это облегчит дело, когда я приеду.

– И когда произойдет это эпохальное событие?

– Через неделю-другую. Если сумею, приеду раньше.

– В это время года номера нужно бронировать заранее.

– Учту… Лив, я должен сказать тебе, что видел Тэннера и говорил с ним. Он здесь, в Лос-Анджелесе.

– Понимаю.

– Я думал, тебе станет легче, если ты будешь знать, где он. – Да, наверно. Мне пора идти…

– Лив, я хочу знать, что ты чувствуешь. Книга тут ни при чем. Просто ты мне небезразлична. Ты можешь говорить со мной прямо.

– Я сама не знаю, что чувствую. Знаю только одно. Я не могу позволить, чтобы местопребывание этого человека или его поступки изменили мою жизнь. И не позволю этого никому и ничему.

– Со временем ты поймешь, что некоторые изменения бывают только на пользу. Я сообщу тебе день своего приезда. Продолжай думать обо мне, Оливия.

Она положила трубку и тяжело вздохнула.

– Продолжай мечтать, – пробормотала Оливия и провела пальцем по лепесткам маргаритки.

Она не могла сопротивляться искушению держать эти цветы в своем кабинете. Здесь можно было любоваться ими, когда сидеть за столом становилось невмоготу и тянуло выйти на свежий воздух.

Оливия прекрасно поняла, зачем он это сделал. Способ был не только галантным, но и очень умным. Присланные им цветы были именно тех сортов, которые росли в его палисаднике. В палисаднике, который полностью покорил ее. Ной прекрасно знал, что, увидев эти цветы, она будет думать о нем.

Впрочем, она думала о нем в любом случае.

Оливия лгала, когда говорила, что не соскучилась по нему. Ее удивляло, как сильно она соскучилась, и тревожило собственное желание. Оливия страстно хотела, чтобы они были другими людьми и оказались в другой ситуации. Тогда они могли бы стать любовниками, а то и друзьями, и никакие тени прошлого не омрачали бы их отношения.

Но они никогда не будут друзьями и любовниками одновременно. И даже любовниками вряд ли когда-нибудь станут. Потому что это слово означает отношения более близкие и интимные, чем простой секс.

Оливия, потерла затекшую шею, склонилась над клавиатурой и начала вводить в компьютер очередную порцию своих наработок.

Когда в дверь постучали, она раздосадовано поморщилась.

– Это значит «входи» или «пошел к черту»? – поинтересовался Роб и слегка потряс посылкой, которую держал в руках.

– Для тебя «входи», а для всех остальных «пошел к черту». Я работала над осенней программой. – Она нагнула голову и развернула кресло. – Что в коробке?

– Не знаю. Она пришла на адрес базы из Лос-Анджелеса. Выслана вчера. И адресована тебе.

– Мне?

– Догадываюсь, что это от того же молодого человека, который прислал тебе цветы. – Он положил посылку на стол. – А еще я догадываюсь, что у него хороший вкус.

– И будешь настаивать, что совершенно беспристрастен.

– Конечно. – Роб сел на край стола и потянулся к ее руке. – Как поживает моя девочка?

– Хорошо. – В доказательство она слегка сжала его руку. – Не беспокойся обо мне.

– Мне разрешено беспокоиться. Это предусмотрено моей должностной инструкцией. – Господи, какой напряженной, какой бледной она была, когда вернулась из Лос-Анджелеса… – Ливи, то, что он вышел на свободу, не имеет значения. Я смирился с этим. Надеюсь, что смиришься и ты.

– Я стараюсь. – Она встала и начала поправлять папки, которые этого вовсе не требовали. – Только что позвонил Ной. Хотел предупредить, что видел его и разговаривал с ним.

– Лучше знать.

– Да, верно. Я благодарна Ною за то, что он понимает мои чувства и относится к ним с уважением. Он не обращается со мной так, словно я хрупкая и могу сломаться, и не считает, что меня нужно защищать от… – Она осеклась и вдруг густо покраснела. – Я не хотела сказать, что…

– Все в порядке. Ливи, я не уверен, что мы поступили правильно, когда привезли тебя сюда и оградили от всего. Мы считали, что так лучше.

– Привезя меня сюда, вы поступили правильно. – Она уронила папки, переступила через них и крепко обняла деда. – Никто не смог бы дать мне столько любви и обеспечить лучшие условия, чем вы с бабушкой. Мы не позволим мыслям о нем пробраться сюда и испортить нам жизнь. Не позволим! – Когда Оливия подняла голову, в ее глазах бушевало пламя.

– Я по-прежнему хочу тебе добра. Просто теперь я не так уверен, что знаю, в чем оно заключается. Этот молодой чело век… – Он кивком указал на цветы. – Он взваливает на тебя очень большую ношу. Но взгляд у него прямой, и мне хотелось бы доверить ему тебя.

– Дед… – Она наклонилась и поцеловала его в щеку. – Я достаточно взрослая и достаточно умная, чтобы решить это самостоятельно.

– Для меня ты все еще малышка. Не хочешь посмотреть, что в посылке?

– Нет. Это только поощрит его. – Оливия улыбнулась – Он пытается очаровать меня.

– И как, успешно?

– Более или менее. Он собирается скоро приехать. Когда мы увидимся, я решу, очарована или нет. А сейчас иди работать и не мешай мне делать то же самое.

– Когда он приедет, я присмотрю за ним. – Роб подмигнул, поднялся и пошел к двери. Взявшись за ручку, он обернулся. – Ливи, а вдруг мы слишком пристально присматривали за тобой? И держали тебя на слишком коротком поводке? – Он покачал головой, не дав ей ответить. – Как бы там ни было, ты уже выросла. Мать гордилась бы тобой.

Когда дверь закрылась, Оливия села и начала бороться со слезами горя и радости. Хотелось надеяться, что он прав, что мать действительно гордилась бы ею, а не видела бы в ней высокомерную, упрямую девчонку, боящуюся открыть свою душу кому-то, кроме родных, любить которых так просто и естественно.

А вдруг красавица и умница Джулия спросила бы свою дочь: «Где твои друзья? Где мальчики, по которым ты вздыхала?

Мужчины, которых ты любила? Скольких людей ты сумела приручить или сделать частью своей жизни?»

«Что бы я ей ответила? – подумала Оливия. – Ни одного. Ни одного».

Внезапно ей стало так грустно, что на глаза навернулись слезы. Она смахнула их и уставилась на посылку.

«Ной, – подумала она. – Он пытается достучаться до меня. Разве не настало время его впустить?»

Оливия вынула из кармана перочинный нож и разрезала узкую ленточку. Потом сделала паузу, растягивая удовольствие. Еще раз подумала о Ное и подняла крышку.

Затем быстро вытащила полистироловые прокладки, бросила их на стол и достала какую-то коробочку. Стекло или фарфор, подумала она. Статуэтка. Ей пришло в голову, что это фигурка сурка. Заранее смеясь, она открыла коробочку.

Смех замер на ее губах, грудь придавило ледяной лавиной паники. Собственное судорожное дыхание отдавалось в мозгу, звенело в ушах. Оливия отбросила фигурку так, словно та была ядовитой змеей, готовой нанести смертельный укус.

И, трепеща всем телом, уставилась на доброе и прекрасное лицо Голубой феи, стоявшей на крышке музыкальной шкатулки.

Глава 24

– Я никогда не хотел быть один. – Сэм взял протянутую Ноем чашку кофе и прищурился на солнце. – Одиночество было для меня наказанием. Неудачей. А вот Джулии оно нравилось. Она часто выбирала уединение. Ей не так хотелось быть на виду, как хотелось мне.

– Хотелось или хочется? – спросил Ной, заставив Сэма улыбнуться.

– Я теперь научился понимать, что в одиночестве есть свои преимущества. Джулия знала это всегда. Когда мы разъехались и я купил дом в Малибу, необходимость жить там одному была так же ужасна, как жизнь без нее. Я мало что помню про этот дом. Думаю, он был похож на этот.

Он обвел взглядом светлое деревянное бунгало с прозрачными полосами стекла и цветами в каменных вазонах.

– Вид отсюда почти такой же. А вам нравится одиночество?

– Этого требует моя работа.

Сэм только кивнул в ответ.

Ной сомневался в том, что поступил правильно, решив провести интервью у себя дома. Конечно, в этом были свои преимущества. Им никто не помешал бы. Кроме того, можно было посидеть на галерее. Сэм предпочитал находиться на воздухе. Ной не стал спорить. Тем более что Тэннер уже знал его адрес.

Он ждал, пока Сэм раскурит новую сигарету.

– Расскажите мне о вечере двадцать восьмого августа.

– Я не хотел быть один, – снова сказал Сэм. – Я был без работы и только что уволил своего агента. Я злился на Джулию. Какого черта она выставила меня из дома, если сама была во всем виновата? Я позвонил Лидии. Мне хотелось компании, хотелось сочувствия. Она ненавидела Джулию, поэтому я знал, что она будет говорить то, что мне хотелось слышать. Думал, что мы найдем с ней общий язык и переспим, как в старые добрые времена. Это будет Джулии уроком.

Рука Сэма, лежавшая на колене, сжалась в кулак, и он стал ритмично постукивать по бедру.

– Ее не было дома. Горничная сказала, что она у кого-то на вечеринке. Это разозлило меня еще больше. Ни на кого нельзя положиться. Когда они нужны, их где-то носит. Я дошел до белого каления. Можно было позвонить кому-нибудь другому, но я плюнул на все. Принял дозу, чтобы взбодриться, сел в машину и поехал в Лос-Анджелес.

Тэннер сделал паузу, слегка потер висок, словно почувствовал головную боль, а потом снова начал постукивать кулаком по бедру.

– Не знаю, сколько клубов я объехал. На суде многие говорили, что видели меня в разных концах города. Говорили, что я был настроен воинственно и искал приключений. Откуда они знали, чего я ищу, если я сам не знал этого?

– Свидетели показывали, что вы искали Лукаса Мэннинга, подрались с охранником в одном из клубов и перевернули поднос с напитками в другом.

– Должно быть. – Сэм беспечно пожал плечом, но его кулак продолжал методично стучать по бедру. – Все это слилось у меня в одно сплошное пятно. Яркие огни, яркие цвета, лица, фигуры… В машине я принял еще одну дозу. Кажется, по дороге к нашему дому принял третью. Кроме того, я был пьян. Во мне проснулись энергия, гнев, и думал я только о Джулии. Черт побери, нам нужно было помириться. Раз и навсегда. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

– Я помню, как на фоне неба вырисовывались деревья. Это было похоже на живопись. А фары встречных машин напоминали маленькие солнца и слепили глаза. Я слышал биение собственного сердца… А потом, потом начинаются варианты.

Он открыл яркие голубые глаза и посмотрел на Ноя.

– Ворота заперты. Я знаю, что он там. С ней. Этот сукин сын. Когда она отвечает мне по интеркому, я говорю, чтобы она открыла ворота, потому что мне нужно потолковать с ней. Стараюсь изо всех сил, чтобы мой голос звучал спокойно. Понимаю, что она не откроет мне, если поймет, что я под градусом. Не впустит, если почувствует, что я принял. Она говорит, что уже поздно, но я настаиваю, убеждаю. Она открывает. Я подъезжаю к дому. Луна светит так ярко, что у меня болят глаза. Она стоит в дверях, свет падает на нее сзади. На ней белая шелковая ночная рубашка, которую я подарил ей на прошлую годовщину. Волосы распущены по плечам, ноги босые. Она так красива и так холодна… Лицо у нее холодное, как будто высечено из мрамора. Говорит, чтобы я поторопился, потому что она устала, и идет в гостиную.

На столике стоит бокал вина и лежат журналы. Ножницы. Серебряные, с длинными концами. Лежат на стеклянной крышке. Она берет бокал. Уже видит, что я под кайфом, и сердится. Спрашивает: «Зачем ты это делаешь? Зачем мучаешь себя, меня и Ливи?»

Сэм поднес руку к губам и с силой потер их.

– Я говорю ей, что в этом виновата она. Она, потому что позволяет Мэннингу лапать себя и потому что работа для нее важнее семьи. Это старый спор, старый довод, но теперь все оборачивается по-иному. Она говорит, что устала от меня, что у нас больше нет ничего общего, что она меня терпеть не может, что ее от меня тошнит и я ей отвратителен.

Актер всегда останется актером. Сэм чеканил слова, соблюдал паузы и делал логические ударения.

– Она не повышает голоса, но я будто вижу, как слова слетают с ее губ. Они похожи на темно-красный дым и причиняют мне боль. Она говорит, что была безумно счастлива, когда выставила меня и наконец избавилась от головной боли из-за моих наркотиков. Мэннинг – паршивый артист, но зато хороший любовник. Я был во всем прав, и ей надоело отпираться. Он дает ей все то, чего не могу я.

Ной заметил, что глаза Сэма стали безжизненно-стеклянными, и прищурился.

– Она отвернулась от меня с таким видом, словно я ничтожество, – пробормотал Сэм, а потом едва не закричал. – Словно все, что было между нами, ничего не стоит! Красный дым ее слов окутывает мне лицо, обжигает горло. В моей руке оказываются серебряные ножницы с длинными концами. Я хочу всадить в нее, всадить как можно глубже. Она кричит, роняет бокал, тот разбивается. Кровь хлещет из ее спины. Как будто я вытащил пробку из бутылки хорошего красного вина. Она спотыкается и падает на пол. Я ничего не вижу из-за дыма и продолжаю всаживать в нее ножницы. Горячая кровь заливает мне руки и лицо. Мы лежим на полу, она ползет, а ножницы прирастают к моей руке. Я не могу остановить их. Не могу остановиться.

Его веки снова опустились, а руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Я вижу стоящую на пороге Ливи, которая смотрит на меня глазами матери.

Когда Сэм поднес к губам чашку, его рука дрожала. Он сделал глоток, жадный и долгий глоток человека, который долго бродил по пустыне и умирает от жажды.

– Это один вариант того, что я помню… А холодного ничего нет? Воды?

– Сейчас. – Ной выключил диктофон, встал, пошел на кухню и уперся ладонями в стол. По спине тек холодный пот. Картина убийства была страшной. Он читал сообщения, изучал отчеты. Знал, чего ждать. Но от художественного описания Сэма сводило внутренности. И от мысли об Оливии, выбирающейся из кровати и становящейся участницей ночного кошмара.

Сколько раз она переживала это?

Он налил два стакана минеральной, добавил льда, собрался с силами и вернулся.

– Вы сомневаетесь, что можете оставаться объективным, – увидев его, сказал Сэм. – Сомневаетесь, что сможете сидеть со мной и дышать одним воздухом.

– Нет. – Ной протянул ему воду и сел. – Это часть моей работы. Я ломаю себе голову над тем, как вам удается выжить. Что вы видите, когда каждое утро смотрите в зеркало.

– Они два года следили за мной, боясь самоубийства. И были правы. Но когда проходит время, ты овладеваешь искусством доживать до следующего дня. Я любил Джулию, и ничего лучшего у меня не было. Но этого оказалось недостаточно, чтобы сделать меня человеком.

– А двадцать лет тюрьмы вас изменили?

– Двадцать лет тюрьмы заставили меня жалеть, что я уничтожил все, что было мне дано. А рак заставил воспользоваться тем, что мне еще осталось.

– И что же осталось?

– Правда. И возможность посмотреть ей в лицо. – Он сделал глоток воды. – Но я запомнил тот вечер и по-другому. Второй вариант начинается так же. Та же марихуана, та же гонка по городу, те же наркотики, распаляющие гнев. Но на этот раз, когда я подъезжаю к дому, ворота открыты. Я выхожу из себя. О чем она думает, черт побери? Сейчас я скажу ей все, что думаю об этом. Если Мэннинг в доме… Я прекрасно знаю, что он там. Вижу, как он накачивает мою жену. Думаю о том, что задушу его голыми руками на глазах у Джулии. Входная дверь открыта нараспашку. Оттуда вырывается свет. Это злит меня еще больше. Я вхожу, готовый рвать и метать. Иду к лестнице, уверенный, что застану их в постели, но слышу музыку, доносящуюся из гостиной. Должно быть, они трахаются там под музыку, с открытой дверью, хотя наверху спит моя дочь. И тут я…

Он сделал паузу, допил воду и отставил стакан.

– Всюду кровь. Сначала я этого не понял. Ее слишком много. Так в жизни не бывает. Повсюду битое стекло. Лампа, которую мы купили во время медового месяца, валяется на полу. У меня все путается в голове от коки и водки, но я думаю: боже, боже, это взлом. И вижу ее. О господи, вижу ее на полу.

Его голос дрожал, срывался, пропадал и передавал страх и отчаяние так же виртуозно, как в первом варианте передавал агрессию и ярость.

– Я опускаюсь рядом с ней на колени, окликаю ее, пытаюсь поднять. Кровь, она вся в крови. Я знаю, что она мертва, но все равно пытаюсь докричаться до нее, хочу, чтобы она очнулась. Я вытащил ножницы у нее из спины. Вынул, чтобы ей было не так больно. А потом появилась Ливи, смотревшая на меня во все глаза…

Он вынул сигарету из лежавшей на столе пачки, зажег спичку, и огонек закачался, словно подхваченный ветром.

– Полиция на это не купилась. – Он выдохнул струю дыма. – И присяжные тоже. Спустя какое-то время я и сам перестал на это покупаться.

– Сэм, я не собираюсь ни на что покупаться.

– Нет. – Он кивнул и бросил на него лукавый взгляд заговорщика. – И все же вам предстоит изрядно поломать голову, верно?

– Если верить Мэннингу, они с Джулией никогда не состояли в связи. И не из-за того, что он не предпринимал таких попыток. Он сказал об этом достаточно недвусмысленно. – Ной и Фрэнк стояли у заново заасфальтированной баскетбольной площадки, на которой азартно сражались две команды мальчишек. – Он любил ее без памяти, проводил с ней много времени, но она считала его всего лишь другом.

– Именно так он говорил во время расследования.

– Ты ему верил?

Фрэнк вздохнул и покачал головой, не сводя глаз с паренька, владевшего мячом.

– Он был убедителен. Экономка говорила то же самое. Клялась, что ни один мужчина не ночевал в доме, кроме мужа ее хозяйки. Она была беззаветно предана Джулии и могла прикрывать ее. Но мы так и не смогли сбить ее. Против этого говорили только убежденность Сэма Тэннера и обычные сплетни. Впрочем, в данном случае это значения не имело. Тэннер верил в их связь, что стало одним из мотивов преступления.

– Тебе не кажется странным, что всего через несколько месяцев Мэннинг и Лидия Лоринг стали любовниками?

– Малыш, именно поэтому Голливуд называют Голливирдом[9].

– Чисто гипотетически… Если бы Тэннера не застали на месте преступления, где бы ты стал искать?

– Мы застали его на месте преступления, но продолжали искать. Допросили Мэннинга, Лидию, экономку, агента, родных. Особенно Мелбернов, потому что они оба работали на Джулию. Мы долго приглядывались к Джейми Мелберн. После смерти сестры она унаследовала довольно крупную сумму. Изучили письма поклонников Джулии, отобрали чокнутых и проверили их на тот случай, если какой-нибудь псих сумел отключить систему сигнализации. Но Тэннер был там. На орудии убийства было полно его отпечатков. У него был мотив, средство и возможность. Кроме того, его видела собственная дочь.

Фрэнк переступил с ноги на ногу.

– Впервые несколько дней у меня были сложности с этим делом. Оно не было таким простым, как мне хотелось.

– Что ты имеешь в виду?

– То, как вел себя Тоннер. То, как он путал два разных вечера и две разные ссоры с Джулией… или делал вид, что путает. Сначала куски не складывались. А потом он вызвал адвоката и начал отчаянно отпираться. И тогда я понял, что он действительно притворяется. Ной, не позволяй ему заморочить тебе голову.

– Не позволю. – Однако Ной сунул руки в карманы и начал расхаживать взад и вперед. – Послушай меня. Несколько дней назад он изложил мне две версии событий того вечера. Первая почти полностью совпадает с результатами твоего расследования. Вплоть до подробностей. Он бы мог отлично сыграть сцену убийства в каком-нибудь кровавом триллере. А потом рассказал вторую версию. Что приехал туда и нашел ее. Был белый как мел, и у него тряслись руки. То кричал, то говорил еле слышно. Как на «американских горках».

– И какой версии ты поверил?

– Обеим. Фрэнк кивнул.

– И последней изложил ту, согласно которой он невиновен. Чтобы впечатление было сильнее. Ной со свистом выдохнул

– Да. Я тоже подумал об этом.

– Может быть, он все еще хочет, чтобы реальной оказалась вторая версия. Ной, я верю в одно: он хотел бы, чтобы в тот вечер Джулия не открыла ему… Не забывай один принципиально важный момент, – добавил Фрэнк. – Он неплохой актер и умеет подать себя.

– Я и не забываю, – задумчиво пробормотал Ной.

Ной решил заглянуть к матери. На следующий день ему предстояло отправиться в Вашингтон. На этот раз он полетит, а там возьмет напрокат машину. Время дорого.

Селия сидела на задней галерее и разбирала почту, время от времени прихлебывая травяной чай из высокого стакана. Она подставила Ною щеку, а потом положила перед ним конверт с грифом.

– Ты видел? Они хотят прекратить финансирование программы по сохранению северного слонового тюленя!

– Нам будет его очень не хватать.

– Это просто подлость! Конгрессмены прибавляют себе жалованье, тратят миллионы долларов налогоплательщиков на изучение изучения изучения, но отказываются давать деньги на то, чтобы спасти от исчезновения еще один вид живых существ!

– Ну и бог с ними, ма.

Она фыркнула, отложила письмо в сторону и взяла следующее.

– Отец в молодежном центре.

– Знаю. Я видел его там. Решил по дороге заскочить и повидать тебя. Завтра улетаю в Вашингтон.

– Рада за тебя. Может, останешься пообедать? Мне дали новый рецепт приготовления артишоков. Хочу попробовать.

– Гм-м… Звучит заманчиво, но мне надо собраться.

– Врунишка, – рассмеялась она. – Ты надолго?

– Смотря по обстановке.

– Как двигается книга? Есть трудности?

– Есть, но их не так много.

– Тогда в чем дело?

– Я защитился. – Он взял стакан с чаем, сделал глоток и поморщился. Там не было ни капли сахара. – В личном плане. Зациклился на Оливии Макбрайд.

– В самом деле? – по слогам протянула Селия и улыбнулась, как довольная кошка. – Разве это не чудесно?

– Не знаю, насколько это чудесно и чему ты так радуешься. В последний раз ты видела ее подростком.

– Я читала письма, которые она писала твоему отцу. По-моему, она умная и рассудительная молодая женщина. Не чета твоим вертихвосткам. Особенно этой твари Карин. Кстати, ее все еще не нашли.

– Вот и прекрасно. Пусть сидит в своей дыре как можно дольше.

– Пожалуй, ты прав. Но вернемся к нашим баранам. Мне нравится, что ты наконец кем-то увлекся. Ты никогда не говорил, что увлечен женщиной. Только то, что с кем-то встречаешься.

– Я интересуюсь Лив много лет.

– Серьезно? Да ты что? Когда вы виделись в последний раз, ей было двенадцать!

– Восемнадцать. Я ездил к ней шесть лет назад, когда она училась в колледже.

Удивленная, Селия отложила очередной конверт.

– Ездил к ней? Ты никогда не говорил об этом.

– Потому что тогда не слишком преуспел. – Он шумно выдохнул. – О'кей, излагаю сокращенный вариант. Я хотел написать книгу. Еще тогда. Поехал к Оливии, чтобы заручиться ее помощью. А когда увидел… Черт, меня как обухом по башке шарахнуло. Только посмотрел на нее, и все…

– Ной… – Селия положила ладонь на его руку. – Я и представления не имела, что ты способен на такие чувства.

– Был способен, но все испортил. Когда Лив обнаружила, зачем я приехал, это причинило ей боль. Она не стала слушать ни оправданий, ни объяснений. Просто захлопнула дверь.

– А теперь открыла снова?

– Думаю, для этого ей пришлось снять пару замков.

– Раньше ты не был честен с ней, и это плохо кончилось. Ты должен был кое-чему научиться.

– Научился. Но сначала мне придется уломать ее. – Поделившись с матерью, Ной почувствовал облегчение и широко улыбнулся. – Она стала куда упрямее, чем была в восемнадцать лет.

– Что ж, тем дороже будет победа. – Она похлопала его по руке и вернулась к почте. – Ной, я тебя знаю. Если ты чего-то хочешь, то не отступишься. Непременно добьешься своего. Хотя, может, и не сразу.

– Со стороны все выглядит так, словно я был влюблен в Оливию Макбрайд чуть ли не с рождения… Мама! Что с тобой? – Селия смертельно побледнела, и Ной вскочил с места, решив, что у нее сердечный приступ.

– Ной… О господи! – Ной прикоснулся к лицу Селии, и она схватила его за руку. – Посмотри. Посмотри…

Он машинально взял протянутое матерью письмо и попытался успокоить Селию.

– Не бери в голову. Посиди спокойно. Дыши глубже. Сейчас я вызову врача.

– Нет. Ради бога, посмотри сам! – Она показала на листок бумаги, который Ной положил на стол.

Ной взял листок в руки. Копия была плохая, смазанная, но он узнал работу полицейского фотографа, заснявшего труп Джулии Макбрайд на месте преступления.

Копия этой фотографии имелась в его досье. Ной видел ее тысячи раз, но в контрастных черно-белых тонах она выглядела еще более пугающей.

Нет, не фотокопия, понял он. Компьютерный сканер. Как и сделанная под ней подпись печатными буквами:

«ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ СНОВА. ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С ТОБОЙ».

Когда Ной посмотрел в испуганные и ошеломленные глаза Селии, им овладел холодный гнев.

– На этот раз он нажал не на ту кнопку, – пробормотал Ной.

Ной дождался возвращения отца. Но ни мольбы, ни уговоры не заставили его дождаться прибытия полиции.

Этот сукин сын играл с ним как кошка с мышкой и чуть не преуспел. Теперь он угрожал его родителям. «Месть», – решил Ной. Он вышел из машины, хлопнул дверью и размашисто зашагал по бульвару Сансет. Месть копу, который помог засадить его. Через членов его семьи. Заманить сына, посулив рассказать правду, взять деньги, а потом напугать жену.

Ной вошел в парадное многоквартирного жилого дома, бросил взгляд на лифт и предпочел подняться по лестнице. Убожество, подумал он. Краска облупилась, ступеньки выщерблены, в воздухе витает запах кухни…

Но он еще не впал в убожество.

Любимыми жертвами этого ублюдка были женщины. Ной постучал кулаком в дверь квартиры на втором этаже. Женщины и маленькие девочки. Молодец против овец…

Он постучал еще раз, подумывая, не садануть ли в дверь ногой. Гнев вспыхнул в нем с новой силой.

– Если вы ищете старика, то он слинял.

Ной оглянулся и увидел женщину… нет, проститутку, поправился он.

– Куда слинял?

– Золотко, я не слежу за своими соседями. Вы коп?

– Нет. У меня к нему дело, вот и все.

– Здорово смахиваете на копа, – сделала вывод она, осмотрев его сверху донизу. – Из инспекции по надзору?

– С чего вы взяли, что он под надзором?

– Дерьмо. Вы что думаете, я не могу отличить человека, только что вышедшего из тюрьмы? Да еще просидевшего изрядный срок. Он что, убил кого-нибудь?

– Я просто хочу поговорить с ним.

– Ну, его нет. – Женщина подошла ближе. От нее неприятно пахло дешевыми духами и немытым телом. – Собрал вещички и слинял. Еще вчера.

Центр давно закрылся, а Оливия продолжала сидеть в своем кабинете. Весной и летом на нее всегда сваливалась гора ненавистной бумажной работы.

Она поняла, что снова смотрит на телефон, и чертыхнулась себе под нос. Было унизительно думать, что одной из причин, заставлявших ее сидеть в кабинете, является надежда на звонок Ноя.

Чего он не делал уже два дня, напомнила себе Оливия. Конечно, он ничего ей не обещал. При желании она могла бы и сама позвонить ему. Но ни за что не станет этого делать. Это будет выглядеть так, словно она ждет не дождется его звонка.

Она вела себя как влюбленная старшеклассница. Во всяком случае, ей так казалось. Сама Оливия никогда не была влюбленной старшеклассницей. Видимо, в шестнадцать лет она была умнее, чем сейчас.

А теперь она смотрела на его цветы и грезила. Вспоминала его голос, который произносил ее имя. То, как он целовал ее. Прикосновение его рук к лицу. То, как он болтал, подшучивал и подтрунивал, пока она не сдавалась и не начинала смеяться. Из всех мужчин, к которым ее влекло, Ной был единственным, кто мог ее рассмешить.

И единственным, о ком она могла думать часами.

Точнее, вторым. Первым был тот же Ной, только более молодой. Тот Ной, который привлек ее, очаровал и смутил ее покой. Но сейчас оба они достаточно изменились для того, чтобы… Для того, что должно было произойти между ними. Произойти неминуемо.

И вовсе не над чем тут ломать голову.

Она не хочет серьезных отношений. И серьезных чувств.

Тогда какого черта она сидит тут и копается в себе? У нее достаточно забот и без Ноя Брэди.

Она посмотрела на маленький встроенный шкаф, где под кучей бумаг лежала музыкальная шкатулка. Зачем он прислал ее? Что это, предложение мира или угроза? Она не хотела первого и не собиралась бояться второго.

Но не могла не думать об этом.

Когда зазвонил телефон, она вздрогнула, как последняя дура, и с досадой возвела глаза к потолку. Должно быть, это Ной. Кто еще стал бы звонить так поздно? Она протянула руку к аппарату, но сняла трубку только после третьего звонка, когда сумела справиться с дыханием.

Ее тон был бодрым и деловитым:

– Натуралистический центр «Риверс-Энд».

Она услышала тихую музыку и решила, что Ной готовит почву для очередного шуточного объяснения в любви. Готовая рассмеяться, Оливия открыла рог, чтобы сказать «не дурачься», но тут же потеряла дар речи.

Она узнала эту музыку. Чайковский, «Спящая красавица».

Протяжные, рыдающие, рвущие душу ноты заставили ее вспомнить теплую летнюю ночь и металлический запах крови.

Оливия стиснула трубку, пытаясь справиться с приближавшимся приступом паники.

– Чего ты хочешь? – Ее свободная рука массировала грудь, на которую навалилась страшная тяжесть. – Я знаю, кто ты. «Чудовище вырвалось на свободу».

– Я не боюсь тебя.

Это была ложь. Жаркий, липкий ужас заполнял всю ее и прорывался наружу колючими мурашками. Ей хотелось заползти под стол, сжаться в шарик и спрятаться. Скорее спрятаться!

– Отстань от меня. – Страх вырвался наружу. – Отстань! – В крике она сорвала голос.

Она швырнула трубку на рычаг и побежала к двери.

Потная ладонь только скользнула по ручке. Оливия всхлипнула и крепче ухватилась за нее. Телефон зазвонил снова. Рыдания душили ее, в отчаянии она слепо тыкалась во все стороны. Нужно было выйти отсюда. Бежать. Спасаться.

Глаза застлала серая дымка. Оливия с трудом расслышала окликнувший ее голос. Затем на ее предплечья легли чьи-то ладони. Она вырвалась и рухнула в темноту…

– Эй, эй… Успокойся. Приди в себя.

У нее кружилась голова. Кто-то слегка похлопывал ее по щеке. Потом она ощутила прикосновение знакомых губ. Лишь спустя мгновение Оливия поняла, что лежит на коленях у Ноя, а тот баюкает ее, как маленькую.

– Перестань шлепать меня… – Она лежала неподвижно, ослабевшая от смущения и пережитого ужаса.

– Ну вот, так-то лучше. – Ной, испытавший неимоверное облегчение, снова прильнул к ее губам. – Наконец-то при виде меня женщина упала в обморок. Черт побери, не могу сказать, что мне это понравилось.

– Никакого обморока у меня не было.

– Да? Значит, ты очень ловко притворилась. – Ной понял, что обморок Оливии продолжался всего лишь несколько секунд. А ему показалось, что она лежала в его объятиях целую вечность. – Извини, что напугал тебя. Я видел, что в кабинете горит свет.

– Отпусти меня.

– Пожалуйста, посиди так еще минутку. Боюсь, ноги не выдержат. – Он прижался щекой к ее щеке. – А твои выдержат?

Ей хотелось смеяться и плакать одновременно.

– Да уж как-нибудь.

Ной слегка отодвинул ее и с улыбкой заглянул в лицо. При виде бледной кожи и прозрачных янтарных глаз Оливии у него сжалось сердце.

– Я действительно соскучился по тебе. – Его рука жадно гладила ее волосы. – Слушай, это судьба. Ты знаешь, сколько времени мы так просидели?

– Нет.

– Очень мало, – пробормотал он и снова потянулся к ее губам. Теперь они были нежными и податливыми. Руки Оливии поднялись и обвили его шею. Сначала Ной удивился, но потом пришел к выводу, что это совершенно естественно.

У нее больше не было сил сопротивляться. Ной прижимал ее к себе все крепче и увереннее, пока Оливия не перестала ощущать что-либо, кроме прикосновения горячих губ.

– Лив… – Цепь поцелуев приближалась к виску. – Позволь мне закрыть дверь.

– Гм-м?

От ее сонного ответа в мозгу Ноя что-то вспыхнуло.

– Дверь. – Рука Ноя гладила ее грудь, заставляя Оливию выгибаться всем телом. – Я не хочу заниматься с тобой любовью при открытой двери.

Издав еще один протяжный стон, она провела зубами по его нижней губе и толкнула дверь, попытавшись закрыть ее самостоятельно.

А затем зазвонил телефон, и она стала царапаться, вырываясь на свободу.

– О господи, это всего лишь телефон. – Ради собственной безопасности Ною пришлось обнять ее изо всех сил.

– Это он. Отпусти меня! Это он.

Спрашивать, кто это «он», не потребовалось. Таким тоном Оливия говорила только об отце.

– Откуда ты знаешь?

Ее глаза побелели от страха.

– Он уже звонил. Только что.

– Что он тебе сказал?

– Ничего. – Измученная, Оливия скорчилась и зажала руками уши. – Ничего, ничего!

– О'кей, ладно. Посиди здесь. – Ной посадил Оливию на пол и с налитыми кровью глазами шагнул в кабинет. Но когда он взялся за трубку, звонки прекратились.

– Это был он. – Оливия сумела подняться и дойти до двери. Но ее трясло. – Он ничего не сказал. Просто включил музыку. Музыку, которую слушала моя мать в тот вечер, когда ее убили. Он хочет сказать мне, что ничего не забыл.

Глава 25

Он сумел получить комнату, но его предупредили, что это только на одну ночь. До конца месяца все номера на базе были забронированы. Оставались два палаточных лагеря, но эта мысль не вызывала у него энтузиазма.

Впрочем, выбора не было. Если он собирался остаться, то нужно было купить кое-какое туристское снаряжение.

А остаться он собирался.

Сначала он хотел снять шикарный люкс в гостинице, куда можно было бы достаточно быстро добраться на машине. Там можно было бы спокойно работать и соблазнять Оливию. Но после случившегося вчера вечером он не мог позволить себе жить далеко отсюда.

Он решил не спускать с нее глаз. Единственный способ закончить дело – держаться своего и переупрямить ее.

Лишним доказательством этого стал вчерашний вечер. Она рассказала ему о телефонном звонке, о музыкальной шкатулке. Ее страх был неподдельным; казалось, что их в комнате трое. Но как только Оливия пришла в себя, она снова заупрямилась и шарахнулась от него.

Он думал, что это частично объясняется ложным стыдом и боязнью показать свою слабость. С другой стороны, таким способом она годами латала бреши в своей обороне. Прятала свои страхи в сундук, запирала и отказывалась говорить о них.

Оливия вспылила, когда он предложил проводить ее. Она прекрасно знает дорогу, он заблудится на обратном пути, никакой телохранитель ей не нужен. И не надо ее никуда провожать.

Ной вышел во внутренний дворик и обвел взглядом темно-зеленый летний лес.

До сих пор ему не доводилось тащить женщину в машину. Никогда не доводилось преодолевать такое сопротивление. Тем более что у обоих не было и мысли о сексе. И он никогда не был так близок к поражению.

Ной рассеянно потер покрытые синяками ребра.

Чему он радуется? На его месте другой бы стыдился. И все же он чувствовал, что поступил правильно. Во-первых, благополучно довез ее до дома. Во-вторых, сумел продержать достаточно долго, чтобы отпраздновать свою победу страстным поцелуем.

Который длился до тех пор, пока она не укусила его.

О боже, он сходил по ней с ума.

Одного стремления защитить и успокоить Оливию было достаточно, чтобы начать поиски Сэма Тэннера.

Он вернулся в номер и позвонил отцу.

– Как мама?

– Нормально. Сегодня я отвез ее на работу и заставил дать обещание, что она никуда не пойдет одна. Я буду возить ее на работу и с работы, пока… в общем, пока.

– Есть какие-нибудь новости о Тэннере?

– Нет. Он снял со своего банковского счета две тысячи наличными. Снял жилье на неделю и оплатил его. Мы… то есть полиция опросила кое-кого, показывая его фотографию, но ничего не добилась. Я попросил пару приятелей проверить аэропорты и вокзалы, не заказал ли он билет на свое имя. Ничего. Его необходимо найти. Нанять частного сыщика. Самого лучшего из всех, кого ты знаешь. Я могу себе это позволить.

– Это мое дело. Мне и платить по счету. Я договорился, что ты будешь звонить на базу и оставлять для меня сообщения. Скорее всего, какое-то время я буду жить в палатке, и сотовый телефон не всегда будет при мне. Но на базу буду заходить часто, как смогу.

– Ной, если он решил отыграться, то его первой мишенью станешь ты. Он умирает, и терять ему нечего.

– Я вырос в семье копа. И смогу защитить себя. Позаботься о маме.

Фрэнк сделал паузу.

– Я умею позаботиться о том, что принадлежит мне. Будь осторожен, Ной.

– Ты тоже. – Он дал отбой, а затем начал расхаживать по комнате, пытаясь сформулировать вертевшуюся в голове мысль. Когда это удалось, Ной улыбнулся. Мысль была простая и гениальная. – Я тоже умею заботиться о том, что принадлежит мне, – пробормотал он и пошел искать Оливию, от души надеясь, что та остыла.

Она не остыла. Наоборот, лелеяла свой гнев, как преданная мать лелеет капризного ребенка. И пользовалась этим гневом, чтобы победить удушливый страх, охватывавший ее каждый раз, когда звонил телефон.

Когда Ной вошел в ее кабинет, она медленно поднялась и прищурилась. И начала стрелять, как снайпер – быстро и с бедра.

– Живо убирайся из моего кабинета! И с базы тоже! Если ты не послушаешься и через десять минут еще будешь здесь, я вызову копов и обвиню тебя в оскорблении действием!

– Ты ни за что этого не докажешь, – сказал Ной с беспечностью, которая, как он знал, доводила Оливию до белого каления. – Синяки остались только у меня. Не ругайся, – быстро добавил он и закрыл дверь. – Вокруг юные, впечатлительные существа. У меня есть для тебя дело.

– Дело для меня? – Она открыла рот, готовая зарычать, но вздрогнула, когда зазвонил телефон.

Не успела она пошевелиться, как Ной схватил трубку.

– Натуралистический центр «Риверс-Энд». Кабинет мисс Макбрайд. Это Рауль, ее секретарь. Мне очень жаль, но она на совещании. Будьте добры…

– Идиот! – прошипела Оливия и вырвала у него трубку. – Оливия Макбрайд слушает.

Ной пожал плечами и начал слоняться по комнате, ожидая окончания делового разговора. Когда Оливия положила трубку и умолкла, он заглянул в горшок с цветущей африканской фиалкой.

– Я подумываю провести несколько дней вдали от современной техники, – небрежно заявил он. – Чтобы проверить себя. В общем, человек на лоне природы… – Он оглянулся.

Оливия по-прежнему стояла, сложив на груди руки. Пламя в ее глазах потухло; теперь они были нарочито бесстрастными.

– Я бы волновался сильнее, если бы ты не боялась. Это значило бы, что ты набитая дура, – с легкой досадой сказал Ной.

«Как он сумел все понять за долю секунды?» – подумала она.

– Я не дамочка с расстроенными нервами. Могу сама позаботиться о себе.

– Вот и отлично. Поскольку я надеюсь, что в ближайшие дни ты позаботишься обо мне. Хочу заняться пешим туризмом и ночевать в палатке под открытым небом.

Она недоверчиво рассмеялась.

– Черта с два!

– Три дня. Ты и я. – Он поднял палец, предупреждая новый взрыв смеха. – Мы уйдем отсюда. Хотя бы ненадолго. Ты будешь делать то, что умеешь лучше всего. И я тоже. Ты согласилась дать мне интервью, поэтому будем беседовать. Ты любишь эти места, и я хочу, чтобы ты мне их показала. Хочу увидеть их твоими глазами.

– Для книги.

– Нет, для себя. Я хочу побыть с тобой наедине.

Оливия почувствовала, что ее решимость и гнев начинают таять.

– Я передумала. Мне это неинтересно.

– Еще бы, – нисколько не обидевшись, он взял руку Оливии и провел по ней пальцем. – Ты злишься, потому что вчера вечером я одолел тебя. Честно говоря, это было… – Он опустил глаза и осекся, увидев синяк на ее предплечье. – Ага, значит, досталось не мне одному. – Ной поднял руку Оливии и поцеловал запястье. – Извини.

– Убери лапы! – Она шлепнула его по руке. – Все верно… Я злюсь, потому что ты видел мою слабость, а я позволила это. Злюсь, потому что ты не оставляешь меня одну и потому что мне нравится быть с тобой даже тогда, когда ты меня раздражаешь.

– Ну что ж, тогда тебе придется позлиться еще немного. Я никуда не уеду, пока мы обо всем не договоримся. Ливи, пойдем играть в лес.

– У меня есть работа.

– Я платежеспособный клиент. Кстати говоря, дай мне список необходимого и того, что можно купить на базе. Так что можешь легко заработать пару тысяч. Соглашайся, Лив. Предложение стоящее.

– Тебе понадобится разрешение на вход в Заповедник.

– На какой срок?

– Хватит и суток. Через двадцать четыре часа ты заплачешь по своему портативному компьютеру.

– Пари?

– На сотню долларов.

– Идет. – Он пожал ей руку.

Ной не ожидал, что составленный ею список будет включать целый гардероб – вплоть до количества пар носков и нижнего белья, которые потребуются в походе. Как будто ему было двенадцать лет и он читал оставленный матерью перечень дел, которые необходимо сделать за день.

Он приобрел снаряжение, в том числе новый рюкзак, поскольку она указала в перечне, что его старый слишком мал. И хотя они договорились не брать лишнего веса, купил две бутылки вина и сунул их в запасные носки. Ночевка в палатке – это одно. А первобытные инстинкты – совсем другое.

Когда все было закончено, он сообразил, что понесет на спине килограммов двадцать. И подумал, что километров через десять они покажутся ему пятьюдесятью.

С некоторым сожалением он отнес сотовый телефон и портативный компьютер в багажник взятой напрокат машины.

– Я скоро вернусь, ребятки, – пробормотал Ной.

– Ну что, похоже, я выиграла свою сотню?

– Это было не хныканье, а нежное прощание.

Он обернулся и осмотрел Оливию. На ней были просторные поношенные джинсы, майка с эмблемой базы и ветровка, обвязанная вокруг талии. Крепкие ботинки со множеством царапин. Она несла свой рюкзак, как пушинку.

Насмешливая улыбка очень шла ей.

– Ты уверен, что готов к испытаниям?

– Жду не дождусь.

Она поправила бейсболку и подняла палец.

– Раз так, на старт.

Дождя не было, и лес показался Ною более привлекательным и не таким пугающим, как в прошлый раз. Сквозь просветы в хвое пробивались солнечные лучи, заставляя искриться сочные зеленые листья ползучих лоз и хрупкие веточки папоротника.

Прикосновение воздуха к лицу успокаивало и придавало уверенности в себе.

Пока мышцы разогревались от ходьбы, Ной молчал и прислушивался к шорохам и звукам, которые можно было назвать музыкой леса.

Оливия ждала, что он заговорит, будет задавать вопросы или произнесет один из тех импровизированных монологов, на которые он был мастером. Но Ной молчал, и владевшее ею напряжение постепенно исчезало.

Они миновали мирно журчавший узкий ручей, обогнули заросли папоротника и вышли на длинную тропу с затяжными подъемами и спусками, которая вела к заповеднику.

Заросли становились все гуще и оплетали тропу. Там, где было можно, Оливия обходила их стороной, иногда продиралась сквозь них, придерживая ветки, чтобы ненароком не хлестнуть Ноя по лицу.

– Спасибо, – Ной наконец оценил ее заботу.

– А я уж подумала, что ты онемел.

– Ты хотела тишины. – Ной протянул руку и погладил ее по шее. – Что, привал?

– Я останавливаю тебя только тогда, когда ты слишком много болтаешь. Ной усмехнулся.

– Лив, мне действительно нравится быть с тобой. – Он взял Оливию за руку, и их пальцы переплелись. – И всегда нравилось.

– Ты сбился с шага.

– А куда торопиться? – Он рассеянно поднес ее руку к губам. – Я думал, ты возьмешь с собой Ширли.

– Она редко отходит от деда. Кроме того, в заповедник собак не пускают… Посмотри-ка! – Она резко остановилась, нагнулась и постучала пальцем по оставшемуся на тропе отпечатку внушительной лапы.

– Это…

– Медвежий след, – сказала она. – И совсем свежий.

– Откуда ты знаешь? Так всегда говорят в кино. «След совсем свежий», – ворчливо произнес он. Оливия заразительно рассмеялась.

– Лив, ты пошутила! – Ной присел на корточки и звучно чмокнул ее. – Поздравляю!

Она нахмурилась и резко выпрямилась.

– На маршруте не целуются.

– В руководствах для туристов это не написано. – Он поднялся и пошел следом. – А как насчет еды? Есть на маршруте можно?

Оливия это предвидела. Она полезла в карман, вынула оттуда пакетик со смесью для туристов и сунула ему.

– Ага… Толченая кора и веточки. Вкуснятина. – Однако Ной все же открыл пакетик и протянул горсть смеси Оливии.

Он взял было ее за руку, но тропа сузилась, и Оливия отпихнула его. И все же за последние десять минут она улыбалась столько, сколько раньше не улыбалась за целый день. То, что они оказались вдвоем в местах, которые она любила, делало свое дело.

– Лив, у тебя прелестная попка.

На сей раз она не стала удерживать лозу и довольно улыбнулась, когда услышала шлепок и сдавленное ругательство. Оливия достала фляжку со спиртным и сделала глоток. Она слегка вспотела, но это была вполне нормальная, здоровая реакция. Мышцы слушались, голова была ясной. А компания приятной. Сомневаться в этом не приходилось.

Она специально выбрала маршрут через ущелье, потому что другие туристы редко пользовались им. Долгие подъемы и спуски отпугивали многих. Но Оливия считала его одним из красивейших и самым подходящим для тех, кто ценит одиночество.

Они шли через дремучий лес, карабкались по склонам, взбирались на утесы, откуда открывался вид на гладкую серебристую ленту реки. Диких животных здесь было в изобилии.

Вдали мелькнул огромный лось; енот вперевалку шел к воде полоскаться.

– Я видел об этом сон, – еле слышно пробормотал остановившийся Ной.

– О походе?

– Нет, об этом месте. – Он пытался вспомнить, удержать и сложить ускользающие кусочки подсознательного. – Зеленые дремучие заросли, журчащая вода… И… я ищу тебя. – Он бросил на Оливию взгляд, сила которого всегда казалась ей непреодолимой. – Лив… Я долго искал тебя.

Когда Ной сделал шаг вперед, у нее лихорадочно забилось сердце.

– Нам еще идти и идти.

– Не думаю. – Он бережно провел руками по ее плечам, взял за запястья. – Иди ко мне. На минутку.

– Я не…

– Не хочешь целоваться на маршруте, – закончил Ной. – И совершенно напрасно. – Он опустил голову и провел губами по ее губам. Раз, второй… – Ты дрожишь.

– Нет. – Ее тело таяло, а не дрожало.

– Значит, это дрожу я сам. Но все равно. Похоже, на этот раз я наконец тебя нашел.

Она подумала, что Ной прав. И сразу же испугалась этой мысли.

Она резко отстранилась и молча, пошла дальше.

Они добрались до широкого и быстрого ручья с прозрачной водой.

Ной молча сбросил рюкзак.

– Что, решил сделать привал?

– Просто хочу немного посидеть здесь. Замечательное место.

– Значит, сандвич ты не хочешь? Он поднял бровь.

– Кто это сказал?

Когда она стала снимать рюкзак, Ной был тут как тут и подхватил его.

Ной был прав. Это место идеально подходило для того, чтобы посидеть и набраться сил.

– Ты часто бываешь здесь? – спросил Ной, когда от сандвича остались только крошки.

– Я привожу сюда группы четыре-пять раз в год.

– Я говорю не о работе. Часто ли ты приходишь сюда вот так, просто посидеть и немного побездельничать?

– Никогда. – Она сделала глубокий вдох, откинулась на локти и закрыла глаза. – Во всяком случае, такого не было очень давно.

Ной заметил, что Оливия расслабилась. Во всяком случае, было заметно, что на душе у нее спокойно. Оставалось только положить ладонь на ее руку и прильнуть губами к губам…

Но тут Оливия медленно открыла глаза и посмотрела ему в лицо.

– Ной, ты начинаешь по-настоящему волновать меня. Чего ты хочешь?

– Кажется, я выражался достаточно прямо. И не могу понять, почему нас обоих так удивляет, что я был неравнодушен к тебе с самого начала. Мне нужно время, чтобы разобраться в этих чувствах. Но сейчас, Лив, я хочу тебя. Больше всего на свете.

– Ной, а тебя не смущает, что это чувство возникло как следствие убийства? Ты никогда не спрашивал себя об этом?

– Нет. Но ты наверняка спрашивала.

– Шесть лет назад этого не было. А теперь есть. Это самое сложное, что было в моей жизни. И определившее мою сущность. Самое личное. Внутри меня и чудовище, и жертва. – Оливия подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. До сих пор она не говорила этого никому. Даже родным. Но эта мысль не доставляла ей радости. – Тебе нужно подумать об этом до того, как… что-то произойдет.

– Лив… – Ной подождал, пока она повернется к нему, взял ее лицо в ладони и крепко прижался губами к губам. – Тебе самой нужно подумать. Потому что это уже происходит. И, на мой взгляд, чертовски быстро.

Она быстро поднялась на ноги, взволнованная сильнее, чем думала.

– Секс – дело легкое. Это главная функция человека. Ной встал. В его бездонных темно-зеленых глазах можно было утонуть.

– Я с величайшим наслаждением докажу тебе, что ты ошибаешься. – А затем его настроение изменилось со скоростью, к которой она так и не смогла привыкнуть. Он дерзко усмехнулся. – Оливия, могу обещать тебе одно: когда я окажусь внутри тебя, ты не скажешь, что секс – это легко.

Она сочла за благо не спорить. Ей нравилось быть с ним.

Одного этого было достаточно для беспокойства. Ной заставил ее забыть, что когда-то он уже разбил ей сердце, заставил забыть, что она не хотела подвергать себя новому риску. Другие мужчины, с которыми она имела дело, через неделю-другую начинали раздражать ее. Впрочем, Оливия считала это скорее благом. Если не принимать этого всерьез, ничто не будет грозить ни ее работе, ни уму, ни сердцу.

И не сделает ее ничьей жертвой.

Чем выше они забирались, тем светлее становилось вокруг.

Вскоре они перешли еще один поток, петлявший среди скал и низвергавшийся с высокого утеса.

– Там. Вон там. – Оливия махнула рукой и полезла в рюкзак за биноклем. – Он ловит рыбу.

– Кто? – Ной прищурился, посмотрел туда, куда показала Лив, и увидел на каменистом островке посреди реки темную ссутулившуюся фигуру. – Это же… Господи! Это медведь. – Он схватил протянутый Оливией бинокль и начал рассматривать рыболова.

Оливия же следила за Ноем, лицо которого выражало возбуждение, удивление и восторг одновременно.

– Искусный рыболов, но за столом вести себя не умеет. – Ной опустил бинокль и хотел передать его Оливии, но заметил, что та не сводит с него глаз. – Что-то не так?

– Все в порядке. – «Все не так, – подумала она. – И это либо очень плохо, либо очень хорошо». – Надо идти, если мы хотим разбить палатку до темноты.

– Ты выбрала место заранее?

– Да. Оно тебе понравится. Сейчас мы спустимся по течению. И будем идти около часа. Ты ведь хотел в заповедник, – напомнила она. – Вот тебе заповедник.

Когда они добрались до места, Ной понял, что Оливия была права, по крайней мере, в одном. Место действительно понравилось.

– Я поднимусь повыше и постараюсь что-нибудь поймать на обед. – Она вытащила из рюкзака складную удочку.

– Прекрасно.

– Если повезет, вечером мы поедим не хуже медведя. Если же нет, придется довольствоваться сухим пайком. – Сумеешь разбить палатку, пока я буду ловить рыбу?

– Конечно. Ты пойдешь на охоту, а я обеспечу все остальное. Я положительно отношусь к перемене ролей.

– Если захочешь погулять, то не удаляйся от реки. Или возьми компас. Но если ты заблудишься…

– Не заблужусь. Я не идиот.

– Если заблудишься, – повторила она, – то сядь и жди, пока я тебя найду. – Ной выглядел настолько обиженным, что она потрепала его по щеке. – До сих пор для горожанина ты держался молодцом.

Он посмотрел вслед Оливии и поклялся, что ночью будет держаться еще лучше.

Глава 26

Палатка не соответствовала инструкции, и Ной решил, что она бракованная. На ее разбивку у него ушло втрое больше времени, чем понадобилось бы Оливии. Но он решил не раскрывать этот маленький секрет.

К тому времени, когда он решил, что палатка стоит правильно, Оливия отсутствовала больше часа. На случай, если ей повезет меньше медведя, он изучил возможности другого меню. Пачки сухофруктов, пакеты с растворимым супом и яичным порошком убедили его, что если они и не будут обедать, как короли, то с голоду не умрут.

Поскольку список дел был исчерпан, а изучать окрестности после трудного похода у Ноя желания не было, он сел и начал набрасывать заметки.

Он думал об Оливии, о том, что она сделала со своей жизнью, о целях, которые она перед собой ставила, о том, чего она достигла и чего, по его мнению, лишила себя. Причины, уходившие корнями в детство, заставляли ее расти в одном направлении и тормозили развитие во всех остальных.

Была бы она более непринужденной и общительной, если бы не смерть матери? Меньше ли стремилась бы настоять на своем, если бы оставалась разбалованной, изнеженной дочерью звезды Голливуда?

Сколько мужчин было бы в ее жизни? Удивлялась бы она хоть чему-нибудь? Направила бы всю свою энергию и ум на то, чтобы сделать карьеру в кино, или предпочла бы вернуться туда, где прошло детство матери, и выбрала самоизоляцию?

Думая о ней, Ной положил блокнот на колено и рассеянно смотрел прямо перед собой.

Она бы непременно вернулась сюда, размышлял Ной. Может быть, эти места не стали бы для нее всем на свете, но ее постоянно тянуло бы сюда. Так же, как тянуло ее мать.

Родовая память, думал он. Корни, которые врастают в сердце еще до того, как мы становимся достаточно взрослыми, чтобы понять это. Она бы нуждалась в этих местах, в их запахах и звуках. Так же, как нуждалась сейчас. И не только потому, что это было ее работой и помогало обрести душевное равновесие. Здесь она могла найти свою мать, ее детство, ее привязанности. Здесь она могла в чистоте хранить свою память о матери.

Клекот орла отвлек его от мыслей. Ной поднял голову и проследил за полетом птицы. Оливия тоже расправила здесь крылья, решил Ной. Но понимала ли она, что по-прежнему прячется от своих страхов в шкафу и сидит в темноте?

Он записывал свои мысли, слыша, как вокруг прибывает и убывает жизнь. А когда мыслей больше не осталось, Ной растянулся на берегу ручья и погрузился в мечты.

Оливия поймала трех больших форелей. На двух первых у нее ушел час, однако, зная аппетит Ноя, Оливия решила подождать, пока на крючок попадется третья. Заодно она набрала полную бейсболку черники, наелась сама и всю обратную дорогу ощущала во рту сладкий вкус ягод.

Пребывание в одиночестве успокоило ее нервы, взбудораженные присутствием Ноя. «Это моя проблема», – напомнила себе Оливия. Она не привыкла к такой близости с мужчиной, на которой настаивал Ной Брэди. И была готова к этой близости не больше, чем в восемнадцать лет.

Все было бы гораздо проще, если бы речь шла только о сексе. Но он так искусно смешивал интимные отношения с дружескими, что она отвечала ему еще до того, как успела подумать.

А думать было необходимо. От этого зависела ее жизнь.

«Да, он нравится мне, – думала она. – Он обаятелен. Настолько обаятелен, что я забываю, как он умен и проницателен. Как темнеют его глаза, видящие меня насквозь». А она не хотела, чтобы мужчина видел ее насквозь. Предпочитала тех, которые скользят по поверхности, принимают ее такой, какая она есть, и не лезут к ней в душу. Впрочем, если бы это лишало ее душевного покоя, она бы смирилась. Беспокойство лучше, чем боль. Лучше быть одной, чем чахнуть от горя.

Оливия думала, что теперь они с Ноем на равных. В конце концов, она находится у себя дома, а это немалое преимущество. Она поговорит с ним о своем детстве, о том, что запомнила и пережила. Это будет нелегко, но она уже сделала выбор.

Тот самый выбор, внезапно поняла Оливия, который она не могла сделать, когда Ной приехал к ней в колледж. Тогда она была слишком юной, слишком уязвимой. Он мог бы ее уговорить, потому что она была влюблена в него, но это стало бы для нее катастрофой.

Хотя в глубине души она всегда хотела рассказать это. Вспомнить мать так, чтобы это оставило какой-то осязаемый след. Теперь она была готова к этому. Наконец ей представилась такая возможность, и она радовалась, что могла поговорить с человеком, который был этого достоин. С человеком, который хорошо понимал, как это важно.

Она увидела задремавшего на берегу Ноя и улыбнулась. Придется как следует потрясти его, чтобы он очнулся. Оливия обвела глазами стоянку и поняла, что он и тут не ударил в грязь лицом. Она вынула леску, нанизала рыбу на кукан и опустила в реку. А потом села рядом с Ноем и уставилась на воду.

Он ощущал ее присутствие. Оливия снова стала частью его сна, в котором он шел по лесу, озаренному нежным зеленым светом. Ной зашевелился и потянулся к ней. Чтобы прикоснуться. Чтобы обнять.

Она инстинктивно отпрянула. Хотела возразить, но, когда Ной открыл чарующие зеленые глаза, протест замер на ее губах. Выражение этих глаз заставило ее затаить дыхание. Он сел и взял ее лицо в ладони. Так, словно имел на это право. Словно это право было у него всегда.

– Слушай, я не…

Он только покачал головой; не сводя с Оливии глаз, привлек ее к себе и прижался к горячим, мягким, податливым губам.

Она дрожала – не то от негодования, не то от страха. Но Ной не обращал внимания ни на то, ни на другое. На этот раз она возьмет то, что он должен дать ей. Он наконец понял, что это чувство жило у него внутри много лет и было предназначено только ей одной.

Поцелуй становился все крепче. Руки Ноя оторвались от ее щек и скользнули по волосам и плечам. Он положил Оливию навзничь и лег на нее.

Вспыхнувший в ней жгучий голод боролся со страхом. Оливия уперлась руками в плечи Ноя, хотя ее тело изгибалось дугой, отвечая желанием на желание.

– Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Во мне этого нет.

Неужели она не видела того, что видел он? Не чувствовала того, что чувствовал он? Губы Ноя странствовали по лицу Оливии, пока она извивалась под ним.

– Тогда возьми то, что хочешь сама. – Его губы жгли, мучили, дразнили. – Дай мне прикоснуться к тебе. – Ладонь Ноя скользнула по ребрам Оливии и ощутила дрожь, когда пальцы слегка сжали ее грудь. – Дай овладеть тобой. Сейчас, при свете солнца.

Он провел губами по ее губам, потом по подбородку, добрался до чувствительного места на шее, где часто и быстро бился пульс, и услышал ее стон.

Он прошептал ее имя, только ее имя, и этого хватило, чтобы свести ее с ума.

Пальцы Оливии впились в его плечи, затем вплелись в его волосы, сжались в кулаки и притянули к себе его рот, его голову, его тело.

Дрожь дикого наслаждения, яростная вспышка желания. Она ощутила и то и другое, когда Ной, не отрываясь от ее губ, потянул вверх рубашку Оливии, стащил и обхватил ладонями обнажившиеся груди.

Кровь бешено побежала по венам, жаркая плоть плавила каменистую почву. Мужское тело прижимало Оливию к земле, и она впервые уступала. Ему и себе. Что-то внутри растаяло, голова блаженно опустела, а потом наполнилась мыслями о нем.

Ее тело расслабилось, дыхание стало глубже, и Ной сразу ощутил эту перемену. Ее капитуляция оказалась сладкой и неожиданной.

Оливия по-прежнему оставалась той женщиной, в которую он влюбился с первого взгляда.

Его руки гладили, ласкали, смиряли дрожь и тут же вызывали ее снова. С неторопливой целеустремленностью, от которой кружилась голова, он начал долгое и жадное путешествие по ее телу.

От наслаждения по горячей, чувствительной коже бежали мурашки. Когда Ной поднимал и покачивал ее, она тянулась к нему навстречу. Оливия что-то довольно прошептала, подняла на нем рубашку, ощутила ладонями гладкую кожу, тугие мускулы и успокоительное биение сердца, прижимавшегося к ее сердцу.

– Еще. – Затуманенное сознание все же позволило Оливии услышать собственный задыхающийся голос и ощутить, как тело выгибается ему навстречу. – Возьми еще.

Она была гибкой, как ива, и податливой, как вода. Губы Ноя скользили вверх и вниз по ее тонкой шее. Форма груди очаровывала, а ее вкус был свежим и неповторимым. Она затаила дыхание и выдохнула только тогда, когда их губы вновь соединились.

У Оливии было многое. Многое можно было брать и узнавать на вкус. Ее тело покрылось мурашками, мышцы трепетали, а губы Ноя становились все более настойчивыми. Каждое требование удовлетворялось. Стон, движение, шепот…

Он расстегнул на ней джинсы и коснулся языком кожи под тканью, заставив Оливию судорожно рвануться. Это движение пробудило в его мозгу темные и опасные образы. Ной заставил Оливию приподняться, обнажил ее бедра и получил то, что хотел.

Ощущение было слишком острым, а воздух слишком плотным, чтобы его можно было набрать в легкие. Кровь звенела в ушах. Губы, зубы и язык Ноя вели Оливию к пику, к которому она еще не была готова. Она сдавленно прошептала его имя, борясь с лихорадочным возбуждением, которое готово было поглотить ее целиком.

А потом руки Ноя крепко сжали ее запястья. Внутри бушевал жар. Кожа покрывалась испариной, жар опалял мозг, пока боль и наслаждение не сплавились и не превратились в один тугой болезненный ком. Оливия задохнулась и попыталась освободиться от этой жгучей тяжести, бедра ее продолжали выгибаться дугой.

А затем все внутри взорвалось и разлетелось на куски, после чего ее тело обмякло и стало беззащитным.

Крик Оливии словно пронзил Ноя, он вздрогнул. Ее руки, которые он продолжал сжимать, ослабели. Он добился всего, чего хотел: для нее перестали существовать время и пространство. Но он продолжал возбуждать ее. Снова. И при этом не сводил глаз с ее лица.

Ее глаза открылись, расширившиеся от потрясения и слепые от наслаждения. Трепещущие губы с трудом втягивали воздух. Солнечный свет золотил кожу, а она продолжала таять в его объятиях.

Он оперся на руки и навис над ней. В ушах шумело, мышцы дрожали.

– Оливия, – хриплым от желания голосом окликнул он. – Смотри на меня, пока я буду овладевать тобой. – Его глаза были такими же зелеными и глубокими, как тени соседних деревьев. – Смотри на меня, когда мы станем единым целым. Потому что это важно.

Он рванулся вперед и глубоко вонзился в нее. В глазах туманилось, но сознание было ясным. Он обязан был запомнить то, как выглядела Оливия в этот миг. И собственную решимость. Наконец Ной опустил голову и прижался лбом к ее лбу.

– Это ты, – с трудом произнес он. – И такой ты была всегда.

А потом поцеловал ее. И этот поцелуй был таким же жадным и неистовым, как дрожь, которая наконец сотрясла его тело.

Она не могла двигаться. Не только потому, что он прижимал ее к земле всей тяжестью удовлетворенного мужского тела, но потому, что ее собственное тело было слабым, а голова продолжала кружиться от бешеной атаки на ее чувства.

И потому, что, несмотря на все ее усилия, сознание оставалось затуманенным и тусклым.

Она говорила себе, что это был всего лишь секс. Было важно поверить в это. Но ничего подобного она до сих пор не испытывала, и пережитое наслаждение не мешало ей ощущать растущую тревогу.

Она всегда считала секс чем-то вроде предохранительного клапана, необходимой функцией человеческого организма, которая часто превращалась в приятное занятие. Сила оргазма колебалась от взрыва чувственного удовольствия до легкого мимолетного ощущения, но при этом она никогда не теряла головы.

С Ноем все было по-другому. У нее не было ни малейшего шанса сохранить голову на плечах. Он просто расплющил ее, как паровой каток. Она потеряла контроль не только над своим телом, но и над своим сознанием. И поэтому отдала ему часть себя, о существовании которой не подозревала. И не желала, чтобы эта часть существовала.

Нужно было вернуть эту часть и запереть ее за семью замками.

Но когда она пошевелилась и попыталась оттолкнуть Ноя, он обхватил Оливию обеими руками, перекатился на спину и положил ее на себя.

Ей захотелось положить голову ему на грудь, закрыть глаза и лежать так до конца жизни.

И это желание смертельно напугало ее.

– Скоро стемнеет. Мне нужно разжечь костер и приготовить еду.

Он с удовольствием провел рукой по ее волосам, заканчивавшимся у основания шеи.

– Успеется.

Оливия попыталась подняться, но он не пустил. Она вышла из себя, потому что снова недооценила его силу… и его упрямство.

– Слушай, друг мой, если ты не хочешь остаться голодным и холодным, ступай за дровами.

– Минутное дело. – Боясь, что Оливия вырвется, он снова положил ее навзничь и заглянул в лицо.

– Ты хочешь избавиться от меня, Лив. Но я этого не позволю. На сей раз такого не случится. – Он пытался скрыть свою боль. – Ты хочешь притвориться, что это просто приятное физическое упражнение под сенью леса, не имеющее ничего общего с тем, что было у нас раньше, несколько лет назад. – Он сжал ее волосы в кулак. – Но не можешь. Или можешь?

– Ной, дай мне встать.

– И пытаешься убедить себя, что это больше не повторится, – гневно сказал Ной. – Что ты больше не почувствуешь того, что чувствовала со мной несколько минут назад. Но ты ошибаешься.

– Не говори мне о моих мыслях и чувствах.

– Я говорю тебе то, что вижу. Твои мысли и чувства здесь, у тебя в глазах. С такими глазами лгать трудно. Поэтому смотри на меня. – Он поднял бедра Оливии и снова вошел в нее. – Смотри на меня и говори, о чем ты думаешь в данный момент. И что чувствуешь.

– Я не… – Он вонзался в нее сильно и глубоко, доводя до оргазма. – О боже, – всхлипнула она и обхватила его руками и ногами.

Ощущая ликование и досаду, он довел ее до исступления, прежде чем насытился сам.

Она еще вздрагивала всем телом, когда он перекатился на бок, молча встал, оделся и пошел собирать хворост.

«Почему я была уверена, что могу справиться с ним… и с собой?» – ломала себе голову Оливия. До сих пор никому не удавалось одурманивать ее так сильно и так часто.

Ной убедил ее остаться с ним наедине, хотя она знала, что, если хочет иметь с ним дело, это должно произойти в более обычных условиях. Он заставлял ее смеяться, когда она твердо решала этого не делать. И заставлял думать о вещах, которые вызывали у нее боль и которых она тщательно избегала.

А сейчас соблазнил на берегу ручья, при дневном свете. Если бы это случилось так, как планировала она, они бы сначала поели, немного поболтали, а затем занялись цивилизованным и незатейливым сексом в темной и тесной палатке. А наутро можно было бы снова заняться делом. Но все полетело кувырком. Он разозлился на нее за то, чего она не могла и не хотела изменить. И за то, что она так и не простила ему прошлое.

В отместку она не обращала на него внимания. Молча устроила безопасное кострище в нескольких метрах от палатки. Повесила еду повыше, собрала кухонные принадлежности и пошла чистить рыбу на ужин.

Он ничем не отличается от других мужчин, говорила себе Оливия. Чувствует себя оскорбленным, потому что женщина не распустила слюни от его сексуальных подвигов. Злится из-за того, что она не рвет на себе волосы от роковой страсти, как те дурочки, от которых он привык избавляться, как только они начинают ему мешать.

Нет, куда умнее вести себя, как мужчина, решила она, и избегать угрызений совести.

Пусть хмурится, решила она, тщательно закапывая мусор. При звуке его шагов Оливия подняла взгляд и насмешливо фыркнула, не догадываясь о том, насколько хмурым выглядит ее собственное лицо. – Что тебе нужно? Мудрый Ной решил промолчать. Если он снова скажет, что видит Оливию насквозь, она даст ему пинка в зад. Поэтому он просто протянул ей стакан вина.

– Вот, держи. Я охладил его в ручье. Решил, что ты как раз созрела для этого.

– Мне нужно готовить рыбу. – Не глядя на вино, она шагнула к костру.

– Слушай-ка… – Он закусил губу и шагнул следом. – Раз уж ты поймала и почистила ее – чего я делать не умею, – дай мне ее приготовить.

– Костер – это не твоя уютная кухня. Я не хочу, чтобы моя добыча пошла коту под хвост.

– Ах, вот как? – Он сунул ей стакан и схватил кастрюлю с длинной ручкой. – Сядь, пей и следи за мастером! Она пожала плечами и выудила ягодку из бейсболки.

– Если испортишь, я больше ловить не приду.

– Доверься мне. – Их глаза встретились. – Лив, я тебя не разочарую.

– Человек не разочаровывается только тогда, когда все делает сам.

– Это верно, но ты не знаешь многих интересных подробностей. Мне пришлось научиться готовить, – непринужденным тоном продолжил он, капнув в кастрюлю растительного масла. – Исключительно из инстинкта самосохранения. Моя мать считает, что люди могут питаться одним соевым творогом. Ты не представляешь себе, какие муки испытывает быстро растущий мальчишка, который приходит из школы и видит на столе этот чертов творог.

Оливия невольно заинтересовалась. Тем временем Ной открыл пакет с мукой и тщательно обвалял в ней рыбу. Не успев опомниться, Оливия пригубила стакан. Итальянское белое сухое вино оказалось великолепным.

Она едва успела подавить довольный вздох.

– Я тебя не понимаю.

– Ну, слава тебе, господи, наконец-то… Львиную долю времени, которое мы провели вместе, ты была уверена, что понимаешь, но жестоко ошибалась. – Удовлетворенный, Ной сунул рыбу в кипящее масло.

– Час назад ты злился на меня.

– Вот тут ты права.

– А сейчас поишь вином, жаришь рыбу и ведешь себя так, словно ничего не случилось.

– Очень даже случилось. – По мнению Ноя, случилось все, что было ему нужно. Рыбка клюнула; оставалось только подсечь ее. – Но я подумал, что ты злишься за нас обоих, а поэтому незачем зря тратить силы.

– Я не люблю, когда мной управляют. Ной обернулся и смерил ее взглядом.

– Я тоже.

– Мы оба знаем, что ты хотел прийти сюда с одной целью: без помех выслушать мой рассказ для твоей книги. Но ты еще и словом об этом не обмолвился.

– Я хотел дать нам обоим день на раскачку. И хотел тебя. И по-прежнему хочу. Но мне было бы приятнее, если бы ты получила от этого большее удовольствие.

– А мне было бы приятнее, если бы ты относился к этому как можно проще.

– Ну что ж… – Он потыкал рыбу вилкой. – Значит, один из нас не получит то, чего хочет. Сходи за тарелками, партнер. Эти ребята почти готовы.

– Ной…

– Угу? – Он поднял глаза. Его лицо было таким нежным, таким ласковым, что сердце Оливии чуть не растаяло. И все же она покачала головой.

– Нет, ничего, – сказала она и пошла за тарелками.

Позже, когда с трапезой было покончено, а лес потемнел и наполнился звуками, Оливия сдалась. Она хотела, чтобы ее обнимали руки человека, способного прогнать пугавшие ее сны, а вместе со снами и питавшие их страхи.

И этот человек был рядом. Он держал ее в объятиях и двигался с нею в одном блаженном и сладком ритме.

Когда Оливия уснула, ее сжатая в кулак рука лежала на его груди, а голова – в изгибе его плеча. Ной лежал без сна, следил за игрой лунного света на крыше палатки, слушал вой койота, уханье совы и короткий писк ее жертвы.

И думал о том, что никогда не сможет разлюбить ее. Вот только что им обоим с этим делать?