Ночь роя

Не такой громкий, как я ожидал, & не последовало никакого пожара. Вместо этого я услышал звук, похожий на мелкий яростный град, & небо вокруг баркаса наполнилось стеклом. Куб взорвался в воздухе, осыпав «Чатранд» миллионом смертоносных осколков толщиной с иглу. С лестниц донеслись крики: не все благополучно спустились вниз.

— Боги, что за оружие! — Голос Отта эхом разнесся по грузовому люку. Я повернул голову: вот он, палубой ниже, демонстрирует горсть острых, расколотых кристаллов. — Это могло бы убить всю корабельную команду & оставить судно совершенно целым! — воскликнул он в восторге.

— Капитан, — сказал я, — вы спасли мне жизнь.

Роуз посмотрел на меня с некоторой ненавистью, как будто я обвинил его в преступлении. Затем он приподнялся так, что мы легли бок о бок.

— Бедур не соврал, — сказал он. — Капитан Бедур. Он видел, как его использовали, это оружие. Он знал, что надвигается на нас с неба. — Роуз уставился на брюхо баркаса. — Я был мертв, Фиффенгурт. Призраки плотным слоем висели над водой, цепляясь за меня когтями, кусаясь. — Он поднес руку к лицу, вспоминая. — Они пытались оторвать мою душу от этой плоти. Твое время пришло, говорили они. Теперь ты один из нас. Отпусти. Сдайся.

— Вы лежали бездыханным на палубе, — сказал я. — Мы сделали все, что могли, чтобы привести вас в чувство. Но, в конце концов, даже Чедфеллоу сдался.

— Да, — сказал Роуз, — но не я. Они собирались вырвать меня из тела. И уже начали. Угрозы Оггоск их отпугнули, но только поначалу. Им нужен этот корабль, чтобы доставить их к месту последнего упокоения, & они не хотят быть брошенными на произвол судьбы. Но старейшие призраки так устали — столько лет они заперты на борту «Чатранда»! — что им стало плевать на любые угрозы. Они не отставали от меня даже на палубе. Моя хватка на этой плоти ослабевала. В конце концов, меня спасла именно птица.

— П-пти?..

— Сокол Отта. Он говорил об этом кубе, & Бедур подслушал. Он каким-то образом знал об этом кубе & понял, что это будет концом «Чатранда».[7] И на борту был только один человек, который мог что-то с этим сделать. Именно тогда они поняли, что у них нет выбора. Призраки заставили мое сердце снова работать, чтобы я спас этот корабль.

Его взгляд устремился к небу.

— Видите, Фиффенгурт? Все, даже мертвые, в конечном счете зависят от Нилуса Роуза. — Потом он посмотрел на меня & рявкнул: — За работу, квартирмейстер! Какой-нибудь другой командир предоставил вам отпуск? Отведите людей на их боевые посты! Мы поворачиваем на запад, огибая этот остров вплотную! Сейчас, Фиффенгурт. Я хочу немедленного продвижения вперед, это ясно?

Он был жив, все в порядке. И в следующие несколько минут, когда погас свет, он показал нам то, что строил все эти часы. Это была баржа, сделанная из бочек, с прочной платформой наверху & установленной на ней стальной треногой. С треноги свисал большой аварийный сигнальный фонарь — один из наших запасных. Под ним, в подобии металлической трубы, была свернута длинная коса из табачных листьев. Конец косы был вставлен в запальный шар лампы.

— Фитиль из табака, — сказал Сандор Отт, с улыбкой осматривая хитроумное устройство. — Очень хорошо, капитан. Как вы думаете, как долго он будет гореть?

— Дольше, чем мое терпение к твоим дерзким вопросам. — Роуз взял прекрасную ручную дрель & принялся сверлить крошечное отверстие в верхней части одной из бочек. Это действие он повторял с каждой второй бочкой, пока полностью не обошел баржу. Затем он поднял канистру с маслом & намочил фитиль лампы, но в бак под ней совсем ничего не вылил.

Отт посмотрел на меня; его глаза говорили: Твой шкипер сумасшедший. Лампа, конечно, зажжется, но с пустым баком она будет светить не больше минуты.

Однако, первым делом, я высказал другое беспокойство:

— Капитан, вы понимаете, что только что стемнело?

— Поскольку я не слепой & не безмозглый, то да, понимаю.

— Оппо, капитан. Я имею в виду, они могли увидеть, что мы повернули на запад.

— Могли? Ваша неточность раздражает меня сегодня, Фиффенгурт. Они действительно видели нас; этот момент не подлежит сомнению. Мистер Таннер! Поднимите эту баржу наверх вместе с грузчиками. Фиффенгурт, проследите, чтобы никто не приближался к нам с источником света — фактически, погасите все лампы на верхней палубе. И закройте орудийные порты. И проследите, чтобы окна галереи оставались темными. И принесите мне четыре троса длиной по шесть морских саженей каждый. Используйте упавший такелаж, его более чем достаточно.

Мы все задвигались. Люди Таннера подняли баржу грузовым краном на верхнюю палубу, которая к этому времени была совсем темной. «Чатранд» уже держал новый курс, удаляясь к западу от скалистого мыса острова. Позади нас светился Бегемот, похожий на странную & бледную газовую лампу, а дочерний корабль набрал еще несколько миль. Такими темпами он догонит нас к утру.

Роуз молча простоял рядом со своим изобретением около пятнадцати минут, пока мы подтаскивали четыре веревки, которые он хотел, на нужное место & прикрепляли их к 200-фунтовым железным слиткам мистера Тарсела. Затем Роуз приказал поднять баржу на несколько футов в воздух. На ее нижней стороне мы нашли четыре железных кольца & к ним привязали другие концы тросов. Затем Роуз чиркнул спичкой & сунул ее в металлическую трубу. До нас донесся аромат сладкого табака.

— Спустите баржу на воду, — сказал Роуз.

Мы подняли баржу & перекинули ее через поручни. Железными слитки закачались, & устройство погрузилось в темное море. Когда оно было благополучно спущено на воду, Роуз отдал приказ его отвязать.

— А теперь, Офицеры, — сказал он, глядя на всех нас, — соберитесь & обрасопьте паруса на носу & корме. Мы направляемся на восток, огибая этот мыс. Как мы это делали у Талтури: бесшумно & невидимо. Вперед.

Все тот же изумляющий Роуз. Поворот был резким, но не опасным, & ветер с юга был так же благоприятен для нашего нового курса, как & для старого. Все оживились: они знали, что Роуз каким-то образом снова пытается обмануть смерть, даже если не могли догадаться о деталях.

На дочернем корабле, по-видимому, не боявшемся нас, все еще горели ходовые огни. Он не повернул, чтобы перехватить нас, а направился прямо к мысу. Почти два часа он придерживался этого курса, пока мы шли на восток под покровом этих благословенных облаков. Однажды Бегемот выпустил еще одну порцию живых огненных шаров, & мы приготовились к худшему. Двое ушли на восток, трое на запад, но все они сгорели задолго до того, как приблизились к нам, &, я уверен, никто не знал о нашем положении.

Внезапно в нескольких милях позади нас, на востоке, вспыхнул яркий & прерывистый свет. Сигнал-лампа, конечно — она зашипела, замигала & погасла через тридцать секунд, как & предполагал Роуз. И не прошло & трех минут, как его трюк сработал: дочерний корабль устремился на запад, огибая мыс.

Я не смог удержаться от улыбки. Блестящая уловка. Нам надо было повернуть влево или вправо, огибая раскинувшийся Фирейс, & мы ждали, чтобы сделать выбор, пока на нас почти не опустилась темнота. Но под этим шквалом адского оружия мы сделали вид, что запаниковали, & повернули на запад еще до того, как по-настоящему погас свет. Обманный маневр? Что ж, может быть. Дочерний корабль не стал рисковать & продолжал идти прямо, надеясь на какой-нибудь знак, на какую-нибудь подсказку. И это то, что обеспечила приманка Роуз. Казалось бы, несчастный случай: небрежно открытый орудийный люк, лампа, которую какой-то глупый мальчишка вынес на палубу & быстро погасил. И прелесть этого заключалась в том, что они никогда не заметят баржу & не узнают, что их обманули: все это время море просачивалось внутрь через отверстия, просверленные Розой в бочках. Скоро под тяжестью лампы & треноги баржа пойдет ко дну, как камень. Дочерний корабль & Бегемот будет плыть на запад всю ночь, пытаясь догнать судно, которого там не было.

— Ты гений, Нилус, — сказала леди Оггоск, цепляясь обеими костлявыми руками за его локоть. — И подумать только, как они презирали тебя там, в Арквале: простолюдин-контрабандист с высокомерием короля. Но были & такие, кто воспринимал это как комплимент, знаешь ли.

Пятница, 22 халара.

Оставили Фирейс позади сегодня утром. Ни погони, ни парусов. Вот уже два дня мы одни в море. Пятеро людей & один длому умерли от ожогов. И я отделался всего лишь опаленными волосами & небольшим пятнышком за левым ухом, которое потрескивает при прикосновении.

Ветер ровный & сильный, словно Югу не терпится от нас избавиться. Впереди нас осталось один или два нанесенных на карту острова, затем, как я должен предположить, варварская территория вплоть до края Правящего Моря.

Спас этого дурака Драффла от самоубийственного запоя. Я почувствовал от него запах рома, но его поведение наводит на мысль о каком-то более мерзком напитке: гребель, возможно. Он думал, что я его отец, &, плача, попросил немного хлеба & меда — «островного меда», он снова о нем заговорил.

Мистер Ускинс продолжает выздоравливать. Сейчас его отправляют в каюту, а не в лазарет, поскольку в последнем нет свободных коек. Он застенчив, ест в одиночестве &, возможно, испытывает некоторые трудности с глотанием, потому что его рука часто лежит на шее.

Суббота, 23 халара.

Никакой погони. Похоже, мы избавились от обоих судов. Однако, чтобы мы не наслаждались хотя бы кратковременным уменьшением нашего страха, сегодня ночью нам явилось ужасное видение. Я был далеко внизу & его не видел, но те, кто видел, не могут говорить ни о чем другом. Они говорят, что это было облако, которое двигалось. Что оно неслось над нами со скоростью птиц на крыльях, но остановилось над нашей квартердеком & даже немного опустилось; что оно было черным как смоль, &, хотя оно кипело & извивалось, было гуще любого тумана & казалось почти черным наростом или опухолью, вдвое меньшим, чем «Чатранд». Потом оно полетело на север & исчезло в грозовых тучах, которые вскоре после этого разразились над нами ливнем. Фелтруп его видел, & с тех пор его невозможно успокоить: он заявляет, что это Рой Ночи. Роуз тоже его видел — с высоты брамселей бизань-мачты, куда он поднялся, чтобы в последний раз осмотреть море позади нас. После того, как облако улетело, он оставался там, не двигаясь, & когда я поднялся наверх, чтобы посоветоваться с ним, я увидел, что его глаза рассеянны, а лицо смертельно бледно.

— Вся моя жизнь была неправильной, — сказал он.

Воскресенье, 24 халара.

Звезда Рина, даруй мне мужество. Нас настиг кошмар, которого мы все боялись. Два человека сошли с ума. Я не говорю о нервном припадке или заблуждении. Они потеряли дар речи, рассудок, все. Они кричат & бегают в панике; они кусаются, царапаются когтями & размахивают руками, как обезьяны. Один из них — молодой мичман Бравун из Беска; другой — пассажир из Утурфе́.

Я приказал длому не произносить слово тол-ченни, но, по правде говоря, предосторожность запоздала. Все парни знают о разум-чуме. Они боятся так, как никогда раньше.

Чедфеллоу тоже подавлен & скрывает свой страх, пытаясь исследовать феномен. Эти двое мужчин не были знакомы, не часто бывали в одних & тех же частях корабля, даже не ели на одной палубе. Оба, однако, были Плаппами: мне сказали, что мичмана завербовали в банду всего несколько дней назад.

На этот счет уже были некоторые неприятности: Плаппы шепчутся, что вспышка была каким-то образом спровоцирована Круно Бернскоувом, хотя тот искалечен & сидит на гауптвахте. Сегодня утром, в пять склянок, на дне трюма был найден парень из Бернскоув Бойс — с кляпом во рту & привязанный к гамаку; его ноги болтались. Он висел над трюмным колодцем на такой высоте, что ему приходилось выгибать спину & шею, чтобы высунуть голову на воздух. Именно этим он & занимался всю ночь, & его нашли на рассвете, как раз когда его покидали последние силы. К счастью, Роуз относится к тому типу капитанов, которые ожидают, что проснувшись, увидят статистический отчет о состоянии своего судна, составленный & подсунутый ему под дверь дежурным офицером. Такие отчеты, естественно, включают в себя информацию о глубине воды в колодце.

Во всяком случае, расследование Чедфеллоу должно помочь искоренить эту пагубную глупость. Бернскоув Бойс не заразили Плаппов разум-чумой. От принца Олика мы знаем, что болезнь не передается от человека к человеку, что она обрушилась на Бали Адро подобно снегопаду — то есть медленно, равномерно, везде одновременно.

Симптомы мистера Ускинса, конечно, были очень похожи на симптомы новых жертв, но Ускинс выздоровел через две недели. Это выздоровление ставит в тупик всех нас. Принц Олик утверждал — & наша команда длому подтверждает, — что никто никогда не выздоравливает от чумы.

— Как только вы сожжете дом дотла, он исчезает, — говорит командир Ложкоух. — Вот как это было с человеческим разумом. Нельзя починить то, чего больше не существует.

Так что же случилось с Ускинсом? Ложкоух не может мне сказать, как & Чедфеллоу. И сам Ускинс меньше всех может объяснить свое выздоровление.

— Я долгое время страдал, но болезнь прошла, — говорит он. — Меня предупреждали, что придет безумие & что это будет участь похуже смерти. Но меня спасли. Я новый & счастливый человек. Пожалуйста, простите меня за то, что я делал со смолбоями.

Что он делал со смолбоями! Эту тему я пока не могу обсуждать с Ускинсом, хотя, возможно, сами ребята смогут меня просветить. Если он имеет в виду, что был жесток с ними, то я уже это знаю. Если он имеет в виду что-то большее, я могу просто передать его турахам — они называют его Кровавым Сыном. Либо так, либо найти кого-нибудь (Чедфеллоу, Сандора Отта или старого разушки-дваюшки Рейна), кто попытается провести небольшую корректирующую операцию. Я пересек полмира, не убив Ускинса, но Рин знает, что я все еще готов.

Конечно, это ужасные слова. Не следует шутить об убийстве, во всяком случае, на этом корабле. Когда я рассказал капитану о парне из Бернскоув Бойс, который чуть не утонул, я ожидал взрыва: что-то вроде того, что произошло в тот день, когда он сам напал на Бернскоува. К моему удивлению, реакция Роуза была совершенно противоположной. Он слушал совершенно неподвижно, затем медленно подошел к своему столу, сел & поиграл карандашом. Наконец, почти печально, он велел мне начать называть имена членов банды Плаппа — просто так, навскидку. Я сказал ему, что не знаю их всех.

— Не имеет значения, — тяжело вздохнул Роуз. — Назовите всех, кого знаете.

Я подчинился. Имена слетали у меня с языка, а он сидел с закрытыми глазами, так неподвижно, что я начал сомневаться, не спит ли он. Я, должно быть, назвал тридцать или сорок, когда его глаза внезапно распахнулись.

— Этот, — сказал он. — Немедленно приведите его ко мне.

— Шкипер, при моем глубочайшем уважении...

— Приведите его, — тихо сказал Роуз. Затем он поднял на меня глаза, его лицо было напряженным & печальным. — Или пошлите за ним турахов, если предпочитаете такой способ.

Конечно, я пошел сам. Мужчина, которого я назвал, был этерхордцем — высоким, худощавым & красноносым — & плыл с нами с самого начала. Он также был личным любимцем Дариуса Плаппа. Он доставлял послания главаря банды, приносил еду к его постели &, насколько я знаю, пробовал ее на яд. Я нашел его сидящим рядом с Плаппом на палубе, ухмыляющимся & шепчущим ему что-то на ухо. Он подошел, пожав плечами & посмеиваясь надо мной за моей спиной.

— Знаете ли вы, сэр, что есть люди, которые называют вас Старым Дураком Фиффенгуртом, Крыс-любителем Фиффенгуртом & еще более мерзкими словами? Как бы мы ни старались держать их в узде, конечно.

Я даже не посмотрел на него. Это была старая игра — оскорблять офицеров с показным уважением. Парень играл грубо. В другой день я бы посадил его в колодки.

— Лично я, — сказал он, — не считаю, что там, в Арквале, поступают правильно, насмехаясь над жизнью человека, а вы, сэр? Я имею в виду, скажем, когда седой старикашка влюбляется в дочку пивовара & хочет бросить морскую жизнь...

Я остановился как вкопанный.

— Никто не должен смеяться над ним. Удачи этому чудаку! Может быть, он удовлетворит ее, не даст ее милым глазкам блуждать. В этом мире есть & более странные вещи — немного, но есть.

Так продолжалось всю дорогу до двери капитана. Я думал, что злобность этого человека немного облегчит то, что должно было произойти, но этого не произошло. Когда мы пришли, Роуз стоял на коленях, расстилая пыльную клеенку на полированном полу.

— Идите сюда, — немедленно сказал он. — Не вы, Фиффенгурт.

Мужчина неуверенно ступил на брезент. «Помочь вам подняться, капитан?» — спросил он. Больше не было & намека на хихиканье.

Роуз поднял свою занятую голову & уставился на мужчину.

— Вы близки с Дариусом Плаппом? — спросил он.

— Мистер Плапп очень добр ко мне, сэр, да, действительно! Я стараюсь делать то, чего от меня ожидают, то есть всегда предполагаю, что это не противоречит уставу… моим обязанностям, я имею в виду, сэр, моим обязанностям.

Роуз с трудом поднялся на ноги.

— Не пугайтесь, — сказал он. — Я собираюсь пощупать ваши мышцы.

— Зачем, сэр? — спросил Плапп, когда Роуз для пробы сжал его руки.

— Чтобы быть уверенным, мне не нужен клинок, — сказал Роуз. Он вернулся к своему столу & взял свернутый в спираль кожаный шнур. Повернувшись, он протянул его мужчине, как бы для осмотра.

Мужчина бросил на меня умоляющий взгляд:

— Что все это значит, капитан?

— Порядок, — сказал Роуз & сильно ударил его в живот. Мужчина согнулся пополам, & Роуз накинул шнур ему на шею. Все закончилось быстро. Мы со стюардом обернули тело клеенкой & отнесли его вниз.

Дариус Плапп впал в бешенство, & его собственным головорезам пришлось сдерживать его, чтобы он себе не навредил. Круно Бернскоув тоже был шокирован поступком Роуза. Он отдал поразительный приказ с гауптвахты: ни один из его людей не должен был злорадствовать, смеяться или делать что-то, кроме своих профессиональных обязанностей, до дальнейшего распоряжения. Сам Роуз вел себя так, словно ничего не изменилось.

Драффл прав: банды не осмеливаются тронуть его, пока их предводители находятся на борту. Кроме того, с того дня, как мы столкнулись с Бегемотом, в капитане появилась новая атмосфера — атмосфера таинственности & страха. Пятьдесят человек видели, как он, серый & неподвижный, в течение четверти часа лежал на верхней палубе, объявленный Чедфеллоу мертвым. И пятьдесят человек видели, как он вскочил на ноги & возобновил командование. Ходят слухи, что даже Сандор Отт присмирел, потому что Нилуса Роуза просто нельзя убить.

Понедельник, 25 халара.

Может быть, & нет. Если Роуз действительно бессмертный, то он один такой. Весь корабль взбудоражен; поговаривают о войне банд. Круно Бернскоув был зарезан в своей камере.

Глава 15. РЕДАКТОР ПРИНИМАЕТ ОПРЕДЕЛЕННЫЕ МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

Мне жаль, что вас хотят лишить удовольствия знакомиться с моими знаниями. Возникли некоторые трудности с ректором, так что я забаррикадировался в библиотеке и пишу без передышки. Вряд ли мне нужно упоминать, что делать это с каждым днем становится все труднее. Мои руки меняют форму, большой палец отказывается сгибаться. Я сломал два пера, испортил бесчисленное количество листов льняной бумаги. Я экспериментировал с другими приспособлениями, привязывая перо к вытянутому пальцу. Это работает, в некотором роде: я судорожно царапаю страницу, как кошка, которая каждый день просит милостыню у двери моей кухни.

Я должен послать кого-нибудь покормить это животное, потому что меня не было дома целую неделю. За день до моего тактического переезда ректор прислал посыльного к моей двери. Читая со свитка, мальчик объявил, что я должен посетить кабинет ректора «без колебаний» (имел ли он в виду задержку?) и отчитаться за «непостоянное поведение», которое у меня «вошло в неприятную привычку».

Естественно, я рассмеялся. Но я не смог добиться от мальчика с плоским лицом даже улыбки. «Непостоянное поведение не может быть привычным — ты, конечно, это понимаешь?» Мальчишка только ежился, стараясь не пялиться на меня. Я дал ему чаевые. Он бежал, спасая свою жизнь.

Той ночью я получил второе послание — на этот раз от Грейсанского Общества Самосовершенствования Имени Фулбрича (или Помешанных Имбецилов), — которое было привязано к кирпичу, разбившему мое окно. Я проспал нападение (лицом вниз на своей рукописи). Гении решили атаковать мою ванную, и кирпич приземлился прямо в ванну, во вчерашнюю воду. Обнаружив послание на следующее утро, я высушил записку с угрозами и прочитал все, что смог: ПРОФЕССОР: ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЕТЕ………МЫ БУДЕМ……С МОГУЧЕЙ……… ИСТИНЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ!

Конечно, не слишком увлекательное повествование, но гораздо лучше, чем альтернативные концовки, которые они продолжали присылать мне для Путешествия Чатранда.

Я собрал свои записи, набил сумку одеждой, свистнул Джорлу. Молодые ученые ждали в библиотечной башне, как и в любое другое утро, и мы спокойно проработали два дня. Потом я застукал одного из них — кстати, моего любимца, — засовывающего экземпляр шестнадцатой главы себе в нижнее белье. Последовал допрос, и рыдающий ученый наконец признался, что уроды из Фулбрича щедро платили ему за каждую страницу, которую он выносил контрабандой.

Я уволил их всех. На следующий день я разослал своих посыльных и побеседовал с несколькими переписчиками из деревни. Тот, кого я сохранил, — нищенствующий проповедник, чья вера предписывает ему носить только набедренную повязку. От него воняет, но и от меня тоже.

Я тоже нанял охранников, и с ними у меня не было никаких проблем. Они фликкерманы, вы понимаете. Им потребовалась неделя, чтобы найти мое место жительства, а затем они потребовали предоплату. В конце концов мы пришли к соглашению, но они недовольны и любят возвращаться к спору между собой, проявляя раздражительность и плохую дикцию, прямо за пределами моей комнаты. Я заставил их пообещать не подвергать посетителей библиотеки ударами электрическим током. Они не слишком счастливы — они любят видеть, как длинные волосы студенток встают дыбом, как иглы у дикобраза.

Не имеет значения. Их противные физиономии возымели желаемый эффект: наконец-то я свободен от посетителей. Перепуганный повар оставляет мою еду на лестнице. Фликкерманы приносят ее мне и опорожняют мои ночные горшки. Мне кажется, моя еда оскорбляет их ноздри больше, чем отходы моего организма, и, учитывая снижение стандартов в этой Академии, я начинаю с ними соглашаться.

С тех пор как я переехал в эту башню, Общество Фулбрича не удостаивает меня посещением. Однако я вижу их из окна: они жмутся друг к другу, сговариваются. Несколько дней они пихали брошюры в руки студентов, профессоров, садовников, но растерянное безразличие, которое те вызывали, должно быть, их деморализовало; теперь они сидят и дуются. Но они не безобидны. Некоторые из них происходят из богатых семей. Президент общества, мистер Мое-Имя-не-Важно, является одним из таких детей: его мать подарила школе двор, полный скульптур. Великие мраморные герои с выпяченной грудью, поднятым оружием и царственными лицами, усыпанными воробьиным пометом. Страсть этих негодяев передалась по наследству.

Неужели он действительно хотел убить меня этим ножом? Не думаю. Если он и желал чего-то, кроме выплеска ярости, так это наказать меня царапиной. Ему и его товарищам-кукушкам нужно, чтобы я закончил рассказ — по их вкусу, конечно. И им нужны мои персональные данные, чтобы к этому отнеслись серьезно. Мое имя на их версии Путешествия Чатранда: вот как, по их мнению, все это закончится.

Как ни досадно, но они мне тоже нужны.

Их Общество, в конце концов, ненавидит одну фигуру выше меня — и я говорю не о Пассивном Паткендле. Я имею в виду ректора, человека, который язвительно заметил, что сжег бы это Путешествие, если бы в нем содержалось какое-либо оскорбление «национальной гордости» (спросите его, что означает эта фраза; вы уйдете сбитым с толку). Он трусливый человек, почти во всех отношениях, но трусы, наделенные властью, опаснее крокодилов. Больше всего он боится попасть в неловкое положение. Конечно, сумасшедший (чтобы не говорить ликантроп) заслуженный профессор, который захватил библиотечную башню и защищает ее с помощью гуманоидных эквивалентов электрических угрей, мог бы ввести его в затруднительное положение. Особенно, если упомянутый профессор останется в упомянутой башне во время Конференции Спонсоров, подобной той, которая начинается на следующей неделе.

Что может быть хуже? В воображении возникает множество вещей. Профессор, прыгающий с башни средь бела дня. Или поджигающий ее. Или осада полицией Академии, и имя ректора навсегда связано с картинами убитых фликкерманов, их окровавленные руки все еще искрятся, их лягушачьи языки свисают с лестницы; и странный старый профессор, свернувшийся в предсмертной судороге вокруг своей рукописи.

Или, что еще хуже, отсрочка. Ректор ждет, пока безумец выйдет. Сумасшедший заканчивает свою книгу, видит, как она публикуется, и неопровержимая истинность ее утверждений признается всеми мыслящими существами. Спонсоры, в основном не относящиеся к этой категории, восстают в яростном отрицании. Говорящие крысы! Чудовищные длому! Башни Бали Адро, построенные рабами! Этого никогда не было! Ласкающие флаг простаки, они предпочли бы вообще не иметь истории, чем иметь ту, которая усложняет Наше Славное Прошлое.

Вы видите дилемму ректора. Я сервировал ему пиршество из затруднительных положений, а он обязан выбрать себе стул и отужинать.

Но я не желаю, чтобы он выбирал нападение — пока нет. Мне нужно восемь дней и ночей. К кануну Конференции Спонсоров моя книга будет завершена, и, быть может, появятся могущественные союзники, которым я в отчаянии написал. А до тех пор мне нужна моя охрана, чтобы защитить меня от уродов из Фулбрича, а уроды и их богатые мамаши — чтобы сдержать ректора.

И вот сегодня я солгал. Я отправил нищего с сообщением для уродов под моим окном:

Уважаемые господа: Возможно, я действительно был несправедлив по отношению к Грейсану Фулбричу. Я с открытым сердцем читаю предложенные вами концовки и нахожу много идей, которые мне нравятся. Я уделю им всестороннее и благосклонное внимание — при условии, конечно, что ректор не положит НЕСВОЕВРЕМЕННЫЙ КОНЕЦ этим САМЫМ СВЯЩЕННЫМ УСИЛИЯМ по пересказу ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ НАШИХ ПРЕДКОВ.

Простая мера предосторожности: я, конечно, не буду обращать никакого внимания на их каракули. Отвратительный маневр. И очень уместный. Выживших в этом путешествии так же часто спасали враги, как и друзья. Мы нуждались в них, они нуждались в нас; мы вместе обагрили наши руки алым. Ректор совершенно прав, опасаясь за свою школу; когда моя книга будет опубликована, многие спонсоры покинут нас, и вокруг этих залов вырастут сорняки. Но и я прав, сражаясь с ним, не позволяя ему фальсифицировать прошлое. На моем домашнем столе в тени ухмыляется череп Сандора Отта; Я почти слышу его насмешки: Мы ничего не можем с этим поделать, мы честолюбивые люди. Мы и злодеи делаем общее дело.

Глава 16. ДЕВЯТЬ СПИЧЕК

6 халара 942

265-й день из Этерхорда

Неда сидела, скрестив ноги, в комнате без мебели. На ее коленях лежала гладкая доска, а на доске — лист льняной бумаги. В руке была самая изысканная ручка, к которой она когда-либо прикасалась, с наконечником из чистого золота и корпусом, вырезанным из темно-красного корня горного кипариса.

Это был подарок селков. Они надеялись, что она его сохранит; они надеялись, что любовь к Алифросу наполнит написанные этой ручкой слова, и что эти слова тронут многие сердца.

На полу перед ней лежали два гладких камня. Один из них не давал разлететься стопке чистых листов, данных ей селками. Другой лежал поверх страниц, которые она уже заполнила переводами из Книги Старой Веры. За те три дня, что она писала, вторая стопка выросла почти на пять дюймов. Стопка пустых страниц уменьшалась с каждым днем, но селки всегда приносили еще.

Кайер Виспек еще не видел эту чудесную ручку. Неда нашла в общей комнате ручку попроще и пользовалась ею, когда он подходил ближе. Если бы он увидел ручку, то приказал бы оставить ее здесь.

Она стряхнула оцепенение со своей руки и начала снова. Рука металась по листу, слова складывались в форму, которая выдавала в ней полукровку: угловатые буквы мзитрини, слегка искаженные округлым, плавным стилем школьницы-ормали.

И тогда познати ты предназначение свое: ибо Дракон искати только добычи, и никогда не трапезничает тварями низменными со двора скотского, в их собственной грязи запертыми.

Память была оружием, память была проклятием. Когда Неда писала эту фразу из Книги, она видела лицо своего первого мастера, верховного жреца, известного как Отец Бабкри — он произнес ее в День Посвящения. Отец редко улыбался, но в тот день он сиял. Неда была его открытием. Он вырвал ее из унылой жизни конкубины и сделал претенденткой в орден сфванцкоров, первой не-мзитрини, удостоившейся такой исключительной чести. В тот день она начала обучение, отказалась от своей прежней жизни, навсегда посвятила себя Богам. Она помнила озорство в его глазах: его выбор уже стал скандалом. Будучи Недой, она также могла вспомнить его запах (зеленый лук, пот), его шелковый халат (длинная нить тянулась по спине вниз от золотого воротника, как будто бесы хотели распустить халат), его недомогания (зубная боль, хрип, когда он вставал со стула, свежая царапина на левом запястье, подаренная ему любимым уличным котом, которого он звал Тень, деревенские мальчишки — Дымка, а полуслепой повар в трапезной — Грязный Вор).

Пусть цель твоя овладеет тобой: в челюстях железных и пламени непреходящем.

Будучи Недой, благословенной памятью, она хранила тот давно потерянный день для осмотра, как ювелир кольцо. Там возвышалось колоссальное здание святилища, в его темном нутре все еще было холодно, хотя от самого города шел пар. Там был кувшин с сакральным молоком (маленький скол в основании ручки), золотые кубки (два с вмятинами, но каждая вмятина имела благородную историю), таз, где претенденты должны были мыть руки. Там были одинокие свечи (двадцать четыре зеленые и горящие две зеленые и не горящие шестнадцать белых и горящих пять белых и не горящих одна белая упавшая набок и еще заброшенные покрытые пылью забытые навсегда всеми — всеми кроме Неды монстра полукровки гения урода).

Путь сфванцкора — совершенство. Да станет душа твоя государыней плоти, ибо у низших людей плоть берет верх над душой.

Были и другие молодые люди, пришедшие на первую тренировку (Спарро Суридин Адель Оммет Ингри Джалантри Туджинор Кат'джил Перек Финн Ушатай Мендхур Малаброн): все они, кроме шестерых, провалили начальные тесты. Все они, кроме шестерых, отправились домой в расстроенные семьи, которые начали длинно и громко жаловаться: девушке-иностранке дали то, в чем им самим было отказано.

Путь сфванцкора — совершенство.

Оружие, проклятие. Неда очень давно понимала связь между этими двумя понятиями. Память (оружие) давала ей власть над другими, напоминала об их слабостях, словах, утверждениях и именах, которые доводили их до слез, до ярости, до готовности делать все, что она пожелает. Память (проклятие) затопила ее доказательствами того, что она спотыкалась на выбранном ею пути.

Разум юного сфванцкора должен был быть взращен старшими, очищен от рассеянности, отсечен от праздного любопытства, дисциплинирован в служении Невидимому. И, самое главное, он должен получить видение Алифроса и его небес, его преисподней, его мистических закоулков; видение, которое говорило сфванцкорам, где они находятся и почему им позволено жить, дышать и потреблять щедроты мира.

Это было прекрасное видение! Мир в нем был одной семьей: камни, деревья, люди, белые обезьяны, черные крокодилы, птицы, бактерии, пыль. Все едино. Ветер — его дыхание, вода — его кровь, ночь — закрытие одного большого, общего, многогранного глаза. Но Алифрос также был семьей, брошенной на произвол судьбы, разношерстным существом, блуждающим по дикой вселенной. Сфванцкоры были его защитниками, стражниками, которые не спали всю ночь.

И она, Неда, намеревается покинуть свой пост.

По ее телу пробежала судорога, заставившая ее оборвать слово. Ты не просто этого хочешь, подумала она, ты уже это сделала. Ибо вера не заканчивается публичным отречением, моментом, когда братья называли тебя еретиком и проклинали. Вера заканчивается в одиночестве и тишине так же, как и начиналась.

Сегодня утром она открыла глаза и поняла, что все кончено. В комнате по-прежнему было темно; Уларамит был тих и неподвижен. За окном пела птица, каждая фраза была подобна срочному, но разумному вопросу, который повисал без ответа в тишине до тех пор, пока птица больше не выдерживала и не задавала вопрос снова. Вера кончилась, ушла. Она больше не верила. Она лежала в полном ужасе между Лунджей и Ташей, боясь пошевелиться, боясь думать. Когда на глаза навернулись слезы, она не поняла их причины. Я люблю Книгу, подумала она, я люблю Книгу Старой Веры больше, чем когда-либо. Она любила своего мастера и Отца, который ее обучал, и своего брата-сфванцкора, который пал в бою. И она не сомневалась, что Старая Вера была даром этому миру от божества.

Очень старым. Слишком старым. Дар изменился, и теперь никто не мог извлечь его из недр проглотившего его зверя, испорченной твари, которая молилась, ковыляла, развязывала войны и ненавидела счастье — современной Старой Веры, которую она так старалась полюбить.

Она уставилась в потолок, спрашивая себя, не безумие ли это, не начнет ли она сейчас кричать. Почему сейчас? Что же произошло? Был ли это приказ Кайера Виспека четыре дня назад — только приказ и ничего другого?

Мастер застал ее смеющейся и делящей дыню с двумя воинами-селками на площади городка. Он холодно попросил ее вернуться в дом. Позже он заставил ее рассказать все, как она бежала с ними (ради удовольствия бегать, карабкаться, потеть под полуденным солнцем) почти до вершины стены кратера, а потом снова легла рядом с ними на сугроб, такой горячий, что ее кожа почти обжигалась, дико счастливая — и это сбивало ее с толку, пока она, вздрогнув, не поняла, что счастлива только потому, что они были счастливы. Потому что существа, которым тысячи лет, все еще могли радоваться простому солнцу, усталым мышцам и шокирующему холоду снега.

Она сказала Виспеку, что они попросили ее подождать, пока заглянут за край: как и всем путешественникам, которых она знала, ей было запрещено смотреть за пределы Уларамита, чтобы не получить какой-либо подсказки о его местоположении. Она ждала их, изучая крошечные звездчатые цветы, растущие между скал, и спрашивая себя, будут ли следующие сутки их последними в этом странном убежище или последними в жизни.

Когда селки вернулись, их лица изменились.

— Что случилось? — спросила Неда. — Вы видели силы Макадры? Они рядом?

— Мы видели их, но они не видели нас, — сказал селк. — Уларамит остается скрытым от всех врагов, пока, по крайней мере. Но мы также видели кое-что гораздо худшее: черное облако, мчится. Это был Рой Ночи, облако-охотник Смерти, и наши души похолодели, когда мы его увидели, даже издалека.

Они спускались в молчании. У подножия холма они вместе подошли к лорду Ариму и Рамачни и объяснили то, что они видели. После этого она некоторое время оставалась со своими друзьями-селками, и постепенно их настроение улучшилось. Пока они делили дыню, селки молча рассказывали об ее друзьях. Прямая, безмятежная осанка и пронзительный взгляд — это мог быть только Герцил. Фигура с безумными глазами, хватающаяся за воображаемые инструменты: Большой Скип. Селки были искусными мимами. Неда смеялась до боли в животе.

Кайер Виспек выслушал все это, не сказав ни слова. Затем он ненадолго удалился в свою комнату. Когда он вернулся, то сказал, что она должна избегать селков, когда это возможно, обмениваться только короткими любезностями, извиняться и уходить, если они становятся фамильярными:

— Тебя обучали с определенной целью, и эта цель не в том, чтобы сидеть и смеяться с мужчинами любой расы.

— Они меня не соблазняли, Кайер, — сказала она. — Я подумала, что они могли бы сказать мне что-нибудь полезное.

— Тогда почему у тебя был пристыженный вид, когда мы встретились?

Прежде чем она смогла прийти в себя настолько, чтобы ответить, он покачал головой и продолжил:

— Я не уделял тебе должного внимания, Неда Играэл. Все мои мысли были о выживании, пока мы не пришли сюда, но здесь оказалось больше угроз — и не только телу. Твой разум все больше отвлекается на удовольствия, твой инстинкты притупляются легкой жизнью в этом месте. Как твой старший товарищ и учитель, я виноват.

— Но, мастер, я прочитала все свои молитвы, выполнила медитацию...

— Видишь? — вырвалось из него. — Ты чувствуешь потребность защищаться. Это чувство — твоя душа, взывающая к порядку, к возвращению к тому, что должно быть.

— Какой вред мне причинен?

При этих словах Виспек по-настоящему разозлился. Одно возражение он стерпел; два граничили с бунтом. Он не бушевал и не кричал. Он просто опустил глаза, как будто ему было невыносимо смотреть на нее. Неда вздрогнула. Она чувствовала себя раздетой. Виспек отстраненным голосом спросил ее, не могла бы она написать несколько отрывков из Книги.

— Какие стихи, мастер? — спросила она.

Виспек направился к двери.

— Все, что помнишь, — сказал он.

Она поймала его на слове. Этим утром она написала по памяти семьсот пятьдесят стихов, заполнив шестьдесят листов. Ее Дар помогал; ему нравились эти маниакальные подвиги памяти больше, чем что-либо взвешенное или практичное. До тех пор, пока она будет продолжать писать как сумасшедшая, Дар, без сомнения, будет действовать и дальше, наполняя ее сознание священным текстом, как печку углем.

Когда группа сфванцкоров отдалялась от Книги, задачей старшего ученика было произнести или записать по памяти длинные отрывки, которыми могли пользоваться все. Таким учеником был ее брат по вере Джалантри, пока не погиб в Адском Лесу. Так что Неда никогда не писала никаких отрывков с одобрения Виспека. Он знал, что у нее особенная память, но даже не догадывался, насколько. Записи Неды были более точными, чем его собственные. Обрадуется ли он ее знаниям или сочтет это насмешкой, магическим обманом? По-прежнему ли заучивание Книги наизусть является святым деянием, если человек сделал это случайно, даже не пытаясь?

Каждый претендент должен был выучить наизусть двенадцать основных глав просто для того, чтобы стать сфванцкором. Гораздо более обширный раздел, известный как Внутренний Путь, мог бы потребовать десятилетий, если бы кто-то собрался его выучить. Все девяносто семь глав Книги были заучены наизусть только некоторыми героями Веры, высшими священниками и мистиками, рассеянными по всей истории. И Недой, конечно.

В седьмой главе Книги излагались обязанности сфванцкора. Их было много и они были сложными. Неда особенно любила шестой стих главы:

Помни, что мудрость человеческая — это чистый хрусталь, но помни и то, что есмь клинок алмазный, режущий хрусталь, клинок, созданный не человеком, но спрятанный в земле в начале Творения. Не защищай знания человека от ножа алмазного, но знай, что с каждым срезом они становятся все прекраснее и правдивее.

Ни одна заповедь не могла быть более ясной. Используй свой разум. Используй свои глаза. Не поддерживай старые идеи, как хижину во время шторма. Прими то, что ты видишь, даже если оно разрушает то, что тебе назвали истиной. Не подменяй само Творение историей Творения.

Из всех заповедей в Книге это была наименее любимая ее учителями, та, на которую они никогда не ссылались. Они бы желали, подозревала Неда, чтобы все верующие забыли об этой заповеди. Конечно, большинство из них могли только желать. Но Отец, ее любимый учитель, обладал силой осуществить это желание, ибо он один вводил избранных им претендентов в транс.

Почти каждую ночь он управлял сознанием своих учеников. Транс был единственным подходящим состоянием для принятия святых тайн. И, пока его сфванцкоры находились в трансе, Отец мог приказать им забыть любой неудобный факт или понятие, и они забывали. Это была ужасная, искушающая сила, и он владел ею в одиночку в течение полувека.

Но с Недой у него ничего не получилось. Ее Дар возвращал все. Обычно это происходило в тот момент, когда он выводил ее из транса: она просыпалась в полном, алом стыде воспоминаний. В другие разы забвение длилось несколько дней, а то и дольше. Однажды она проходила мимо сгоревшего остова особняка в городе Бабкри и внезапно вспомнила, как стояла там на страже несколько ночей назад, на большом пиру в честь одного из пяти королей Мзитрина. В середине трапезы было произнесено или подразумевалось какое-то ужасное оскорбление; король поспешно отбыл, и позже той же ночью старший сфванцкор вернулся в святилище с пятнами крови на рукавах.

В другой раз она отправилась медитировать в Зал Реликвий перед маленькой глиняной чашкой. Много веков назад ангелы наполнили эту чашу молоком в пустыне, тем самым спасая жизнь пророку Матхану, одному из первых поборников Веры. Она пристально посмотрела на скромную чашку и внезапно поняла, что это имитация, подделка. Истинная чаша была украдена Шаггатом Нессом во время того же набега, когда он захватил Красного Волка и другие чудеса: она ясно помнила лекцию. Но несколько недель назад Отец решил, что Вера все еще нуждается в чаше. Он приказал им забыть ту лекцию и вместо этого помнить, что чаша пролежала в Зале Реликвий сотни лет.

Так много всего, что она не должна была помнить. Так много несомненных фактов, защищенных от алмазного ножа.

Неда подняла глаза от простыни. Янтарный свет заливал окно, заставляя зеленые листья сверкать. Боги покинули ее. Невидимое становилось неосязаемым. Если она вообще и почувствовала его присутствие, то это было в тот момент самозабвения, когда она распростерлась на снегу рядом с двумя тяжело дышащими незнакомцами.

Она встала и отнесла стопку страниц в комнату мастера. Дверь его комнаты была открыта, и в центре комнаты она увидела его неподвижным, раздетым по пояс и балансирующим на одной руке. У Неды перехватило дыхание. Его тело было прямым и напряженным, глаза мягко закрыты, кожа сияла. Путь сфванцкора —совершенство. Она оставила страницы за дверью, положив на них камень, и прокралась обратно в свою комнату.

Ее сердце бешено колотилось. Она подумала о своих украденных воспоминаниях, потому что какое-то другое пыталось вернуться. Вид этих двух прекрасных селков, а теперь и Виспека, приблизил его. Ей снова захотелось убежать; она хотела незаметно выскользнуть из дома. Во внешней комнате раздавались голоса: ее брат спрашивал, не видел ли кто-нибудь Нипса и не прячется ли Неда в своей комнате.

Неда выскользнула из окна, пересекла маленький садик и легко перелезла через стену. Здесь была тенистая аллея. Она посмотрела налево и направо и увидела, что она одна, затем прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.

Да станет душа твоя государыней плоти, ибо у низших людей...

Она соскользнула вниз по стене, и к ней вернулось то, что ей было приказано забыть. Это случилось два года назад, в одной из затемненных комнат, где Отец часто оставлял своих детей в трансе до восхода солнца. Неда пребывала в глубоком трансе без сновидений, утратив всякую волю. Кто-то вошел в комнату и дотронулся до нее. Это был не сам Отец: она знала стук его старых ладоней. Два пальца приласкали ее волосы, зацепили губы, коротко коснулись горла. Затем мужчина отстранился, вздыхая, борясь с собой. Наконец, сдавшись, он стал целовать ее руку снова и снова, слегка всхлипывая и бормоча: Неда, Неда, мой феникс, моя мечта. Голос был слабым даже сейчас. Ей было очень твердо приказано забыть.

Кто бы мог осмелиться? Один из других претендентов? Малаброн, в чьем здравомыслии она всегда сомневалась? Или бедный Джалантри? Неда подумала, что он, вероятно, любил ее, хотя никогда не признавался в этом даже самому себе. Как он мог? Сфванцкорам было заповедано любить вечное. Плотская любовь была тяжким грехом; любовь к своей вера-сестре — немыслима. Неудивительно, что Виспек предупредил Джалантри держаться на расстоянии от Неды при первых же малейших признаках его искушения.

Неда прикрыла глаза, роясь в памяти в поисках подсказок. Этот мужчина сказал, что любит ее. Он много раз повторил это сквозь слезы.

Она снова подумала о Виспеке. Неда знала его в Бабкри: он был их тренером по оружию; он стоял у нее за спиной и направлял ее руки во время плавных взмахов мечом. Невозможно думать, грешно даже представлять, что это мог быть он.

Она обхватила себя руками и почувствовала себя развратницей. Она не знала, кто пришел к ней в ту ночь, и боялась, что никогда не узнает. Но она знала одно: потребовалось так много времени, чтобы вспомнить, не из-за силы приказа Отца, а потому, что она сама так отчаянно хотела забыть. И она хотела забыть не от ужаса, а от стыда.

Потому что, когда мужчина покинул комнату, она пожалела об этом. Ей хотелось, чтобы он оставался там, омывая ее руку слезами и поцелуями, пока рассвет не выведет ее из транса и она снова не сможет двигаться — тогда она, может быть, прикоснется к нему, увидит глаза того, кто сказал ей, что она любима.

В ту ночь, впервые за много лет, Неде приснилась ее мать.

Они сидели на кухне Орч'дьюри, семейного дома на склоне холма над Ормаэл-Сити. Сутиния усердно резала овощи. Лук-порей, морковь, репа, зеленый лук. Она цепляла их лезвием большого ножа и бросала в дымящуюся миску, ни разу не взглянув на свою дочь, стоявшую в шести футах от нее.

— Мама, — сказала Неда. — Для кого ты готовишь?

— О, о, — беззаботно пропела Сутиния, поворачиваясь к полке со специями.

Неда сказала матери, что у нее нет настроения принимать посетителей. Мать что-то промурлыкала и продолжила готовить, как какая-то странная машина. Неда пошла по своему любимому дому и увидела, что пол усеян детскими игрушками. Среди них была замечательная ручка, подаренная ей селками — она просто лежала на полу и ждала, когда ее растопчут. Раздраженная, Неда подняла ручку и спрятала ее в складках халата. Она была поражена, обнаружив, что под халатом на ней ничего нет.

— Спички закончились, — сказала Сутиния. — Черт, черт, черт.

Неда украдкой провела рукой по своему телу. Все ее боевые шрамы были на месте. И, взглянув в зеркало над камином, она мельком увидела свои красные татуировки мзитрини.

— Заканчивай, ты меня слышишь? — закричала ее мать. — Пазелу нужно искупаться, прежде чем мы будем есть.

Неда посмотрела на нее:

— Ты со мной разговариваешь?

Мать вздрогнула, опрокинув бутылку кулинарного вина.

На стене кухни висела старая карта города — стена еще не была разрушена. Ормаэл: Утроба Утра. Вот что означало это название на каком-то древнем языке; она не вспоминала об этом много лет. Она снова посмотрела в зеркало. Она родилась здесь, родилась из утробы — из утробы этой невозможной женщины за плитой. До того, как родилась вторично и стала Недой Играэл, Недой Феникс-Пламя, служанкой Невидимого.

Она подошла к задней двери и ее открыла. За столом в саду сидели брат, которому было всего девять или десять лет, и доктор Чедфеллоу. Они вместе ломали голову над текстом на мзитрини.

— Это рубашка отца, — сказала Неда. — Твой вонючий любовник надел его рубашку.

Сутиния поворошила огонь в плите.

Неда вышла наружу. Солнце палило вовсю, краски выцвели до белого цвета. Она встала прямо рядом с мальчиком и мужчиной и спросила себя, чувствует ли кто-нибудь вообще ее присутствие. Пчелы жужжали на апельсиновом дереве, которое она посадила маленькой девочкой. Доктор Чедфеллоу спрягал глагол кетак: прощать.

— В языке мзитрини нет страдательного залога, — сказал он Пазелу. — Ты не можешь сказать: «Грех был прощен». Ты должен объявить, кто прощает, понимаешь? Ты не можешь менять правила.

Он продолжал говорить, указывая на строчки в увесистом томе. Через садовую калитку Неде был виден край сливового сада. Было время сбора урожая; там были жнецы с корзинами, привязанными к их поясам. Но вместо старой процедуры, когда кто-то взбирался по шаткой лестнице и старался не упасть, у мужчин были корзины поменьше на шестах, которые они высоко поднимали, прямо в ветви деревьев. Защитив глаза ладонью, Неда увидела, что на верхушках деревьев сидят икшели, выбирая самые спелые плоды и бросая их в эти корзины, когда те проплывали мимо.

— Декета, я прощаю. Трокета, ты прощаешь...

Внезапно Пазел посмотрел ей прямо в глаза.

— Это твой сон, — сказал он. — Ты должна разрешить маме в него войти. Она боится вмешиваться.

— Но она уже здесь!

— Это ты так думаешь, — сказал ей брат и снова опустил глаза в книгу.

Неда вернулась на кухню. Ее мать резала лук, смаргивая слезы. Неда наблюдала за ее работой. Иногда руки Сутинии хватали какой-нибудь предмет, которого мгновение назад там не было.

— Мама?

— Хм-хм...

— Прекрати резать и посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты... Я хочу, чтобы ты вошла в этот сон.

Мать закричала. Неда была уверена, что Сутиния порезалась. Но нет, она выронила нож и прижала обе руки к лицу. Она смотрела прямо на Неду и плакала от радости.

Слезы во сне не похожи ни на что другое в человеческом опыте: полное погружение в чувство, срывание слов, лжи, оправданий, бинтов, которые мы наматывали на себя с тех пор, как впервые научились говорить. Обнимая Сутинию, Неда плакала о потраченных впустую годах, о боли, которую она как причинила, так и получила, о расстоянии, которое внезапно было преодолено, об огромном расстоянии, которого больше не будет.

Мы должны перестать плакать, сказала мать, прижимая голову Неды к своей груди. Слезы разбудят нас, если мы не перестанем.

Но ни одна из них не проснулась. Когда слезы закончились, Неда почувствовала, что изменилась, и знала, что перемена сохранится, когда она очнется от сна.

— Я больше не верю, — сказала она, вытирая глаза. — Это все равно что умереть. Я не знаю, что делать.

Сутиния просто посмотрела на нее и взяла за руку.

— Кайер Виспек собирается меня убить.

— Ты хочешь сказать, что со сфванцкорами такого никогда не случается?

— Если это и происходит, никто в этом не признается. Старейшины, вероятно, убивают сфванцкоров быстро и тихо. И винят в смертях шпионов Арквала или Шаггата, а то и дьяволов. Кто знает.

— Мы почти чужие, верно? — спросила Сутиния.

Неда ничего не ответила. Мать крепче сжала ее руку.

— Я никогда не попрошу у тебя прощения, — сказала она, — за то, что не смогла защитить тебя, за то, что причинила тебе вред этим заклинанием.

— Ты говоришь ерунду, — сказала Неда. — Заклинание не убило меня. Оно, вероятно, несколько раз спасало мне жизнь. Пазелу приходится хуже. Я могу притворяться нормальной, но он не может скрыть эти припадки.

— У тебя такой голос...

— Иностранный? — спросила Неда. — Религиозный?

— Старый, я хотела сказать. Намного старше двадцати двух.

— Последние шесть лет были длиннее, чем первые шестнадцать. Они были моей второй жизнью.

— Первая закончилась, когда ты принесла свои обеты?

Неда не знала, что ответить. Это, безусловно, было то, что она говорила своим мастерам и самой себе.

Солнечный свет мерцал: мимо окон проплывали какие-то фигуры. Сутиния поднялась на ноги.

— Пойдем со мной, — сказала она.

— Куда?

— Не могу сказать точно. За покупками?

— Мама, я сфванцкор. Я не хочу ходить за покупками.

Сутиния наклонилась и натянула туфли.

— Как и я, любимая, но разве ты не знаешь, как это работает? Ты все еще спишь. Ни ты, ни я не контролируют то, что здесь происходит. И если ты не будешь продолжать двигаться, сон изменит мир вокруг вас. Иногда радикально. Поверь мне, лучше просто идти.

В саду Чедфеллоу сидел один, понурив плечи.

— Где Пазел? — спросила Сутиния.

— Пошел купаться, — сказал доктор. — Подошла мурт-девушка, взяла его за руку, и они вместе отправились на Призрачное Побережье.

— Ну что ж, — сказала Сутиния. — Почему бы тебе не перестать хандрить и не пойти с нами?

Чедфеллоу печально покачал головой:

— Потому что это не моя судьба.

Они оставили его в саду, и пошли вниз по склону в сторону города. Дома переливались в лучах палящего солнца.

— Ормаэлу гораздо лучше, когда рядом икшели, — заявила Сутиния. — Как только мы приняли закон об убежище, они начали приплывать сюда на любом судне, где можно было спрятаться. Ты не поверишь, как быстро они избавили нас от крыс.

— Мама, — сказала Неда, — мы должны сосредоточиться. Есть ли какой-нибудь способ, которым ты можешь отправить сообщение на «Чатранд»? Они даже не знают, что мы живы.

— Сообщение на «Чатранд»! Я не знаю, хватит ли у меня сил, дорогая. Да, я предупредила Пазела насчет Макадры, но я сыграла лишь малую роль в этой цепочке. Все началось с твоего союзника, Фелтрупа, который, по-видимому, научился плавать по Реке Теней лучше, чем большинство живых существ. Он передал сообщение моему старому учителю Пазелу Долдуру, в честь которого назван твой брат. Долдур давно мертв; он посетил меня как призрак. Мне только осталось передать предупреждение Пазелу тем же способом, каким я обращаюсь к тебе сегодня. Я не могу вызывать мертвых.

— Тогда иди в Реку сама. Ты что, не умеешь плавать?

Сутиния рассмеялась.

— Я из Бали Адро, Неда. Половина моих школьных товарищей были длому. — Она махнула рукой в сторону Ормаэла. — Я могу плавать кругами вокруг этих людей. Но дело не в этом. Смотри, я тебе покажу.

В дорогу у их ног был встроен канализационный сток. Мгновение назад его там не было. Обе женщины присели на корточки рядом с ним, и Сутиния положила руку на железную решетку. Неда слышала, как под ними течет вода. Но по мере того, как она прислушивалась, звук становился все более странным: более глубоким, диким и похожим не столько на шум воды, сколько на рев ветра. Как и в некоторые моменты их путешествия по Ансиндре, у нее возникло ужасающее ощущение бездонной глубины у них под ногами. Но этот бушующий поток был гораздо более близким и яростным. Что бы ни упало в него, оно было бы сметено, как лист.

Сутиния потянула. Решетка поднялась на скрипучих петлях. Неда схватила ее за руку и оттащила от решетки.

— Фелтруп Старгрейвен, — сказала ее мать. — Может быть, он где-нибудь там, внизу, в одном из пабов на берегу Реки. Я могла бы забраться внутрь и поискать.

Неда яростно замотала головой.

— Пошли, — сказала она. — Не допускай, чтобы подобное повторилось.

Они миновали перекресток, где можно было повернуть на восток, к Головешке, или на запад, к лачугам фликкерманов на краю Крабовых Болот. Слева от них мужчины косили сено плавными взмахами своих кос.

— За свою жизнь я произнесла всего два могущественных заклинания, — сказала Сутиния. — Первое позволило мне собрать ваши сон-эссенции, которыми я пользуюсь и по сей день. Это был успех; никто из вас не пострадал и даже не заметил, что я сделала. Второе...

— Создало наши Дары, — сказала Неда.

Сутиния посмотрела на нее:

— Очень любезно с твоей стороны не называть их проклятиями. Но помни, дорогая: ваши Дары уже были там. Заклинание только укрепило их. У тебя была великолепная память, а Пазел легко осваивал языки.

Сразу за воротами находился рынок. Они быстро пробирались сквозь знакомую толпу ормали, которые покупали хлеб, вино, свечи, спички и цветы.

— Жаль, что мы не смогли взять с собой Пазела, — сказала Неда. — Но на самом деле я видела не его, верно? Просто подделка, сон-манекен.

— Этот мальчик не был подделкой, — сказала мать, сжимая грушу, — но и не был настоящим. Это была та часть Пазела, которая живет в твоем сознании. Я полагаю, он мог бы пойти с нами, но не смог бы рассказать нам ничего такого, чего бы мы уже не знали.

— Я должна кое-что рассказать, — сказала Неда, — пока кто-нибудь из нас не проснулся.

— Расскажи, пожалуйста, — сказала Сутиния. — За последние две недели ни один из вас не видел особых снов. И даже когда вы видите, никогда не имеет значения, где вы находитесь в данный момент. Обычно в твоих снах и снах Пазела появляется несколько вещей, более или менее одинаковых. Лицо, река, очертания холма. Я думаю, это то, что вы видите на самом деле. Но в последнее время ты стала почти невидимкой. Я чувствовала, что ты в безопасности и крепко спишь, но не более того. Где ты?

Неда резко остановилась. Сбитая с толку, она подняла руку и коснулась своих губ. Она собиралась произнести слово Уларамит, но не смогла. Ее рот просто не повиновался ей, отказывался произносить слово.

— Что случилось, моя дорогая? — спросила мать.

— Там есть...

И снова она не продвинулась дальше. Она хотела сказать хоть что-нибудь о месте, где находилась, но слова не шли с языка. Очевидно, о Тайной Долине не следовало говорить. Даже во сне.

— Не имеет значения, — сказала Сутиния, дотрагиваясь до ее руки. — Скажи мне, что передать твоим друзья на «Чатранде».

— У нас есть Нилстоун, — сказала Неда.

Сутиния кивнула:

— Да, я это почувствовала. О, Неда, я так горжусь тобой и боюсь за тебя. Я надеюсь, вам не придется долго его хранить.

— Мы подружились с селками, — сказала Неда.

Мать просияла:

— Я так и думала. Я слышала их музыку в ваших головах. И я видела, как Рамачни разговаривал с одним из них с дерева. Подержи эти цветы для меня, пока я расплачиваюсь с продавцом.

— И Арунис мертв.

Как только Неда договорила, мир сошел с ума. Сутиния обернулась, крича, как баньши, и выронив покупки из рук. Толпа отодвинулась от нее, затем расступилась, рынок таял и кружился, как в калейдоскопе, и только они двое были неподвижны и ясны. Сутиния схватила Неду за плечи, ее ногти впились в ткань халата, и прошло несколько секунд, прежде чем Неда поняла, что ее мать не сошла с ума.

— Вы! — кричала она. — Вы, вы!

Или сошла? Неда потеряла свою веру, и это было похоже на смерть. Сутиния пересекла Правящее Море и потеряла все. Семью, народ, язык, весь Южный мир. Она даже потеряла свое столетие: Красный Шторм отнял и его. И все ради того, чтобы сразиться с магом, который ускользнул у них из рук. Магом, который выследил и убил почти всех, кто пришел с ней с Юга. Арунис был пыткой всей ее жизни. И причиной, первопричиной.

— Мои дети! — закричала она на весь мир. — Мои дети достали тебя, ты ужас, ты ходячий кусок ада!

Внезапно глаза ее матери заметались. Неда попыталась обнять ее, но не смогла. Сутиния сделала быстрый, неестественный выпад мимо плеча Неды, и когда Неда обернулась, то обнаружила, что стоит одна у городских ворот.

Она покачала головой. Сутиния проснулась.

Неда, однако, продолжала видеть сон — самый осознанный сон в ее жизни.

— Ты все еще в состоянии слышать? — спросила она вслух, думая о своей матери с ее пузырьками сновидений. — Если я заговорю с тобой, ты услышишь?

Она начала ходить — мать была права, нужно было двигаться, иначе случится что-то плохое, Неда каким-то образом чувствовала это нутром. Она вошла в ворота и прошла по верхнему городу, мимо школы Пазела, текстильной фабрики, скромного музея, закрытого из-за нехватки средств.

Она рассказала своей матери о Рое Ночи. Когда она произнесла это имя, все двадцать или тридцать человек вокруг нее замолчали и посмотрели вверх, но в небе не пролетело ничего, кроме вороны.

Неда покинула город через те же ворота и начала подниматься обратно к их дому. Однако что-то продолжало подталкивать ее вправо, и когда свет померк (слишком быстро для любого заката), Неда решила, что знает, что именно. То, что должно объяснить, почему она все еще носит с собой одну из их покупок.

Сарай принадлежал их соседу по имени Кранц. Одному из многих, кто ей не помог. Не то чтобы она могла по-настоящему их винить: если бы кто-нибудь попытался освободить девушку из рук морпехов Арквала, его бы просто убили. Сейчас она это понимала, но не тогда. Отсутствие тех людей, которые всегда улыбались ей, фермера Кранца с его большими квадратными кулаками и его сына, который вырезал деревянные фигурки, и рослых батраков, которые строили ей глазки, когда никто не видел: это было частью ужаса того дня, Вторжение-Дня, когда ей было всего шестнадцать.

Неда приоткрыла дверь. Там были лошади. Она шла вперед, пока не нашла их: двух старых лошадей, на которых фермер пахал поля, серую и коричневую; их длинные хвосты отгоняли мух. Неда вывела их наружу и отвела подальше от сарая, затем вернулась внутрь. Она прошла вдоль всего здания, высокая и прямая, сфванцкор-неверующий, новое создание на лице Алифроса. Уроженка Ормаэла вернулась домой.

В последний раз, когда она проходила этим путем, они тащили ее, кричащую.

Она постояла немного, глядя на холм сухого сена — широкий и высокий. Она сбросила плащ и, обнаженная, шагнула в него и пошла, пока сено не достигло бедер.

— Нет, — сказала она матери, — моя первая жизнь не закончилась с моими клятвами. Я верила в это, когда их произносила, но я ошибалась. Я надеюсь, ты слышишь. Я никогда тебя не винила.

Она взяла спичку из коробки, которую держала в руке, чиркнула ею и бросила горящую спичку в сено:

— Вот сейчас она закончится.

Нетерпеливое потрескивание у ее ног. Она зажгла еще одну спичку, и еще одну. Всего девять, по одному на каждого солдата. Благодаря своему дару она их довольно хорошо помнила. До того дня она никогда не спала с мужчиной. Впоследствии это было немыслимо. Орден сфванцкоров с его законом о полном воздержании принес ей долгожданную безопасность. Но Книга также предупреждала верующих, что жить — значит чем-то рисковать, «ибо только мертвые безопасны есмь от всякого зла».

Пламя забушевало, стало в рост человека. Она подняла руки над головой и позволила языкам пламени прикоснуться к себе.

Время ускорилось, словно только этого и хотело, амбар превратился в факел, и весь Ормаэл видел, как огонь полыхает над городом — даже несколько глаз на лодках в проливе Симджа уловили зарево.

Крыша рухнула, за ней последовали стены, а затем она вышла вперед, обнаженная, к своему народу: простые ормали пришли поглазеть и удивиться этому призраку, вышедшему целым и невредимым из огня.

— Не бойтесь, — сказала она им. — Я одна из вас. Меня зовут Неда Паткендл, и теперь, мне кажется, я могу проснуться.

Глава 17. В ХРАМЕ ВОЛКОВ

В их последний день в Уларамите летнее тепло еще держалось.

По крайней мере здесь, внизу, в кратере, солнечным утром. Цвели клевер, флоксы и голубой посконник; на руку Таши села стрекоза. Но когда Таша подняла глаза к горам, то увидела свежий снег на вершинах. Осень приближалась; Рой распухал и рос день ото дня; «Чатранд» все еще плыл на север, оставляя их все дальше позади.

В течение нескольких дней разведчики лорда Арима возвращались в Уларамит, и все их разговоры были о врагах: хратмогах, Плаз-солдатах и еще более худших существах, которых они не хотели называть. У Таши было предчувствие, что путь к морю будет прорублен через тела многих врагов.

Герцил попросил капрала Мандрика проследить за их физической готовностью, и тот делал это так, как мог только турах: осматривал их конечности, пальцы на руках, подошвы ног. Он заставил их подстричься и начинать день с пробежки. Он заставил их удвоить порцию еды, спать по десять часов в сутки и дважды в день взбираться на стены кратера с тяжелыми рюкзаками. Какие бы препятствия ни ждали их впереди, путешественники будут сильными, когда с ними столкнутся.

Но у Таши была более насущная забота. Она находилась в северо-восточной части Уларамита, в миле или двух от берегов Осир-Делина. Она взобралась на небольшой гребень, откуда открывался вид на бамбуковый лес, колыхавшийся на ветру, как изумрудный прибой. С того места, где она стояла, тропинка змеилась вниз по склону холма к тенистой поляне. Там, на влажной траве, лежали Нипс и сержант Лунджа, спящие.

Невысокий юноша свернулся калачиком, как ребенок. Обнаженный по пояс, он лежал спиной к Лундже, положив голову ей на руку. Его лицо было безмятежным, кожа неземной бледности на фоне ее полуночной черноты. Другой рукой Лунджа прижимала его к себе, ее перепончатая ладонь лежала у него на груди. Она была великолепным солдатом, мускулистой, как Неда, и высокой, как Герцил.

Таша послали, чтобы их найти. Ее предупредили, чего ожидать. Это было сутью лечения, единственным шансом Нипса. Чтобы справиться с разум-чумой, он должен хотя бы раз побывать в нухзате. Мистер Болуту сказал, что в прежние времена только один человек из тысячи мог впасть в нухзат. Врачи-селки согласились.

— Дело не в желаниях тела, — объяснил один из них. — Проститутки-длому никогда не приводили своих клиентов-людей в нухзат, какое бы сильное удовольствие они им ни доставляли. Исследования чумы, проведенные врачами Бали Адро, сделали это совершенно ясным. Только доверие могло вызвать нухзат. Самое глубокое доверие, самое интимное.

Он имел в виду любовь, конечно. Нипс должен был испытывать любовь к длому. И как кто-то мог это сделать? Заклинания и зелья бесполезны, сказал им Рамачни: можно вызвать увлечение и, конечно же, похоть. Но нухзат был таинственным и очень личным. Он не мог быть вызван как реакция нервного волокна. Он приходил — если вообще приходил — с искренними эмоциями, которых не могло вызвать никакое заклинание.

— Нет, — возразил Пазел. — Я знаю, что любовь может быть... внушенной. С помощью магии. Я видел, как это происходило.

— Ты говоришь о муртах, — сказал Рамачни, — но ныряльщики, очарованные мурт-девушками, на самом деле не были влюблены в них, а только сбиты с толку достаточно надолго, чтобы мурты их убили.

Пазел, покраснев, покачал головой, и Таша пришла ему на помощь:

— Он говорит не о ныряльщиках, Рамачни. Он имеет в виду Клист, мурт-девушку, чьи чары возымели обратный эффект, так что она влюбилась в него.

Рамачни посмотрел на Пазела с восхищенным удивлением.

— Это продолжалось, — пробормотал Пазел, — долго, очень долго. Она последовала за мной, последовала за «Чатрандом». — Он поднял руку, чтобы дотронуться до своей ключицы, где под кожей лежала крошечная раковина Клист.

Рамачни еще мгновение пристально смотрел на него, затем покачал головой:

— Мурт-мир — место, находящееся за пределами твоих знаний, Пазел Паткендл, или моих. Но вот что я знаю: видимость иногда может перерасти в настоящие чувства, если потенциал был заложен с самого начала.

Нипс перевернулся, потянулся к Лундже, не открывая глаз, и снова замер, запустив руку в ее волосы. Таше было трудно смириться с тем, что никакая магия не привела их к этому моменту. Лунджа согласилась в тот день, когда поднялась из ручья и принялась за работу, и эта работа привела ее сюда. Вероятно, они любовники. Какое это имеет значение? Я надеюсь, что это так. Даже Марила захотела бы этого, если бы знала.

Она спустилась с гребня обратно, тем же путем, каким пришла, затем позвала Нипса, как будто пыталась его найти. Через мгновение Нипс ответил ошеломленным криком.

Таша вышла на поляну. Лунджа ушла; Нипс натягивал рубашку. Никто не стал бы задавать им вопросов, никто не попросил бы их объяснить. Но когда Нипс подошел к ней, его глаза ничего не скрывали.

— Ты знаешь, — сказал он, нахмурившись. — Не притворяйся, ради Рина. Ты знаешь.

Что она должна сказать?

— Мне сказали, что вы будете здесь. Я имею в виду вас двоих.

Он был очень зол. Неужели он думал, что она смеется над ним?

— Они перепробовали все, прежде чем прибегнуть к этому. Они заставили меня выпить что-то такое, от чего у меня кровоточили десны. Это не сработало. Лорд Арим попробовал селк-магию, но это тоже не сработало. Рамачни погрузил меня в целебный сон. К следующему утру он понял, что это бесполезно.

— Мы были там, Нипс. Мы видели.

— Принц Олик сказал, что нухзат не опасен и даже не неприятен. Но для нее это вонюче ужасно. Не потому, что люди такие странные. О нет, это потому, что мы недостаточно странные. Она видела нас всю свою жизнь, знаешь ли. В клетках, зоопарках, иногда в кустах. Когда ее семья отправлялась на пикники, мать обычно позволяла ей подбрасывать морковь, кусочки хлеба. Позже мы уже не так часто бывали рядом. Дикие в основном мертвы и исчезли бесследно. Они никудышные охотники, хрупкие и чертовски глупые. Когда длому перестают их кормить, они просто умирают с голоду.

Он бредил, но не мог остановиться:

— И вот, однажды, появились эти бледные животные, которые, Питфайр, могут говорить. И что же происходит? Ее принц сразу же просит Лунджу отправиться с этими животными в дикую местность, и она отправляется. Прямо к Черному Языку, огонь-троллям и Адскому Лесу, то есть прямо в треклятые Ямы. Ее друзей убивают одного за другим. Потом она узнает, что даже не может вернуться домой, потому что теперь ее принц объявлен вне закона, и она будет наказана за то, что помогала ему, помогала нам, а в том городе у нее есть брат, Таша, и две племянницы, и обычный мужчина-длому, который мог бы на ней жениться. И когда она уже отдала все, чтобы защитить этих сумасшедших, уродливых животных, оказывается, что одному из них нужно...

Он замолчал; ему не хватало воздуха. Таша потянулась к нему, но он резко отдернул руку. Он пристально посмотрел на нее, словно ожидая худшего.

— Ты думаешь, Лунджа жаловалась, лады? Ладно, забудь об этом. Ни единого слова. Я просто думаю, складываю кусочки воедино, и как мне ее благодарить, Таша, она такая чертовски добрая, и внутри я знаю, что ей противно, она, должно быть...

— Но не тебе, — сказала она.

Нипс замахнулся на нее. Таша уклонилась от удара; она догадывалась, к чему это приведет. Он снова замахнулся; она отпрыгнула за пределы досягаемости. В третий раз его кулак задел ее щеку. Затем она легко подставила ему подножку и повалила плашмя на спину.

— Я тебя люблю, — сказала она, чувствуя себя дурой.

Он вытаращил глаза: это застало его врасплох. Какое-то время он лежал на траве, тяжело дыша, вытирая глаза рукавом. Затем Таша помогла ему подняться на ноги.

— Это не работает, — наконец сказал он. — Она наблюдает за мной, следит за моими глазами, ожидая перемен. Нет никаких перемен. Что, если их никогда не будет?

Таша притянула его к себе и держала до тех пор, пока не почувствовала, что его дыхание не начало замедляться, а мышцы не расслабились.

— Ты знаешь, что сказал бы тебе Герцил? — спросила она. — Ты нашел свой путь...

— … так что теперь закрой рот и иди по нему.

Нипс отпустил ее. Он улыбнулся, самой вымученной улыбкой: Таша никогда такую не видела. Затем улыбка исчезла, и он посмотрел ей прямо в глаза.

— Ты расскажешь Мариле, из-за чего все это было, ага? Я имею в виду, если что-то случится и у меня не будет возможности? Ты должна. О, Таша, если бы она когда-нибудь услышит какой-нибудь слух или какую-нибудь неприятную шутку... Ты сделаешь это для меня? Обещаешь?

— Вычеркни это из своего списка, дурак. Я ей скажу. Обещаю.

Глаза Нипса зажмурились. Он кивнул. Таша взяла его за руку, и они вместе отправились на встречу с друзьями.

Встреча должна была состояться в Техел-Бледде, Храме Волков, месте, запрещенном для них до сегодняшнего дня. Пазел спешил туда по тропинке через дубовую рощу, когда встретил Герцила и Рамачни.

— Я заблудился, брожу уже час, — сказал он. — В этой стране есть три или четыре способа попасть куда угодно, и вдвое больше способов попасть в места, которых ты раньше не видел. Мы опаздываем?

— Вовсе нет, — сказал Рамачни. — Храм совсем рядом. Прибереги свои силы на завтра и прогуляйся с нами. Так уж получилось, что нам очень нужно поговорить.

Пазел поднял голову:

— О Таше, да?

— Да, — сказал Герцил. — Вместе с Нипсом мы ее самые близкие друзья. И ты, конечно, больше, чем друг.

Пазел ничего не сказал на это. Он любил этих двоих, но стал относиться к ним настороженно. Он опасался, что, в конце концов, они способны пожертвовать Ташей. Это не делало их злом; возможно, это даже делало их тем, в чем нуждался Алифрос, чтобы выжить. Рин знает, Таша способна пожертвовать собой. Но он, Пазел, не мог ею пожертвовать. Нет, если только он не сможет пойти с ней навстречу любой смерти или превращению, с которыми она столкнется.

— Эта стена внутри Таши... — начал Рамачни.

— Я уже пять раз повторил тебе то, что сказал Эритусме, — сказал Пазел. — Это касается только их — стена не позволяет им поменяться местами. Она не позволяет Таше спрятаться в этой «пещере» в ее сознании, а Эритусме взять под контроль тело и полностью вернуться к жизни. И это все. Таша едва чувствует эту штуку; Эритусма не может понять, что это такое. Может быть, Таша построила его сама, неосознанно. Или, может быть, Арунис каким-то образом вложил это в нее перед смертью.

— Я не знаю, обладал ли он когда-либо такой силой, — сказал Рамачни, — и даже если бы обладал... Чтобы наложить такое заклинание, ему потребовалось бы прикоснуться к ней, причем не на одно мгновение. — Маг посмотрел на каждого из них. — Он когда-нибудь к ней прикасался?

Герцил покачал головой.

— Никогда.

Пазел согласился:

— Он мог бы это сделать, когда мы были заперты в Масалыме. Он никогда не пытался.

— Когда мы сражались с ним на «Чатранде», он призвал тьму, как раз перед тем, как сбежать с корабля, — сказал Герцил. — Тогда он мог дотронуться до Таши. Но темнота была недолгой, и он был в отчаянии, сражаясь за свою жизнь против всех нас.

— Заклинание могло достичь Таши с помощью какого-либо предмета, если бы она держала его при себе достаточно долго, — сказал Рамачни. — Таков был его подход к ожерелью ее матери. Но когда он проклинал ожерелье, Арунис не знал о связи между Ташей и Эритусмой. Вы были свидетелями его шока на Ребре Дхолы, когда он, наконец, увидел правду. Подумайте хорошенько: давали ли ей что-нибудь еще, что могло исходить от колдуна?

— Нет, — сказал Пазел.

— Нет, — согласился Герцил. — После инцидента с ожерельем Таша с опаской относится к подаркам от кого бы то ни было, рад я сказать. Однако... — Он замолчал, с беспокойством взглянув на Пазела.

— Давай, говори.

— А что, если агентом был Фулбрич?

— Фулбрич? — воскликнул Пазел.

— В конце концов, он был орудием колдуна, — сказал Герцил.

И он прикасался к ней, подумал Пазел, внезапно почувствовав дурноту. Много раз. Дольше, чем на мгновение.

— Если Арунис вообще обладал способностью заразить ее разум, то Фулбрич действительно мог быть агентом, — сказал Рамачни. — Пазел, ты говорил с ней об этих встречах?

— Нет!

— Она бы почувствовала магическое вторжение, по крайней мере, на мгновение. Кто-нибудь из нас должен ее спросить.

Пазел глубоко вздохнул.

— Она стыдится всего этого дела, — сказал он. — Конечно, она не должна; она была великолепна. Но подыгрывать его лжи, притворяться, что хочешь его, быть под его чарами — честно говоря, Герцил, это самая отвратительная вещь, о которой ты мог бы ее попросить.

— И ты, и она знаете, почему я так поступил, — сказал Герцил.

Пазел неохотно кивнул. Играя с Фулбричем, они почти преуспели в убийстве Аруниса еще на «Чатранде». И сделали бы это, с горечью вспомнил он, если бы я не вмешался.

— Я поговорю с Ташей, — сказал Герцил. — Пазел прав: я втянул ее в нечестную игру.

Рамачни покачал головой:

— Нет, это должен быть я. Это вопрос заклинаний, и мои вопросы к ней могут быть более точными. Кроме того, я не стану ее позорить. В том, чтобы не быть человеком, есть некоторые преимущества.

Они прошли дальше сквозь деревья, сквозь густой запах суглинка и трепет невидимых крыльев.

— Рамачни, — сказал наконец Пазел, — ты полностью ей доверяешь?

— Что за вопрос! — резко ответил маг. — Таша превзошла мои самые смелые надежды. Я бы без малейшего колебания отдал судьбу всех миров в ее руки, если бы мог.

Пазел пристально посмотрел на него.

— Я говорил об Эритусме, — сказал он. — Ты можешь сказать то же самое о ней?

Рамачни остановился.

— Я только что вспомнил, — сказал Пазел, — что ты не знал, кто создал волшебную стену вокруг большой каюты на «Чатранде». Это была Эритусма; она мне так сказала. Немного странно, что она скрывала от тебя что-то подобное, тебе не кажется?

Глубокие черные глаза Рамачни устремились на него.

— Послушай меня, парень, — сказал он. — С самого зарождения разумной жизни на Алифросе, в дни столь древние, что даже селки забыли о них, лишь горстка существ когда-либо рождалась с полным владением магией, запечатленной в их душах. Эритусма — одна из них. Она не знала о скрытой в ней силе, пока ее не пробудил Нилстоун — это правда. Но важно то, что она никогда не позволяла Камню поработить себя. Важно то, что она была достаточно благородна, чтобы удовлетвориться величием и отвергнуть всемогущество. Менее благородный маг цеплялся бы за Нилстоун, даже когда Камень его убивал, строил бы крепости и замки, возводил бы укрепления на островах — только бы сохранить проклятую вещь. Но не Эритусма. Она знала, что его законное место — не Алифрос, а земля мертвых, и пыталась отправить его туда. Какие еще доказательства ее намерений тебе нужны?

Пазелу нечего было ответить. Он действительно хотел узнать больше, но как попросить об этом? Даже у Рамачни могло быть что-то темное в прошлом, и, если было, то только из-за своей повелительницы, которая обучила его магии.

— Когда-нибудь, — сказал он, — я хотел бы услышать историю твоего детства, Рамачни.

— И я с радостью расскажу ее тебе, в подходящее время, — сказал Рамачни. — Возможно, если мы вернемся на корабль, начнем переход через Правящее Море и полгода полежим в штиле.

Пазел улыбнулся, но не смог засмеяться. Ему все еще было не по себе. Затем он услышал шаги позади себя. К его удивлению, это была Неда, бежавшая, чтобы догнать их, и на этот раз без сопровождения. Догнав их, она поразила его еще больше, поцеловав в обе щеки, а затем посмотрев на него простым, откровенным, критическим взглядом старшей сестры, а не воина или священника.

Он встревоженно изучал ее. В ее лице было что-то раскрепощенное или расстроенное.

— Неда, — спросил он, — что, во имя Питфайра, с тобой случилось?

— Я говорила с нашей матерью, — сказала она.

Таша и Нипс увидели волков раньше, чем увидели храм. Они все еще были в бамбуковой роще. Пара царственных животных, угольно-черное и мелово-белое, выскочила на тропу.

— Добро пожаловать, редкие птицы Севера, — сказал белый волк. — Валгриф говорил о тебе, но мы видели только маленьких женщин — настолько маленьких, что наши детеныши пытаются на них наброситься. Проходите скорее: лорд Арим ждет.

Техел-Бледд представлял собой большой комплекс с несколькими залами и множеством длинных прямоугольных бассейнов, в которых отражались окружающие горы, и мраморными террасами разной высоты, открытыми небу. Некоторые участки территории храма наполовину заросли виноградными лозами, ползучими растениями и вездесущим бамбуком; другие, чистые, по-видимому, использовались чаще. Множество волков неторопливо бежали через храм, наблюдая за посетителями яркими, умными глазами.

Завернув за угол большого зала, они внезапно наткнулись на Пазела и Неду.

— Таша! — воскликнул Пазел. — Иди сюда, послушай Неду! Ты не поверишь своим ушам!

Неда изменилась — в ее взгляде была прямота, которой Таша никогда раньше не видела, — и то, что она рассказала им, тоже изменило Ташу или, по крайней мере, заставило ее плакать от радости и тоски. Она просила Неду повторять это снова и снова на своем бедном арквали, пока Пазел не выдержал и не выпалил все это на одном дыхании.

— Правда, сестра, — сказала Неда, сияя. — Твой отец жив и здоров.

— Но... друзья? — спросил Нипс, с сомнением глядя на них. — Ее отец и твоя ведьма-мать?

— Почему бы и нет? — спросил Пазел. — Мама немного сумасшедшая...

— Много сумасшедшая, — сказала Неда.

— ...но она никогда не была дурой. И адмирал, ну, он способен на все.

— Мама тоже так говорить, — сказала Неда.

— И Маиса, — сказала Таша, — прячущаяся в треклятых Болотах. Это треклятое чудо. Пазел, мы должны сказать Герцилу.

— Я рассказываю, — сказала Неда.

— Она имеет в виду, что уже ему сказала, — сказал Пазел.

Неда с любопытством посмотрела на Ташу:

— Когда я говорить «Императрица Маиса», я думаю Герцил начинает плакать. Но нет, нет слез.

— Что он сделал? — спросила Таша.

Неда выглядела встревоженной:

— Он молчит; потом немного молится. Затем говорит если бы я не сфванцкор он целует меня так как ни одна женщина в жизни.

Они могли бы говорить гораздо дольше, но волки подгоняли их. Мгновение спустя в поле зрения появился сам Валгриф.

— Хорошо! — сказал он. — Теперь вы все, за исключением сержанта Лунджи. Идемте, мы сейчас начнем.

— Валгриф, ты ранен, — сказал Нипс. Так оно и было: вокруг лодыжки волка была повязана белая повязка, а ухо порвано.

— Я убил пятерых слуг Общества Ворона, — сказал волк. — Четверо пали быстро, но последним был ужасный пес, атимар. Отвратительная битва, но я победил, и тела никогда не будут найдены. Лорд Арим послал много волков в горы. Теперь они вернулись — все, кроме моих сыновей, — и, боюсь, все с дурными вестями.

Волки провели их еще через несколько изгибов и поворотов и, наконец, через каменные ворота. За ней осыпающаяся лестница вела вниз, к тому, что, как предположила Таша, было самой внутренней террасой храма. Здесь их ждал круглый каменный стол, на котором были расставлены фрукты, хлеб и графины с селкским вином. Остальные путешественники, за исключением Лунджи, уже были здесь. Было также около полудюжины селков, среди них Таулинин и лорд Арим. Нолсиндар не было, и Таша сообразила, что не видела воительницу много дней.

— Граждане, — сказал лорд Арим, — вы заслуживаете всяческих почестей и великолепного прощания. На самом деле, я надеялся показать вам хоть что-то из того уважения, которое мы к вам испытываем — к вам, сразившим Аруниса и забравшим Камень из его рук. Но это невозможно. Мы созвали военный совет, и притом краткий. Одна из вас пропала, но мы не смеем ее ждать. Проходите, выпейте с нами по бокалу, и давайте начнем.

— Что задерживает Лунджу? — пробормотал Нипс Таше. — Она всего лишь хотела пойти искупаться в ручье. Она не должна так опаздывать.

Селк налил всем по бокалу темного вина — даже волки отпили немного из медной чаши, стоявшей на террасе. Затем Таулинин помог лорду Ариму сесть, и остальные тоже сели. Рамачни запрыгнул на стол и сел между Ташей и Герцилом. Икшели устроились рядом с магом.

— Вы слышали, — сказал лорд Арим, — что мы послали разведчиков во внешний мир. Вот их слова: Уларамит почти окружен. Макадра, возможно, узнала, что чародей завладел Нилстоуном. Хотя, возможно, она не знает, унес ли он Камень вглубь материка или вывез из Масалыма на борту вашего корабля. Но, в любом случае, она высадила войска на полуострове в невиданных ранее масштабах. Нет, они не найдут Тайную Долину, но вряд ли между этим местом и побережьем может быть тропинка, за которой не следят ее войска. Нас не ждут огромные легионы солдат: земля слишком обширна для этого. Макадра довольно тонко распределила свои силы, подобно нитям паутины — в этом-то и заключается опасность. Не так ли, сын Амбримара?

— Да, милорд, — сказал Таулинин. — К морю ведет много дорог, но у Макадры есть свои всадники, и они быстры. И если они заметят нас на любом из этих путей, эти всадники пролетят перед нами, поднимая тревогу, и ее силы сойдутся между нами и выбранным нами путем. И помните, что эти пути длинны. Мы можем убить любое количество ее слуг, но мы не можем убивать незамеченными шестнадцать дней подряд, вплоть до Бухт Илидрона. Если мы потревожим паутину Макадры хотя бы раз, мы никогда не доберемся до моря.

— И у нас нет шестнадцати дней, — сказал Герцил. — Потому что после марша нас ждет великое морское путешествие, которое мы должны каким-то образом совершить. И каждый час Великий Корабль продвигается немного дальше на север.

— Я говорил тебе, мечник, — сказал Кайер Виспек, сурово глядя на Герцила. — Мы слишком долго пробыли в этом месте с мягкими постелями и приятной музыкой! Оно убаюкивало нас, погружало в сон или в занятия, недостойные нас. И теперь вас пугает протяженность дороги? Таулинин предупредил нас об этом, когда мы встретились с ним в Сирафсторан-Торре.

— Я говорю это не в отчаянии, — сказал Герцил, — а просто констатирую факт. Шестнадцать дней — это слишком долго.

— Если ты хочешь обвинить кого-то в продолжительности нашего пребывания, Кайер, вини меня, — сказал Рамачни. — Я советовал не действовать в неведении, и ничего другого мы не могли сделать до возвращения разведчиков лорда Арима. Но это правда, что у нас мало времени. Продвижение «Чатранда» на север — одна из причин. Другая — рост Роя Ночи.

Он посмотрел на лица собравшихся.

— Вы знаете, что такое Рой, и вы знаете, что Арунис шарил в Реке Теней, пока не нашел его и не использовал силу Нилстоуна, чтобы его призвать. Некоторые из вас также знают, что наши хозяева видели его с горных вершин в последние дни. Теперь я расскажу вам, как он убивает — и почему.

Рой был создан для патрулирования границы королевства смерти, чтобы помешать мертвым проникнуть в Агарот и попытаться вернуться мир живых. Всякий раз, когда в пограничной стене появляется брешь, Рой обрушивается на мертвых, которые проходят через нее, и загоняет их обратно на их место. Чем больше брешь, тем сильнее становится Рой, чтобы ее сдержать. Но в мире живых все это идет наперекосяк. Смерть все еще привлекает Рой, и темная энергия смерти все еще может питать его и заставлять расти. Небольшие или разрозненные смерти пройдут незамеченными: их энергия все равно покинет Алифрос естественным путем вместе с духами умерших. Но великая катастрофа — война, голод, землетрясение — это совсем другое дело. Рой летит к таким ужасам, и, если они все еще разворачиваются, он обрушивается на них и делает их полными.

— Полными? — спросил Большой Скип. — Ты хочешь сказать, что Рой убивает всех, кто еще не был убит?

— Все и вся в пределах его досягаемости, — сказал Рамачни. — Деревья, траву, насекомых, людей. А затем, подобно насытившемуся стервятнику, он снова поднимается в облака и движется дальше.

— Это уже случалось по крайней мере один раз, — сказал Таулинин. — Наши разведчики подслушали ворчание врага у костра. Несколько раз те говорили об «облаке смерти», которое положило конец боевым действиям в Кариске, а также уничтожило бо́льшую часть ужасной армады Бали Адро.

— Этот Рой действует почти как миротворец, — сказал капрал Мандрик.

— Это могло бы иметь такой эффект, на какое-то время, — сказал Рамачни, — если бы все военачальники в Алифросе каким-то образом узнали о грозящей им опасности. Но, боюсь, мы недолго будем в безопасности. Невозможно быть уверенным, но, по-моему, сейчас Рой игнорирует маленькие смерти только потому, что к нему громко взывают более крупные. Если войны прекратятся, он будет собирать жатву после смерти от более мелких конфликтов, незначительных эпидемий. И, со временем, сама тьма станет убийцей, поскольку посевы и леса погибнут в ее тени.

— Наблюдатели наверху! — воскликнул Болуту. — Конечно, он никогда не вырастет таким большим!

— Неужели? — Рамачни оглядел стол, его взгляд наконец остановился на вазах с фруктами. — Подумайте об этих виноградинах, мистер Болуту: сколько их потребуется, чтобы покрыть этот стол?

— Целиком? — спросил Болуту. — Трудно судить, Рамачни. Тысячи, наверняка.

— Скажем, десять тысяч. И давайте представим, что мы начинаем с одной виноградины и удваиваем количество каждый день. Вспомните арифметику: сколько времени это займет?

— Четырнадцать дней, — сказала Неда. Последовали удивленные взгляды, но Неда пожала плечами. — Очень простая задача. Только умножать на два: два, четыре, восемь, шестнадцать...

— И так далее, — сказал Рамачни. — К счастью, даже этот масштаб обманчив: если стол принять за Алифрос, то сегодняшний Рой по-прежнему не больше песчинки. И в течение многих дней он не будет ничем питаться, но просто лететь к следующему сражению или месту эпидемии. Нам пока не нужно измерять наше время днями — но мы не смеем измерять его годами. Через шесть месяцев Арунис присоединится к Богам Ночи, и этот мир превратится в черную и безжизненную могилу.

Вздохи и взгляды, полные ужаса, как будто маг пронзил их своими словами. Пазел подумал обо всех спокойных днях в Уларамите и почувствовал укол вины. Он не хотел ускорять их уход. Он не хотел думать о Рое.

— По меньшей мере, наша задача ясна, — сказал Герцил. — Мы должны поспешить в Гуришал и вернуть Нилстоун в царство смерти.

— Возможно, сейчас самый подходящий момент рассказать нам, как это сделать, — сказала Таша, — или, по крайней мере, как мы доберемся до побережья.

— Миледи Таша совершенно права, — сказал лорд Арим, — и вот лучший ответ, который мы нашли: это правда, что Макадра следит за каждым разумным путем. Но остается еще один, гораздо менее разумный, о котором она, возможно, забыла.

Он неуклюже поднялся со стула и указал на север. Высоко на краю кратера Таша едва могла разглядеть темный треугольный дверной проем в стене горы.

— Дорога Девяти Пиков, — сказал лорд Арим, — или, как мы ее называем, Алет Итар, Небесная Дорога. Это труднодоступный и опасный путь, хотя часть его проходит по Королевскому Тракту, который соединял залы Горных Королей. Прошли века с тех пор, как пали их королевства. Во многих местах Тракт испорчен: мосты обрушились, леса выросли заново, землетрясения изменили форму горных вершин. Сегодня только селки вообще продолжают называть его дорогой. Тем не менее, обладая мастерством и смелостью, все еще можно пройти этим путем — по крайней мере, до тех пор, пока горы не покроются глубокими снегами. И это третья и последняя причина поторопиться: как вы можете видеть, снегопад уже начался.

— Путь, конечно, коварный, — сказал Рамачни, — но он также и кратчайший. По этой тропе и по диким долинам за ней мы можем добраться до залива Илидрон всего за девять или десять дней.

Энсил пристально посмотрела на далекий дверной проем.

— Я думала, нам запрещено узнавать дорогу из Долины, лорд Арим, — сказала она.

Арим кивнул:

— Да, это так. Но эта дверь над вами не обозначает начало Девяти Пиков: это всего лишь последнее убежище и промежуточная станция для тех, кто покидает Уларамит. Вы подниметесь на эту станцию сегодня в полночь, и я пройду этот путь рядом с вами.

Рамачни испуганно поглядел на него:

— Это очень любезно с вашей стороны, милорд, но нужно ли вам утомлять себя?

Арим улыбнулся:

— В этом старом селке еще есть сила, Арпатвин, и даже искра того огня, которым мы владели в битве при Луморе, если до этого дойдет. Да, я должен совершить это восхождение, потому что даже ты не можешь пройти мимо стража, которого мы держим у этой двери, без моего заступничества.

— Наш план не лишен риска, — сказал Таулинин. — Бесчисленное множество путешественников встретили свою смерть на Девяти Пиках. Возможно даже, что Макадра все-таки выставила наблюдателей на Тракте. Если это так, мы должны сразиться и убить их, не позволив никому убежать — иначе они поднимут тревогу. Мы, конечно, также понесем на себе опасность, связанную с Нилстоуном.

— По крайней мере, эту опасность мы попытались уменьшить, — сказал Герцил. — Давай, Сандерлинг, расскажи нам о своей работе.

Большой Скип кивнул:

— Было время, когда Камень был заключен во взрывоопасное стекло, и стекло было встроено в Красного Волка. Не очень практично для путешествий. Тем не менее, мы не хотим никаких несчастных случаев — не тогда, когда одно легкое прикосновение может убить человека. Итак, мы с Болуту поговорили с селками, и в конце концов мы покрыли камень новой толстой стеклянной оболочкой. Селкское стекло, сделанное из песка, добытого со дна их темного озера. Можно сказать, оно успокаивает Камень. Вы можете потрогать его, хотя оно все равно обжигает, как картофель, только что вынутый из духовки. Поэтому мы также изготовили ящичек для Нилстоуна из твердой стали. Верхняя половина завинчивается и фиксируется на нижней — и ничто, кроме молотка и щипцов Рина, не сможет добраться до Камня, — Скип поднял тяжелый ключ, — без этого.

— Излишне говорить, — добавил Болуту, — что ключ и Нилстоун будут храниться раздельно.

— Всегда, — сказал Большой Скип, — и на случай, если нам понадобится достать камень из ящичка, кузнецы-селки подарили нам пару своих собственных перчаток. Я сам поднял Камень, надев их. Это было неприятно, но меня не убило.

— Прекрасная работа, — сказал Герцил, — но давайте теперь вернемся к самому путешествию.

— Я буду вашим проводником в горах, — сказал Таулинин, — и, если будет на то воля звезд, я провожу вас до самых Бухт Илидрона. Там у нас есть секретная гавань, место последнего бегства, которое мы давным-давно подготовили на тот день, когда селки могут быть вынуждены бежать, как загнанная дичь. Мир изменился с тех пор, как мы спрятали эти корабли; больше нет родины селков, до которой можно было бы добраться морем. И все же там остается один корабль: «Обещание», как мы его называем. Он слишком мал, чтобы противостоять ярости Неллурока, но он может принести вас на рандеву с «Чатрандом», если последний все еще вас ждет.

— И если военные корабли империи не потопят нас первыми, — сказал Кайер Виспек.

— Пять лет назад побег из Илидрона был бы немыслим, — сказал лорд Арим, — но сегодня дверь приоткрыта. В безумии Платазкры Бали Адро убило Бали Адро, и большинство его оставшихся кораблей были отправлены в составе армады на восток, чтобы противостоять иллюзорной угрозе со стороны Кариска. Конечно, у Бали Адро остались ужасные силы, особенно Плавучие Крепости вдоль Песчаной Стены, но маленькое «Обещание» может ускользнуть незамеченным, если только вы сможете до него добраться.

— Лорд Арим, как вы можете отдать нам свой спасательный корабль? — в отчаянии спросила Таша. — Даже если вашей родины больше нет, вам, возможно, придется куда-то бежать.

Лорд Арим покачал головой:

— Только не над волнами — только не этим путем. Мы также не можем продолжать рисковать жизнями тех, кто охраняет «Обещание». Звезда Бали Адро меркнет, Таша Исик, но наступление на этот полуостров только начинается. Прибывают новые длому: беженцы с войны и из обреченных городов в сердце Империи. Армии негодяев, осколки великих легионов, военачальники, для которых единственным правилом является грабеж. Они будут идти пешком или ползти вдоль береговой линии на всем, что плавает. Я не могу сказать, проникнут ли они в эти внутренние горы, но до того, как начнется прилив, они почти наверняка поглотят побережье. Наша гавань ждала много столетий, но она больше не будет секретной.

— Тем не менее, сегодня мы все еще зависим от секретности — и притом совершенной секретности, — сказал Рамачни. — Макадра не может охранять каждый порт и бухту на полуострове, но, если она узнает, каким путем мы пошли, она натравит на нас больше врагов, чем мы сможем победить.

— Мы должны быть ловкими и стремительными, — сказал Таулинин. — Нас будут сопровождать всего десять воинов-селков, и все мы будем одеты в белое, чтобы лучше прятаться на снегу. У нас также есть кое-какие планы относительно сил Макадры. Даже сейчас отряды селков покидают Уларамит несколькими дорогами. Они попытаются ввести врага в заблуждение. Сама Нолсиндар уехала три дня назад, чтобы посмотреть, какие неприятности она может вызвать на берегах Ансиндры. Если Вороны и их временные слуги-хратмоги подерутся, ситуация улучшится.

— С ней пошли двое моих сыновей, — сказал Валгриф. — Если их работа удачно завершится, они могут даже присоединиться к нам на Дороге Девяти Пиков.

— Нам? — удивленно спросила Майетт. — Значит, ты идешь с нами, Валгриф?

— До самой низменности, сестренка, — ответил волк. — Но я поверну назад, когда почувствую запах соли в воздухе, потому что я родился с кровь-ужасом моря.

Затем у каменных ворот на вершине лестницы появился волк, держащий в зубах кожаный мешочек.

— О, — сказал лорд Арим, — вот то, что я давным-давно отложил как раз для такой экспедиции.

Волк спустился, Арим взял мешочек и раскрыл его на столе. Пазел подпрыгнул. В мешочке лежало с дюжину или больше алых жуков, сухих и мертвых, каждый размером с раковину мидии.

— Зудикрины, — сказал Арим, — огненные жуки из глубоких пещер под Уларамитом. Каждый из вас должен носить по одному в своей куртке и хорошо его беречь. Это последняя защита от замерзания.

— Зудикрины дают опасные подарки, лорд Арим, — сказал Таулинин.

— Да, — сказал старейшина. — Используйте их только перед лицом смерти: если холод побеждает, а жизнь уходит на убыль. Если это время настанет, укусите насекомое, сломайте панцирь — и выплюньте жука. Вам будет тепло, я обещаю.

— Итак, — продолжал Арим, — есть обычай, который мы должны соблюдать. Если вы хотите почтить свое пребывание здесь, то соблюдайте и этот обычай, даже если вы не понимаете его значения. Самое простое дело: на протяжении тысячелетий мы пытались сделать это место убежищем. Когда какая-либо живая душа приходит сюда по дружбе, мы называем ее гражданином. И мы признаем, что никто не имеет права принуждать этого гражданина уехать по какой бы то ни было причине. Поэтому я должен спросить, чувствует ли кто-нибудь из вас, что в глубине души обязан остаться здесь и отказаться от поисков. Тишина, тишина! Помните мою просьбу! И помните также, что во все испытания и невзгоды, от которых вы защищены в этой долине, могут повториться внешнем мире. Не бойтесь ни стыда, ни порицания. Тот из вас, кто останется здесь на неделю, месяц или год — или на всю свою короткую жизнь, — должен попрощаться со своими товарищами на этой террасе, на виду у всех.

Его слова повлекли за собой тишину. Таша с удивлением оглядела стол. Это был странный обычай, но, возможно, благородный. И все же было довольно немыслимо, чтобы...

— Я останусь, — сказала Майетт.

Раздались громкие крики. Убитая горем Энсил начала кричать на языке икшель, которого люди не могли слышать. Арим высоко поднял руки.

— Хватит! Выбор остается только за ней, и никто не должен возражать.

— Могу ли я сказать, милорд? — спросил Майетт.

— Если таково твое желание, — сурово сказал Арим, — но вы, кто слушает, должны делать это молча: это мой приказ, и я не буду его повторять.

Майетт посмотрела на своих спутников с каким-то страданием.

— Я останусь, потому что нашла так мало способов быть полезным этой экспедиции. Я не так сильна и быстра, как Энсил. Я умею драться, но меня никогда не тренировали, как ее, я не боевой танцор. Я была обузой, вещью, которую нужно было нести, чаще, чем помощью. И я останусь, потому что на Севере меня не ждет ничего, кроме одиночества. Даже если мы каким-то образом найдем корабль, клан не примет меня обратно. Даже если мы доберемся до Стат-Балфира и обнаружим, что он по-прежнему является родиной икшель, лорд Талаг опорочит мое имя.

Как ты можешь быть так уверена? хотелось закричать Таше.

Теперь Майетт опустила глаза, как будто ей было слишком стыдно смотреть на них.

— На «Чатранде» я пыталась покончить с собой, — сказала она. — Мне это почти удалось. С тех пор я старалась стать сильнее, обратить свой взор к солнцу. Но у меня ничего не получалось. Я чувствовала, как печаль снова накрывает меня, как черная вода. Пока я не приехала сюда.

Она действует не импульсивно, поняла Таша. Она думала об этом в течение долгого времени.

— Это все, — сказала Майетт, — за исключением того, что... — Она сделала жест, выражающий замешательство. — Лорд Таликтрум. Он бросил меня, не задумываясь, даже не попрощавшись злобно. Если я хочу жить, я должна о нем забыть. Пожалуйста, постарайся простить меня, Энсил. Ты будешь последним из нашего народа, кого я когда-либо увижу. Я буду жить среди волков, если они примут меня. Я не думаю, что смогу забыть все в другом месте.

Теперь Майетт заставила себя посмотреть в глаза каждому из своих товарищей.

— Вы будете сильнее без меня, — сказала она. — Прощайте.

— Пойдем, сестра, — сказал один из волков. Майетт прыгнула ему на спину. В три прыжка волк поднялся по лестнице и исчез за воротами. В очередной раз в то утро Таша поймала себя на том, что борется со слезами.

— Сохраните ее дух, если сможете, лорд Арим, — сказал Рамачни. — Сила вашей страны очень велика, но я не знаю, сможет ли она пробить тьму внутри нее.

— О ней позаботятся, — сказал селк, — а теперь мы должны завершить дела этого совета, а вы должны вернуться в Техел-Урред и отдохнуть. Кто-нибудь из вас хочет высказаться?

— Да, — сказал Кайер Виспек. — Я бы хотел знать, патрулирует ли сама Макадра моря у берегов этого полуострова.

— Мы не можем этого знать, пока не увидим ее, — сказал Таулинин, — но мы уже говорили вам, что, действуя скрытно, мы надеемся добраться до Песчаной Стены незамеченными. Дикий Архипелаг за ней не нанесен на карты длому, но мы, селки, все еще помним дорогу в Стат-Балфир.

— Это бесценное знание, — сказал Рамачни, — и есть наш лучший шанс поймать «Чатранд» до того, как он исчезнет в Правящем Море. Ибо пока наши друзья на Великом Корабле будут блуждать в поисках этого острова, мы будем плыть прямо.

Кайер Виспек мрачно рассмеялся:

— Через какие испытания, мы не знаем. После какой бойни в горах, мы не знаем.

Таша украдкой взглянула на него. Что с ним сегодня? Затем она увидела, как его глаза метнулись в сторону Неды — и Неда быстро отвела взгляд. Виспек — часть этого. Что бы ни случилось с Недой, это влияет и на него.

— Лорд Арим, — сказала Энсил, все еще вытирая глаза, — действительно ли мой народ правит Стат-Балфиром? Вы знаете?

— Он принадлежал им со времен моего отца, — сказал Арим, — и это было еще до того, как длому построили первые корабли. Тогда по морю ходили только селки, а Бали Адро были диким кланом в степях Доамма. Но прошло два столетия с тех пор, как последний селк высадился там на сушу. Я не могу сказать, кто сейчас правит островом.

— Давайте пойдем вместе и выясним, леди Энсил.

Голос донесся от каменных ворот над ними, и еще до того, как она узнала его, Таша почувствовала трепет узнавания. Все встали; с их губ сорвались крики радости и удивления. По лестнице в сопровождении четырех волков и радостной сержанта Лунджи спускался высокий и сияющий мужчина-длому.

— Принц Олик! Принц Олик!

В спешке, чтобы поприветствовать его, были опрокинуты стулья. А принц Олик Бали Адро рассмеялся и в восторге раскинул руки.

— Как, во имя всех сумеречных дорог, вы нашли дорогу сюда?

На несколько минут военный совет превратился в радостное воссоединение. Олик спас всем им жизни там, в Масалыме, и для большинства путешественников он стал дорогим другом. Он был более худощавым и суровым на вид, чем помнила Таша, но в его глазах все еще был тот намек на веселье, который она впервые заметила на палубе «Чатранда». За ним по пятам шла серая сука, выглядевшая такой же сильной и обветренной, как сам принц. За собакой, с несколько меньшим достоинством, шел Шилу, принюхиваясь и подпрыгивая от восторга.

— Добро пожаловать, гражданин-принц, — сказал лорд Арим. — Я давно надеялся, что вы вернетесь, ибо ваш последний визит принес надежду и песни в Долину, но вы отбыли в большой спешке. Вы помните, о чем мы говорили?

— Хуже, чем вы, алпурбен, — сказал Олик, — потому что это было двадцать лет назад. Но, клянусь, ни о своем первом доме, ни о прекраснейших поместьях моей семьи я не мечтал так, как об этом месте. Увы, одна лишь тоска не может вернуть человека в Уларамит. Ничего, кроме крайней нужды. — Затем, заметив Рамачни, он сказал: — Что это, друзья? Вы потеряли крысу, но приобрели ласку.

— Норку, — поправил его Рамачни.

— Мага, — сказал Герцил. — Сир, это наш лидер и путеводная звезда, Рамачни Фремкен, которого старейшины Юга называют...

— Арпатвин?

Таша едва могла поверить собственным глазам: принц Олик упал на колени. Его голос перешел в шепот, и он был едва ли громче, когда он продолжил.

— Арпатвин! Вы пришли к нам, когда я был еще ребенком. В наш дом, к нашему столу, когда мой кузен император вас прогнал. Но в то время вы не были норкой. Вы выглядели как мужчина-человек.

— То тело погибло, — сказал Рамачни, — но да, припоминаю. Ваш отец был гораздо гостеприимнее императора.

— А я был сопляком, которого не интересовал мир за пределами меня самого. Но даже я почувствовал, что то, о чем вы говорили, имело величайшее значение. Конечно, это был подъем Общества Ворона и опасность, которую оно представляло для всего Юга. Если бы только мы прислушались к этому предупреждению!

— Ваш отец меня понял, — сказал Рамачни, — но, похоже, шок от того, что я ему сказал — глубокий упадок империи Бали Адро, поздний час — был больше, чем он мог вынести. Жаль: сегодня мир действительно мог бы стать совсем другим местом.

— Но как вы нашли нас, сир?

— Моим единственным достижением было остаться в живых, и за это я в долгу перед Найрексом, — он почесал подбородок серого пса, — и перед селком, который нашел нас, заблудившихся в лесах низовья Саримаята.

— Ваше высочество! — выпалил Большой Скип. — Вы помогли нам спланировать эту экспедицию! Как вы могли так треклято промолчать о чудесном Уларамите?

— Ты великий шут, Скип, — сказал Болуту, смеясь. — Таково правило этого дома, сам знаешь.

— Хм-м-м! — сказал Скип. — Да, знаю. Но один маленький шепоток, наедине, например? Это сделало бы все намного проще.

— Уларамит столетия назад превратился бы в пустыню, если бы это правило было менее абсолютным, — сказал принц. — Да, молчание — это правило дома, и у селков есть много способов обеспечить его соблюдение. Мне хотелось бы думать, что честь запечатала мои уста, но есть и другие печати.

Он снова окинул их пристальным взглядом:

— Так много павших! Семеро воинов-длому, двое из ваших турахов. И где мой верный Ибьен?

Когда они сказали ему, что мальчик-длому исчез в Реке Теней, боль Олика была понятна всем.

— Он был храбрым парнем, с ясным мышлением; таких, как он, немного. В другое время я бы отправил его в университет или в замок Буриав, чтобы он стал Защитником Страны. Но я прервал вашу встречу. Простите этого усталого беженца, лорд Арим.

— Это вы должны извинить нас за то, что мы пригласили вас на военный совет через час после вашего прибытия, — сказал старый селк.

— Еще более прискорбно, сир, — сказал Герцил, — что мы должны расстаться с вами завтра, ибо не смеем медлить.

Принц Олик вздохнул:

— Я не сомневаюсь в вас, хотя это ранит мое сердце.

— Мы станем сильнее уже потому, что увидели вас, принц, — сказала Таша. — Если вы смогли сбежать от Макадры в одиночку, то, конечно, мы сможем сделать это с помощью Таулинина.

— Вы неправильно поняли меня, леди, —сказал Олик. — Я пойду с вами и разделю любую вашу судьбу.

Теперь раздалось больше криков радости и изумления.

— Олик Ипандракон! — сказал Таулинин. — Мы не могли и надеяться на лучшее дополнение к нашей экспедиции, чем вы.

— Но вы отдохнули? — с беспокойством спросил Герцил. — Вы готовы к испытанию в горах?

— Я могу сражаться и идти, — сказал Олик, — но я должен просить вас вытерпеть мою меланхолию. Двадцать лет я мечтал еще раз ступить за эти горные стены, а теперь я сразу же убегаю от них. Ну что ж! Я должен надеяться вернуться до того, как пройдет еще двадцать лет, и я стану слишком старым и негнущимся, чтобы совершить это путешествие. Но что касается отдыха, то я в нем не нуждаюсь.

— Селки держали Его Высочество в безопасном месте, похожем на Сирафсторан-Торр, — сказала Лунджа. — Он пробыл там неделю, пока они не нашли способ проникнуть сюда незамеченными.

— А потом, конечно, меня несли, — сказал принц.

— На Дороге Девяти Пиков нет безопасных мест, — сказал Таулинин. — Отдохнули вы или нет, вы все должны... но что это?

Он снова уставился на лестницу. Там, смущенная и до этого момента незамеченная, стояла Майетт. Энсил побежала к ней, затем остановилась. Две женщины обменялись словами, которых Таша не расслышала; затем Энсил взбежала по лестнице и обняла Майетт.

— Леди изменила свое мнение, — сказал принц Олик. — Воистину, слова, которые я передал ей от лорда Таликтрума, изменили бы мнение любого, чье сердце все еще любит.

— Но где же Таликтрум, сир? — спросила Таша.

Олик наклонил голову.

— Где-то за пределами нашей помощи, — сказал он. — Мы расстались на берегах Саримаята, меньше чем в двух днях пути от Масалыма. Он сказал мне, что у него есть план выживания на случай, если мне придется бежать вниз по течению, но я так и не узнал, какой.

Произнеся последнее замечание, принц окинул задумчивым взглядом собравшихся. Таша посмотрела на него, представляя себе его расчеты, его сомнения. План выживания, подумала она. Мы уехали из Масалыма согласно одному из них. Но тогда за нами никто не охотился.

Совет был прерван, и впервые с момента их прибытия вся компания вернулась в дом в Техел-Урреде. Таша сообразила, что дом начал ей нравиться, точно так же, как она полюбила большую каюту на Великом Корабле: для изгнанника нет ничего более соблазнительного, чем мысль о доме.

— Ко всем этим книгам, — сказал Пазел, с тоской глядя на стеклянные витрины, — я едва притронулся.

— Мы едва притронулись к Уларамиту, — сказал Герцил. — Я мог бы читать эту страну всю жизнь и никогда не уставать. Но это не наша судьба.

Затем он низко наклонился и протянул Майетт руку, словно подставку. Когда она встала на ладонь, он поднял ее на уровень своих глаз.

— Никогда не скрывай от нас свою темноту, сестра, — сказал он. — Мы встретим ее в любом свете, который видим. В печали нет ничего постыдного. Но также нет печали, которая могла бы сделать нас своей законной добычей. Этот урок я сам изо всех сил стараюсь запомнить. Мы живем в боли и путешествуем от потери к потере, но в нас также есть любовь и удивление, и яркий солнечный свет на вершинах. На сегодняшний день я просто рад, что ты выбрала продолжать сражаться вместе с нами.

Таша заметила, что Неда с любопытством наблюдает за Герцилом и Майетт. Многое ли из того, что говорил Герцил, она могла понять?

— Мой выбор пугает меня саму, — сказала Майетт, — но не из-за предстоящих опасностей. Нет, я боюсь, что буду искать то, чего не смогу найти. Или, возможно, наоборот: что я найду то, чего вовсе не ищу. Но сейчас все это не имеет значения. Сердце выбирает собственный путь...

— И кто может попросить его объяснить? — с улыбкой спросил Герцил. — Диадрелу научила меня этому.

— В последний час мира Невидимое потребует объяснений от всех нас, — сурово сказал Кайер Виспек. Неда, словно очнувшись ото сна, повернулась и выбежала из комнаты.