Ночные кошмары

Посвящается Сэмюэлю Розенбергу, который создал величайшего из когда-либо существовавших Дойлей.

Все персонажи этой книги реальны; любое сходство с вымышленными персонажами — чистая случайность.

Предисловие

КАК ВСЕМ ИЗВЕСТНО, доктор Ватсон хранил в потрепанном жестяном ящике свои рукописи, касающиеся неопубликованных дел Шерлока Холмса. Этот ящик был помещен в хранилище банка «Кокс и К0» на Чаринг-Кросс. Какие бы надежды ни питал мир на то, что эти бумаги когда-нибудь станут достоянием общественности, они не оправдались — банк разнесли на куски во время бомбардировок Второй мировой войны. Говорят, что сам Уинстон Черчилль распорядился обыскать руины в поисках шкатулки, но никаких следов ее так и не обнаружил.

Но я рад сообщить, что это отсутствие успеха не является причиной для сожаления. В свое время и по неизвестным, мне причинам шкатулку с рукописями тайно перевезли на маленькую виллу на южном склоне Сассекс-Даунс, неподалеку от деревни Фулворт. Она хранилась в сундуке на чердаке виллы. Это, как всем должно быть известно, была резиденция Холмса после того, как он ушел в отставку. Неизвестно, что в итоге случилось с величайшим сыщиком. Нет никаких записей о его смерти. Но даже если бы это было так, многие из тех, кто все еще думает о нем как о живом человеке, не поверили бы в его смерть. Эта вера процветает, чуть ли не превратившись в религию, хотя Холмсу на момент написания этого предисловия было бы, если бы он был еще жив, сто двадцать лет.

Что бы ни случилось с Холмсом, его вилла была продана в конце 1950-х годов семнадцатому герцогу Денверскому. Шкатулку вместе с другими вещами перевезли в герцогское поместье в Норфолке. Его светлость намеревался подождать. В завещании он указал, чтобы эти рукописи были опубликованы после его смерти. Однако его светлости уже восемьдесят четыре года, и он чувствует, что может дожить и до ста. Общественность ждала слишком долго. Она всегда была готова, какими бы шокирующими ни оказались неопубликованные рассказы Ватсона… В итоге после долгих переговоров герцог дал свое согласие на публикацию всех документов, кроме нескольких, которые могут быть напечатаны, если только потомки людей, упомянутых в них, дадут свое разрешение. Я благодарен его светлости за это великодушное решение.

Услышав хорошие новости, я, как редактор, связался с британскими агентами, занимавшимися наследием Ватсона, и права на публикацию рассказов посчастливилось приобрести одному американскому агентству. Повесть, которая сейчас перед вами, — первое, что должно быть выпущено; другие же истории будут напечатаны чуть позже — станут выходить время от времени.

Рукопись Ватсона — это, очевидно, первый набросок.

Ряд отрывков, записанные диалоги, произнесенные участниками во время этого приключения, либо зачеркнуты, либо заменены звездочками. «Несравненный пэр» этой истории зовется Грейсток, но однажды старая привычка прорвалась, и Ватсон ненароком написал Холдернесс. Ватсон не оставил записки, объясняющей, почему он заменил один псевдоним другим. Он использовал фамилию Холдернесс в «Человек с побелевшим лицом», чтобы скрыть личность благородного клиента Холмса. Сам Холмс, говоря о дворянине, использовал псевдоним Грейминстер.

Ваш редактор полагает, что Ватсон специально выбрал «Грейсток» в этом повествовании, потому что псевдоним получил мировую известность благодаря романам, основанным на африканских подвигах племянника человека, которого Ватсон назвал Холдернессом.

Сама же история необычна по многим причинам. Из нее явствует, что Холмсу не позволили остаться в отставке после событий, описанных в рассказе «Его прощальный поклон». Кроме того, нам стало известно, что Холмс второй раз побывал в Африке, выехав далеко за пределы Хартума (хотя и не по своей воле), и таким образом спас Великобританию от величайшей опасности, которая когда-либо угрожала ей. Мы получили некоторое представление о карьере двух величайших американских авиаторов и шпионов в первые годы Первой мировой войны. Мы узнали, что Ватсон был женат в четвертый раз, кроме того было впервые зафиксировано разрушение цивилизации, соперничающей с Древним Египтом. В этой рукописи рассказывается о вкладе Холмса в апиологию и о том, как он использовал ее для спасения себя и других. Это повествование также описывает, как гений дедукции Холмса позволил ему прояснить некоторое несоответствие, которое озадачило более проницательных читателей американского биографа Грейстока.

Некоторые аспекты этого несоответствия раскрываются самим лордом Грейстоком в выдержках из мемуаров лорда Грейстока («Мать моя была прекрасным животным», редактор Филип Хосе Фармер, Чилтон, октябрь 1974 года). Однако это откровение — лишь малая часть хроники Ватсона, одна из многих разгаданных тайн, и этот рассказ представляет некие общеизвестные события с несколько иной точки зрения.

По этим причинам ваш редактор решил составить это объяснение. Кроме того, вы должны помнить, что вашему покорному слуге и в голову не пришло вмешиваться в Священное Писание.

Филип Хосе Фармер

Глава 1

С ЛЕГКИМ СЕРДЦЕМ я берусь за перо, чтобы записать новую историю, прославляя гений, отличавший моего друга Шерлока Холмса. Я помню, что когда-то написал нечто подобное, хотя в то время на сердце у меня было очень тяжело. На этот раз я уверен, что Холмс удалился в последний раз. По крайней мере, он поклялся, что больше не станет лезть на рожон. Случай с несравненным пэром обеспечил ему финансовую независимость, и он не предвидит более серьезных опасностей, угрожающих нашей стране теперь, когда наш великий враг повержен. Более того он поклялся, что никогда больше не ступит ни на какую землю, кроме своей родной. И он никогда больше не приблизится к самолету. Один только вид или звук мотора одного из них замораживает его кровь.

Странное приключение, о котором пойдет речь на этих страницах, началось во второй день февраля 1916 года. В то время я, несмотря на свой возраст, служил в штабе военного госпиталя в Лондоне. Дирижабли бомбили Англию в течение двух предыдущих ночей, главным образом в центральных землях. Хотя такие бомбежки считались сравнительно неэффективными, семьдесят человек были убиты, сто тринадцать ранены, а денежный ущерб составил пятьдесят три тысячи восемьсот тридцать два фунта стерлингов. Эти рейды были последними в серии, начавшейся девятнадцатого января. Паники, конечно, не было, но даже доблестные британцы испытывали некоторое беспокойство. Ходили слухи — несомненно их распускали немецкие агенты, — что кайзер намеревался послать через Ла-Манш флот из тысячи воздушных кораблей. Я обсуждал эти слухи со своим юным другом доктором Феллом за рюмкой бренди в моей каюте, когда раздался стук в дверь. Я открыл ее, чтобы впустить посыльного. Тот протянул мне телеграмму, которую я, не теряя времени, прочел.

— Великий Скотт! — воскликнул я.

— В чем дело, мой дорогой друг? — поинтересовался Фелл, поднимаясь со стула. Даже тогда, на военном пайке, он набрал слишком много веса.

— Меня просят приехать, — вздохнул я. — Холмс. При этом он рекомендует взять бессрочный отпуск.

— Шерлок Холмс? — переспросил Фелл.

— Нет, Майкрофт, — поправил я.

А через несколько минут, собрав свои немногочисленные пожитки, я уже ехал в лимузине к Министерству иностранных дел. Час спустя я вошел в маленький, строго обставленный кабинет, где массивный Майкрофт Холмс восседал подобно огромному пауку, плетущему паутину, которая протянулась по всей Британской империи и многим чужим землям. В кабинете были еще двое, которых я знал. Одним из них был молодой Мерривейл, сын баронета, блестящий адъютант главы британского военного разведывательного управления, которому вскоре предстояло занять пост главнокомандующего. Он также был квалифицированным врачом — одним из моих студентов, когда я читал лекции у Барта. Майкрофт утверждал, что Мерривейл способен соперничать с самим Холмсом в искусстве сыска и не будет сильно отставать от Майкрофта. Ответ Холмса на этот «укол» был таков: «Только практика открывает истинные перспективы».

Мне стало интересно, что Мерривейл делает вдали от Военного министерства, но у меня не было возможности задать свои вопросы. Вид второго человека поразил меня и в то же время обрадовал. Прошло уже больше года с тех пор, как я в последний раз видел эту высокую худощавую фигуру с седеющими волосами и незабываемым ястребиным профилем.

— Мой дорогой Холмс, — воскликнул я. — Я так и думал после истории с фон Борком…

— Восточный ветер стал ужасно холодным, Ватсон, — вздохнул мой друг. — Долг не признает возрастных ограничений, и поэтому меня оторвали от моих пчел, чтобы послужить нашему народу еще разок, — а потом с еще более мрачным видом Холмс добавил: — Дело фон Борка еще не закончено. Боюсь, что мы недооценили этого парня, из-за того что так легко поймали его. Его не всегда принимают всерьез. Наше правительство жестоко ошиблось, разрешив ему вернуться в Германию вместе с фон Герлингом. Он должен был предстать перед расстрельной командой. Автомобильная катастрофа в Германии после его возвращения почти сделала за нас то, что мы обязаны были сделать, согласно сообщениям, которые недавно дошли до меня. Но, за исключением травмы левого глаза, фон Брок выздоровел. И еще… Майкрофт сказал мне, что фон Борк нанес и продолжает наносить нам неоценимый ущерб. Наша разведка сообщила нам, что он действует в Каире, Египет. Но где именно в Каире и какую маскировку он использует, неизвестно.

— Этот человек действительно опасен, — подтвердил Майкрофт, протягивая тяжелую, как лапа гризли, руку за табакеркой. — Не будет преувеличением сказать, что фон Борк ныне самый опасный человек в мире, во всяком случае, с точки зрения союзников.

— Опаснее, чем был Мориарти? — поинтересовался Холмс, и глаза его загорелись.

— Гораздо опаснее, — ответил Майкрофт. Он вдохнул табак, чихнул и вытер лицо большим красным носовым платком. Его водянистые серые глаза утратили отстраненный взгляд и теперь горели так, словно были прожекторами, выискивающими в темноте далекую цель.

— Фон Борк украл формулу венгерского ученого-беженца, нанятого нашим правительством в Каире. Ученый недавно доложил своему начальству результаты некоторых экспериментов, которые он проводил над определенным типом микробов, характерных для страны фараонов. Он обнаружил, что эти микроорганизмы можно модифицировать химическим путем, чтобы те питались только квашеной капустой. Когда в квашеную капусту клали одну-единственную бациллу, она размножалась с фантастической скоростью. В течение шестидесяти минут она превращалась в колонию, которая уничтожала фунт квашеной капусты до последней молекулы. Вы понимаете, что это означает. Бациллы — это то, что ученые называют мутировавшим типом. После обработки определенным химическим веществом изменяется как форма, так и функции. Если бы мы разбили пробирки с этой мутацией в Германии или наши агенты непосредственно распыли эти микроорганизмы, все пищевые запасы постигла бы участь квашеной капусты. Все запасы продовольствия были бы уничтожены. Но фон Борк каким-то образом пронюхал об этом, украл формулу, уничтожил записи и образцы, устроив пожар, и убил единственного человека, который знал, как вырастить мутировавших микробов. Однако дело выплыло наружу. Каир был окружен плотным кордоном, и у нас есть основания полагать, что фон Барк скрывается где-то в туземном квартале.

Мы не можем долго держать эту сеть плотно затянутой, мой дорогой Шерлок, и именно поэтому вы должны как можно скорее отправиться туда и выследить негодяя. Англия ждет от тебя нового подвига, брат, и я уверен, ты совершишь этот подвиг.

Я повернулся к Холмсу, который выглядел таким же потрясенным, как и я.

— Дорогой Холмс, неужели мы едем в Каир?

— Разумеется, Ватсон, — ответил он. — Кто еще сможет отыскать тевтонского лиса, заманить его в ловушку? Мы не настолько стары, чтобы раз и навсегда покончить с этим стрелком, фон Борком.

Холмс, как я заметил, все еще имел привычку употреблять американизмы, вероятно, потому что он так старательно играл роль ирландца-американца, выслеживая фон Борка в том приключении, которое я назвал «Его прощальный поклон».

— Если только ты действительно не считаешь, что старый боевой конь не должен покидать своего уютного пастбища, — усмехнулся он.

— За прошедшие полтора года я нисколько не изменился, — возразил я. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы я отказывался от участия в расследовании?

Холмс усмехнулся и похлопал меня по плечу — жест, который он использовал так редко, что у меня потеплело на сердце.

— Старина Ватсон…

Майкрофт предложил сигары, и пока мы закуривали, он продолжил:

— Вы двое отправитесь в Африку сегодня же вечером. Полетите с аэродрома Королевской военно-морской авиации под Лондоном. Вас доставят в Каир с пересадкой. Летчики были тщательно отобраны, потому что их груз будет драгоценным. Возможно, гунны уже знают, куда вы направляетесь. Если они будут знать наверняка, то предпримут отчаянные усилия, чтобы перехватить вас, но наши летчики — лучшие. Летчики-истребители, но в этот раз они полетят на бомбардировщиках. Первый пилот, который возьмет вас сегодня под свое крыло, — молодой человек. На самом деле ему всего семнадцать, он солгал, чтобы поступить на службу, но официально ему восемнадцать. За две недели он сбил семь вражеских самолетов и сослужил хорошую службу, высадив наших агентов в тылу врага. Возможно, вы знаете его… По крайней мере, вы знали его двоюродного деда… Вы, конечно, помните покойного герцога Грейстока[5]?

— Я никогда не забуду размер гонорара, который получил от него, — пробормотал Холмс и усмехнулся.

— Ваш пилот, лейтенант Джон Драммонд, приемный сын нынешнего лорда Грейстока, — продолжал Майкрофт.

— Но подождите! — встрял я. — Я слышала странные слухи о лорде Грейстоке. Разве он не живет в Африке?

— Да, в самом отдаленном уголке Африке, — подтвердил Майкрофт.

— Кажется, в домике на дереве.

— Лорд Грейсток живет в домике на дереве?

— Точно, — подтвердил Майкрофт. — Грейсток живет в доме на дереве с обезьяной. По крайней мере, это один из слухов, которые я слышал.

— Лорд Грейсток живет с обезьяной? Полагаю, это самка обезьяны.

— Да, — подтвердил Майкрофт. — Знаешь, в лорде Грейстоке нет ничего странного[6].

— Но ведь этот лорд Грейсток не может быть сыном старого герцога? Не лорд ли это Салтайр, сын герцога, которого мы спасли от похитителей во время приключения в монастырской школе?

Холмс вдруг встрепенулся, как орел, который увидел ягненка. Потом он наклонился к брату и спросил:

— Разве между его светлостью и героем фантастического романа этого американского писателя… как его там? Байроуз? Борроус? Разве главный герой янки не списан в некотором роде с лорда Грейстока? По-моему, книга вышла в Штатах только в июне 1914 года, но из-за блокады в Англию завезли очень мало экземпляров. До меня доходили слухи об этом. Я полагаю, что его светлость мог бы подать в суд за клевету на персонажа и многое другое, если бы захотел обратить внимание на роман.»

— Право, не знаю, — протянул Майкрофт. — Я никогда не читаю художественную литературу.

— Клянусь лордом Гарри! — воскликнул Мерривейл. — Верно! Я читал эту книгу. Несмотря на хорошую продажу — дикая хряпа. История про то, как наследник английского пэра был усыновлен самкой обезьяны и воспитывался в племени диких, хвостатых…

Майкрофт хлопнул ладонью по столу, напугав всех нас и заставив меня задуматься, чем вызвано такое неслыханное выражение чувств со стороны обычно флегматичного Майкрофта.

— Хватит тратить время на пустую болтовню о неуравновешенном пэре и чрезмерно богатом воображении писателя-янки! Империя рушится у нас на глазах, а мы болтаем, как в пивной и все в мире хорошо!

Он, конечно, был прав, и все мы, включая Холмса, были смущены. Но этот разговор не был таким уж неуместным, как мы думали в то время.

Час спустя, получив устные инструкции от Майкрофта и Мерривейла, мы выехали в лимузине на секретную взлетно-посадочную полосу под Лондоном.

Глава 2

НАШ ШОФЕР СВЕРНУЛ с шоссе на узкую грунтовую дорогу, петлявшую среди густых дубов. Проехав с полмили, мы миновали множество знаков, предупреждающих нарушителей о том, что это военная собственность, и остановились у ворот из колючей проволоки. Вооруженные охранники проверили наши документы, а затем махнули нам рукой. Через десять минут мы вышли из леса на большой луг. На северной его оконечности возвышался высокий холм, в основании которого зияла словно разинутая от удивления пасть. Удивительно было то, что вход вел вовсе не в пещеру, а в ангар, выдолбленный в основании холма. Когда мы вышли из машины, мужчины вытолкнули из ангара огромный аэроплан, крылья которого были сложены — прижаты к фюзеляжу.

После этого события развивались быстро… Слишком быстро для меня, признаюсь, и, возможно, даже слишком быстро для Холмса. В конце концов, мы родились примерно за полвека до того, как в небо взлетел первый самолет. Мы тогда не были уверены, что автомобиль, недавнее изобретение с нашей точки зрения, был в целом полезным изобретением. И вот теперь коммодор подвел нас к чудовищно большому самолету. Через несколько минут, по его словам, мы окажемся внутри его фюзеляжа и оставим твердую землю.

Пока мы шли к самолеты, его крылья были установлены и закреплены. К тому времени, как мы добрались до летающей машины, его винты уже были раскручены механиками. Двигатели грохотали, а из выхлопных труб вырывалось пламя.

Каковы бы ни были истинные чувства Холмса, он стал серым, однако он не мог подавить своего жгучего любопытства, своей потребности узнать все, что имело отношение к делу. Однако ему пришлось кричать коммодору, чтобы его услышали сквозь рев прогревающихся моторов.

— Адмиралтейство приказало снарядить самолет для вашего использования, — сказал коммодор. Выражение его лица говорило о том, что, по его мнению, мы, должно быть, действительно очень важные персоны, если этот самолет оборудован специально для нас.

— Это прототип модели «Хэндли Пейдж 0/100», — крикнул он. — Первый из «кровавых аэропланов», которым адмиралтейство поручило бомбардировку Германии. Как видите, у него два мотора Rolls-Royce Eagle II, каждый в двести пятьдесят лошадиных сил. Он имеет закрытую каюту для экипажа. Мото гондолы и передняя часть фюзеляжа бронированы, но сейчас броня снята, чтобы придать кораблю большую скорость.

— Что? — воскликнул Холмс. — Броню сняли?

— Да, — подтвердил коммодор. — Для вас это не должно иметь никакого значения. Вы будете в каюте, а она никогда не была бронированной.

Мы с Холмсом переглянулись.

— Для увеличения дальности полета аэроплана были установлены дополнительные бензобаки, — продолжал коммодор. — Они будут как раз перед каютой…

— А если мы разобьемся? — спросил Холмс.

— Пуф! — выдохнул коммодор, улыбаясь. — Никакой боли, дорогой мой. Если удар не убьет вас, то пылающий бензин выжжет легкие и вызовет мгновенную смерть. Единственная трудность заключается в идентификации трупа. Обугленного трупа, знаете ли…

Мы поднялись по маленькой деревянной лестнице и залезли в каюту. Коммодор закрыл люк, тем самым несколько приглушив рев. Он указал на койки, которые были установлены для нашего удобства, и туалет, где находился небольшой умывальник с резервуаром для воды и несколько громкоговорителей, привинченных к палубе[7].

— Прототип этого аэроплана может нести экипаж из четырех человек, — пояснил коммодор. — Здесь, как вы заметили, есть кабина для носового стрелка, а пилот находится в кабине прямо за ним. В задней части самолета есть кабина для другого пулеметчика, а также люк, через который пулемет можно направлять для прикрытия задней части под самолетом. Вы стоите на дверце люка, ведущего в пулеметное гнездо.

Мы с Холмсом заняли свои места, хотя, надеюсь, не слишком поспешно.

Мы подсчитали, что при нынешней нагрузке корабль может лететь со скоростью около 85 миль в час. В идеальных условиях, конечно. Мы решили отказаться от обычного вооружения пулеметами, чтобы облегчить нагрузку. Фактически с этой целью все члены экипажа, кроме пилота и второго пилота, устраняются. Летчик, как мне кажется, прихватил с собой личное оружие: кинжал, несколько пистолетов, карабин и специально сконструированный для воздушного боя пулемет «Шпандау» — трофей, кстати, снятый с «Фоккера», который капитан Вентворт сбил, удачно метнув золотник в голову немецкого пилота. Вентворт также прихватил несколько ящиков ручных гранат и ящик шотландского виски.

Шлюз или люк, или как там еще называют дверь в Королевской военно-морской воздушной службе, открылась, и вошел молодой человек среднего роста, но с очень широкими плечами и узкой талией. Он был красив, а его серо-стальные глаза обладали таким же притягательным взглядом, как у Холмса. И еще в них было что-то странное. Если бы я знал, насколько странное, я бы сошел с самолета в ту же секунду. А Холмс, пожалуй, опередил бы меня.

Пока же он пожал нам руки и сказал несколько слов. Я был поражен, услышав ровный средне-западный американский акцент. Когда Вентворт исчез на корме, Холмс спросил коммодора:

— Почему к нам не приставили британского офицера? Без сомнения, этот доброволец-янки способный молодой человек, но на самом деле…

— Есть только один пилот, который может сравниться с воздушным гением Вентворта. Он американец на службе у русского царя. Русские знают его как Кентова, хотя это и не настоящее его имя. Они обращаются к нему с почтением называя «Черным орлом», французы называют его «Эгль Нуар», а немцы предлагают сто тысяч марок за дер Шварца Адлера, живого или мертвого.

— Он что, негр? — удивился я.

— Нет, прилагательное «черный» относится к его зловещей репутации, — ответил коммодор. — Кентов подберет вас в Марселе. Ваша миссия настолько важна, что мы позаимствовали его у русских. Вентуорт ангажирован нами тоже на сравнительно короткий срок, так как в ближайшее время он должен выполнить еще одну миссию. Если вы разобьетесь и выживете, он сможет провести вас через вражескую территорию лучше, чем кто-либо из известных нам людей, исключая Кентова. Вентуорт — непревзойденный мастер маскировки…

— Неужели? — с сомнением спросил Холмс, выпрямляясь и холодно глядя на офицера.

Осознав, что допустил оплошность, коммодор сменил тему разговора. Он показал нам, как надевать громоздкие парашюты, которые хранились под койками.

— А что случилось с молодым Драммондом? — спросил я его. — Я имею в виду приемного сын лорда Грейстока. Разве он не должен был быть нашим пилотом?

— Он в больнице, — ответил командор, улыбаясь. — Ничего серьезного. Несколько сломанных ребер и ключиц, печень, которая может быть разорвана, сотрясение мозга и возможный перелом черепа. Шасси его корабля сломалось, когда он сажал самолет вслепую, и он врезался в кирпичную стену. Он передает вам привет.

Внезапно появился капитан Вентуорт. Бормоча что-то себе под нос, он заглянул под наши одеяла и простыни, а потом и под койки.

— В чем дело, капитан? — спросил Холмс.

Вентуорт выпрямился и уставился на нас своими странными серыми глазами.

— Кажется, я слышал шорох крыльев летучих мышей, — сказал он. — Крылья трепещут. Гигантские летучие мыши. Но их нигде не видно.

Затем он вышел из кабины и направился по узкому коридору, специально проложенному так, чтобы пилот мог попасть в кабину, не вылезая наружу. Второй пилот, лейтенант Нельсон, разогревал моторы. Коммодор ушел через минуту, пожелав нам удачи. Выглядел он так, словно думал, что нам это понадобится.

Вскоре нам «позвонил» Вентуорт и велел лечь на койки или ухватиться за что-нибудь твердое. Аэроплан готовился к взлету. Мы забрались на койки, и я уставился в потолок, пока самолет медленно выруливал к стартовой точке, потом моторы «взревели», и машина помчалась, трясясь по лугу. Вскоре хвост рванулся вверх, и мы внезапно оказались в воздухе. Ни Холмс, ни я не могли больше просто лежать. Нам пришлось встать и выглянуть в иллюминатор в двери-люке. Вид земли, уходящей вдаль в сумерках, домов, коров, лошадей и повозок, ручьев, а затем и самой Темзы, уменьшающейся… уменьшающейся, вызывал у нас тревогу и возбуждение.

Холмс был седым, но я уверен, что не страх высоты стал тому причиной. Однако теперь он полностью зависел от ситуации. На земле Холмс был сам себе хозяин. В небе его жизнь была в руках двух незнакомцев, один из которых уже произвел на нас впечатление очень странного существа. Кроме того, слишком скоро стало ясно, что Холмс, какими бы крепкими ни были его нервы и каким бы спокойным ни было его пищеварение на земле, подвержен воздушной болезни.

Самолет летел все дальше и дальше, пересекая в темноте Ла-Манш, западную, а затем и юго-западную часть Франции. Мы приземлились на полосу, освещенную факелами. Холмс хотел выйти и размять ноги, но Вентуорт запретил ему это делать.

— Кто знает, кто бродит здесь в темноте, поджидая, чтобы опознать вас, а затем попытаться прикончить? — заметил он.

— Холмс, — сказал я, когда мой друг вернулся на свое место, — вам не кажется, что он несколько странно говорит о возможности шпионажа? И разве вы не почувствовали запах виски в дыхании пилота? Должен ли пилот пить во время полета?

— Откровенно говоря, я слишком плохо себя чувствую, чтобы обращать на это внимание, — фыркнул Холмс.

Дозаправка прошла без происшествий. Наступила полночь, и огромный самолет пронесся сквозь темную безлунную атмосферу. Лейтенант Нельсон забрался в свою койку с радостным сообщением, что к рассвету мы приземлимся под Марселем. Холмс застонал. Я пожелал парню, который казался вполне приличным человеком, спокойной ночи. Вскоре я заснул, но через некоторое время проснулся, вздрогнув. Однако, как старый ветеран кампаний Холмса, я знал, что лучше не выдавать своего пробуждения. Повернувшись на бок, как будто я делал это во сне, я, прищурившись, наблюдал за происходящим.

Меня разбудил какой-то звук, или вибрация, или, возможно, шестое чувство старого ветерана.

У входа в коридор, освещенный единственной лампочкой над головой, стоял лейтенант Нельсон. На его красивом молодом лице застыло выражение, которого обстоятельства, конечно, не требовали. Вид у него был такой злобный, что у меня заколотилось сердце и, несмотря на холод под одеялом, я обливался потом. В руке у него был револьвер, и когда он поднял его, мое сердце чуть не выскочило из груди. Но он не повернулся к нам. Вместо этого он направился к передней части корабля по узкому коридору, ведущему в кабину пилота.

Поскольку он стоял ко мне спиной, я перегнулся через край койки и потянулся, чтобы разбудить Холмса. Но мне не нужно было его предупреждать. Каково бы ни было физическое состояние моего друга, он оставался все тем же бдительным лисом — старым лисом, это верно, но все же лисом. Его рука поднялась и коснулась моей, и через несколько секунд он уже был на ногах. В одной руке он держал свой верный «Уэбли», который нацелил в спину Нельсона, и одновременно крикнул, чтобы тот остановился.

Не знаю, услышал ли тот Холмса за ревом моторов. Если и так, то у него не было времени подумать об этом. Раздался выстрел, почти неслышный в шуме, и Нельсон упал на спину и проскользил несколько футов по полу назад. Из его лба хлынула кровь.

Тусклый свет падал на лицо капитана Вентуорта, чьи глаза, казалось, горели, хотя я уверен, что это была оптическая иллюзия. Лицо на мгновение исказилось, потом разгладилось, и Вентуорт вышел на свет. Я слез с койки и вместе с Холмсом подошел к нему. Стоя рядом с ним, я почувствовал тяжелый, хотя и душистый запах превосходного виски, исходивший от него.

Вентуорт посмотрел на револьвер в руке Холмса, улыбнулся и сказал:

— Я ждал его. Ждал, что он подкрадется ко мне, пока я буду занят управлением самолетом. Он думал, что снесет мне череп!

— Он, конечно, немецкий шпион, — подытожил Холмс. — Но как вы определили, что он — предатель?

— Я подозреваю всех, — ответил Вентуорт. — Я не спускал с него глаз, а когда увидел, что он говорит по рации, прислушался. Было слишком шумно, чтобы расслышать, но он говорил по-немецки. Я уловил несколько слов: schwanz и schweinhund. Несомненно, он информировал имперскую германскую военную авиационную службу о нашем местонахождении. Если он не убьет меня, то мы будем сбиты. Гунны, должно быть, уже в пути, чтобы перехватить нас.

Тревожная новость, но и Холмса и меня одновременно поразила куда более тревожная мысль. Холмс, как обычно, отреагировал много быстрее меня. Он закричал:

— Кто сейчас управляет самолетом?

Вентуорт лениво улыбнулся и сказал:

— Не беспокойся. Управление подключено к маленькому устройству, которое я изобрел в прошлом месяце. Пока нет воздушных ям, самолет будет лететь ровно сам по себе.

Он вдруг напрягся, склонил голову набок и спросил:

— Вы слышите это?

— Боже! — воскликнул я. — Как мы сможем что-то слышать за адским грохотом этих моторов?

— Тараканы! — рявкнул Вентуорт. — Гигантские летающие тараканы! Этот злой ученый выпустил еще один ужас в наш мир!

Он резко повернулся и исчез в темноте коридора.

Мы с Холмсом уставились друг на друга.

— Мы во власти безумца, Ватсон, — объявил Холмс. — И мы ничего не можем сделать, пока не приземлимся.

— Мы можем спрыгнуть с парашютами, — предложил я.

— Я бы предпочел этого не делать, — сухо ответил Холмс. — Кроме того, это не похоже на крикет. У пилотов, знаешь ли, нет парашютов. Эти двое командуют только потому, что мы — гражданские лица.

— Я не собиралась просить Вентуорта прыгать со мной, — пробормотал я, немного стыдясь своих слов.

Холмс не слышал меня, его желудок снова пытался отторгнуть несуществующее содержимое.

Глава 3

ВСКОРЕ ПОСЛЕ РАССВЕТА немецкие самолеты нанесли удар. Это, как мне сказали позже, были одноместные монопланы Fokker Е-Ш, оснащенные двумя пулеметами «Шпандау». Они были синхронизированы с пропеллерами, чтобы стрелять пулями через пустые пространства между вращающимися лопастями.

Холмс сидел на полу, держась за голову и постанывая, и я сочувствовал ему, хотя и устал от его жалоб, когда зазвонил телефон. Я вынул трубку из коробки, прикрепленной к стене, или переборке, или как там это называется.

— Наденьте парашюты и держитесь за что-нибудь покрепче! — проревел голос Вентуорта. — Двенадцать еб… «фоккеров», целая эскадрилья, на одиннадцать часов!

Я неправильно его понял.

— Да, что это за самолеты?

— «Фоккеры»! — воскликнул он и добавил: — Нет, нет! Мои глаза сыграли со мной злую шутку. Это гигантские летающие тараканы! На каждом из них сидит прусский офицер, в шлеме, с выпученными глазами и вооруженный абордажной саблей!

— Что вы говорите? — крикнул я в трубку, но он уже отключился.

Я передал Холмсу слова Вентуорта, и он забыл, что его укачало, хотя выглядел ничуть не лучше прежнего. Пошатываясь, мы подошли к двери-люку и выглянули в иллюминатор.

Ночь теперь стала светнее, чем день, — результат вспышек выстрелов атакующих нас самолетов. Их пилоты использовали яркие прожекторы для наведения пулеметов на наш беспомощный аэроплан. Затем, как будто этого было недостаточно, вокруг начали рваться снаряды зенитной батареи, причем некоторые так близко, что наш самолет содрогался и раскачивался под ударами взрывных волн. Нас слепили гигантские прожекторы. Некоторые из них высветили монопланы с черными крестами на фюзеляжах.

— Арчи! — воскликнул я. — Французские зенитки стреляют по гуннам! Дураки! Они могут попасть по нам!

Что-то промелькнуло мимо. Мы потеряли объект из виду, но через мгновение увидели истребитель, пикирующий на нас сквозь яркий свет факелов и прожекторов, не обращая внимания на разрывы снарядов вокруг. Два крошечных красных глаза мелькнули за пропеллером, и лишь когда в ткани всего в нескольких футах от нас внезапно появились дыры, мы поняли, что это дула пулеметов. Мы рухнули на пол, а огромный самолет несся вперед, нырял, поднимался и падал. Нас швыряло то в одну, то в другую сторону по полу, било о переборки.

— Мы обречены! — крикнул я Холмсу. — Наденьте парашют! Мы не можем отстреливаться, а наш самолет слишком медленный и неуклюжий, чтобы сбежать от них!

Как же я ошибался. И что за демон сидел у нас за штурвалом! Он выписывал на большом неуклюжем самолете такие фигуры пилотажа… Расскажи мне кто-то об этом, я бы никогда не поверил, что такое возможно. Несколько раз мы падали вниз головой и отчаянно цеплялись за койки, чтобы нас не раздавило, как мышей в консервной банке.

Один раз Холмс, чей слух был несколько острее моего, сказал:

— Ватсон, кажется, наши пулеметы ведут ответный огонь… Как он может управлять этим самолетом, делать такие маневры и еще управлять оружием, которое должен держать обеими руками?

— Не знаю, — признался я. В этот момент мы оба повисли на столбе, не упав только потому, что крепко ухватились. Самолет лег на левом боку. В иллюминатор под ногами я увидел немецкий самолет, от которого тянулся дым. За ним последовал еще один, превратившийся в огненный шар примерно в тысяче футов от земли.

Наш самолет выпрямился, и я услышал над головой слабые глухие удары, за которыми последовала треск пулемета. Что-то взорвалось совсем рядом с нами, и обломки полетели мимо иллюминатора.

Это потрясло меня, но еще больше потряс стук в иллюминатор. Кто-то, к моему удивлению, стучал кулаком в дверь. Я подполз к иллюминатору, встал и заглянул в него. Вверх ногами, глядя на меня через стекло, на меня смотрел Вентворт. Его губы сложились в слова:

— Открой дверь! Впусти меня!

Я оцепенел, а потом повиновался. Мгновение спустя, с акробатическим мастерством, которое я до сих пор нахожу невероятным, наш пилот распахнул дверь. В одной руке он держал «Шпандау» с прикладом от винтовки. Мгновение спустя, пока я держал его за талию, он закрыл дверь, укрывшись от холодного пронзительного ветра.

— Вот они! — крикнул он и, направив автомат на лежащего на полу Холмса, выпустил три короткие очереди.

— Осторожнее, старина! — воскликнул Холмс.

Вентуорт в бешенстве пробежал мимо него, и через мгновение мы снова услышали грохот Шпандау.

— По крайней мере, он вернулся в кабину, — слабым голосом произнес Холмс.

Однако это был один из тех случаев, когда Холмс ошибался. Через мгновение капитан вернулся. Он открыл люк, просунул в него ствол своего оружия, выпустил одну-единственную очередь, объявил:

— Попался, сукин сын! — закрыл люк и побежал обратно в кабину.

Через сорок минут самолет приземлился на французском военном аэродроме под Марселем. Его фюзеляж и крылья были пробиты пулями в сотне мест, хотя, к счастью, ни одна пуля не попала в бензобаки. Французский командир, осматривавший самолет, отметил, что больше дыр было сделано орудием, стрелявшим изнутри, чем из орудий, стрелявших снаружи.

— Чертовски верно! — подтвердил Вентуорт. — Тараканы и их союзники, летающие леопарды, ползали по всему самолету! Они почти поймали этих двух стариков!

Через несколько минут прибыл британский офицер медицинской службы. Вентуорта, яростно сражавшегося с шестью мужчинами, усмирили, надели смирительную рубашку и увезли в машине скорой помощи.

Бредил не только Вентуорт.

Бледное лицо Холмса исказилось, кулаки сжались, он проклинал своего брата Майкрофта, молодого Мерривейла и всех остальных, кто мог быть в ответе за случившееся, за исключением, разумеется, его величества.

Нас провели в кабинет, где сидели несколько французских и английских офицеров очень высокого ранга. Самый высокий, генерал Чатсон-Доус-Оверли, только головой покачал:

— Да, дорогой мистер Холмс, мы понимаем, что у него иногда бывают галлюцинации. Откровенно говоря, порой он становится совсем сумасшедшим. Но он — лучший пилот, а также лучший шпион, который у нас есть, даже если он сумасшедший, и он уже сделал героическую работу для нас. Он никогда не видит «неправильных» галлюцинаций, то есть он никогда не причиняет вреда своим товарищам, хотя однажды он застрелил итальянца. Но тот парень был всего лишь рядовым, и он был итальянцем. Это был несчастный случай, — и поэтому мы чувствуем, что должны позволить ему работать на нас. Мы, конечно, не можем допустить, чтобы хоть одно слово о его состоянии дошло до гражданского населения, поэтому я должен потребовать от вас клятвы молчать обо всем этом деле. Что вы должны были бы сделать, как само собой разумеющееся и, конечно же, из патриотизма… Теперь ему дадут отдохнуть, подлечат, а потом вернут на службу. Британия остро нуждается в нем[8].

Холмс еще какое-то время бредил, но он всегда был человеком, способным смотреть правде в глаза и соответственно управлять собой. Тем не менее, он не мог сдержаться от саркастических замечаний о своей жизни, которая также была чрезвычайно ценной, но оказалась отдана на попечение маньяка-убийцы.

— А пилот, который доставит нас в Египет? — спросил он наконец, немного успокоившись. — Он тоже безответственный безумец? Не будет ли нам от него больше опасности, чем от врага?»

— Говорят, он такой же хороший пилот, как и Вентуорт, — сказал генерал. — Он — американец…

— Великий боже! — вздохнул Холмс. Потом он застонал и добавил: — Почему бы нам не нанять хорошего британского пилота, испытанного и верного?

— И Вентуорт, и Кентов принадлежат к лучшим пилотам в мире, — сухо заметил Оверли. — Они происходят из самых древних и благородных родов Англии. На самом деле в них течет королевская кровь. Но они оказались «не у дел». Человек, который увезет вас отсюда, работает на двоюродного брата его величества — царя всея Руси, как агент и шпион. Царь же был настолько любезен, что одолжил нам и его, и один из больших самолетов Сикорского — «Муромец» пятой модели. Кентов прилетел сюда на нем с полным экипажем, и он готов к взлету.

Лицо Холмса побледнело еще больше, и я с каждой минутой чувствовал себя много старше своих шестидесяти четырех лет. Нам не полагалось ни минуты покоя, и все же то, что мы пережили, — опыт, который заставил бы многих завалиться в койку на несколько дней.

Глава 4

ГЕНЕРАЛ ОВЕРЛЕЙ ЛИЧНО проводил нас к огромному русскому самолету. Когда мы подошли к нему, генерал, отвечая на вопросы Холмса, описал некоторые особенности машины.

— Это пока что единственный в мире четырехмоторный самолет тяжелее воздуха. Построен он русскими, — объяснил он. — К большому стыду англичан. Первый самолет был собран и запущен в 1913 году. Это, как вы видите, биплан, оснащенный колесами и лыжным шасси. У него четыре двигателя типа Sunbeam с водяным охлаждением, каждый в 150 лошадиных сил. Sunbeam, к сожалению, оставляет желать лучшего…

— Я бы предпочел этого не знать, — пробормотал я. Пепельный оттенок лица Холмса свидетельствовал о том, что его реакция была схожа с моей.

— …Размах крыльев — 24,9 метра, длина — 15,5 метра. Максимальная скорость — 120 километров в час, эксплуатационный потолок — 3000 метров. В воздухе может продержаться пять часов в идеальных условиях. Экипаж корабля пять-семь человек, хотя он может перевозить и больше. Задняя часть фюзеляжа оборудована отсеками для сна и еды…

Оверлей пожал нам руки после того, как передал нас лейтенанту Ивану Обренову. Молодой офицер провел нас по ступенькам в хвостовую часть фюзеляжа, где показал наш отсек. Холмс болтал с ним по-русски, которым он овладел в достаточной степени, когда работал в Одессе над делом Трепойфа. Настойчивость Холмса в том, чтобы говорить по-русски, казалось, несколько раздражала офицера, поскольку, как и все представители высшего общества его страны, он предпочитал говорить по-французски. Но он был вежлив и, убедившись, что нам удобно, откланялся. Конечно, жаловаться нам было не на что, разве что на размеры каюты. Она была приготовлена специально для нас, в ней были две раскладные кровати, толстый ковер, который, по словам Холмса, был персидским, картины маслом на стенах, которые, по словам Холмса, кисти Малевича (хотя я думаю, что это художественная чепуха), два удобных кресла, привинченных к палубе, и буфет, тоже привинченный к палубе, где хранились спиртные напитки. В углу располагалась крошечная каморка со всей мебелью и всем необходимым, что можно найти в туалете.

Мы с Холмсом закурили прекрасные кубинские сигары, найденные в буфете, и налили себе немного шотландского виски — кажется, «Даггановская роса Киркинтиллоха». Внезапно мы оба подпрыгнули в воздух, расплескав напиток по манжетам. Словно из ниоткуда, бесшумно появилась высокая фигура. Как он это сделал, я не знаю, так как дверь была закрыта и все время находилась под наблюдением одного из нас или обоих.

Холмс застонал и пробормотал себе под нос:

— Только не еще один безумец!

Парень определенно выглядел эксцентрично. Он был одет в форму полковника Императорской Российской воздушной службы, но носил длинный черный оперный плащ и большую черную шляпу с опущенными полями. Из-под его широких полей горели самые притягательные и внушающие страх глаза, которые я когда-либо видел. Мое внимание, однако, было несколько отвлечено орлиным носом незнакомца. Такой нос вполне мог принадлежать Сирано де Бержераку[9].

Мне пришлось сесть, чтобы перевести дыхание. Незнакомец представился с оксфордским акцентом:

— Полковник Кентов.

У него был удивительно приятный голос, глубокий, богатый и властный. К тому же он был сильно сдобрен бурбоном.

— У вас все в порядке? — поинтересовался он.

— Думаю, да, — ответил я. — Вы нас здорово напугали. Мне показалось, что к нам прокрался враг… Но сейчас я в порядке, спасибо.

— Я должен удалиться в рубку, — сообщил он. — Но я поручил одному члену экипажа — хвостовому стрелку присматривать за вами, если что-то понадобиться дворецкий все устроит, просто позвоните в колокольчик, если дворецкий понадобится…

И он ушел, на этот раз открыв дверь. По крайней мере, мне так показалось.

— Боюсь, дорогой мой, что нам предстоит еще одно испытание, — вздохнул Холмс.

На самом деле путешествие оказалось довольно приятным, если привыкнуть к реву четырех моторов и неожиданным появлениям Кентова.

— Если все пойдет хорошо, поездка займет около двадцати восьми часов…

Мы приземлялись только для дозаправки. Примерно каждые четыре с половиной часа садились на наспех построенной взлетно-посадочной полосе, куда несколько дней назад доставили топливо и припасы на кораблях, самолетах или верблюдах. Средиземное море было слева от нас, а берег Северной Африки под нами. Мы мчались к Каиру со средней скоростью 100 километров в час, по словам нашего командира. Потягивая различные напитки и куря гаванские сигары, мы читали, чтобы скоротать время. Холмс несколько раз говорил, что ему не помешало бы немного кокаина, чтобы развеять скуку, но я думаю, что он сказал это только для того, чтобы успокоить меня. Холмс прихватил с собой собственное сочинение, напечатанное в частном порядке — практическое руководство по пчеловодству, с некоторыми замечаниями по поводу сегрегации матки. Он часто уговаривал меня изучить результаты его опытов с суссекскими пчелами, и теперь я поддался его уговорам, главным образом потому, что все остальные доступные книги были на русском языке.

Сочинения по пчеловодству показалось более интересным, чем я ожидал, и я сказал об этом Холмсу. Это, казалось, обрадовало его, хотя до этого он делал вид, что мое мнение по этому вопросу ему совершенно неинтересно…

— Описанные в этой книге приемы и опыты пчеловодства достаточно интригующие и сложные, — пояснил мой друг. — Но меня отозвали из проекта, который выходил далеко за рамки всего, что предпринимал любой ученый-пчеловод. Согласно моей теории, у пчел есть язык, и они передают друг другу такую важную информацию, как местоположение нового луга клевера, приближение врагов и так далее… и все это посредством символического танца. Я исследовал этот феномен с целью подтвердить теорию фактами, когда получил телеграмму Майкрофта.

Я сел так резко, что пепел с моей сигары упал мне на колени, и был занят тем, что стряхивал угли, прежде чем они прожгли дыру в моих брюках.

— Право же, Холмс, — наконец сказал я. — Вы меня разыгрываете! У пчел есть язык? А потом вы мне скажете, что они сочиняют сонеты в честь инаугурации своей королевы! Или, может быть, эпитазы, когда она выходит замуж!

— Эпитазы? — переспросил он, презрительно глядя на меня. — Ты имеешь в виду эпиталамии? Предлагаю вам соблюдать умеренность при употреблении национального напитка России. Да, Ватсон, пчелы действительно общаются, хотя и не так, как homo sapiensus.

— Может быть, вы соблаговолите объяснить, что именно… — начал я, но меня прервала внезапная растерянность, вызванная появлением нашего командира. Я всегда вздрагивал, и сердце мое сильно билось, когда облако рассеивалось, и я понял, что передо мной стоит Кентов. Единственным моим утешением было то, что Холмс был так же поражен.

— Черт возьми! — воскликнул Холмс, покраснев. — А вы не могли бы вести себя как цивилизованное существо и стучать, прежде чем войти? Или у американцев нет таких обычаев?

Это, конечно, был явный сарказм, поскольку Холмс уже несколько раз бывал в Штатах.

— Мы в двух часах полета от Каира, — объявил Кентов, игнорируя замечание Холмса. — Но только что радиостанция в Каире сообщила, что с севера на нас надвигается сильный шторм. Нас может сбить с курса. Кроме того, наши шпионы в Турции сообщают, что вчера оттуда вылетел дирижабль. Они считают, что он намерен забрать фон Борка. Каким-то образом он проскользнул за кордон и теперь ждет шпиона в пустыне.

— Если это отвратительное путешествие окажется напрасным… если окажется, что я вынужден был терпеть опасные выходки этого безумца только для того, чтобы!.. — Внезапно полковник исчез. К Холмсу вернулись его обычный цвет лица и самообладание, и он продолжил: — Знаете, Ватсон, мне кажется, я знаю этого человека! Или, по крайней мере, его родителей. Я изучал его при каждом удобном случае, и, хотя он, несомненно, мастер притворяться, этот нос фальшивый, у нашего пилота определенная костная структура и определенная черта походки, поворачивания головы, которая заставляет меня поверить…

В этот момент зазвонил телефон. Поскольку я сидел ближе к аппарату, я ответил на звонок.

— Сложите все свободные предметы и привяжите себя к кроватям, — раздался голос нашего командира. — Нас ждет адский шторм, худший в этом столетии, если верить прогнозам погоды.

На этот раз метеорологи не преувеличивали. Следующие три часа были ужасны. Гигантский аэроплан раскачивался, как лист писчей бумаги. Электрические лампы на стенах мигали снова и снова и наконец погасли, оставив нас в темноте. Холмс все стонал, стонал и наконец попытался доползти до унитаза, но, к несчастью, судно раскачивалось вверх-вниз, как дикая лошадь, вибрировало как лодка, попавшая в стремнину. Холмсу удалось добраться до своей постели, не сломав ни одной кости, но, к сожалению, он избавился от водки и бренди (сочетание, по-моему, само по себе не способствует хорошему пищеварению), бефстроганова, щей и черного хлеба, которыми мы обедали ранее. Еще более прискорбно, что он перегнулся через край кровати, чтобы выполнить эту неоспоримую функцию… У меня не хватило духу сделать ему выговор. Кроме того, он убил бы меня или, по крайней мере, попытался бы сделать это, если бы я начал его упрекать. Настроение у него было не из лучших.

Наконец я услышал его слабый голос:

— Ватсон, обещайте мне одну вещь.

— Что именно, Холмс?

— Поклянитесь, что, как только мы ступим на землю, вы прострелите мне голову, если я еще хоть раз соглашусь сесть в летательный аппарат. Не думаю, что это опасно, но даже если его величество лично попросит меня сесть в самолет или что-нибудь летающее, дирижабль, воздушный шар, что угодно, вы милостиво предложите мне эвтаназию. Обещайте мне.

Я подумал, что это обещание мне ничем не грозит. Во-первых, я чувствовал нечто подобное, и это желание было почти так же сильно, как и у него.

В этот момент дверь нашей каюты отворилась, и появился наш слуга Иван с маленькой электрической лампой в руке. Он обменялся с Холмсом несколькими взволнованными словами по-русски и ушел, оставив лампу. Холмс сполз с койки и сказал:

— Нам приказано покинуть корабль, Ватсон. Нас занесло далеко к югу от Каира, и через полчаса у нас кончится бензин. Тогда нам придется прыгать, нравится нам это или нет. Иван говорит, что полковник искал безопасное место для посадки, но не видит земли. Воздух наполнен песком, видимость нулевая; песок попал в подшипники двигателей, а порывы ветра выбили лобовое стекло. Итак, мой дорогой старый друг, мы должны надеть парашюты.

Мое сердце потеплело от такого нежного обращения, хотя в следующие несколько минут, пока мы помогали друг другу пристегивать снаряжение, эмоции несколько поутихли.

— От вас исходит отвратительный запах, Ватсон, — заявил Холмс, и я раздраженно ответил:

— Вы и сами воняете, как туалет в пабе Ист-Энда, дорогой Холмс. Кроме того, любой запах, исходящий от меня, исходит и от вас. Вы, конечно, знаете об этом.

Холмс пробормотал что-то насчет прыжков с парашютом, и я уже собирался попросить его пояснить свое замечание, когда снова появился Иван. На этот раз у него было оружие, которое он раздал нам. Мне вручили кавалерийскую саблю, стилет, кнут (который я выбросил) и револьвер какой-то неизвестной марки, но 50-го калибра. Холмсу выдали саблю, карабин, пояс с патронами и моток веревки, на одном конце которой висели абордажные крюки. Иван оставил себе кортик, две ручные гранаты, болтающиеся на штифтах у пояса, и кинжал, который зажал в зубах.

Мы подошли (вернее, перекатились) к двери, где стояли еще трое пилотов, тоже полностью, может быть, даже чересчур вооруженные. Мы с Холмсом перебрались к иллюминатору, чтобы понаблюдать за бурей. В течение нескольких минут мы почти ничего не видели, кроме облаков пыли, а потом пыль внезапно исчезла. На нас обрушился сильный дождь, хотя ветер бил нас так же сильно, как и раньше. Небо прочертили молнии, и некоторые из них громко взрывались рядом с летающей машиной.

Через минуту к нам присоединился Иван, который потянул Холмса за руку, что-то крича по-русски. Холмс что-то ответил ему и, повернувшись ко мне, сказал:

— Кентов утверждает, что заметил дирижабль!

— Боже мой! — воскликнул я. — Это наверняка тот дирижабль, который послали за фон Борком! Его тоже застигла буря!

— Элементарная дедукция, — сказал Холмс.

Но он, казалось, был чем-то доволен. Я предположил, что он счастлив, потому что фон Борк либо пропустил воздушный корабль, либо, если он уже был на борту, находился в таком же опасном положении, как и мы. Я не видел в этой ситуации ничего смешного.

Через несколько минут улыбка Холмса исчезла с его лица, когда нам сообщили, что мы собираемся атаковать дирижабль.

— В такую бурю? — удивился я.

— Да.

— Но ведь полковник даже не может держать нас на одной высоте или в одном положении.

— Он — маньяк! — воскликнул Холмс.

И насколько это безумно, мы вскоре выяснили…

Вскоре в поле зрения появился огромный дирижабль, выкрашенный серебристой краской сверху и черной снизу. На боку в свете прожекторов можно было прочитать обозначение L9[11]. Контрольная кабина впереди, вращающая толкающий винт, двигатели спереди и сзади двух средних кораблей и одной кормовой моторной гондолы — все это выглядело довольно чудовищно, зловеще и все же красиво.

Дирижабль раскачивался, мотался из стороны в сторону, словно игрушечная лодка в потоке лосося, идущего на нерест по горной реке в северной Шотландии. Его экипаж, должно быть, страдал воздушной болезнью, и у них были заняты руки, чтобы не быть выброшенными из корабля. Это в какой-то степени обнадеживало, поскольку никто из нас в самолете, за исключением, возможно, Кентова, был не в состоянии вступать в бой.

Иван что-то пробормотал, и Холмс пояснил:

— Он говорит, что если буря будет продолжатся, то этот воздушный корабль разобьется. Будем надеяться, что так оно и будет и это избавит нас от воздушных боев.

Но цеппелин хотя и казался несколько побитым, его каркас слегка перекосился, пока держался в воздухе. Тем временем наш четырехмоторный «колосс» — малыш по сравнению с немецким воздушным кораблем, развернулся к вражескому судну. Это был сложный маневр. Удивительно, что его вообще удалось исполнить.

— Что этот дурак делает? — возмутился Холмс и снова обратился к Ивану. Затем небо озарила молния, и я увидел, что его лицо стало мертвенно-серым.

— Этот парень еще безумнее, чем пилот нашего предыдущего самолета! — фыркнул он. — Он хочет приземлиться на крышу дирижабля!

— Как он может это сделать? — ахнул я.

— Откуда мне знать, какими приемами он воспользуется, болван ты этакий! — крикнул мой друг. — Какая разница? Что бы он ни сделал, самолет соскользнет с дирижабля, возможно, сломает крылья, и мы разобьемся насмерть!

— Мы можем прыгнуть прямо сейчас! — крикнул я.

— Ну и что же? Окажемся посреди пустыни? — воскликнул он. — Ватсон, мы же англичане!

— Это всего лишь предложение, — пошел я на попятный. — Простите меня. Конечно, мы потерпим. И ни один славянин не скажет, что нам, англичанам, недостает мужества.

Иван снова заговорил, и Холмс перевел мне, о чем речь:

— Он говорит, что полковник, вероятно, самый великий летчик в мире. Он залетит на корму дирижабля и остановит самолет прямо над верхней пулеметной платформой. Как только самолет замрет, мы должны выпрыгнуть наружу. Если мы оступимся или соскользнем с баллона дирижабля, то сможем воспользоваться парашютами. Кентов настоял на том, чтобы взять их с собой, несмотря на протесты Императорского русского Генерального штаба. Если удержимся на куполе, то спустимся по трапу с платформы и поднимемся на борт летающего корабля. А потом Кентов сказал, что, когда мы покинем самолет, мы должны будем…

Мой друг замолчал, и я попытался подтолкнуть его:

— Да, Холмс?

— Убивать! Убивать! Убивать!

— Боже мой! — ужаснулся я. — Какое варварство!

— Да, — согласился Холмс. — Но его надо извинить. Он явно не в своем уме.

Глава 5

СЛЕДУЯ ПРИКАЗАМ, ПЕРЕДАННЫМ через Обренова, мы легли на палубу и ухватились за части фюзеляжа, которые были хорошо закреплены. Самолет нырнул, и мы скользнули вперед, а затем нас резко подбросило, и мы скользнули назад, а затем аэроплан задрал нос, и рев четырех двигателей стал намного выше, и внезапно мы оказались прижатыми к полу. А потом давление исчезло.

Медленно, но слишком быстро для меня, палуба накренилась влево. Это соответствовало планам Кентова. Он посадил самолет вдоль продольной оси, или осевой линии, чуть левее осевой линии дирижабля. Таким образом, вес самолета заставил воздушный корабль крениться влево.

Секунду я не понимал, что происходит. Честно говоря, я был напуган до смерти — онемел от ужаса. Я никогда не позволил бы Холмсу увидеть это, и поэтому я преодолел свое «замороженное состояние», хотя и не скованность и медлительность, вызванные возрастом и недавними трудностями. Я встал и, спотыкаясь, выскользнул через дверь, парашют ударился о мою пятую точку. Мне показалось, что он из свинца. Я растянулся на небольшой платформе на верхней части дирижабля. Я ухватился за нижний конец трубы, образующей ограждение вокруг платформы. Люк, ведущий внутрь дирижабля, уже был открыт, и Кентов оказался внутри дирижабля. Я услышал грохот выстрелов. Сейчас здесь, снаружи, было сравнительно тихо, поскольку Кентов заглушил двигатели аэроплана, как раз перед тем, как те заглохли. Тем не менее ветер завывал, и можно было хорошо расслышать скрип балок конструкции дирижабля, когда его корпус прогибался под весом самолета. Мои уши ужасно заложило, потому что дирижабль устремился к земле под весом гигантского самолета. Самолет также издавал свои собственные, безошибочно узнаваемые звуки, стонал, когда его корпус изгибался, разрывая хлопчатобумажную ткань обшивки корабля. Он все больше и больше соскальзывал влево. Затем раздался громкий треск, и дирижабль подо мной метнулся назад, освобожденный от огромного веса самолета. В тот же миг он взмыл ввысь, и два рывка — чуть в сторону и вверх, едва не вырвали трубу из моих рук.

Когда дирижабль прекратил свои «маневры», русские поднялись и один за другим исчезли в недрах немецкого колосса. Мы с Холмсом, двигаясь к люку, проползли мимо двух завернутых в одеяло восьмимиллиметровых пулеметов Максима и спустились по трапу. Как раз перед тем, как войти в люк, я заглянул через спину огромного зверя, в который мы вторглись. Я был бы потрясен, если бы не был так ошеломлен всем, что случилось в эту ночь. Колеса и лыжное шасси самолета вскрыли огромную рану в тонкой обшивке судна. Столкнувшись с дюралевыми балками и кольцами каркаса, они разорвали обшивку на части, а затем и само шасси самолета оторвалось. Пропеллеры, хотя и не вращаясь, также нанесли значительный урон. Я подумал, что если бы каркас корабля, скелет чудовища, так сказать, пострадал бы чуть сильнее, то дирижабль рухнул бы и унес нас всех вниз, навстречу смерти.

Я также на секунду восхитился мастерством, нет, гениальностью пилота, который посадил нас.

А затем я спустился в чрево дирижабля — огромную сложную паутину внутри корпуса корабля с его кольцами и балками, выпуклыми заполненными водородом газовыми ячейками и балластными мешками с водой. Я вынырнул у киля корабля, на мостике шириной в фут, который протянулся по всей длине корабля между треугольными балками. До этого это был просто кошмар, а теперь он превратился в кошмар кошмаров. Помню, как я лез, цепляясь за балки, проползал куда-то и карабкался, чтобы не попасть под огонь немецких матросов на носу. Я помню лейтенанта. Обренов упал со смертельными пулевыми ранениями после того, как проткнул двух немцев своей саблей. Размахивать ею было негде, и поэтому он пользоваться клинком, как штыком.

Я помню, как другие русские умирали, некоторые ухитрялись сохранить хватку и таким образом избежать падения через ткань обшивки в пропасть внизу. Я помню, как Холмс прятался за газовой камерой и стрелял в немцев, которые боялись стрелять в ответ, так как могли поджечь водород[12].

Больше всего мне запомнилась закутанная в плащ фигура Кентова. Он все еще был в шляпе с опущенными полями: он прыгал, раскачиваясь на балках и растяжках. С балок он перебрался на огромный газовый баллон, потом вернулся. Он порхал, как Призрак оперы, по лабиринту, стреляя с двух рук из огромных автоматических пистолетов 45-го калибра (не в одно и то же время, конечно, иначе он потерял бы хватку). Немец за немцем вскрикивали или убегали, а этот маньяк в промежутках между грохотом выстрелов заходился смехом, леденящим кровь. Но хотя сам он стоил эскадрильи, его люди умирали один за другим. И так случилось неизбежное.

Возможно, это была срикошетившая пуля или он поскользнулся. Не знаю. Внезапно он упал с балки, скользнул сквозь паутину проводов, чудом не задев их. Теперь в каждой руке у него было по ревущему, плюющемуся пламенем пистолету 45-го калибра. Он убил двух матросов и громко смеялся, даже когда прорвался сквозь хлопчатобумажную ткань и исчез в темном дожде, полетев к земле.

Поскольку на нем был парашют, он мог выжить. Но больше я о нем ничего не слышал.

Вскоре немцы осторожно приблизились, услышав, как мы с Холмсом прокричали, что сдаемся. У нас кончились патроны, и мы были слишком слабы, чтобы даже поднять саблю. Мы стояли на подиуме с поднятыми руками — два усталых побитых старика. И все же это был наш звездный час. Ничто не могло лишить нас удовольствия увидеть лицо фон Борка, когда он нас узнал. Если бы его потрясение было чуть сильнее, он бы упал замертво от сердечного приступа.

Глава 6

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ мы уже спускались по трапу из корпуса в рубку управления под носовой частью дирижабля. Позади нас бушевал, сдерживаемый старшиной и старшим помощником, оберлейтенант Генрих Тринг фон Борк. Увидев нас, он тут же приказал выбросить нас за борт, но Тринг, порядочный малый, отказался подчиниться. Нас представили командующему, капитан-лейтенанту Виктору Райху[13]. Он оказался порядочным парнем, открыто восхищаясь нашим подвигом высадки и посадки на его корабль, несмотря на то что он и его команда ужасно пострадали. Он отверг предложение фон Борка расстрелять нас как шпионов, поскольку мы были в гражданской одежде и прилетели на русском военном корабле. Он, конечно, знал о нас и не хотел иметь ничего общего с казнью великого Холмса и его коллеги. Выслушав нашу историю, он позаботился о том, чтобы устроить нас с максимальным комфортом. Однако он не разрешал Холмсу курить, выбросил табак за борт, и это заставляло Холмса страдать. Он так много пережил, что отчаянно нуждался в глотке никотина.

— К счастью, буря стихает, — сказал Райх на прекрасном английском. — Иначе наш дирижабль скоро развалится. Три мотора не работают. Сцепление с левым мотором перегрелось, вода в радиаторе мотора в среднем моторе правого борта выкипела, и что-то ударило по двигателю контрольной машины и разбило его вдребезги. Мы так далеко на юге, что, даже если бы они могли работать со стопроцентной эффективностью, у нас кончился бы бензин где-нибудь над Египтом на обратном пути. Кроме того, сильно повреждены органы управления лифтами. Все, что мы можем сейчас сделать, — это плыть по ветру и надеяться на лучшее.

Последующие дни и ночи были полны тревожных размышлений. Семеро членов экипажа были убиты во время боя, и только шестеро остались на корабле. Одного этого было достаточно, чтобы сделать невозможным возвращение в Турцию или Палестину. Райх сообщил нам, что он получил радиограмму, приказывающую ему связаться с немецкими войсками в Восточной Африке под командованием фон Леттов-Форбека. Там он должен был сжечь цеппелин и присоединиться к войскам. Это, конечно, было не все послание. Что-то должно было быть сказано о возвращении фон Борка в Германию, поскольку у него уже была формула для мутации и культивирования «кислых бацилл капусты».

Когда мы остались одни в средней гондоле порта, где нас держали в течение части плавания, Холмс тяжело вздохнул.

— Мы должны заполучить эту формулу, Ватсон, — начал он. — Я вам не говорил, но еще до того, как вы пришли в кабинет Майкрофта, мне сообщили, что эти микробы обоюдоострое оружие. Они могут мутировать, чтобы питаться другими продуктами. Представь себе, что случится с нашими запасами продовольствия, не говоря уже об ударе по нашему моральному духу, если эти микробы «переориентируют» на вареное мясо? Или пшеницу? Или картофель?

— Боже мой! Могло быть и хуже, Холмс, гораздо хуже. А что, если немцы сбросят над Англией бомбы, микробы в которых выпьют весь эль? Или подумайте о том, как упадет дух наших доблестных шотландцев, если их запасы виски исчезнут у них на глазах?

Фон Борк был впечатлен, но… от него, столь же необученного, как и мы, толку было немного. Кроме того, его поврежденный левый глаз мешал ему так же, как и нам наш возраст. Немец был сильно разозлен и не мог скоординировать действия со своим партнером. Мое профессиональное мнение состояло в том, что он был совершенно невменяем. Другой глаз был вполне здоров. Он сверкал каждый раз, когда его взгляд падал на нас. Пламя отражало неистовую ненависть в его сердце, жажду убить нас.

Однако воздушный корабль находился в таком затруднительном положении, что ни у кого не было ни времени, ни желания думать о чем-либо, кроме выживания. Пара двигателей все еще работало, что позволяло управлять летающим судном. Пока мы двигались на юг, ветер дул нам в спину, мы продвигались вперед. Но из-за заклинивших рулей нос корабля был опущен, а хвост поднят. Некоторое время L9 летел, накреняясь примерно на пять градусов к горизонтали. Райх поручил всем, включая нас, поскольку мы вызвались добровольцами, переносить все необходимое оборудование в заднюю часть корабля, чтобы перегруппировать вес. Все, что было ненужным, а такого было немного, летело за борт. Кроме того, была сброшена большая часть водяного балласта.

Под нами раскинулись пески Судана. Солнце пылало в безоблачной синеве. Огненное дыхание нагревало водород в полостях, и огромное количество газа с шипением вырывалось через клапаны. Горячий ветер задувал в корпус через огромную дыру, проделанную самолетом, когда тот совершил посадку на дирижабль. Жара, конечно, заставляла водород расширяться, таким образом и корабль поднимался все выше и выше, несмотря на потерю газа из клапанов. Ночью воздух остывал очень быстро, и корабль быстро опускался, слишком быстро для того, чтобы его пассажиры чувствовали себя в безопасности. Днем восходящие потоки тепла от песков заставляли судно раскачиваться и вибрировать. Все мы на борту чувствовали себя больными.

Работая не покладая рук, несмотря на все препятствия, экипажу удалось снова запустить все двигатели. На пятый день управление рулями было исправлено. Но корпус дирижабля все еще был скособочен, и это вместе с огромной дырой в баллоне делало его аэродинамический неустойчивый. По крайней мере, так нам объяснил Райх. Он, между прочим, ничего не скрывал, рассказывая нам о самом корабле, хотя и не сообщал нам нашего точного местонахождения. Возможно, потому, что он хотел быть уверенным, что мы каким-то образом не доберемся до радиопередатчика и не пошлем сообщение англичанам в Восточной Африке.

Плоская пустыня сменилась горами. Было сброшено еще больше балласта, и L9 едва избежал царапин на некоторых вершинах. Наступила ночь с ее охлаждающими эффектами, и корабль упал. К счастью для нас, горы в этом месте были ниже…

Два дня спустя, когда мы лежали, изнемогая от жары, на мостике, который тянулся вдоль киля, Холмс сказал:

— По моим расчетам, сейчас мы находимся где-то над Британской Восточной Африкой, где-то в окрестностях озера Виктория. Очевидно, что мы никогда не доберемся до Махенге или вообще куда-либо в Германской Восточной Африке. Дирижабль потерял слишком много водорода. Я подслушал несколько осторожных комментариев на этот счет Райха и Тринга. Они думают, что мы разобьемся где-нибудь сегодня ночью. Вместо того чтобы искать ближайшие британские власти и сдаваться, как это сделал бы любой здравомыслящий человек, они полны решимости пересечь нашу территорию и перебраться на территорию Германии. Знаете ли вы, сколько миль вельда, джунглей и болот, кишащих львами, носорогами, гадюками, дикарями, малярией, лихорадкой Денге и бог знает чем еще нам придется пройти? Вернее, попытаться пройти пешком?

— Может быть, нам удастся ускользнуть как-нибудь ночью?

— И что мы тогда будем делать? — с горечью вздохнул Холмс. — Ватсон, мы с вами хорошо знаем лондонские джунгли и вполне приспособлены для сафари по ним. Но здесь… нет, Ватсон, любой чернокожий восьмилетний ребенок знает много больше нас, чтобы выжить в этих дебрях.

— Печальная перспектива, — мрачно сказал я.

— Хотя я происхожу из семьи великих французских художников, — заметил Холмс, — сам я не умею писать красивые картины.

Холмс усмехнулся тогда, и я был воодушевлен. Холмс никогда не сдавался. Его неукротимый английский дух не мог быть побежден, но мог пасть в бою. И я надеялся, что в этот миг буду рядом с ним. Разве не лучше погибнуть в седле, пока еще есть силы, чем умереть в постели, когда ты стар, искалечен, болен и, возможно, идиот, пускающий слюни и делающий всякие жалкие, тошнотворные вещи?

Вечером мы приготовились покинуть корабль. Балластная вода из балласта была перелита в переносные контейнеры, запасы продовольствия распределили по мешкам, сделанным из хлопчатобумажной ткани, оторванной от корпуса… Мы ждали. Где-то после полуночи наступил конец. К счастью, стояла безоблачная ночь, и луна светила достаточно ярко, чтобы мы могли разглядеть, хотя и не слишком отчетливо, местность внизу. Это были невысокие горы, заросшие джунглями. Корабль пошел вниз, спускаясь в извилистую долину, по дну которой бежал серебристый ручей. Затем нам нужно было резко подняться, но мы не могли этого сделать.

Мы уже сидели в рубке управления, когда перед нами встал склон холма. Райх отдал приказ, и мы выбросили наши припасы, тем самым облегчив груз и дав еще несколько секунд передышки. Нам, двум заключенным, вежливо разрешили прыгать первыми. Райх сделал это, потому что корабль поднимался, когда члены экипажа прыгали, и он хотел, чтобы мы были ближе к земле. Мы были стары и не так проворны, и он считал, что нам нужны все преимущества.

Он был прав. Несмотря на то что мы с Холмсом упали в кусты, которые облегчили наше падение, мы были все в синяках. Однако мы выбрались из зарослей и отправились сквозь кусты к мешкам с припасами. Дирижабль же пронесся над нами, скользя огромной тенью, как плащ, и вдруг наткнулся на что-то. Жужжащие пропеллеры отключились, корпус смялся, и кабина оторвалась с нервно-скрежещущим звуком. Потом сам баллон, освободившийся от лишнего груза, взмыл в небеса. Но очевидно было, что ему совсем не долго оставалось бороздить африканские небеса. Через несколько минут он взорвался. Райх оставил несколько бомб замедленного действия рядом с газовыми камерами.

Пламя было очень ярким, очертив темный скелет каркаса. Птицы взлетали и кружились вокруг обломков. Несомненно, они и звери джунглей издавали громкие звуки, но рев пламени заглушал вся и все.

При свете горящего дирижабля мы смогли разглядеть спуск с холма, хотя видимость была не такой и хорошей. Мы стали продираться сквозь густую растительность, надеясь добраться до припасов раньше остальных. Мы договорились взять столько еды и воды, сколько сможем унести, и отправиться в путь самостоятельно, если представится такая возможность. Конечно, рассуждали мы, поблизости должна быть какая-нибудь туземная деревня, и, оказавшись там, мы попросим совета, как добраться до ближайшего британского поста.

По чистой случайности мы наткнулись на мешки с едой и флягами воды.

— Госпожа Судьба нам улыбнулась, Ватсон! — воскликнул Холмс, но его смех тут же стих, когда из кустов вышел фон Борк. В руке он держал автоматический «Люгер», а его единственный глаз горел от решимости пустить пистолет в ход до появления остальных. Конечно, он мог заявить, что мы бежали или напали на него и что он оказался вынужден застрелить нас.

— Умрите, свиньи вы этакие! — зарычал он и поднял пистолет. — Но прежде чем вы сдохнете, знайте, что формула у меня с собой и что я доставлю ее на родину. Она погубит вас, английских, французских и итальянских свиней. Бациллы сожрут йоркширский пудинг, улиток и спагетти. Все, что есть у вас съедобного! Вся прелесть в том, что очень легко заставить эти микробы питаться тем, чем нам захочется.

Мы выпрямились, готовые умереть, как подобает британцам.

— Прыгайте в сторону, Ватсон, — пробормотал Холмс уголком рта, — а потом мы его скрутим! Берете на себя его слепую сторону! Может быть, кто-то из нас доберется до него!

Это был благородный план, хотя я не знал, что смогу сделать, даже если доберусь до фон Борка. В конце концов, он был молод и имел великолепное телосложение.

В этот момент в кустах раздался треск, громкий голос Райха, который приказал фон Борку не стрелять. Командир экспедиции, со слезами на глазах, спотыкаясь, вышел на небольшую поляну. За ним шли другие.

— Я просто держал их на мушке, пока вы не прибыли, — фыркнул фон Борк.

Райх, должен добавить, оплакивал свой воздушный корабль, судьба которого нанесла ему страшный удар. Он любил свое судно, и видеть, как оно умирает, было для него равносильно смерти жены. Возможно, это имело еще большее значение, так как, как я позже узнал, перед началом этой экспедиции он был на грани развода.

Хотя Райх и спас нас, он понимал, что мы готовы сбежать при первой же возможности. Он внимательно следил за нами, хотя и не так внимательно, как фон Борк. Тем не менее он позволил нам скрыться за кустами, чтобы позаботиться о наших физических нуждах, когда немцы разбили лагерь…

Только через три дня после гибели дирижабля мы отправились в путь. И почти сразу нам удалось ускользнуть от своих пленителей.

— Ну что ж, Ватсон, — сказал Холмс, когда несколько часов спустя мы, тяжело дыша, присели под дерево передохнуть. — мы от них ускользнули. Но у нас нет ни воды, ни еды, кроме горсти заплесневелых сухарей в карманах. В этот момент я бы обменял их на горсть табака.

В конце концов мы заснули, и спали как два старых и измученных человека, какими мы, собственно, и были. Я просыпался несколько раз, наверное, из-за насекомых, ползающих по моему лицу, но всякий раз снова быстро засыпал. Около восьми утра нас разбудили свет и шум джунглей. Я был первым, кто увидел кобру, скользящую к нам сквозь высокие заросли. Быстро, хотя и с трудом, я поднялся на ноги. Холмс тоже увидел кобру… Змея, отреагировав на наше движение, подняла свою верхнюю часть, ее капюшон раздулся, и она закачалась, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону.

— Спокойно, Ватсон! — объявил Холмс, хотя этот совет ему лучше было бы дать самому себе. Он был гораздо ближе к кобре, на расстоянии ее рывка, и его трясло сильнее, чем меня. Конечно, его нельзя было винить за это. Он оказался в более неприятном положении.

— Так и знал, что надо было взять с собой фляжку с бренди, — проворчал я. — У нас нет абсолютно ничего, чтобы спастись от укуса змеи.

— Сейчас не самое подходящее время для упреков, мой друг! — ответил Холмс. — Кроме того, что вы за врач, Ватсон? Это чистая суеверная чепуха, что алкоголь помогает предотвратить действие яда.

— В самом деле, Холмс, — согласился я.

В последнее время мой друг стал таким раздражительным, таким обидчивым. Отчасти его можно было извинить, так как он стал очень нервничать, лишившись всех запасов табака. И все же я думал… но мне так никогда и не удалось довести до конца эту мысль. Кобра метнулась к нам, и мы с Холмсом подскочили, закричав одновременно.

Что-то просвистело в воздухе. Кобра была отброшена в сторону, и корчилась, умирая, на земле. Стрела вонзилась ей прямо в затылок.

— Спокойно, Ватсон! — воскликнул Холмс. — Мы спасены, но дикарь, который стрелял в змею, возможно, пощадил нас только для того, чтобы раздобыть свежего мяса для своего котла!

Внезапно мы снова подпрыгнули в воздух, испуганно закричав.

Словно из воздуха перед нами возник человек.

Мое сердце билось слишком сильно, а дыхание было слишком быстрым, чтобы я мог что-то сказать.

Холмс пришел в себя первым.

— Лорд Грейсток, я полагаю?

Глава 7

НЕЗНАКОМЕЦ ПОКАЗАЛСЯ НАМ гигантом, хотя на самом деле был всего на три дюйма выше Холмса. Его кости были большими, необычайно большими, и, хотя он был мускулистым, мускулы его не напоминали рельефную мускулатуру профессионального силача. Борец или штангист напоминает гориллу, а незнакомец напоминал леопарда. Лицо его поражало красотой. Волосы у него были подрезаны у основания шеи, очевидно, с помощью огромного охотничьего ножа, покоившегося в ножнах на поясе из антилопьей кожи чуть выше набедренной повязки из леопардовой шкуры. Волосы у него были черные, как у араба, а бронзовая кожа испещрена шрамами. Его глаза были большими и темно-серыми, и в них было что-то одновременно дикое и далекое. Что еще сказать о его внешности? Нос — прямой, верхняя губa — короткая, а подбородок — квадратный и раздвоенный.

В одной руке он держал короткий толстый лук, а за спиной у него висел колчан с дюжиной стрел.

«Так это и есть прославленный лорд Грейсток», — подумал я. Да, его черты достаточно похожи на черты десятилетнего лорда Салтайра, которого мы спасли в монастырской школе. Но от этого человека исходила пугающая свирепость, он был переполнен яростью, более дикой, чем та, которой обладают самые примитивные народы. Это никак не мог быть отпрыск древнего британского рода. Ни в коем случае не тот английский джентльмен, каким был Солтир даже в десятилетнем возрасте. Этот человек вырос в школе, где дедовщина монастыря, регби и экзамены в Оксфорд казались детской забавой… «Конечно, — подумал я, — он может оказаться сумасшедшим. Как иначе объяснить странные слухи, ходившие о нем в клубах и салонах нашей знати и дворянства?.. Однако, — продолжал я рассуждать, он может оказаться типичным продуктом английской цивилизации. Случилось так, что сын нашего острова, каким-то мистическим образом затронутый Востоком и Африкой, стал более туземцем, чем любой абориген. Таким был сэр Ричард Фрэнсис Бертон, больше араб, чем араб, и лорд Джон Рокстон, который, как поговаривали, был более диким, чем индейцы Амазонки, с которыми общался».

В течение следующих нескольких минут я решил, что первое предположение о том, что он сошел с ума, было правильным.

— Кроме всего прочего, я известен как лорд Грейсток, — сказал наш спаситель глубоким сочным баритоном. Так и не предложив пожать нам руки и представиться, как подобает истинным джентльменам, он поставил на змею голую ногу, покрытую мозолями толщиной в дюйм, и вытащил стрелу. Он вытер ее о траву, положил в колчан и отрезал голову рептилии. Пока мы смотрели на него с восхищением и отвращением, он освежевал кобру,

а затем начал откусывать от нее куски сырого мяса и жевать. Кровь стекала по его подбородку. Все это время он рассматривал нас своими прекрасными, но дикими глазами.

— Не хотите хлебнуть змеиной крови или мясца? — поинтересовался он и улыбнулся нам коварной улыбкой.

— Нет, если только змея не будет приготовлена должным образом, — холодно ответил Холмс.

— Вареная или сырая… Я лучше умру с голоду, — пробормотал я нахмурившись, но искренне.

— Тогда умрешь с голоду, — покачал головой Грейсток.

— Послушайте, — запротестовал я. — Мы ведь тоже англичане, не так ли? Неужели вы позволите нам умереть с голоду, пока эти немцы…

Дикарь перестал жевать и нахмурился.

— Немцы! — воскликнул он. — Здесь? Где-то поблизости? Где они сейчас?

Холмс изложил нашу историю в общих чертах, в целях безопасности оставив некоторые детали. Грейсток выслушал его, хотя и нетерпеливо, и потом сказал:

— Нужно их всех прикончить.

— Не дав им шанса сдаться? — в ужасе воскликнул я.

— Я не беру пленных, — пояснил Грейсток, свирепо глядя на меня. — Ни один солдат, черный или белый, который сражается за Германию, не смеет ступить на эти земли. Как-то банда черных солдат под командованием белых офицеров убила мою жену и моих воинов, охранявших ее, и сожгли мой дом. С тех пор я поклялся убивать каждого встречного немца, пока война не закончится. И, возможно, даже после того, как все закончится, я продолжил охоту… — добавил он.

— Но эти люди не солдаты! — попытался возразить я. — Это авиаторы, члены германского императорского флота!

— Они умрут.

— Их командир обращался с нами как подобает офицеру и джентльмену, — заметил Холмс. — Мы обязаны ему жизнью.

— За это он получит быструю и безболезненную смерть.

— Может быть, мы сначала разведем костер и приготовим эту рептилию, а потом, может быть, послушаем вашу историю?

Грейсток отбросил скелет змеи, с которого была содрана большая часть мяса, в сторону.

— Поищу что-нибудь более подходящее для вашего цивилизованного вкуса, — вздохнул он. — В конце концов, немцы никуда не денутся, — он сказал это таким мрачным тоном и столь уверенно, что у меня мурашки побежали по спине. — А вы двое оставайтесь здесь.

И он исчез, быстро и бесшумно растворившись в хитросплетении зарослей.

— Боже мой, Холмс! — воскликнул я. — Этот человек — зверь, дикая машина, созданная для мести! И, Холмс, кем бы он ни был, он определенно не тот ребенок, которого мы привезли к герцогу в Пемберли-Хаус[14]! Конечно, он узнал бы своих спасителей, даже если бы мы стали еще старше! А прошедшие пятнадцать лет не так уж изменили нас!

— А насколько эти годы изменили его? Ватсон, в этом ручье мутная вода… Я наблюдал за этой семьей на протяжении многих лет, правда, время от времени. По какой-то причине мы постоянно натыкаемся на членов семьи герцога или на людей, которые были связаны с ними. Именно герцогиня застрелила Милвертона, именно черный Питер Кэри, как я сильно подозреваю, убил дядю нашего лорда Грейстока. Ну, вы знаете, герцога-социалиста, который некоторое время водил такси…

— Вы о деле с собакой Баскервилей? — я ворвался в его речь.

— Вы же знаете, Ватсон, я не люблю, когда мне мешают, — раздраженно сказал он. — Как я уже говорил, Кэри, вероятно, убил пятого герцога до того, как тот пришел к плохому, но заслуженному финалу в Форест-Роу. У меня есть основания полагать, что Кэри под другим именем находился на борту корабля, перевозившего сына пятого герцога и его жену в Африку, когда был потерян вместе со всем экипажем — то есть всеми, кто знал об этом. Затем меня снова вызвал шестой герцог, чтобы найти своего незаконнорожденного сына, который, как оказалось, поселился в Штатах, а не в Австралии. Странная паутина связала наши судьбы с судьбами Грейстоков[15].

— Я просто не могу поверить, что этот человек — сын шестого герцога!.. — начал было я.

— Джунгли могут изменить человека, — вздохнул Холмс. — Тем не менее я с вами согласен, хотя черты его лица и голос удивительно похожи. Наш лорд Грейсток — самозванец. Но как ему удалось выдать себя за настоящего лорда Грейстока? Когда случилась подмена? А что случилось с сыном шестого герцога, ребенком, которого мы знали как лорда Салтайра[16]?

— Боже правый! — воскликнул я. — Вы подозреваете убийство?

— Любой способен на убийство, мой дорогой Ватсон, — вздохнул мой друг. — Даже ты и я, учитывая соответствующие обстоятельства и надлежащее или неподобающее эмоциональное состояние. Но у меня есть предчувствие, что этот человек не способен на хладнокровное убийство. Хотя он может быть эмоционально неустойчив.

— А если проверить отпечатки пальцев! — воскликнул я в приподнятом настроении, вспомнив все то, что рассказывал мне Холмс.

Он улыбнулся и сказал:

— Да. Если проверить отпечатки пальцев, можно установить, является ли он самозванцем. Но я сомневаюсь, что есть какие-либо записи об отпечатках пальцев Салтайра.

— Его почерк? — раздавленный, я пытался уцепиться за соломинку.

— Он разыщет и уничтожит все бумаги с почерком Салтайра, все, что попадется ему под руку. Однако — он не смог бы раздобыть все и вся… Да, если бы они нашлись, мы могли бы сравнить почерк Салтайра с почерком Грейстока. Полагаю, Грейсток выучился писать как Салтайр, но специалист, например я, без труда распознал бы подделку. Однако сейчас мы не в том положении, чтобы делать это, и, судя по всему, нам никогда не представиться возможность провести это расследование. Кроме того, прежде чем обратиться к властям с обвинением, я должен был убедиться, что это расследование окажется полезным. В конце концов, мы не знаем, почему Грейсток его прикончил. Он может быть невиновен в убийстве.

— Надеюсь, — протянул я. — Вы же не собираетесь просить Грейстока признаться?

— Что? Попроси я об этом, нас могут убить на месте… А может быть, съедят… Не думаю, что Грейсток включил бы нас в свое меню, если было бы доступно другое мясо. Если бы он умирал с голоду, то не был бы таким разборчивым.

— Я хочу кое в чем признаться вам, Холмс. Помните, как мы обсуждали Грейстока в кабинете Майкрофта? Вы сказали, что слышали о романе — в высшей степени беллетризованном и романтизированном рассказе о приключениях Грейстока в Африке. Вы также упомянули, что очень немногие экземпляры романа достигли Англии из-за объявления военных действий незадолго до публикации книги.

— Да? — спросил Холмс, странно глядя на меня.

— Зная ваше отношение к моему чтению того, что вы считаете мусором, я не сказал вам, что мой друг в Сан-Франциско — он был моим шафером, когда я женился на своей первой жене, — прислал мне экземпляр не только первой книги, но и ее продолжения. Я их читал…

— Боже правый! — протянул Холмс. — Понимаю ваш стыд, Ватсон, но сокрытие улик…

— Какие улики? — я ответил более горячо, чем обычно, без сомнения, из-за усталости, голода и беспокойства. — Ведь мы точно не знаем, было ли совершенно преступление!

— Туше! — подвел черту Холмс. — Прошу вас, примите мои извинения. И продолжайте.

— Американский писатель, да еще с таким буйным воображением, утверждает, что настоящий лорд Грейсток родился в хижине у берегов Западной Африки. В романе о Грейстоке мятежники оставили его родителей в диких землях. Не имея возможности вернуться к цивилизации, те построили хижину, и в ней родился молодой Грейсток. Когда его родители умерли, ребенок оказался усыновлен самкой разумной человекообразной обезьяны. Эти обезьяны — плод воспаленного воображения автора, который, между прочим, никогда не бывал в Африке, но, по-видимому, много читал о ней. Короче говоря, мальчик рос, научился читать и писать по-английски, даже не слыша ни слова по-английски… Нелепо! Что все именно так и было. Затем белая девушка, американка конечно, а также ее семья и партнеры, среди которых есть юноша, унаследовавший титул Грейстока…

— Короче, Ватсон. Вернемся к вашей истории. Дело в том, что американец читал в газетах или журналах рассказы о том, как лорд Грейсток, яркий пример английской эксцентричности или безумия, отказался от своего наследия и обосновался в Африке. Хуже того, он жил как туземец. Нет, хуже, чем туземец, потому что ни один туземец не жил так, как этот лорд, в джунглях в одиночестве, убивая ножом львов, питаясь сырым мясом, общаясь с шимпанзе и гориллами. А этот янки используя лишь часть правды, накропал сенсационный роман и придумал сюжет и характеры, которые обязательно понравятся публике.

— Возможно, — согласился я. — Позвольте мне рассказать вам, что произошло в продолжении, которое написал тот же янки.

Я так и сделал, после чего подождал, что скажет Холмс. Выслушав меня, мой друг долго сидел, прислонившись к стволу дерева, и хмурил брови. Наверное, он сидел бы так всю ночь, словно обдумывая какое-то сложное дело. Однако через несколько минут он воскликнул:

— Боже, как я скучаю по своей трубке, Ватсон! Никотин — не просто стимулятор мыслительного процесса, это необходимый допинг для любого мыслителя! Удивительно, что до открытия Америки что-то было сделано в науке и искусстве!

Тут мой друг рассеянно протянул руку и поднял с земли палку. Он зажал ее в зубах, без сомнения намереваясь пососать ее в качестве замены, пусть и неудовлетворительной, опустошенной трубки. В следующее мгновение он вскочил с воплем, от которого я вздрогнула.

— Что случилось? — воскликнул я. — Что вы обнаружили, Холмс? Что это?

— Проклятье! — закричал он и указал на палку. Она быстро метнулсь на тонких ножках и спряталась под бревном.

— Боже мой! — воскликнул я. — Это было насекомое!

— Как ты наблюдателен, — прорычал мой друг.

Но в следующее мгновение он уже стоял на коленях и пытался нащупать под бревном сбежавшую тварь.

— Господи, что вы делаете? — поинтересовался я.

— Но ведь на вкус как табак, — сказал он. — Целесообразность — это признак…

Больше я ничего не расслышал. В ближайших зарослях поднялся шум, послышались крики смертельно раненных людей.

— В чем дело? — удивился я. — Мог ли Грейсток найти немцев?

Затем я замолчал и схватил своего друга за руку, в то время как новый вопль прокатился по лесу — вопль, от которого заморозилась наша кровь и затаились дикие звери.

Глава 8

ХОЛМС РАЗОГНУЛСЯ И двинулся на звук. Я сказал:

— Подождите, Холмс! Грейсток приказал нам не покидать это место! У него должны быть на то свои причины!

— Герцог или нет, но он не может мне приказывать! — ответил Холмс. Тем не менее он остановился. Не то чтобы он изменил мнение; но теперь было совершенно ясно, что какие-то люди пробиваются через джунгли прямиком к нам. Мы повернулись и нырнули в кусты в противоположном направлении, в то время как крик позади подсказал нам, что нас заметили. Через мгновение на нас навалились тяжелые руки и поволокли вниз. Кто-то отдал приказ на незнакомом мне языке, и нас грубо подняли на ноги.

Нашими пленителями оказалось четверо высоких мужчин, смуглых, европиойдной расы, с чертами лица, напоминавшими черты древних персов. На них были толстые стеганые шлемы из какой-то ткани, тонкие рубашки без рукавов, короткие килты и кожаные сапоги до колен. Они были вооружены маленькими круглыми стальными щитами, короткими тяжелыми обоюдоострыми мечами, тяжелыми обоюдоострыми стальными топорами с длинными деревянными древками и луками со стрелами.

Они что-то сказали нам. Мы выглядели озадаченными.

Затем они обернулись, услышав слабый крик с другой стороны поляны. Один из них, пошатываясь, выбрался из-за куста и упал ничком. Стрела, в которой я узнал стрелу Грейстока, торчала у него из спины.

Увидев его, воины насторожились, хотя я полагаю, что они были встревожены все это время. Один из них выбежал, осмотрел человека, покачал головой и помчался обратно. Нас наполовину подняли, наполовину потащили с огромной скоростью сквозь заросли, которые рвали нашу одежду и царапали наши тела. Очевидно, они столкнулись с Грейстоком, что я никому бы не посоветовал. Я не знал, зачем они прихватили с собой двух измученных стариков, но догадывался, что это было сделано не во имя благой цели.

Не стану подробно описывать это ужасное путешествие. Достаточно сказать, что мы провели четыре дня и четыре ночи в джунглях, шли весь день, старались спать по ночам. Нас царапали кусты, кусали насекомые. Мы мучились от непрекращающегося зуда, а иногда нас тошнило… Мы прошли через почти непроходимые джунгли и забрели по пояс в болота, где обитали полчища кровососущих пиявок. Потом мы довольно быстро шли по тропинкам, состояние которых убедило меня, что ими, должно быть, часто пользовались.

На третий день мы поднялись на небольшую гору. На четвертый — мы спустились с нее в бамбуковой клетке, подвешенной на веревках к бамбуковой стреле. Под нами лежало озеро, которое извивалось, теряясь из виду среди окружающих его обрывов. Нас быстро провели к каньону, в который впадал рукав озера. Наши похитители вытащили из укрытия две лодки, и нас погрузили на них. Завернув за угол, мы увидели перед собой берег, который плавно поднимался к обрыву в нескольких милях от него. Деревня из бамбуковых хижин с соломенными крышами раскинулась вдоль берега и на некотором расстоянии от береговой линии.

Увидев нас, жители деревни бросились врассыпную. Где-то забил барабан, и под его бой нас провели по узкой улочке к хижине возле самой большой хижины. Нас втолкнули внутрь, к воротам были привязаны бамбуковые прутья, и мы сидели, прислонившись к задней стене, пока жители деревни по очереди смотрели на нас. В целом они были довольно привлекательными людьми. Средний показатель красоты был намного выше, чем, например, в Ист-Энде Лондона. Женщины носили только длинные матерчатые юбки, хотя на шеях у них висели ожерелья из ракушек, а длинные волосы были украшены цветами. Дети бегали нагишом.

Вскоре нам принесли еду. Она состоял из восхитительной печеной рыбы, жареной карликовой антилопы, пресного хлеба и варева, которое при других обстоятельствах было бы слишком сладким на мой вкус. Мне не стыдно признаться, что мы с Холмсом наелись до отвала, поглощая все, что перед нами стояло.

После этого я заснул и проснулся только с наступлением сумерек. Факел вспыхнул на стойке прямо у входа, где стояли два стражника. Холмс сидел рядом с ними, читая свой практический справочник по пчеловодству, записывая замечания по поводу сегрегации королевы.

— Холмс… — начал я, но он поднял руку, призывая к молчанию. Его чуткий слух уловил странный звук за несколько секунд до моего. Все это переросло в гул, когда жители деревни высыпали на улицу, а барабан снова забил. Через мгновение мы увидели причину этого шума. К нам направлялись шесть воинов, среди которых были Райх и фон Борк. И пока мы с любопытством наблюдали, двух немцев затолкнули в нашу хижину.

Хотя оба были намного моложе Холмса и меня, они находились в много худшем состоянии, вероятно, потому, что не придерживались старого доброго британского обычая ходить пешком, когда это было возможно. Фон Борк отказался говорить с нами, но Райх, всегда джентльмен, рассказал нам, что случилось с их группой.

— Мы тоже слышали шум и этот ужасный крик, — сказал он. — Мы осторожно пробирались к его источнику, пока не увидели кровавую бойню на поляне. Там лежали пятеро мертвецов, шестеро бежали в одну сторону, четверо — в другую. На груди самого большого трупа стоял белый человек, одетый только в леопардовую шкуру. Это он издал тот ужасный крик, который, я готов поклясться, не смог бы издать ни один человек.

— Der englische Affenmensch, — пробормотал фон Борк, и это был его единственный вклад в разговор в тот вечер.

— Трое воинов были пронзены стрелами, а двум другим, очевидно, сломали шеи, — продолжал Райх. — Фон Борк шепнул мне, кто такой этот дикарь, и я приказал своим людям стрелять в него. Но прежде чем мы успели что-то сделать, дикарь-убийца вскочил на ветку, подпрыгнул и исчез. Некоторое время мы безуспешно искали его. Затем мы двинулись на восток, но в сумерках один из моих людей упал со стрелой в шее. Угол наклона стрелы показывал, что стрела прилетела сверху. Мы посмотрели вверх, но ничего не увидели. Затем голос, на превосходном немецком языке, но с бранденбургским акцентом, приказал нам повернуть назад. Мы должны были отправиться на юго-запад. Если мы этого не сделаем, один из нас будет умирать каждый день в сумерках, пока никого не останется. Я спросил его, почему мы должны это делать, но ответа не последовало. Очевидно, мы были полностью в его власти.

— Он утверждает, что немецкие офицеры убили его жену, — заметил Холмс.

— Это ложь! — возмутился Райх. — Опять британская пропаганда! Мы не гунны, какими нас изображает ваша пропаганда!

— В каждой бочке есть гнилые яблоки, — холодно ответил Холмс.

У Райха был такой вид, словно его что-то внезапно встревожило. Я подумал было, что он ранен, просто скрывал это, но он сказал:

— Итак, вы познакомились с Грейстоком! Это он вам сказал! Но почему он покинул вас, бросил на растерзание этим дикарям?

— Не знаю, — пожал плечами Холмс. — Пожалуйста, продолжайте свой рассказ.

— Моя первая забота была о безопасности и благополучии моих людей. Игнорировать Грейстока значило бы быть храбрым, но глупым. Поэтому я приказал идти на юго-запад. Через два дня стало ясно, что Грейсток намеревался уморить нас голодом. Вся наша еда была украдена в ту ночь, но мы не осмелились покинуть линию марша, чтобы поохотиться, хотя я сомневаюсь, что мы были бы в состоянии стрелять что-нибудь. Вечером второго дня я позвал его, умоляя позволить нам хотя бы поохотиться. Должно быть, он милосердный человек. В то утро мы проснулись и обнаружили в центре лагеря только что убитую дикую свинью с оранжевой щетиной. Откуда-то из ветвей над головой донесся его насмешливый голос:

«Свиньи должны есть свиней!»

Так мы пробирались на юго-запад до сегодняшнего дня. На нас напали эти дикари. Грейсток не приказывал нам сложить оружие, поэтому мы хорошо себя показали. Но выжили только фон Борк и я. Мы были сбиты с ног ударами их топоров. После нас притащили сюда, одному Господу известно, с какой целью.

— Подозреваю, что лорд джунглей — таков один из неофициальных титулов Грейстока — знает об этом, — мрачно сказал Холмс.

Глава 9

ЕСЛИ ГРЕЙСТОК И знал, что будет дальше, он не сказал нам, чего ожидать. Прошло несколько дней, пока мы спали, ели и разговаривали с Райхом. Фон Борк продолжал игнорировать нас, хотя Холмс несколько раз обращался к нему. Холмс спросил его о здоровье, что показалось мне странным для человека, который не убил нас только потому, что ему не представилась такая возможность.

Холмс, казалось, особенно заинтересовался его левым глазом. Однажды приблизившись к нему на несколько дюймов, мой друг уставился на него. Фон Борк пришел в ярость от такого пристального внимания.

— Отойди от меня, британская свинья! — заорал он. — Или я выколю тебе оба глаза!

— Позвольте доктору Ватсону осмотреть его, — попросил Холмс. — Возможно, он сумеет его спасти.

— Не хочу, чтобы некомпетентный английский врач копался в моем теле, — заметил фон Борк.

Я пришел в такое негодование, что прочитал ему лекцию об очень высоких стандартах британской медицины, но он отвернулся от меня. Холмс усмехнулся и подмигнул мне.

В конце недели нам разрешили выходить из хижины днем, без сопровождения охраны. Мы с Холмсом не были скованы никакими узами, хотя немцы были в кандалах, так что не могли идти очень быстро. Очевидно, наши похитители решили, что мы с Холмсом слишком стары, чтобы пуститься в бега.

Мы же воспользовались нашей относительной свободой, чтобы прогуляться по деревне, осматривая все вокруг, а также пытаясь выучить язык.

— Не знаю, к какой языковой группе принадлежат наши тюремщики, — вздохнул Холмс. — Их язык не имеет никакого отношения ни к корнуэльскому, ни к халдейскому языку, в этом я уверен.

Холмса также интересовал белый фарфор этих людей, который представлял собой их высший вид искусства. Черные фигуры и узоры, которые они рисовали на нем, напомнили мне ранние греческие вазы. Вазы и блюда были сделаны из отложений каолина, которых полным-полно в Северной Африке. Я упоминаю об этом только потому, что белая глина должна была сыграть важную роль в нашем спасении в ближайшем будущем.

К концу второй недели Холмс, превосходный лингвист, научился довольно бегло говорить на языке наших тюремщиков.

— Их язык принадлежит к совершенно неизвестной языковой семье, — объяснил он мне. — Но есть некоторые слова, которые, хотя и выродились, очевидно, происходят из древнеперсидского языка. Я бы сказал, что в свое время эти люди имели контакт с отрядами потомков Дария. Их группа обосновалась здесь, а эти туземцы заимствовали некоторые слова из их языка.

Деревня состояла из сотни хижин, расположенных концентрическими кругами. В каждой семье было от двух до восьми человек. Их поля лежали к северу от деревни на склонах, ведущих к обрывам. Стадо состояло из коз, свиней и карликовых антилоп. Их алкогольный напиток был чем-то вроде меда, приготовленный из меда диких пчел. Порой пчелы залетали в деревню, и Холмс отловил несколько для изучения. Они были около дюйма длиной, полосатые черно-белые, и вооружены длинным ядовитым шипом. Холмс заявил, что они принадлежат к новому виду, и не видел причин не отнести их к Apis holmesi.

Раз в неделю отряд туземцев отправлялся в горы за медом. Его члены всегда были одеты в кожаную одежду и перчатки, а поверх шляп надевали сетки. Холмс попросил разрешения сопровождать их, объяснив, что он хорошо разбирается в пчелах. К его разочарованию, ему отказали. При дальнейшем расследовании, проведенном им, он выяснил, что существует труднопроходимый проход через пропасти, отделявшие деревню. Его использовали только в экстренных случаях из-за огромного количества пчел, заполнивших узкий проход. Холмс все это узнал, расспросив ребенка. Видимо, взрослые не додумались сказать своим детям, чтобы те хранили тайны племени.

— Оборудование для защиты от пчел заперто в их храме, — пояснил Холмс. — Без него бежать невозможно.

Храм был большой хижиной в центре деревни. Нам не разрешалось ни входить в него, ни даже приближаться к нему ближе чем на пятьдесят футов. Осторожно расспросив наивных туземцев и беззастенчиво подслушав их разговоры, Холмс выяснил, что верховная жрица, она же королева племени, живет в храме. Мы никогда ее не видели и вряд ли увидим. Она родилась в храме и должна была прожить там до самой смерти. Холмс не мог понять, почему она так ограничена. Его теория состояла в том, что она была своего рода заложница богов.

— Возможно, Ватсон, она стала пленницей из-за суеверия, возникшего после катастрофы, когда, согласно их мифам, вода затопила эту землю, уничтожив великую цивилизацию, которая тут существовала. Рыбаки рассказали мне, что часто видят на дне этого озера затонувшие развалины каменных домов, в которых жили их предки. Они говорят, что на эту землю было наложено проклятие, и намекают, что только сохранив верховную жрицу-королеву в неприкосновенности, невидимую для нечестивых глаз, не тронутую никем после полового созревания, можно предотвратить гнев богов. Они уклончивы, когда разговор заходит на эту тему, поэтому мне пришлось кое-что самому досочинить.

— Это ужасно! — вздохнул я.

— Потоп?

— Нет, что женщина должна на всю жизнь быть лишена свободы и любви.

— У нее есть имя, но я никогда его не слышала. Они называют ее красавицей.

— Неужели мы ничего не сможем для нее сделать? — поинтересовался я.

— Не знаю, хочет ли она, чтобы ей помогли. К тому же вы не должны допустить, чтобы ваша всем известная галантность подвергла нас опасности. Но чтобы удовлетворить законный научный интерес, мы могли бы попытаться заглянуть в их храм. Его крыша имеет большое круглое отверстие в центре. Если бы нам удалось подобраться к верхушке высокого дерева ярдах в двадцати от него, мы могли бы заглянуть в здание.

— И вся деревня увидела бы, чем мы заняты? — вздохнул я. — Нет, Холмс, днем на дерево невозможно забраться незамеченным. А если мы сделаем это ночью, то ничего не увидим из-за темноты. В любом случае, такая попытка, вероятно, будет означать мгновенную смерть.

— Ночью в здании горят факелы, — сказал он. — Послушайте, Ватсон, если вам не по душе это приключение в лесу, я пойду один.

Вот почему, несмотря на мои дурные предчувствия, в пасмурную ночь мы залезли на это высокое дерево… После того как фон Борк и Райх уснули, а наши стражники задремали и в деревне воцарилась тишина, нарушаемая только пением в храме, мы выбрались из хижины. Накануне Холмс спрятал веревку, но даже с ней забраться на дерево оказалось нелегко. Мы были не двадцатилетними юнцами, проворными и бесстрашными как обезьяны. Холмс перебросил утяжеленный конец веревки через нижнюю ветку, находившуюся на высоте двадцати футов, и связал их вместе.

Затем, ухватившись обеими руками за веревку и упершись ногами в ствол, он пошел, держась почти перпендикулярно стволу, вверх по дереву. Добравшись до ветки, он долго отдыхал, задыхаясь. Он хватал ртом воздух с такими звуками, так громко, что я испугался, как бы он не разбудил жителей деревни в соседних хижинах. Придя в себя, он позвал меня, потребовав, чтобы я поднялся наверх. Так как я был тяжелее и на несколько лет старше, мне не хватало кошачьих мускулов Холмса, имея больше телосложения медведя, я едва сумел подняться. Я обхватил ногами веревку — не ходить же мне под углом девяносто градусов к дереву — и с трудом, задыхаясь, подтянулся… В конце концов, я англичанин, да и Холмс сильно помог мне, втащив на ветвь, когда я уже начал бояться, что это мое последнее приключение.

Отдохнув, мы с легкостью поднялись по ветвям к месту примерно в десяти футах ниже вершины дерева. Оттуда мы могли заглянуть почти прямо вниз через отверстие в середине крыши. Факелы внутри позволяли нам довольно ясно видеть внутренности храма.

Мы оба ахнули, когда увидели женщину, стоящую в центре здания у каменного алтаря. Красавица — одна из самых изящных созданий, когда-либо украшавших эту планету. У нее были длинные золотистые волосы и глаза, которые казались темными с того места, где мы сидели, но которые, как мы позже выяснили, были темно-серыми. На ней не было ничего, кроме ожерелья из каких-то камней, которые сверкали, когда она двигалась. Хотя я был очарован, я также чувствовал что-то вроде стыда, как если бы я был подглядывал за женской раздевалкой. Мне пришлось напомнить себе, что местные женщины в повседневной жизни не носят ничего выше пояса, а когда купаются в озере, то вообще ничего не носят. Так что мы не делали ничего безнравственного. Несмотря на эти рассуждения, мое лицо (и многое другое) разгорячилось…[17]

Красавица долго стояла молча, что, как я ожидал, должно было вывести Холмса из терпения. Но он не пошевелился и не произнес ни слова, так что я полагаю, что на этот раз он не возражал против бездействия. Жрицы пели, а жрецы ходили по кругу, делая знаки руками и пальцами. Затем привели связанного козла, положили на алтарь, и после еще нескольких мумбо-юмбо красавица перерезала ему горло. Кровь собирали в золотую чашу и передавали по кругу в некоем подобии причастия, причем красавица пила первой.

— В высшей степени антисанитарное действо, — пробормотал я, обращаясь к Холмсу.

— Тем не менее эти люди несколько чище, чем обычные лондонцы, — ответил Холмс. — И гораздо чище, чем шотландские крестьяне.

Я чуть было не рассердился на это замечание, так как по материнской линии я шотландец. Холмс знал и это, и мою чувствительность по этому поводу. В последнее время он делал слишком много замечаний такого рода, и, хотя я приписывал их раздражительности, возникающей из-за отсутствия никотина, я, выражаясь по-американски, был сыт по горло. Я уже собрался было возразить, но тут мое сердце подскочило к горлу.

Сверху на мое плечо опустилась чья-то рука. Я знал, что это не Холмс, потому что видел обе его руки.

Глава 10

ХОЛМС ЧУТЬ НЕ свалился с ветки, но его спасла другая рука, ухватившая его за воротник рубашки. Знакомый голос произнес:

— Тихо!

— Грейсток! — ахнул я. А потом, вспомнив, что он все-таки герцог, я сказал: — Я имею в виду, ваша светлость.

— Что ты здесь делаешь, бабуин? — спросил Холмс.

Я был потрясен тоном своего друга, хотя знал, что Холмс говорит так только потому, что он, должно быть, очень напуган. Обращаться подобным образом к высокородному британскому аристократу было не в его обычаях.

— Ну-ну, Холмс, — умиротворяюще протянул я.

— Ну и ну, — ответил он. — Он не платит мне гонорар! Он не мой клиент. Кроме того, я сомневаюсь, что он имеет право на свой титул!

Сверху донеслось рычание, от которого у меня волосы на затылке встали дыбом. Потом тяжелое тело герцога обрушилось на нашу ветку, которая угрожающе наклонилась. Но Грейсток присел на корточки, освободив руки, со всей непринужденностью бабуина.

— Что означает ваше последнее замечание? — поинтересовался он. В этот момент луна пробилась сквозь облака. Луч упал на лицо Холмса, такое же бледное, как тогда, когда он играл умирающего детектива.

— Сейчас не время и не место для проверки вашей родословной. Мы в отчаянном положении, и…

— Вы даже не представляете, как оно ужасно, — фыркнул Грейсток. — Я обычно соблюдаю человеческие законы, когда нахожусь в цивилизованном мире или среди черных братьев на моем ранчо в Восточной Африке. Но когда я в своем большом поместье, в Центральной Африке, когда я в джунглях, где я даже выше герцога, где, проще говоря, я — король, я с удовольствием возвращаюсь к своему первобытному состоянию — состоянию большой обезьяны…

«Боже правый! — подумал. — И это тот самый человек, которого Холмс назвал “невнятным”!»

— …тогда я живу по своим законам, а не по законам человечества, к которым питаю величайшее презрение, за исключением нескольких примеров…

В этом утверждении было гораздо больше того, чем мог бы гордиться любой немецкий философ. Суть его состояла в том, что если Холмс не объяснит свое замечание сейчас, то у него не будет возможности сделать это позже. Герцог также не замедлил заявить, что мне не стоит сообщать о судьбе Холмса во внешний мир.

— Он говорит серьезно, Холмс! — попытался я отрезвить своего друга.

— Я это прекрасно понимаю, Ватсон, — ответил он. — Его светлость покрыт лишь тонким слоем цивилизации.

Эта фраза, как я помнил, часто использовалась американским романистом для описания представлений его главного героя о человеческой культуре.

— Очень хорошо, ваше высочество, — начал Холмс. — У меня нет привычки излагать теории, пока у меня нет достаточных доказательств, чтобы сделать ее фактом. Но в данных обстоятельствах…

Я искал взгляд Грейстока, чтобы выразить свое недовольство саркастическим использованием Холмсом титула, подобающего только монарху. Однако тот только улыбнулся. Я полагаю, что он наслаждался, не ведая о намерении Холмса убить его. Он был уверен, что заслужил этот титул, и теперь, когда у меня было время подумать об этом, я с ним согласен. Хотя в Англии он был герцогом, в Африке он правил королевством во много раз большим, чем наш тесный маленький остров. И он не платил никаких налогов.

— Мы с Ватсоном были знакомы с десятилетним сыном шестого герцога, вашего предполагаемого отца, — продолжал Холмс. — Этот мальчик, истинный лорд Салтайр, — не вы. И все же у вас есть титул, который должен принадлежать ему. Вы заметили, что я не говорю, что титул по праву должен принадлежать ему. Вы — законный наследник титулов и поместий покойного герцога. Титулы и поместья, кстати, которые никогда не должны были принадлежать ни ему, ни его сыну.

— Боже мой, Холмс! — фыркнул я. — Что такое вы говорите?

— Если вы не будете перебивать меня, то услышите, что я скажу, — резко ответил он. — Ваша Светлость, этот американский писатель, написавший в высшей степени вымышленный роман, основанный на вашем довольно… гм… нетрадиционном поведении в Африке, подошел к истине ближе, чем кто-либо. Кроме вас и нескольких ваших друзей, я полагаю, это никто не осознает. Ватсон рассказал мне, что в романе ваш отец, который должен был стать седьмым герцогом, был выброшен на берег Западной Африки вместе со своей женой. Там вы и родились, а когда ваши родители умерли, вас усыновило племя больших разумных обезьян, доселе неизвестных науке. Конечно, вся эта история — порождение романтического воображения, и обезьяны, должно быть, были либо шимпанзе, либо гориллами, которых представители западной цивилизации видели в видели в Западной Африке. Однако подобных существ нет в местности, лежащей на десяти градусах южной широты, где, по словам писателя, вы родились и выросли. Я бы перенес место вашего рождения дальше на север, скажем, поближе… или в той самой стране, Габоне, которую посетил дю Шайю.

— Элементарно, мой дорогой Холмс, — ответил Грейсток, снова слегка улыбаясь. Я несколько смягчился, так как по его замечанию было видно, что он знаком с моими рассказами о приключениях Шерлока Холмса. Человек, который читает их с явным удовольствием, не может плохо относиться к моему другу.

— Если это элементарно, — продолжал Холмс с некоторой резкостью, — то я — единственный человек, достаточно разумный, чтобы постичь истину…

— Не стану спорить, — ответил Грейсток. — Но этот писатель-янки был совершенно прав в своем предположении о том, что племя, которое меня вырастило, было неизвестно науке. Однако это были не человекообразные обезьяны, а своего рода человекообразные существа, находящиеся на полпути по эволюционной лестнице между человеком разумным и обезьяной. У них существовала своя речь, хотя и простая, но все же речь. И именно поэтому я смог научиться говорить, в то время как все другие дикие люди, обнаруженные до сих пор, неспособны. Если ребенок достигает определенного возраста, не сталкиваясь с человеческой речью, он становится умственно отсталым.

— Неужели? — удивился Холмс.

— Не имеет значения, верите вы в это или нет, — вздохнул герцог.

— Но янки заставили вашего дядю принять по наследству титул после того, как его брат умер, а ваши родители были объявлены умершими. Затем ваш дядя, шестой герцог, умер, и ваш кузен, юноша, которого мы с Ватсоном знали как лорда Салтайра, стал седьмым герцогом. До этого места рассказ янки соответствовал действительности. А вот следующее событие, описанное в его романе, совершенно не соответствует реальности.

— Что вы имеете в виду? — тихо спросил Грейсток.

— Вернемся к тому, что, по словам янки, произошло. В романе «человек-обезьяна» выяснил, что является законным наследником титула. Но он молчал об этом, потому что любил героиню, а его возлюбленная обещала выйти замуж за его кузена и считала себя связанной этим обещанием. Если бы он признался ей в любви, она предпочла бы его, лишившись титула герцогини и, что еще хуже, состояния. Она снова осталась бы без гроша. Поэтому «человек-обезьяна» благородно промолчал. Но, по словам Ватсона, большого любителя фантастики, янки написал продолжение. В начале второй книги двоюродный брат заболевает и перед смертью признается, что видел телеграмму об отпечатках пальцев, уничтожил ее и стыдливо промолчал. К счастью, девушка отложила свадьбу, так что нет никаких сомнений в том, что она девственница, что является важным вопросом для горничных и некоторых врачей, которые читают такого рода литературу. Наш герой становится лордом Грейстоком, и после этого все живут счастливо — до начала следующего витка приключений… Так вот, я верю, что на самом деле вы женились на девушке, которая стала прообразом героини романа. Но то, что «человек джунглей» присвоил себе этот титул, — чистая чушь. Если бы это произошло на самом деле, то об этом знали бы во всем мире. Неужели вы думаете, что подобное событие светской жизни можно было бы скрыть? Какая аппетитная история для лондонских кумушек: появившийся из африканского леса наследник английского дворянина, о существовании которого никто не подозревал, да еще воспитанный в стаде обезьян. Можете себе представить, какое волнение, какое любопытство охватило бы весь цивилизованный мир? Можете себе представить, каким адом была бы жизнь наследника престола: никакой личной жизни, репортеры преследуют на каждом шагу, полное отсутствие личной жизни не только для него, но и для его жены и семьи?.. Но мы знаем, что ничего подобного не было. Мы знаем, что английский пэр, который вел ничем не примечательную жизнь, за исключением похищения в десять лет, в зрелом возрасте отправляется в Африку и селится на ранчо. А через некоторое время странные истории просачиваются обратно в Лондон — рассказы об этом пэре, вернувшемся к жизни в джунглях, странствующем по Центральной Африке, одетом только в набедренную повязку, поедащем сырое мясо, убивающем львов ножом, ломающем шеи гориллам полными нельсонами и общающемся с обезьянами и слонами. Этот человек внезапно стал сочетанием Геркулеса, Улисса и Маугли. И еще он Крез, добавлю я, поскольку у него, похоже, есть источник огромного богатства, спрятанный где-то в Центральной Африке. И слухи об этом непременно дошли бы до Треднидл-стрит и Нью-Скотленд-Ярда, разумеется… Интересно, — добавил Холмс после затянувшейся паузы, — может ли эта долина быть тем местом, где сокрыто золото?

— Нет, — ответил Грейсток. — Золотая долина далеко. А здесь есть лишь озеро, богатое рыбой. Когда-то это была процветающая, даже величественная страна с цивилизацией, соперничающей с египетской. Но столица оказалась затопленной, когда естественная плотина обрушилась после землетрясения, и большинство жителей утонуло. Также ушли на дно все достижения их цивилизации. Когда вода прозрачна, в полдень можно разглядеть верхушки крыш и опрокинутые колонны там и сям на дне. А ныне выродившиеся потомки великого племени ютятся в этой жалкой деревушке и говорят о великих днях, о славе Зу-Вендиса.

— Зу-Вендис! — воскликнул я. — Но…

Герцог нетерпеливо фыркнул и сказал:

— Продолжайте, Холмс…

— Прежде всего позвольте мне задать вам один вопрос. Неужели этот янки каким-то образом услышал рассказ о вас, который не был доступен широкой публике? Искаженный отчет, возможно, но все же в значительной степени соответствующий реальности?

— Один мой друг, у которого были проблемы с алкоголем, во время пьянки рассказал одному парню о некоторых деталях, а тот пересказал их янки, который включил часть этого «пьяного» рассказа в свой роман.

— Я так и предполагал. Янки думал, что у него есть правдивая история твоей жизни, но не осмеливался представить ее как что-то иное, кроме вымысла. Во-первых, на него могли подать в суд. Во-вторых, ваша страсть к мести хорошо известна.

Как бы то ни было, его история о том, как вы получили свой титул, хотя и вымышленная, все же содержит ключ, необходимый для восстановления истинной истории. Вот как это произошло на самом деле… Вы знали, что являетесь истинным наследником. Вам нужен был титул, и девушка, и все остальное, хотя я подозреваю, что без девушки вы не стали бы бороться за титул…

Грейсток кивнул.

— Очень хорошо… Яхта вашего кузена была временно выведена из строя, а не разбита, как это было изображено в романе. Вы встретили компанию с яхты — они высадились на берег рядом с вашей хижиной. Вся эта чепуха во втором романе о том, что вашу девочку похитили маленькие волосатые человечки из Тайного города сокровищ глубоко в сердце Африки, была настоящей чепухой.

— Если бы это было правдой, похитителям пришлось бы проделать тысячу миль через самую ужасную часть Африки, похитить мою жену и вернуться в свои развалины, — согласился Грейсток. — А потом, когда я ее спас, нам с ней пришлось бы пробираться по джунглям тысячу миль, чтобы добраться до яхты. При сложившихся обстоятельствах это заняло бы несколько лет, и никто не стал бы нас ждать… Кроме того, все это было лишь игрой воображения. Если не считать сам город и дегенератов, которые его населяют.

— Та верховная жрица, которая влюбилась в вас?.. — спросил я.

— Продолжайте, Холмс, — отмахнулся гигант, словно не расслышав моего вопроса.

— После смерти вашего двоюродного брата ваша девушка и ваши друзья сказали вам, что отныне у вас и вашей семьи не будет личной жизни. Итак, вы все решили смухлевать. Однако это не было настоящим мошенничеством, поскольку вы были законным наследником. Вы были очень похожи на своего кузена и поэтому решили выдать себя за него. Когда яхта вернулась в Англию, все решили, что она совершила обычное плавание из Англии вокруг Африки и обратно. Ваши друзья научили вас всему, что вам нужно было знать о друзьях и знакомых, которых вы встретите. Слуги в вашем родовом поместье, возможно, заметили в вас что-то странное, но у вас, вероятно, был вымышленный предлог. Возможно, вы все объяснили временным приступом амнезии.

— Верно, — согласился Грейсток. — Я часто пользовался этим предлогом. Я всегда натыкался на кого-то, о ком мне никто не сказал. А иногда я вел себя совсем не по-британски[18].

— Господи! Да это — тайна века! — воскликнул Холмс. — И я не моту сказать об этом ни слова!

— Откуда мне знать, что я могу вам доверять? — спросил Грейсток.

При этих словах мое растущее беспокойство достигло пика. Я недоумевал, почему Грейсток был так откровенен, но потом меня охватила тошнотворная уверенность, что ему все равно, что мы узнали, потому что мертвецы не умеют говорить. Я надеялся только на то, что Грейсток все-таки не убил своего кузена. Возможно, он был порядочным человеком, несмотря на всю его дикость. Эта надежда рухнула, когда я предположил, что он, возможно, был не совсем откровенен. А что, если он убил своего кузена?

Хотя я чувствовал, что продолжать эту тему опасно, я не мог сдержать своего любопытства.

— Ваша светлость, надеюсь, вы не сочтете меня чересчур любопытным. Но… что же случилось с вашим кузеном? — поинтересовался я. — Он умер, как описано во втором романе, умер от лихорадки джунглей после того, как на смертном одре признался, что обманул вас, лишив вашего первородства и вашей любимой? Или…

— …Или я перерезал ему горло? — закончил Грейсток то, что я не решался произнести вслух. — Нет, доктор Ватсон, я не убивал его, хотя должен признаться, что мысль не раз приходила мне в голову. И я был рад, что он умер собственной смертью, но, в отличие от многих из вас, цивилизованных существ, я не чувствовал вины за то, что радовался чьей-то смерти. И я не чувствовал ни сожаления, ни стыда, ни вины за то, что убрал с дороги кого-то, кто представлял серьезную угрозу для меня или моих близких… Я ответил на ваш вопрос?

— Более чем, ваша светлость, — сказал я, сглотнув. Возможно, он лгал, но мои надежды снова возросли, когда я понял, что ему не нужно было лгать, если он собирался убить нас.

— Вы намекнули, что читали рассказы Ватсона, — тем временем продолжал Холмс. — Надо признать, мои подвиги в них несколько преувеличены и романтизированы. Но его описание моего характера очень точно. Я всегда держу свое слово.

— Хм! — протянул Грейсток и нахмурился.

Он погладил рукоять огромного ножа в ножнах, и мне стало холодно, словно я на мгновение оказался на Луне. Мертвым.

Холмс казался скорее задумчивым, чем испуганным.

— Мы профессионалы, ваша светлость, — медленно произнес он. — Если мы примем вас в качестве нашего клиента, мы не сможем сказать ни слова об этом деле. Даже полиция не сможет заставить нас сделать это.

— А-а! — мрачно улыбнулся Грейсток. — Я все время забываю, какую огромную ценность цивилизованные люди придают деньгам. Ну конечно же! Я заплачу вам гонорар, и ваш рот будет на замке…

— До тех пор, пока ваша светлость не освободит нас от священных уз конфиденциальности.

— Что вы считаете разумным гонораром?

— Больше всего я заработал в монастырской школе, — пояснил Холмс. — Твой дядя заплатил мне по-царски. Двенадцать тысяч фунтов. — Потом Холмс повторил, смакуя: — Двенадцать тысяч фунтов. — И быстро добавил: — Конечно, это не все… Ватсон, как мой партнер, получил такую же сумму.

— В самом деле, Холмс, — пробормотал я.

— Двадцать четыре тысячи фунтов, — сказал герцог, все еще хмурясь.

— Это было в 1901 году, — сказал Холмс. — С тех пор инфляция подняла цены до небес, а ставка подоходного налога унеслась в небеса, словно ракета, запущенная в зенит.

— Ради бога, Холмс! — воскликнул я. — Не вижу необходимости в этом торге на рыбном рынке! Конечно…

— И все же… — перебил меня Холмс. — Пожалуйста, предоставьте решать финансовые вопросы мне, старшему партнеру и настоящему профессионалу в этом деле.

— Вы вызовете недовольство его светлости и…

— А шестидесяти тысяч фунтов будет достаточно? — осторожно спросил Грейсток.

— Ну, — протянул Холмс, поколебавшись. — Одному богу известно, какова будет девальвация в условиях военного времени в ближайшие несколько лет.

Внезапно нож оказался в руках герцога.

Он не делал никаких угрожающих движений. Он просто посмотрел на него, как будто собирался почистить ногти.

— Однако я считаю, что ваша светлость очень великодушны, — быстро добавил Холмс.

Грейсток вложил нож обратно в ножны.

— У меня нет с собой чековой книжки, — сказал он. — Вы подождете, пока мы не доберемся до Найроби?

— Конечно, ваша светлость, — пробормотал Холмс.

— Тайны вашей семьи останутся за семью печатями. Вот как-то король Голландии…

— Кстати, вы что-то говорили о Зу-Вендисе? — вмешался я, зная, что Холмсу потребуется много времени,

чтобы описать случай, некоторые аспекты которого все еще раздражали его.

— К чему этот разговор? — спросил Холмс, но я не обратил на него внимания. — Насколько я помню, один англичанин, великий охотник и исследователь, написал книгу, описывающую его приключения в этой стране. Его звали Аллан Квотермейн.

— Я читал кое-что из его мемуаров, — кивнул Грейсток.

— Я думал, это романы, — удивился Холмс.

— Мы должны обсуждать дешевую выдумку?.. — тут его голос дрогнул, когда он понял, что Грейсток сказал, что Зу-Вендис в самом деле существует.

— Либо Квотермейн, либо его агент и редактор X.Р. Хаггард преувеличивали размеры Зу-Вендиса. Предполагалось, что он размером с Францию, но на самом деле занимал площадь, равную площади Лихтенштейна. В основном, однако, за исключением размеров и местоположения Зу-Вендиса, рассказ Куотермейна верен. В экспедиции его сопровождали два англичанина — баронет сэр Генри Кертис и морской капитан Джон Гуд, и великий зулусский воин, Умслопогас, человек, с которым я хотел бы познакомиться. После смерти зулусов и Квотермейна Кертис отослал рукопись Квотермейна Хаггарду. Хаггард, очевидно, добавил кое-что от себя, чтобы придать хронике больше правдоподобия. Во-первых, он сказал, что несколько британских комиссий изучают оригиналы рукописей, где упоминается Зу-Вендис, с целью найти дорогу к этому сказочному царству. Зу-Вендис так и не нашли. Именно поэтому большинство ученых пришло к выводу, что этот рассказ — чистая выдумка… А дело в том, что вскоре после того, как рукопись была отослана, одним из туземцев, сопровождавших отряд Квотермейна, вся долина, за исключением этой возвышенности, была затоплена.

— Значит, бедняга Кертис, Гуд и их прелестные жены Зу-Вендис утонули? — вздохнул я.

— Нет, — возразил Грейсток. — Они были среди дюжины тех, кто спаслись. Судя по всему, они либо не смогли тогда выбраться из долины, либо решили остаться там. В конце концов, Найлепта, жена Кертиса, была королевой и не хотела оставлять своих людей, хотя их осталось немного. Два англичанина осели, научили людей пользоваться луком, среди прочего, и умерли здесь. Они были похоронены в горах.

— Какая печальная история! — вздохнул я.

— Все люди рано или поздно умирают, — ответил Грейсток, словно сообщив нам великую истину. Возможно, так оно и было.

Потом Грейсток посмотрел на храм внизу и сказал:

— Эта женщина, на которую вы оба смотрели с не совсем научной отстраненностью… Ее тоже зовут Найлепта, она внучка и Гуда, и Кертиса.

Глава 11

— БОЖЕ МОЙ! — ВОСКЛИКНУЛ я. — Британская женщина разгуливает нагишом перед этими дикарями!

Грейсток пожал плечами и сказал:

— Это их обычай.

— Мы должны спасти ее и вернуть в дом предков! — воскликнул я.

— Успокойтесь, Ватсон, а то вся стая будет жаждать нашей крови, — прорычал Холмс. — Похоже, эта красавица вполне довольна своей участью. А может быть, — добавил он, пристально глядя на меня, — вы опять влюбились?

Он произнес это так, словно великая страсть была открытой уборной. Покраснев, я пробормотал:

— Должен признать, что есть определенное чувство…

— Ну, прекрасный пол — это по вашей части, — вздохнул Холмс. — Но в самом деле, Ватсон, в вашем-то возрасте!

— У американцев есть пословица, — сказал я. — Чем старше самец, тем крепче (рог)[19].

— Успокойтесь, вы оба, — фыркнул герцог. — Я позволил Зу-Вендис захватить вас, потому что знал, что вы какое-то время будете в безопасности. Мне пришлось отправиться в глубь страны, чтобы проверить слух о том, что белая женщина находится в плену у племени чернокожих. Хотя я уверен, что моя жена мертва, все же всегда есть надежда. Господин Холмс предположил, что немцы могли сыграть со мной злую шутку, подменив обуглившееся тело телом местной девушки. Это приходило мне в голову и раньше. То, что я ношу только набедренную повязку, не означает, что я туп как пень[20].

Я нашел белую девушку, англичанку, но она не была моей женой.

— Боже мой! — выдохнул я. — Где же она? Вы что, спрятали ее где-то неподалеку?

— Она все еще с султаном племени, — скривившись, пояснил Грейсток. — Я приложил много усилий, чтобы спасти ее, мне пришлось убить дюжину туземцев, чтобы добраться до нее, и дюжину на обратном пути. А потом она сказала мне, что совершенно счастлива с султаном и не буду ли я так любезен вернуть ее. Я сказал ей, чтобы она сама отыскала дорогу назад. Я ненавижу насилие, которого можно избежать. Если бы только она предупредила меня заранее… Что ж, ныне все кончено.

Я ничего не ответил. Я счел нескромным указать на то, что эта женщина не могла сказать ему о своих чувствах, пока Грейсток не добрался до нее. И я сомневался, что у нее была возможность до того высказать свое несогласие.

— Я гнал немцев сюда, потому что ожидал, что их, как и вас, подберут цу-венды. Завтра вечером все четверо заключенных будут принесены в жертву на алтаре храма. Я вернулся час назад, чтобы забрать вас.

— И временим у нас осталось не так уж много, не так ли? — спросил Холмс.

— Вы хотите оставить здесь фон Борка и Райха? — в свою очередь поинтересовался я. — Хотите, чтобы их зарезали, как овец? А как насчет женщины, Найлепты? Что же это за жизнь — быть заключенным от рождения до смерти в этом доме, лишенным любви и общения, и убивать несчастных пленников?

— Да, — протянул Холмс. — Неприятная ситуация… Райх — очень порядочный человек, и с ним следует обращаться как с военнопленным. Я бы не возражал, если бы фон Борк умер, но только он знает, где находятся нужные нам бумаги. От этих бумаг зависит судьба Британии и ее союзников. Что же касается этой женщины, то она из хорошей британской семьи, и мне кажется позорным оставлять ее здесь влачить это убогое существование.

— Лучше будет, если она уедет в Лондон и станет жить там в нищете? — спросил Грейсток.

— Я позабочусь, чтобы этого не случилось, — заверил я. — Ваша светлость, вы можете получить обратно мой гонорар, если возьмете с собой эту женщину.

— Не могу отказать человеку, который любит женщину больше, чем деньги. А гонорар можешь оставить себе.

Глава 12

НЕЗАДОЛГО ДО РАССВЕТА в нашу хижину вошел Грейсток. Немцы тоже ждали его, так как мы рассказали им, чего ожидать, если они не уйдут с нами. Герцог жестом призвал всех к молчанию, что, как мне показалось, было излишне, и мы последовали за ним на улицу. Два охранника, связанные и с кляпами во рту, лежали у двери. Рядом с ними стояла Найлепта, тоже с кляпом во рту, со связанными перед собой руками и веревкой, стреноживающей ее. Ее великолепное тело было скрыто под плащом. Герцог жестом подозвал нас, взял женщину под руку, и мы молча пошли через деревню. Нашей ближайшей целью был пляж, где мы собирались украсть две лодки. Мы хотели уплыть к подножию утеса, на вершине которого была бамбуковая стрела, и потом подняться по веревкам. Когда мы оказались бы наверху, наш спаситель перерезал бы веревки, чтобы нас никто не преследовал.

Только вот наши планы рухнули почти сразу. Подойдя к берегу, мы увидели факелы, вспыхивающие на воде. Вскоре, наблюдая из-за хижины, мы увидели рыбаков, гребущих на веслах со своим уловом ночной рыбы. В хижине, возле которой мы сидели на корточках, кто-то зашевелился, и не успели мы отойти, как оттуда, зевая и потягиваясь, вышла женщина. Должно быть, она ждала мужа-рыбака. Как бы то ни было, она нас удивила.

Герцог быстро двинулся к ней, но слишком поздно. Она громко закричала и, хотя почти сразу же умолкла, разбудила всю деревню.

Нет нужды вдаваться в подробности долгого и изнурительного бегства через деревню. Грейсток ловко наносил удары направо, и налево и мужчины и женщины падали перед ним, как филистимляне перед Самсоном. Мы были вооружены короткими мечами, которые Грейсток украл из оружейной комнаты, и поэтому оказали нашему спасителю посильную помощь. Но к тому времени, как мы покинули деревню и добрались до полей, мы с Холмсом уже тяжело дышали.

— Вы двое помогите женщине, пусть она идет между вами, — приказал герцог немцам. Прежде чем мы успели возразить, хотя что толку было бы от этого, я не знаю, нас подхватили под руки и унесли прочь. Несмотря на всю тяжесть ноши, Грейсток бежал очень быстро. Земля была всего лишь в футе от моего лица, и я болтался, как тряпичная кукла в могучих руках гиганта. Примерно через милю герцог остановился и отпустил нас. Он сделал это, просто бросив нас на землю. Мое лицо ударилось о землю одновременно с коленями. Мне было немного больно, но я счел, что не время жаловаться. Холмс, однако, продемонстрировал знание бранных слов, которое привело бы в восторг портового рабочего. Грейсток проигнорировал слова моего друга, приказав нам двигаться дальше. Далеко позади мы видели факелы наших преследователей и слышали их крики.

К рассвету Зу-Вендис подошли ближе.

Все мы, за исключением неутомимого герцога, быстро уставали. До перевала было всего полмили, и как только мы его преодолеем, сказал герцог, мы будем в безопасности. Дикари позади нас, однако, начали пускать стрелы в нашу сторону.

— Мы все равно не сможем преодолеть перевал! — заметил я, обращаясь к Холмсу. — У нас нет одежды, чтобы удержать пчел подальше от нас! Если стрелы не убьют нас, то пчелиные укусы прикончат без сомнения!

Впереди, там, где холмы внезапно расступались, образуя выход на тропу, воздух наполнился громким жужжанием. Пятьдесят тысяч крошечных, но смертоносных насекомых кружились в густом облаке, готовясь отправиться в море цветов, где хранился драгоценный нектар.

Мы остановились, чтобы перевести дух и обдумать ситуацию.

— Мы не можем вернуться назад и не можем идти вперед! — сказал я. — Что же нам делать?

— Я прошел через перевал и все еще жив! — воскликнул герцог. Это, как мне показалось, было оптимистичное замечание, но нам оно ничем помочь не могло. Однако Грейсток был человеком практичным. Он указал на соседний холм, у подножия которого располагался карьер белой глины, из которой Зу-Вендис делали свои прекрасные горшки и блюда.

— Натрите себя глиной! — приказал он. — Она должно стать чем-то вроде щита!

И он поспешил последовать собственному совету.

Я заколебался. Тем временем герцог снял набедренную повязку и прыгнул в ручей, протекавший неподалеку. Затем он зачерпнул руками немного глины, смешал ее с водой и размазал по всему телу. Холмс снял с себя одежду, прежде чем обмазаться глиной. Немцы готовились сделать то же самое, в то время как прекрасная Найлепта стояла покинутая всеми. Я сделал единственное, что мог сделать джентльмен. Я подошел к ней и снял с нее плащ, под которым она ничего не носила. Я сказал ей на своем корявом Зу-Вендисе, что готов пожертвовать собой ради нее. Хотя пчелы, встревоженные, теперь двигались к нам огромным облаком, я должен был убедиться, что размазал всю глину по ней, прежде чем позаботиться о себе.

— Я знаю более легкий способ спастись от пчел, — сказала Найлепта. — Давай я сбегаю в деревню.

— Бедная обманутая девочка! — вздохнул я. — Вы не знаете, что для вас лучше! Поверьте мне, и я благополучно доставлю вас в Англию, на родину ваших предков. А потом…

У меня не было возможности пообещать жениться на ней. Холмс и немцы вскрикнули, заставив меня поднять глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Грейсток без сознания упал на землю. Стрела попала ему в голову, и, хотя она нанесла скользящий удар, она вырубил его и оставил большую неприятную рану.

И тогда я решил, что все кончено. Позади нас выла орда дикарей, их стрелы, копья и топоры летели по воздуху прямо в нас. Впереди был рой гигантских пчел. Причем облако было таким плотным, что я едва мог разглядеть холмы позади них. Жужжание было оглушительным. Единственный человек, который был достаточно силен и достаточно мудр, чтобы вытащить нас из джунглей, был временно выведен из строя. Если пчелы нападут, он даже не очнется. Да и все мы погибнем.

И тогда Холмс крикнул мне:

— Не пытайтесь «спасать» эту женщину, Ватсон! Идите сюда, скорее, и помогите мне!

— Сейчас не время предаваться ревности, Холмс, — пробормотал я, но тем не менее подчинился.

— Я уже обмазался глиной! — сказал Холмс. — А теперь ты намажешь на меня эту превосходную черную грязь! Маж полосами, таким образом чередуя белое и черное!

— Вы сошли с ума, Холмс?

— Нет времени на разговоры, — сказал Холмс. — Пчелы почти настигли нас! Их укусы смертельны, смертельны, Ватсон! Быстрее, грязь!

Через минуту передо мной стоял полосатый, как зебра, Холмс. Он подбежал к груде одежды и достал из кармана пиджака большое увеличительное стекло, которое было его верным спутником все эти годы. А потом он сделал нечто такое, что заставило меня закричать в полном отчаянии. Он побежал прямо к смертоносному жужжащему облаку.

— Постойте! — крикнул я ему вслед, пытаясь оттащить его от пчел. Было слишком поздно уводить его от быстро приближающихся насекомых. Я понял, что умру вместе с ним ужасной смертью. Тем не менее я буду с ним. Мы были товарищами слишком много лет, чтобы я мог хотя бы на секунду подумать о том, чтобы бросить его.

Услышав мой голос, он обернулся и крикнул:

— Вернись! Отведите остальных в сторону! Уберите Грейстока с их пути! Я знаю, что делаю! Убирайся отсюда! Я приказываю вам, Ватсон!

Наше многолетнее общения научило меня повиноваться Холмсу, когда он «говорит» таким тоном. Я слишком долго подчинялась его приказам, чтобы ослушаться его приказа сейчас. Я бросился к остальным. Но я плакал, уверенный, что Холмс спятил, а если у него и есть план, то он провалится. Я попросил Райха помочь мне перетащить бесчувственного, истекающего кровью Грейстока в ручей, и я приказал фон Борку и Найлепте нырнуть в поток. Глиняное покрытие, я был убежден, недостаточная защита. Мы могли нырнуть в воду, когда над нами пролетали пчелы. Ручей был всего в несколько дюймов глубиной, но, возможно, вода, текущая по нашим телам, отпугнет насекомых.

Лежа в ручье и придерживая голову Грейстока, чтобы он не утонул, я наблюдал за Холмсом.

Он действительно сошел с ума. Он танцевал круг за кругом, время от времени останавливаясь, чтобы наклониться и пошевелить ягодицами самым недостойным образом. Затем он поднимал увеличительное стекло так, чтобы солнечный свет падал через него на Зу-Венди. Туземцы, в свою очередь, остановились и уставились на Холмса с открытыми ртами.

— Что вы делаете? — крикнул я, обращаясь к своему другу.

Но Холмс лишь сердито покачал головой, давая мне понять, чтобы я молчал. В этот момент я осознал, что он сам издает громкий жужжащий звук. Его голос почти тонул в более громком шуме роя, но я был достаточно близко, чтобы расслышать его голос.

Снова и снова Холмс кружился, пританцовывал, останавливался, выставляя свои извивающиеся ягодицы дикарям зу-вендис и позволяя солнцу проходить сквозь увеличительное стекло под определенным углом. Его действия, казалось, озадачили не только людей, но и пчел. Рой прекратил свое движение вперед и теперь висел в воздухе, словно нацелившись на Холмса.

Внезапно, когда Холмс на мгновение прекратил свой непристойный танец в седьмой раз, рой полетел вперед. Я вскрикнул, ожидая увидеть, как пчелы облепят его. Но рой разделился надвое, оставив островок. А потом они все исчезли, и зу-вендис бросились прочь, крича. Их тела стали черными и пушистыми, покрытыми пчелиным покровом. Некоторые из них падали, начиная кататься взад и вперед, крича, отбиваясь от насекомых, а затем становились неподвижными и безмолвными.

Я бросился к Холмсу с криком:

— Как вы это сделали?

— Помните свой скептицизм, когда я сказал вам, что сделал поразительное открытие? То, которое увековечит мое имя среди великих в зале науки.

— Вы же не хотите сказать…

Он снова кивнул.

— Да, у пчел есть свой язык, даже у африканских пчел. Это на самом деле система сигналов, а не истинный язык. Пчелы, обнаружившие новый источник меда, возвращаются в улей и там исполняют танец, который ясно указывает направление и расстояние, на котором лежит мед. Я также обнаружил, что пчела сообщает рою о появлении врага. Именно этот танец я исполнил, и рой атаковал указанного мною врага — туземцев зу-венди. Танцевальные движения сложны, и определенные поляризации света играют необходимую роль в сообщении. Их я смоделировал с помощью увеличительного стекла. Но давайте, Ватсон, оденемся и уйдем, пока рой не вернулся! Я не думаю, что смогу повторить этот трюк снова. Мы не хотим, чтобы игра продолжалась.

Мы подняли герцога на ноги и наполовину понесли, наполовину поволокли его к перевалу. Хотя он пришел в себя, казалось, что он вернулся в совершенно дикое состояние. Он не нападал на нас, но смотрел подозрительно и угрожающе рычал. Мы никак не могли объяснить эту пугающую перемену в нем. Самое страшное заключалось не столько в опасности, которую он представлял, сколько в опасностях, от которых он должен был нас спасти. Мы полагались на то, что он поведет нас, накормит и защитит на обратном пути. Без него в джунглях пропал бы даже наш несравненный Холмс.

К счастью, герцог пришел в себя на следующий день и сам все объяснил.

— Мне почему-то кажется, что моя участь — получать удары по голове, — пояснил он. — У меня толстый череп, но время от времени я получаю такой удар, что даже его стенки не выдерживают. Иногда, скажем, в одном случае из трех, наступает полная амнезия. Затем я возвращаюсь в то состояние, в котором я находился до встречи с белыми людьми. Я снова становлюсь нецивилизованным человеком-обезьяной — не помню ничего из того, что происходило до того, как мне исполнилось двадцать лет. Это состояние может длиться один день, как вы уже видели, или длиться месяцами.

— Осмелюсь заметить, что эта готовность забыть о ваших контактах с цивилизованными народами свидетельствует о бессознательном желании избегать их, — пояснил Холмс. — Вы счастливы, когда находитесь в джунглях и без каких-либо обязательств. Поэтому ваше бессознательное хватается за любую возможность, например, за удар по голове, чтобы вернуться в счастливое первобытное состояние.

— Возможно, вы и правы, — согласился герцог. — Теперь, когда моя жена умерла, я хотел бы забыть о существовании цивилизации. Но сначала я должен дождаться окончания войны, нанеся максимальный урон нашему противнику…

НАМ ПОНАДОБИЛОСЬ ЧУТЬ меньше месяца, чтобы добраться до Найроби. Грейсток прекрасно позаботился о нас, хотя ему не терпелось снова вступить в бой с немцами. Во время путешествия у меня было достаточно времени, чтобы обучить Найлепту английскому языку и познакомиться с ней поближе. Еще до того, как мы добрались до железнодорожной станции Лейк-Виктория, я сделал ей предложение, и оно было принято. Я никогда не забуду ту ночь. Ярко светила луна, а неподалеку в зарослях «смеялась» гиена.

За день до того, как мы добрались до железной дороги, Грейсток взобрался на дерево, чтобы осмотреть окрестности. Под ногами у него сломалась ветка, и он приземлился на голову. Когда он пришел в себя, то снова стал человеком-обезьяной. Мы не могли приблизиться к нему без того, чтобы он не оскалил бы зубы и не зарычал угрожающе. И в ту же ночь он исчез.

Холмс был очень удручен этим.

— А что, если он так и не оправится от своей амнезии, Ватсон? Тогда мы не получим наши гонорары.

— Мой дорогой Холмс, — сказал я несколько холодно, — мы никогда не заработали нашего гонорара. На самом деле мы позволили герцогу подкупить нас, чтобы мы молчали.

— Вы никогда не понимали тонкого взаимодействия экономики и этики, — ответил Холмс.

— Вон идет фон Борк, — сказал я, радуясь смене темы. Я указал на парня, который бежал через вельд, как будто за ним гнался лев-людоед.

— Он сумасшедший, если думает, что сможет в одиночку добраться до Германской Восточной Африки, — сказал Холмс. — Но мы должны пойти за ним! У него с собой формула.

— И где она? — спросил я в сотый раз.

— Мы раздевали его дюжину раз и осмотрели каждый дюйм его одежды и кожи. Мы заглянули ему в рот и в…

В этот момент я заметил, что фон Борк повернул голову вправо, чтобы посмотреть на носорога, который выскочил из-за высокого термитного холма. В следующее мгновение он врезался левой стороной головы и туловищем в акацию с такой силой, что отскочил на несколько футов. Он не встал, и это было к лучшему. Носорог искал его и заметил бы любое движение фон Борка. Он пронесся мимо, нюхая воздух… В итоге подслеповатый зверь потрусил прочь. Мы с Холмсом поспешили к фон Борку, пока он не пришел в себя и снова не убежал.

— Кажется, теперь я знаю, где находится формула, — объявил Холмс.

— И откуда ты это знаешь? — спросил я в тысячный раз с тех пор, как впервые встретил его.

— Я ставлю свой гонорар против вашего, что смогу показать вам формулу в течение следующих двух минут, — сказал он, но я не ответил.

Он опустился на колени рядом с немцем, который лежал на спине с открытым ртом и выпученным глазом. Однако пульс его бился.

Холмс приложил кончики больших пальцев к левому глазу фон Барка. Я в ужасе следил за происходящим.

— Это стекло, Ватсон, — пояснил Холмс. — Я уже давно подозревал это, но не видел причин проверять мои подозрения, пока он не оказался бы в британской тюрьме. Я был уверен, что его зрение было ограничено правым боком, когда я увидел, как он врезался в то дерево. Даже отвернув голову, он увидел бы дерево, если бы его левый глаз действовал эффективно.

Он повертел стеклянный глаз между большим и указательным пальцами, рассматривая его через увеличительное стекло.

— Ага! — воскликнул он и, протянув мне глаз, предложил: — Посмотрите сами, Ватсон.

— Ну, — вздохнул я, — то, что я принял за массивные кровоизлияния из-за травмы глаза, — это крошечные красные линии химических формул нанесенные на поверхности стекла. А может это не стекло, а какой-то специальный материал, приготовленный для переноса надписей.

— Очень хорошо, Ватсон, — сказал Холмс. — Несомненно, фон Борк не просто получил травму глаза в той автомобильной катастрофе, о которой я слышал. Он потерял его, но хитрый парень заменил его искусственным глазом, который приносил больше пользы, чем… гм-м-м-м-м…

— Похитив формулу, он начертал символы на поверхности этого фальшивого глаза. Они выглядят как результат несчастного случая. Должно быть, негодяй смеялся над нами, когда мы так тщательно его осматривали, но больше он смеяться не будет.

Холмс забрал глаз и спрятал его в карман.

— Ну что ж, Ватсон, давайте разбудим его, вырвем из тисков тех грез, которые ему снятся, и отдадим в надежные руки. На этот раз он заплатит штраф за шпионаж…

ЧЕРЕЗ ДВА МЕСЯЦА мы вернулись в Англию.

Мы путешествовали по воде, несмотря на опасность подводных лодок, так как Холмс поклялся никогда больше не садиться в самолет любого типа. В течение всего путешествия он пребывал в дурном расположении духа. Он был уверен, что Грейсток, даже если к нему вернется память, не пришлет обещанных чеков.

Он передал стеклянный глаз Майкрофту, а тот передал его своему начальству. Это был последний раз, когда мы слышали о Стеклянном глазе, и поскольку формула никогда не использовалась, я предполагаю, что военное министерство решило, что это будет слишком ужасное оружие. Я был рад этому, так как мне казалось, что англичане просто не ведут бактериологическую войну. Однако я часто задавался вопросом: что случилось бы, если бы миссия фон Борка увенчалась успехом. Стал бы кайзер использовать формулу как оружие против своих английских кузенов?

Впереди было еще три года войны. Я нашел жилье для себя и своей молодой жены, и, несмотря на ужасные условия, воздушные налеты, нехватку продовольствия и материалов, тревожные донесения с фронта, нам удалось стать счастливыми. В 1917 году Найлепта сделала то, чего никогда не делала ни одна из моих предыдущих жен. Она подарила мне сына. Я был вне себя от радости, хотя в моем возрасте мне приходилось терпеть много насмешек от коллег по поводу отцовства. Я не сообщил Холмсу о ребенке. Я боялся его саркастических замечаний.

Однако 11 ноября 1919 года, через год после известия, превратившего весь союзнический мир в карнавал счастья, пусть и кратковременного, я получил телеграмму.

Везу бутылку скотча и сигары, чтобы отпраздновать радостную весть.

Холмс.

Я, естественно, предположил, что он имел в виду годовщину перемирия. Мое удивление было поистине велико, когда он появился не только с бутылкой скотча и коробкой гаванов, но и с пачкой новой одежды и игрушек для ребенка и коробкой шоколадных конфет для Найлепты. Последнее было редкостью в то время и, должно быть, стоило Холмсу кругленькую сумму.

— Ах, бросьте, друг мой, — сказал он, когда я попыталась выразить свою благодарность. — Я уже давно знаю, что вы стали отцом. Я давно намеревался явиться и засвидетельствовать свое почтение престарелому, но все еще энергичному отцу и прекрасной госпожи Ватсон. Не стоит будить ребенка, чтобы показать его мне, Ватсон. Все младенцы выглядят одинаково, и я поверю вам на слово, что он красив.

— Вы, кажется, навеселе, — удивился я. — Не помню, чтобы когда-нибудь видел вас таким.

— Все не зря, Ватсон, не зря!

Он сунул руку в карман и вытащил чек.

Я посмотрел на него и чуть не пошатнулся. Он был выписан мне на сумму в тридцать тысяч фунтов.

— Я отказался от дела Грейстока, — сказал он. — Слышал, что он пропал, затерялся где-то в глубине Африки, возможно, мертв. Похоже, однако, что он все-таки нашел свою жену живой и теперь выслеживает ее в джунглях Бельгийского Конго. Он нашел ее, но попал в плен к какому-то довольно странному племени. В конце концов, его приемный сын, лейтенант Драммонд, который должен был доставить нас в Марсель, отправился за ним и спас своего родителя. Итак, мой дорогой друг, как только герцог вновь оказался в лоне цивилизации, он послал чеки! Оба, разумеется, на мой адес!

— Такая сумма мне точно пригодится, — заверил я своего друга. — Теперь я смогу уйти на пенсию, а не работать до восьмидесяти.

Я налил нам два бокала, и мы подняли тост за нашу удачу. Холмс откинулся на спинку стула, попыхивая превосходной гаванской сигарой и наблюдая, как миссис Ватсон хлопочет по хозяйству.

— Она не разрешает мне нанимать горничную, — вздохнул я. — Она настаивает на том, чтобы делать всю домашнюю работу, включая приготовление пищи, сама. Кроме меня и ребенка, она не любит, когда к ней прикасаются… Иногда мне кажется…

— Значит, она отгородилась от всего мира, кроме тебя и ребенка, — подытожил мой друг.

— Можно и так сказать, — ответил я. — Но она счастлива, и это самое главное.

Холмс достал маленький блокнот и начал делать в нем пометки. Он то и дело поднимал глаза на Найлепту, смотрел на нее с минуту и что-то записывал.

— Что вы делаете, Холмс? — поинтересовался я.

Его ответ показал мне, что он тоже мог шутить, когда был в приподнятом настроении.

— Я готовлю к выпуску новую книгу — «Некоторые замечания по поводу сегрегации королевы»…