Ночью в темных очках

7

Направилась я в Японию, надеясь, что святые в шафрановых рясах и жрецы-убийцы в черном облачении могут знать о Реальном Мире больше, чем ученые и оккультисты Запада.

Ожидая сверхскоростной экспресс из аэропорта в Токио, я заметила девочку, одетую в тусклую форму японской школьницы, содранную со старых образцов немецких частных школ. Ей было лет двенадцать – тринадцать, но она казалась еще моложе.

Девочка жевала жвачку и листала книжку комиксов размером с телефонный справочник. Мелькнуло изображение женщины, полностью обнаженной, если не считать стратегически важных пунктов. Она стояла на коленях, уткнувшись лбом в пол, перед нависшим над ней великаном. Он был покрыт шрамами и татуировками, а вокруг его возбужденного члена обвилась ядовитая змея. Точнее, она обвилась вокруг того места, где был бы пенис великана, не вымарай его цензура.

Девочка пустила пузырь жвачки, перевернула страницу и стала читать дальше. На этой странице гигант приставил большие пальцы к глазам своей жертвы. Я поняла, что найти здесь ответы будет не так легко, как казалось.

Вскоре я обнаружила, что приезжать в Японию не надо было. Я бродила по человеческим муравейникам Токио, безуспешно разыскивая Притворщиков. В этом городе у всех были свои маски – неотъемлемая часть местной культуры. Притворяться кем-то другим – это для японцев вторая натура. Их мысли образовывали непроницаемую стену, и мне не хватало ни умения, ни желания их понять. Здесь я была еще более чужой, чем в Европе.

Но все же результат был для меня не совсем нулевой. Как-то раз я оказалась в огромном магазине в центре Токио. Был конец дня, и вся страна, казалось, именно в этот день решила заняться покупками. Несмотря на толпу, мне удалось сохранять личное пространство. Не знаю, почему люди старались не подходить слишком близко – то ли потому, что я Притворщик, то ли потому, что я гайдзин.

Как бы там ни было, я пошла по линии наименьшего сопротивления и позволила себе плыть в общем потоке. Японский вариант попсовой музыки ревел из динамиков, смешиваясь с рокотом тысяч непонятных голосов.

Толпа вынесла меня к лифтам. Там стояли две молодые японки, одетые в форму сотрудниц универмага. Обе были в белоснежных перчатках, и обе говорили искусственным фальцетом, как мышки из мультфильмов. Они постоянно улыбались, с машинной точностью движений кланялись посетителям и делали жесты, похожие на какой-то ритуал. Их руки качались, подобно стрелкам метрономов, указывая, какой лифт идет на какой этаж. Глядя на этих марионеток, не теряющих ни на секунду улыбок, снова и снова повторяющих автоматические жесты над непрестанным потоком покупателей, я вдруг ощутила подступившие слезы. Странно. Я даже над смертью Жилярди не плакала.

И внезапно я удивилась, когда увидела глядящее на меня сморщенное, как у священной обезьяны, лицо. Оно принадлежало склоненному человеку небольшого роста. Сначала я подумала, что это какой-то экзотический вид Притворщиков. Потом поняла, что передо мной просто очень старый человек.

– Вы уходить отсюда, – сказал он по-английски. – Не место вам.

Он поманил меня скрюченным пальцем и пошел прочь, пробираясь в толпе покупателей. Я пошла за ним, заинтригованная. У него была светлая розоватая аура, но я не могла понять, Притворщик ли он.

Скрюченный старик привел меня в традиционный японский дом, отделенный от уличной суеты старой каменной стеной. Он показал мне сад с причудливыми узорами из песка и выпил со мной чаю.

Его звали Хокусаи, и он был потомком мудрецов Синто и самурайских оружейников. Дед выучил его искусству «видеть дальше мира», и он приобрел умение определять людей и места, обладающие «силой».

– Вы сияла очень сильно. Если не слишком сильно. Иногда на краю света есть темнота. – Он морщился, не в силах точно выразить свою мысль по-английски.

Хотя, наверное, даже если бы я бегло говорила по-японски, нужные слова все равно найти было бы нелегко.

– Зачем вы позвали меня за собой?

– Я видел вас смотрела девушки у лифта. Темнота кушала свет.

Я кивнула, показывая, что поняла, и сморщенная обезьянья мордочка осветилась радостью. Впервые после смерти Жилярди мне было легко в обществе другого.

Старый джентльмен поведал мне, что в детстве дед рассказывал ему множество сказок о духах стихий, которые правили островами когда-то давно, еще до первого императора. Старый мудрец твердо верил, что эти духи вернутся еще при жизни его внука, и учил Хокусаи узнавать их черты. И теперь, кажется, предсказание деда сбывается.

Меня смутило гостеприимство старика и откровенность, по отношению к иностранцу, как я знала, необычная. У меня не хватило духу сказать ему, что он пьет чай с монстром. Хокусаи переделал серебряный кинжал, который подарил мне Жилярди, и превратил его в красивый пружинный нож. Драконий глаз, сделанный из рубина, был спусковой кнопкой. От платы Хокусаи отказался, утверждая, что делает это из чувства долга перед духом деда.

Пробыв месяц в Японии, я уехала в Гонконг. Хокусаи я больше не видела и о нем не слышала.

То, что произошло в Гонконге, должно было когда-нибудь случиться. Мне и так многие годы удавалось уходить от неизбежного. Гонконг – настолько чужое место для уроженцев Запада, даже для нелюдей, что там легко забыть о прошлом и будущем. В Гонконге есть только настоящее, и оно лишено времени.

Как-то я оказалась на большом базаре под открытым небом – если слова «под открытым небом» можно отнести к улице, забитой навесами рыботорговцев. Шум был ужасающий. Сотни и тысячи голосов вопили, заманивали и спорили на стольких же диалектах. Уличные сироты неопределимого пола и возраста лезли мне в глаза пачками, визжа: «Янки! Дешево! Купи!» Я после неудачи в Токио стала сканировать не всех подряд, а случайно выбирая из толпы. Тут-то я его и увидела.

Это был пожилой буддийский монах в шафрановом облачении, и над гладко выбритым лбом виднелся красный мазок. Он ковылял, опираясь на суковатую палку, но кто умеет видеть, тот не мог не заметить его силы. Монах остановился и поглядел в мою сторону. Безмятежные и округлые черты лица вдруг сменились лисьей мордой. Я попыталась пойти за ним, но дорогу мне перегородила группа местных теток, спорящих о цене на змею. Когда я добралась туда, где видела его последний раз, его уже не было.

– Вы кого искать?

Это спросил длинноволосый потрепанный китаец лет под тридцать. Он стоял, прислонившись к ближайшей двери, сложив руки на груди. Одет он был в сильно заплатанные американские джинсы и футболку с надписью «БРЮС ЛИ ЖИВ».

– Да. Здесь минуту назад был монах. Вы не видели, куда он пошел?

Китаец кивнул:

– Я видели. Я его знать. Я показать, куда он пошел. Десять доллар.

Увлеченная поиском, я, не вспоминая об осторожности, сунула ему в руку десятку. Он широко улыбнулся кривыми зубами цвета табачной пасты и повел меня цепочкой узких улиц, уходящих прочь от главных туристских маршрутов. Мы подошли к грязному и темному переулку.

– Здесь жить монах. Очень святой. Очень бедный.

Я в этом сильно сомневалась и знала, что сейчас произойдет, но не могла упустить ничтожного шанса, что он говорит правду. И сделала неуверенный шаг в переулок.

– Вы уверены, что это здесь...

Договорить мне не удалось. Я получила сильный удар по затылку и упала лицом на мостовую, метнувшуюся мне навстречу. Дура дурой. Руки моего проводника шарили у меня по карманам с ловкостью и быстротой профессионального мародера. Он нашел нож и прервал на время свое занятие, любуясь красотой работы, потом нашел кнопку и нажал. Нож выбросил лезвие. Грабитель наклонился и прижал острие мне к горлу, пустив капельку крови.

– Хороший нож. Есть деньги, янки? Доллар? Дорожный чек? Что есть у тебя? Что есть?

Мой ответ ему не понравился.

Пальцы моей правой руки стиснули ему шею, и глаза у него полезли на лоб. Он забыл, что хотел перерезать мне глотку, и попытался оторвать мою руку от собственной трахеи. Я чувствовала, как крошится гортань у меня под пальцами. В другой ситуации я бы просто сломала ему шею и бросила, но сейчас у меня было мерзкое настроение. Я чуть было не нашла – почти уже нашла, что искала, и тут этот гад сбивает меня со следа.

Цвет его лица менялся у меня на глазах. Язык у него распух и высунулся так, что уже был откушен наполовину. Грабитель пищал, как мышь, пойманная в коробке. С ленивым любопытством я заглянула ему в голову, посмотреть, что там за мысли у него перед лицом смерти.

Как сточная канава. Мой проводник оказался весьма мерзким образчиком. Несколько лет он провел во Вьетнаме, скупая осиротевших во время войны детей и продавая их в бордели Гонконга, Токио, Сеула и Манилы. Когда это стало невыгодно, он начал продавать наркотики американским солдатам, пока южновьетнамские власти не выперли его из Сайгона за неуплату взяток вовремя. Сейчас он заманивал иностранцев в темные переулки, обещая зрелища или секс, и убивал, забирая бумажники и часы. Это было куда безопаснее и проще, чем работать на якудзу или триады, а накладных расходов почти не было.

Я отшатнулась с отвращением – так мало человеческого было в моей жертве.

Так кто же из вас монстр, Соня? Ты или он?

Я вздрогнула. Другая никогда не обращалась ко мне прямо. Задыхающийся человек у меня в руке был похож на вывернутую перчаточную куклу. В углах губ у него выступила кровь, слюна и пена, а язык формой и размером напоминал черный пудинг.

Правда ведь, слово «монстр» несправедливо? Как ты думаешь?

Я чувствовала растущий в глубине моего существа голод. На лбу у меня выступил холодный пот, меня затрясло.

Чем так хороши слова «человек», «человечный», «человеческий»? Ты все время оплакиваешь свою человеческую сущность, отказываясь от силы и привилегий, которые твои по праву, – а все потому, что боишься перестать быть человеком. Ты не даешь себе делать то, что для тебя естественно, – только потому, что гордишься своей человечностью. А что такое – быть человеком? Это значит – быть как вот этот? И почему бы тебе не извлечь из него пользу? И обществу окажешь услугу...

Я стояла на вершине горы, и Сатана шептал мне на ухо. И я была слаба.

Он был так близок к смерти, когда я им овладела, что в нем уже не осталось страха – только покорность судьбе. Кожа его горла была немытой, отдавала потом и грязью. И еще почему-то имбирем.

Меня трясло, как от эротической страсти. Мягкая кожа под моими губами натянулась, и под остриями клыков бился слабеющий пульс, провоцирующий проникновение.

– Нет. Не могу, пусть он бандитское отребье. Не для того... не для того прошла я весь этот путь.

В самом деле? Ведь ты же с самого начала знала, что у него на уме. Знала, но пошла. Зачем? Разве не к этому вела тебя жизнь с той самой минуты, как ты попробовала человеческую кровь и тебе понравился ее вкус?

– Нет! Я могу купить кровь на черном рынке. А не вот так...

Ах да. Кровь в бутылках. Стерилизованная, как бы чего не вышло. Как это до офигения диетично. Соня, ты меня разочаровываешь... или нет?

Голод бился в животе темным шаром. Я нюхом чуяла, как кровь этого хмыря ждет меня по ту сторону кожи. Я не могла этого сделать. Я не буду...

Я это сделала.

Клыки вошли в тепло яремной вены, и мужчина вздрогнул. До чего же пресной и безвкусной показалась мне кровь из бутылок! Другая была права: ничто не может сравниться со вкусом крови прямо из жил. Разница как между пивом и шампанским. И так естественно было пить горячую, свежую людскую кровь, и я пила как человек, спасенный из безводной пустыни, боящийся упустить хоть каплю.

Меня окатывало наслаждение волна за волной. Пять лет я была проституткой, но сейчас впервые в жизни испытала оргазм.

Когда все кончилось, мой неудачливый убийца был очень бледен и очень мертв. Он остался в этом безымянном переулке, и там же осталась все, что было во мне человеческого.

Более растревоженная, чем просвещенная своим пребыванием на Востоке, я решила посетить место преступления: Лондон. Если пытаться выследить Моргана, то логично будет оттуда начать. Был 1979 год, десять лет после загадочного исчезновения Дениз Торн и моего тайного рождения.

С последнего раза как я здесь была, многое переменилось. Панковская музыка набрала популярности и перепрыгнула в Америку. Хиповские сантименты насчет мира и любви прокисли и превратились в злость и горечь. Но многое осталось и прежним.

Дискотека «Тележка с яблоками» за десять лет переменилась и превратилась в заведение «У Фагга». Жирные шлюхи в дешевых париках и с еще более дешевой косметикой вихлялись у столиков, безуспешно пытаясь привлечь внимание нескольких закоренелых алкашей. Они мрачно жевали резинку и грубо имитировали бедрами сексуальные движения. Немногочисленных посетителей это возбуждало не больше, чем дохлых головастиков.

Я подошла к стойке. В памяти всплыли образы модных девчонок и аристократов в шелковых рубашках.

Бармен глянул на меня без энтузиазма.

– Нет у нас работы. Еле-еле перебиваемся.

– Я не работу ищу. Вы знаете человека по имени Морган? Говорит, что он пэр. – Я протянула бармену пятерку.

Он пожал плечами:

– Вроде бы. Так он себя называет. Называл, точнее. Давно не появлялся.

– И как давно?

– Год или два. По мне, хоть бы его и вовсе не было. Каждый раз как он сунется, так наша лучшая девчонка смывается. Тут же собирает вещички, даже не известив, и с тех пор носа не кажет. – Он покачал головой. – Не понимаю. На хрена такому франту девицы этой породы? Я вот со своей женой познакомился на церковном вечере.

Куда бы я ни пошла, всюду говорили одно и то же: да, Моргана они знают, нет, когда он появится, не знают и знать не хотят.

Морган придерживался расписания, по крайней мере в Лондоне, и мне просто не повезло попасть в его мертвый сезон. Выходило, что может еще десять лет пройти, пока он появится, потому что для Притворщиков время мало что значит. Мысль, что придется ждать, меня бесила. Я хотела насладиться местью, пока еще могла почувствовать ее.

Пришлось утешиться очисткой Лондона и окрестностей от нежити.

Убирать выходцев с того света было достаточно просто, а вот с вампирами – теми, у кого хватало мозгов и умения сойти за человека – дело было другое. Они почти все маскировались под незаметных продавщиц и младших банковских клерков – таких, которых в толпе и не заметишь. Хотя я обнаруживала их без труда, им часто удавалось от меня ускользнуть.

Как-то в небольшом пабе Ист-Энда я заметила бледную девушку, сидевшую над пинтой пива за почерневшим столом. Она была неряшливо одета и вообще ничем не примечательна. Обыкновенная работающая девица за субботней кружкой пива. Но странно было то, что она подносила кружку к губам, а жидкости в ней не убавлялось. Я переключила зрение, чтобы посмотреть, на что она похожа в Реальном Мире.

На месте девушки сидела старая карга с мерзкой морщинистой физиономией. Заметив мой взгляд, она поставила кружку и вышла. Я бросилась за ней. Старуха двигалась куда быстрее, чем я ожидала, и уже оторвалась от меня на целый квартал. Она нырнула в какой-то проходной двор, которых тут было полно, я за ней, сжав в руках пружинный нож и предвкушая схватку. А ее уже не было. След простыл. Но как она узнала?

– Ты ее пыталась убить? Лапуля, ты когда последний раз в зеркало смотрелась? На тебе ж так и написано: КРУПНЫЙ ХИЩНИК.

Он возник из тумана, одетый в шелковый костюм цвета рептилии, с вонючей французской сигаретой, прилипшей к губе.Я ухватила его за грудки. Он несколько смешался, но страха в его голосе не было.

– Тише, лапуля! Костюм помнешь.

– Кто ты такой? Откуда ты...

– Откуда я знаю, что ты думаешь? Работа у меня такая.

У меня в мозгу мелькнуло что-то темное, быстрое и с острыми краями. Я хмыкнула и отпустила его костюм.

Он аккуратно поправил лацканы.

– Ты не волнуйся, я человек. Можно подумать, это что-то значит. Но кое-что я знаю. Знаю, что ты не человек, но ты и не из них.

– Ты... ты их видишь? Видишь Реальный Мир.

– Если ты это так называешь... в общем, вижу я эту фиг-ню. Когда-то я думал, что мамаша из ума выжила – она старушку в конце улицы обзывала оборотнем. А потом сам начал видеть.

Он усмехнулся, показав зубы как с рекламы зубной пасты.

Мне не нравилось стоять посреди улицы и толковать о Реальном Мире и особо не нравился смешливый юнец, появившийся невесть откуда и знающий мою тайну. Другая шепнула, что у этой проблемы есть быстрое и небескровное решение.

У него на лице мелькнул страх, тут же сменившийся хитрой ухмылкой.

– Ты их ищешь и убиваешь, бестий этих? В смысле, у тебя от одного их вида с души воротит, так? Но ты слишком на них подсела, лапуля. Они теперь тебя за полмили чуют. Вот, гляди.

Он вынул из кармана зеркальце и показал мне. Я с того самого вечера, как мое отражение захотело жить своей жизнью, в зеркала не смотрелась. Сейчас я поняла, что это было ошибкой.

Меня окружал алый нимб, пульсирующий в такт биению сердца. Я была похожа на православную святую.

– Вот потому-то они и линяют, как только завидят твое прекрасное лицо. Знаешь, что тебе нужно? Наводчик. Чтобы заманивал их туда, где ты их нормально схарчишь.

– Ну-ну. И что ты с этого будешь иметь? Кроме денег.

Он снова усмехнулся, и я вдруг заметила, что он потрясающе красив.

– У меня, лапуля, отличная голова для бизнеса. Первый класс. Скажем так: мне нужна небольшая защита. Есть тут один хмырь – даже пара хмырей, которые на меня имеют зуб.

Они думают, что я их в одном деле кинул. Только это неправда, конечно.

– Конечно, – отозвалась я, выходя из двора в переулок.

Мой спутник не отставал, продолжая говорить.

– Я проверил, ты свое дело знаешь. Отлично знаешь. Так как, лапуля?

– Меня зовут не лапуля.

– Как скажешь, лапуля. Так как, договорились?

– Как тебя зовут?

Он вдруг остановился, пялясь в туман.

– Черт бы побрал!

Он попытался скрыться обратно во двор. Громилы возникли из тумана – быстрые и безмолвные как акулы. Это были двое здоровых скинхедов, одетых в рваные джинсовые куртки и кожаные штаны. На запястьях у них щетинились металлом кожаные браслеты.

– На этот раз тебе не смыться, пидор гнойный! – зарычал один из них, хватая красавчика за зеленый пиджак. – Стиг, займись этой птичкой.

– А вот посмотрим! – Я схватила за руку того, которого назвали Стигом, и повернула эту руку в направлении, конструкцией суставов не предусмотренном. Судя по воплю, он был моложе, чем выглядел.

Первый из панков стукал моего нового напарника головой о мостовую. Поскольку волос у него не было, я схватила его зауши. Одно из них оторвалось – наверное, теперь уши не делают так хорошо, как прежде.

У экстрасенса текла кровь из носа, а левый глаз заплыл. Я перебросила его через плечо и припустила со всех ног. Трель полицейских свистков была уже близко.

– Да, так когда нас так невежливо перебили, я спросила, как тебя зовут.

– Джеффри Частейн... слушай, зови меня просто Чаз.

Семь лет, проведенных в обществе Чаза, были для меня... школой. Я узнала все гнусные забегаловки и мерзкие гадючники Соединенного Королевства, познакомилась с самыми последними подонками из тех, кто тянет из государства пособие. Только не поймите меня неправильно: от Чаза я действительно многому научилась.

Хотя телепатические способности у него не дотягивали до уровня Притворщиков, овладел он ими в изумительной степени. Он умел заглушать восприятие, чтобы не быть «включенным» круглые сутки; и еще он утверждал, что половина шизофреников, которые жалуются на «голоса», – это экстрасенсы, не умеющие регулировать громкость. Кроме того, он умел экранироваться от других экстрасенсов. Талантливый мальчик. Полный и окончательный подонок, но талантливый. Он был моим единственным другом.

Я даже не понимала, как мне не хватает кого-нибудь, с кем можно говорить, с кем не надо притворяться. Чаз был моим другом и конфидентом – а по временам и любовником.

Он приторговывал наркотиками («Я знаю, что тебе нужно» – это была его любимая фраза, чтобы зацепить клиента), не боясь репрессий со стороны недовольного клиента или конкурента-дилера. На улицах знали, что Чаза защищает кто-то – или что-то, – с кем лучше не связываться.

Он каждый раз, влипая в историю, надеялся, что я его вытащу, а происходило это регулярно. В восемьдесят третьем мы оба чуть не погибли, когда он связался с шотландским гангстером Эдвардом Магрудером по кличке Грубый Эдди.

Эдди славился жестокостью и нетерпимостью к предательству. Чаз устроил для него сделку, в которой свистнул кокаина на несколько сотен квидов, и Грубый никак не собирался дать Чазу этим хвастаться.

Он послал своих громил обработать Чаза. Это были ребята здоровенные, квадратные, одетые в дешевые костюмы. Я не собиралась давать им лупить Чаза, но мне малость надоело, что он все время на меня надеется. У него была тенденция к саморазрушению, а проявлялась она в том, что он кидал своих партнеров и выбирал себе врагов среди людей, которых лучше врагами не иметь. Так что я не сразу отбила своего наводчика у ребят Магрудера.

Поскольку у Магрудера были основания обижаться, я дала его людям легко отделаться и отпустила их со сломанной рукой каждого. Магрудер был по этому поводу другого мнения, и потому не прошло и суток, как возле берлоги Чаза появились еще двое ребят в дешевых костюмах, только на этот раз с оружием.

Один из посланных оказался в больнице с пробитым черепом, сломанными руками и разорванной селезенкой. Второй был подброшен к «легальному» предприятию Магрудера – это оказалась оптовая торговля ковровым покрытием. Следует сказать, что подбросила тело Другая, поскольку это она его убивала.

Я о второй стычке с людьми Грубого Эдди ничего не помню, кроме того, что один из них наставил на меня пистолет. В себя я пришла через несколько часов, за мили от места, где, как я помнила, до того была. Я плавала в крови, болели сломанные кости и внутренние травмы. Правое плечо болезненно пульсировало, потому что туда попала пуля.

Чаза я нашла у себя в квартире. Из своей берлоги он сбежал еще накануне, когда туда впервые заявились ребята Эдди. Мы оба знали, что Магрудер не из тех, кто легко отнесется к убийству своих работников. Я предложила, чтобы Чаз возместил Грубому Эдди стоимость украденного кокаина. Его эта перспектива не привела в восторг, но в конце концов он согласился – при условии, что я составлю ему компанию.

По подпольным каналам Чаз передал Грубому Эдди свое предложение, обещая встретиться с ним, если тот придет один. Магрудер передал, что наедине даже с собственной матерью встречаться не будет, и Чаз неохотно согласился на присутствие «личного телохранителя» с каждой стороны.

Местом свидания был выбран старый склад, выходящий на Темзу. Там воняло дохлой рыбой и еще менее ароматными отбросами. Когда мы пришли, Магрудер уже был на месте. Он сидел на старом контейнере, курил вонючую сигару и читал вечернюю газету. Заголовок крупными буквами: «МАЛЬЧИК, ЗАПЕРТЫЙ В ХОЛОДИЛЬНИКЕ, СЪЕЛ СОБСТВЕННУЮ НОГУ».

Грубый Эдди поднял глаза от газеты, задумчиво жуя сигару.

– Не верил я сначала, когда мне ребята сказали, будто это девка. Ребята у меня смелые, не из тех, знаешь, кто побежит и будет страшные сказки рассказывать. – Глаза Магрудера остановились на мне. – Ну, не всегда все так есть, как кажется. Моя бабуля, она всегда так говорила.

Из всего народа Соединенного Королевства Чаз сумел насолить королю бандитов, который был еще и Притворщиком! На самом деле Грубый Эдди был Притворщиком только наполовину. Огровское наследие явно проглядывало в тяжелом сложении и грубых чертах лица, но в основном он был человеком.

– Чего ты мне не сказал, что Магрудер – наполовину огр? – прошипела я в ухо Чазу.

– Да не знал я! Я его никогда раньше не видел.

Впервые у меня не было оснований не верить оправданиям Чаза.

Чаз прокашлялся и выступил вперед.

– Я, это, деньги принес, Эдди. Они у меня с собой. – Он показал саквояж. – Это же было недоразумение. Так что, может, Эдди, закончим с этим? И кто старое помянет, тому глаз вон.

Грубый Эдди поглядел на протянутый саквояж долгим взглядом, и глаза с тяжелыми веками были как у ящерицы, которая греется на солнышке.

– Ты же знаешь, друг, я за час больше зарабатываю. Тут не в деньгах дело. Тут, понимаешь, дело в принципе. Отпущу я тебя сейчас, и весь Лондон будет знать, что любой панк может наколоть Эдди Магрудера, и ничего ему за это не будет. Вот, значит, почему я и решил позвать на помощь. – Магрудер махнул сигарой, и здоровенный кусок темноты отделился от тени склада. – Знакомьтесь: мой двоюродный брат, Джорди.

Этот огр возвышался горой над своим полукровным сородичем. Даже различие высоты и сложения не могло скрыть фамильного сходства. Огр что-то буркнул на родном языке, и Магрудер приподнял бровь.

– Чего? Кажется, Джорди малость знаком с твоей подругой.

Огр когтистым пальцем величиной с небольшую колбасу сдвинул шляпу на затылок, и лоб его сморщился от непривычной работы мысли. Это был тот огр в одежде монаха.

– К...! – завизжал Чаз, запустил саквояжем в Магрудера и бросился к выходу.

Огр взревел как лев и прыгнул за ним. На третьем шаге длинных дубообразных ног Джорди схватил Чаза и поднял его за шкирку, как щенка.

Чаз взвыл.

– Я бы на твоем месте забеспокоился, девушка, – посоветовал Грубый Эдди, наклоняясь подобрать саквояж. – А то Джорди сейчас малость проголодался.

Проклиная огра и долгие зимние ночи севера, от которых появляются на свет такие подменыши, как Грубый Эдди Магрудер, я бросилась Чазу на выручку.

Джорди перехватил руки и держал Чаза за лодыжки. Я врезалась в огра, когда он уже начал задирать вверх свои горилльи лапы. Огры любят пожирать добычу с головы. Не знаю, почему, но это так. Джорди выпустил Чаза и отмахнул меня лапой размером с телефонный справочник. Чаз без малейшего промедления вскочил на ноги и оставил меня наедине с двоюродным братцем Магрудера. Джорди, увидев, что добыча удирает, бросился было догонять.

– Джорди! – Огромная лысая голова повернулась ко мне, на миг отвлекшись от жертвы. – Ты меня помнишь, Джорди? В Риме? На вилле?

Почти слышно было, как проворачиваются в этой голове ржавые шестеренки. Брови то сходились, то расходились. Потом в обезьяньих глазах мелькнуло узнавание, и губы раздвинулись, обнажив полный рот ножей.

Я прыгнула ему навстречу, уходя под руки, чтобы вогнать нож поглубже в бок. Лезвие прорезало его одежду, но скользнуло по ребрам, как по резине. Даже царапины не осталось!

Джорди испустил охотничий клич, раздувая горло как воющая обезьяна. Сжав меня в лапах, он стал давить, кроша мне кости, а его клыкастая морда была в дюйме от моего лица. У меня перед глазами поплыли темные круги, а огр хохотал, обдавая меня вонючим дыханием. Будто стоишь с подветренной стороны от бойни в жаркий летний день.

Мои пальцы все еще сжимали нож, хотя рука у меня была прижата к боку. Я бешено извивалась, стараясь ее освободить. Огра это и забавляло, и возбуждало, и он стал лизать мне лицо длинным и шершавым языком. Я уже мысленно видела себя оскверненной, а потом переваренной. Он все еще пытался решить, убить меня до изнасилования или после.

Свое отвращение к манере огра ухаживать я выразила, сумев вырвать руку и всадить нож ему в правое ухо по рукоять. Нож вошел гладко, будто они с этим ухом были созданы друг для друга.

Огр взвыл и выпустил меня, чтобы схватиться за торчащее у него в мозгу оружие. Я оценила свои травмы: всего несколько сломанных ребер и вывихнутое плечо. Джорди шатался, размахивая руками и визжа, как перепуганная свинья, пока не свалился мордой вниз, заткнувшись на середине визга. У него текла кровь из носа, уха и рта. Я вытащила лезвие, на всякий случай повернув его в ране, и поспешила прочь, пока Грубый Эдди не стал искать своего кузена.

К счастью, у Эдди Магрудера не было времени вызвать себе на помощь больше родственников. По неизвестной причине его машина взорвалась через два дня после нашей «деловой встречи» на складе. Оптовая торговля коврами иногда бывает опасным делом.

Забавно, что мне не удается вызвать образ Чаза. Лицо его я вижу, но оно расплывается, как в старом киноаппарате, когда лента проскакивает на звездочках. И все дергается. Помню последнего вампира, которого я убила в Лондоне. Чаз пошел в бар геев в районе с дурной славой. В барах всегда полно вампиров, не говоря уже о варграх и инкубах. Эти истинные хищники находят естественных жертв среди тех, кто живет на периферии людского сообщества: гомосексуалисты, проститутки, наркоманы, бездомные – это для Притворщиков основной продукт питания.

Чаз подцепил красивого молодого человека, одетого в облегающие твидовые брюки с отворотами и в столь же тесно облегающую белую футболку. Этого вампира Чаз повел в заброшенный дом. Он частично развалился, и там, где был раньше потолок первого этажа, зияла дыра. Я притаилась наверху и глядела, как мой наводчик заманивает обреченную жертву в ловушку.

Прыгнув сверху, я насладилась долей секунды свободного полета, обрушилась на ничего не подозревающего вампира и прижала его к полу, сев верхом на спину.

Он оказался силен и зол, как тигр во время гона. Я сумела пырнуть его раз, потом другой, и тут он перевернулся, и я впервые увидела его лицо. Я застыла, занеся нож для смертельного удара.

Чаз тоненьким голосом вопил:

– Убей его, убей! Убей, Бога ради!

Но я не могла. Меня парализовало. Этого гада я знала.

Вампир извивался и царапался, как бешеная кошка, но я не могла вогнать нож. Последний раз я видела его за рулем «роллс-ройса» цвета дыма, и он был одет в ливрею шофера.

– Где он? Где он? – Я не узнала своего голоса. В горле у меня стоял вкус желчи и крови. Ярость поднялась до уровня почти эйфории. – Где он? Я знаю, что ты – его порождение, я тебя с ним видела!

Вампир мотал головой, нечленораздельно мыча. Паралич отпустил меня, и я ударила кулаком ему по зубам. Как его клыки драли мои пальцы, я не почувствовала. Кровь у него была густая и темная, как отработанное моторное масло. Но я видела только дьявольскую усмешку, обернувшуюся к Дениз, когда она колотилась в стеклянную перегородку. И я полоснула лезвием поперек красивого лица, распоров кожу и мясо до костей.

Вампир-шофер вскрикнул и схватился за лицо, столкнув меня с груди.

Чаз кричал, чтобы я прекратила, пока он не удрал, а вампир бросился, шатаясь, к двери.

Ослепший на один глаз, он все же сумел вывалиться наружу и упасть на улицу. На ступенях остались вязкие пятна, а белая рубашка вампира приобрела цвет засохшего кетчупа. Он поднялся на ноги, хватаясь за ближайший фонарный столб – как изображают пьяных в мюзик-холлах.

Я вылетела из дома, Чаз за мной. У меня было твердое намерение затащить вампира обратно в дом и продолжать допрос, пусть придется даже сдирать с него кожу слоями.

Нож срезал верхнюю губу и левую щеку вампира, обнажив зубы и верхнюю челюсть. Казалось, что он снова скалится в мой адрес – может быть, поэтому я потеряла над собой контроль.

Подняв руку в жалкой попытке отвести удар, вампир успел произнести:

– Не...

Может быть, он хотел мне сказать, что не знает, где Морган. Или что-нибудь другое – я не знаю. Мне уже было все равно. Я лежала на заднем сиденье «роллс-ройса», который вел шофер с острозубой ухмылкой. Нож вошел в правый глаз, ушел в губчатую мякоть лобных долей, отделив левое полушарие от правого. Я его еще и повернула в ране.

Вампир соскользнул с ножа и растянулся в канаве под фонарем. У меня шумело в голове, будто кончалось действие огромной дозы транквилизаторов, я еле осознавала, что стою на лондонском тротуаре рядом с быстро разбухающим трупом, и на меня смотрят десятки прижатых к стеклам лиц из-за оконных штор.

Чаз тянул меня за рукав.

– Соня, очнись! Что с тобой такое? Ты чуть не облажалась!

Вот как я вернулась на родину. В последний раз я там была изнеженной богатой деточкой, и вся жизнь лежала передо мной, как вечернее платье в ногах кровати. А теперь я уже даже не была я.

Девушка из общества, проститутка, охотница на вампиров, сама вампир – никто не скажет, что у меня была скучная жизнь.

Чаз примкнул ко мне в последнюю минуту. Это оказалось ошибкой. Самые мерзкие гадючники американского дна были для него слишком приличны. В них не чувствовалось истории.

Он только ныл, как ему не хватает клубов Сохо. Это он обратил мое внимание на Кэтрин Колесс.

Черт, что такое? Все прыгает и мечется, как картинка в дешевом телевизоре. А странно то, что все это так знакомо... будто так и должно быть. Я даже подумать не могу про Кэтрин Колесс, чтобы сигнал не стал путаться.

Мы управляем вертикальной разверткой. И горизонтальной – мы.

Ага, хрен тебе! Что тут творится? Если это твои штучки...

Мои? А чего бы я тебе мешала жевать твой скучный монолог? Я же его всего полгода слушала в каждом сне. «Ах, я бедняжка, меня превратили в большого злого монстра!» Дай передохнуть! Нет, я люблю переключать каналы, но это не я тебе создаю технические трудности. Копай глубже.

Глубже?

Ладно, трави дальше. Сама поймешь.

Чаз мне как-то показал статью в мерзком таблоиде, который приволок домой. Там была фотография сестры Кэтрин Колесс, в красно-бело-синем спортивном костюме, с микрофоном в руках. Косметика у нее на лице побежала. В правом нижнем углу была вставлена еще одна фотография, обрезанная. Это была фотография Ширли Торн, жены промышленника Джейкоба Торна и матери пропавшей Дениз Торн.

В статье говорилось, что миссис Торн вбухала в церковь Колесс целое состояние в попытках связаться с давно пропавшей дочерью.

Я послала Чаза к Колесс на разведку, проверить, есть ли правда в слухах о ее диком таланте. Он пропал надолго. Черт, думать тяжело.

Ты давай, рассказывай.

Встретиться... Мы должны были встретиться на спортивной площадке после полуночи. Он стоял под баскетбольной корзиной... почему так трудно? Я подошла сзади. Он обернулся. Он улыбался. Как всегда. Я не успела спросить про Колесс, как он меня поцеловал. Не сказал ни слова, просто поцеловал. И выстрелил мне в живот в упор. Отключил меня... свалил без сознания. И убежал, не оглядываясь. Умный мальчик, он понимал, что сшиваться рядом лучше не надо. Мне в брюхо всадили таблетку. Вроде транквилизатора...

Руки. Меня хватают руками. Ставят на ноги. Черт, ставят на ноги. Но он не сказал им правды. Не сказал всей правды. Боль, ярость – так трудно было сохранить контроль, что пробилась Другая. Люди вопили, кровь у меня внутри и снаружи. Кто-то повторял слово «антихрист» как мантру. А потом... потом...

Ну, неужто ты не расскажешь этот волнующий эпизод?

Не могу. Когда пытаюсь вспомнить, только помехи, белый шум...

Слабачка! Что ты умеешь – так это только распихивать подонков-байкеров по мусорным ящикам, но первый же барьер антипатии, и ты хнычешь, как сопливый младенец!

Что ты несешь?

Слушай, умница, ты эту проклятую автобиографическую сагу мусолила каждый сон за последние полгода, и за этот первый барьер никогда не могла пройти. Никогда. Я тебе спускала... ну, потому что меня это устраивало. Но на этот раз пора рассказать до конца, Соня.

Нет.

Много говорить не придется.

Нет. Ты лжешь. Ничего там нет. Ты меня не уболтаешь туда смотреть.

Да Бога ради, лапу ля.

Барьер исчез, мне в голову врывается раскаленный добела рев помех, я пытаюсь что-то крикнуть, чтобы прекратили, но бесшумный шум забивает рот и нос, и я тону в пустоте.

В черепе щелкает выключатель, и будто прожектор выхватывает из темноты мой мозг. Там что-то есть. Что-то большое, мощное, злобное. Пальцы лазерного света ощупывают контуры лобных долей. Я не могу шевельнуться. Не могу думать. Не могу дышать. Туда вторгся не осторожный тихий вор вроде Чаза, а вандал с намерением обшарить все, и ему наплевать, что при этом поломается. Память лопается, и прошлое вытекает наружу, наполняя голову тысячей чувств одновременно. Я представляю себе, как сгорают синапсы, плавятся предохранители. Существо у меня в голове достает до дна, но и этого ему мало. Оно хлопочет возле запора, отделяющего мой разум от Другой. Я чувствую, как оно тянет у меня в мозгу что-то, как тянут щипцы больной зуб.

И тут ад срывается с цепи.

Не могу я! Не могу! Не заставляйте меня!

Что тебя не заставлять?

Послушай, не заставляй меня. Не выйдет. Она меня не отпустит.

Кто тебя не отпустит?

Она!

Чего ты боишься? Что тебя так пугает, что ты предпочитаешь сойти с ума, только бы не смотреть? Что там, Соня?

Заткнись! Заткнись! Не буду смотреть, не буду тебя слушать.

Кто поставил этот барьер, Соня? Колесс? Вряд ли. Кэтрин Колесс умеет сокрушать стены, но понятия не имеет, как их строить. Нет, Соня, ты знаешь, кто построил эту стену. Это ведь Дениз?

Дениз мертва!

В самом деле? Отчего бы тебе не посмотреть?

Лжешь, лжешь, лжешь!

Чего боится Дениз? Договаривай до конца, Соня. Чего боится Дениз?

Тебя.

Меня?

Она боится, что Жилярди ошибся, и ты совсем не то, что он думал. Что ты не демон из ада. Что нет никакой Другой и нет Сони Блу, а есть только Дениз.

Ну, не так уж оно страшно? В прошлый раз ты хныкала и готова была сойти с ума, лишь бы не допустить такой возможности. И посмотри, до чего тебя это довело? Держалась за свою человеческую сущность и допрыгалась! Ты дала Колесс заряженный пистолет и попросила выстрелить в упор!

И это правда?

Что – это?

Правда, что мы с тобой обе не настоящие? И мы – только две стороны воображения Дениз Торн?

До тебя дошло. Если бы я даже это знала и рассказала тебе, ты бы мне поверила?

Но если это правда, то меня нет. И тебя тоже нет. Тебя это не тревожит?

Может, и так. Но мы же обе здесь?

Но...

Пора просыпаться.

Клод нагнулся над недвижимым телом. Он ее нашел днем полностью одетой, вплоть до неизменных солнечных очков. Сначала казалась, что она не дышит, и пульс у нее был ненормально редким. То ли сон, то ли кома.

Остаток дня Клод провел возле тюфяка, наблюдая, не выкажет ли его тюремщица признаков жизни. Раз или два он задремывал и тут же просыпался от ярких сновидений, в которых человека забивали тростью до смерти, и мелькало разлагающееся острозубое существо в темных очках. Чтобы скоротать время, он пытался читать старую книгу в кожаном переплете, но текст был совершенно непонятен, а половина страниц мелькала барочными геометрическими узорами. Кроме этой, на чердаке была только еще одна книга – тоненькая, написанная по-немецки, и Клод листал «Исчезнувших», разглядывая фотографии Дениз Торн.

Забавным – по крайней мере с точки зрения Клода – было то, что он мог сбежать в любой момент. Но решил этого не делать. У него было слишком много вопросов, а Соня Блу была единственной нитью, которая могла привести к ответам, нравится ему это или нет.

Тени на чердаке стали удлиняться к вечеру, когда мышцы ее рук, ног и лица начали сокращаться и расслабляться. Клоду вспомнилась мертвая лягушка из школьного биологического кабинета, подключенная к батарейке.

Живот женщины резко задергался – это заработали легкие. Пальцы, скрюченные на ребрах, разогнулись с треском сухих листьев.

– Как ты? Я думал, ты заболела.

Первая ее мысль после прихода в сознание была такая: «Я убью эту суку». Но вслух она сказала другое:

– Ничего, все в порядке.