Номер 10

Глава двадцать первая

Александр Макферсон спустился в пресс-службу и созвал свою команду. Сотрудники у него были в основном молодые, некоторые даже умные, но не все — одного выбрали как раз за очевидную глупость. Это был приятный парень двадцати четырех лет, по имени Бен Фоссет, которому после тщательной проверки поручили изображать доверчивого и респектабельного британского налогоплательщика.

Однажды, выступая делегатом на конференции Лейбористской партии, он заявил, что профессиональные политики могут продвигаться по партийной иерархической лестнице, только если они предельно честны на словах и в делах. Невинное заявление идеалиста Фоссета бесконечно цитировали на сборищах новых лейбористов, и каждый раз звучал беспомощный смех. Беи Фоссет сам больше всех удивился, когда его вызвали в пресс-службу дома Номер Десять и назначили особым советником. За всю свою правительственную карьеру цинизма он так и не набрался.

Макферсон облокотился о высокую офисную тумбу и изрек:

— Ладно, вот вам фаты. Первое. Адель Флорэ-Клэр пережила психоз, иными словами, у нее поехала крыша, ей выписали лекарства, и теперь она в частной клинике. Второе. Нога Барри. Выпущена директива: ничего не публиковать насчет Ноги Барри, так что эта история закрыта. Мне нужно заявление по Адель, к шестичасовым «Новостям». У вас двадцать минут, значит, заводить ваши сраные ноутбуки некогда.

Фоссет сел за стол и принялся жевать копчик карандаша. Поразмыслив минугку, он написал:

Когда настала очередь Фоссета зачитать вслух свои предложения, он предварил их заиканием:

— Я… э-э… в общем… решил представить, что у меня ум ребенка… э-э…

— Это несложно, — буркнул Макферсон.

— Если сумеете организовать подписи деток… э-э… А может, и фотографию найдете… Кстати, ошибка в слове «планета» сделана намеренно…

Макферсон вырвал листок из потных ладоней Фоссета, быстро пробежал его глазами и велел секретарю срочно переписать детским почерком на официальном бланке дома Номер Десять, да не забыть сохранить ошибку в слове «планета». Когда все было готово, он рванул наверх, в квартиру Клэров. где застал Моргана и Эстель, которые препирались из-за телевизионного пульта.

Он велел им прочесть и подписать письмо. Морган отказался и заявил, что письмо — полный вздор и что он в своем возрасте ни за что не допустит ошибку в слове «планета». Эстель, однако, недавно упражнялась с подписью и потому охотно поставила чудный росчерк. Макферсон взял письмо, подписался за Поппи и обратился к Моргану:

— Мне известно все о твоих планах участвовать в протестах антиглобалистов в следующем месяце. Морган. Поосторожнее с мобильным телефоном!

— Разве мы живем не в свободной стране, сэр? — осведомился Морган.

Макферсон не ответил. Эстель и Поппи будут мило смотреться на обложке «Сан». Морган своей несчастной веснушчатой физиономией только все испортил бы.

Агент Палмер присутствовал на совещании, где обсуждали план ликвидации Саддама Хусейна, призванный ускорить падение режима. Представитель министерства иностранных дел только что заявил:

— Никому, кроме премьер-министра и его христианско-социалистических дружков, не горит нападать на Ирак. Это и слишком дорого, и небезопасно, с учетом ситуации на Ближнем Востоке, а кроме того, породит утомительный поток бумаг, поскольку ни один компьютер министерства обороны не рассчитан на работу в военных условиях.

Все засмеялись и решили изучить другие варианты.

Палмер, большой любитель сладостей, как-то прочел в «Спектейторе», что у Саддама Хусейна слабость к конфетам фирмы «Куолити Стрит», и предположил:

— Наверняка он особенно жалует их помадки «Кантри».

Молодая чернокожая женщина из ЦРУ сообщила:

— Сэр, по последним данным разведки, у него теперь новая страсть — «Хрустящий апельсин в шоколаде».

— Вот вам типичный пример его оппортунизма, — буркнул представитель министерства иностранных дел.

Совещание на короткое время погрузилось в разброд и шатания, участники принялись обсуждать и сравнивать достоинства сливочного шоколада с апельсиновым наполнителем, с фундуком и с карамелью и эклеров с кокосом. Эксперт по Ираку отстаивал ириски-подушечки, пока совещание не призвали к порядку.

Палмер предложил:

— Почему бы не обратиться к биологам, пускай они добавят в «Хрустящий апельсин в шоколаде» какую-нибудь смертоносную бактерию и пошлют Саддаму баночку радости на Рождество?

Со всех сторон посыпались возражения. Кто-то сказал, что люди в «Куолити Стрит» вряд ли захотят сотрудничать, да еще наверняка затеют тяжбу с правительством. Еще кто-то вспомнил, что в Ираке Рождество не празднуют. А кто-то и вовсе предположил, что Саддам может передарить баночку одному из внучат, и нельзя быть пособниками в убийстве невинных детей.

Поскольку никто на совещании не хотел стать пособником в случайном отравлении ребенка конфетами, все единогласно решили, что внезапный ракетный удар по районам массового проживания неизбежен — разве что премьер-министр изменит решение за время своего недельного отсутствия.

В кухне раздавался только скрежет молний и металлических пуговиц, которые вращались за стеклом стиральной машины. Все четверо смотрели на чайник и ждали, пока он закипит. Их угнетала музыка, рвущаяся из соседней комнаты; премьер-министру хотелось, чтобы кто-нибудь ее выключил.

В воздухе висела вонь марихуаны и крэка. Питер стоял на полу в углу клетки и безостановочно и монотонно попискивал.

Джек сказал:

— У бедняги крыша совсем съехала.

Джеймс загородил спиной кухонную дверь, и у Джека было неуютное чувство, что если его попросить отодвинуться, атмосфера насилия еще больше накалится, хотя в кухне все и так были напряжены до предела.

Премьер-министр с интересом озирался по сторонам. Он решил, что находится в типичной кухне рабочего класса. На сушилке для посуды рядом с коробками полуфабрикатов громоздились банки из-под пива. В качестве домашнего любимца имелся довольно плюгавый попугайчик, клетка которого была выстлана страницей из таблоида «Сан», с заголовком: «Саддаму нравятся ириски „Куолити“». В пепельнице на кухонном столе возвышалась горка окурков, а рядом стоял трогательный ослик, впряженный в тележку с перечницей и солонкой. В кухне не было ни одной вещи со вкусом — Адель сочла бы все это забавным кичем.

Мать Джека, старая перештукатуренная неряха, похоже, не особо обрадовалась появлению сына. Она пыталась перекричать музыку:

— А я не понимаю, какого хрена ты возникаешь, Джек. Я же тебе велела не приезжать, сказала, что занята.

Премьер-министр заметил, что тут Норма оглянулась на Джеймса, словно старалась снять с себя вину.

Пока мать наливала кружкой кипяток в металлический заварной чайник, Джек непринужденно рассуждал о погоде, пытаясь разрядить обстановку.

Премьер-министр сморщил нос. Он узнал едкий запах: некоторые из самых беспутных студентов в Кембридже покуривали травку. Сам он марихуану никогда не курил, инстинктивно догадываясь, что ему не понравится. Теперь он подумал, не баловались ли его мать и настоящий отец тем, что тогда, кажется, называли «джазовой скруткой».

Норма сказала:

— Значит, попьешь чаю, а потом уедешь, да? — Это был скорее приказ, чем вопрос.

Джек посмотрел на Джеймса:

— Ну, как колледж? Джеймс с презрением сказал:

— Колледж для пигмеев. В колледж ходят только слабаки. Я исхожу из принципа необходимости знаний. Чего это ради забивать голову фактами, которые мне не пригодятся?

Премьер-министр однажды слышал почти такое же высказывание из уст Майкла Хезелтайна[73].

Норма сказала:

— Джеймс и без образования обойдется. Умнее его я никого не знаю. Ему всего девятнадцать, а у него уже «мерседес» есть.

Премьер-министр несмело пояснил:

— Ну, миссис Шпрот, я вот как бы думаю, что образование, так сказать, не просто должно давать нам навыки для достижения материального благополучия. Хорошее образование также повышает качество жизни и помогает нам делать свой вклад в развитие общества.

— А вы-то где учились? — спросил Джеймс.

— В Кембридже, — ответил премьер-министр, скромно потупившись.

— Ну и не больно-то вам на пользу пошло, верно? Да вы хоть на себя взгляните. Не то мужик, не то баба, причем непонятно, из какого слоя, что, не так?

Премьер-министр поправил парик и провел рукой по щетинистому подбородку. Прежде чем войти в дом, он собирался побриться, но подходящей возможности не представилось.

— Где-то я вас видел, — продолжал Джеймс. — Вы, случаем, не гардеробщик в клубе гомиков «Пудра»?

В кухонную дверь яростно забарабанили с другой стороны. Джеймс заорал, точно на собаку:

— Вернись в комнату и не вылазь!

— Кто это? — спросил Джек.

— Один из наших гостей, — ответила Норма, гремя чашками и чайными ложками на блюдцах. Потом посмотрела на Джеймса: — Может, я отнесу чаю гостям?

Джеймс завопил еще громче:

— Нет! Не ходи!

Джек увидел испуганное лицо матери, встал и сказал:

— А я пойду! Я должен выключить музыку.

Он вежливо попросил Джеймса отодвинуться от двери, а когда Джеймс отказался и обозвал его фашистом, Джек поступил именно как фашист: схватил правую руку Джеймса и так свирепо вывернул ее за спину, что она чуть не сломалась. Джеймс завизжал от боли и осел на колени.

— Не обижай его, Джек! — заголосила Норма. Джек поднял Джеймса на ноги и вытолкал через коридор в гостиную. Там было совершенно темно, но он учуял запах людей. Музыка, как живое существо, хлестала Джека по телу. Его рука потянулась к выключателю на стене у двери, но кто-то залепил его клейкой лентой.

Джек сорвал ленту, щелкнул выключателем, люстра в центре потолка вспыхнула и высветила четырех мужчин и двух женщин, которые от внезапной вспышки закрыли лица руками. Это были: бывший заведующий магазином ковров, бывшая санитарка в больнице, бывший автомеханик по шинам, агент по продаже автомобилей, портье и девушка, проживающая в общежитии для условно осужденных. Они вымолили у кого-то денег, или украли их, или взяли банковские кредиты, которые никогда не вернут, чтобы заплатить Джеймсу по пятьсот фунтов за уик-энд в его доме на всем готовеньком. В нишах по обе стороны камина стояли колоссальные аудиоколонки. Когда Джек брал уроки бальных танцев в «Palais de Danse»[74], там включали колонки поменьше этих. Единственное, о чем он мог думать, — прекратить этот жуткий грохот. Он поискал глазами его источник и увидел, что колонки подсоединены через усилитель к CD-проигрывателю, стоящему на его стареньком письменном столе, рядом с его справочниками и вазой-осликом, из которой торчал букетик увядших нарциссов. Он покрутил ручки. Наконец наступила тишина, и гости Нормы воззрились на пришельца, который вторгся в их сны.

Джеймс стоял в центре комнаты и с презрением смотрел на Джека. Он жалел слабаков, которые боятся принимать крэк, — это пигмеи. Им никогда не узнать экстаза, который пережил он в первый прием. Джеймс принял позу мирового деятеля, величественную и снисходительную одновременно, и начал проповедовать:

— Цель жизни — крэк! Вот для чего мы родились, вот для чего существуем. Только избранным дано познать чудо крэка, только мы — подлинная элита. Эти избранные, — здесь он простер руку в сторону автомеханика, — святые, и они должны иметь право собираться и поклоняться крэку. Во имя крэка разрешено все. А те, кто попытается помешать культу крэка, пусть боятся насилия, пыток и смерти. Если у любителя крэка нет денег, он должен иметь право украсть у таких пигмеев, как ты и твоя мать, Джек. Убить пигмея — не грех, изнасиловать пигмея — не грех, трахнуть пигмея — не грех, похитить и пытать пигмея — не грех. Любитель крэка познал истину, а истина столь прекрасна, что нужен новый язык, дабы выразить хотя бы малую долю радости, которую она несет. Вообрази бесконечность, неизмеримые пространства, уходящие в вечную нирвану, а потом предстань такую же громадную радость. Кто не захочет ощутить это чууууудо, этот кааааааайф, эту скаааааааазку…

Тут Джеймс чуть запнулся, по тут же продолжил:

— Вот что обещает крэк. И потому мы принимаем его снова и снова и снова и снова и снова и снова.

Бывшая санитарка прохныкала:

— Но это обещание невыполнимо, и мы не можем никогда никогда никогда никогда снова испытать ту же радость, неважно, сколько принимаешь и сколько тратишь.

— Но мы должны пытаться снова и снова, — возразил Джеймс. — Надежда есть всегда, мы должны верить.

Агент по продаже автомобилей сказал:

— И мы должны быть готовы отбросить семью, жен, мужей и детей, работу, друзей, деньги, собственность, жилье, уважение к себе, гордость, себя самих.

— О да! — вскричал Джеймс. — И пребудем мы в темном мире, где все нам враги, где тени желают нам смерти, где каждый звук угрожает нашей жизни, а солнце только напоминает нам, что скоро мы возжаждем, и все же нам нечего пить, и никто не оросит губ наших.

Джеймс почувствовал, как энергия оставляет его тело, лег на коврик-полумесяц перед камином и мгновенно заснул.

Джек выключил свет и тихо притворил за собой дверь, словно оставлял спящих детей. Он поднялся в спальню Нормы и снял со шкафа самый большой чемодан.

Норма тем временем рассказывала премьер-министру, как сильно он похож на премьер-министра.

— Вы же вылитый Эдвард Клэр, — говорила она. — И голос, и моргаете, и улыбка, даже зубы такие же кривые, ну все!

Премьер-министр, слегка взвинченный тирадой Джеймса, донесшейся из гостиной, мучительно пытался припомнить, как надо беседовать с людьми из рабочего сословия. Что их волнует? Морские свинки? Бинго?

Норма сообщила премьер-министру, что из него вышел бы премьер-министр в миллион раз лучше, чем из Рори Бремнера[76]. Потом она сменила тему:

— Я рада, что наш Джек приехал, он все уладит. Премьер-министр автоматически среагировал:

— Наша полиция замечательно справляется.

Он спросил Норму, как, на ее взгляд, работает правительство. Та, похоже, не поняла вопроса.

— Не знаю, — ответила она. — Я политикой не интересуюсь, разве вот Рон Филлпот — он мне понравился, когда задал взбучку тому дуралею.

Безразличие Нормы странным образом успокоило премьер-министра. Какой смысл не спать ночей из-за Киотского соглашения[77], когда подавляющее большинство людей спят по восемь часов в сутки, в счастливом неведении, не подозревая об опасностях атомной энергетики?

Зазвонил телефон на стене. Норма с испугом уставилась на него — Джеймс отучил ее отвечать на звонки или звонить самой.

Джек сверху услышал звонки и примчался на кухню. Звонила его сестра, Ивонна.

— Ты где? — спросил Джек с искренним интересом — в конце концов, она могла быть в любом месте мира.

— Мы только что приземлились в Лутонском аэропорту, я на шоссе, — кричала Ивонна. — Почему мама не берет трубку? Случилось что-то?

— Вот она тут на кухне, травку курит, — ответил Джек.

Ивонна завопила еще громче:

— Скажи ей, я ей бабки везу. Джек спросил:

— А Дерек с тобой?

— Кто? — Ивонна, похоже, забыла, что двадцать шесть лет пробыла замужем за неким Дереком. — Не-а, я одна, — сказала она после паузы. — На своей машине.

Джек не мог представить сестру за рулем, да еще собственной машины, да еще мчащейся из аэропорта Лутон. Когда он видел Ивонну в последний раз, она мыла окна в своем домике на двух хозяев, в переднике и пушистых шлепанцах, а Дерек держал стул, на котором она стояла.

Норма чуть запаниковала, когда Джек ей сообщил, что примерно через час здесь будет Ивонна.

— Вонни не понравятся мои посетители, Джек.

Джека поразила способность матери к самообману. Назвать людей в гостиной «посетителями» — это как муравьев, забравшихся в варенье, поименовать «зваными гостями».

— Где он хранит свою дрянь, мама? — спросил Джек.

— Я не могу тебе сказать, — прошептала Норма. — Я пообещала не говорить. Он заставил меня поклясться жизнью Питера, сказал, что посадит его в микроволновку и съест с яичницей. Сказал, что украсит свои волосы перышками Питера. Я рада, что ты приехал, Джек.

Джек шепнул:

— А ты не говори, мама, просто покажи.

Норма вытащила из стола ящик с ножами и вилками, вынула из дальнего конца банку из-под табака «Олд Холборн». Внутри, завернутые в кусок темно-синего бархата, лежали мелкие блестящие камушки.

— Хрусталь? — удивился премьер-министр.

— Крэк! — ответил Джек. Премьер-министр отпрянул, словно испугался,

что один из крошечных камушков вопьется в его тело, сведет его с ума и выгонит на улицу бредить, корчить рожи и совершать немыслимые деяния против собратьев своих. У пего отлегло от сердца, когда Джек прикрыл камушки бархатом, закрыл крышку и сунул баночку во внутренний карман пиджака. Норма сказала:

— Джек, нельзя это забирать, ведь посетители вперед заплатили.

Джек посмотрел на мать.

— Я достал твой чемодан со шкафа и положил на кровать. Ступай наверх и собери его, сегодня ты уезжаешь.

— Куда ты меня везешь? — испугалась Норма.

— Не знаю.

— Я не брошу Пита, — сказала она.

— Мы возьмем его с собой, — ответил Джек, хотя, по его мнению, Пит вряд ли мог пережить долгое путешествие.

Джек остался караулить в коридоре, а Норма отправилась наверх собираться.

— Джек, — заговорил премьер-министр, — я человек, в принципе, терпимый, но крэк для меня — это своего рода рубеж, и я себя чувствую прямо-таки неприятно. Я понимаю, что для вас тут нет ничего особенного, Джек, но должен признать, что я вроде как шокирован, так сказать. Джек, ваша обязанность немедленно увезти меня отсюда. Звоните Али, пускай сейчас же приедет. Джек злобно сказал:

— В случившемся я обвиняю вас. Вы знаете о крэке уже десять лет, и вы на него хрен положили. Убежали и сунули свою умеренную башку под одеяло, притворились, что крэк — просто такая гадость, которая сама собой пройдет, если не дергаться и делать вид, что его нет. А он вот! — заорал Джек. — В доме моей матери!

Из премьер-министра хлынула статистика. Он сослался на миллионы, потраченные на профилактику наркомании, сказал, что X процентов чего-то там потрачено на одно, и Y процентов чего-то еще выделено на другое, а в течение очередного финансового цикла планируется потратить Z процентов от X процентов.

Джек заорал:

— Ну да, а Иисуса предали восемь с половиной процентов его учеников! Проценты ничего не значат, статистика — просто херня!

Премьер-министр сообщил:

— Правительство потратило четыре с половиной миллиона фунтов на исследования.

А Джек зарычал:

— Связанная с крэком преступность обходится нашей стране в миллиарды. Вот что я вам скажу, Эд, у моей матери в гостиной сейчас целая орава экспертов по наркомании — почему бы нам не пойти туда и не поучиться у них? Вашему правительству это не будет стоить ни шиша.

Ивонна уже вполне освоилась с управлением БМВ, она смело перестроилась на скоростную полосу и давила на педаль газа, пока не разогналась до девяноста миль в час. Погода была дрянь, и Ивонна жалела, что не надела желтый кашемировый кардиган, который купила в Марбелье. Она включила печку и покрутила ручку настройки магнитолы, ища музыку поприличнее: Фрэнк Сипатра, Нил Даймонд, «Куин» — что-нибудь мелодичное, чтобы можно было подпевать. Но нашла только удручающие британские новости. В крикет продули, на западе страны потоп, шоссе М25 закрыто на несколько часов, а завтра Эдвард Клэр вновь приступит к обязанностям премьер-министра, и дети премьер-министра выступили с заявлением, прося оградить личную жизнь их матери. И как это она так долго прожила в Англии, подумала Ивонна. По сравнению с Марбельей тут полная дрянь. Разве можно в Англии позавтракать на залитой солнцем террасе, в окружении бугенвиллий, прихлебывая свежевыжатый апельсиновый сок, лакомясь круассанами с настоящим кофе, любуясь бирюзовым морем? Черта с два. А разве можно разгуливать по Лестеру зимой в белой джинсовой юбке, золотистых сандалиях и с сумочкой им в тон и не выглядеть при этом дебилкой? Нет. А можно в Англии перекусить на улице в десять вечера, не отморозив титьки? Вряд ли.

Ивонна коснулась золотистой сумочки, лежавшей на пассажирском сиденье. Внутри находился пухлый конверт, набитый евро, и ей не терпелось увидеть лицо матери, когда она ей его вручит. Она хотела показать маме квартиру в пляжном комплексе, провести по белоснежным комнатам с мраморными полами и кремовой мебелью, продемонстрировать холодильник с машинкой для колки льда, отрегулировать кондиционер воздуха по маминому вкусу, ввести маму в спальню и прилегающую ванную, доказать ей, что Джек — не единственный успешный пример в семье. Может, ей и сорок восемь, зато Педро, ее нынешний любовник, говорит, что она выглядит по крайней мере лет на двадцать моложе, и она должна признать, что загар ей к лицу, как и прическа а-ля Миа Фэрроу[78]. Мужчина у стойки регистрации в аэропорту Малаги обвинил ее в том, что она пролезла без очереди , и назвал евромусором. Это даже комплимент: ей всегда хотелось быть европейкой, с тех самых пор, как услышала «Жизнь в розовом цвете» в исполнении Эдит Пиаф и увидела Одри Хепберн на мотоцикле «Веспа» в «Римских каникулах». Ивонна неслась мимо полей с радиомачтами станции прослушивания возле Давентри, поглядывая на водителей, которых обгоняла, и думала, какой у всех этих людей нездоровый цвет лица и как дурно они одеты. Жители Англии, похоже, здорово себя запустили.

Ивонна точно помнила 1990 год — тогда она сама себя запустила. Она лежала в спальне, поправляясь от гриппа, и нечаянно подслушала, как Дерек по телефону ведет с одним из приятелей бессвязную беседу о купленной с рук садовой постройке. Она явственно услышала слова Дерека:

— Ну, мне пора в постель, к своей туше.

Туша в постели. Одним-единственным словом он лишил ее пола и посрамил. Если она не болела, то бродила по дому в растянутой, бесформенной одежде. Она перестала красить волосы и перетягивала их на затылке резинкой. Брови не выщипывала, надевала носки Дерека, а волосы на ногах пробивались в щель между брюками и туфлями. Она влилась в ряды других женщин, которые себя запустили, — они были повсюду, стояли у ворот начальной школы, ждали автобуса на остановках, сидели в приемных поликлиник.

Спасла ее миссис Тэтчер. Ивонна видела, как ее героиня покинула Даунинг-стрит, рыдая на заднем сиденье лимузина, — женщина, с которой все кончено.

«Она себя запустила, прямо как я», — подумала тогда Ивонна, но через несколько месяцев Мэгги вернулась, такая же ухоженная и дерзкая, как и всегда.

Ивонну вдохновила безумная вера этой женщины в себя, но особенно ее воодушевили двадцать тысяч фунтов, которые миссис Тэтчер за один час собрала для своего фонда, призванного всемерно способствовать капитализму как главному оплоту добра. В знак одобрения Ивонна послала в Фонд Тэтчер чек на десять фунтов. Она сообщила об этом Джеку на рождественском сборище у матери, а Джек рассмеялся:

— Не жди спасибо за твою жалкую десятку, эта баба жесткая, как кокосовая стружка.

А Эдварда Клэра Ивонна терпеть не могла и даже под пытками не сумела бы сказать, за что он выступает. Он много балаболит о среднем пути, но средний — это же ничего не значит, ну разве станет кто платить серьезные деньги за места у ринга, чтобы посмотреть на боксера среднего веса?

Ивонна ни разу не пожалела, что уехала из Англии, — она поклялась уехать, если лейбористы придут в парламент. Они с Дереком всегда голосовали за лейбористов — пока на экран не ворвалась во всем своем величии миссис Тэтчер. Никто ей в подметки не годится. Во-первых, она все говорит попятно. И она же укоротила профсоюзы, верно? Профсоюз на фабрике Дерека вечно воду мутил, требовал повысить зарплату, улучшить условия труда и безопасность. Но ведь если кто влез пальцами в станок, сам же и виноват. У Дерека-то вон до сих пор все пальцы на месте. Миссис Тэтчер вымела всех этих профсоюзных смутьянов, и Дерек вовсе не возражал ходить на работу со своей туалетной бумагой, чего ради хозяин должен платить за то, что Дерек задницу подтирает? Мэгги разрешила фирме Дерека закупать листовую сталь в Индии, а не у литейщиков через дорогу. Ну да, качество не очень, но ведь впятеро дешевле, впятеро! И профсоюзам было нечего возразить, потому что заказ за заказом, и Дерек выходил на сверхурочные и по вечерам, и в выходные, и они наконец выкупили свой муниципальный дом, в котором жили с самой свадьбы, за восемьдесят процентов рыночной стоимости.

Премьер-министр удивился, что у наркош такой нормальный вид, — он ожидал явных признаков порочности и следов морального разложения.

Санитарка рассказала, что на следующей неделе ее вызывают в суд за то, что она воровала из тумбочек у своих пациентов. Ее волновало только, можно ли достать в тюрьме крэка, чтобы не ломало.

Джек сказал:

— Насколько знаю, проблем у вас не будет. Достать крэк в тюрьме проще, чем выпросить у врача аспирин.

Портье сказал, что не знает, долго ли еще сможет продержаться на работе — он уже всем кругом должен, и к нему в отель постоянно заявляются гангстеры, угрожают прострелить коленные чашечки. Сегодня пятница, вечером ему надо стоять у дверей отеля, дома он оставил жену без гроша, а ведь нужно кормить троих детей. Он велел жене ни за что никому не отпирать. Барыги теперь взяли моду наказывать должников, плещут в лицо кислотой, а он не переживет, если изуродуют красивое лицо жены, как тогда жить с женщиной, если у нее все лицо в шрамах.

Премьер-министр спросил:

— А почему вы не обратились в полицию?

Его вопрос всех развеселил.

Премьер-министр огляделся по сторонам, ожидая, что кто-нибудь объяснит, что такого смешного он сказал.

Агент по продаже автомобилей говорил очень бессвязно, и премьер-министру пришлось напрячься, чтобы понять, что зарплаты не хватает на наркотик. Он уже спустил на крэк все одиннадцать тысяч фунтов, которые отложил на свадьбу и медовый месяц. Его невеста не знает о его зависимости и не узнает до самого утра свадьбы, пока заказной лимузин не приедет и не отвезет ее в церковь, которая тоже не заказана.

Премьер-министр спросил:

— Вы пытались обращаться в службу наркологической помощи?

Санитарка ответила:

— В стране только один диспансер, и очередь на шесть месяцев. — Потом посмотрела на Джека: — Пни-ка этого скота, мне еще доза нужна.

Все повернулись к Джеймсу, который грезил на полу в полной неподвижности.

— Похоже, он мертв. Джек прощупал пульс:

— Да нет, жив. Увы. Премьер-министр обвел взглядом собрание:

— Зачем вы все это с собой сделали? Ответила девушка из общежития для условно осужденных:

— Не знаю. Когда я была маленькой, только-только ходить научилась, то выпила отбеливатель из бутылки, а почему, тоже не знаю. Я раз пошла к ребятам, а там был Джеймс, и мы, значит, поспорили, кто больше текилы выпьет и не вырубится, и я выиграла, а Джеймс нам показал эти классные камушки, вот тогда был первый раз. Утром просыпаюсь, и, значит, такая развеселая, а потом вроде как прижимает. И надо сразу бежать и отсосать какому-нибудь чуваку или пугнуть прохожего, чтобы денежку дал, все так тяжко, не расслабишься, и всегда надо ловчить, мудрить, и всю дорогу я от кого-то бегаю. Мать за мной гоняется, потому что квартплату я на крэк спустила, и все меня, значит, достают, и разные улицы, куда мне нельзя сунуться, и всякие места. Полиция меня знает, проезжают мимо и орут в окно, что я уродка и на меня не встает. Они меня так и зовут — Алиса Крэк. Я сбежала в Ноттингем, по меня там крепко отмочалили, а назад я ехала поездом без билета, и, значит, мужик, который билеты проверяет, мне нахамил, а я его толкнула, ну просто толкнула, а они говорят — оскорбление действием, хотя и брешут, значит, кого хотите в городе спросите, я же мухи не обижу, если только они сами начали. Презираю этого контролера, у меня к нему никаких чувств, кроме презрения.

Бывший автомеханик по шипам злобно вмешался:

— Я сюда не трепаться пришел. Я хочу, чтобы потушили свет, и включили музыку, и еще косяк, и еще кислоты. Я заплатил, и мне надо. Я денег занял в банке. Я долги консолидировал, теперь у меня только один долг, под сложные проценты, чтобы я их выплачивал, пока мне не исполнится шестьдесят пять. — Он засмеялся. — Только хрен они с меня их получат, я к тому времени уже подохну давно.

— Консультативный совет для граждан предлагает здравые и практичные консультации по долгам, — сказал премьер-министр.

А санитарка сказала:

— Или мне сейчас дадут кислоты, или бабки назад.

Норма уже уложила в чемодан свои самые красивые вещи. Там было много блестящих шмоток и три вечерних платья, по очень мало теплой и практичной одежды. Джек услышал, как она тащит чемодан вниз по лестнице, и бросился на подмогу Ивонна свернула на развязке №21, пересекла несколько двухрядных магистралей и несколько круговых разъездов размером с небольшой офшорный остров. Она миновала одноэтажные здания без окоп, где что-то производилось или хранилось, и загородные торговые центры, где одинаковые магазины торговали одинаковыми товарами и где асфальтовые просторы продувались никогда не прекращающимися ветрами. Она проехала мимо кинокомплекса с прилепившимися к нему сетевыми ресторанами, где плохо приготовленные полуфабрикаты подавали клиентам, у которых не хватало смелости возмутиться, и наконец очутилась на убогой дороге, которая рассекала старый район надвое.

Было приятно услышать голос Джека по телефону. Джек слишком прямолинеен, по именно это Ивонне и нравилось в брате. Всякий раз, оказавшись перед трудным решением или моральной головоломкой, она спрашивала себя: а как поступил бы Джек?

Вскоре она уже катила мимо знакомых окраин их старого района. Единственное, чем хорошо место, где она выросла, так это тем, что до шоссе M1 только полторы мили — легко сбежать. Она сбавила скорость и посмотрела на машиностроительный комбинат, где ее бывший муж Дерек работал с тех самых пор, как бросил школу в пятнадцать лет. Дерек был прикован к станку по восемь часов в день, пять с половиной дней в неделю. Пока они жили вместе, он заработал грамоту за работу без прогулов и повесил ее на стене в кухне, но сколько ни вкалывал, они по-прежнему оставались бедными. Нет, не настолько бедными, чтобы голодать или мерзнуть, но достаточно, чтобы вечно считать деньги. Отдыхать в фургоне на море всегда ездили только на одну неделю, и упаси господи, чтобы раскошелиться на две. Они никак не могли взять в толк, почему не выходит отложить на старость или скопить на машину. В конце концов, она возненавидела Дерека за то, что он на свой завод всегда приходит первым и уходит последним.

Ивонна и Али подъехали к дому Нормы одновременно и ослепили друг друга фарами. На дорожку они шагнули тоже одновременно. Ивонна спросила Али:

— Кто такси заказал?

— Я не просто такси, — ответил Али. — Меня частным образом наняли, иннит.

Дверь открыл Джек. Увидев сестру, он вновь изумился умению женщин преображаться. Ивонна, стоявшая на пороге, словно сбросила скорлупу прежней Ивонны — она выглядела моложе, стройнее, расплывчатые силуэты прежней Ивонны исчезли, и осталась другая женщина, более четкая и угловатая.

Он отослал Али в кухню и задержал сестру в прихожей. Ивонна разумно и спокойно восприняла весть о том, что их мать открыла наркопритон, влюбилась в девятнадцатилетнего наркодилера по имени Джеймс и что сейчас этот самый Джеймс и шесть других наркоманов сидят в гостиной и либо кайфуют, либо требуют новую дозу.

Однажды Ивонна вернулась из школы домой, а перед телевизором ел спагетти-гнезда беглый зэк по имени Кевин О'Дуайер. В тот вечер она наблюдала его восторг от того, что он оказался главным героем местных новостей. Представитель полиции посоветовал в новостях не связываться с ним. О'Дуайер скатал косяк и передал его Норме со словами:

— Ты настоящий друг тому, у кого нет друзей, Норма, — тебя ждет награда на небесах.

Ивонна гордилась христианским милосердием матери, но она вздохнула с облегчением, когда О'Дуайера поймали по дороге в церковь на утреннюю литургию и вернули в тюрьму.

Когда Ивонна вошла в кухню, ее представили премьер-министру.

— Вам, наверное, уже тошно, что люди все время говорят, как вы удивительно похожи на этого козла Эдварда Клэра, — сказала она.

— Премьер-министр не козел, Ивонна, — возразил Джек, — он приличный парень, который работал как вол, просто по ошибке он попытался управлять страной без какой-либо политики.

Премьер-министр посмотрел на Джека почти с благодарностью.

Норма накинулась на Ивонну:

— Где мои деньги, ты, ворюга?

Ивонна вынула из сумочки конверт и швырнула на кухонный стол — из свертка вывалилось 38 400 евро.

— Это игрушечные деньги для «Монополии», — обиделась Норма.

— Это евро, — сообщил премьер-министр.

Али вспомнил:

— Один тип из Германии хотел мне заплатить в евро. Я его отвез в полицейский участок, а там сказали, что накажут меня за то, что я отнимаю время у полиции. Пришлось взять и поменять в банке, иннит.

Джек спросил:

— Как ты заработала столько денег, Ивонна?

— Это моя схема борьбы за права женщин, — ответила она. — У меня две женщины одновременно вносят по три тысячи фунтов, и каждая еще привлекает двух других женщин, которые тоже вносят, а потом эти две приводят по две других, а те еще по две, и так оно и идет.

— Это же пирамида, — сказал Джек.

— Министерство торговли и промышленности сейчас этим занимается, — отметил премьер-министр. — Они завалены жалобами от женщин, которые лишились сбережений.

— Я действую в Марбелье, а там у людей карманы не пустые, — объяснила Ивонна.

— Прямо как я, — сказала Норма. — Я ей дала три тысячи.

— А я тебе возвернула тридцать четыре тысячи! — заорала Ивонна.

Джек сказал:

— Ивонна, в этом мире ничего не дается даром.

— А вот тут ты ошибаешься, — возразила Ивонна. — Кое-кто получает кое-что даром. Банкиры всякие, и все им верят. Это как когда мы ходили смотреть «Питера Пэна», Джек, и все мы там должны были громко хлопать в ладоши, чтобы доказать, будто мы верим в фей… Ну вот, так и бизнес работает, в том числе и мой. Просто надо надеяться, что не все попросят вернуть деньги одновременно. А они и не просят, они заняты, все хлопают, потому что хотят верить п любить Фею колокольчиков.

— Меня никогда не водили на «Питера Пэна», — сказал Джек.

Ивонна вспомнила:

— Ах, ну да, ты прав, мы со Стюартом ходили. Премьер-министр спросил:

— Значит, всем гарантирован выигрыш, Ивонна?

— Рано или поздно, — ответила она. — А что, интересуетесь инвестициями?

— Я бы не возражал узнать поподробнее. — подал голос Али.

Ивонна осадила его:

— Это только для женщин. С мужиками я не связываюсь, от них одни неприятности. Да и вообще, мама, — она посмотрела на Норму, — я хочу, чтобы ты поехала со мной жить в Испанию. Я в Марбелье читала тот помер «Лестер меркьюри» — одна из моих клиенток выписывает, — я чуть замертво не упала, когда увидела на первой странице твой портрет, вся избитая и в синяках… короче, едешь со мной.

— А как же Пит? — спросила Норма. — Его же в самолет не пустят.

Ивонна никогда не любила птиц и прочее зверье.

— Я куплю тебе птицу поздоровей и поярче, чтобы иней было больше жизни, — пообещала она. — И мы будем ее держать в трехъярусной клетке на террасе.

Норма посмотрела на Питера:

— Нет, не могу я Пита оставить. Он из-за меня всякого натерпелся, так что и я из-за него потерплю.

Премьер-министр растрогался:

— Норма, я, так сказать, думаю, это, так сказать, очень трогательно.

Джек неохотно пообещал:

— Я присмотрю за Питом, мама.

— Мои дети были бы рады птичке, — вставил Али.

— Я с радостью готов приютить попугайчика, — сказал премьер-министр.

Норма сердито посмотрела на них:

— Но ведь Пит-то меня любит! — И перевела взгляд на Питера: — Я же твоя мамочка, правда, Пит?

— Мама, отправляйся оформлять паспорт, — велел Джек, — поедешь завтра с Ивонной в Марбелью на две недели, пока я тут все улажу. Пит прославится. Станет первым волнистым попугайчиком, который поселится на Даунинг-стрит, хотя и не первым с птичьими мозгами.

Из прихожей донесся шум, и Джек пошел разбираться, что там такое. Джеймс вытолкнул клиентов на улицу и теперь швырял им вслед обувь и одежду. Продавец ковров брел по тротуару босиком; санитарка собирала содержимое своей сумочки. Джеймс, похоже, уверился, что они — полицейские агенты. Он ворвался на кухню и открыл ящик стола. Увидев, что банки из-под табака нет, он обвинил Норму в том, что она перевела на себя весь крэк. Ивонна открыла было рот, но Джек стрельнул в нее предупреждающим взглядом, и она, сделав невероятное усилие, промолчала, но к матери все-таки подошла и обняла ее за плечи.

Заметив испуг премьер-министра, Джек загородил его.

Али к обществу крэкеров привык — не раз возил их по всяким хазам в поисках дури. Они почти никогда не торговались и не возражали, если он им говорил, что оставит счетчик включенным, пока они занимаются своим делом. Али по себе знал, что такое зависимость, — раньше он выкуривал по пятьдесят дешевых сигарет «Бенсон» в день и однажды тащился пешком за ними три мили до круглосуточной заправки — когда автомобиль был в ремонте. Он привык к бреду, который несут наркоманы.

— Ты должна отдать мне то, что по праву мое! — объявил Джеймс. — Я господь всемогущий.

Никто не шелохнулся и не ответил. Тогда он дотянулся до верхней полки, снял банку из-под печенья, вынул из нее маленький пистолет и приставил к виску премьер-министра, сбив парик. Волосы премьер-министра, похоже, здорово поседели за одну неделю.

— Я знал, что это вы, с самого первого дня, — соврал Али.

— Вас ждет целая куча бумаг, Али, — уведомил Джек. — Закон о государственной тайне и все такое.

При виде такого знаменитого человека Джеймс был настолько поражен, что от неожиданности треснул премьер-министра пистолетом по голове. Премьер-министр поморщился от боли, а Джеймс испуганно спросил:

— Простите, я вам не причинил боли? — После чего сообщил доверительным тоном: — У меня есть секретная информация о Гибралтаре, господин премьер-министр. Не позволяйте этим испанским скотам прибрать Гибралтар к рукам.

И он поведал, что испанское правительство требует вернуть Гибралтар по той причине, что весь Гибралтар целиком состоит из крэка. Это единая огромная скала, геологическое чудо, дар Господень. И если добывать с толком, то крэка хватит, чтобы сделать счастливыми всех мужчин, женщин и детей нашей планеты.

Премьер-министр слушал внимательно — в точности как человек, к виску которого прижат пистолет. Потом он автоматически ответил:

— Весьма обязан достопочтенному джентльмену за информацию и обещаю передать ее по инстанциям.

Впервые в жизни премьер-министр понял выражение «если бы я оказался под дулом пистолета". Замечательно, насколько пистолет прочистил ему мозги. Первая мысль была о том, что правительство обязано предпринять нечто масштабное и колоссальное против крэка и кокаина, и, пока тянулись бесконечные секунды, премьер-министр принял решения по многим проблемам, которые мучили его в последнее время.

Нападение на Ирак стало бы безумием — вместо этого следует объявить войну нищете. В самых нищих районах страны нужно построить центры досуга. Тушингу надо отдать учить игре на электрогитаре или на скрипке — в музыкальную школу неподалеку от дома, чтобы он мог пешком ходить. Перед глазами премьер-министра замелькали картинки будущего — словно иллюстрации в журнале «Сторожевая башня», на которых свидетели Иеговы всех рас в согласии шагают по зеленым лугам у сверкающих рек, — дети бегают, прыгают и играют без каких-либо ограничений со стороны страховых компаний. Он увидел яркие уличные фонари вместо бывших камер слежения. Он увидел государственные детсады и один бесплатный детсад в конце улицы, на которой живет Тушинга, где высококлассные специалисты учат детей древнему искусству — игре. Днем Тойота сможет учиться и работать. Он увидел великолепные спортивные комплексы и новые парки, но даже под дулом пистолета его пальцы тянулись подписать очередную предвыборную программу. Следующему поколению детей и молодежи нужно дать шанс реализовать весь свой потенциал.

В долю секунды Джек выбил у Джеймса пистолет, а в следующий миг Джеймс оказался на полу под Джеком и Али.

— Не бей его, Джек, — взмолилась Норма, — он же еще ребенок.

Ивонна подобрала пистолет и стала с интересом разглядывать. Норма велела:

— Положи его, Ивонна, ты такая неуклюжая, еще попадешь кому-нибудь в глаз.

Премьер-министр снова припомнил статистику и сообщил, что, по оценкам экспертов, в Великобритании 740 тысяч незаконных стволов и что за последние пять лет преступность с применением огнестрельного оружия выросла на восемь с половиной процентов.

Ивонна бережно отнесла пистолет к мойке, бросила его в раковину и залила водой. Из ствола забулькали пузырьки и собрались на поверхности невесомыми пулями.

У Джеймса вся боевитость улетучилась, он заплакал и сказал, что не виноват, что он такой плохой.

— Подробности нам не нужны, — оборвал его Джек. — Наверняка банальная история, как у всех, — смерть, разлука, разочарование, несправедливость и страдание, так?

Джеймс кивнул, и Джек позволил ему сесть. По лицу Джеймса лились гигантские слезы, они скатывались по подбородку и капали на футболку. Премьер-министр отвернулся, не в силах вынести это зрелище.

Али остался равнодушным:

— Если бы он приучил моих детей к крэку, я бы нанял людей оторвать ему башку, иннит. В Лидсе это делается за двести пятьдесят монет, еще и сезонная скидка есть.

Норма попросила:

— Отпусти его, Джек, вспомни нашего Стюарта. Джек устало сказал:

— Стюарт не в кооперативном магазине героин покупал, мама, его привадил такой же скот, как Джеймс.

Норма оторвала два куска от бумажного полотенца и вручила их Джеймсу; тот высморкался и вытер глаза.

Джек попросил Ивонну подняться в комнату Нормы и найти что-нибудь, чем можно связать Джеймсу руки и ноги. Пока его связывали, Джеймс выл точно волк.

Джек сказал:

— Тебе повезло, Джеймс: ты надолго сядешь в тюрьму, сможешь там пройти учебные курсы и выйдешь образованным человеком.

Потом он отвязал клетку Пита от подставки и вывел всех из дома.