Ноктюрны: пять историй о музыке и сумерках

И в бурю, и в ясные дни

Как и я, Эмили любила старые бродвейские песенки. Ей больше нравились быстрые ритмы, такие как «Щека к щеке» Ирвинга Берлина[12] и «Начинается танец» Кола Портера[13], я же склонялся к сладостно-грустным балладам: «Настал дождливый день» или «Я никогда не думал». Однако во многом наши вкусы сходились, да и в любом случае это было тогда настоящим чудом: в университетском кампусе на юге Англии обнаружить человека, который разделяет подобное пристрастие. Нынешние молодые люди, похоже, всеядны в отношении музыки. Мой племянник, который этой осенью пойдет в университет, переживает как раз период увлечения аргентинским танго. Кроме того, он охотно слушает Эдит Пиаф и еще все до кучи инди-роковые группы. В наши дни вкусы были определенней. Мои соученики делились на два больших лагеря: хипповатые в одеждах-размахаях — эти любили «прогрессивный рок», и опрятные твидовые мальчики и девочки — они называли диким грохотом все, что не относится к академической музыке. Временами можно было наткнуться и на приверженца джаза, но каждый раз это оказывался так называемый кроссовер: бесконечные импровизации без всякого почтения к исходным темам — красивым, профессионально написанным мелодиям песен.

Так что было немалой удачей встретить кого-то, кто ценит «Большую американскую книгу песен». Как и я, Эмили собирала пластинки с точными, без изысков, вокальными интерпретациями самых известных песен — такие диски нередко можно было купить по дешевке в лавках старьевщиков, куда их сдавали ровесники наших родителей. Ее любимцами были Сара Воэн[14] и Чет Бейкер. Моими — Джули Лондон[15] и Пегги Ли[16]. И оба мы очень прохладно относились к Фрэнку Синатре и Элле Фицджеральд. Тогда, в первый год, Эмили жила при колледже и держала у себя в комнате портативный проигрыватель, какие были распространены в те дни. Он походил на большую шляпную коробку, имел поверхность из голубого кожзаменителя и один встроенный громкоговоритель. Чтобы увидеть само проигрывающее устройство, нужно было откинуть крышку. Звук был по нынешним меркам примитивный, но мы, помнится, проводили над проигрывателем долгие счастливые часы, трепетно снимая иглу с одной дорожки и перенося на другую. Нам нравилось проигрывать разные варианты одной и той же песни, а потом спорить о словах или вокальном исполнении. Действительно ли строчка звучит иронично или это придумал певец? Как лучше петь «Джорджия у меня в памяти»[17]: подразумевая под «Джорджией» женщину или американский штат? Мы испытывали особое наслаждение, когда нам попадались вещи вроде «И в бурю, и в ясные дни» в исполнении Рэя Чарльза[18] — где текст был вроде бы радостный, но само пение разрывало сердце.

Привязанность Эмили к этим пластинкам была такой очевидной и глубокой, что я каждый раз вздрагивал, услышав, как она с другими студентами обсуждает какую-нибудь выпендрежную рок-группу или очередного пустопорожнего барда из Калифорнии. Временами, говоря о каком-нибудь «концептуальном» альбоме, она употребляла те же выражения, что и в наших беседах о Гершвине или Гарольде Арлене[19], и я, чтобы не выдать раздражения, кусал себе губы.

Едва поступив в университет, Эмили остановила выбор на Чарли, а то, думаю, при своих тогдашних стройной фигуре и красивом личике оказалась бы в осаде целой толпы поклонников. Но она была не из тех, кто любит кокетничать направо и налево; Чарли так уж Чарли, а всем остальным претендентам ничего уже не светит.

— Только для этого Чарли мне и нужен, — заявила она мне однажды абсолютно серьезно, но когда я на нее вылупился, прыснула: — Шучу, дурачок. Да я его обожаю без памяти, лапочку моего Чарли.

Чарли был в университете моим лучшим другом. На первом курсе мы были неразлучны, через него я и познакомился с Эмили. На втором курсе Чарли с Эмили сняли часть дома в городе, и хотя я их посещал, наши с Эмили споры за проигрывателем остались в прошлом. Прежде всего, когда ни заявись, я заставал у них других студентов, которые смеялись и болтали, новомодная стереосистема непрерывно изрыгала рок, и нужно было ее перекрикивать.

Мы с Чарли все эти годы оставались близкими друзьями. Мы могли подолгу не видеться, как случилось однажды, но это в основном потому, что нас разделяло расстояние. Я не один год прожил здесь, в Испании, жил также в Италии и Португалии, Чарли же всегда базировался в Лондоне. Забавно: можно подумать, будто я состоятельный космополит, а Чарли домосед. На самом деле Чарли постоянно летает по важным делам — в Техас, Токио, Нью-Йорк, я же годами сижу сиднем где-нибудь в сыром углу и оцениваю тесты по грамотности или наговариваю в замедленном темпе все те же диалоги на английском. Меня-зовут-Рэй. А-как-зовут-тебя? У тебя-есть-дети?

Когда я, окончив университет, только брался за преподавание английского, такая жизнь пришлась мне по вкусу. Словно продлились университетские годы. По всей Европе множились языковые школы, а что до рутины и чересчур плотного расписания, в юности это не так страшно. Торчишь без конца в барах, заводишь массу друзей и чувствуешь себя частью гигантской мировой системы. Встречаешь людей только-только с курсов английского — кто из Перу, кто из Таиланда, — и кажется, мог бы при желании странствовать по всему миру: через знакомых легко получишь работу даже в самом отдаленном уголке. И вечно принадлежишь к надежному, ветвистому семейству странствующих учителей, обмениваешься за выпивкой сплетнями про бывших коллег, придурочных директоров школ и чудаковатых чиновников Британского совета.

На исходе восьмидесятых пошли разговоры, что можно заработать кучу денег преподаванием в Японии, и я стал строить планы, однако так их и не осуществил. Подумывал я и о Бразилии, даже прочел несколько книг о культуре этой страны и послал запрос на бланк заявления. Но в такой дали мне все же не случилось побывать. Юг Италии, на краткий срок Португалия, потом опять Испания. А дальше, не успеешь оглянуться, тебе уже сорок семь, люди, с которыми ты начинал, давно уже вытеснены другим поколением, которое обменивается другими сплетнями, оглушает себя другим дурманом и слушает другую музыку.

Чарли с Эмили тем временем поженились и обосновались в Лондоне. Чарли сказал мне однажды, что, когда у них будут дети, меня попросят к одному из них в крестные отцы. Но этого не случилось. Я имею в виду, детей так и не появилось, а теперь, вероятно, уже поздно. Должен признаться, я был немного разочарован. Мне, наверное, воображалось, что, когда я сделаюсь крестным отцом их ребенка, между их жизнью в Англии и моей — за границей протянется хотя бы тонкая ниточка.

Как бы то ни было, в начале лета я отправился к ним в Лондон погостить. Договаривались мы об этом задолго, и когда я за пару дней до визита позвонил, чтобы подтвердить договоренность, Чарли сказал, что у них обоих «все прекрасно». Вот почему я мог твердо рассчитывать, что после предыдущих, не лучших в моей жизни месяцев проведу время в неге и уюте.

Собственно, выходя в тот солнечный день из местного метро, я думал о том, какие приятные дополнения приобрел, наверное, интерьер «моей» спальни со времени предыдущего визита. За многие годы я почти всегда заставал там какие-нибудь перемены. Однажды это была какая-то светящаяся электронная штуковина в углу, в другой раз — полная смена всего убранства комнаты. И уж неизменным правилом было готовить «мою» спальню, как номер в шикарном отеле: на кровати полотенца, на тумбочке коробка печенья, на туалетном столике набор компакт-дисков. Несколько лет назад Чарли провел меня в спальню и с небрежной гордостью защелкал переключателями, отчего тут и там — над изголовьем кровати, над гардеробом и так далее — стали вспыхивать крохотные замаскированные лампочки. Еще один щелчок выключателя — и на обоих окнах с громким жужжанием стали закрываться жалюзи.

— Слушай, Чарли, ну на что мне сдались жалюзи? — спросил я тогда. — Когда я просыпаюсь, мне хочется глядеть в окно. Вполне бы хватило обычных занавесок.

— Жалюзи швейцарские, — сказал Чарли, словно это все объясняло.

Но на этот раз Чарли, провожая меня наверх, что-то приборматывал, и уже в комнате я сообразил, что это он извиняется. Такой я видел спальню впервые. Постель была не застелена, матрас, весь в пятнах, лежал криво. На полу громоздились журналы и книжки в бумажных обложках, связки старой одежды, валялись хоккейная клюшка и опрокинутый репродуктор. На пороге я помедлил, оглядывая все это, а Чарли тем временем расчищал место, чтобы поставить мою сумку.

— У тебя такой вид, словно ты собираешься потребовать управляющего, — с горечью заметил он.

— Нет, нет. Просто очень уж непривычное зрелище.

— Беспорядок, я знаю. Беспорядок. — Чарли присел на матрас и вздохнул. — Я думал, уборщицы приберут. Но они, конечно же, оставили все как есть. Почему — бог знает.

Он поник головой, но немного погодя внезапно вскочил на ноги.

— Слушай, давай пойдем куда-нибудь на ланч. Я оставлю Эмили записку. Поедим не спеша, а когда вернемся, у тебя в комнате, да и во всей квартире, будет порядок.

— Но нельзя же просить Эмили, чтобы она прибрала все-все.

— А, ну не сама же. Позовет уборщиц. Она знает, как до них добраться. У меня так даже их телефона нет. Ну, пойдем поедим. Три блюда, бутылка вина — все как полагается.

То, что Чарли называл своей квартирой, на самом деле представляло собой верхние два этажа четырехэтажного стандартного дома на комфортабельной, однако чересчур оживленной улице. Выйдя наружу, мы тотчас убедились, что она забита людьми и транспортом. Минуя магазины и офисы, я пришел следом за Чарли в нарядный итальянский ресторанчик. Мы не делали предварительного заказа, однако официант дружески приветствовал Чарли и провел нас к столику. Оглядевшись, я заметил вокруг множество мужчин при галстуках и костюмах — явных бизнесменов, но утешился тем, что Чарли одет так же небрежно, как я. Он, должно быть, угадал, о чем я думаю, и, усевшись, сказал:

— Э, да ты отстал от столичной жизни, Рэй. Между тем здесь все поменялось. Ты слишком долго жил за границей. — Таким громким голосом, что мне сделалось не по себе, он добавил: — Это у нас вид людей, добившихся успеха. Все другие выглядят как менеджеры средней руки. — Потом он наклонился ко мне и заговорил тише: — Слушай, нам нужно поговорить. Я хочу попросить тебя кое о чем.

Я уж и запамятовал, когда в последний раз Чарли требовалась моя помощь, но кивнул как ни в чем не бывало и приготовился слушать. Чарли повертел в руках меню и отложил в сторону.

— Говоря по правде, мы с Эмили сейчас на перепутье. Собственно, мы в последнее время друг друга избегаем. Вот почему ее не было, когда ты приехал. Боюсь, теперь тебе придется общаться с нами по отдельности. У нас тут как в пьесе, где актер играет сразу две роли. В одной комнате в одно и то же время нас не застанешь. Как дети малые, да?

— Вижу, я приехал не очень вовремя. Прямо после ланча я выселяюсь. Остановлюсь в Финчли у своей тетки Кейти.

— Да о чем это ты? Ты меня не слушаешь. Я ведь только что сказал. Хочу тебя кое о чем попросить.

— Я думал, ты имел в виду…

— Нет, дурачина, выселяться нужно мне. Я должен сегодня днем вылететь на совещание во Франкфурт. Примерно на два дня, вернусь самое позднее в четверг. А ты тем временем побудь у нас. Ты сгладишь острые углы, страсти улягутся. И тут появляюсь я, радостно здороваюсь, целую жену в щечку, словно за последние два месяца ничего такого не происходило, и в доме снова мир.

Тут подошла официантка принять заказ, а когда она ушла, Чарли вроде бы не захотел возвращаться к той же теме. Он засыпал меня вопросами о моей жизни в Испании и после каждого ответа, хорошего или плохого, кисло улыбался краешком рта, словно я подтверждал его худшие опасения. Я пытался было рассказать Чарли, как усовершенствовался в кулинарии — как практически в одиночку приготовил рождественский стол для четырех десятков студентов и преподавателей, — но он прервал меня на полуслове:

— Послушай меня. В твоем положении надеяться не на что. Тебе нужно подать в отставку. Но прежде ты должен подыскать себе другую работу. Этот унылый португалец — используй его как посредника. Получишь должность в Мадриде, потом откажешься от квартиры. Это первое, что следует сделать. Он вытянул руку и принялся, давая инструкции, отсчитывать по пальцам. Принесли еду, но пара пальцев еще оставалась, и Чарли продолжал отсчитывать, пока не закончил. Только после этого мы принялись за ланч, и Чарли сказал:

— Предвижу, что ты ничего этого не сделаешь.

— Ну что ты, идеи очень здравые.

— Ты вернешься к себе, и все пойдет по-старому. Через год мы снова встретимся и ты будешь ныть и жаловаться на то же самое…

— Я не жаловался…

— Знаешь, Рэй, посторонние могут только советовать. С определенного момента ты должен сам взять на себя ответственность за свою жизнь.

— Хорошо, обещаю. Но ты говорил, тебе что-то от меня нужно.

— А, да. — Чарли задумчиво жевал. — Честно говоря, именно поэтому я тебя и пригласил. Конечно, я очень рад тебя повидать и все такое. Но главное, да, я хотел тебя попросить об одной услуге. В конце концов, ты мой самый давний друг, с детских лет…

Внезапно Чарли вновь принялся жевать, и я с удивлением заметил, что он потихоньку плачет. Я потянулся через столик и тронул Чарли за плечо, но он продолжал не глядя закидывать себе в рот макароны. Выждав минуту или две, я снова тронул его за плечо, но с тем же результатом. Явилась с веселой улыбкой официантка, чтобы выписать счет. Когда мы оба заверили, что всем довольны, и она удалилась, Чарли как будто пришел в себя.

— Хорошо, Рэй, слушай. Просьба моя проще некуда. Я хочу всего-навсего, чтобы ты несколько дней погостил у Эмили, развлек ее. Вот и все. Пока я не вернусь.

— И всего? Просишь меня присмотреть за ней, пока тебя не будет?

— Именно. Но, скорее, это она станет за тобой присматривать. Ты ведь гость. Я наметил для тебя программу. Приобрел билеты в театр и прочее. Вернусь самое позднее в четверг. Твоя задача — привести Эмили в хорошее настроение и не дать ей скиснуть. И когда я вернусь, скажу: «Привет, дорогая» — и обниму ее, она отзовется: «О, привет, дорогой, добро пожаловать домой, как съездил?» — и тоже меня обнимет. И все у нас пойдет как прежде. До того, как началась эта жуткая история. Такова твоя задача. Проще некуда.

— Буду рад сделать все, что в моих силах. Но вот что, Чарли: разве она сейчас в настроении развлекать гостей? Вы, очевидно, переживаете кризис. Она, Должно быть, расстроена не меньше твоего. Честно говоря, я не понимаю, зачем нужно было меня приглашать именно сейчас.

— Да что тут непонятного? Я пригласил тебя, потому что ты мой самый давний друг. Ну да, друзей у меня полно. Но когда понадобилось, я подумал и решил, что, кроме тебя, положиться не на кого.

Пришлось сказать, что я тронут. Но все же я чувствовал: что-то тут не так, чего-то он не договаривает.

— Было бы понятно, если бы ты пригласил меня, когда вы оба будете дома, — сказал я. — Механизм такой. Вы с друг другом не разговариваете, поэтому приглашаете гостя, чтобы разрядить атмосферу. Вы стараетесь держаться любезно, и лед начинает таять. Но раз тебя не будет, все это не имеет смысла.

— Просто сделай, о чем я прошу, Рэй. Мне кажется, это сработает. Ты всегда поднимал Эмили настроение.

— Поднимал настроение? Знаешь, Чарли, я хочу тебе помочь. Но, быть может, ты просчитался. Потому что, если говорить начистоту, даже в лучшие времена не бывало такого, чтобы я поднимал Эмили настроение. В последние разы, когда я тут гостил, ей… ей явно надоело.

— Вот что, Рэй, положись на меня. Я знаю, что делаю.

Когда мы вернулись, Эмили была дома. Признаюсь, я был поражен тем, насколько она сдала. Мало того что она с прошлого моего визита сильно прибавила в весе; ее лицо, прежде исполненное безыскусной привлекательности, отчетливо потяжелело, вокруг рта нарисовались брюзгливые складки. Эмили сидела на софе в гостиной и читала «Файненшл таймс». Когда мы вошли, она с довольно хмурой миной поднялась на ноги.

— Рада тебя видеть, Рэймонд. — Клюнув меня в щеку, Эмили села. Держалась она так, что у меня возникло сильное желание пространно извиниться за то, что вторгся к ним в неподходящее время. Но не успел я открыть рот, как она хлопнула ладонью по софе, указывая, куда мне сесть. — Ну, Рэймонд, садись рядом и отвечай на мои вопросы. Я хочу услышать во всех подробностях про твое житье-бытье.

Я сел, и Эмили, совсем как Чарли в ресторане, устроила мне допрос. Чарли тем временем собирал вещи, входил и выходил, разыскивая очередной предмет. Я заметил, что они с Эмили не глядят друг на друга, но, вопреки словам Чарли, чувствуют себя в одной комнате вполне непринужденно. И, хотя они друг к другу не обращались, Чарли временами в странной, отстраненной манере вмешивался в разговор. К примеру, когда я объяснял Эмили, как трудно найти себе соседа по квартире, чтобы меньше платить за аренду, Чарли крикнул из кухни:

— Его нынешняя квартира просто не рассчитана на двоих! Она рассчитана на одного, только вот Рэймонду она не по карману!

Эмили не отозвалась, но, очевидно, приняла его слова к сведению, потому что добавила затем:

— Рэймонд, ну и выбрал же ты квартиру!

Такое продолжалось минут двадцать: Чарли бросал реплики, поднимаясь по лестнице или проходя через кухню. Чаще всего, выкрикивая какое-нибудь замечание, он называл меня в третьем лице. Внезапно Эмили сказала:

— Честно, Рэймонд, ты даешь себя использовать всем и каждому. Что этой мерзкой языковой школе, что домохозяину, который тебя обирает, а тебе хоть бы хны. Связался с пустоголовой девицей — без алкоголя она жить не может, но сама себе на бутылку не зарабатывает. Ты как будто нарочно досаждаешь тем, кому ты все еще не совсем безразличен!

— А такие скоро повыведутся! — прокричал Чарли из прихожей. Я расслышал, что он уже выволок туда чемодан. — Вести себя как юнец, когда ты лет десять как вышел из этого возраста, — ладно, почему бы и нет? Но вести себя как юнец на пороге пятидесятилетия?

— Мне только сорок семь…

— Что ты хочешь сказать этим «только»? — Учитывая, что я сидел рядом, Эмили говорила слишком громко. — Только сорок семь. Вот это «только», Рэймонд, и испортило тебе жизнь. Только, только, только. Я только делаю, что могу. Мне только сорок семь. Еще немного, и тебе стукнет только шестьдесят семь, и ты будешь метаться как проклятый, не зная, куда преклонить свою дурью башку!

— Ему бы задницу надрать хорошенько, — прокричал Чарли с лестницы. — Вправить мозги куда надо, чтобы не рыпался!

— Рэймонд, почему бы тебе не остановиться как-нибудь и не спросить себя, кто ты есть? — продолжала Эмили. — Когда ты вспоминаешь о своих задатках, разве тебе не делается стыдно? Посмотри, какую жизнь ты ведешь! Это… это просто бесит! От тебя с ума можно сойти!

В дверном проеме возник одетый в плащ Чарли, и супруги принялись кричать на меня одновременно. Потом Чарли замолк, объявил, что уходит (словно бы потеряв со мной терпенье), и исчез.

С его уходом Эмили остановила свою обличительную речь, и я, воспользовавшись этим, встал и сказал:

— Прости, я пойду за Чарли, подсоблю ему с багажом.

— На кой мне твоя помощь? — отозвался Чарли из прихожей. — У меня всего один чемодан.

Тем не менее он дал мне проводить его на улицу и оставил сторожить чемодан, пока сам ловил на обочине такси. Машины все не показывались, и Чарли тревожно наклонился, вытягивая руку.

Я подошел к нему.

— Чарли, мне кажется, это не сработает.

— Что не сработает?

— Эмили меня прямо-таки ненавидит. А мы и получаса не пробыли вместе. Что же будет через три дня? С чего ты взял, что, вернувшись, застанешь в доме мир и благодать?

Еще не закончив фразу, я кое о чем догадался и замолк. Заметив это, Чарли обернулся и вгляделся в меня.

— Думаю, — произнес я наконец, — мне понятно, почему тебе понадобился именно я.

— А-а. Возможно ли: Рэй смекнул, в чем дело?

— Да, похоже на то.

— Ну и что это меняет? Моя просьба к тебе все та же, в точности та же. — У Чарли на глаза снова навернулись слезы. — Помнишь, Рэй, как Эмили всегда говорила, что она в меня верит? Год от года повторяла. Я верю в тебя, Чарли, у тебя все получится, ты такой талантливый. Три или четыре года назад я это все еще от нее слышал. Знаешь, как это было тяжело? Я неплохо успевал. И сейчас успеваю. Очень даже неплохо. Но она думала, что мне назначено стать… бог знает, президентом треклятого земного шара… бог знает! А я обыкновенный парень, который неплохо успевает. Но ей это непонятно. Оттого-то все у нас и пошло наперекосяк.

Погруженный в свои мысли, он медленно двинулся по тротуару. Я быстро вернулся к чемодану и покатил его на колесиках. На улице было по-прежнему людно, и, чтобы не отстать от Чарли и не задеть пешеходов, мне приходилось лавировать. Но Чарли, не обращая на меня внимания, шагал с той же скоростью.

— Она считает, я не старался. Но я старался. Я очень даже неплохо успеваю. Бескрайние горизонты — это для молодых. Но когда войдешь в наш возраст, нужно, чтобы у тебя была перспектива. Вот что вертится у меня в голове всякий раз, когда Эмили за меня принимается. Перспектива, ей нужна перспектива. И я все повторяю себе: я неплохо успеваю. Посмотри, как достается другим твоим с Эмили знакомым. Посмотри на Рэя. Посмотри, как он просрал свою жизнь. Эмили нужна перспектива.

— И вот ты решил позвать в гости меня. Чтобы стать мистером Перспективой.

Наконец Чарли остановился и посмотрел мне в глаза.

— Не пойми меня неправильно, Рэй. Я не говорю, будто ты жуткий неудачник или что-то вроде. Понятное дело, ты не наркоман и не убийца. Но, нужно признать, если сравнить с моими, твои достижения выглядят бледно. Вот почему я прошу именно тебя, прошу оказать мне услугу. Мы на грани разрыва, я в отчаянии, мне нужна твоя помощь. Да и о чем таком я прошу, боже мой? Просто будь таким же славным, как всегда. Не больше и не меньше. Сделай это для меня, Рэймонд. Для меня и для Эмили. Наши отношения еще не наладились, я знаю. Просто не уезжай никуда, пока я не вернусь, и веди себя как обычно. Разве это такая уж невыполнимая просьба?

Я глубоко втянул в себя воздух.

— Ладно, если ты думаешь, что это поможет. Но ведь Эмили рано или поздно догадается?

— С чего бы? Ей известно, у меня во Франкфурте важное совещание. В ее глазах все выглядит естественно. Она присматривает за гостем, вот и все. Она любит этим заниматься и к тебе хорошо относится. Гляди-ка, такси. — Чарли отчаянно замахал рукой, водитель подъехал, Чарли схватил мою руку — Спасибо, Рэй. Ты нас выручишь, я не сомневаюсь.

Вернувшись, я застал совершенно другую Эмили. Она встретила меня и впустила в квартиру так, словно я был престарелым, немощным родственником. Она ободряюще улыбалась, бережно поддерживала меня за локоть. Когда я согласился выпить чаю, Эмили провела меня на кухню, усадила за стол и пару секунд озабоченно разглядывала. Наконец она произнесла мягким тоном:

— Прости, Рэймонд, что я так на тебя набросилась. Я не имела права говорить с тобой подобным образом. — Отвернувшись к плите, Эмили продолжила: — Мы уже не соученики, с тех пор прошли годы. Вечно об этом забываю. Ни с одним другим приятелем я не позволила бы себе такого тона. Но, глядя на тебя, я словно переношусь в те времена и забываю о настоящем. Ей-богу, не принимай это близко к сердцу.

— Нет-нет. Я вовсе не принял это близко к сердцу.

Я все еще обдумывал наш с Чарли разговор, и, вероятно, вид у меня был отсутствующий. Наверное, Эмили неправильно это истолковала: тон у нее сделался просто сахарным.

— Мне так жаль, что я тебя расстроила. — Она аккуратно выложила передо мной на тарелку сухое печенье. — Дело в том, Рэймонд, что в те дни мы могли говорить тебе абсолютно все, что угодно; ты просто усмехался, оба мы хохотали, и все превращалось в шутку. Глупо было с моей стороны воображать, будто ты такой, как прежде.

— Собственно, я примерно такой и есть. И я не обиделся.

— Я не отдавала себе отчета в том, — говорила Эмили, очевидно, не слушая меня, — насколько ты изменился. Насколько близко ты подошел к краю.

— Слушай, Эмили, ей-богу, я вовсе не так плох…

— Мне кажется, прошедшие годы тебя напрочь иссушили. Ты напоминаешь человека, стоящего на краю пропасти. Легонький толчок — и ты сломаешься.

— Свалюсь, ты хотела сказать.

Эмили возилась с чайником, но тут обернулась, чтобы снова на меня взглянуть.

— Нет, Рэймонд, не говори в таком тоне. Даже в шутку. Не желаю слышать ничего подобного.

— Нет, ты не поняла. Ты сказала, я сломаюсь, но если я стою на краю пропасти, то я свалюсь, а не сломаюсь.

— Ох, бедняга. — Эмили по-прежнему как будто не вдумывалась в мои слова. — От прежнего Рэймонда у тебя осталась одна видимость.

На сей раз я счел за лучшее воздержаться от ответа, и мы молча стали ждать, пока закипит чайник. Эмили приготовила чай на одного и поставила передо мной чашку.

— Мне очень жаль, Рэй, но я должна вернуться в контору. Там назначены два совещания, я не могу их пропустить. Если бы я знала, как с тобой обстоят дела, я бы не бросила тебя одного. Перенесла бы встречи на другое время. Но сейчас не могу. Меня ждут. Бедняга Рэймонд. Что же ты станешь здесь делать, один-одинешенек?

— Я отлично проведу время. Не сомневайся. Я, собственно, подумывал: почему бы не приготовить обед, пока тебя не будет? Ты, пожалуй, не поверишь, но из меня получился изрядный кулинар. Когда нужно было приготовить угощение на Рождество…

— Это очень мило с твоей стороны, что ты хочешь помочь. Но, думаю, будет лучше, если ты сейчас отдохнешь. В конце концов, готовить на чужой кухне — дело непростое. Давай-ка устраивайся как дома, прими ванну с травами, послушай музыку. А насчет обеда позабочусь я, когда приду.

— Ни к чему тебе после рабочего дня браться за кухонные хлопоты.

— Нет, Рэй, отдыхай давай. — Эмили положила на стол визитную карточку. — Здесь обозначен мой прямой телефон и мобильный тоже. Сейчас мне необходимо уйти, но ты звони в любое время. И помни: не взваливай на себя никакую работу, пока я не вернусь.

Дома, у себя в квартире, я как-то разучился отдыхать. Когда я сижу дома один, меня начинает одолевать беспокойство — все кажется, будто пропускаешь где-то какую-то важную встречу. Но стоит мне остаться одному в чужом жилище, меня охватывает приятное ощущение покоя. Самое милое дело — взять первую попавшуюся под руку книжку и расположиться на незнакомой софе. В точности так я и поступил, когда за Эмили закрылась дверь. Во всяком случае, я успел прочитать пару глав из «Мэнсфилд-парка»[20], а затем минут на двадцать меня одолела дремота.

Когда я проснулся, квартиру заливало послеполуденное солнце. Встав с софы, я принялся потихоньку совать нос туда-сюда. Может, пока мы с Чарли подкреплялись, тут действительно побывали уборщицы либо Эмили прибралась сама; так или иначе, большая гостиная выглядела безупречно. К чистоте добавлялись стильная отделка, современная дизайнерская мебель, предметы искусства — хотя недоброжелатель заметил бы, что все это слишком очевидно бьет на эффект. Я прошелся по книгам, осмотрел коллекцию компакт-дисков. Мне постоянно попадались на глаза рок и классика, но, немного поискав, я обнаружил в темном углу небольшое отделение, посвященное Фреду Астеру[21], Чету Бейкеру, Саре Воэн. Меня удивило, что Эмили заменила компакт-дисками лишь малую часть своих любимых виниловых пластинок, но я не стал об этом особенно задумываться, а перешел в кухню. Я стал шарить по шкафам в поисках сухого печенья или шоколада и тут заметил на кухонном столе небольшую записную книжечку. Ее пухлый пурпурный переплет резко выделялся среди ровных минималистских поверхностей кухонной мебели. Когда Эмили в большой спешке собиралась на работу, она вывалила на стол, за которым я пил чай, содержимое своей сумочки и потом сложила его обратно. Очевидно, записная книжка осталась на столе по недосмотру. Но тут же мне пришла другая мысль: эта пурпурная книжечка — что-то вроде тайного дневника, и Эмили оставила ее намеренно, чтобы я заглянул внутрь; по той или иной причине она не решилась открыться мне вслух и прибегла к такому способу поделиться своими переживаниями.

Я постоял, не спуская глаз с книжечки. Потом протянул руку, просунул указательный палец в середину и осторожно раскрыл страницу. Увидев убористый почерк Эмили, я отдернул палец и отошел от стола. Я говорил себе, что не имею права туда соваться, пусть даже Эмили, не подумав, оставила книжечку специально для меня.

Вернувшись в гостиную, я сел на софу и прочитал еще несколько страниц из «Мэнсфилд-парка». Но выяснилось, что в этот раз мне никак не сосредоточиться. Мысли возвращались к пурпурной книжечке. Что, если Эмили действовала не импульсивно, а обдуманно? Если она не один день об этом размышляла. Старалась, сочиняла, чтобы я прочитал?

Прошло еще десять минут, я вернулся в кухню и постоял, глядя на пурпурную книжку. Потом сел на то же место, где в прошлый раз сидел за чаем, потянул к себе книжечку и открыл.

Прежде всего я очень быстро понял: если бы это был дневник, которому Эмили поверяла свои сокровенные мысли, книжка лежала бы в другом месте. Передо мной был, самое большее, нарядный вариант еженедельника: под каждой датой Эмили заносила несколько заметок для памяти; в некоторых случаях это были скорее пожелания. Одна заметка, сделанная жирным фломастером, гласила: «Если ты еще не позвонила Матильде, ТО КАКОГО ЧЕРТА??? Звони!!!»

Другая: «Дочитай треклятого Филипа Рота[22]. Верни его Марион!»

Листая дальше, я набрел на запись: «В понедельник приезжает Рэймонд. О горе, горе».

Еще через пару страниц: «Рэй будет завтра. Как пережить?»

И наконец, под текущей датой, наряду с напоминаниями о рутинных делах: «Купить фруктов к приезду Кислого Фрукта».

Кислый Фрукт? Я не сразу понял, что эти слова относятся ко мне. Я пытался перебирать другие возможности — клиент? водопроводчик? — но, судя по дате и контексту, вынужден был признать, что иных серьезных кандидатур не имеется. Внезапно у меня захватило дух от самой несправедливости такого прозвища, и я, не сознавая, что делаю, смял в руке обидную страницу.

Я обошелся с ней не особенно свирепо, даже не разорвал. Я просто импульсивным движением сомкнул пальцы. Через мгновение я овладел собой, но, разумеется, было уже поздно. Разжав кулак, я обнаружил, что не только эта страница, но и две последующие пали жертвой моего гнева. Я попытался их разгладить, но они опять сворачивались, словно сделаться бумажным шариком было их заветным желанием.

Несмотря на это, я в панике разглаживал и разглаживал пострадавшие листки. Мне оставалось только признать, что все усилия бесполезны и следы своего деяния скрыть не удастся, но тут где-то в комнатах зазвонил телефон.

Я решил не отвечать: голова была занята тем, что же теперь делать. Однако включился автоответчик, и я услышал голос Чарли, оставлявшего сообщение. То ли мне почудилась в этом звонке спасительная соломинка, то ли просто захотелось с кем-нибудь поделиться, но я опрометью ринулся в гостиную и сгреб со стеклянного кофейного столика телефон.

— А, так ты на месте. — В голосе Чарли прозвучало легкое раздражение оттого, что ему не дали договорить.

— Чарли, послушай. Я сейчас сделал большую глупость.

— Я звоню из аэропорта. Рейс задерживается. Хочу позвонить в транспортную фирму во Франкфурте, они должны послать за мной такси, но я забыл номер телефона. Мне нужно, чтобы ты мне его продиктовал.

Он начал давать инструкции, где найти телефонную книжку, но я его прервал:

— Слушай, я сейчас сделал глупость. И не знаю, как быть дальше.

Ненадолго Чарли замолк. Потом сказал:

— Ты, должно быть, думаешь, Рэй… Ты, должно быть, думаешь, что у меня есть другая. Что я затем и свалил из дома. Мне пришло в голову, что ты, наверное, так подумаешь. В конце концов, из всего, что ты наблюдал, можно сделать именно такой вывод. Из того, как вела себя Эмили, когда я уезжал, и из всего прочего. Но ты ошибаешься.

— Да, я тебя понял. Но я хотел с тобой поговорить о другом….

— Усвой это, Рэй. Ты ошибаешься. Нет другой женщины. Я еду во Франкфурт на совещание о смене нашего агентства в Польше. Вот куда я еду.

— Хорошо, понял.

— Такого не было, чтобы я ходил налево. Я и не глядел ни на кого другого — то есть всерьез не глядел. Это правда. Чистейшая правда, черт побери!

Чарли перешел на крик, хотя, быть может, он просто перекрикивал шум в зале отправления. Потом он замолчал, и я прислушался, стараясь определить, не плачет ли он снова, но в трубке звучали только шумы аэропорта.

Внезапно Чарли проговорил:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь: ладно, о другой женщине речь не идет. А как насчет другого мужчины? Признайся, ты об этом думаешь? Ну давай, говори!

— Да нет же. Мне и в голову никогда не приходило заподозрить, что ты гей. Даже в тот раз, после выпускного экзамена, когда ты упился вусмерть и стал изображать…

— Заткнись, дурло! Другой мужчина — в смысле, любовник Эмили, вот я о чем! Любовник Эмили — существует в природе таковой хмырь? Я об этом речь веду. И ответ, по моему разумению: нет, нет и нет. За все эти годы я ее изучил вдоль и поперек. Но штука вот в чем: изучив ее вдоль и поперек, я и еще кое-что способен раскумекать. А именно: она начала об этом подумывать. Верно-верно, Рэй, она засматривается на других мужчин. Вроде этого хмыря Дэвида Кори!

— Кто это?

— Адвокатишка чертов, юла юлой. Процветает весь из себя. Как именно процветает, мне известно до мелких подробностей: Эмили все уши прожужжала.

— Ты думаешь… они встречаются?

— Да нет же, ты что, меня не слушал? Ничего такого нет — пока! Да и не светит ей ничего от этого Дэвида Кори. Он женат — женат на очаровашке, которая работает на «Конде Наст»[23].

— Тогда тебе нечего бояться…

— Есть чего, потому что имеется еще Майкл Эддисон. И Роджер Ванденберг, восходящая звезда в «Меррил Линч»[24]. Всемирный экономический форум без него ни года не обходится…

— Пожалуйста, Чарли, послушай. У меня тут неприятность. Мелкая, конечно. Но все же неприятность. Выслушай, прошу.

Наконец мне удалось рассказать, что произошло. Я ничуть не покривил душой, разве только немного приукрасил действительность, говоря о своей убежденности, что Эмили оставила для меня доверительное послание.

— Ну да, я сглупил, — добавил я под конец. — Но книжка была оставлена прямо там, на кухонном столе.

— Ага. — Чарли приметно успокоился. — Понятно. Сунулся.

Чарли рассмеялся. Ободренный, я засмеялся тоже.

— Наверное, я принимаю эту историю слишком близко к сердцу. В конце концов, это же не личный дневник. Записная книжка, только и всего.

Я осекся, потому что Чарли не умолкал и смех его сделался похож на истерику. Потом он остановился и выпалил напрямик:

— Если Эмили узнает, она тебе яйца оторвет.

Наступило секундное молчание, я слушал шумы аэропорта.

Чарли продолжил:

— Лет шесть назад я и сам открыл эту книжку или другую, тогдашнюю. Случайно, пока сидел в кухне, а Эмили занималась стряпней. Понимаешь, говорил что-то и машинально ее раскрыл. Эмили тотчас заметила и высказала недовольство. То есть она как раз сказала, что оторвет мне яйца. У нее в руках была скалка, и я ляпнул, что это не самый подходящий инструмент. Тогда она сказала: скалка в следующую очередь. Сначала оторвет, а потом раскатает.

В трубке прозвучало объявление о начале посадки.

— И что мне, по-твоему, делать? — спросил я.

— А что тебе остается? Разглаживай дальше страницы. Может, она не заметит…

— Я пытался, но толку никакого. Заметит как пить дать…

— Слушай, Рэй, у меня прямо голова трещит. Я вот что пытаюсь тебе внушить: все те мужчины, которыми бредит Эмили, — это не потенциальные любовники. Она просто ими восхищается, потому что видит в них совершенство. А их изъянов она не замечает. Они ведь… животные. В любом случае у них с ней ничего общего. Хоть смейся, хоть плачь, но штука вся в том, что в глубине души она любит меня. Все еще любит. В этом я уверен.

— Итак, Чарли, ты не знаешь, что мне посоветовать.

— Не знаю! И знать не хочу! — Чарли опять сорвался на крик. — Усвой, и все тут! Ты в своем самолете, я в своем. И который из них разобьется, это мы увидим!

Тут Чарли отключился. Я плюхнулся на софу и набрал в грудь воздуха. Я сказал себе, что не надо делать из мухи слона, однако внутри нарастало тошнотворное ощущение паники. В голове роились идеи. Одна состояла в том, чтобы попросту пуститься в бега, прервать всякую связь с Чарли и Эмили и только через несколько лет послать им осторожное, взвешенное письмо. Но даже и в тогдашнем своем состоянии я счел этот план чересчур уж отчаянным. Более удачный план состоял в том, чтобы тесно пообщаться с бутылками в баре и к приходу Эмили упиться в хлам. Тогда можно будет заявить, что я просмотрел ее дневник и надругался над ним в алкогольном угаре. Собственно, будучи пьяным и невменяемым, я мог бы даже взять роль пострадавшей стороны: раскричаться, расписать, как горько я обижен, прочитав о себе такое, и это слова человека, на чью любовь и дружбу я всегда полагался, вспоминая о них в самые горькие моменты своей одинокой жизни в чужой стране. С практической точки зрения этот план имел определенные преимущества, однако что-то в нем, на самом его донышке, куда я даже не хотел заглядывать, убеждало меня в том, что он неприемлем.

Вскоре зазвонил телефон и вновь послышался голос Чарли. Когда я снял трубку, он заговорил намного спокойнее, чем прежде.

— Я уже у выхода, — сказал Чарли. — Прости, что немного дал волю нервам. Со мной всегда так в аэропорту. Успокаиваюсь только при выходе на взлетную полосу. Рэй, мне тут пришла в голову идея. Относительно нашей стратегии.

— То есть?

— Да, нашей общей стратегии. Тебе ясно, конечно же: это не тот случай, чтобы как-то приглаживать истину, стараясь показаться в лучшем свете. Невинная спасительная ложь здесь никак не уместна. Нет, нет. Ты ведь не забыл, какое тебе дано поручение? Я на тебя полагаюсь, Рэй: веди себя, как тебе свойственно. Наша стратегия того и требует.

— Но послушай, мне тут едва ли светит явиться в глазах Эмили великим кумиром…

— Да, ты верно оцениваешь ситуацию, и я тебе благодарен. Но мне сейчас пришло в голову вот что. Есть одна деталь, эдакая малюсенькая подробность в твоем репертуаре, которая сейчас может помешать. Рэй, Эмили вбила себе в голову, что у тебя хороший музыкальный вкус.

— А…

— Об этом она ведет речь в тех редких случаях, когда ставит тебя мне в пример. Это единственная деталь, которая может помешать тебе исполнить назначенную роль. Обещай, Рэй, не говорить с Эмили на эту тему.

— О, бога ради…

— Ну, сделай мне одолжение, Рэй. Я ведь не многого прошу. Просто не заговаривать о ее любимой ностальгической эстраде. А если разговор затеет она, играй в молчанку. Только это мне и нужно. А в остальном веди себя как обычно. Рэй, я ведь могу на тебя положиться?

— Да, наверное. Так или иначе, это все теория. Похоже, этим вечером нам вообще не придется разговаривать.

— Хорошо! Заметано. А теперь вернемся к твоему небольшому затруднению. Тебе будет приятно узнать, что я о нем подумал. И нашел выход. Ты слушаешь?

— Да, слушаю.

— К нам время от времени заглядывает одна пара. Анджела и Солли. Люди неплохие, но не будь они соседями, мы вряд ли бы подружились. Так или иначе, заглядывают они частенько. Без предупреждения, на чашечку чаю. Так штука вот в чем. Появляются они днем, в разное время, когда прогуливают Хендрикса.

— Хендрикса?

— Это Лабрадор, вонючая псина, неслух, настоящий людоед. Но Анджеле и Солли эта мерзкая тварь заменяет ребенка, которого у них нет. Или которого до сих пор не завели — вполне вероятно, они еще не слишком старые. Но нет, им больше по душе Хендрикс, лапочка сладенькая. И когда они являются, лапочка Хендрикс, как самый злостный бандит, разрушает здесь все, до чего доберется. Опрокинул торшер? Ничего-ничего; как ты, лапочка, испугался? Вот такие дела. А теперь слушай. С год назад у нас была дома одна дико дорогая подарочная книга с художественными фотографиями: юные пидоры позируют в североафриканских крепостях. Эмили нравилось держать ее открытой на определенной странице: она думала, фотографии хорошо сочетаются с софой. Стоило перевернуть страницу — сразу скандал. Но год назад пришел Хендрикс и изжевал всю книгу. Именно так: вонзил в глянцевую фотографию клыки и, пока мамочка уговаривала его разжать зубы, сожрал добрых два десятка страниц. Ну, улавливаешь, зачем я тебе это рассказываю?

— Да. То есть лазейку-то я вижу, но…

— Ладно, придется разложить по полочкам. Скажешь Эмили вот что. В дверь позвонили, ты отозвался. На пороге была эта парочка с Хендриксом, он рвался с поводка. Они представились: Анджела и Солли, друзья хозяев, хотим чашку чаю. Ты их впускаешь, Хендрикс срывается с поводка, набрасывается на записную книжку. Вполне правдоподобно. Ну что? Почему не слышу благодарностей? Или вам, сэр, не по вкусу такой вариант?

— Спасибо тебе большое, Чарли. Я просто обдумываю. Для начала: а что, если эти люди в самом деле явятся? То есть когда Эмили уже вернется?

— Ну да, такое возможно. Скажу одно: это будет значить, что тебе очень-очень не повезло. Говоря «они заглядывают частенько», я имел в виду максимум раз в месяц. Так что кончай выискивать проколы и кланяйся мне в ноги.

— Но, Чарли, странно получится: чтобы собака накинулась именно на записную книжку и именно на эти страницы?

Чарли вздохнул в трубку:

— Вот уж не думал, что придется разобъяснять все до мелочей. Понятное дело, тебе нужно будет подготовить антураж. Опрокинешь торшер, рассыплешь в кухне сахар. Устроишь ералаш, как устроил бы Хендрикс. Постой, объявляют посадку. Я должен идти. Свяжусь с тобой уже из Германии.

Пока я слушал Чарли, у меня возникло чувство, какое бывает, когда кто-то рассказывает тебе сон или объясняет, откуда взялась вмятина на дверце его машины. План был очень хороший, даже остроумный, но я не представлял себе, как буду все это вкручивать Эмили, и мне становилось все тревожней. Однако когда Чарли положил трубку, я остался под гипнотическим влиянием его звонка. Пусть я понимал, что это дурость, но руки-ноги уже трудились, подготавливая предложенный Чарли «выход».

Я стал устраивать на полу торшер. Стараясь ничего им не задеть, я для начала снял абажур и криво насадил его обратно, только когда торшер уже лежал. Снял в книжной полки вазу, положил ее на ковер и рассыпал вокруг сухие травы, стоявшие в вазе. Присмотрел удобное местечко около кофейного столика, чтобы «опрокинуть» корзинку для бумаг. Я двигался как сомнамбула. В успех предприятия я не верил, но процедура оказалась успокоительной. Потом, вспомнив, что весь этот вандализм затеян ради ежедневника, я перешел в кухню.

Немного подумав, я вынул из буфета сахарницу, поместил ее на стол рядом с пурпурной книжечкой и стал медленно наклонять, пока оттуда не посыпался сахар. Мне не сразу удалось привести сахарницу в равновесие, чтобы она не скатилась на пол, но в конце концов я справился. Паника к тому времени уже улеглась. Не скажу, что я полностью успокоился, но осознал, во всяком случае, как глупо было заводить себя на пустом месте.

Вернувшись в гостиную, я улегся на софу и взялся за Джейн Остин. После нескольких строчек меня одолела усталость, и, сам того не сознавая, я погрузился в сон.

Проснулся я от звонков. Когда автоответчик заговорил голосом Эмили, я встал и взял трубку.

— Бог мой, Рэймонд, так ты дома. Как твои дела, дорогой? Как себя чувствуешь? Успел отдохнуть?

Я заверил, что отдохнул и даже поспал.

— Ох, бедный! Небось неделями не высыпался как следует, а тут только прикорнул, как я звоню, бужу тебя! Прости ради бога! И еще я должна извиниться, Рэй: придется тебя разочаровать. Тут на работе запарка, хочешь не хочешь нужно посидеть. Застряла на час как минимум. Ты без меня продержишься?

Я повторил заверение, что блаженствую и ни в чем не нуждаюсь.

— Что ж, голос у тебя действительно окреп. Ты уж прости, я должна зарыться в дела. Будь как дома, что понадобится — все бери. Пока, дорогой.

Я положил трубку и потянулся. Начали сгущаться сумерки, и я прошелся по квартире, зажигая свет. Потом я стал разглядывать «порушенную» гостиную и чем больше глядел, тем более неубедительным казался устроенный мною беспорядок. Внутри вновь зародилась паника.

Снова затренькал телефон. На этот раз звонил Чарли. По его словам, он находился во франкфуртском аэропорту, возле багажной карусели.

— Сдохнешь, пока дождешься. Ни одной сумки пока не выехало. Как ты там? Мадам еще не вернулась?

— Нет еще. Слушай, Чарли. Этот твой план. Он не сработает.

— Ты это о чем? Только не говори, что ты занимался пустыми размышлениями, вместо того чтобы действовать.

— Нет, я все сделал, как ты сказал. Устроил кавардак, но неубедительный какой-то. На собачьи проделки не похоже. Похоже на художественную инсталляцию.

Чарли ненадолго примолк, видимо сосредоточившись на карусели.

— Понимаю твои затруднения. Чужая собственность. Не поднимается рука. Послушай, я назову несколько вещей, которых, по мне, лучше бы не было. Слушаешь, Рэй? Я хочу, чтобы ты разбил дурацкого фарфорового буйвола. Он стоит у CD-проигрывателя. Подарок от этого хмыря, Дэвида Кори, после его поездки в Лагос. Начни с него. Да мне ничего не жалко. Переколоти хоть все!

— Чарли, я думаю, тебе нужно успокоиться.

— Ладно, ладно. Эта квартира переполнена хламом. Похоже на нашу нынешнюю семейную жизнь. Переполнена старым хламом. А эта пухлая красная софа. Знаешь, Рэй, о которой я говорю?

— Да. Я на ней только что прикорнул.

— Ей давно место на помойке. Почему бы не вспороть ее и не раскидать по комнате набивку?

— Чарли, ты должен взять себя в руки. Похоже, у тебя и в мыслях нет мне помочь. Ты мною пользуешься, чтобы дать выход своему гневу и раздражению…

— Не неси ерунды! Конечно же, я стараюсь помочь тебе. И план мой, конечно же, хороший. Что угодно даю, он сработает. Эмили на дух не переносит этого пса и Анджелу с Солли тоже, она обрадуется любому поводу возненавидеть их еще больше. Слушай. — Чарли внезапно понизил голос почти до шепота: — Я дам тебе самую верную подсказку. Секрет, который убедит Эмили лучше всего. Нужно было сразу об этом подумать. Сколько у тебя осталось времени?

— Около часа…

— Отлично. Слушай внимательно. Запах. В этом вся штука. Пусть в квартире пахнет собакой. С порога Эмили замечает этот запах, хотя бы подсознательно. Входит в комнату, видит на полу осколки фарфорового буйвола — подарок от дражайшего Дэвида, видит набивку чертовой красной софы…

— Вот что, я вовсе не обещал…

— Да слушай же! Видит следы разрушения и немедленно, сознанием или подсознанием, связывает их с собачьим запахом. Ты не успеешь и рта открыть, как у нее перед глазами встанет Хендрикс с его художествами. В этом-то и вся прелесть!

— Чарли, ты сам не знаешь, что несешь. Ну ладно, а запах псины я откуда возьму?

— А вот как состряпать собачий запах мне известно в точности. — Чарли говорил все тем же возбужденным шепотом. — Мне это известно в точности, потому что мы стряпали состав с Тони Бартоном в шестом классе. У Тони был рецепт, но я его усовершенствовал.

— Это еще зачем?

— Зачем? А затем, что состав вонял скорее капустой, чем псиной.

— Нет, я хотел сказать, зачем тебе вздумалось… Ну ладно, забудь. Можешь мне продиктовать, если не придется выходить и покупать набор реактивов.

— Хорошо. Наконец ты взялся за ум, Рэй. Бери ручку. Записывай. А, вот он наконец.

Чарли, должно быть, засунул телефон в карман: я слышал только, как бурчало у него в животе. Потом снова раздался его голос:

— Мне нужно идти. Так что записывай. Готов? Берешь средних размеров кастрюльку. Она, наверное, стоит на плите. Наливаешь пинту воды. Добавляешь два кубика говяжьего бульона, десертную ложку тмина, столовую ложку красного перца, две столовые ложки уксуса и побольше лаврового листа. Все понятно? Суешь туда кожаную туфлю или ботинок, вверх подошвой, чтобы ее не замочить. Иначе будет пахнуть горелой резиной. Включаешь газ, доводишь жидкость до кипения, даешь покипеть на медленном огне. И очень скоро ты учуешь запах. Ничего такого уж страшного. Исходный рецепт Тони Бартона включал в себя садовых слизняков, но этот не такой забористый. Псина как она есть. Знаю, у тебя на языке вертится вопрос, где взять ингредиенты. Все травы и прочее ищи в буфете на кухне. А в чулане под лестницей найдешь старые ботинки. Ботинки, не сапоги. Я имею в виду сношенную пару, высокие полуботинки. Повседневные, я из них не вылезал. Теперь они на выброс. Возьми один из них. В чем дело? Вот что, Рэй, сделай, как сказано, ладно? Целее будешь. Говорю же, Эмили страшна в гневе. Ну, мне пора. Да, и не забудь. Не вздумай похваляться своими обширными музыкальными познаниями.

Наверное, дело было в полученных мною инструкциях — пусть сомнительных, но все же четких и ясных: положив телефонную трубку, я сразу успокоился и настроился по-деловому. План действий вырисовывался вполне определенно. Я пошел в кухню, включил свет.

Кастрюля «среднего размера» и вправду стояла на плите, готовая к использованию. Я налил полкастрюли воды, поставил на конфорку. Проделывая это, я сознавал, что, прежде чем продолжить, должен кое с чем разобраться. А именно — нужно было знать в точности, каким я располагаю временем.

Я вернулся в гостиную, к телефону, и набрал рабочий номер Эмили.

Подошла ее помощница и сообщила, что Эмили на совещании. Тоном добродушным, но решительным я начал настаивать, чтобы помощница вызвала Эмили с совещания, «если она действительно там». Вскоре послышался голос Эмили:

— Рэймонд, в чем дело? Что-то случилось?

— Нет-нет. Я просто хотел узнать, как ты там.

— Рэй, у тебя голос какой-то странный. В чем дело?

— Какой такой странный? Я просто хочу знать, когда ты вернешься. Знаю, по-твоему я бездельник, но все же распорядок дня для меня кое-что значит.

— Ладно-ладно, Рэймонд, незачем сердиться. Сейчас прикину. Похоже, через час… Может, через полтора. Мне ужасно жаль, но у нас действительно запарка…

— От часа до девяноста минут. Отлично. Это все, что мне нужно было знать. Ладно, скоро увидимся. Теперь можешь возвращаться к работе.

Возможно, Эмили хотела что-то добавить, но я положил трубку и, стараясь не терять решительный настрой, поспешил обратно в кухню. Собственно, я даже развеселился и уже не понимал, что заставило меня прежде так пасть духом. Порывшись в буфете, я выставил аккуратным рядом возле конфорки нужные травы и специи. Отмерил их, бросил в воду, размешал и отправился разыскивать ботинок.

В чулане под лестницей скрывалась целая груда сношенной обуви. Немного там покопавшись, я обнаружил, несомненно, ботинок из той самой пары: особо потрепанный образчик с древними отложениями грязи по краю каблука. Подхватив ботинок двумя пальцами, отнес его в кухню и аккуратно поместил в воду, так чтобы подошва глядела в потолок. Зажег средний огонь, сел на стол и принялся ждать, пока закипит вода. Когда телефон снова зазвонил, мне не хотелось оставлять кастрюльку без присмотра, однако голос Чарли в автоответчике упорно что-то бубнил. Наконец я прикрутил огонь и подошел к телефону.

— Что ты там говорил? — спросил я. — Похоже, жаловался на что-то, но я был занят и пропустил.

— Я в отеле. Всего лишь трехзвездочном. Совсем обнаглели! Такая большая компания! Моя комната размером со стенной шкаф!

— Но ты там будешь всего пару ночей…

— Слушай, Рэй, я прежде немного покривил душой. Это нечестно с моей стороны. В конце концов, ты оказываешь мне услугу, стараешься удружить, помирить нас с Эмили, а я тебе басни плету.

— Если ты про рецепт собачьего запаха, то поздно спохватился. Я уже запустил процесс. Ну, какую-нибудь лишнюю травку я добавить смогу…

— Если я не был с тобой до конца честен, это оттого, что я не был честен и с самим собой. Но теперь, уехав из дома, я смог лучше все осмыслить. Рэй, я говорил, что у меня никого нет, но это не совсем правда. Есть эта девушка. Да-да, девушка: самое большее чуть за тридцать. Очень озабочена тем, как в развивающемся мире обстоят дела с образованием и как навести справедливость в международной торговле. На самом деле речь не идет о сексуальном влечении — оно всего лишь побочный продукт. Главное — ее незапятнанный идеализм. Мне вспомнилось, какие мы сами были прежде. Помнишь, Рэй?

— Прости, Чарли, но, сколько помню, идеалистом ты не был. Вот эгоистом и гедонистом — это да…

— Согласен, все мы были тогда те еще разгильдяи. Но где-то внутри у меня всегда сидел другой человек и хотел выйти наружу. Именно это меня к ней и влечет…

— Чарли, когда это было? Когда оно случилось?

— Что случилось?

— Этот адюльтер.

— Не было никакого адюльтера! Ничего похожего на секс между нами не было. Я даже за столом с ней не сидел. Я просто… Просто я устроил так, чтобы не терять ее из виду.

— Что ты этим хочешь сказать? — Я тем временем переместился обратно в кухню и стал наблюдать за отваром.

— Ну, я не терял ее из виду. Договаривался о встречах.

— То есть она девушка по вызову?

— Нет-нет, говорю же, между нами ничего не было. Нет, она стоматолог. Я к ней ходил, изобретал предлоги: там зуб побаливает, там с десной не так. Понимаешь, растягивал лечение. И конечно, Эмили в конце концов просекла. — Чарли вроде бы давился рыданиями. Потом плотину прорвало. — Она доискалась… доискалась…потому что я чересчур увлекся зубными нитями! — Чарли перешел едва не на крик. — Она сказала: с тобой в жизни такого не было, чтобы ты не расставался с флостиком!

— Но это же бессмыслица. Чем лучше следишь за зубами, тем меньше поводов обращаться к зубному врачу…

— Ни о каком таком смысле я не думал. Я просто хотел ей угодить!

— Послушай, Чарли, ты с ней не встречался вне кабинета, не был с ней близок, так в чем проблема?

— Проблема такая: мне нужен был кто-то, кто бы извлек на свет это мое второе «я», запрятанное внутри…

— Чарли, послушай. Я вот со времени твоего последнего звонка стал намного спокойней. И, честно говоря, тебе тоже следует успокоиться. Обсудить все мы сможем, когда ты вернешься. А теперь мне нужно готовиться, ведь через какой-нибудь час вернется Эмили. У меня процесс в самом разгаре. Наверное, это и по моему голосу заметно.

— Ну и дела, чтоб тебя! У него, видишь ли, процесс в самом разгаре. Отлично! Друг называется…

— Чарли, ты не иначе расстроен из-за неудачного номера в отеле. Но ты должен успокоиться. Взглянуть на вещи в перспективе. И набраться мужества. А у меня сейчас процесс в самом разгаре. Вот разберусь с собачьей историей, тогда смогу по полной тебе подыграть. «Эмили, — скажу я, — до чего же я жалок, Эмили, ты только посмотри. И ведь я не особенный, таких людей большинство. Но Чарли, он совсем не такой. Чарли, он из другой оперы».

— Нельзя такое говорить. Очень уж ненатурально звучит.

— Тьфу, дурень, да не такими же словами. Положись на меня. Я держу ситуацию под контролем. Так что успокойся. А теперь я должен идти.

Я положил трубку и присмотрелся к кастрюльке. Состав вскипел, пар шел вовсю, но запаха особенного не ощущалось. Я прибавил огня, чтобы кипело сильнее.

Тут мне захотелось свежего воздуха, а поскольку из кухни имелся выход на плоскую крышу, которую я не успел обследовать, я шагнул туда.

Вечерний воздух был напоен ароматом, словно не в Англии в начале июня. Если бы не прохладный ветерок, я бы мог подумать, что вернулся в Испанию. В небе еще не сгустилась тьма, но звезды уже зажигались. За стенкой, что огораживала участок, виднелись бесчисленные окна и соседские задние дворики. Во многих окнах светились огоньки; дальние, если присмотреться, казались продолжением звездного неба. Дворик на крыше был невелик, но определенно внушал романтическое настроение. Воображению представлялась вышедшая прогуляться теплым вечером пара: вокруг кипит городская суета, а они прогуливаются под ручку меж горшков с кустиками и беседуют о повседневных делах.

Я задержался бы на крыше подольше, но расслабляться не следовало. Я вернулся в кухню, прошел мимо кипящей кастрюльки и остановился на пороге гостиной — осмотреть сделанное ранее. Самая большая ошибка, как я понял, заключалась в том, что я подошел к задаче не так, как сделала бы тварь, подобная Хендриксу. Ключом к решению было сделаться Хендриксом и посмотреть на мир его глазами.

Подойдя к делу с таких позиций, я убедился в несостоятельности не только собственных мер, но и многих советов Чарли. Возможно ли, чтобы резвый пес извлек из залежей звуковоспроизводящего оборудования маленькую статуэтку буйвола и разбил ее? Идея вспороть софу и раскидать кругом набивку тоже была чистейшей глупостью. Для этого Хендриксу понадобились бы острые как бритва клыки. Опрокинутая сахарница в кухне годилась вполне, но что касалось гостиной, подход нужно было полностью пересмотреть.

Я вошел в комнату согнувшись, чтобы видеть ее в том же ракурсе, что и Хендрикс. Тут же передо мной возникла очевидная цель: пачка глянцевых журналов на кофейном столике, и я, двигаясь по той же траектории, что и предполагаемая собачья морда, столкнул их на пол. Приземлившиеся журналы составили картину вполне убедительную. Ободрившись, я опустился на колени, открыл один из них и смял страницы таким образом, чтобы Эмили бросилось в глаза сходство с ежедневником. Но на этот раз результат меня разочаровал: след человеческой руки приметно отличался от следа собачьих клыков. Я повторил свою прежнюю ошибку, недостаточно отождествив себя с Хендриксом.

Я опустился на четвереньки, наклонил голову и впился в страницы зубами. Вкус был парфюмерный и нельзя сказать чтобы неприятный. Я открыл, примерно на середине, еще один журнал и повторил процедуру.

Техника, как я начал понимать, требовалась примерно такая, как в ярмарочной игре, когда нужно, не пользуясь руками, кусать плавающие в воде яблоки. Наиболее пригодны легкие, жующие движения нескованными челюстями; при этом страницы топорщатся и хорошо мнутся. С другой стороны, слишком сконцентрированный укус просто дырявит бумагу, не давая нужного эффекта.

Я с головой ушел в обдумывание этих тонкостей и, наверное, потому не сразу заметил Эмили, которая стояла в прихожей и разглядывала меня из-за дверного проема. Осознав, что она дома, я ощутил вначале не страх или неловкость, а скорее обиду: с какой стати она явилась без единого слова предупреждения. Несколько минут назад я звонил ей в контору именно затем, чтобы избежать неприятной ситуации, в которую в итоге попал, — припомнив это, я увидел в себе жертву намеренного обмана. Вероятно, по этой причине я не вскочил тут же на ноги, а ограничился усталым вздохом. Услышав его, Эмили вошла в комнату и очень бережно положила руку мне на спину. Не знаю, опустилась ли она на колени, но следующие слова она произнесла мне в самое ухо:

— Рэймонд, я вернулась. Давай-ка сядем, ладно?

Эмили осторожно вытягивала меня в стоячее положение, и я едва сдерживался, чтобы не стряхнуть с себя ее руки.

— Все-таки странно, — сказал я. — Четверть часа назад ты собиралась идти на совещание.

— Верно. Но после твоего звонка мне стало понятно, что я нужнее дома.

— Что значит «нужнее»? Эмили, пожалуйста, ни к чему меня поддерживать, я ведь не валюсь с ног. Что значит «я нужнее дома»?

— Из-за твоего звонка. Я поняла, о чем он говорил. Это был призыв о помощи.

— Ничего подобного. Я просто хотел… — Тут я осекся, заметив, что Эмили удивленно оглядывает комнату.

— О, Рэймонд, — пробормотала она едва слышно.

— Я тут немного напакостил. Я бы прибрался, но ты слишком рано вернулась.

Я потянулся к опрокинутому торшеру, но Эмили меня удержала.

— Это ерунда, Рэймонд. В самом деле ерунда. Позднее приберемся вдвоем. Сядь лучше и успокойся.

— Слушай, Эмили, я понимаю, это твой дом. Но почему ты подкралась так тихо?

— Я не подкралась, дорогой. Я звонила, но тебя как будто не было. Тогда я наведалась в туалет, а когда вышла… ты оказался на месте. Но зачем эти подробности? Не в них дело. Я здесь, и мы посвятим вечер отдыху. Садись, Рэймонд, будь добр. Я приготовлю чай.

Говоря это, Эмили уже направлялась в кухню. Я возился с абажуром торшера, и, когда сообразил, что она там застанет, было уже поздно. Я прислушался, но в кухне было тихо. Наконец я насадил абажур и шагнул в кухню.

В кастрюльке по-прежнему бурлил отвар, подошва ботинка смотрела в потолок, ее обтекал пар. Запах, который я до сих пор едва улавливал, в кухне сделался куда заметней. Он был довольно едкий и отдавал карри. Но прежде всего он напоминал запашок, которым шибает в нос, когда после долгой прогулки сдернешь с ноги потную обувь.

Эмили стояла поодаль от плиты, вытягивая шею, чтобы с безопасного расстояния разглядеть, что делается в кастрюле. Зрелище как будто поглотило ее целиком, и когда я, давая о себе знать, потихоньку хихикнул, она не то что не обернулась, но даже не скосилась на меня.

Я протиснулся за ее спиной и сел на кухонный стол. Наконец Эмили с добродушной улыбкой повернулась ко мне.

— Мило придумано, Рэймонд, ужасно мило.

Словно бы притянутый помимо воли, ее взгляд снова скользнул к плите.

Я увидел опрокинутую сахарницу… ежедневник, и на меня навалилась бесконечная усталость. Чаша терпения внезапно переполнилась, и я решил, что нужно выйти из игры и во всем признаться. Набрав в грудь воздуха, я начал:

— Слушай, Эмили. Допускаю, обстановка в доме могла показаться тебе странной. Это все из-за твоего ежедневника. Вот этого. — Я открыл пострадавшую страницу и показал Эмили. — Я в самом деле виноват, и мне очень стыдно. Я случайно открыл книжечку и смял страницу. Вот так.

Я изобразил, правда, без прежней злобы, как сминаю страницу, и посмотрел на Эмили.

К моему удивлению, она лишь скользнула по книжке мимолетным взглядом и вновь обернулась к кастрюльке.

— О, да это все лишь записная книжка. Ничего личного. Не беспокойся об этом, Рэй. — Она шагнула к кастрюльке, чтобы изучить ее получше.

— Что ты этим хочешь сказать? То есть как это — не беспокойся? Как ты можешь такое говорить?

— Да в чем дело, Рэймонд? Это обычная записная книжка, чтобы чего-нибудь не забыть.

— Но Чарли сказал, ты просто взорвешься!

Я вознегодовал еще больше: судя по всему, Эмили даже не держала в голове запись, относившуюся ко мне.

— Правда? Чарли сказал, что я разозлюсь?

— Да! По его словам, ты однажды пригрозила оторвать ему яйца, если он сунет нос в эту книжечку!

Я не знал, чему приписать удивленный взгляд Эмили: то ли моим словам, то ли прежнему созерцанию кастрюльки. Она присела со мной рядом и ненадолго задумалась.

— Нет, — проговорила Эмили наконец. — Речь шла о чем-то другом. Ага, вспоминаю. Приблизительно год назад Чарли из-за чего-то расстроился и спросил, как я поступлю, если он покончит с собой. Он просто меня проверял — у него кишка тонка для самоубийства. Но он спросил, и я ответила, что в таком случае оторву ему яйца. Больше я ему ничего такого не говорила. То есть я не бросаюсь поминутно этим выражением.

— Не понимаю. Если он покончит с собой, ты ему такое устроишь? После того?

— Рэймонд, это была фигура речи. Я просто объясняла, насколько мне не нравится его намерение. Чтобы знал, как я его ценю.

— Да я о другом. Если бы ты сделала это после, ты бы его таким образом не удержала, верно? Но может, ты и права, это бы…

— Рэймонд, давай забудем об этом. Забудем, и все. У меня осталось со вчерашнего дня полкастрюли запеченной баранины. Вчера было вкусно, а сегодня будет еще вкуснее. И можно открыть бутылочку бордо. Ты, вижу, начал что-то готовить — очень мило с своей стороны. Но поужинаем уж запеченной бараниной, ладно?

Объясниться я был бессилен.

— Да-да, хорошо. Запеченная баранина. Это грандиозно. Да-да.

— А… а вот это мы пока отставим в сторону?

— Да-да, пожалуйста. Оставь, да.

Я поднялся с места и вышел в гостиную, где, разумеется, царил прежний беспорядок, но я чувствовал себя не настолько бодрым, чтобы взяться за уборку. Я лег на софу и уставился в потолок. Потом вошла Эмили, я ее заметил и подумал, что она направляется в прихожую, но она стала возиться в Дальнем углу с музыкальной аппаратурой. В комнату полились чувственные аккорды струнных, меланхолические вздохи духовых и голос Сары Воэн, певшей «Возлюбленного».

Мне сделалось спокойно и приятно. Сопровождая кивками медленный ритм, я закрыл глаза. Мне припомнилось, как много лет назад, в колледже, у Эмили, мы с нею больше часа спорили о том, правда или нет, что Билли Холидей всегда исполняла эту песню лучше, чем Сара Воэн[25].

Тронув меня за плечо, Эмили протянула мне бокал красного вина. Поверх делового костюма на ней был надет фартук с оборочками. Себе она тоже взяла бокал, села на дальний край софы, у меня в ногах, и сделала глоток. Потом с помощью пульта управления приглушила звук.

— День был просто ужас, — проговорила она. — Я не о работе, хотя там все вверх дном. Я об отъезде Чарли и всем вообще. Не думай, будто мне это не обидно: между нами нелады, а он улепетывает за границу. И в довершение всего ты наклюкался сверх всякой меры. — Эмили протяжно вздохнула.

— Нет, что ты, Эмили, все не так плохо, как ты думаешь. Прежде всего, Чарли просто души в тебе не чает. А я — у меня все прекрасно. Ей-богу прекрасно.

— Враки.

— Нет, в самом деле… Я прекрасно себя чувствую.

— Я о том, что Чарли якобы души во мне не чает.

— А-а, вот что. Ну, если ты считаешь это враками, ты очень и очень ошибаешься. Мне ведь известно: Чарли влюблен в тебя как никогда.

— Откуда ты можешь это знать, Рэймонд?

— Я это знаю потому… ну, прежде всего, он сам что-то такое говорил мне за ланчем. Может, не в точности этими словами, но я так понял. Слушай, Эмили, я знаю, у вас сейчас непростые отношения. Но ты, пожалуйста, помни о главном. А именно, что Чарли по-прежнему очень тебя любит.

Эмили вновь вздохнула.

— Знаешь, я сто лет не слушала эту пластинку. Из-за Чарли. Когда я включаю подобную музыку, он тут же начинает ворчать.

Мы ненадолго замолкли, слушая Сару Воэн. Во время инструментальной паузы Эмили сказала:

— Наверное, Рэймонд, тебе у нее больше нравится другая версия той же песни. Только под фортепьяно и бас.

Я не ответил, а лишь немного приподнялся, чтобы было удобнее пить.

— Спорю, это так, — продолжала Эмили. — Тебе больше нравится другая версия. Правда, Рэймонд?

— Ну, не знаю. Честно говоря, я не припоминаю эту другую версию.

Я почувствовал, что Эмили отодвинулась на край софы.

— Ты это не всерьез, Рэймонд.

— Хочешь смейся, но я в последнее время редко слушал такого сорта музыку. Собственно, у меня почти все выветрилось из памяти. Даже не назову точно, что это за песня. — Я слегка усмехнулся, но, наверное, усмешка вышла не вполне естественной.

— Что ты такое городишь? — В голосе Эмили внезапно прорезалось раздражение. — Это просто смешно. Забыть ты мог только в одном случае: если тебе сделали лоботомию.

— Воды немало утекло. Все меняется.

— О чем ты говоришь? — В этих словах мне послышалась нотка испуга. — Не может все так сильно поменяться.

Мне до зарезу нужно было сменить тему. И я произнес:

— Очень жаль, что у тебя на работе все вверх дном.

Эмили никак на это не отозвалась.

— И что же ты хочешь сказать? Что больше не любишь такие песни? Хочешь, чтобы я выключила, да?

— Нет-нет, Эмили, пожалуйста, мелодия приятная. Она… навевает воспоминания. Прошу, давай снова посидим мирно и спокойно.

Эмили опять вздохнула. Когда она заговорила, голос ее смягчился:

— Прости, дорогой. Я совсем забыла. Мне ни в коем случае не надо было на тебя кричать. Ради бога, извини.

— Нет-нет, все нормально. — Я сел. — Знаешь, Эмили, Чарли — порядочный парень. Очень порядочный. И он тебя любит. От добра добра не ищут, знаешь ли.

Эмили пожала плечами и отпила еще вина.

— Наверное, ты прав. Мы уже немолоды. И друг друга стоим. Можем считать, что нам повезло. И все же вечно недовольны. Не знаю почему. Ведь когда я задумываюсь, то прихожу к выводу, что на самом деле мне не нужен никто другой.

Она еще немного потянула вино и послушала музыку.

— Знаешь, Рэймонд, допустим, ты на вечеринке с танцами… Играют, к примеру, медленный танец, твой партнер как раз тот, с кем тебе хочется быть, и предполагается, что все остальное в комнате должно исчезнуть. Но оно почему-то не исчезает. Не исчезает, и все. Ты знаешь, что никто тут и в подметки не годится твоему партнеру. И все же… комната заполнена народом. Вас не оставляют в покое. Кричат, машут руками, выделываются, чтобы привлечь твое внимание. «О, неужели это все, что тебе нужно?! Ты заслуживаешь лучшего! Посмотри туда!» Вроде бы все время слышишь такие крики. И вот настроение портится и танцевать спокойно со своим парнем уже не получается. Понимаешь, о чем я, Рэймонд?

Подумав, я отозвался:

— Ну, мне не так повезло, как вам с Чарли. У меня нет такого партнера, как у тебя. Но до некоторой степени я тебя понимаю. Трудно понять, на чем остановиться. На ком остановиться.

— Ты чертовски прав. Больше всего мне хочется, чтобы они от меня отстали, эти непрошеные советчики. Отстали и дали нам жить как живем.

— Знаешь, Эмили, я вовсе не привирал. Чарли души в тебе не чает. Он так расстроен, что вы в последнее время не ладите.

Сидя ко мне спиной, Эмили надолго замолчала. Сара Воэн запела свою красивую, но, быть может, слишком медленную версию «Апреля в Париже»[26], и Эмили вздрогнула, словно услышав оклик. Потом она повернулась ко мне и покачала головой.

— Я не могу с этим смириться, Рэй. Не могу смириться с тем, что ты больше не слушаешь такую музыку. В старые времена мы снова и снова крутили все эти пластинки. На маленьком проигрывателе, который мне подарила мама перед поступлением в университет. Как ты мог забыть?

Я встал и, не выпуская из рук бокал, шагнул к окну-двери. Глядя на крышу, я понял, что глаза у меня полны слез. Я открыл дверь и вышел наружу, чтобы вытереть их тайком от Эмили, но она последовала за мной, так что, может быть, что-то и заметила, не знаю.

Теплый вечерний воздух ласкал кожу, Сара Воэн и ее оркестр просочились за нами. Звезды сияли еще ярче, чем прежде, мигающие огоньки в домах все так же казались продолжением звездного неба.

— Люблю эту песню, — проговорила Эмили. — Ты, наверное, ее забыл, как и предыдущую. Но если ты даже ее не помнишь, танцевать-то под нее ты все же способен?

— Да. Способен, пожалуй.

— Мы могли бы походить на Фреда Астера и Джинджер Роджерс.

— Ага, могли бы.

Опустив бокалы на каменную столешницу, мы начали танцевать. Особой ловкости мы не выказывали, то и дело стукались коленками, но я тесно прижимал к себе Эмили и всеми органами чувств воспринимал ее одежду, волосы, кожу. Держа ее в объятиях, я снова отметил, насколько она прибавила в весе.

— Ты прав, Рэймонд, — шепнула она мне в ухо. — Чарли хороший. Нам нужно помириться.

— Да. Обязательно.

— Ты настоящий друг, Рэймонд. Что бы мы без тебя делали?

— Рад, если так. Я ведь ни на что другое не гожусь. По правде, проку от меня никакого.

Эмили резко дернула меня за плечо.

— Не говори так, — прошептала она. — Никогда не говори. — Чуть помолчав, она повторила: — Ты, Рэймонд, самый настоящий друг.

Это был «Апрель в Париже», версия 1954 года, от Сары Воэн, партию трубы исполнял Клиффорд Браун[27]. Так что я знал: это долгая запись, на добрых восемь минут. И меня это радовало, так как я знал еще, что после окончания песни мы бросим танцевать и пойдем в дом есть запеченную баранину. И еще я подозревал, что, поразмыслив, Эмили все же решит, что мой поступок с ее ежедневником не заслуживает столь легкого прощения. Мог ли я быть в чем-то уверен? Но по крайней мере в ближайшие несколько минут нам ничто не грозило, и мы могли продолжать свой танец под звездным небом.

(Перевод Л. Бриловой)