«Теперь расскажи мне о себе. Как тебя зовут? Как тебе здесь живется?» — «Простите, а вы тут не видели такого черного… мм… зверя?» — спросила я. «Вот этого, что ли? — Он указал на круглое отверстие в земле, накрытое сверху железной решеткой. — Там сидит, внутри». — «Внутри? — Я вытянула шею, чтобы рассмотреть получше. Но ничего не было видно, кроме каких-то продолговатых белых штук, тускло поблескивающих в темноте. — Там что-то белое…» — «Это его клыки. Очень эффектные, так симпатично изгибаются! Но вообще-то, они довольно острые. По сути, это его оружие». — «Клыки?!» У этого зверя что, еще и клыки? Вроде бы никаких клыков я не видела, а может, и видела. Я уже ни в чем не была уверена. «Вы, случайно, не знаете, как это животное называется?» Мужчина снова пожал плечами: «Без понятия». У него были костлявые плечи, и сорочка сидела на нем мешковато. «Но я знаю про него все остальное. Если хочешь спросить, какие у него повадки, какой характер, спрашивай, я отвечу на все твои вопросы. Разумеется, основываясь на собственных наблюдениях». — «Вы за ним наблюдаете?» Мужчина ухмыльнулся: «Эта яма, в которой он сидит, — наш старый колодец. Дом построили, можно сказать, прямо на воде. Потом дно колодца залили бетоном, давно уже — воды там больше нет… Но он любит там сидеть, на дне, ведь эта яма напоминает норы, которые он сам роет. Здесь он спит. Забивается на самое дно и спит. Он приходит не каждую ночь, но несколько раз в неделю. Когда я вижу, что он в колодце, кладу сверху крышку. — Он пихнул решетку ногой. Ползущая по одной из перекладин сколопендра дернулась в панике и соскользнула вниз. — По идее, он в ловушке. Потому что, чтобы поднять крышку, надо поддеть пальцами вот здесь и потянуть. Но зверюга оказался умным. Он отодвигает крышку с помощью клыков… Ты можешь спросить, зачем вообще тогда класть сверху крышку, если ему это совсем не мешает. На этот вопрос у меня нет ответа. Может быть, я просто в душе надеюсь, что он в какой-то момент перестанет сбегать и останется здесь. Он, конечно, и сам умеет рыть норы, но у животных так бывает: если им попадается уже готовая яма, они предпочитают селиться в ней». Я не отрываясь смотрела на белые штуки внизу, под решеткой, но они не двигались. Вообще-то, это не было похоже ни на клыки, как, впрочем, ни на какую-то другую часть звериного тела. По крайней мере, на часть тела зверя, которого я видела в тот день. Но что бы это ни было, при взгляде вниз меня охватывало чувство, что зверь находится там уже довольно долгое время. Солнечный свет не доходил до дна. Я попыталась разглядеть глаза зверя — не вышло. А скоро уже и клыки растворились в темноте. «А вы пробовали погуглить?» — «По-что?» — «Ну… поискать в интернете, знаете? Набрать слова „клыки“, „черное животное“ и так далее». — «А зачем? — спросил он, покачав головой. — Я вообще не пользуюсь интернетом. У меня и компьютера-то нет. И телевизора. Но я знаю, как это работает, — в манге часто такое описывают. А у тебя есть компьютер, ну, или штука, на которой можно погуглить?» Я кивнула. «Класс. И чем это поможет, если ты погуглишь?» — «Ну, можно найти разную информацию: узнать факты о животном, как оно называется, например…» Я говорила, а сама понимала, что все это бесполезно. По таким ключевым словам найдется миллион результатов, и вряд ли хотя бы один из них будет иметь отношение конкретно к этому зверю. А даже если и будет один, то как его среди миллиона обнаружить? Но предположим, мне повезет: я найду этого зверя и узнаю, как он называется, чем питается, какая у него продолжительность жизни и кто его предки. И что я буду делать с этой информацией? На самом деле это не то, что я хочу узнать. Из колодца вдруг чем-то потянуло. Это не было похоже на запах животного, скорее, пахло травой. Или водой — старыми, застоявшимися подземными водами с тонким ароматом мха, водорослей и древесных корней.

Я с опаской ступила на круглую решетчатую крышку. По ширине в яму, которая сейчас была подо мной, вошло бы примерно полторы меня. На вид она казалась такого же размера, как нора на берегу реки. Значит, колодец тоже вырыл этот зверь. Получается так. Я хотела спросить мужчину об этом, но тут он вдруг воскликнул: «Я вспомнил! Я видел тебя на днях в комбини! Там толкалась куча детей, они не давали тебе пройти. Это было ужасное зрелище, я просто не мог оставить тебя в беде…» Мне показалось, он ждал, что я его поблагодарю, поэтому я сказала спасибо. «Не стоит благодарности. — Он расплылся в улыбке, так что опять стали видны все его зубы. — Там, в комбини, я не знал, что ты невеста нашего Мунэаки. Но я правильно понимаю, невестушка, что дети — это не твое? Животные тебя интересуют гораздо больше. Может быть, ты боишься детей? Или наоборот, слитком их любишь? Когда человеку нет до детей дела — это сразу видно. Такие люди ведут себя одинаково независимо от того, есть вокруг дети или нет. В этот комбини часто заходит днем один парень — он на стройке работает — купить себе ланч, так вот он вообще детей не замечает. Как будто их там нет. Он перешагивает через них или просто отодвигает в сторону, когда ему нужно что-то взять с полки. Но ты… Ты застыла как истукан. А дети на такое всегда реагируют — не со зла, им просто интересно. Вообще-то, они золотые, эти дети, просто без дела маются. Кстати, очень любят играть на реке. Там есть одно место. Уверен, ты мимо него проходила, когда шла в комбини… Хотя тут, конечно, натуральная дыра. Где это видано, чтобы в наше время людям нужно было идти в комбини в такую даль. Комбини — это же магазин шаговой доступности. Но лучше уж такой, чем никакой. И на том спасибо. Раньше, до того как он появился, нам с детьми приходилось за мороженым тащиться в кооператив, а мангу можно было почитать только в книжном, до которого от кооператива еще несколько километров. Так что комбини — это просто подарок небес, наш с детьми основной полигон. И еще река. А раз так, то какой же я тогда хикикомори, если мне нравится убегать из дома и резвиться на свежем воздухе?»

Мужчина говорил не переставая. Я улучила момент, когда он остановился перевести дух, и сказала: «Я на днях провалилась в нору, очень похожую на эту». Кажется, он оскорбился. «Как же это случилось, скажи на милость? И где?» — «На берегу реки. Я пошла за зверем и провалилась…» — «Ну ты и дура», — грубо бросил он, будто в лицо плюнул. Я не нашлась, что ответить. Мне было совершенно непонятно, почему он вдруг так рассердился. «Это ж каким идиотом надо быть, чтобы провалиться в нору! Постой, а там, в норе, что-нибудь было?» Я покачала головой. «Это хорошо. Но я бы на твоем месте такого конфуза не допустил. Во-первых, это опасно; во-вторых, глупее ничего не придумаешь; в-третьих, тебе совершенно нечего делать в норе! Зачем вообще туда было соваться? Ты что, возомнила себя Алисой в Стране чудес? Побежала за кроликом вниз по кроличьей норе на поиск новых приключений? Такой тебе хотелось сюжет?!» Он передернул плечами. Я оторопела. Точно так же передергивала иногда плечами свекровь. Мне начало казаться, что он и правда ее сын и, значит, брат моего мужа. А что такого невероятного? Но почему, почему они ничего мне о нем не рассказывали? Когда мы расписывались с мужем, заполняли перед свадьбой документы, разве там не было пункта о том, что он у родителей единственный ребенок? А когда мы оформляли документы для переезда сюда, разве мы не подписывали что-то в этом роде? Помнится, я видела выписку из семейного реестра. Но может, я путаю. Может, и не было никакой выписки. В любом случае если этот мужчина действительно брат моего мужа, значит его существование очень тщательно от меня скрывалось. Вряд ли они просто надеялись, что эта мелкая подробность не всплывет. Это же не троюродный дядюшка, седьмая вода на киселе. Как вообще можно скрыть от жены, что у тебя есть брат? Ну как? А главное — зачем? Они боялись, что хикикомори бросит тень на всю семью? Или здесь что-то другое? Я попыталась представить, как буду говорить с ними об этом, и у меня закружилась голова. Я подумала, что это не так уж и важно, но потом подумала, что очень даже важно. Не то чтобы нас ждало какое-то большое наследство, но вдруг из-за всего этого нас впоследствии затаскают по инстанциям. Такое вполне может быть. Дело даже не в том, что мы потеряем деньги, а в том, что придется заниматься бесконечной бумажной волокитой. Кому это нужно? Неужели он и правда мой деверь? Почему никто ни слова мне про него не сказал? А что будет, когда он постареет? Он что, всю жизнь собирается прожить в сарае за домом? Как вообще заговорить с мужем об этом, не понимаю. «Дорогой, у тебя, оказывается, есть старший брат?» А свекрови я что скажу? «Мама, у вас, оказывается, есть еще один сын?» От одной мысли об этом я впала в прострацию. Я чувствовала себя полной идиоткой. Интересно, что они почувствуют, когда узнают, что я знаю? По крайней мере, когда мы сюда переехали и поселились по соседству, могли они хоть как-то, хоть полсловом намекнуть мне о его существовании? Было же понятно, что рано или поздно мы с ним столкнемся. Ведь он же живет в сарае прямо у меня под носом. Хотя до сегодняшнего дня я об этом и не знала. Бог с ней, с норой. Тут приключение посерьезнее. «Я не знаю», — сказала я.

«Не знаешь? Шедеврально! — Он издал странный звук. — А я знаю. Потому что я кролик». — «Что?» — «А то! Алиса полезла в нору не просто за кроликом, а за королевским слугой. Ясно? Но до того, как она провалилась в нору, этот слуга казался ей самой обычной зверюшкой из тех, которые в сельской Англии прыгают под каждым кустом. Понимаешь, куда я клоню? Прежде чем очутиться в норе, Алиса была своенравной и озорной, но обычной девочкой, а в норе она стала кем-то другим, и началась совсем другая история. Кролик же по характеру работяга. Хотя нет, скорее не работяга, а менеджер среднего звена. Задавака такой, высокого о себе мнения. Это видно по иллюстрациям, кстати. Короче, Алиса совершенно забывается в своих мечтах и фантазиях, и из этого вырастает неплохое приключение. А в твоей истории, по аналогии, я — кролик, которого ты увидела после того, как выбралась из норы». Я не понимала практически ничего из того, что говорил этот человек. Но он, нимало не смущаясь, продолжал без остановки: «Но ведь твоя-то история другая. Никакого кролика „до“ не было. Вместо кролика — вот этот. — Он указал на яму. Ладонь той руки, которую он просовывал в отверстие в бетонной стенке, чтобы поиграть с ребенком, теперь была такой же бледной, как и другая. — Нелепая зверюга… Может, тебе будет легче, если мы назовем его как-нибудь? В принципе мне это до сих пор было совсем не нужно. Но теперь нас двое, и, вероятно, будет удобнее как-нибудь его называть. Я вижу, что тебе хочется поговорить на эту тему. И знаешь, не надо ничего гуглить в интернете. Мы сами сейчас придумаем, кто он. Хотя, вообще-то, если тебе интересно мое мнение, у нас много и других тем для разговора. Мы же с тобой два взрослых человека, не какой-нибудь там соседский пупс. Ой… Дружище, прости! Ты не пупс, ты мужик, настоящий мужчина. Итак, о чем это я? Да, название. Ты что-нибудь придумала?»

«Я?» — «Ну конечно. Ты же в эту нору провалилась! А если бы ты не смогла оттуда выбраться, что тогда? Жила бы там долго и счастливо?» Он посмотрел на меня, белки его глаз были устрашающе-белыми. «Не могу придумать». — «Это же просто название, типа имя… вот тебя как зовут?» — «Асахи», — сказала я после секундного колебания. «Асахи? Звучит как название сигарет, которые еще в прошлом веке перестали производить. Прекрасно! Решено, мы будем звать его Асахи». — «Что?!» — «Шутка. Я пошутил. Короче, придумай ему имя. Это будет твое домашнее задание. Если ты ничего хорошего не придумаешь, придется кинуть тебя в эту яму и закрыть крышкой. А сверху еще бетонную плиту положить!.. Прости, я опять пошутил. Ты испугалась? Извини, я и сам напуган — уже сто лет не разговаривал ни с кем старше младшего школьного возраста». — «В каком смысле? Вы что, не разговаривали ни с мамой, ни с братом?» — «Именно в том смысле, в каком я и сказал. Мы с матерью не разговариваем, но я ее постоянно слышу. Сюда выходит кухонная вытяжка. Мать все время зовет тебя Аса-тян, поэтому я не знал, как тебя зовут. Я думал, может, Асако или Асами. И я никогда не слышал, чтобы ты отвечала. Я даже решил, что ты немая, представляешь? Но теперь я вижу, что это не так. Кстати, мать, кажется, в последнее время заметно поправилась, да? Судя по одежде, которую она вывешивает на просушку после стирки, она, как минимум, решила занять первое место в чемпионате по сумо».

Кстати. А чем он питается? Где берет одежду, обувь? На что живет? Я хотела задать ему все эти вопросы, но не решилась. Тут он пару раз хлопнул в ладоши и сказал: «Ну что ж, в путь! К реке! Я тебя провожу в ознаменование нашей новой дружбы. Река тут у нас замечательная. Заодно покажешь мне нору, в которую ты провалилась. Хочу увидеть ее своими глазами. Знаешь, это на самом деле опасно, — может, нам надо ее засыпать. Что будет, если в нее упадет какой-нибудь ребенок? Ему ведь оттуда не выбраться. Погоди, я только сполосну лицо!» У входа в сарай стояла раковина. Мужчина открыл кран, набрал в ладони воды, плеснул в лицо. После этого утерся какой-то тряпочкой, висевшей над раковиной. «Умываться надо часто… А то весь липкий становишься. Это колодезная вода, ее накачивает сюда насос. Хорошая холодная вода. И кстати, вкусная. Правда, санинспекцию она не прошла, но кого это волнует — пью ее только я. Но я с самого начала не собирался жить долго. А тебе лучше не пробовать. Или все-таки хочешь глоточек? Хе-хе. Да шучу я, шучу. Зачем тебе эта вода? Ты же можешь все, что хочешь, купить в магазине. А вода у тебя и в кране питьевая. Ну, все. Теперь мы готовы. В путь! Где эта нора?» — «У реки, по дороге к комбини». Едва я это сказала, он ринулся вперед, будто боялся потерять время. Я с трудом поспевала за ним. Мы шли мимо соседнего участка. В доме семьи Сэра занавески на окнах были задернуты. «Слушай, а как тебе удалось выбраться из этой норы? Она была глубокая? Ты знаешь, что чем глубже нора, тем она прохладнее. А зимой, наоборот, теплее. Видела бы ты этого зверюгу, когда он копает! Грязь летит во все стороны. Очень зрелищно! Тебе все-таки повезло. Бывают такие глубокие норы, что оттуда выбираются только на тот свет». — «А как он сам выбирается?» — «Со стороны это выглядит смешно: он весь извивается и как бы вывинчивается из норы попой вверх, упираясь лапами в одну стенку, а хребтом — в противоположную… Погоди-ка, ты что, тоже так из норы вылезла?!» Я покачала головой.

Мы выбрались по узкому проходу из-за дома и пошли на ту сторону участка, где дедушка до сих пор поливал палисадник. Он увидел нас и застыл, открыв рот. Я была уверена, что он смотрит не на меня, а на моего спутника. Дедушка не сказал ни слова. Тень от шляпы скрывала его глаза, но было видно, что он не улыбается как обычно. Шланг в его руке повис, вода выплескивалась на резиновые сапоги. Мужчина махнул дедушке рукой. Тот в ответ потряс кончиком шланга. Дедушка реагирует! Значит, они наверняка родственники. Этот мужчина наверняка брат моего мужа. Нужно ли просить дедушку не говорить никому, что он видел нас вместе? А если он расскажет свекрови? Будто не замечая моей нерешительности, деверь заговорил: «Цикады в этом году как с цепи сорвались. Ужас». Стоило ему это сказать, и в тот же момент, будто по заказу, вокруг нас со всех сторон зазвенели с утроенной силой бурые цикады. «У меня в сарайчике все отлично слышно. Весь этот звон и трескотню. Иногда мне начинает казаться, что я сам превратился в цикаду». Деверь зашагал к калитке. Я посмотрела на дедушку. Он стоял с опущенным шлангом посреди палисадника — какой-то подавленный, похожий на тень. Из шланга продолжала литься вода. «Невестушка, а у тебя не звенит еще в ушах от цикад?» — «Они громко звенят, но я думала, что здесь всегда так…» Деверь хрюкнул от смеха: «Х-ха, ты, небось, думала, в этой глуши иначе и быть не может, да? Но поверь мне, нынешнее лето для них особенное». Я уже пожалела, что не взяла зонтик от солнца или хотя бы панаму. На улице было безлюдно, на участках у домов тоже никого. Как если бы существовал какой-то негласный закон, запрещающий выходить наружу при свете дня. А может, и правда есть такой закон, как знать. Или здесь просто никто не живет? Только я, мой деверь, дедушка и цикады. «…Он как-то не сошелся с местными. Да и вообще, насколько я понимаю, ему никто не нужен. Все время сам по себе. Натурально одинокий волк. Хоть он и не волк на самом деле». Деверь продолжал говорить. Иногда цикады заглушали его голос, но общий смысл сказанного я улавливала.

«А куда смотрит служба отлова животных? Пусть сделают что-нибудь», — сказала я. «Служба отлова? — Деверь уставился на меня, глаза его округлились. — А что она может сделать?» — «Ну… отловить… его». — «Зачем? От него же никакого вреда». Я подумала, что рыть норы, в которые если провалишься, то не выберешься, — это вред, и еще какой. Но поделиться этим соображением я не успела. «Пусть служба отлова лучше бездомными кошками займется. Тут целая стая вокруг дома бродит, причем они думают, что наш сад — это не наш сад, а их лоток с песком. Пару лет назад одна из этих тварей родила котят в нашем гараже и сбежала, бросив их на произвол судьбы! Это вообще как? Очень быстро прилетели вороны, которые почуяли легкую добычу. Мне пришлось целый день стоять у гаража и отгонять ворон от несчастных котят. Кошка эта так и не вернулась, между прочим. Где ее родительская сознательность? Как можно быть такой безответственной? Теперь я гоняю кошек, где бы они мне ни встретились. Уверен, со стороны это выглядит, будто я совсем свихнулся, но от кошек и правда одни неприятности».

«То есть вы хотите сказать, что его просто не замечают?» — «Кого?» — «Ну… э-э… зверя». «А я говорил тебе — его нужно как-то назвать! Впрочем, в любом случае это ничего не изменит. Люди и дальше не будут обращать на твоего зверя никакого внимания. Как знать, может, они вообще его не видят. У людей с этим совсем плохо. А ты как думала, невестушка? Звери, цикады, лужицы растаявшего мороженого на земле, сосед-хикикомори. Похоже, что большинство людей не видят того, чего не хотят видеть. Это и тебя касается. Есть много такого, чего ты тоже не видишь». Когда мы дошли до реки, деверь принялся скакать по дороге из стороны в сторону. Ни один человек в своем уме не стал бы вытворять такое. Возможно, у свекрови и мужа действительно была причина скрывать от меня его существование. «Бедный, бедный зверь, все это время он приходил сюда, и рыл, и копал — один-одинешенек. Я наблюдаю за ним уже много лет, но он совершенно не меняется — не растет и не худеет. Ничего не знаю о его возрасте и понятия не имею, сколько он еще протянет. Он всегда выглядит одинаково. И единственное его занятие — рыть норы и заползать в них, чтобы потом выбраться оттуда и опять повторять все с начала. Может быть, в этом мы с ним немного похожи… То есть я, конечно, слегка постарел, но, вообще, за те двадцать лет, которые прошли с тех пор, как я переехал в свой сарай, ровным счетом ничего не изменилось. Разве что лица девушек на обложках журналов комиксов да выбор готовых закусок и быстрой лапши в нашем комбини. Представляешь, у них теперь есть сычуаньский тофу и лапша быстрого приготовления с момордикой по-окинавски. Правда, в какой-то момент они стали брать деньги за салатную заправку. А вот раньше было бесплатно». Я не знала, что ему ответить. Деверь совсем не потел. Казалось, он вообще не чувствует жары. Лицо было все таким же бледным. Ни намека на загар. Наверное, в его сарае есть кондиционер, иначе бы он там умер от теплового удара. А может, он уже привык к такой погоде. Закончив разговор, деверь стал продвигаться вперед совсем удивительным способом: он прыгал с места как можно дальше, а приземлившись, энергично топал по земле. Я старалась не отставать, но это было непросто.

Когда мы вышли на берег реки, я увидела знакомые заросли. Душный травяной запах наполнил ноздри. Отсюда была видна небольшая, полностью лишенная растительности прибрежная песчаная полоса, усыпанная камнями. Раньше я ее не замечала. Может быть, из-за вчерашнего ливня река казалась более полноводной. Вода в ней совсем не выглядела мутной, даже наоборот. И хотя в непосредственной близости от жилых кварталов редко увидишь в реке прозрачную воду, сегодня — как если бы мы вдруг очутились в верховье реки, у самого ее истока, — вода была чистой, прозрачно-изумрудной. Деверь показал куда-то рукой. В высокой траве я заметила маленькую девочку в желтой панамке. Вот она подскочила, прыгнула в' реку и, поднимая фонтаны брызг, двинулась вниз по течению. Птица, которая вышагивала по воде, поднялась в воздух и улетела. Я застыла на месте, наблюдая за чересчур энергичным барахтаньем девочки. В какой-то момент она окунулась с головой, — видимо, кое-где река была глубже, чем казалась. Панама слетела с головы и покачивалась на речных волнах. Но вот девочка снова появилась над поверхностью воды, потерла глаза руками и вроде бы даже улыбнулась.

Мы снова зашагали вдоль реки, на берегу один за другим появлялись все новые дети. Кто-то помладше, кто-то постарше. Они носились по берегу, размахивали сачками для ловли насекомых, залезали в реку. Кидали в воду камушки, гонялись за мальками по мелководью, повизгивая от удовольствия. Собралась целая компания в купальных шапочках и плавках. У кромки воды выстроилась в длинный ряд разномастная детская обувка. У некоторых ребят были в руках удочки, а к поясу привязаны плетенные из бамбука садки. Маленькие удилища сгибались, когда мальчишки выдергивали из воды сияющую на солнце синим рыбешку. Из садков высовывались рыбьи головы и хвосты.

В высокой траве было заметно движение. Тут и там темными бугорками торчали из травы детские макушки. Эти дети не боялись клещей, им были не страшны порезы осоки. В своей травяной крепости они, очевидно, играли в какую-то игру, правил которой я не знала. Время от времени кто-то из них что-то выкрикивал и выскакивал из кустов на открытое пространство. И тогда все остальные громко смеялись, а он начинал считать. Пока он считал, все снова прятались в кустах. Какая-то компания играла в дочки-матери. Две девочки собирали цветы и плели друг для дружки венки.

Я видела, как они ссорятся и мирятся. Слышала, как успокаивают и утешают друг друга — боль и злоба отступали, растворялись в воздухе. Детские голоса выводили дружным хором: «Камень, ножницы, бумага…» Что происходит? Откуда взялись все эти дети? Почему они играют именно здесь? «Летние каникулы», — сказал деверь. «Летние каникулы?» А ведь он прав! Точно. В моей теперешней жизни я не следила за датами, только за днями недели — чтобы не пропустить выброс мусора или день скидок в супермаркете. Я абсолютно утратила ощущение времени. «Скоро обон[1]. Что им еще делать, кроме как играть?» Обон. Мы скоро поедем к моим родителям. По плану наша поездка совпадает с отпуском мужа. Обон и правда вот-вот наступит. Я тысячу лет не заглядывала в ежедневник. Он валяется где-то в сумке вместе с дурацким «знаком внимания» в размере тридцати тысяч иен. Я точно знала, что во время переезда взяла сумку с собой. Но понятия не имела, где теперь ее искать. Интересно, я хоть раз заглянула в календарь за последние два месяца? Куда ушло все время? Дети запели какую-то песню. Слова было плохо слышно, но мелодию я узнала: «Кукушечка». Впрочем, я почти не сомневалась, что дети поют другие слова. Чуть поодаль старшие вовсю руководили младшими, и те строили из камней запруду. Я продолжала идти, восхищенно наблюдая за играющими детьми. На голубом небе далеко-далеко были видны большие облака. Зеленела трава, струилась прозрачная вода. Большая птица опустилась на реку, послышались радостные детские возгласы и визг. Деверь со знанием дела проговорил: «Замечательная река! Красивая. Сокровищница дикой природы. Место детских игр… Знаешь, когда я сам был ребенком, она была еще красивее и в ней тогда водилась корюшка. А сейчас испоганили сокровищницу сточными водами. Но не все потеряно. Перелетные птицы пока прилетают к нам, да и рыба кой-какая в реке есть. Хотя и не корюшка, а мелюзга всякая, размером с палец. Еще тут много насекомых: сверчки, стрекозы, кузнечики с оторванными крыльями и ножками — дети любят ловить бедняжек и разбирать их на части. Если ты что-то хочешь узнать о нашей реке — я тот, кто тебе нужен. Для всех остальных это пройденный этап. Речной берег, травяные джунгли, журналы комиксов — люди вырастают и безвозвратно покидают эти университеты жизни. И только я здесь, похоже, до самой пенсии».

«Сэнсэй!» — послышались восторженные крики. К нам вверх по склону бежали мальчишки, у одного к из них в руках была пластиковая бутылка. «Сэнсэй, сэнсэй, посмотрите, что у нас!» — «Вы их учитель?» — спросила я. Деверь пожал плечами: «Я же тебе сказал, я безработный. — Потом он вдруг наклонился ко мне и заговорил торопливо, почти зашептал, чтобы никто не услышал: — Ну а как еще дети могут обращаться ко взрослому, который целыми днями играет и возится с ними? У нас слишком большая разница в возрасте, чтобы называть меня по имени. А быть для них „дяденькой“, ну… можно, конечно, но пусть говорят, как знают. Я же не бандюк-переросток какой-нибудь — шпынять малышню». Он едва успел договорить, как мальчишка с бутылкой снова заорал: «Сэнсэй!» — и поднял бутылку, показывая, что внутри. Внутри бутылки было сухо. Черные сколопендры ползали кругами, пытались взобраться на пластиковые стенки, но падали с тихим стуком обратно на донышко. Мальчик, судя по виду, был очень доволен. Деверь подхватил бутылку, изучил ее на свету, потом потряс из стороны в сторону, чтобы получше разглядеть содержимое, и отдал ее мне. Бутылка оказалась тяжелее, чем я думала. Сколопендры карабкались друг на друга, пытаясь забраться повыше на стенки. Я чувствовала сквозь пластик, как они шевелятся, моя ладонь ощущала каждое их мелкое движение. Один мальчик авторитетно произнес: «Бабуля заливает их маслом». Другой добавил: «Если маслом залить, тогда они становятся очень вонючими!» Я присмотрелась к сколопендрам. На их спинках иногда попадались белые крапины. «Какая гадость», — сказала я. Мальчик вздохнул и посерьезнел. Другой, стоявший рядом со мной, выхватил у меня из рук бутылку и засунул себе под футболку, из-под которой торчал теперь его загорелый живот. Я слышала движение маленьких многочисленных ножек, скрипящих по пластику. «Это замечательные сколопендры. Просто отличные! — Деверь почесал уголок рта. — Только смотрите, чтобы они вас не покусали». — «А мы их не боимся!» — «Мы сколопендровым маслом помажем!» — «Только оно вонючее ужасно». — «Ага, даже нос отваливается!»

Издалека доносятся звуки фейерверка. Черная стрекоза скользит над поверхностью реки. Мальчик взмахнул сачком, но стрекоза увернулась и села прямо на воду. Мы с деверем продолжили идти вдоль реки. Я спросила: «А почему вы ушли из дома?» Он сделал грустное лицо, но тут же улыбнулся — широко, во весь рот. Когда он так улыбался, то был как две капли воды похож на дедушку. Неожиданно он звонко воскликнул: «Да я вот как-то не вписался в семью! — Голос его дрожал от едва сдерживаемого смеха. — Ты только не подумай, что они плохие люди. Они хорошие — и мать, и все остальные. Все как один законопослушные граждане. Да я и сам законопослушный гражданин. Мухи не обижу. В общем, никто не виноват. Просто семья — это такая довольная странная штука, не находишь? Вот есть пара: мужчина и женщина, ну, или самец и самка, если хочешь. И эта пара спаривается. Для чего? Чтобы оставить потомство. А что, если не всякое потомство стоит оставлять? Возьмем меня, к примеру: я потомство своих родителей. В чем моя ценность для продолжения рода? Чем я заслужил свою жизнь? Почему, чтобы вырастить такого никчемыша, как я, мой отец должен был похоронить себя на работе? А мать? Она с самого начала ухаживала за свекровью, с которой у нее ни капли общей крови не было, с которой она не жила, а уживалась. Бабуля, правда, рано умерла, мать еще совсем молодая была. Но смерть — тоже дело непростое. Много чего успело произойти — до того как. И между прочим, мать до сих пор ухаживает за свекром, а с дедом нашим, ты знаешь, вообще нелегко. Боюсь, это бесконечная история. Невестка… моя мать была вынуждена все время поступаться собой в семье мужа, ставить на первое место чужие интересы. Когда я вижу жертвы, на которые мои родители пошли ради того, чтобы их род продлился во мне… мне становится страшно… Мне стало страшно. Понимаешь? А если не понимаешь, может, оно и к лучшему. На одну семью — один потрясатель устоев. Я не выдержал и ушел. Но к счастью, у меня был младший братик, умница, достойнейший молодой человек, он нашел себе невесту, привел ее в дом. Какое облегчение! Я это говорю совершенно искренне. Я действительно так чувствую. Но почему? Откуда это чувство? Наверное, я все-таки счастлив, что мой род не прервется. Как ты думаешь? Это странно, правда? В моем-то возрасте… не странно даже, а стыдно. Такая никчемная жизнь. Посмотри на меня: я позор семьи, меня прячут от невесты моего младшего брата…»

Здания на той стороне реки показались мне знакомыми. Кажется, мы пришли. «По-моему, это было тут». Я осмотрела все вокруг, но норы не нашла. Деверь пнул туфлей подвернувшийся кустик травы. Ничего. Даже ни одного жука-щелкуна.

Неожиданно из зарослей высунулись две детские головы: «Сэнсэй! Вы тут что?» — «Сэнсэй, это ваша невеста?» Деверь приложил палец к губам: «Тсс. Не болтайте чепухи! А то в суд подам за клевету. Это невеста моего брата». — «Невеста брата?» — «А кто она?» — «Она очень хороший человек. Вот кто!» — «Сэнсэй, так вы тут что?» — «Ищу нору, вам нора не попадалась?» «Нора?! — хором переспросили дети, переглянувшись. — Тут их тыща! Миллион! Они тут везде». Один из мальчишек подпрыгнул и вдруг исчез под землей. Второй захохотал, и брат моего мужа тоже. И сразу, куда ни посмотри, везде оказались норы. Мальчишка скользнул в одну из них и теперь весь трясся от смеха: «Нора на норе!» Узкие, широкие, мелкие, глубокие, спрятанные в траве, как ловушки, и аккуратно выкопанные, будто их копали совком или лопатой. Одна нора была доверху заполнена грязной водой, по поверхности которой то и дело пробегала мелкая рябь, со дна выныривали какие-то насекомые. Дети высовывались из своих нор со всех сторон, деверь скрючился от смеха: «Этот зверь…» — «Сэнсэй, кажется, невеста вашего брата хочет вам что-то сказать». — «Я в нору не полезу! — вдруг завопил деверь. Он выкрикнул это несколько раз: — Не полезу! Не полезу!» Я попыталась найти нору, в которую тогда провалилась, но ничего даже отдаленно похожего не нашла. «Нора на норе! Нора на норе!» Я больше не могла оставаться там ни секунды. Отчего-то было невыносимо видеть, как брат моего мужа корчится от смеха на земле. Я поднялась вверх по склону и вышла на дорогу. Я думала, он пойдет за мной. Но он не пошел. Он не сказал мне ни слова на прощанье. Я шагала по дороге, и мне казалось, что детей у реки стало еще больше. Некоторые дети были в трусах и майках. Одна компания исполняла какой-то странный танец. Другая — сгрудилась вокруг мальчика, которому приспичило покакать прямо на берегу. Как только я вошла в дом, сразу направилась к окну и посмотрела, что делает дедушка. Он был на участке, стоял, направив шланг вверх. Водяная пыль сыпалась на траву. Над дедушкой встала дугой радуга.

* * *

Как и сказал деверь, до праздника обон осталось совсем немного времени. Мы с мужем поехали навестить моих родителей. Кроме нас в машине никого не было, и в дороге я не раз и не два порывалась спросить у него о его старшем брате, но так и не спросила. Что бы я делала, если бы он сказал, что они не братья? И если они не братья, то кто тогда этот человек? А даже если бы оказалось, что они братья, как я должна была отреагировать, узнав об этом? Что бы я тогда сказала мужу? И я просто сделала вид, что заснула под джаз, который он включил по радио. Мы провели у моих родителей три дня и две ночи. Когда вернулись домой, у мужа оставался еще один выходной день, и он решил встретиться со своими старыми школьными друзьями. Он и меня позвал, но я отказалась — он, конечно, знал, что я откажусь. У свекрови тоже был выходной, поэтому дедушка не выходил из дома и не возился на участке. Он, как и положено, провел день в полудреме перед телевизором. Вечером свекровь вышла в сад полить растения. Это заняло у нее минут десять, не больше. А когда обон закончился, муж и свекровь снова вернулись на работу.

Посреди ночи я услышала какой-то звук в темноте. Звук был тихим, но я проснулась. Встала с постели и подошла к окну. Ореол света от наружного фонаря, который родители мужа оставляли на ночь включенным, на мгновение деформировался, задрожал. Я быстро посмотрела в сторону калитки и увидела темную фигуру, которая поспешно выходила со двора. Мне показалось, что это дедушка. Я повернулась к мужу, но тот крепко спал, похожий во сне на фарфоровую куклу.

Я тихонько вышла из комнаты, торопливо спустилась по лестнице, на бегу обулась и выскочила за дверь. В доме родителей мужа было тихо. Наверное, никто не заметил, что дедушка пропал. Я озиралась по сторонам, пытаясь отыскать дедушку, но в темноте ничего не было видно. Фонарей на нашей улице было мало, домов с наружным освещением — еще меньше. На освещенных участках дороги дедушки не было. Я вглядывалась в густую темноту. Мне показалось, я уловила какое-то движение — что-то сместилось в воздухе. Я побежала в ту сторону. Путь из спальни на улицу, включая лестницу и обувание, занял у меня пару секунд. Я убеждала себя, что смогу догнать его: он не очень быстро ходит… при условии, конечно, что я бегу в правильном направлении. Я бежала со всех ног, рискуя споткнуться и упасть в этой темени, и вдруг увидела чью-то спину в нескольких шагах перед собой. «Невестушка?» Это был брат мужа — как всегда, в белом. «Я, это…» — «За дедом погналась? Вон он, впереди идет». Он показал пальцем. Я и правда увидела дедушку — он целеустремленно шагал вперед, будто точно знал, куда ему нужно. «Куда он идет?» — спросила я деверя. «Я почем знаю, — раздраженно ответил он. — Я случайно вышел в палисадник и увидел его. И ты, невестушка, получается, тоже». — «Я не выходила. Просто услышала звук и проснулась». — «У тебя острый слух. Может, еще и абсолютный?» Я покачала головой. Он радостно сказал: «И у меня не абсолютный». В темной вышине над нашими головами не было видно ни луны, ни звезд. Темные дома стояли беззвучно. Цикады не звенели. Деверь тоже замолчал. Я ничего не говорила. Дедушка ускорил шаг, я старалась не отставать, хотя в такой темноте побаивалась идти слишком быстро.

Дедушка шел к реке, мы — за ним, не теряя его из виду. Фонари почти не попадались. Было холодно. Цикады молчали, но все громче становилось жужжание и стрекот других насекомых. Казалось, звук идет из-под земли. Скрипели сверчки или какие-то другие мелкие букашки. Звуковое облако поднималось над бурьяном у реки, разрасталось в воздухе. Холодный ветер трепал короткие рукава старой футболки, мои руки покрылись гусиной кожей: Брат мужа шел со скучающим видом. Я хотела было сказать дедушке, что пора возвращаться домой, но он шагал вперед с такой решимостью, что я передумала. Если уж ему так хочется попасть туда, куда он идет, то не надо его удерживать. В тусклом свете редких фонарей и далеких фар проезжающих по тому берегу машин мне удалось получше разглядеть дедушку. Кажется, он был не в пижаме. Может, в рубашке поло? Мне был виден воротничок. Деверь, как и в прошлые разы, щеголял в кожаных туфлях и белой мужской сорочке, которая слабо светилась в темноте. Он шаркал подошвами по асфальту, но дедушка ни разу не обернулся. И даже когда деверь громко чихнул, дедушка, казалось, ничего не заметил. В какой-то момент дедушка вдруг свернул с дороги и начал спускаться через заросли вниз к воде. На долю секунды наступила полная тишина, а потом насекомые затрещали с удвоенной силой. Дедушка исчез. Время от времени бегущие на той стороне лучи фар выхватывали из темноты поверхность воды. «Там нора», — сказал деверь и застыл на месте. «Нора?» — переспросила я, но он не ответил. Мне ничего не оставалось, кроме как лезть в заросли вслед за дедушкой. Кто-то сиганул вверх из-под моей подошвы. Мошки летели мне прямо в лицо. Затаив дыхание, я медленно спускалась по ненадежному, заросшему бурьяном берегу. При каждом шаге я чувствовала под ногой что-то твердое и мягкое одновременно. С сухим треском кузнечики взлетали в воздух у меня из-под ног. Большая птица у самой кромки воды, казалось, излучала сияние. В темноте я разглядела большую нору. Только дедушкина голова над поверхностью. Он смотрел в сторону реки. Я шагнула в нору неподалеку от дедушкиной. Я чувствовала, что должна это сделать. Под ногами зашевелилось что-то мягкое. Я посмотрела вниз и увидела пару блестящих глаз. Глаза моргнули. Это был зверь. Я ощущала, как прохладный влажный воздух поднимается со дна норы. Запаха не было, но сквозь ткань пижамных штанов я ощущала прикосновение жесткой звериной шерсти. «Это его дыхание», — подумала я. Небо было одновременно близким и далеким. Сила притяжения как будто увеличилась, но тело мое сделалось легче. Птица, с новой точки обзора выглядевшая очень крупной, вытянула шею, дернула головой и снова застыла, как изваяние. Гудение насекомых просачивалось сквозь поры, доходило до самого желудка. «Твой Мунэаки, он… — послышался откуда-то сверху голос деверя. — Я не думал, что он когда-нибудь вернется домой. Я считал, что он все здесь ненавидит». — «Что — все?» — «Ну, то, что я здесь… был здесь. Дом, семью». Он снова чихнул. Мне показалось, что дедушка смотрит на небо. Из своей норы я видела только его затылок. Было сложно сказать, слышит ли дедушка этот разговор. «Но я его понимаю и не сужу. После всего, что было… что я ему сделал. Что я им всем сделал: матери, отцу, деду. Это все из-за меня. Может, и хорошо, что бабушка умерла до того, как я стал таким…. Бедные, бедные. Знаю, странно говорить о себе как о ком-то другом. Но я всегда чувствовал, будто я немного кто-то другой. Вот и сейчас». Свет фар на той стороне мелькнул и погас. Река растворилась в темноте. Сквозь гудение насекомых я слышала, как что-то медленно движется во тьме — может, большая вода, может, набирающий силу ветер. Стоило мне подумать о ветре, с реки налетел холодный — в разы холоднее дневного — порыв. «На его месте я бы, наверное, постарался держаться отсюда на расстоянии, можно ведь было уехать куда-нибудь подальше. Но оказалось, это не так просто, он не смог, и для меня это правда большое облегчение. Ходили слухи, что Мунэаки возвращается, и вот он действительно вернулся. Но вот что странно, он не то чтобы похоронил себя, но, когда переехал, весь ушел в работу. Я же вижу, он каждый день уезжает ранним утром, а возвращается поздним вечером. Прямо настоящий сын своей матери… Может, тебе этот энтузиазм покажется странным и неприятным, но так устроены люди. А кому-то приходится это расхлебывать, невестушка. На твоем месте мог быть кто-то другой, но ты ведь сама этого хотела…» — «Этого?» — «Войти в поток, слиться с ним, стать частью всего того, от чего я сбежал…» Я увидела рябь на воде, но откуда шел свет — было непонятно. Гребешки крошечных волн скользили по речной поверхности, каждая волна имела свою форму. Я слышала, как тяжело дышит дедушка. Наверное, он замерз. Я определенно замерзла. Я должна отвести его домой. Прямо сейчас. «Невестушка, не злись, что они ничего тебе обо мне не сказали. Они не виноваты. Это я во всем виноват».

Когда по шоссе на той стороне реки снова поехали машины, я увидела подсвеченный фарами темный силуэт зарослей, покрывающих берег. Большая птица взлетела и бросилась с неба прямо в воду. В свете движущихся огней мне показалось, что на мгновение она окрасилась в алый цвет. По воде побежали круги, потом все стихло. Птица так и не вернулась на берег. Я слышала мерное дыхание зверя у себя под ногами. Он как будто спал. Я попыталась подтянуться, опершись о край норы, но влажная почва была ненадежной опорой. Тогда я попробовала оттолкнуться ногами от земляной стенки. Выкарабкиваясь, я случайно задела морду зверя, он вскинулся, но я уже выбралась из норы и теперь слушала сверху, как он дышит и ворочается там, внизу. Подобравшись к краю, я заглянула в нору, но зверь успел слиться с темнотой и был невидим. Я пошла к соседней норе, протянула руку дедушке и сказала: «Нам пора домой». Он перевел взгляд с неба на меня. Наверное, впервые наши взгляды встретились по-настоящему. Дедушка застонал и схватил мою руку. Его ладонь была неожиданно влажной и теплой, но твердой, а рука — тяжелой. Земля, попавшая в замок наших сцепленных ладоней, скрипела. Я тянула дедушку из норы изо всех сил. А потом вела его за руку вверх по склону. Он послушно шел за мной. «Прекрасная луна, грех не полюбоваться, — сказал брат мужа. — Я, пожалуй, еще немного тут погуляю». Я посмотрела вверх, но никакой луны не увидела. Только облака, которые заволокли все небо. «Понятно. Будьте осторожны». И мы с дедушкой отправились домой. Пока мы шли, я несколько раз слышала, будто возятся в траве дети. Каждый раз я оборачивалась на шум, но так никого и не увидела. Наверное, это все-таки были насекомые, а не дети.

Дверь в доме родителей мужа была не заперта. Я громко позвала снизу, из прихожей: «Извините, не могли бы вы спуститься?» — и почти сразу же сверху спустилась свекровь. Следом появился свекор. Я уже очень давно его не видела. Он играл в гольф даже на обон. Свекор выглядел не таким, как я его помнила. В широкой синей пижаме он показался мне более худым, чем раньше. Они оба стояли и переводили взгляды с меня на дедушку и обратно, ничего не понимая. В лившемся с потолка желтом свете лицо свекрови, на котором залегли глубокие тени, казалось совсем изможденным.

«Что случилось?» — «Дедушка ночью ушел из дома. Я увидела в окно, как он уходит, и пошла за ним. Привела его обратно». — «Дедушка! — воскликнула свекровь, положив руку ему на плечо. — Просто ледяной. — Она посмотрела на меня. — Дедушка, на улице холодно. Куда же ты хотел уйти?» Он не отвечал. Выглядел вымотанным, полусонным.

Я наблюдала за тем, как свекровь старается поймать дедушкин взгляд. Но ничего не выходило. Дедушка смотрел куда-то мимо. Его зрачки то расширялись, то сужались… Наконец свекровь сдалась. Она посмотрела на меня и слабо улыбнулась. Я улыбнулась в ответ. «Спасибо тебе… я совершенно ничего не заметила», — тихо сказала она. «А я заметила просто по счастливой случайности», — сказала я. Выйдя на крыльцо и притворив за собой дверь, я услышала, как свекровь что-то тихо говорит, а свекор перебивает ее звучным голосом. Но слов я не разобрала. Дома муж все так же спал, я забралась в кровать. Я чувствовала спиной легкое движение матраса вверх-вниз в такт мерному дыханию мужа. После этого случая у дедушки поднялась температура, потом началась пневмония, потом его положили в больницу и вскоре он умер.

* * *

Входная дверь была открыта настежь начиная со второй половины дня. Сплошным потоком к дому стекались незнакомые старички и старушки, медленно разувались на пороге, произносили слова соболезнования. Опершись рукой на стену или обувной шкаф, морщась от боли в коленях, они вскарабкивались на высокий приступок, отделяющий прихожую от внутренних помещений. Я и не подозревала, что для того, чтобы войти в дедушкину часть дома, нужно так высоко поднимать ноги. В прихожей — ни перил, ни пандуса. А ведь дедушка довольно часто выходил из дома — видно, сохранил хорошие суставы и поясницу. Старушки, собравшиеся сегодня здесь, были непохожи друг на друга. Одни — седые, другие — крашеные брюнетки, а некоторые — с удивительными светло-сиреневыми или желтыми волосами. Одежда в основном обычная, повседневная. Сумок почти ни у кого не было — из вещей только четки в руке. Я встречала гостей в прихожей, иногда опускаясь на корточки или даже присаживаясь на приступок, чтобы подать им руку, потом шла на кухню, снова выходила в прихожую, постоянно двигалась по квартире, кланяясь гостям. Старики вряд ли знали, кто я, но кивали в ответ и говорили что-то неразборчивое. И я тоже кивала и произносила ритуальные фразы типа: «все произошло так неожиданно», «мои соболезнования». Некоторые из гостей пускали слезу, сочувственно касались моего плеча. Улучив момент, я подошла к мужу, скучающему в стороне: он так и не переоделся и был в своем рабочем костюме. «Кто все эти люди? — спросила я шепотом, присев рядом с ним. — Родственники? Они местные?» — «Без понятия, хотя, кажется, некоторых я знаю». Муж пожал плечами. Потом подошел к свекрови, которая неподвижно сидела перед поминальным алтарем, и обменялся с ней двумя-тремя фразами. Наверное, переспрашивал ее. Вернувшись ко мне, он сказал: «Вроде это местные». — «Вроде?» — «Ну, мать говорит, что тоже не всех знает». И муж без стеснения принялся рассматривать присутствующих, рассевшихся по всей комнате. Пространство перед алтарем уже было забито стариками. Это вообще нормально, что люди со всей округи огромной толпой собираются у тела покойного, которое работники похоронной компании едва успели привезти из больницы, собственно говоря, прямо в день смерти? На всенощное бдение это было не очень похоже.

Макурагё — неудивительно, что я не знала про этот обычай коллективного чтения сутр у изголовья покойного. У меня ведь никто из близких пока не умер. Кто-то из присутствующих заплакал. Некоторые люди собрались группками, по двое-трое. Один дед пришел с маленьким полотенцем на шее, будто прямо с огорода. Ему сделали замечание, он быстро стащил полотенце с шеи, пихнул его за резинку штанов, прихватив случайно край верхней рубашки, и, коверкая слова, забормотал сутры. За те несколько дней, что она ухаживала за дедушкой в больнице, свекровь сильно осунулась. Я как безработная хоть и провела в больнице больше времени, чем она, но свекровь устала гораздо больше из-за постоянной необходимости отпрашиваться в середине дня или нестись в больницу вечером после работы. Иногда, глядя кому-нибудь из гостей в лицо, она как бы застывала, а потом, очнувшись, глубоко кланялась. Старики отвечали на ее поклоны бесконечными кивками. Здесь были люди миниатюрной комплекции, были и крепыши. Веки покойного, завернутого в белое, специально подготовленное работниками похоронной компании покрывало, стремительно меняли цвет на иссиня-белый. Свекор еще раньше вышел на связь и сказал, что скоро будет, но пока так и не появился. Дедушка встретил смерть в присутствии трех неродных женщин: меня, свекрови и ее младшей сестры.

«Невестушка!» — высоким голосом позвала какая-то старушка. Я вскинулась, повернулась к ней, но она смотрела не на меня, а на свекровь. Я медленно опустилась на свое место. Свекровь, словно не слыша обращенных к ней слов, неотрывно смотрела на дедушку. Стало очень тихо. «Невестушка, послушай!» Старушка почти кричала. Но свекровь только сидела с отсутствующим видом и прижимала носовой платок к глазам. Я не могла больше сдерживаться. Встала, подошла к старушке: «Что случилось?» Старушка с пепельными волосами в карминовом кардигане выдохнула в ответ: «Цветы… — Потом добавила: — Цветы на алтаре. Нужно, чтобы по одному». Несколько человек, перебирая четки, посмотрели в сторону алтаря и закивали. Свекровь не реагировала. Тогда ласковым голосом заговорила другая старушка: «В таких случаях ставят в каждую вазу по одному цветку. Есть у нас такая традиция». — «А может, у них другая традиция?» — «Другая?» — «Это не важно. Просто должен стоять один цветок». Бледные пальцы продолжали непрерывно перебирать прозрачные бусины четок на двойном шнурке. На алтаре по обеим сторонам в вазах с тусклым золотым узором стояли белые хризантемы, которые я купила по просьбе свекрови. Обычно там были искусственные цветы, но, вытащив их и ополоснув вазы, чтобы смыть скопившуюся пыль, свекровь поставила в каждую по четыре хризантемы разной длины. Я подошла к алтарю, взяла вазы: одну — в правую руку, другую — в левую. Наполненные водой до краев, они были довольно тяжелыми. «Значит, в каждой должно быть по одному цветку?» — переспросила я, ни к кому конкретно не обращаясь. И бесчисленные старушки разом кивнули в ответ. Чувствуя на себе их взгляды, я вышла с вазами из комнаты. Я слышала, как свекровь зовет меня, но сделала вид, что не слышу. У меня за спиной кто-то пробормотал: «Он прожил долгую, долгую жизнь». Высокий голос отозвался: «Его жена, бедняжка, так долго ждала его там в одиночестве». — «Долгая, долгая жизнь». — «Ему было без года девяносто».

Я принесла вазы на кухню. Вытащила из каждой три хризантемы покороче и поставила цветы в стакан, который взяла с сушки. Стекло затуманилось, когда я наливала воду. До прихода буддийского монаха, которого мы вызвали по телефону для чтения сутр, оставалось еще немного времени. Я снова взяла вазы и понесла, стараясь не расплескать по дороге воду, обратно в комнату. Стариков в комнате прибавилось. Они буквально сидели друг на друге, окружив дедушку. Не может быть такого, что все они местные. Нет здесь столько стариков. Два маленьких сонных ребенка клевали носами в ожидании начала церемонии, вцепившись в колени сидящих рядом бабушек. Сэра-сан тоже была здесь. Я приветственно ей кивнула. Она кивнула в ответ. Рядом с ней сидел на коленях, в точности повторяя ее позу, маленький мальчик. Его держала за руку пожилая женщина, сидевшая рядом с ним, но с другой стороны. Она смотрела неподвижным взглядом прямо перед собой. Сэра-сан была в той же длинной белой юбке и короткой белой блузке, что и в прошлые разы, когда мы с ней встречались. Она выделялась светлым пятном на общем фоне набившихся в комнату стариков в обычной одежде. Лицо у мальчика было совершенно красным. Я приблизилась к алтарю. Одна старушка сказала надтреснутым голосом: «До похорон пусть стоят по одному, и пусть впоследствии цветы не увянут…» — сама эта фраза прозвучала как молитва. Я поставила вазы на алтарь. «Они у тебя не туда смотрят», «Разверни наоборот», — послышались голоса, и я торопливо начала поправлять хризантемы. Молодые упругие стебли под тяжестью цветков поворачивались в определенном направлении. Я подумала, что было бы лучше поставить в вазы как раз таки цветы с более коротким стеблем. «Что с цветами?» — спросила свекровь. «Во время церемонии, — шепнула я ей, — в вазах должно стоять только по одному цветку. По крайней мере, эти люди так считают». Непохоже, чтобы мне удалось ее убедить, но свекровь больше ничего не сказала. Она посмотрела на хризантемы, потом перевела взгляд на дедушку. Когда он умер, в больнице ему закрыли рот, но теперь его передние зубы торчали наружу.

«Монах уже здесь», — сказал кто-то из стариков. «Прислали молодого». — «Молодого?» — «Ну да, у настоятеля ведь колени болят…» — «Мы его как-то вызвали, а он приехал в инвалидной коляске. Но для бабушкиной церемонии годился только настоятель, даже если бы ему пришлось читать сутры лежа на татами». — «У молодого голос приятный». — «Ну да, если по голосу судить, то молодой лучше». — «…Без года девяносто». — «…Долгая, хорошая жизнь». — «А где его сын? Еще не приехал?» В комнату вошел мужчина лет пятидесяти в черных одеждах. Я раньше никогда его не видела. На нем были очки странной формы. Чтобы впустить его, муж открыл стеклянную дверь, ведущую в комнату с алтарем со двора. Перед тем как войти, монах провел рукой по своему одеянию, стряхивая пылинки, снял сандалии дзори и ступил на татами. На ногах у него были белые носки таби с отделенными большими пальцами, на кончиках которых я разглядела множество паутинных клещей, похожих на маленькие красные точки. Все присутствующие поклонились монаху, и я последовала их примеру. Когда я подняла голову, мне в глаза бросилась фотография бабушки. Уже совсем скоро они с дедушкой снова будут вместе. Она умерла так давно, на много лет раньше его, поэтому, наверное, они не будут выглядеть как муж и жена. Впрочем, за ее отца он тоже вряд ли сойдет. Но в любом случае будет ясно, что они — семья. Монах расположился прямо перед алтарем, как раз по центру между хризантемами, которые я успела переставить до его прихода, и принялся читать незнакомую мне сутру. Я зажала шнурок с четками в ладони, пожилые женщины вокруг меня начали низкими голосами читать нараспев. Я вдруг почувствовала что-то сродни облегчению, оно снизошло на меня, окутав мои плечи. Послышался звук, в комнату тихонько вошел свекор. Старики и старухи, не прерывая чтения, склонили в приветствии головы.

Когда монах дочитал сутру, в комнате появился представитель похоронной компании. Он принес документы на подпись и кучу разных брошюр и буклетов. По завершении церемонии предстояло решить множество разных вопросов: дать указания насчет цветов и угощения для участников ночных бдений, а также распорядиться по поводу качества и количества целого ряда других необходимых для похорон вещей. Когда наконец мы со всем этим разобрались, была уже глубокая ночь. После того как монах ушел, все гости тоже постепенно разошлись, пока в доме не остались только ближайшие родственники. На татами повсюду лежали использованные скомканные бумажные носовые платки. Поднимая их с пола, я заметила, что они влажные. Я запихнула ворох использованных бумажных платков в мусорное ведро вместе с несколькими обертками от конфет. Завтра вечером должны были приехать мои родители, чтобы принять участие во всенощном бдении. Свекровь вздохнула: «Когда бабушка умерла, тоже было непросто, но дедушка сам все решал насчет похорон…» Она повторила это несколько раз подряд, а под конец перешла на едва слышный шепот, так что почти ничего нельзя было разобрать. Ее сестра бросилась к ней, приобняла за плечи: «Он хотя бы недолго болел. Представь, лежать в постели и мучиться месяцами. Эта пневмония… кто до такого возраста дожил, и так от нее умирает. А вот мучился человек перед смертью или нет — большая разница». — «Я знаю, знаю, — сказала свекровь, — просто все случилось так быстро…» Она еще что-то говорила, но я не расслышала. Сестра продолжала энергично: «Люди в таком возрасте как раз и надеются, что все случится быстро… Помнишь, как было с бабушкой? Жить столько времени, не приходя в сознание… А дедушка, по крайней мере, оставался здоровеньким до самого конца. Сам ходил везде, своими ногами. Не впал в маразм».

Свекровь посмотрела на меня. Я посмотрела на нее. В памяти всплыла сцена: дедушка поливает цветы на участке, солнце — у него за спиной, и я не вижу лица, видны только обнаженные в улыбке зубы. Сейчас, через несколько часов после смерти, его смуглая кожа подернулась белой пеленой. Теперь она почти сияла. Буквально одно мгновение мы со свекровью смотрели друг другу в глаза, затем она сказала: «Ну да… Ну да». Я поднялась с места и пошла готовить для всех чай. Я чувствовала аромат шести хризантем, стоявших в широком стакане у раковины.

Стебли до сих пор были твердые. В каждом еще оставалась жизнь. Первый раз за вечер я задумалась о том, придет ли на похороны брат мужа. Он наверняка в курсе последних событий. В течение дня люди приходили и уходили нескончаемым потоком, запах благовоний расплылся по всей округе. Даже если у моего деверя не самые лучшие отношения с остальными членами семьи, не думаю, что у него получится отсидеться за домом, делая вид, что все это его не касается. Я заварила чай, угостила присутствующих и сразу после этого тихонько пробралась за дом. В сарае было темно. Может, деверь спал? Я слегка надавила на раздвижную дверь, попыталась ее отодвинуть. Но она, похоже, была на замке. Я едва коснулась двери, однако весь сарай заходил ходуном. Запахло плесенью. Я посмотрела туда, где был старый колодец, но железная решетка исчезла, а на ее месте лежала бетонная плита, кое-где поросшая мхом. Я снова подергала дверь, потом постучала. Безрезультатно. На пальцах осталась красноватая ржавчина. Поверхность двери была покрыта слоем пыли. В ушах звенело от детских голосов и криков, в воздухе стоял старческий запах. Волна звуков и запаха нахлынула и откатилась. Когда я вернулась в дом, свекровь сидела в той же позе, в какой я ее оставила. Родня и близкие расходились на ночь по домам, свекор стоял и провожал всех поклонами.

«Как бы ни было тяжело, а желудок о себе напомнит. Надо что-то перекусить…» Свекровь наконец встала и направилась к холодильнику. Вытащила упаковку пролежавшего там несколько дней зеленого лука, немного увядшего и потемневшего на концах. Держа упаковку в руках, она улыбнулась мне. Я улыбнулась в ответ. «Ну, что есть, то и будем есть…» — сказала она. Я пошла в комнату за пустыми чашками. Муж, скрестив ноги, сидел возле дедушки, в легком оцепенении уставившись в свой телефон. Пальцы его двигались по экрану медленнее обычного. Свекор ушел к себе немного отдохнуть. «Каким дедушкой он был?» — спросила я, ставя пустые чашки на поднос. Муж с удивлением взглянул на меня: «В каком смысле?» — «Каким он был в качестве дедушки?» — «В качестве дедушки?» Муж положил телефон на татами, потер руки одна о другую, снова подхватил телефон и начал водить пальцами по экрану. «В детстве я его боялся. Но когда я окончил институт, помню, он очень радовался. Подарил мне триста тысяч иен. Сказал, матери не говорить… триста тысяч новехонькими купюрами. Они, вообще-то, у меня не задержались». — «И что ты купил?» — «Не помню, наверняка ерунду какую-нибудь». — «А во что вы с ним играли?» — «Ты имеешь в виду развлечения? Ну… пару раз мы ходили с ним на рыбалку, но мне кажется, что он не так уж любил рыбачить. Вообще, это было довольно нелепое занятие. Мы с ним ни разу ничего не поймали». Я посмотрела вниз, на дедушку, потом подняла глаза на фотографию его жены. «А почему ты спрашиваешь?» — «Просто так». Когда я вернулась в кухню, свекровь уже закончила резать лук. Наливая в кастрюлю соевый соус, она сказала: «Он был хорошим отцом».

Мы поели лапшу сомэн в горячем бульоне. Не уверена, можно ли было считать этот ночной перекус ужином. Во время еды свекровь несколько раз высморкалась. Я спросила, будет ли свекор с нами есть. «Он поест потом», — сказала она. Как обычно, мой муж ни на секунду не выпускал из рук телефона — даже когда ел палочками. Доев свою порцию, он встал, немного размял шею и снова пошел в комнату с алтарем. «Ты ванну принимать будешь?» — спросила я его. «Попозже». Я доела, сложила наши с мужем тарелки одна в другую, отнесла в раковину. «Оставь, я помою», — сказала свекровь. «Я помою. Ничего страшного». — «Нет, правда, я помою сама. Прямо сейчас». Но свекровь так и сидела, не двигаясь с места. Я открыла кран и намочила губку. Хризантемы в стакане клонили головы друг к другу. Запах зеленого лука забивал их аромат. Я помыла всю посуду, которая была в раковине. «Извини», — сказала свекровь, но я ничего не ответила. Посуда, которую я мыла, — пиалы с чуть ли не позавчерашними засохшими ниточками натто, светлые керамические чашки юноми — была, как и другая посуда в доме, со вкусом подобрана свекровью, а может быть, и бабушкой мужа. Я опять пустила воду и смыла в слив остатки нарезанного лука и чайной заварки.

В тот момент, когда вода брызнула из крана, хризантемы в стакане сбились в кучу. Теперь я явственно ощущала их запах. Муж в комнате зачем-то ударил по поющей чаше на алтаре. Сквозь вентиляционное отверстие я слышала, как смеется мой деверь. Кажется, был еще чей-то голос. Я обернулась на свекровь. Она сидела — глаза закрыты, ладони подпирают щеки — и спала. Я видела, как поднимается и опускается ее спина. Наверное, она не только что заснула, а уже спала какое-то время. Домыв посуду, я опять отправилась на задворки, к сараю. Там никого не было, свет не горел. Все так же, как и раньше. Я попробовала открыть дверь. Она сопротивлялась, но в какой-то момент поддалась. В нос ударил запах пыли и плесени. Внутри было темно, но я разглядела разные по форме объекты, наваленные у стен, стоящие на полу. Это выглядело так, будто сюда очень давно никто не заходил. Большие стеклянные сосуды выстроились в ряд на полу, внутри некоторых из них калачиком свернулись сороконожки. С потолка свисала электрическая лампочка без абажура. Я дернула за шнур, но свет не зажегся. Лампочка маячила под потолком. Я потянула за шнурок еще раз, сверху на меня посыпалось что-то пыльное, после чего я выскочила из сарая на улицу. Я провела там считаные секунды, но мои ладони, а также обувь были покрыты чем-то белым.

* * *

Несмотря на то что лето близилось к концу, а по календарю уже и вовсе давно была осень, день ото дня, казалось, становилось только жарче. Уже с трудом верилось, что в какой-то момент жара все-таки кончится и станет прохладнее. Цикады, по крайней мере, звенели так же, как и в разгар лета. Это только в нынешнем году такая погода? Или теперь всегда будет так? А может, это глобальное потепление? Или климатическая аномалия? Раньше люди, кажется, не умирали в таких количествах от тепловых ударов. На дороге я увидела мертвую цикаду. Она лежала на черном выжженном асфальте, устремив к небу все свои шесть ножек. Я сдвинула немного в сторону руль недавно купленного велосипеда, чтобы переехать передним колесом ее тушку. Я думала, она уже успела иссохнуть на солнце, но насекомое неожиданно прилипло к шине, и теперь при каждом вращении я ощущала гудящие вибрации. Может, это выходил скопившийся в брюшке воздух, а может, цикада еще была жива. Чувствуя необъяснимую неудовлетворенность, я крутила педали. Когда идешь пешком, это незаметно, но дорога от комбини к дому, оказывается, поднималась немного в гору. На каждой мелкой выбоине дороги, на каждом бугорке в корзине велосипеда подпрыгивала сложенная униформа. Я поднажала на педали. «В общем, делать тут нечего. Покупатели почти не заходят. Но магазин без продавца не оставишь — кто-то должен тут находиться». — «А дети? Их же всегда так много». — «Откуда здесь дети? Одни пенсионеры в округе. Семей с детьми — раз-два и обчелся. Как говорится, старение населения. Если бы тут школа была поблизости или офис какой-нибудь, тогда другое дело». — «Вот как». Женщина, которая в свое время отштамповала мне квитанцию поднялась со стула и сказала: «Ну, значит, завтра приступаете к своим новым обязанностям». Я тоже встала и поклонилась ей на прощание. Когда я вышла из комбини, меня тут же обволокло жарой и густым запахом травы. Старики в комбинезонах скашивали заросли травы на речном берегу. К густому травяному запаху примешивался еще один аромат — очень знакомый, хоть я и не могла сказать, чем это пахло. Пластиковая бутылка воды, которую я купила сразу после собеседования, вся запотела и стала влажной. В зеленом бурьяне тут и там мелькало что-то красное. В небольших аккуратных кучках скошенной стариками травы тоже что-то краснело. Должно быть, хиганбана — ликорис, паучья лилия, цветок призраков. Ни зверя, ни нор, ни детей нигде не было видно. Вернувшись домой, я примерила у зеркала униформу. В моем лице уже проступили знакомые черты матери моего мужа.

Загрузка...