Ночь Святого Распятия

Святая пятница

Все кончено… До рассвета Святой пятницы еще далеко. Наступал последний день моего пребывания в Севилье. Сегодня вечером я сяду в самолет и через Лиссабон доберусь до Вашингтона. Клиф очень обрадуется. Мы-таки покончили с Лажолстом. Для Андерсона самое главное — результат, а каким способом добыта победа, ему глубоко плевать. Клиф назовет мой успех подвигом, а то, что от этого подвига я просто подыхаю, ему до лампочки. Таких Моралесов у него в ФБР десятки и сотни.

Я попрощался с комиссаром Фернандесом. Мы вместе навели порядок, дабы избежать ненужной рекламы и оставить события этой ночи в полной тайне. Договорились, что в рапорте начальству комиссар напишет, будто Лажолета прикончил какой-то неизвестный. Прощаясь, мы оба знали, что никогда больше не увидимся. Дружески хлопнув меня по плечу и крепко обняв, Фернандес шепнул на ухо:

— Спасибо за все, что вы сделали, Моралес… и спасибо за мою дочь… Теперь, когда она отмщена, мне станет легче тянуть лямку дальше…

Значит, хотя бы один человек испытывает ко мне благодарность.

Возвращаясь на площадь Сан-Фернандо, я пошатывался от усталости. На углу Л'Амор де Диос и Лассо де Ла Вега я остановился, пропуская братство «Дель Силенсио»[93]. Их гобои и фаготы навевали отчаяние. Я поплакал, и слезы принесли облегчение. Впервые с тех пор, как приехал в Испанию, я чувствовал себя в толпе чужаком. Перейти Сьерпес я не мог: всю улицу занимали братства Трианы, направлявшиеся к собору, прихожане «Эсперансы» и покровитель цыган «Христос-Спаситель». Я хотел добраться до гостиницы через Куну, но там столкнулся с самой длинной из всех процессий — «Хесус дель Гран Подер»[94]. Пришлось пойти на север, обогнуть церковь Спасителя и через Пахаритос проскользнуть между двумя процессиями.

Вернувшись в номер, я, даже не раздеваясь, плюхнулся на кровать и погрузился в тяжелый сон.

Я только что встал. Поглядел в зеркало. Ужасающая физиономия! Щеки не выбриты, под глазами синяки, волосы взъерошены, воротник расстегнут… Все это напомнило мне вид заключенных, которых нарочно допрашивают до рассвета, пока у них не сдадут нервы.

Я не мог оставаться в номере и ждать, пока настанет время ехать на аэродром. Поглядев на часы, я увидел, что еще только три. Сегодня день смерти Христовой. Он агонизирует на кресте. По воле случая моя миссия закончилась именно теперь, в самый печальный момент года, во всяком случае, для всех, кто исповедует христианскую религию. Я тоже взошел на свою Голгофу, я тоже умираю, меня тоже предали, но на воскресение из мертвых нечего и надеяться.

Я привел себя в порядок, надел костюм потеплее, ибо над Атлантикой, по мере приближения к Нью-Йорку, начнет сильно холодать и от андалусской весны останется одно воспоминание. Потом я собрал чемоданы, теперь уже довольно ловко управляясь одной рукой. К удивлению служащего, в приемной я сразу оплатил счет.

— Вы не остаетесь на пасхальную корриду, сеньор?

— Нет.

По моему тону он понял, что спорить бесполезно.

— Багаж отправьте через компанию «Иберия».

Пересекая почти пустынную в этот час площадь Ла Пальма, я раздумывал, правильно ли сделал, что решил попрощаться с Марией. Но разве мог я покинуть Севилью, не выяснив наверняка, потерял ли навеки и ее?

Как же она отличалась от жизнерадостной Марии кануна Вербного воскресенья!.. При виде этой молодой женщины в черном, с посеревшим от горя лицом и воспаленными веками, мне стало стыдно.

— Входите, дон Хосе… — почти прошептала она, тихонько отворив дверь.

Вслед за Марией я вошел в комнату, где провел лучшие часы своей жизни, преисполненный тогда самых радужных надежд. А теперь казалось, что, хотя прошло всего несколько дней, от того времени нас отделяет целая вечность. На нашу веселую компанию, лакомившуюся тогда чуррос и гамбас, обрушилась смерть.

— Мария… я пришел сказать вам «до свидания» или… «прощайте»…

— Вы уезжаете?

— Да, через два часа.

— В Америку?

— Да.

Голос девушки звучал приглушенно и бесстрастно — так монахини переговариваются в коридорах монастыря.

— Ваша миссия закончена?

— Да, Мария.

— И вы… победили?

— Не знаю.

— Что вы имеете в виду?

— С точки зрения начальства, дело завершилось полным успехом, поскольку я прикончил Лажолета и разрушил его организацию, поставлявшую в Штаты наркотики, но сам я потерпел полное поражение, если потерял вас, Мария…

Девушка еще больше побледнела, но так и не ответила на мой косвенный вопрос.

— И где же скрывался этот Лажолет?

— Рядом с нами.

— ?!

— Да, под именем Чарли Арбетнота.

— Madre de Dios!

— О да, Мария… Он одурачил нас как юнцов… Возможно, мне бы и удалось разоблачить его раньше, если бы не панический страх, мучивший меня как наваждение, обнаружить за всеми этими преступлениями вас…

— Меня?

— Только вы или ваш брат могли передавать врагу все наши тайные разговоры, а ведь я твердо верил, что Чарли Арбетнот — инспектор Скотленд-Ярда.

— Понимаю… И что с ним теперь?

— Я застрелил его.

— И вы смогли…

— У меня не было другого выхода: вопрос стоял так: либо он, либо я. И потом, мне хотелось отомстить за Хуана.

— Не надо о нем…

— Нет, надо, Мария… Ваш младший брат был очень хорошим человеком… И я никогда не смогу избавиться от угрызений совести, что сразу этого не понял… А нож Хуана стащил Лажолет в тот вечер, когда мы здесь ужинали все вместе. Потом мерзавец послал дона Альфонсо избавиться от Эстебана. По всей видимости, они отправились вместе, и, пока Персель отвлекал жертву разговором, Лажолет нанес смертельный удар… Мария… можете вы мне простить то, что я сомневался в Хуане и в вас?

Девушка плакала, и мне безумно хотелось ее обнять.

— Хуан так восхищался вами, Хосе!.. И не без оснований… поскольку в конце концов вы все-таки победили… Мальчик был бы счастлив, узнав о вашем успехе.

— Тут есть и его заслуга, Мария, иначе мне бы никогда не докопаться до истины… Гибель Хуана все прояснила, и я наконец понял…

— А ваш друг Алонсо тоже летит с вами?

— Нет, он останется в Севилье еще на несколько дней.

— Вот как?

— До тех пор, пока не появится возможность отправить его тело в Штаты.

Мария вздрогнула.

— Что?.. И он тоже…

— Да, Мария… Вы потеряли своего брата, а я — своего… И нам обоим очень больно. Теперь вы понимаете, почему, когда вы спросили, победил ли я…

— Расскажите мне обо всем…

Я объяснил, как вполне сознательно бросился в ловушку и как мало удивился при виде Чарли Арбетнота.

— В тот момент, когда Лажолет собирался выстрелить, вошел Алонсо. Я упал ничком, и пуля угодила в моего друга. Мне удалось снова добраться до револьвера, и я в свою очередь выстрелил. Никто, кроме меня, больше не встал…

— Бедная жена дона Муакила!

— Да. И как подумаю, что, возможно, Рут сейчас пишет мужу, даже не догадываясь, что его больше нет на свете, у меня разрывается сердце…

— Друг мои…

Теперь, когда мы подвели итог всем своим горестям, слов больше не осталось. Я встал.

— Мне пора, Мария.

Девушка стояла прямо передо мной. Я взял ее за руки.

— Мария… Может, у нас еще есть надежда на счастье?

— После всего, что произошло, не знаю…

— Я люблю вас, Мария… И никогда не переставал любить. Именно эта нежность помешала мне до конца уверовать, что вы могли оказаться сообщницей преступников… Подобное предположение не укладывалось в голове… Нет, это было выше моих сил… Но вы ведь обещали выйти за меня замуж, Мария, и вместе полететь в Вашингтон…

— Да. С Хуаном.

— Мы повезем его с собой.

— Мальчик так любил Севилью!

— Верно, но вспомните, как он рвался в Америку, Мария! Дорогая моя, вы еще очень молоды и не можете всю жизнь посвятить мертвому… Теперь вы совсем одна… как, впрочем, и я…

— У вас есть Рут и ее сын.

— Рут возненавидит меня, узнав, что погиб Алонсо, а не я.

— Но это же несправедливо!

— Зато очень по-человечески… Соединив наши два одиночества, Мария, быть может, мы еще узнаем хоть немного счастья? Умоляю вас, Мария дель Дульсе Номбре… не лишайте меня последней надежды!

— Я должна свыкнуться с отсутствием Хуана… Дайте мне время прийти в себя и поразмыслить… И верьте…

— Значит ли это, что в один прекрасный день я могу надеяться…

— Пока я ничего не стану вам обещать, Хосе, кроме того, что не выйду замуж за другого.

Она сама поцеловала меня на пороге дома.

Самолет кружит над городом в пронизанных светом сумерках. Как бы мне хотелось, чтобы это кружение длилось вечно! Вот Хиральда, Алькасар, Аламеда-де-Эркулес, собор, парки… Но тщетно я пытаюсь разглядеть Ла Пальма, где сейчас плачет Мария… моя Мария… А мы уже мчимся к границе. Андалусия быстро исчезает из-под крыльев самолета. Я знаю, что никогда больше не увижу Севилью. Стюардесса, зная о моей ране, подходит и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Я стараюсь ее успокоить. Полицейский, успешно завершивший миссию, всегда чувствует себя отлично. И кому какое дело, о чем думает означенный полицейский? Сыщики никого не интересуют.