Ночь над прерией

СТАРЫЙ ИНДЕЕЦ

Однажды Квини позвали к миссис Холленд без всякого для нее видимого повода. Директриса, как и обычно выпрямившись, сидела за своим письменным столом, и, видимо, ей было тяжело сказать то, что она хотела сказать.

— Квини, я должна вам, с сожалением, сообщить, что ваш муж замешан в большой драке в Нью-Сити. По делу проходит тридцать один обвиняемый, состоялось ускоренное судопроизводство, и ваш муж приговорен к трем месяцам заключения. Удивительно мягкое наказание. Необыкновенно мягкое, если еще принять во внимание, что он при задержании оказал полиции сопротивление. Четверо полицейских с трудом справились с ним и были вынуждены применить крайние средства. Они имели право застрелить его. Страшно неприятное дело. Ваш муж заявил, что по состоянию здоровья не может принять участия в процессе, а также не может находиться под арестом; он открыто во всем признался, и приговор сразу же вступил в силу. После трех недель заключения он условно освобожден. Это еще одно большое смягчение наказания. Арест оканчивается послезавтра. Наша полиция заедет за вашим мужем и сразу же доставит его в резервацию, с тем чтобы пресечь скитание, к которому он, конечно, снова привык. Действительно, пресечь. — Миссис Холленд остановилась.

— Почему я раньше об этом не знала? — спросила Квини. — Я могла бы навестить мужа.

— Конечно, моя милая, но он и сам не хотел с вами говорить. Также и полиция племени только теперь просила меня вас информировать, потому что так легче для вас. И еще вот что: вашему мужу запрещено во время испытательного срока в течение года иметь огнестрельное оружие. Его пистолет остается на это время под арестом. Есть у вас еще дома огнестрельное оружие?

— Мой пистолет и мое охотничье ружье. «

— Вы их должны сдать, Квини, ведь ваш муж может легко ими воспользоваться.

— Я ничего не отдам, кроме как в судебном порядке. Мы живем уединенно, я должна иметь возможность защитить себя.

Миссис Холленд взглянула удивленно:

— Что за тон, Квини? Впрочем, как хотите. Это не мое дело — с вами об этом спорить. Итак, послезавтра прибудет ваш муж, и, так как вы, кажется, задумались, вы хотите его, конечно, встретить у полицейского участка агентуры. Я освобождаю вас послезавтра от школьных занятий.

— Спасибо.

— Пегий и кобыла нашлись. Получено письмо. Животные будут доставлены. Нашедший, конечно, потребует возмещения его расходов, и еще полагается заплатить вознаграждение за находку.

— Мы посмотрим, миссис Холленд.

— Вы не рады, Квини?

Директриса посмотрела еще какое-то время на свою ученицу, которая так изменилась, и подумала:» Надо бы Квини остаться у нас в интернате или возвратиться в художественную школу. Этого слишком много для нее «.

Через день арестантский автомобиль полиции племени прибыл из Нью-Сити в поселок агентуры. Хаверман сидел с Кэт Карсон в комнате, предстоял обеденный перерыв, прием посетителей был окончен.

— Упрямого обуздать не так легко, — сказала миссис Карсон.

— Это же просто невозможно! Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Он был и остается бандитом, и это для него плохо кончится. Спрашивается только, что он еще выкинет. — Хаверман вложил в последние слова серьезную озабоченность.

Сэр Холи тоже заметил машину и дал мисс Томсон, которая только что получила у него последнюю подпись, указание:

— В случае если явится Джо Кинг, я не желаю с ним разговаривать. Я достаточно вступался за него и за его дело. Теперь уж пусть он сам сперва себя как следует проявит после такого рода рецидива.

Секретарша кивнула головой в знак согласия.

Из совета племени Дейв де Корби, окна у которого выходили на улицу, увидел машину, замедлявшую ход, чтобы остановиться. Дейв поднялся и со степенным выражением обратился к Фрэнку Морнинг Стару:

— Ты видел? — сказал он. — Теперь опять пойдут неприятности. Его ничто не исправит.

— Ваше управление по экономике, конечно, нет, Дейв. Но придет время, я возьмусь за Джо. В случае, если вы его до того полностью не погубите.

— Фрэнк, что это значит?

— Ты можешь мне не рассказывать, Дейв, я в этом искушен, и я знаю ответ. Ваше управление — его не переносят сильные люди.

Арестантская машина остановилась перед маленькой полицейской кутузкой, рядом с домом суда. Большой и маленький полицейский открыли дверь и кивнули Джо Кингу:» Выходи!»Тот двинулся было, но вдруг задумался, не стоит ли ему и тут что-нибудь выкинуть, но он увидел на улице Квини, похудевшую, побледневшую, с намеком на те изменения, которые претерпевает женщина в ее положении, и сделал то, что требовали полицейские. Он был препровожден в дом суда и там проведен в комнату председателя суда. Он слышал, что Квини вошла вслед за ним, но полицейские закрыли дверь комнаты у нее перед носом, и ей пришлось остаться в коридоре.

А Джо Кинг стоял перед старым судьей, перед Эдом Крези Иглом и Рунцельманом.

— Джо Кинг, — начал старый судья, — вы доставлены к нам обратно после того, как недавно снова совершили наказуемый поступок и подчиняетесь в течение года не только общим правилам резервации — например, запрещению пить, — но и находитесь под особым наблюдением. Вы будете регулярно являться в агентуру. Имеются у вас какие-либо заявления?

Джо Кинг молчал. Он был очень худ. Вокруг рта залегли новые складки, или, может быть, это только усилилось выражение ненависти и презрения, презрения также и к самому себе и ненависти к себе самому.

— Хотите вы что-нибудь сказать?

Джо Кинг молчал.

— Мы думали, что вы не будете нарушать законов. У вас молодая жена… но что толку для вас в словах или в помощи! До сего времени — ничего. И снова к вам проявлено незаслуженное снисхождение, просто невероятно мягким наказанием отделались. Возьмите вы наконец себя в руки, усердно работайте.

Джо Кинг молчал.

— Можете идти.

Джо Кинг повернулся и вышел.

Его встретила Квини. Она приехала не в кабриолете, а на карем. Она сказала:

— На той стороне у Фрэнка Морнинг Стара в гараже Пегий и кобыла.

Джо тоже ничего не ответил на это, но пошел с Квини к новым индейским домам. В гараже около дома Фрэнка стояли оба животных, невредимых, в неплохом состоянии.

Пегий приветствовал Джо всеми знаками задорной радости: топал копытами, фыркал, пританцовывал — и нашел все же какой-то отклик. Джо вывел обоих лошадей наружу. Так как у Квини был карий, Джо вскочил на Пегого и повел кобылу в поводу.

Так оба и начали путь домой, не проронив больше ни слова.

К вечеру они приехали.

Стоунхорн позаботился о лошадях. Воды Квини наносила достаточно, и она купила много мяса. Теперь она жарила его на печке, а муж все осматривал.

Первое, на что он обратил внимание, были ружье и пистолет.

— Я думаю, этого больше не должно быть тут, а?

— Это мое оружие, Стоунхорн. Еще нет предписания, что я должна сдать свое оружие.

Он слегка усмехнулся, но это была невеселая усмешка.

— Твоя кобыла околела. Жаль животное. Она была жеребая.

У Квини на глазах выступили слезы.

— Вот, теперь реветь. Тут уж ничем не поможешь. Что хочет этот малый за Пегого и за вторую кобылу? За стоимость корма и доставки? И вообще, кто поймал животных?

— Я не знаю, Джо.

— Странная вещь. Ну да, червяк из яблока еще выползет. Ты знаешь, что говорят тут о Гарольде Буте?

— Да. Подлец.

— Ты того же мнения о нем? Об этом честном человеке!

— Я того же мнения, Джо.

— Ты выбрала себе не того мужа, Квини. С Бутом бы у тебя пошло лучше.

— Фу, Джо, не издевайся ты надо мной. Ты бы тоже мог жениться на Мэри и был бы теперь зажиточным ранчеро с колодцем.

Они поели. Стоунхорн был голоден и ел быстро, но без радости, а потом, казалось, у него возникла какая-то боль, в которой он не хотел признаться.

Ночью на постели Квини снова почувствовала рядом с собой человека, которого она так долго и в таком отчаянии ждала. Она положила голову на его плечо, как в ту первую ночь в прерии, и он понял, что она рядом с ним чувствует себя в безопасности, что было для него неожиданным. Дважды Квини с криком вскакивала во сне, потому что ей снилось, что ее мужа больше нет рядом с ней.

Следующий день был субботой. Квини поэтому не надо было идти в школу. Она долго спала. Проснувшись, она обнаружила, что в постели одна. Дверь была немного приоткрыта. Она надела только свое зеленое платье, хотя в эти осенние дни было уже достаточно холодно, и выскользнула босиком на улицу.

Стоунхорн стоял неподалеку от дома вполоборота к загону и смотрел на лошадей. Он не заметил ее, и она видела, что у него на глазах слезы.

Она уселась на траву тут же, где остановилась. И он тоже наверняка не заметил этого движения.

Стоунхорн долго еще оставался на месте, потом пошел к карему, который приветствовал его.

Оба этих первых дня их совместной жизни и последующие дни, когда Квини уже пошла в школу, Джо работал. Он освободил Квини от доставки воды, брал карего из загона и осторожно ехал далеко на ручей, в котором снова было немного воды. Ничто иное его не интересовало: ни визит юных друзей, о котором Квини рассказала ему, ни деньги, которые она заработала, ни картина, которую она собиралась нарисовать, ни забота Эйви о карем, ни технический доклад о перспективах бурения колодца в расположении ранчо, который он должен был оплатить. А разговоры о Гарольде Буте, его нынешнее местопребывание — об этом он был хорошо осведомлен. Однажды воскресным утром Квини пустила своих четырех разжиревших и отяжелевших кроликов на луг наверху у сосен пастись и стерегла их с прутом. Джо с карим собрался на пастбище, но задержался, чего обычно не делал, и вдруг заговорил:

— Мы подрались. Несколько голодных, несколько пьяных, а кто-то был и голоден, и пьян. Нас обругали. Я должен был помочь нашим. Приговор мне действительно был мягким. Я уже прикинул, что мне грозили годы, а они дали месяцы.

Квини провела рукой по глазам.

— И хорошо, что ты об этом ничего не знала. Теперь, через три недели, они выпустили меня, дали испытательный срок. Это прямо необъяснимо. Они без единого слова зачли мне в оправдание то, что, хотя четверым полицейским в конце концов удалось избить меня даже более жестоко, чем это у них принято, я не стал на них жаловаться. Кроме того, я взял на себя кое-что из того, в чем можно было обвинить других.

— Тот больной юноша, который был здесь, сказал:» Джо держал себя как вождь «.

— Я считал, что для меня это не имеет такого уж значения, а судья сказал, что я облегчил ему работу. Этот судья — Майкл Элджин — удивительный человек. Чистокровный белый, но вырос в Оклахоме37. Он немного знает нас, индейцах, и даже женат на чероки. Он допрашивал не так, как полицейские, он постарался выяснить, отчего я вмешался, и в приговоре указал:»… за нанесение телесных повреждений при оказании помощи… «Немного таких, как этот Элджин. Он, кажется, понимает… — Джо подыскивал нужное слово, и Квини молча ждала, — кажется, понимает, что резервация — тоже своего рода тюрьма со внешними работами, и работа здесь с опекунами на шее уже достаточное наказание. — Джо усмехнулся, и усмешка эта была горькой. — Я и сам еще не знаю, что из этого всего выйдет.

Квини тяжело вздохнула, вспомнив пережитые страхи и избавление от них.

— Я тебе еще не говорила, Джо, что Пегий пронесся галопом мимо ранчо Саттеля, ему кто-то подвязал под хвост огонь, так что он носился как сумасшедший.

— Да, это старая штука. Но парень снова напал на меня врасплох. — И Джо уехал.

Квини знала, кто подразумевается под» парнем «.

Человек, который должен был получить плату за доставку Пегого и кобылы, все еще не давал о себе знать.

Хотя Джо внешне оставался спокоен, изо дня в день справлялся со своей скромной работой и полиция, суд, совет племени и суперинтендент за прошедшую неделю никакого повода к недовольству не обнаружили, но в душе Квини нарастала тревога. Она знала, что Джо Кинг, даже если и оба украденных животных возвращены, недолго сможет жить ковбоем при трех лошадях, да еще под надзором суперинтендента. Что-то должно произойти, или он погибнет. Он ел, но это не шло впрок. Он бегал, но это не укрепляло его. Он был приветлив с Квини, но это было как прощание. К огнестрельному оружию он не прикасался. Хищные птицы и фазаны, оставленные в покое, кружили у ранчо. Он ходил вниз, к колодцу Бута, за водой, но если появлялась Мэри, он ее не приветствовал. Он сообщал в агентуру, что он на месте, но не говорил там обычно ни с кем ни слова. Когда Марго Крези Игл при ее регулярном объезде, которые входили в обязанность службы здравоохранения, навестила также и Кингов, Джо случайно был дома, но держался так, словно ее тут и не было.

Отец Квини и брат Генри пришли в гости. Джо заметил их издалека и уехал прочь.

Никто больше не имел к нему доступа, кроме Квини, да и та боялась, чтобы и эта последняя дверь, будто по ошибке оставленная открытой, не захлопнулась. Лучшим временем были часы, когда Джо провожал Квини на лошади, а затем снова встречал на обратном пути. Он всегда пунктуально являлся на место.

Однажды Гарольд Бут подъехал на элегантном автомобиле к отцовскому дому. Он привез вертлявую маленькую белую женщину, которая недолго оставалась на ранчо, через несколько дней Гарольд снова увез ее в направлении Нью-Сити и вернулся один на старом» Студебеккере «, на котором его мать ездила за покупками в поселок агентуры.

Квини зорко следила за всем происходящим и, конечно, заметила, что Гарольд не поздоровался и не попрощался со своим отцом, хотя Айзек стоял перед домом. Если старый Бут однажды что-нибудь сказал, его слова были незыблемее, чем судебный приговор. Айзек не пересматривал решений.

И снова пришел день, когда Джо нужно было доложить о себе в агентуру и этим засвидетельствовать приверженность надлежащему для резервации порядку. Это был для него день муки. Он уже трижды возвращался в резервацию. Первый раз он явился по своей воле, вызывающий, агрессивный, от многого в немом удивлении, насмехающийся над всеми, кто его боялся. Второй раз его привезли на сказочном автомобиле одной мощной и таинственной организации. Он был опухший и в чрезвычайно раздраженном состоянии. В третий раз его доставили в тюремном автомобиле полицейские племени, его, потерпевшего неудачу, мечтающего о колодцах ковбоя, который позволил украсть своих лошадей, человека, который по ночам вопит в своем доме, а его беременная жена в это время находится под открытым небом, его, клевещущего на своего соседа, чтобы покрыть собственное преступление, его, хулигана-рецидивиста, ранчеро, который загнал дорогую жеребую кобылу и был избит полицейскими по всем правилам нехитрого искусства. Он не мог больше иметь при себе огнестрельного оружия, он регулярно должен был сообщать о себе, и никто не ждал больше от него, что он снова когда-нибудь станет королем родео. Джо Кинг объективно стал маленьким человеком, но субъективно он все еще не был достаточно мал. И он еще отваживался молчать и прятаться от людей. Значит, надо ему дать почувствовать, что он очень маленький, что он конченый человек и из своего окружения ему не вырваться. Эту задачу мисс Томсон усвоила лучше всего, ведь она всегда отдавала себе отчет во всем, что она делала.

Джо Кинг в день явки приходил всегда точно в восемь утра, но было невозможно его тотчас же отпустить. Напротив, всегда находились серьезные причины этого не делать. Мисс Томсон распоряжалась так, словно была древнеегипетским богом, предоставляющим места в приемной, и противиться ему совершенно безнадежно. Индейцы и индеанки, которые со своими уже не раз подаваемыми просьбами хотели обратиться к суперинтенденту или его помощнику, со стоическими лицами стояли у ограды садика или уже были в приемной. Мисс Томсон опрашивала их и в зависимости от характера заявлений распределяла по группам. Она принимала во внимание также возраст и пол, длину пути, который проделали просители, пришли ли они пешком или приехали на лошади, автомобиле, были ли у них с собой дети, будут ли они, по ее мнению, излагать свое дело обстоятельно и долго или взволнованно и кратко. С учетом комбинации всех этих обстоятельств устанавливалась очередность, которая существенно зависела и от мгновенной эмоциональной реакции мисс Томсон, и от ее прочной симпатии или антипатии.

Так что Джо Кингу всякий раз выпадала участь попадать на прием последним, и он имел удовольствие искоса наблюдать за всеми другими просителями, за служащими, снующими туда и сюда, про себя оценивать этих людей, выносить им мысленно свои приговоры. Джо Кинг мог бы избежать этого, если бы приходил позднее, но он не собирался показывать, что ему чувствительны моральные уколы или что он во время ожидания постоянно беспокоится о своей лошади, которая так долго остается без присмотра.

Так вот и в этот раз, в очередной день отметки, он прибыл в поселок агентуры на своем автомобиле в семь тридцать и сперва занялся покупкой продуктов в супермаркете, что возлагалось на него в такой день. Пока он, толкая перед собой тележку-корзинку, набирал в нее хлеб, мясо, а также молоко и фрукты для Квини, в магазин вошел еще один покупатель. Это был Гарольд Бут, который только что прибыл на своем новом» Фольксвагене «. По-видимому, он был неравнодушен к этой марке. Бут взял только ящик кока-колы и сориентировался так, чтобы вместе с Кингом подойти к кассе. Джо не предпринял ничего, чтобы уклониться от этого маневра. Он шел платить первым. Гарольд воскликнул позади него:

— Хэлло, Джо! Как дела? Снова молодцом? — И, судя по тону этого приветствия, совсем немного недоставало, чтобы он похлопал еще Стоунхорна по плечу.

Джо Кингу по настоянию Бута-младшего было запрещено судом повторно выдвигать без доказательств какое-либо обвинение против последнего, оно должно было рассматриваться как клевета и, соответственно, грозило строгим наказанием. Предписано было и воздержаться от всякого оскорбления действием. Таким образом, Бут мог чувствовать себя уверенно. Он мог себе позволить с покровительственной приветливостью издеваться над Джо, поднимая на смех, провоцировать публичное нападение на себя. Создалось положение, когда Джо не мог применить ни свою физическую ловкость, ни сметку.

Он молчал и шел. Хотя доказательства и были у него в руках, но он не ждал, что суд при нынешнем положении дел оценит их должным образом. Бут снова одолел своего противника.

— Что за неприветливый сосед, — произнес Бут позади Джо у кассы, и кассирша стала свидетелем этого события, ей было теперь чем поделиться с избранными покупателями.

Джо отлично представлял себе, какая теперь пойдет болтовня о его новом поражении. Еще раздраженнее и нервознее, чем обычно, отправился он точно в восемь часов в приемную суперинтендента.

Приемная располагалась непосредственно у входа, и никто не мог ее миновать, даже служащие, которые работали в управлении. Это было простое помещение с двумя деревянными, выкрашенными в голубой цвет пристенными скамьями, на которых сидели женщины и старики. Остальные стояли.

Джо Кинг не стал садиться: какой-то остаток уважения к самому себе не позволил ему это сделать. Он встал в глубине, в углу, откуда мог за всем наблюдать.

Сперва, казалось, все происходило, как и было заведено. Мисс Томсон, сама пунктуальность, уже была тут. Суперинтендент и его заместитель показались сегодня двумя минутами позднее, чем Джо Кинг, значит, с опозданием; они быстро прошли через приемную, ни на кого не обратив внимания. В восемь часов двадцать минут секретарша исполнила первое указание своих начальников и вышла в приемную, чтобы записать и сгруппировать просьбы ожидающих. С некоторыми ей пришлось потратить немало терпения, прежде чем она смогла уяснить, с чем они пришли. Один индеец переводил. Наконец мисс Томсон добралась до Джо Кинга и сказала:

— Хорошо, что вы уже здесь. Ступайте, пожалуйста, сейчас наверх, в больницу, и принесите справку о состоянии здоровья.

— Для чего? — Одним лишь движением нижней губы был произнесен этот вопрос.

— Это требование суперинтендента.

— На каком основании?

— Мистер Кинг, суперинтендент требует проверки состояния вашего здоровья.

— Вполне возможно. Но я требую основания.

Мисс Томсон покраснела от негодования, однако нежного румянца щек еще хватало, чтобы скрыть это состояние.

— Я доложу суперинтенденту, что вы отказываетесь выполнить его распоряжение.

— Лучше сообщите суперинтенденту то, что на самом деле. Я требую основания.

Румянец уже не мог скрыть, краска гнева залила лицо мисс Томсон до корней волос. Не произнеся ни слова, она вернулась на свое рабочее место. Таким образом, она просмотрела, что во время словесной перепалки в приемную вошел еще один новый посетитель, просьба которого не была внесена в восемь двадцать в список номер один. Это был пожилой индеец, который, быстро оглядевшись, выбрал себе место напротив угла, занятого Джо Кингом, и встал там.

В помещении восстановилось гнетущее молчание ожидания. Но скоро снова произошло нечто необычное и неожиданное. Появился длинный полицейский, подошел к Джо Кингу и сказал:

— Вы на своем автомобиле?

— Да.

— Вы слишком быстро и неспокойно ехали. Идемте, сделаем анализ крови.

— У меня было пятьдесят миль, это меньше, чем разрешено на этой дороге. Вы не проверяли. Как это вам пришло в голову упрекнуть меня в превышении дозволенной скорости! Но если вы требуете анализа крови пожалуйста.

Джо Кинг пошел с полицейским в больницу. Там его провели в лабораторию. Ассистент врача произвел анализ. Результат был отличный.

— Пройдите, пожалуйста, еще на рентген, — пригласил ассистент.

— Зачем? — спросил Стоунхорн в своей резкой манере.

Ассистент удивленно взглянул на него.

— Конечно, для рентгеновского снимка.

— Зачем?

— Быть может, у вас имеются еще повреждения внутренних органов и требуется лечение.

— Я отказываюсь от всякого лечения. Спасибо.

— Вы отказываетесь?

— Я не отказываюсь, Я пользуюсь своим правом не лечиться.

Ассистент высоко поднял брови и бросил взгляд на полицейского, как будто спрашивая: все ли у этого человека дома? Конечно, он типичный индеец: про такого человека никогда определенно не скажешь, нормальный он или спятил.

Джо Кинг получил справку, что в его крови не обнаружено следов алкоголя. Он направился назад в бюро суперинтендента. В приемной между тем ничего не изменилось. Все, кто пришел, еще ждали. У Холи было совещание и еще не нашлось времени кого-нибудь принять.

В девять часов вошел первый посетитель. И тут мисс Томсон заметила старого индейца и спросила:

— А что у вас?

Старик показал одну или две бумаги. Какие, Джо Кинг видеть не мог, потому что перед ним стояла секретарша. На мисс Томсон они, кажется, произвели впечатление.

— Вам сегодня, к сожалению, придется долго ждать, — извинительно сказала она, — но суперинтендент или мистер Шоу непременно примет вас. Да, непременно.

Старый индеец был удовлетворен этим и принял свой прежний, внешне равнодушный вид. Но сам он был человеком, который не оставлял других равнодушными.

Так как у Джо Кинга впереди было несколько часов ничегонеделания, он, так сказать, положил глаз на незнакомого старика, начал его незаметно рассматривать и, таким образом, нашел себе занятие. Это был рослый, худой человек, плечи он держал прямо. Руки у него были жилистые, лицо узкое, худое. По старому индейскому обычаю он был без шляпы. Седые, зачесанные назад волосы свисали до шеи. Его ковбойская одежда была пошита из мягкой кожи: рубашка, жилет, брюки, широкий вышитый пояс и ботинки типа мокасин. Руки у него не были такими беспокойными, как у белых людей. Так как он ничего не делал, они у него спокойно повисли.

Когда Джо ходил в больницу, он видел скоростной автомобиль незнакомца — спорт-купе38, он казался запыленным в дальней дороге.

Джо Кинг заметил, что незнакомец тоже время от времени украдкой посматривал по сторонам. Глаза у него были типичными глазами индейца, глазами охотника. Только изредка открывал он их полностью, и тогда у них было своеобразное, труднопостижимое выражение.

Прием посетителей сегодня у суперинтендента проходил быстро, с ними скоро справлялись. Один за другим они выходили обратно, едва ли не с тем же самым выражением на лице, что и заходили туда. Они были приучены довольствоваться малым. Уже в девять тридцать была бы очередь второй группы списка номер один, но мисс Томсон нарушила очередность:

— Мистер Окуте, пожалуйста!

Поднялся незнакомец. Казалось, ничуть не обрадованный предоставленной ему привилегией, он пошел с секретаршей. Стоунхорн обратил внимание на его походку. У него были широкие легкие шаги индейца прерий, и ступал он с носка. Несколько минут спустя снова показалась мисс Томсон.

— Мистер Джо Кинг, пожалуйста, к мистеру Шоу.

Джо отделился от стены, прошел через вытянувшееся в длину помещение секретариата, постучал в дверь слева и тотчас же вошел. За новейшей конструкции письменным столом сидел Ник Шоу, напротив него на лучшем стуле для посетителей — незнакомый индеец.

Джо не мог понять, зачем его вызвали, так как выражения лиц обоих были просто деловыми, непроницаемыми. Он остался стоять в нескольких шагах позади незнакомца, немного справа от него.

— Мистер Кинг, пожалуйста, — сказал Шоу, — сперва по долгу службы! У вас есть жилье после возвращения в резервацию?

— Да.

— Пожалуйста, справку об анализе крови.

Джо подошел ближе и подал.

Ник Шоу подколол ее в толстую папку «Джо Кинг».

— Вы не желаете проходить медицинское освидетельствование?

— Нет.

— Почему же?

— Я не обязан сообщать причину.

— Хм, ну как хотите. Теперь еще кое-что другое. Мистер Окуте из Канады находится здесь по поручению мистера Коллинза, который нашел вашего пегого жеребца и кобылу и велел доставить их сюда. Он понес значительные затраты. Вы были осведомлены об этом?

— Нет.

— Нет? Но вы же получили животных?

— Да.

— Значит, я думаю, вы возместите стоимость корма и транспортировки и договоритесь о вознаграждении за находку. Правда, я слышал, что вы за Пегого еще не полностью выплатили деньги. Сколько платежей вы внесли и как много еще осталось?

— Три платежа — своевременно, два выплачены досрочно. Пять осталось. — Джо отвечал стоя: заместитель суперинтендента так и не предложил ему сесть.

— А если бы вам отдать Пегого, мистер Джо Кинг? Тогда можно бы стоимость корма и, разумеется, ненужную стоимость доставки точно так же, как и остающиеся платежи по рассрочке, принять в зачет, и вознаграждение за находку было бы этим тоже компенсировано. Мистер Коллинз готов взять и всех ваших лошадей после того, как мистер Окуте оценит по его поручению карего жеребца. Используйте этот случай!

Шоу думал, что делает благоразумное и выгодное для Кинга предложение, и не ждал от Кинга ничего другого, как «о'кей».

Но Джо был индеец, лошадник и наездник, он вырос с лошадьми, и у него было еще старое, полное таинственности отношение с животными. Лошадь была частью его самого.

— Я не отказываюсь от животных. — Молодой индеец говорил коротко и сдержанно; в присутствии незнакомца он заставил себя быть еще категоричнее, чем это, по его мнению, было бы достаточно для одного Шоу. — Стоимость корма и транспортировки может быть возложена на вора точно так, как и вознаграждение за находку краденого?

Шоу начал такую дискуссию рассматривать как потерю времени, но возразил пока спокойно и, как ему самому казалось, вполне объективно:

— Мистер Кинг, мы считаем, что ваши животные убежали, потому что плохо охранялись. Ограда загона была недостаточно высока и не была электрифицирована. Учитывая ситуацию, как мы ее себе представляем, мы советуем вам отдать хотя бы пегого жеребца. Чего вы добьетесь с одним измотанным и одним еще не оплаченным жеребцом и одной-единственной кобылой, к тому же на маленьком ранчо при недостатке травы и воды?

Джо Кинг ничего на это не ответил. Слова Шоу прозвучали в ушах молодого индейца как молоток аукциониста, деревом по дереву, без отзвука. Возникла пауза. Ник Шоу тотчас понял, что перед ним теперь то самое индейское молчание, которого он никогда не понимал и поэтому с давних пор ненавидел. Ему казалось, что в нем нет ничего иного, кроме скрытого упрямства, он не мог проникнуть в природу этого молчания. Однако тоже заставил себя сохранять спокойствие и бросил взгляд на третьего, который сидел на стуле тихо и, казалось, безучастно. Шоу был полон решимости еще раз продемонстрировать терпение администрации и безрассудность индейца.

— Мистер Кинг, вы никак не хотите считаться с реальностью и с возможностями, но мы все же должны пойти на компромисс, этого нам не избежать.

Тут Нику Шоу припомнились его собственные юношеские мечты, которые содержали нечто иное, чем кресло конторы в прерии; или хотя бы уж и это кресло, но в другой местности. Ник решился потратить еще некоторое время и еще несколько слов, чтобы привести индейца, который стоял перед ним, к тому пониманию неизбежности, которое исповедовал он сам, Ник Шоу.

— Расстаньтесь вы с лошадьми, мистер Кинг, заведите мелких животных, работайте у Бута ковбоем или на фабрике рыболовных принадлежностей. — Шоу прервал свое наставление, не дождавшись от Стоунхорна ни малейшего намека на согласие. Его служебное самолюбие было оскорблено молчанием Джо, и он со своей стороны перешел к оскорбительному тону: — Жаль, что вы, Кинг, не завершили школьного образования. Оно могло бы открыть вам дорогу к высокооплачиваемой деятельности. Это для вас теперь недостижимо.

Так как Джо все еще не произнес ни звука, настроение Ника Шоу снова изменилось; он начал молчание Джо истолковывать как смущение и вдруг уверился в том, что он, как должностное лицо подведомственной ему индейской резервации, сумеет поставить его на место.

— Мистер Кинг, позвольте мне говорить с вами совершенно откровенно, как отцу — по возрасту вы годитесь мне в сыновья, — итак, Кинг, вы постоянно упорствуете и упрямитесь, хотя вы и не правы. Ваш дедушка и ваш отец жестоко обращались с вами. Ваши учителя соответствующими методами пытались пробудить в вас честолюбие и чувство ответственности. Государство пыталось воспитать вас в своем учреждении, суперинтендент и совет племени хотели чутким отношением к вам поднять ваш дух после ваших гангстерских похождений и преступления, теперь вы пустились на новые авантюры, вы хотите заработанные вашей женой деньги вложить в спекуляцию лошадьми. Положите же конец вашим честолюбивым замыслам, откажитесь от них, ступите снова на нормальный путь. Ну, говорите же — да!.. — Ник Шоу подождал какое-то время и, так как ни единого звука не вырвалось из крепко сжатых губ Джо, приказал: — И если нет, так скажите же вы наконец что-нибудь!

Для Джо Кинга слова Шоу были словно скребок, сдирающий кожу, обнажающий перед гостем все муки, весь позор, когда-либо им пережитый; в нем проснулась старая ненависть. Однако он все еще молчал и так резко отключил свои чувства, что вместо Шоу перед ним оказалась черная стена. Быстрым, натренированным движением, которое незнакомый индеец, возможно, заметил, но Шоу упустил, Джо достал из-за голенища стилет и заставил его скользнуть в рукав.

Но Ник Шоу не понимал, что переживает индеец. Его мозг был запрограммирован для организованного гарантированного превосходства и для подчинения индейцев, понимать которых от него никто не требовал. Власть, которой он был облечен по службе, в какой-то степени компенсировала крушение его честолюбивых помыслов: почти десять лет он был заместителем, так и не сумев стать суперинтендентом. Он снова всаживает морализующую стамеску, не подозревая, что за замкнутым молчанием индейца нарастает опасность.

— Преодолейте наконец себя, Кинг, и покончите с вашим неудачным прошлым. Вам представляется еще один неожиданный шанс.

Джо Кинг молчал.

Незнакомец не шевелился. Глаза его были опущены, и он не смотрел ни на Шоу, ни на Кинга. И кто знает, о чем он думал. Но его личность и его манера держаться еще больше раздражали обоих.

Ник Шоу еще подождал ответа. Когда его вновь не последовало, котел его чувств начал кипеть и зашипел пар перегретого чувства собственного достоинства.

— Кинг, что вы, собственно, собой представляете, кто вы такой? Раз вы не умеете вести хозяйство, я позабочусь, чтобы ваши лошади были проданы с аукциона, а если вы не желаете приспособиться к нашим порядкам, ваш испытательный срок закончен, отправляйтесь обратно в тюрьму!

Джо Кинг молчал. Он мог обуздать брыкающуюся лошадь, со злой иронией расправиться с противником, но закоснелая самоуверенность опекуна наполняла его немой, грозящей яростью, уже больше не жди от него ни человеческого слова, ни улыбки. Глаза молодого индейца сверкнули. Он побледнел. Он все еще видел перед собой черноту, но в ней уже вырисовывались контуры Шоу. В разгаре смятенных чувств последний, чисто технический прием Джо готов был провести независимо, как машина. Он не мог достаточно быстро нанести удар через письменный стол, значит, он бросит стилет, и он знал, что попадет. Это была секунда, когда решался вопрос и о собственной жизни Джо.

Незнакомец поднялся:

— Позвольте, мистер Шоу, ответить мне вместо мистера Кинга.

Атмосфера разрядилась. Незнакомец был стар; его неслышного движения и негромких слов оказалось довольно, чтобы пахнуло овеянными ветрами травами, кожей, лошадьми, послышались пение стрел и рокот барабанов. Джо Стоунхорн Кинг сделал глубокий вздох, как бы впитывая в себя все это, что было и ему так близко, хотя он и стоял в джинсах перед служащим, который над ним измывался. Ник Шоу даже и теперь не догадывался, что происходило, но манера поведения приезжего, неоценимое достоинство бывшего вождя, укротила его непостижимым для него самого образом.

— Пожалуйста. — Шоу охрип, и в мыслях его шелестел, словно ветер в сухой листве, голос приезжего. Заместитель суперинтендента был недоволен самим собой. И зачем только он пустился в переговоры с этим Джо Кингом, кончившим всего семь классов, двадцатитрехлетним уголовником, и чего доброго еще скомпрометировал себя перед незнакомым канадцем!

— Мистер Шоу, — невозмутимо заговорил старый индеец так, как может говорить свободный гражданин, никогда не знавший порабощения и разучившийся ненавидеть, — так, как вы спрашивали, индеец вас не поймет. Вы таким способом никогда не получите от него ответа, во всяком случае словами. Я прошу вашего согласия, чтобы мне самому договориться с мистером Кингом. Дело ведь идет о лошадях, находящихся в частной собственности, а не о собственности племени или агентуры.

— О частной собственности, мистер Окуте. Однако и частное хозяйство проживающих в резервации подлежит нашему опекунскому надзору. — Шоу говорил тихо, он перехватил теперь взгляд Джо, взгляд, который призывал молчать, и тут Нику показалось, что его члены в суставах стали слабыми, как у какой-нибудь старой куклы, и повисли…

Окуте повернулся назад и пошел к двери, Стоунхорн пошел с ним. Стилет он снова сунул за голенище. Оба индейца вместе покинули дом. Выйдя, они непроизвольно замедлили шаг.

— У вас здесь ваш автомобиль, как я слышал, — сказал Окуте также и теперь по-английски. — У меня — мой. Можем мы вместе поехать к вам?

— Мистер Окуте, — голос еще не вполне подчинялся Стоунхорну, он откашлялся, — имели ли вы когда-нибудь в вашей большой жизни лошадей?

— Хау, у меня перебывало много лошадей — и это единственное, за что бы я жизни не пожалел, и я бы убил каждого, кто попытался бы на них посягнуть.

— Едем.

Каждый сел за руль своего автомобиля. Стоунхорн поехал впереди, Окуте следовал за ним. Автомобили на свободном шоссе без опасений набрали восемьдесят миль в час и очень скоро достигли долины. Стоунхорн повернул вверх, на свою дорогу, и машины остановились на косогоре, на лугу перед маленьким домом. Оба водителя вынули ключи зажигания и отправились без лишних разговоров к загону. С тех пор как произошла кража, Стоунхорна при отъездах не покидал страх, что он по возвращении найдет загон пустым, и он каждый раз с облегчением вздыхал, увидев лошадей на месте.

Пегий подошел к ограде и приветствовал своего наездника.

Окуте закурил сигарету и предложил Стоунхорну. Тот не отказался. Это был очень дорогой сорт.

Так долго оба индейца стояли друг возле друга. Наконец Окуте огляделся вокруг и направил свой взгляд на Белые горы и на кладбище, где на могиле вождя стояла кривая палка и на легком ветру покачивалась связка орлиных перьев.

Он направился туда, словно ему надо было что-то найти на кладбище, и спросил наконец на языке племени Стоунхорна:

— Здесь могила матери Тачунки-Витко?

Стоунхорн посмотрел удивленно ему в лицо и подвел к безымянной могиле, без надписи или креста.

— Здесь.

Окуте стал так, чтобы одновременно видеть на той стороне и белые скалы. Он долго молча стоял так.

Наконец он повернулся идти назад, к дому.

— Не проедемся ли немного вдвоем, Кинг?

Вместо всякого ответа Джо зануздал лошадей, но не оседлал их и дал Окуте Пегого. Оба в один миг прыгнули на жеребцов.

Животные живо побежали поперек пологого склона и через его вершину. Стоунхорн взял направление влево наверх, к поросшей соснами высоте, через нее дальше по всхолмленной равнине. Затем Стоунхорн повернул в обратный путь, ведь надо было после обеда подъехать к школьному автобусу за Квини.

Во время обратного пути Стоунхорн пустил гостя вперед и понаблюдал за ним во время езды. Окуте был очень старый человек, но с Пегим он справлялся так же уверенно, как хороший молодой наездник. Животное подчинялось ему беспрекословно. Он лошадиный человек, подумал Стоунхорн, и он из моего племени, наверное, я найду с ним общий язык.

То же самое подумал старик и о Джо.

Джо завел карего в загон, а сам отправился на Пегом, взяв с собой кобылу.

— Мне надо заехать за моей женой, — сказал он. — Ей восемнадцать лет, и она в старшем классе школы.

Окуте остался один на ранчо. Дом Стоунхорн открыл, но гость не пошел внутрь. Небо было безоблачно, голубизна его — бесконечна, над серо-желтой землей тихо веял ветер. Окуте подошел к загону и принялся беседовать с карим, он ведь знал лошадиный язык. Посмотрел он и кроликов, однако их языка он не знал. Он побрел вверх, к сосновой роще, где Кинг устроил навес, осмотрел его внимательно и был удовлетворен осмотром. Он опустился на траву между деревьями. Отсюда ему было хорошо видно шоссе в долине, ранчо Бута там, на другой стороне ее, иссушенные луга вокруг и горы. Он видел на ранчо Бута мальчика и Мэри, которые работали на картофельном поле, видел смотрящую из окна старую матушку Бут и Гарольда, приехавшего домой на новеньком «Фольксвагене». Он заметил, как Бут-младший, поднимаясь, бросил взгляд сюда, на ранчо Кинга, и этот взгляд, судя по положению головы, прежде всего относится к двум спортивным автомобилям.

Когда Окуте увидел Джо Кинга, возвращающегося со своей женой, он пошел вниз, к дому, так что оказался там как раз вовремя, чтобы поприветствовать Квини. Она понравилась ему, и он слегка улыбнулся. Лицо у него было совсем неподходящим для улыбки: над его чертами потрудились страдания, лишения и старость, так что оно представляло собой как бы скалистую, промытую водой почву. Но в глазах у него оставалась еще та сила, которая делала улыбку прекрасной.

— Дочь моя, — сказал он, — твое письмо дошло до меня, и я приехал к вам.

Когда лошади были помещены в загон, Джо и Окуте пошли в дом. Старик еще подошел к своему автомобилю и принес мясо и дичь. Он жестом попросил Квини взять их, и она с удовольствием взяла и разожгла в печке огонь, чтобы поджарить кусок. За едой разговоров не было. Стоунхорн ухаживал за своим гостем и ел по индейскому обычаю после, когда уже увидел, что накормил гостя досыта. После еды Квини пошла к своим кроликам. Мужчины закурили.

— Ник Шоу тебя неверно информировал, — сказал при этом Окуте. — Я приехал сюда не за тем, чтобы вымогать у тебя лошадей. Было бы проще тогда сразу загнать их на наше ранчо и только сообщить тебе об этом. Лишь в одном случае мы бы взяли животных. Я думаю, мы можем обсудить это.

Стоунхорн задумался. Наконец он спросил:

— Сколько стоит перевозка и корм и как велико вознаграждение за находку?

Окуте глубоко затянулся.

— Ты собираешься платить?

Стоунхорн скривил уголки рта:

— А как иначе? Ты не ищешь ковбоя?

— Искать не ищем, но тебя мы могли бы использовать. Я ищу для себя пристанища на зиму.

Стоунхорн ничем не выразил своего удивления. Не спросил он и о причине, которая побудила старого человека покидать на зиму дом. Окуте был хорошо и дорого одет, у него был хороший автомобиль, он говорил о «нашем ранчо», он, должно быть, был обеспеченным индейцем и имел друзей и родственников. Он проделал сюда из Канады немалый путь.

— Что за пристанище ищешь ты? Моя хижина здесь — твоя хижина; если ты хочешь, оставайся у меня.

— Хау. Хорошо! Я останусь. Лошади снова твои.

Стоунхорн был за последние месяцы физически изможден, нервы его были истерзаны и вдруг сдали, как это с ним было вчера по пути домой. Он заплакал.

Окуте положил ему руку на плечо: жест внимания и дружбы. У него тоже в глазах стояли слезы, и никто, кроме него, не знал почему.

Почти час прошел в тишине. Затем Окуте принес из машины еще всякую всячину, а главное — куски кожаного полотнища палатки и свое оружие. Он нарубил вместе с Джо тоненьких деревьев для палаточных жердей, наготовил топором колышков, и оба быстро, со знанием дела, установили на ровном участке луга перед загоном палатку-типи. Квини хотела принести одеяла; Окуте развернул собственные — бизонью шкуру и огромную шкуру медведя — и сказал:

— Если вы, Джо и Квини, захотите в эти последние еще теплые дни быть моими гостями, — добро пожаловать. Но тогда несите с собой свои одеяла.

Квини быстро притащила шерстяные одеяла, которые ей теперь казались еще более жалкими, чем прежде, но, вспоминая о ночах в палатке у бабушки, она была счастлива. Она улыбалась. Джо вырыл круглое плоское углубление в середине палатки, обдуманно уложил сучья и развел маленький палаточный огонь. Глаза Окуте, казалось, посветлели: он был доволен своим гостеприимным хозяином.

Мужчины опять закурили. Квини начала нашивать на кожаный пояс раковины. Ее отец и Генри по поручению бабушки доставили ей для этого материал.

Можно бы начинать и вечер в палатке, что-то сообщить, рассказать, о чем-то посоветоваться, но Джо ждал, будет ли на то желание его гостя, захочет ли старший сказать слово.

Окуте после некоторого общего молчания сказал:

— Они твоего Пегого перегнали через границу в Канаду. Они хотели в будущем году продать его там для больших состязаний в Калгари. Из него выйдет первоклассный бекинг хорс. А бекинг хорс — это занятие мужа внучки моей умершей сестры, он воспитывает их для резервации, которая выглядит чуть получше, чем ваша. У него шестьсот голов крупного рогатого скота и сорок лошадей. Они ему предложили Пегого. Но стало известно, что у тебя украден Пегий, и Коллинз только сделал вид, что покупает, и арестовал этих парней. Они были скоро освобождены, потому что оказались только перекупщиками, однако следы ведут сюда, и их снова преследуют.

— Я тут, Окуте, в Бэд Ленде, чуть не захватил банду!.. — И Стоунхорн впервые рассказал об этом происшествии.

— Ты сообщил полиции?

— Чтобы они меня, если бы захотели, наказали, как убийцу? Я ничего никому не говорил до сегодняшнего дня.

— А обугленные тела еще лежат там?

— Наверное. И остатки лошади — тоже.

Окуте продолжал курить.

— Ты хочешь, чтобы дело было раскрыто или ты этого не хочешь?

— Если бы я был уверен, что они захотят установить правду, я бы хотел. Но я ни в чем им не верю.

— Тебе известно, кто мог начать все это дело?

— Сын моего соседа, Гарольд Бут. У него появились деньги на новый автомобиль и новую одежду. Он не сразу показал, что у него снова есть деньги. Но теперь он уже почувствовал себя уверенно.

Окуте молча кивал головой.

— Ты считаешь, что он был третьим?

— Мог быть, а мог и не быть. Он стреляет довольно плохо. Попадание в мою лошадь было бы тогда случайным.

— Как он мог еще иначе добыть деньги?

— Он мог прятать третьего, пока разворачивалось дело. Он ушел отсюда к своим родственникам.

— От своего внучатого племянника я получил известие, — сказал Окуте, — как быстро тамошняя полиция раскрывает такие тайны.

— В Нью-Сити был один, которому предлагали Пегого. Оттуда тоже можно дальше разузнать.

Квини, казалось, что-то хотела сказать.

— Что? — обратился к ней Стоунхорн.

— История с ранчо Саттеля и с огнем под хвостом, Джо.

— Я считаю это сказкой, Тачина. Чтобы нас увести в сторону.

Квини была удивлена.

— Дик Маклин дружит с Гарольдом.

В эту ночь все трое остались в палатке. У Окуте была к тому же циновка. Закрепленная на подставке из расщепленных палок, она служила опорой для головы. Свежий, пряный ночной воздух проникал внутрь, но не становилось холодно. Огонь медленно, уголек за угольком, угасал в пепле. Снаружи шевелились лошади.

Стоунхорн лежал, положив голову на грудь Квини, он чувствовал ее спокойное дыхание и ее радостные сны. Он пошевелился и вытянул свое тело, которое все еще сильно болело.

На следующее утро Окуте взял свой автомобиль и поехал изборожденной колеями дорогой вниз, к колодцу Бута, чтобы привезти побольше воды. Стоунхорн и Квини уже отправились к школьному автобусу.

Как и ожидал старик, его появление вызвало любопытство семейства Бут.

Гарольд вышел наружу и тоже пришел за водой.

— Hallo! How are you?39

Окуте услышал звуки, которые, возможно, можно было назвать приветствием, но, пожалуй, также и чем-то совсем другим.

— Вот автомобиль так автомобиль! — сказал Гарольд, рассматривая купе Окуте.

Окуте улыбнулся. Улыбка его не имела ничего общего с его глазами, но была определенно похожа на гримасу.

— Лошадей продавал — автомобиль покупал. Хорошо.

— Ах, так у вас большое ранчо. — Гарольд с уважением рассматривал дорогую кожаную одежду. — Да, тогда можно жить. А здесь — все дерьмо.

— Ваш «Фольксваген» тоже совсем новый.

— Но тоже дерьмо против вашего. Это вы доставили туда наверх великолепного Пегого?

Гарольд Бут, который в тот же день, что и Джо Кинг, был в агентуре, должен же был кое-что слышать.

— Пегого бронка? Да, мистер Бут. Пегий бронк с огнем под хвостом добежал до Канады, встретил меня и сказал: мистер Окуте, погасите огонь и доставьте меня назад. Ну вот, он меня попросил, я потушил огонь и прислал его назад. Хорошо?

— Ф-фу… хорошо, в самом деле. Вы такой шутник.

Окуте снес наполненный мешок в свою машину и очень осторожно поехал с ним наверх, к дому Кинга. Наверху он немного подождал, пока вернется Джо. Они встали вместе у загона. Окуте рассказал о своей встрече и о своем разговоре с Гарольдом и добавил:

— Я видел его глаза, и я считаю его нехорошим человеком. Плох без предела, хотя в это, наверное, не поверит ни один человек. Глуп в границах. Есть, вероятно, несколько участков у него в мозгу, на которых растут мысли. Но только мало. Мне кажется, что ты это еще как следует не разобрал.

— Он всегда застает меня врасплох, — снова признался Джо.

— Я думаю, что третий — это тот, кто застрелил твою лошадь. Мы его загоним в угол, но тебе придется запастись терпением.

— Если ты этого от меня требуешь… мне надо стыдиться, что я сам не справился.

— Инеа-хе-юкан!

— Ты знаешь мое имя?

— Это мое.

— Ты хочешь у меня его взять или оставляешь?

— Это также и твое, и я живу в твоем доме.

— Я был гангстером, у меня была банда. Ты об этом слышал.

— Да, мой сын. Я тоже когда-то… тогда нас называли бандой, и тогда «Юнион Пасифик»40 была уже построена среди совершенно дикой местности. Там не было ни государства, ни полиции, но инженеры имели в своем распоряжении вооруженные отряды. Мне было шестнадцать, и я был скаутом, когда я это начал из ненависти к уайтчичунам, которые погубили моего отца своим бренди, а меня хотели убить. Ко мне присоединились несколько товарищей, хороших и не очень хороших. В двадцать лет я вернулся назад, к своему племени. Это длинная история, и у нас еще впереди долгая зима.

— Хау. Мой отец. А у тебя нет сына лучшего, чем я?

— Я верю в тебя.

В эту ночь Стоунхорн и Квини спали одни в типи, полотнища которой были разрисованы охранными знаками четырех сторон света. Окуте был в пути. Он взял свой автомобиль, с большой скоростью поехал ночью в ту сторону, где находилась школа Квини, и возвратился назад только утром, когда Стоунхорн уже привел домой кобылу, на которой Квини доехала до школьного автобуса. Около полудня, когда лошадей отогнали на луг пастись и оба мужчины, снабженные лассо, их охраняли, старик как бы между прочим сообщил:

— Я был в Бэд Ленд и видел это. Растаскано не слишком много. Остатки лошади на месте. Кобыла была жеребая?

— Да.

— Четыре стреляные гильзы тоже там, но таких ружей — тысячи. Калибр всех четырех патронов один и тот же. Оба тела оттащены в сторону и обуглены, их не опознать. Это тебе известно. Что касается третьего, я никаких его признаков найти не мог. Я только видел, что ты с твоей застреленной лошадью совершил сумасшедшее падение. Третий знает, что ты жив?

— Если он меня тогда узнал, должен знать.

— С этого пункта нам пока что не двинуться дальше. Но в Нью-Сити нам надо разыскать человека, которому предлагали Пегого.

— Надо, но тогда меня обвинят в том, что я бродяжничаю.

— Я мог бы сопровождать тебя, но нам нельзя оставить ранчо без присмотра. Наверное, надо рассчитывать на конец недели. Но мне не нравится, что время так ограничено. Надо привлечь еще внушающего доверие человека. Как обстоит дело в вашем совете племени?

Стоунхорн опустил уголки рта:

— Может быть… Фрэнк Морнинг Стар. Но я еще ни разу с ним основательно не говорил. Когда-то, семь лет назад, незадолго до того, как они меня обозвали вором, он спрашивал меня, не хочу ли я создать спортивную группу. И я готов был этим заняться, но потом все пошло по-другому.

— Ты теперь поговоришь с ним?

— Да.

Стоунхорн сам удивился, как легко он дал согласие. Его попранное чувство собственного достоинства стало восстанавливаться; он почувствовал рядом с собой новую опору. Быстро договорились о предстоящем дне. Квини с Окуте на его автомобиле поедет в школу — она просияла. Стоунхорн на своем кабриолете отправится в совет племени. Окуте потом не будет отлучаться с ранчо.

В поселке агентуры тотчас бросилось в глаза, что Джо Кинг появился там в день, когда ему не надо было докладывать о себе. Кассирша наблюдала через большое стекло витрины, как он в девять часов зашел в небольшой деревянный дом совета племени. И он долго не выходил оттуда.

Джо Кинг сидел у Фрэнка Морнинг Стара.

— Хэлло, — приветствовал его Фрэнк. — Пришел-таки ко мне! Я хотел уже ехать к тебе наверх, потому что мне нужен твой совет.

— Что ты хотел узнать, Фрэнк?

— О спорт-группе и тому подобном, конечно. Наши teenager и twens41 доставляют мне изрядно забот. Но говори сначала ты.

— Я хочу рассказать о бекинг хорее, если тебе это интересно.

— Что ж, говори, у меня сегодня есть время.

Джо Кинг передал содержание разговора, который он случайно услышал за соседним столом в пивной.

Фрэнк внимательно слушал.

— Джо, мы должны найти этого человека, которому предлагали Пегого. Ты уже говорил с полицией?

— Нет. — Стоунхорн скривил рот. — От них не будет никакого толку. Они или не найдут этого человека, или найдут и допросят его так, что он ни одного слова не вспомнит, потому что не захочет быть втянутым.

— Ты прав. А не хочешь ты сам попытаться напасть на его след?

— Но не в качестве бродяги.

Фрэнк усмехнулся:

— Хорошо, хорошо! Ты теперь ученый. Чем я могу тебе помочь?

— Возьми меня с собой и внимательно следи за мной в Нью-Сити.

— Ну и ну, — опять усмехнулся Фрэнк. — Мне, пожалуй, нелегко будет уберечь такого бекинг хорса, если ты сам беречься не будешь! Но серьезно: поедем вместе! Мы должны напасть на след вора. Это было позорное дело.

На Стоунхорна искреннее возмущение Фрэнка подействовало как вода на дерево после засухи.

— Итак, как мы поступим, Джо? — тут же спросил Фрэнк. — Поедем сразу? У меня сегодня есть время.

— Да.

— На двух автомобилях?

— Не повредит.

— Хорошо. Я поставлю в известность Джимми и госпожу Томсон. Твоя сестра тяжело заболела, а?..

Фрэнк Морнинг Стар, не дожидаясь ответа, приступил к делу. Оба заправили еще раз дополна баки и поехали в Нью-Сити.

Так как у Фрэнка был не такой быстрый автомобиль, они прибыли уже после полудня. Джо первым поехал по главной улице Нью-Сити, мимо банков, отелей, почты, музея, школы, до маленькой, но притягательной лавки, в которой было все необходимое для ковбоя Дикого Запада. Продавец в фирменной форме был его хороший знакомый Рассел. Он обрадовался своему товарищу по последнему родео.

— Что ты хочешь, Джо?

— Новую рубашку. Старую мне разорвали полицейские. Нельзя же вечно ходить в белой. Хорош я буду!

— Не предъявил иска на возмещение ущерба?

— Только заикнись об этом. Они бы тогда начали мне все их пуговицы пересчитывать. Итак, рубашку на зиму.

Рассел знал своего покупателя и тотчас предложил большой выбор. Джо принялся рыться. Нелегко было подобрать что-нибудь на его вкус, да еще чтобы было недорого.

— Есть тут у вас один тип… — сказал он между делом, — э-э… не могу припомнить имя…

— Кого ты имеешь в виду? Как он выглядит-то?

— Такой блондин с проседью, стрижка ежиком. Лицо темное, как у индейца, морщины на лице, что борозды в песке прерии, половины зубов нет, желтые ногти, хорошие мускулы, глаза прищуривает, а ресницы у него длинные соломенно-желтые, — в общем, смешной такой. Носит голубую клетчатую рубашку и золотое широкое кольцо на пальце. На пиво экономен, но хлебает его с наслаждением!

Рассел слегка усмехнулся.

— Прямо как живой. Ну так знай и не забывай, Джо, что это старый ружейный мастер, который, случается, приторговывает и лошадьми. Значит, так сказать, твой человек.

— Вот именно. Где же он теперь живет?

— Теперь? Да все там же, в зарослях, в своем домике.

— Припоминаю, спасибо!

Джо выбрал две рубашки, а остальные отодвинул в сторону.

— Почему все темные? — критиковал Рассел. — Ты же еще молодой. Возьми красную клетчатую.

— Ничего. Эта должна подойти к моему желтому галстуку. Он у меня с собой. Сейчас в кармане, развязанный, чтобы не мог задушить меня за горло. — Он ограничился темными и заплатил.

Затем они с Фрэнком поехали за город, через трущобы по вылетной магистрали к находящимся в отдалении лесистым холмам, до которых тянулись заросли кустарника. Они свернули на боковую дорогу, которая для водителей не казалась особенно привлекательной, но оба они к таким дорогам привыкли и в сухую погоду преодолели без затруднений. Они достигли маленького дома на одну семью, деревянного, простейшего вида, но отлично побеленного. Неподалеку находился барак-мастерская. Перед домом были высажены цветы, вскопан маленький огородик. На воротах была написана фамилия: Краузе.

Оба индейца сразу же направились в мастерскую, ведь в маленьком окошке мастерской они заметили белокурый, с сединой ежик. Мастеровой бросил на вошедших только один быстрый взгляд и продолжал работать. На стене мастерской висели принятые в ремонт охотничьи ружья, в том числе и старых конструкций, по-видимому как памятные экспонаты.

Индейцы спокойно дождались, пока мастер довел до конца начатую операцию и повернулся к ним:

— Хэлло! Так вы ко мне, господа?

Джо Кинг забрался на верстак и свесил свои длинные ноги. Фрэнк Морнинг Стар впился глазами в старинное тяжелое ружье, заряжающееся через дуло, которому, наверное, было больше ста лет.

— У вас тут прямо музей, мистер Краузе.

— Да. Но эти штуки я не продаю.

— Я не собираюсь покупать, Краузе. А можно к вам Rifle42 принести?

— В любой момент. Это, конечно, большая работа, но я сделаю. Для таких, как вы, сделаю.

— Вы нас знаете?

— Тебя не знаю. Но второго, которого ты привел с собой, этого я знаю. — Краузе подмигнул уголком глаза Джо. — Да, тебя я узнаю, ты парень неробкого десятка. Это было великолепно, как ты пробился сквозь толпу. Это было как в добрые старые времена bloody grounds43 и Far West44. Это был класс. Джо Кинг, как его представили. «Нью-Сити Ньюс» сообщила, что шестнадцать раненых отнесли на твой счет да еще троих избитых полицейских.

— Где же ты был, Краузе, когда это происходило? — спросил Стоунхорн, болтая ногами.

— Джо, я стар, у меня больные ноги — подагра. Я бы тебе с удовольствием помог; это позор, что я этого не сделал. Но такое ведь никогда хорошим не кончается, а у меня здесь мастерская. Мне нельзя с людьми ссориться. Поэтому, когда дело дошло до серьезного, я поскорее из этого заведения улизнул. Но я еще видел, как они тебя вытащили, видел, как ты от них отбивался, и меня удивляет, что вот ты снова тут сидишь теперь как ни в чем не бывало.

— Это у нас только небольшая остановка, — сказал Стоунхорн — и мы можем ехать дальше. Они тебе предлагали продать Пегого, а ты не знал, брать его или не брать.

— Верно, как раз об этом и шел разговор. Гарольд Бут предлагал мне этого бронка… первоклассного жеребца и гнедую кобылу. Таких, что увидишь не каждый день. Но бронк был чертовски похож на твоего родео-бронка, та же стать, та же масть. Я хотел посоветоваться со своим приятелем, но в ту же ночь Пегого взял Крадер. По дешевке. И я очень злился.

Джо Кинг держал себя в руках. Он ни разу не бросил взгляда на Фрэнка Морнинг Стара.

— Но меня удивляет, Краузе, что ты упустил такое дело. Гарольд Бут тебе хорошо знаком. Он часто покупает и продает скот в Нью-Сити.

— Я хорошо знал его. Время от времени совершал с ним сделки; он не обсчитывает, он настоящий коммерсант. Это у него от матери. Но в тот день он был в странном состоянии, весь вспотевший, какой-то растрепанный, шляпа на затылке, выпивший и молол какую-то чушь. Дело показалось мне нечистым. И хороший человек может иногда делать глупости.

— Какую же чушь?

— Будто бы ты поручил ему продажу! Но это он должен сделать быстро и без болтовни. Доверенности от тебя у него не было. Тут я и решил держаться подальше. А потом появилось в нашей «Нью-Сити Ньюс» сообщение, что животные были украдены… и я был рад, что не впутался в эту историю.

— Ну а теперь ты впутался, Краузе, потому как то, что ты рассказал о Гарольде, ты должен сообщить шерифу для протокола и засвидетельствовать перед судом.

Старый оружейный мастер почесал за правым ухом.

— Ах, черт побери, это мне совсем ни к чему.

— Но ничего не поделаешь.

Вмешался Фрэнк Морнинг Стар:

— Краузе, я член совета племени и должен следить в своем племени за порядком. Итак, пошли с нами, сделаем это сейчас же, я отвезу вас на своей машине. Вы только прикиньте, какой враг для вас лучше, Гарольд Бут или Джо Кинг, и что вам больше нравится: ложь или правда.

— Говоришь, с богом ли, с чертом ли? Тогда уж за правду и за Джо Кинга, раз некуда деваться.

Так вот и случилось, что Уильям Краузе, уроженец Германии, с 1905 года живущий в Большой Америке, сообщил шерифу для протокола правду о Гарольде Буте, пегом жеребце и кобыле.

Это поступившее в обращение свидетельство против неизвестного положило начало судебному делопроизводству. А так как в показаниях У. Краузе было упомянуто имя торговца лошадьми Крадера, лейтенант полиции получил задание сейчас же вместе с Фрэнком навестить торговца.

Крадер, человек между пятьюдесятью и шестьюдесятью, довольно упитанный, занимающий прочное положение в обществе, сидел в своем собственном доме за обедом и с наслаждением уплетал индюка. Почтительные и довольные, восседали вокруг стола с аппетитной едой бабушка с дедушкой, жена и четверо детей.

Позвонили. У Крадера была прислуга, чернокожая Бетси — редкое явление в штате, где, как и во многих других, люди предпочитали работать на фабриках. Бетси открыла, испугалась полиции, но тотчас же впустила в переднюю белого в форме и смуглого индейца и с широко раскрытыми глазами бросилась в столовую. Ее внезапного появления и выражения лица было достаточно, чтобы у всех членов семьи пропал аппетит. Она шепнула дадди45 Крадеру на ухо словечко, но настолько выразительно, что даже мэмми расслышала. Словечко заставило Крадера вскочить со стула, как будто в нем развернулась пружина. Он недовольно отбросил салфетку, но все же вышел из-за стола и вместе с Бетси оставил комнату. Семья мысленно молила Господа за благополучие отца семейства и по приказу матери управлялась с индейкой.

Крадер попросил в свой кабинет обоих посетителей, сочетание которых удивило его.

— Простите, что побеспокоили, — сказал лейтенант полиции. — Какие документы были вам предъявлены Гарольдом Бутом, когда он вам ночью второго сентября продавал пегого бронка и гнедую кобылу?

— Минуточку, сейчас.

В его скототорговцевской душе возникло волнение, равное разве что легкой ряби на спокойной воде. Джон Крадер открыл письменный стол, выдвинул ящик, вынул из него папку, быстро полистал бумаги и нашел нужную. Он вынул ее и предъявил. Там стояло:

«Настоящим я, как владелец собственности, уполномочиваю мистера Гарольда Бута продать наилучшим образом за наличные принадлежащих мне трехлетка — пегого бронка и четырехлетка — гнедую кобылу. Джо Кинг».

Лейтенант полиции показал листок Фрэнку Морнинг Стару.

— Хау, — сказал тот. — Это великолепно. Еще один момент, мистер Крадер.

Фрэнк выбежал наружу, к машине, в которой Джо ждал его на другой стороне улицы.

— Идем! У тебя глаза на лоб полезут. Надеюсь, ты можешь написать свое имя.

У Джо кровь бросилась к щекам и вискам, ведь его страшно раздражало, когда речь заходила о его «таком недостаточном» школьном образовании. Однако он ничего не сказал, закрыл свою машину и пошел с Фрэнком.

В кабинете за своим письменным столом с непроницаемой миной дельца сидел Джон Крадер и напротив него стоял с документом в руках лейтенант полиции.

Фрэнк и Джо вошли. Фрэнк представил своего молодого сопровождаемого. Крадер высоко поднял брови.

— Ах, мистер Кинг! Как вы дошли до того, что решили продать Пегого, еще полностью не расплатившись за него? Я получил животное назад!

Лейтенант полиции уставился на Джо; его чувства были словно перемешанный салат, приправленный острым соусом.

— Мистер Кинг, вы признаете, что это поручение вами собственноручно подписано?

Джон Крадер поднял нос чуть повыше.

— Мистер Крадер, — распорядился лейтенант полиции, — прошу вас листок бумаги и шариковую ручку для мистера Кинга. — И, когда Джо это получил, ему: — Пожалуйста, напишите быстро шесть раз одно под другим ваше имя и слова: «Пегий бронк».

Джо успокоенно вздохнул, потому что речь шла о словах, в которых он не делал орфографических ошибок. Он выполнил требование.

Мужчина в полицейской форме сличил почерк документа и пробную пропись левши Джо Кинга; различие бросалось в глаза.

— Это заставляет подозревать подделку. Я временно конфискую документ. Вы можете завтра к нам зайти, мистер Крадер. Вы читали в «Нью-Сити Ньюс» объявление, что жеребец и кобыла краденые?

— Нет.

— Но вы могли об этом слышать.

— Я предполагаю, что сообщение появилось, когда я уже снова продал лошадей.

— Кому?

— В Бисмарк… минуточку. — Джон Крадер принялся лихорадочно рыться в своих бумагах. — Смиту Бразесу, тридцать четвертая улица.

— Спасибо. У вас при покупке не возникло подозрения, что поручение может быть подделкой?

— Откуда же? Гарольд Бут был мне известен как человек, внушающий доверие; кроме того, я еще обладал правом собственности на не полностью оплаченных животных.

— Спасибо, достаточно.

Лейтенант полиции попрощался, и оба индейца ушли с ним. Снаружи, еще в палисаднике, он придержал шаг и спросил:

— Кинг, у вас испытательный срок. Разве вам не предписано оставаться в резервации? Как же вы снова оказались в Нью-Сити?

— Он под моим присмотром, — объяснил Фрэнк Морнинг Стар. — Мне мистер Кинг нужен, чтобы как можно быстрее внести ясность в это дело. Мы навестим еще его больную сестру и ночью поедем назад.

Лейтенант полиции сделал себе заметку, снова поблагодарил и забрался в полицейский автомобиль.

Фрэнк и Джо поехали в трущобы и остановились перед хижиной, в которой жила сестра Джо. Судьба раскрыла ее ложь самым неожиданным образом. Многодетная мать, она произвела на свет еще одну девочку. Это все произошло так быстро, что она не смогла даже отправиться в больницу. У нее была соседка, она оставила Домик, когда вошли Джо и Фрэнк.

— О, вы добрые духи! — воскликнула мать со своего ложа. — Есть у вас для меня немного времени? Тогда сразу же поезжайте и привезите воды, воды, воды!

Мужчины схватили все имеющиеся емкости и повернулись, чтобы исполнить ее просьбу. Джо знал ближайший колодец у города. Они встретили там членов других индейских семей предместья, и один из них, дряхлый, высохший индеец, нерешительно заговорил с Джо.

— Да? Что? — со вниманием и уважением спросил Джо старика.

— Ты, Джо Кинг, спас сына моей дочери. Ты его храбро защищал. Он не был наказан, ты знаешь об этом? Он лежит в госпитале. Ему становится лучше. Ты не зайдешь к нему?

— Мне надо назад в резервацию.

— Он все спрашивает о тебе.

— В другой раз, наверное. Привет ему от меня,

— Это его обрадует, да. Он думает, что ты теперь калека.

— Еще не совсем, как видишь.

Мужчины привезли воду в дом новорожденной племянницы Джо. Маргарет обрадовалась. От перенесенного напряжения и боли ей было больше ни до чего.

— Несколько лет, и будет помогать, — заметил Фрэнк.

Мать улыбнулась потерянно и похвасталась:

— Уже! Тридцать пять долларов пособия в месяц! Это же наша плата за квартиру, а мы дадим ей возможность есть с нами черный хлеб. Чем же она для нас не счастливый ребенок?

— Как это у тебя все получается? — Джо был потрясен. — Несколько недель назад я вообще ничего не заметил.

— Но я же всегда толстая и веселая!

— Сколько же вы задолжали за квартиру?

— За три года, Джо. Но за четыре месяца я заплатила зимой, когда мы с мужем имели работу в одном месте.

— Тут-то вы и встречались!

— Да, тут мы были счастливы. — На лице Маргарет набежала тень. Она прогнала ее.

— Позаботься о том, чтобы дети хорошо учились, тогда ты, хоть ставши бабушкой, может быть, выберешься из нищеты!

— Останешься еще немного у нас, Стоунхорн?

— Мне надо сегодня вечером ехать назад. Испытательный срок, испытательный!..

— Теперь ты можешь спокойно ехать. Старшие дети мне помогут. Главное, что есть много воды. Так много воды сразу!

Джо пожертвовал на «счастливого ребенка» два доллара. Дар был принят с большой радостью. Окруженный мальчишками и девчонками Джо подошел к своему кабриолету и не мог отказать им в невысказанном желании, которое было написано на их лицах. Небольшой кусок все смогли проехать с ним. Затем малышня была высажена и со всех ног понеслась домой.

Фрэнк и Джо поехали пустынным длинным шоссе назад в резервацию. В недавно построенном поселке при агентуре остановились перед домом Фрэнка. Тот вышел из автомобиля и подошел к Джо. Джо открыл дверцу.

— Джо, уже поздняя ночь. Может быть, останешься у меня ночевать?

— Поеду домой, Квини и так пришлось слишком много переживать.

— Тоже верно.

— Гарольд Бут теперь у нас в западне. Видно, он потому обратился к Биллу Краузе, что у него не было никаких документов; потом он быстренько изготовил фальшивку и продал лошадей Крадеру за ничтожную цену в размере выплаченных платежей. Это была со стороны Крадера даже еще дружеская услуга для Гарольда; он мог бы и совсем ничего не дать.

— На костюм и старый «Фольксваген» этого еще хватило.

— Вот и ты это заметил.

— Да. А заявление на неизвестного в суд племени превратилось теперь в обвинение против Гарольда. Непостижимо, как человек дошел до такого… Я теперь уверен, что он способен на все, способен и на то, чтобы приписать тебе тогда этот конверт с деньгами.

— Он сделал это. Но доказательства, доказательства!

— Мы должны все это провести как можно быстрее. Ты мне нужен, Джо. Когда я тебя снова увижу?

— Не позднее, как мне надо будет снова сообщить о себе.

— Я сам доложу о тебе совету племени.

— Хорошо.

Джо попрощался, закрыл дверцу, тронулся с присущей ему осторожностью и поехал с умеренной, допустимой в ночное время скоростью по темному шоссе через прерию. Без происшествии достиг он изрезанной колеями дороги, загона, дома, палатки.

Он прошмыгнул в типи, в которой среди пепла еще светились угли. Квини не спала, Гарри Окуте тоже проснулся от тихого рокота мотора.

— У Гарольда в самом деле в мозгу лишь местами растут мысли, — сказал Джо, едва скользнул к Квини под одеяло. — Он подделал поручение на продажу жеребца и кобылы вместе с моей подписью и продал животных. Он-то и должен быть третьим, ведь он прибыл в Нью-Сити растерянным, взволнованным. Он боялся, что я все же напал на его след и, поспешив разделаться с лошадьми, совершил глупость. Если бы он только знал, что произошло со мной в пивной, он бы так не спешил.

— Он мог бы тебя отыскать еще на Бэд Ленд и нанести смертельный удар после твоего падения, — произнес Окуте.

— Для того чтобы меня найти в той щели, Гарольду Буту понадобилось бы, по меньшей мере, три часа, и он боялся, не выстрелит ли еще мой пистолет.

— Но ты должен знать, Инеа-хе-юкан, мой сын, что у тебя теперь есть время полежать месяц на медвежьей шкуре и предоставить мне позаботиться о тебе. После борьбы раненый воин не гоняется повсюду, как подстреленный бизон, а остается в своей типи, чтобы как можно быстрее и как можно лучше восстановить свои силы.

— Но я не раненый воин, а индеец из агентуры, которого избивают дубинами. Ты, наверное, заметил, что я не могу как следует пошевелиться?

— Инеа-хе-юкан, ты говоришь с человеком, который достаточно часто был изранен и разбит и в своей боли никому не сознавался. Я знаю, как это выглядит, и ты от меня не утаишься. Ты останешься теперь в типи на медвежьей шкуре. Квини я буду доставлять к автобусу, а иногда она съездит и на автомобиле. Мы хотим видеть тебя на следующее лето победителем на родео в Калгари, и для этого ты должен быть совершенно здоров и силен, чтобы никаких следов не осталось от того, что сегодня есть твое тело и нервы. Я сказал, хау.

Стоунхорн некоторое время молчал и наконец сказал:

— Я подчиняюсь тебе. Тогда у меня будет время немного поучиться. Квини, ты приноси мне с собой книги. Я не хочу больше бояться, что неверно могу написать слово, это мне противно. Где ты учился писать, Гарри Окуте? Ведь наверняка не в школе?

— Ты будешь смеяться: я учился у циркового клоуна и у инженера. Потом еще немного у своих детей.

— Мне сначала надо смеяться над самим собой, потому что я еще не могу писать без ошибок.

Большая картина «Танец в ночи» была почти завершена. Работа была очень нелегка, ведь в распоряжении Квини не было ателье, а дни становились все короче и короче. Но она думала только о том, чтобы справиться. Черно-коричнево-серым сиял холст, как земля и небо; танцевали тени; желтый огонь факелов пронизывал темноту.

Квини эту картину еще никому не показывала, кроме Стоунхорна и Окуте.

Но ее мысли после завершения картины полностью возвратились к действительности, которая тоже была полна тайн.

Сперва пробудилась в ней готовность помочь одному второгоднику в ее собственном классе. Ему уже в предыдущие годы однажды пришлось оставаться на второй год, и вот теперь снова произошло это в двенадцатом классе. У него была круглая голова, говорил он медленно и как бы с затруднением, запоминал не сразу, но уж что запомнил, это у него оставалось надолго. Английский язык для него был все еще труден. Боб Тандершторм жил в интернате, его мать помогала там на кухне. Квини трижды в неделю оставалась здесь после обеда на час и. повторяла с парнем уроки, за что он был ей трогательно благодарен. Управляющая интернатом, которая была бакалавром и два года проучилась в колледже, не могла нарадоваться усердию Квини и время от времени приходила, чтобы принять участие, и приводила с собой еще двух учеников, которым тоже тяжело давалось учение. Понемногу образовалась группа из шести человек, которые регулярно с ней занимались. Квини приносила потом домой задания, которые с ними выполняла, и обсуждала их с мужем, у которого хотя и были огромные пробелы в знаниях, но зато он обладал хорошей памятью и великолепными способностями решать головоломные задачи. Кроме своих упражнений по письму он с интересом, как экстерн, принимал участие и в этих занятиях.

Труднейшей проблемой для индейца была абстракция в логике и в языке. Она получила начальное развитие лишь в виде языка символов. Абстрактные понятия доставляли трудности не только при обучении английскому языку, но также и во многих других предметах. Вот, например, английский.

— Что такое «one»?46 — спросила как-то Квини, когда Боб и Ивонна были гостями палатки и Окуте тоже присутствовал в качестве слушателя.

— Something47.

— Folk, people48.

— Ну хорошо, — решила Квини, — оставим мы это something, это «что-то», потому что это легче понять, и приступим к безличной форме и к слову «люди». Я спрашиваю вас, что это такое?

— Безличная форма? В жизни это все и никто, — ответил Стоунхорн. — Они шепчутся — шепчутся; у них есть мнение — есть мнение, они удивляются — удивляются; они обреченные — обреченные. Но если ты возьмешь одного-единственного человека из плоти и крови и спросишь его, то окажется, что он не шептался, не имел мнения, не удивлялся и не был обреченным. Но стоит ему повернуться к тебе спиной, как снова тут эта безличная форма. Безличная форма — это фигура без имени и лица. Это выдумка образа жизни уайтчичунов. У наших предков слово было словом и человек — человеком, хорошим или плохим, и все знали, как с ним обращаться.

— Значит, безличный — это трусливый человек, — пробормотал про себя Боб.

— Что ты считаешь трусостью? — не отставал Стоунхорн. — Десять против одного — и это уже не трусость, а достойно восхищения, если этот один, разумеется, не убежал.

— Это называется быть смелым, — сказала Ивонна.

— Если бы я был один, такое поведение было бы просто глупым, — сказал Боб.

— Это говоришь ты. Что скажут люди?

— Наверное, что я вообще глупый и глупым останусь. Кого же из нас назовешь смелым?

— Наших предков.

— В десяти заповедях это не сказано. Значит, мы сами называем их смелыми.

— Наша совесть.

— Страх, что люди нас назовут трусами.

— Даже если они и сами таковы?

— Мы будем сохранять к ним любовь.

— Богатый выбор, как в супермаркете! Последнее предложение мне нравится больше всего, — иронизировал Джо, несмотря на всю свою серьезность. — Но если мы будем так продолжать, тогда соберемся вместе и завтра. Могу я задать вопрос, миссис Кинг?

— Прошу вас, мистер Кинг!

— Пожалуйста, Джо — я ведь только ученик. Как обстоит дело с треугольником? Это типи?

— Да! — тотчас воскликнул Боб.

Стоунхорн взял налобную повязку, которую Унчида сделала для Тачины, повязку с треугольной вышивкой желтым, красным и синим цветом. — Прекрасная типи! Можно в ней жить?

— Нет, — сказал Боб.

— Но в нашей здесь мы живем.

— Да.

— Почему?

— Потому, что она построена из дерева и бизоньих шкур.

— А другая здесь?

— Вышита окрашенными иглами дикобраза на коже.

— И все же ты называешь и ту и другую — типи. Как же так?

— Потому что три угла — обозначение для типи.

— Ах, вот что. Для всех различных настоящих типи имеется один знак — треугольник. Наглядная абстракция. Она была известна нашим предкам. Уайтчичуны потеряли понимание этого.

«Да! Куда это клонит Джо? — подумала Квини. — Наши предки были способны абстрактно мыслить. В своем кругу жизни. Об этом нам не надо забывать, занимаясь с учениками».

Боб задумался.

— Хорошо, — заключил он наконец, а уж если он что-то заключил, значит, он это понял. — А что же такое все люди, которых мы подразумеваем под словами folks или people?

— Люди.

— Они трусливые.

— Нет, — запротестовала Квини. — Это может быть только отдельный случай, отдельный человек.

— Значит, когда мы говорим «люди», говорим обо всех людях вообще?

— Я думаю — нет. — Юная учительница Квини тут и сама должна была задуматься. — Если уж обо всех людях, тогда мы говорим «человечество». «Люди» звучит почти так же неопределенно, как и безличная форма, и все-таки уже выборочно и каким-то образом ограниченно.

— Например? — спросила Ивонна.

— Зрители родео! — крикнул Боб.

— Гости палатки.

— Фанаты битсов, — сказала сама Ивонна.

— Жители резервации, — добавила Квини к пестрым речениям.

— Гангстеры, — решил проверить Джо, не краснея.

— Гангстеры нет, — возразил Окуте. — Они слишком прочно организованы в отдельные банды.

— Трудно, — сказала Ивонна.

— Но важно в нашей повседневной жизни. Это выдумка уайтчичунов, с которой мы теперь должны считаться, ведь мы никогда не прогоним белых с нашей земли Америки. У наших предков не было этой безличной формы и выражения «люди», потому что все знали, как им с кем обращаться. Я уже об этом сказал. Но сегодня даже школьный класс индейских детей может быть one — неопределенный и меняющийся, вместе со всем, что он чувствует и думает, со всеми различными союзами, какие у нас когда-то были, мальчиков и девочек.

— Теперь ты хорошо сказал, теперь я понимаю тебя, Джо. — Ивонна сделала у себя какие-то записи.

Этим дискуссия завершилась до следующего раза.