Ночь у Насмешливой Вдовы

Глава 21

Г.М. медленно и неуклюже подошел поближе и поставил фонарь на выступ, невдалеке от полковника.

— Добрый вечер, — с самым безмятежным видом поздоровался он.

— Вечер добрый, Мерривейл, — ответил полковник, как будто они встретились в клубе.

— Жаль, что столько всего произошло, — проворчал Г.М., не глядя на своего собеседника. — В вас есть очень много хорошего. Но человек, с которым родная страна обошлась так плохо… — Он запнулся.

— Если вы думаете, — сухо возразил полковник, — будто я возражаю против того, что меня повесят за убийство Корди…

— Ах, убийство Корди! — Г.М. пренебрежительно взмахнул рукой, словно считал смерть сапожника мелким, незначительным грешком. — Вы убили жадного шантажиста. Если бы этим дело и ограничилось, полковник, я бы, возможно, раздобыл улики в вашу защиту — скорее всего, у меня и сейчас получится оправдать вас… Но я, видите ли, не могу простить вам другого. Вы — Вдова. Вы все время были Вдовой. Я не могу простить вам смерть Корделии Мартин. Я не могу забыть, как честные люди едва не сходили с ума… Полковник, если бы кто-нибудь когда-нибудь назвал вас коварным или бессердечным, — здесь полковник выпрямил спину, — вы бы, наверное, захотели застрелить того человека. И все же — хотя, возможно, вы не отдаете себе в том отчета — по сути вы именно такой. И были таким всегда.

Внезапно Г.М. развернулся на каблуках и посмотрел полковнику в лицо.

Полковник Бейли сидел спокойно, если не считать того, что кожа на висках, покрытая старческими пигментными пятнами, натянулась и стала похожа на тонкую бумагу. Он по-прежнему вертел в руке револьвер.

— Хотите послушать, — продолжал Г.М., — почему я сразу догадался о том, что вы и есть Вдова?

— Вы написали мне, — ответил полковник Бейли. — Сказали, что изучили мою стратегию. Вы не утверждали, что я — Вдова. Что ж! Я не прочь послушать.

— Вы считаете себя отличным стратегом, — заявил Г.М., — и никто не может упрекнуть вас в обратном. Но и я тоже добрую часть жизни посвятил стратегии. Я вижу вас насквозь; к тому же от волнения вы в самом начале допустили грубую ошибку.

— Какую?

— Я понял, что вы виновны, вечером в субботу, тринадцатого, когда мы с вами впервые беседовали. Мы были в вашем кабинете — помните? — и стояли у большого макета театра военных действий. Вы рассматривали в лупу практически невидимых невооруженным глазом крохотных солдатиков.

— Помню. Ну и что?

— Вы впервые откровенно высказались об авторе анонимных писем, говоря о его «крайней бессердечности».

Полковник Бейли вздрогнул.

— «Я почти понимаю ход мысли (как вы это называете) негодяя, который строчит такие вот пасквили», — процитировал Г.М. — Вот дословно ваши слова. И тут вы невольно оговорились. Все остальные, с кем я беседовал, называли автора писем «женщина» или «она». Они считали само собой разумеющимся, что Вдова — женщина. Вы же оговорились, назвав автора «негодяем», потому что вы точно знали, кто он.

Полковник Бейли, не отвечая, посмотрел вниз, на револьвер «уэбли», лежащий у него на ладони. Он блеснул в свете стоящей рядом лампы.

— Тем не менее, — продолжал Г.М., — тогда вы продолжили фразу. Да, чтоб мне лопнуть! Чтобы отвести от себя подозрения, вы добавили: «В мире полным-полно людей, исполненных черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие… что ж, результат в ваших руках».

Теперь, — вздохнул Г.М., — все стало ясно как день. Ваша оговорка призвана была подчеркнуть вашу невиновность. Однако ваши слова возымели обратный эффект. Помните, я тогда заметил, что это самое важное из всего, что вы сказали… Дело в том, полковник, что вы ошибаетесь. Вы не можете избавиться от желчи путем сочинения бесконечных жалоб, если только ваши письма не возымеют действие. Ведя нескончаемую переписку с военным министерством, архив которой хранится в папках стеллажа, вы даже не поцарапали гранитную стену… Вы считали себя правым. Вы неистовствовали в вашем стремлении к справедливости. А тупоголовые свиньи вас даже не слушали. Какая мука! Желчь оставалась внутри вас. И вдруг я вспомнил, что вы говорили незадолго до того. Помните, полковник? Вы стояли перед макетом и через лупу смотрели на солдатиков, таких крошечных, что их почти не было видно. «Власть опьяняет!» — воскликнули вы без всякой связи с тем, что говорили только что. Но в тот миг вы совершенно забыли обо мне. Вы думали о тех пехотинцах, которых едва можно разглядеть невооруженным глазом, о ненастоящих людях, которых не жалко и уничтожить. Когда инспектор Гарлик по моей просьбе излагал мне классификацию анонимщиков — хотя я держал язык за зубами и отказался комментировать его слова, — вас он отнес к третьей категории. Он заметил: «Такие люди ненавидят то, чего не могут получить, как Гитлер». И еще инспектор добавил, что к данной категории относятся в основном мужчины… Но его характеристика не полностью подходила к вам. Вы избавлялись от желчи, изливая ее не на одного человека, а на многих людей, потому что вы хотели причинить людям такую же боль, какую в свое время причинили вам. Однако одного вы не могли заставить себя сделать. Ночью в субботу я сказал, что хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом вы умны и проницательны, как бандит Билли Кид и Джордж Вашингтон, вместе взятые. В определенном смысле так и есть. Ведь в воскресенье… Хм, да! В воскресенье мы получили целую корзинку писем. Викарий все же прочел свою проповедь, хотя я надеялся, что он поступит тактичнее. Понимаете, почему нам не принесли письма деревенские жители, за исключением Рейфа Данверса и доктора Шмидта, хотя их с трудом можно причислить к деревенским жителям в том смысле, в каком вы это понимаете?

Полковник Бейли не слушал Г.М.

— Гитлер! — пробормотал он с ненавистью. Глаза на длинном лице поблекли и ввалились. — Но я вовсе не собирался… Бог знает что!

Г.М., в свою очередь, не был ни обвинителем, ни мстителем. Он говорил торжественно и печально. Он ни разу не назвал своего собеседника «сынок» и не допустил ни одной фамильярности.

— Вы понимаете, — настойчиво повторил он, — почему никто из них не принес нам ни единой записочки, полковник? Потому что анонимные письма были слишком уж безобразными. Вы зашли слишком далеко; вот почему вы убили девицу Мартин. Возможно, вы держались с местными жителями накоротке, были дружелюбны, время от времени выпивали с ними кружку пива; но то была часть вашей игры. Вы — сагиб, они — нет. Они простые люди. С другой стороны, вам приходилось посылать письма всем подряд, иначе вас скоро заподозрили бы. Но вы не могли, физически не могли по-настоящему обидеть тех, кого вы действительно любите, кто вам нравится. Помните, я все время задавал вопросы насчет того, кто способен поверить в обвинения, содержащиеся в письмах? Наверное, многие сочли меня чокнутым… Вы оклеветали даже собственную племянницу, утверждая, будто у Джоан интрижка с викарием. Вы докучали Уэсту обвинениями в интимных отношениях со Стеллой Лейси. Почему? Потому что вы прекрасно понимали, что вам никто не поверит! Даже Тео Булл и его дружки, собираясь побить викария на лугу в воскресенье, смеялись, узнав, что Джоан могла быть замешана в какой-нибудь интрижке, в том числе и с участием викария. Уэста обвинили в связи со Стеллой Лейси, хотя о том, что и миссис Лейси тоже получала анонимные письма, я узнал не сразу. Однако предположил, что ей Вдова писала тоже. Я спросил Вэтью Конклин, которая способна выразить мнение всех жителей деревни, и Марион Тайлер, которая представляла мнение «высшего общества», что люди думают об анонимных письмах. Обе заявили, что письма — полная чушь. А Стелла Лейси, которую вы восхваляли на все лады, даже не была опорочена. Кстати, вот почему в ваших письмах так мало непристойностей. Вы знали — по крайней мере, предполагали, — что клеветнические письма должны содержать неприличные слова и ругательства. Но вы ведь сагиб. Вы просто не могли себя переломить… Но, Господи помилуй, мы бежим впереди паровоза. Давайте вернемся к корзинке с письмами, которую мы получили в воскресенье. Самая интересная часть — это фразеология. Впоследствии она резала слух инспектору Гарлику, потому что он чувствовал что-то знакомое — особенно для него, — но все же не сумел догадаться, что именно. Но все станет очень просто, полковник, если вы процитируете несколько примеров.

Именно выдающаяся память Г.М. делает его таким опасным в споре или в суде. Сам же он в тот момент являл собой гротескную фигуру — в макинтоше, с не до конца вымытым лицом. Он зажмурился и посмотрел в потолок.

Потом воспроизвел наизусть начальные строки писем:

— Вот начало послания к доктору Шмидту: «В соответствии с моим последним письмом…» и так далее. Вот как вы пишете Джоан Бейли: «В результате наведения справок удалось установить…» и так далее. Викарию: «Очевидно, вы и Джоан Бейли находитесь под впечатлением…» и тому подобное.

Г.М. посмотрел на полковника.

— Как будто слышится: «В ответ на ваше письмо от 15 июня генерал-майор Большая Шишка испрашивает разрешения на отпуск…» Длинные слова, трескучие фразы, громоздкие периоды канцелярской переписки… Даже вы, человек высокообразованный, владеющий литературным языком, переходите на канцелярит на письме. Ведь вы, полковник, долгое время переписываетесь с военным министерством. Ваши навыки ударили по вам, словно бумеранг.

Г.М. сделал паузу.

— Ах, мелочи жизни! — проворчал он. — Если вы от всей души ненавидите сплетников, откуда вы узнали все маленькие или большие секреты, которыми шантажировали своих односельчан? Сквайра Уайата вы тоже включили в число незначительных людишек, потому что решили, что он грубый и невоспитанный человек. Вы ранили его так сильно, что он не оправился до сих пор — но это так, к слову… Ваша племянница — помните, я целую неделю слонялся по гостям и тоже собирал обрывки слухов — откровенно признается в том, что любит посплетничать и полдня висит на телефоне. Но где находится телефон? В конце коридора, очень близко к двери вашего кабинета, и — как все могли увидеть и многие могли заметить — под вашей дверью есть большая щель, так что вам легко было подслушивать. Давайте покончим с письмами, прежде чем перейдем к более интересной тайне — тайне проникновения в наглухо запертую комнату. Доктор Шмидт получил четыре письма, в которых его называли нацистом; вы доставили ему массу хлопот. Самое странное, что суть обвинений, приписанных доктору Шмидту, не взволновала никого; никто у нас не воспринимает всерьез шайку бандитов, которая пришла к власти в Германии. Готов поспорить: если вы даже сейчас спросите Марион Тайлер или даже викария, они оба заявят, что письма — полная ерунда. Но я видел ваши глаза в воскресенье ночью, когда вы быстро посмотрели на папки под грифом «Военное министерство», как только я заговорил о докторе Шмидте. Я видел, какое брезгливое выражение появилось на вашем лице, несмотря на то что вы позднее заявили, что лично против доктора ничего не имеете. Полковник, ну кто еще, кроме вас, способен разглядеть угрозу в этом коротышке? Кто, кроме вас, способен был в письмах запугивать его тем, что он нацист?

Полковник Бейли моргнул и сжал кулак.

— Но он ведь нацист, верно? — сухо осведомился он.

— Разумеется. Могу открыть вам маленький секрет, потому что… — Г.М. вдруг замолчал.

— Почему?

— В общем, Особый отдел засек его еще год назад. Мне не нужно испрашивать разрешения, чтобы продемонстрировать, как он выдал себя; ему достаточно лишь открыть рот… Но вернемся к событиям того первого субботнего вечера, когда мы с вами беседовали, и увяжем их с появлением и исчезновением Вдовы в ночь с воскресенья на понедельник. Как я и говорил, я с самого начала заподозрил вас. Помните, как я упорно настаивал, что ваша племянница находится в опасности, исходящей от какого-то анонимного письма, которое — тогда я его еще не видел — она, видимо, получила в тот день?

— Да, да, помню!

— На следующий день, в воскресенье, она показала мне то письмо. Вдова грозила нанести ей визит за несколько минут до полуночи. Признаюсь, я, старик, испугался. Я готов был поставить золотой дукат против старого башмака за то, что вы попытаетесь ночью устроить какой-нибудь трюк; я поклялся самому себе, что помешаю вам. Однако мой первый план согласовывался с еще одной догадкой, которую я упомянул в разговоре как предупреждение, когда мы оба сидели за дверью спальни Джоан в темноте. Что за догадка? Я рассказал, что по деревне уже неделю ходит слух о приезде из Лондона великого детектива с огромным ключом к разгадке тайны. Я убедительно доказал, что ко мне слух не мог иметь никакого отношения. Я спросил, почему, почему, почему Вдова, которая молчала целый месяц, вдруг написала еще два письма именно в тот период, когда дело начало принимать опасный для нее оборот… Что ж, у нее могла быть на то тысяча причин. Но одно из писем очень напугало Джоан — обещание Вдовы навестить ее. Вы вполне могли руководствоваться следующим доводом: при существующих обстоятельствах в вашем доме Вдова никак не может оказаться вами, и тем самым вы навсегда исключаетесь из списка подозреваемых. В ваших рассуждениях чувствуется сильная логика. Однако мне пришла в голову ужасная мысль: может, у вас поехала крыша? Вдруг вы решили убить собственную племянницу только ради того, чтобы доказать, что анонимные письма пишете не вы?

Полковник Бейли широко раскрыл глаза. Оттолкнувшись руками от каменной стены, он поднялся с места, размахивая револьвером, и заговорил хриплым, едва слышным голосом:

— Мерривейл, бога ради! Вы ведь не думаете, что…

Г.М. вытянул вперед руку, и полковник Бейли снова сел.

— Знаю, знаю! — проворчал сэр Генри Мерривейл. — Вы всей душой, искренне любите Джоан; вы бы не позволили волоску упасть с ее головы. Это так. Вы искренне полагали, что ваш фокус, который вы намерены были проделать, почти не испугает ее. Ведь женщины из рода Бейли способны смотреть в лицо опасности, верно? Могут сидеть во время осады Хаккабулы и играть на мандолине, пока пули обрывают струны. Но мне было не до шуток. Мне нужно было защитить бедняжку. Если это вас утешит, вы провели меня, как мальчишку, пока я наблюдал, нет ли где подвоха. Рассказать, что вы сделали?

Вдруг так быстро, что это могло показаться иллюзией, в глазах полковника Бейли мелькнул неприятный тщеславный блеск, словно он гордится собственным умом.

— Сомневаюсь, что вы поняли, что именно я сделал, — отрывисто проговорил он.

— Сомневаетесь? Тогда вспомните, что было в кабинете, когда мы с вами и Уэстом обсуждали план нашего ночного бдения. Уэст что-то предлагал, а вы притворились, будто возражаете ему; на самом же деле Уэст излагал ваш собственный план: ясно как день, что вы внушили его Уэсту так, чтобы он ни о чем не догадался. Как я все понял? Уэст говорит, что четвертым стражем будет Корди. Вы с сомнением хмыкаете. Уэст набрасывается на вас, он возмущен, потому что ранее вы сами говорили, что Корди — единственный, кому можно доверять. Слышите? Мне сразу стало ясно, кто тут дергает за ниточки. Уэст хочет, чтобы вы караулили снаружи дома, но вы немедленно возражаете, настаивая на том, чтобы мы с вами сидели внутри, перед дверью в спальню. Кто предложил Джоан две таблетки нембутала, которые были очень важны для вашего плана? Хм… Я понимал, что вы что-то задумали, но сидел рядом с вами у запертой двери спальни, как последний болван! Мы по очереди заходили к Джоан каждые десять минут, чтобы проверить, как там она. Против этого я не мог возразить, потому что не мог представить убедительных доказательств вашей виновности. Но я все время смотрел на замочную скважину, видел Корди у окна, а вы ничего не предпринимали… В последний раз вы зашли к племяннице без десяти двенадцать; после того никто не входил к ней, пока мы не услышали револьверные выстрелы — кажется, вы тогда только чиркнули спичкой, задули ее и начали шепотом переговариваться с Уэстом через окно. Потом вы просто вышли. Часы наверху пробили двенадцать. Казалось, все спокойно, как жареная треска. Как я говорил вам тогда, маховик раскручен и машина набирает обороты, а я даже не могу понять, в каком направлении она несется.

Г.М. помедлил, разглядывая высокую тощую фигуру напротив. Полковник Бейли открыл глаза.

— Полковник, — Г.М. возвысил голос, — вы когда-нибудь видели набросок, предположительно нарисованный с Вдовы бродячим художником в начале девятнадцатого века, который часто воспроизводят на открытках?

— Возможно, — пожал плечами полковник Бейли.

Г.М. извлек из кармана брюк мятую почтовую открытку. Посмотрел на злобное лицо женщины средних лет, с прищуренными глазами и губами, изогнувшимися в плотоядной улыбке. Черные волосы, извиваясь, падали на плечи; такое лицо вполне могло внушать страх и даже ужас.

— Ваша племянница, — сказал Г.М., — с детства боялась ее. Она призналась в этом мне и Рейфу Данверсу у него в лавке… Половину своего черного дела вы, полковник, сделали в то время, когда заходили в комнату без десяти двенадцать, а потом вышли как ни в чем не бывало. Пока вы говорили с Уэстом через окно, вы сидели на том месте, которое занимали всегда: на краю кровати, ближе к изголовью и прикроватному столику. Изголовье кровати находится в тени, если помните, но остальная часть комнаты хороню освещалась лунным светом. Человек за окном почти не видит того, что происходит в комнате. Уэст видел ваше лицо, когда вы, казалось, попеременно смотрели то на него, то на Джоан. Поскольку ему мешали столик и лампа, больше ничего он разглядеть не мог… Теперь скажите: что находится напротив — прямо напротив — изножья кровати? Я вам скажу. Туалетный стол, почти такой же высокий, как и кровать, с большим зеркалом над ним. Вы ведь любите баловаться акварелью? Да, верно. Вы принесли с собой в карманах три или четыре, а может, и больше тюбиков с краской. Кисть вы держали во внутреннем кармане. Если низко нагнуться над кроватью, при луне будет достаточно светло, чтобы разглядеть контуры лица Джоан.

Что находилось на туалетном столике? Миска с водой и салфетка. Но их вы взять не могли: останутся пятна краски. Вы выдвинули ящик прикроватного столика и вытащили оттуда еще одну миску и салфетку — вы заготовили их заранее, днем.

Вы не забыли — ведь так, полковник? — что у Джоан волосы до плеч и что они разметались по подушке. Такой мы ее и застали; вот и сегодня, нарядившись для маскарада, она распустила волосы. Вы ловко загримировали ей лицо. Она не пользуется косметикой, разве что пудрой. Вы успели все сделать, переговариваясь с Уэстом, потому что требовалось всего два-три мазка.

— Что-то еще?

— О да! Когда вы в очередной раз входили в спальню, вы подвинули туалетный столик так, чтобы зеркало оказалось прямо напротив изножья кровати. Выкрутили лампочку с помощью носового платка и положили ее на стол. Рисование заняло у вас несколько секунд. И вы вышли без десяти двенадцать, благоговейно закрыв за собой дверь. Ваша племянница, находившаяся в забытьи под действием снотворного, ничего не почувствовала.

Слой грима и грязи на самом Г.М. затвердел, как гранит. Он разорвал открытку на мелкие клочки и выбросил ее.

— Что дальше? Полночь; ничего не происходит. Четыре минуты первого; Фред Корди трижды палит из револьвера за окном. Зачем нужен был шум? Он разбудил одурманенную девочку. Она села на кровати и посмотрела прямо перед собой, то есть в большое зеркало, которое очутилось в ногах ее кровати. Что же она там увидела? Не свое отражение, нет. Она увидела лицо Насмешливой Вдовы — точно такое, как на старой открытке, да еще при лунном свете. Губы ее зашевелились, она хотела закричать; но губы Вдовы тоже зашевелились — угрожающе. Ей показалось, будто Вдова тянет к ней руку…

Вам надо гордиться собой, полковник Бейли.

Мне долго не давало покоя вот что: почему Джоан заявила, что Вдова подошла к ней и дотронулась до нее? Разумеется, никто до нее не дотрагивался; у нее была истерика, но девушка искренне поверила в это. Разве вы не понимаете: с ней случилось именно то, чего она так боялась?

Давайте, дорогой полковник, рассмотрим хорошенько ваше дальнейшее поведение. Вы почти сразу ворвались в спальню, как только услышали ее крик. Когда я думал, что вы носитесь по спальне, сбивая стулья, вы просто отодвигали туалетный столик подальше от кровати, ближе к стене. Способен ли был кто-нибудь услышать скрип двигаемой мебели? Нет, потому что там ковер. Свалятся ли со столика туалетные принадлежности? Нет, потому что вы заранее — наверное, днем, когда ставили в ящик стола миску с водой — распихали щетку для волос, ручное зеркальце и все остальное по ящикам гардероба. Я нашел их там. Рейф Данверс тоже их видел. Если сама Джоан и заметила, что ее туалетные принадлежности не на месте, она была слишком напугана, чтобы думать еще и о них.

Крикнув несколько раз, Джоан падает на подушку, и тут снотворное снова оказывает свое действие. Уэст смотрит в комнату с улицы, да еще из-за стекла, и не замечает, что зеркало передвинули… он видит лишь смутную игру света и тени. Я же ничего не заметил, потому что находился сзади и сбоку. Но, полковник! Что может быть естественнее, чем обойти кровать, сесть в изголовье и погладить Джоан по голове? Вы своим телом закрываете лицо племянницы, чтобы никто не увидел его даже в тени (пожалуйста, откройте глаза, полковник! Я с вами разговариваю!).

Вы достаете запасную салфетку, чистую, и окунаете в миску с чистой водой, которая стоит у кровати. Вам достаточно один раз провести по лицу Джоан, чтобы смыть с него зловещую маску Насмешливой Вдовы. Но у вас уйма времени, пока мы, болваны, возимся с лампочкой. Ведь мы даже слышали плеск воды! О волосах вы не заботились. При подобном освещении собственные волосы могли показаться Джоан черными и вьющимися…

Да, так вот! Помните, как та же самая сцена разыгралась перед нами накануне, только наоборот? Во время гонок с чемоданом, когда вы сидели за мольбертом, мой чемодан упал на вас и испачкал вам лицо. Джоан, смеясь, воскликнула: акварель легко смывается водой. Вам смешно, полковник Бейли? Готов поспорить, что да!

Вам оставалось лишь сунуть испачканную красками салфетку в ящик вместе с красками и кистью и поменять местами миски с грязной и чистой водой, вы надеялись, что никому не придет в голову заглянуть в тот ящик прежде, чем мы уйдем. Что ж, примите мои поздравления. Никто туда не заглянул.

Полковник Бейли в кепке и брюках-гольф медленно выпрямился; лицо его больше не казалось добродушным, в глазах застыло недоумение.

— Я не хотел причинить девочке вред! — возразил он. — Никогда не собирался… Я…

Казалось, он пытается доказать, что с ним произошло недоразумение. Так оно и было на самом деле, но ему вдруг захотелось отомстить кому-то — кому угодно, оказавшемуся поблизости. Полковник медленно поднял револьвер, повертел его в руке, криво улыбнулся и сказал:

— Он разряжен.

— Да, знаю, — небрежно кивнул Г.М. — Три раза стрелял Корди, два раза — вы по Корди, и один выстрел здесь. Это старомодный шестизарядный револьвер. Я не думал, что вы перезарядите его ради меня…

На следующее утро, — продолжал Г.М., ловя взгляд полковника, — я разгадал ваш трюк с запертой комнатой. Почему? Потому что я находился в номере отеля, смотрелся в зеркало и воображал себя индейцем. Потом мою старую тыкву вдруг осенило, потому что я разгадал не только тот трюк. Видите ли, уже некоторое время я смутно догадывался о том, что здесь скоро произойдет убийство. Но в понедельник вы все спланировали и наметили жертву. До тех пор я боялся, что жертвой станет Джоан.

А в понедельник я понял, что опасность угрожает Корди. Он был вашим сообщником в воскресном представлении.

Все очень просто, видите? Когда часы на колокольне пробили полночь, Корди выстрелил три раза. Попахивало сигналом. Конечно, Вдова обещала появиться незадолго до полуночи. Но Корди об этом не знал. У него не было часов, в чем я убедился позднее; а часы на колокольне отстают на четыре минуты.

Ставлю лимузин против шести пенсов, что, когда вы разговаривали с Уэстом через окно, вы попросили его отобрать револьвер у Корди. Вы догадывались, что Уэст, скорее всего, невнимательно отнесется к вашей просьбе. Так и вышло: Уэст не взял револьвера.

Позже Корди действительно пальнул три раза — в никуда. Уэст, как и любой, кто сидит на улице при луне, да еще волнуясь из-за Джоан, был способен в тот момент увидеть что угодно. Замеченная им «проклятая странная тень» была почти настоящей. Но если бы Уэста посвятили в заговор, он посмотрел бы на часы и сказал Корди время. Разве не так, полковник? Вы, и только вы приказали Корди выстрелить три раза; единственной целью стрельбы было разбудить Джоан.

Однако все стало хуже, гораздо хуже! Если машинка действительно находилась там, где я подозревал, вы оказались гораздо теснее связаны с маленьким акробатом, так как, заручившись его помощью, спрятали машинку в глазнице Вдовы. Машинка была его. Он давно хвастался, будто выкинул ее в реку, а сам просто засунул в буфет. Более того, Корди мог передать гораздо больше сплетен об односельчанах, чем кто-либо другой. Когда же вы печатали — наверное, в погребе, по ночам…

— Я был рукой правосудия, — заявил полковник, открывая глаза. — Боже, я бил, и бил, и бил! Они того заслуживали. Порок должен быть наказан.

— Но нетрудно было догадаться, что к понедельнику положение Корди стало угрожающим. Он слишком много знал. Если, как прямо предположил Гарлик, он пытался шантажировать вас…

— Да, он вымогал у меня деньги.

— И вы убили его?

— Естественно, — ворчливо ответил полковник, как будто и он, подобно Г.М., считал убийство маловажным обстоятельством. — Сначала он требовал пять шиллингов, потом десять или фунт. После того как он три раза пальнул в воздух, он потребовал двадцать фунтов.

Я не мог заплатить ему, Мерривейл. Просто не было денег, вот и все. Я выкрал револьвер из дома Уэста. Это мой револьвер; он был у меня задолго до войны четырнадцатого года, и я его не регистрировал. Я договорился встретиться с Корди подальше от моего дома. В парке, с южной стороны, рядом с усадьбой Уайата.

Пропади все пропадом, я ведь не… не хотел причинять вред. Подумать только, как способна взбесить речь маленького негодяя, который угрожал все рассказать! Я достал револьвер и попытался схватить его за горло. Он вырвался и побежал по дорожке.

Я не гнался за ним. Слишком опасно. Бросился через заросли в парк, обходя его с севера. Я очень быстро бегаю; спросите кого угодно, кто видел, как я играю в теннис. Как в тот день, когда викарий… — Улыбка, мелькнувшая на губах полковника, мгновенно увяла. — В общем, я стрелял в него из-за ограды парка. Лунный свет — ненадежный помощник. Я едва не свалился в обморок, когда после двух попаданий Корди не упал. Но потом все же он упал — и Вдова тоже.

Полковник Бейли закрыл глаза ладонью.

— Видите ли, — сказал Г.М. с досадой, обращенной прежде всего против самого себя, — моя большая ошибка — о чем Гарлик неустанно мне напоминает — состоит в том, что я не схватил Корди, как только догадался, что машинка спрятана в голове Вдовы, да и вас не тряхнул как следует. Нет нужды добавлять, что наверняка я ничего не знал, просто догадывался; достаточно было послать наверх ловкого полицейского, и вопрос был бы решен. И Корди ничего не смог бы отрицать; у нас есть показания торговца, у которого он купил машинку. Но из вас ничего невозможно было вытянуть, я боялся спугнуть вас. Может быть, в глубине души (если у меня есть душа) я надеялся, что вы воспримете предостережение и замолчите.

Вечером в понедельник я зашел в спальню Джоан и попытался отыскать следы акварели: краски, кисть, миску с грязной водой, испачканную салфетку, которой вы вытирали ей лицо. Я знал, что накануне вы их убрали, когда Джоан перебралась спать наверх. Но вы тогда очень торопились, а освещение было недостаточным, вот я и подумал, что, может быть, краска осталась на стенках выдвижного ящика прикроватного столика.

Следов не было. Но сегодня утром я позвонил в Лондон Мастерсу и выяснил, что следы можно обнаружить, если прислать им столик.

Что же до вас, полковник, то вы так и не остановились! Вы достигли своей цели, до смерти напугав Джоан и доказав, что никак не можете быть Вдовой. Я неустанно повторял всем, что ей больше ничто не угрожает и больше она Вдову не увидит.

Вечером в понедельник, когда я обыскивал спальню, я был зол. О, как зол! Рейф Данверс все время задавал вопросы с подковыркой, терзая меня. Он спросил, на самом ли деле Вдова была в комнате. Что ж, Джоан и была Вдовой, сама того не зная. И я ответил: «Да», и Рейф заткнулся.

Но повторяю, полковник: вы уже не могли остановиться. Вчера вы попались в старый полицейский капкан, расставленный Гарликом и мной. Вы купили конверт с маркой, собираясь нанести мне последний удар. Полиции известно, что конверт купили вы. Сегодня письмо, должно быть, выпало у меня из кармана в доме Уэста; не сомневаюсь, что Гарлик отнял его и решил вступить в игру.

Видите ли, я нарочно попросил вас встретиться здесь со мной и нарочно учинил скандал. Наверное, ни одна живая душа в Стоук-Друиде не заметила вас. Я хотел дать вам… что ж, я все еще могу сделать это. Но поскольку вы изобличили себя как автора анонимных писем, вам конец. Что же касается Корди…

Полковник Бейли стиснул длинные костлявые пальцы.

— Снова повторяю вам, — с несчастным видом заявил он, — не считайте меня трусом! Неужели вы думаете, что я боюсь старой доброй виселицы?.. Но анонимные письма! Скандал! Наверное, вы уже успели заметить, что я ничего так не боюсь, как скандала.

— Угу. Заметил. Но самый крупный скандал вы устроили сами, верно?

— Я… да. И поделом мне. Не спорю.

— Вот что интересно, — задумчиво заметил Г.М. — Если полиция открывает против кого-то дело, а обвиняемый умирает, дело просто закрывают. После смерти обвиняемого о его преступлениях не говорят. Ни слова! Пресса бьется в истерике, но ничего поделать не может. Английские законы, над которыми мы часто потешаемся, видимо, стремятся защитить невиновных родственников преступника.

— Но я…

— Полковник, помните, что вы говорили? Как поступали ваши друзья в армии тридцать или сорок лет назад, узнав, что их сослуживец совершил нечто недопустимое?

— Я… думал о викарии. Я ошибался! Я…

— Вы говорили, что провинившегося оставляли одного с револьвером и давали ему десять минут на то, чтобы он пустил себе пулю в лоб.

Порывшись в очень глубоком кармане брюк, Г.М. вытащил оттуда еще один «уэбли» 38-го калибра — полностью заряженный, — который он недавно одолжил.

— Знаете, — извиняющимся тоном заметил он, — пожалуй, пойду-ка я прогуляюсь. Вернусь минут через десять.

При виде револьвера выражение досады исчезло с лица полковника Бейли. Напротив, его старое, усталое, полубезумное лицо вдруг словно осветилось; он расправил плечи; более достойного командира невозможно было себе вообразить.

— Знаете, вам попадет, — улыбнулся он.

— Хо-хо, — бесцветным тоном отозвался Г.М.

Полковник Бейли посерьезнел:

— Спасибо, Мерривейл.

— Не за что, полковник.

Г.М. открыл дверь башни, вышел в зал, залитый лунным светом, и медленно направился по центральному проходу к парадной двери. Но не успел он дойди до нее, как раздался выстрел. Г.М. на мгновение склонил голову. Потом повернулся и пошел назад.