Норматив

Погружаюсь, ухожу в постоянное

Состояние болезненно-пьяное,

И шуршу в нём втихаря, как растение:

Ночью — более,

Утром — менее.

И родные так и лезут с советами,

Книжки дарят, дивидишки с балетами,

Я, конечно, уважаю их мнение,

Но не более.

Даже менее.

А подарки их пропил безвозвратно я

И в такое впал пике преразвратное,

Что дня три потом сидел на рассоле я…

Да, не менее.

Даже более.

А она уж потихоньку спускается…

Вот теперь они, конечно, раскаются

И напишут в некролог извинения —

Кто-то более,

Кто-то менее.

В больнице номер тридцать шесть

Есть всё, что нужно для больницы:

Есть гардероб и пальмы есть,

Журналы, «Жёлтые страницы».

Везде комфорт, везде уют,

Сияют лампы мягким светом,

Буфет сравним по видам блюд

С номенклатурным спецбуфетом.

Полы начищены — блестят,

На окнах шторочки льняные,

В стерильных койках шелестят

Различной степени больные.

Вот только мрут, не перечесть —

Лечить никто их не умеет,

Но для больницы тридцать шесть

Сей факт значенья не имеет.

Сколько выслушать всего довелось,

Мол, в стихах твоих «ни правды, ни света»,

«Не умеешь — не берись», «лучше брось»,

«Что угодно делай, только не это»…

Я за спесь плачу кредиты сполна,

Я до пены загоняю Пегаса,

А в меня летят потоки говна

В форме критики «высокого» класса.

Но пока с горы не свистнет мой рак,

Для меня ваш едкий трёп — не преграда:

Как не надо — знает каждый дурак,

Да никто, увы, не знает, как надо.

Лишь только я душой простился с детством,

И взрослый мир открылся страшным сном —

Как в творчестве запахло декадентством

И прочим малорадостным говном.

И что бы я уже ни делал после,

Пытаясь обмануть себя в душе,

Стенанья расплодились и примёрзли

Каскадом отвратительных клише.

И лёгкость слов утрачена навечно,

И только тем забита голова,

Что радость коротка, а жизнь конечна —

Тем, что и так для всех — как дважды два.

— Это ты? — Это я… — Не узнал! — Не беда.

— Как дела? — Хорошо. Замечательно.

— Где живёшь? Как семья? — Я ушёл… — Навсегда??

— Навсегда. Насовсем. Окончательно.

— Ты работаешь? — Нет… — Почему? — А зачем?

— Ну а как же карьера? Стремления?

Хочешь дельный совет? — Я советы не ем.

— Я по дружбе, дурак… — Тем не менее.

— Так, выходит, ты счастлив? — Выходит, что да…

А к чему мне пустые страдания?

— Мне туда, а тебе? — Мне совсем не туда.

— Ну пока, будь здоров… — До свидания.

Вот это да! Вот это поворот!

Такого не представить и в бреду:

Мы думали, что он давно в аду,

А он, гляди, совсем наоборот!

Таится средь тропических кущей

В одной из лучших в мире флор и фаун,

Из ложечки кормясь у Евы Браун

Диетой из плодов и овощей.

Сосед по даче, Пресли, по утрам

Поёт бесплатно вечные хиты,

Гагарин дарит лунные цветы,

Которые выращивает сам.

Конечно, в это верится с трудом,

Но тот, кто у истории в долгу,

Да будет послан к фюреру-врагу

С приказом уничтожить этот дом.

А даже если там его и нет —

Взорвите всё в окрестных областях,

Проделав брешь в «пикантных» новостях

Дебильных одноклеточных газет.

Как истребить по-быстрому народ?

А способ даже очень немудрён:

Ведётся президент на эшафот,

Включается мобильный телефон.

Снимается на видео петля,

Фиксируются крики палачей:

«Умри, злодей, кебаб твою люля!»

«Ура, теперь верблюд его — ничей!»

А после уж преследуется тот,

Кто гадость эту выложил в сети,

Заводится на тот же эшафот,

И так по кругу, господи прости.

1. Не говори, что жизнь не удалась,

Старайся жить, проблем себе не делая,

И понапрасну в чёрное не крась

Всё то, что для тебя не очень белое.

2. Не меряйся богатством. Всё — обман.

Воздастся богачу сполна за спесь его,

С тугим карманом — тоже не фонтан,

С тугим карманом тоже жить не весело.

3. Побольше пей, не слушай никого,

Быть может, это людям и не нравится,

Но если водки просит естество —

Налей ему, и пусть оно подавится.

4. Кури почаще зелень и табак,

А упрекнут — не придавай значения,

Чтоб знали: ты мужик, а не слабак,

Твоя судьба — сплошные приключения.

5. Будь дерзким. Это — норма в наши дни.

И в харю плюй спокойно, если надобно,

Где надобно — по матери загни,

Враги сбегут на раз, как чёрт от ладана.

6. Гуляй, блуди, желай соседских жён,

(Мужей не бойся, правду им замалчивай)

Клянусь тебе, ты будешь поражён

Навеки их наивностью заманчивой.

7. Что по душе — в карман себе клади,

Неважно, кто владелец / кто владелица

Воруют все, и ты давай кради —

Позор тому, кто никогда не делится!

8. Строй козни, провоцируй, клевещи,

Способствуй темноты распространению,

В досужих сплетнях истину ищи,

А факты смело подвергай сомнению.

9. Работай мало, спи до синевы,

А если где трудиться и приходится,

Сиди, не поднимая головы —

Так ею меньше храпа производится.

10. Все заповеди в комнате расклей,

А справишься — на улицах расклеивай:

Они-то ведь намного веселей

Унылой канители моисеевой…

Дождь зигзагами стекает

По стеклу,

Всюду молнии сверкают

По селу,

На столе скисает крынка

Молока…

Ты прости меня, Маринка,

Дурака.

Не уютно мне, не вольно,

До вытья,

Мне бы в город, там прикольно,

Там друзья,

Кинозалы, пепси-кола,

Дом утех,

Стадионы для футбола,

Политех…

С кухни выкачу неспешно

Старый «Иж»

Ты обиделась, конечно,

Ты молчишь…

Восемь лет с тобой, зараза,

Как в плену!

Ручку газа до отказа

Поверну…

Ты веди меня тропинка

В новый свет!

До свидания, Маринка,

Всем привет.

Все мы знаем кое-что о душе,

Только больше я и знать не хочу.

Это тайна. Как Ильич в шалаше.

Вот попробуй — достучись к Ильичу!

Не имея ни размеров, ни масс,

Стойко сносит клевету и враньё,

Существует, не завися от нас,

Ну а мы порой — совсем без неё.

Две души, мой друг, сближать не спеши:

Очень часто, все законы круша,

Расстоянье от души до души

Измеряться может в долларах США.[1]

Это то, что рвёт поэт-правдоруб,

Это то, чего при жизни не жаль,

Это то, что, облегчая мой труп,

Улетит однажды в дальнюю даль…

В тот поздний час звезда с небес упала,

Морской прибой на берег наседал,

Наврядли ты желанье загадала,

Но я тогда желанье загадал.

Оно сбылось сквозь слёзы и стенанья,

Лишь календарь, светя упрямо в глаз,

Твердит, что результат того желанья

Почти уже закончил третий класс.

Наиглавнейшая загадка

За всю историю Земли:

Что, кроме полного упадка,

Во мне вы, девушка, нашли?

Во сне храплю, весь день зеваю,

Жру как скотина, пью как жру —

За вечер литру выпиваю,

И злой, естественно, к утру.

Кредит доверия исчерпан,

Хитёр — хоть чёрта тренируй,

И путь по жизни предначертан

Такой, что мама не горюй.

Добро, коль быстро ласты склею —

Хоть меньше боли головной…

А вдруг сначала заболею?

А вам — ухаживать за мной…

Умерьте, детка, пыл телесный

И заодно душевный пыл:

Не стоит строить храм небесный

Из загнивающих стропил.

Всё забыть смогли — дело прошлое,

Даже то простить, чего не было,

Он надеялся на хорошее,

О любви кричал, что-то требовал.

Закручинились, пили горькую,

Души вынули, да расплакались,

Долю трудную резать дольками

Строго поровну навсегда клялись.

Время замерло на мгновение,

Небо сморщилось, звёзды сдвинулись…

Запоздалое откровение —

Плохо поняли, поздно кинулись.

Ты садишься вальяжно в Лэнд Ровер,

Я штурмую облезлый трамвай,

Ты по делу поедешь в Ганновер,

Я без дела в Хабаровский край.

Ты загружен по времени крайне,

Я свободен, как в поле ветра —

Всё логично и йэдэм дас зайнэ,[2]

Это просто такая игра.

Ты играешь в хозяина мира,

Я играю в целителя душ…

Всё равно у ворот Командира

Мы сорвём одинаковый куш.

И когда это успел так нализаться я,

И какая меня стукнула шиза,

Что простая на пути канализация

Совершенно мне не бросилась в глаза?

А теперь вот переломаны конечности,

И губа теперь существенно крупней,

И хотя не время думать мне о вечности,

Я лежу весь день и думаю о ней.

Вы, ремонтники — работники полезные…

Только вот что я вам, милые, скажу:

Здесь, по улицам, не только ходят трезвые,

Здесь, по улицам, и я ещё хожу!

Я помню чудное мгновенье,©

А после — всё. Сплошной провал.

Мне водку кто-то без стесненья

В стакан гранёный подливал.

В глазах темно, кругом блевота,

Меня таскало по углам…

А ведь не будь того, кого-то,

Я вряд ли б так нажрался в хлам.

Теперь — терзания и смута,

Ведь всё так чинно быть могло б…

Придётся этому кому-то,

При встрече больно врезать в лоб.

Я был на пляже прошлым летом…

Ну, по путёвке… ну, в Форосе…

Гляжу — бросают… ну… монеты…

Ну… я подумал… тоже бросил…

А тут вчера… на том же пляже…

Решил проверить… ну, от скуки…

Ну… маску взял… нырнул туда же…

Монеты нет… украли, суки.

Начальник ЖЭКа гражданин Синельников

Терпеть не мог по жизни понедельников.

А впрочем, не любил еще и вторников —

По вторникам всегда кричал на дворников.

По средам также был не в настроении

И ненавидел всех, кто в подчинении.

И четверги бывали напряженными —

Ругался с сыновьями и их женами.

Не приносили радости и пятницы —

Бухгалтершам орал: «Вы все развратницы!»

Был страшно недоволен и субботами

С их вечными домашними заботами.

Воскресные с друзьями возлияния

Имели благотворное влияние.

Но из-за них-то гражданин Синельников

И не терпел по жизни понедельников.

Иногда как представится мне,

Кто меня на досуге читает —

Даже холод идёт по спине,

Даже, знаете, сердце хватает.

Вдруг стихи мои страшно влекут

Губернатора города Сумы?

Вдруг сейчас ошивается тут

Депутат Государственной Думы?

Подустав от тупых остряков

Каждый вечер (а что здесь такого?)

Посещает мой сайт Масляков,

И супруга его, Маслякова.

Как проверить — а вдруг иногда,

Среди прочего разного пипла,

Пугачёва заходит сюда

И хохочет прокурено-хрипло.

Или может какой юморист…

Прилепился, зараза, к экрану,

Передрал пару шуток на лист,

И в программу несёт к Петросяну?

Я морально к тому не готов,

И порою от мысли не спится,

Что до нас, стихотворных шутов,

Снизойдут элитарные лица.

Но писать аккуратнее впредь,

Очевидно, мне всё же придётся,

Чтоб в глаза им спокойно смотреть —

Кто их знает, как всё повернётся…

Мне бы крылья да сбросить балласт,

Чтобы выше голов и орлов,

Там, где буду на что-то горазд,

Там, где нету ни звуков, ни слов.

Отдохнуть от наскучивших дел,

Окунуться в тот перистый дым,

Где неведом желаний предел,

И не грех появляться хмельным.

Мне бы крылья да сбросить балласт,

Чтобы ввысь и вокруг — никого…

Жаль, что этого сделать не даст

Мне родная моя ПВО.

Вы думаете, счастье стоит дорого?

А я пришёл к тому, что поступенно я

От мишуры бессмысленного вороха

Сумел отфильтровать первостепенное.

Я радуюсь, на небо глядя звёздное,

Что находясь тут временно, практически,

Не впал я в состоянье коматозное,

И не изведал криз гипертонический.

Знакомые всё шутят, забавляются:

«Погодь, придавит, нечего куражиться»

Молчите! Этим счастье отравляется

И вовсе невозможным сразу кажется.

И оглушённый выпадами резкими

Счастливым быть хочу недальновидно я,

Забыв, что и ко мне, гремя железками

Прикатится коляска инвалидная…

В моём молчаньи — холод и тоска

В обёртке пустоты необычайной,

Когда-то полноводная река

Стекает нынче в час по ложке чайной.

Мне надоел словесный балаган:

Одним полуштрихом, полунамёком

Я делаю людей из обезьян,

Что, правда, им потом выходит боком.

Плетёт бродяга-остеохондроз

Мне что-то наподобие букета

Из грязных лир и пластиковых роз,

И прочей атрибутики поэта.

И радуется вредное нутро,

Что мой пирог другими не надкушен,

Молчанье — золото, а слово — серебро…

А к золоту я с детства равнодушен.

Прогноз киношный был неточен:

Москва уже который год

Как верит в слёзы, даже очень —

Тут просто надо знать подход.

Ей безразлично кто смеётся,

А кто реветь пришёл навзрыд:

Плати лавэ и всё срастётся,

Она поверит и простит.

Вчера раздетый и разутый,

Достигнешь враз любых высот,

Когда за каждую слезу ты

Отвалишь баксов по пятьсот.

Тише, не орите! Детвору — в кровати!

Кошку спрячьте в погреб — топает некстати,

Нынче прилетела муза в дом поэта…

Сигарета, кофе. Кофе, сигарета…

Форточку откройте, пусть свободно дышит,

Ветер на затылке волосы колышет,

Может, для балета пишет он либретто…

Кофе, сигарета. Кофе, сигарета…

Муза сядет скромно на оконной раме,

Проследит, подправит, хлопая крылами,

Если тот схалтурит, даст слабинку где-то…

Сигарета, кофе. Кофе, сигарета…

Каждому от музы гонорар положен,

Но сказала муза: «Этот безнадёжен…»

Выпорхнула, сволочь, подмигнув игриво…

Водка, пиво, водка. Пиво, водка, пиво…

Стыдно, товарищи! Стыдно и грустно!

Этого факта нельзя не признать:

Так глубоко мы загнали искусство,

Как никому не под силу загнать.

Напрочь утратив свой вектор нормали,

Плачет, несчастное, в вони клоак…

Значит, мы где-то его проморгали,

Значит, мы сделали что-то не так!

Мы ль, покорившие горы и реки,

Космос прорвавшие смелым юнцом,

Эти убогие пишем саунд-треки

К фильмам убогим с убогим концом?

Мы ль, обладатели водопровода,

Лихо напялив костюм от кутюр,

Грязь выдаём за культуру народа,

Бывшего раньше мерилом культур?

Как же, позвольте, искусан клопами,

С язвой, с подагрой, с цингой, в нищете,

Через столетья общается с нами

Вечный творец на бесценном холсте?

Как композитор без студий и пульта,

Мордой в ток-шоу не торгуя с утра

И не считаясь объектом для культа,

Хит за хитом выдавал на гора?

Сочные груди — гаранты успеха,

Шутка недели — об дерево лбом,

Чудо бесполое в ворохе меха

Стало практически русским гербом.

Зная, что людям приятно и это,

В них планомерно вливается кал,

Глазки сощурив под видом эстета

Мы кривизну восхваляем зеркал.

Рвётся из горла пустое «доколе?!»

Только вот с ними ль о том говорить?

Ладно, дождёмся прихода неволи —

Видно, в неволе им проще творить.

Снимали фильм. Простая сценка:

Героя вдруг хватил удар.

В ролях, естественно, Куценко

Бежит в заброшенный ангар.

Актёру эдакой фактуры

Несложно в кадре умереть:

У них в училищах культуры

Такое — тьфу и растереть.

Да не заладилось чего-то:

Бедняга падал кое-как,

Не то виной была суббота,

Не то продувший всем «Спартак».

Помреж орёт: «Не верю! Лажа!

Поймите, милый, плоть мертва!

Ещё раз! Меньше эпатажа!

Добавьте каплю мастерства!»

Актёр устал, бледнеют щёки,

Блестит на лбу холодный пот,

А ведь не сдашь картину в сроки —

Продюсер голову сорвёт.

С трудом поднялся, рухнул снова,

А тот опять давай орать:

«Не убедительно! Хреново!

Вас не учили умирать!?»

Весь пол в крови… бинты и вата…

Шестнадцать дублей напролёт…!

Помреж кричит: «Вставайте, снято»

А парень больше не встаёт…

Загнали парня, идиоты,

Напомнив людям заодно,

Что нет опаснее работы

Актёра русского кино.

Может это для кого-то и бред,

Для меня же — словно в сердце клинок…

Не сердитесь, дорогой мой Альфред,

Видит небо, я старался как мог.

Я приматывал к аноду катод,

Суть исследуя заряженных тел,

Но эффект был почему-то не тот,

Не совсем такой, как я бы хотел.

Крыша школы провалилась в подвал,

Вся округа прибегала смотреть —

В чашке Петри я тогда нагревал,

То, что, в принципе, не следует греть.

Физиолог из меня не ахти,

Хоть и был такой научный грешок:

Я, котёнка раздавив на пути,

Изучал его строенье кишок.

Идеалы мне претили всегда,

Потому в литературной среде

Не оставил я большого следа

И морально разлагался везде.

Я ослабил наш армейский актив,

Умереть в расцвете сил — не по мне,

Военкому в СКВ заплатив,

Избежал я срочной службы в Чечне.

Если правда, что ученье есть свет —

Я охотно уступлю без нытья:

Пусть сгребают Ваши деньги, Альфред,

Те, кто более достоин, чем я.

Раскурочена гармошка —

Активисты из ЧеКа

Поработали немножко,

Поучили мужика.

Чтоб была ему наука,

Чтоб и сердцу, и уму,

Но мужик , такая сука,

Привыкает ко всему.

То берёзка, то рябина,

То помойка, то кювет,

Здравствуй, дикая равнина!

Здравствуй, волчий мой билет!

Всем от крысы до министра

Тут привольно и легко:

Наше счастье — Божья искра,

Ваше счастье — душ Шарко.

Нету краше нашей Раши,

Ветры шепчут нежно «чу!»,

Вонь параши — яства наши,

Про напитки — промолчу.

Мы Россию пеленаем,

Мы вдыхаем Уренгой,

Мы другой такой не знаем,

Да и нет такой другой.

С палочкой древней, на ногу хромая,

В сером костюме, пиджак в орденах,

Шёл ветеран на 9-е Мая,

Шёл, вспоминая о тяжких боях.

В мыслях о прошлом, о крови и стонах,

Смерти друзей у порогов Днепра,

И не заметил, как свора в погонах

Вышла навстречу ему со двора.

Плотно прикрытый отрядом ОМОНа,

Главный вопросы ему задаёт:

«Где проживаете? Что за персона?

Властью довольны? Хватает ли льгот?»

«Здесь проживаю. В картонной коробке.

Можно в могилу без имени класть…

Чтоб вы сгорели все в огненной топке!

Жалкие льготы. Продажная власть».

Глянули строго на деда ребята,

Дружно стволы навели на висок,

И потащили героя-солдата

Волоком грубым в ближайший лесок.

Там ветеран — такова разнарядка,

Тихо и гордо повис на сосне…

Правильно сделали стражи порядка:

Мы несогласных не терпим в стране.

Мне всегда по жизни не везло,

А вчера — и вовсе беспредел:

На меня упало НЛО,

Так что я и пикнуть не успел.

Нет чтоб там кирпич или помёт,

Фикус там, с горшочком или без —

Тяжеленный круглый звездолёт

На меня обрушился с небес.

Закипела злость — не передашь,

Это ж надо, давят как крольчат!

Выскочил зелёный экипаж,

Что-то мне по-своему ворчат.

Самый крупный глянул так сычом,

И кричит: «Кукàра пургуру̀!»

Вдруг впендячит лазерным лучом!?

Я потом костей не соберу…

Улыбаюсь, дескать, ерунда,

Извините, если с курса сбил,

Очень ваша нравится звезда,

Только вот название забыл.

Вроде стихли, взял-таки на понт…

«Дружба, — говорю — Альдебаран!

Если вам необходим ремонт —

Пригласим бригаду молдаван!»

Пошептались все по сторонам,

Плюнули какой-то кислотой,

Типа, братья, что же делать нам

С этой беззащитной гопотой?

Кто-то там на кнопочку нажал,

И исчезли твари в вышине…

Так увязнуть миру я не дал

В первой галактической войне.

Уж не знаю, согласитесь ли со мной,

Но чем больше размышляю про ковчег,

Тем всё больше убеждаюсь — этот Ной

Был довольно-таки странный человек.

Было сказано: «Ступай по городам,

Да по паре каждой твари собери,

Список я тебе с собой, конечно, дам,

Но и сам по ситуации смотри».

Приготовился, подумал бы всерьёз —

Этот шанс — ведь он один на сто веков!

Так ведь нет — помимо сусликов и коз,

Загрузил, похоже, пару дураков.

Двух бесчестных олигархов взял на борт,

И ещё вдобавок двух продажных сук,

Пару жирных бюрократов-держиморд,

Плюс по паре мародёров и ворюг.

Да впридачу хамовитых продавщиц,

И тупых недальновидных подлецов,

Лучше б, глупый, захватил бы редких птиц,

Динозавров лучше б взял, в конце концов!

Чёрт-те кем забил подпалубный отсек,

И теперь кругом мозолят нам глаза

Сотни тысяч безобразных человек,

Что куда страшней, чем суслик и коза.

Кинокамеру куплю цифровую,

Фирма, оптика и зум — всё равно,

Можно старую, б/у, да любую,

Для меня всего важнее одно:

Чтоб была она легка и мобильна,

Чтоб нагрузки на сустав никакой,

Потому что режиссёр порнофильма

В основном снимает левой рукой.

«Внимание, поэты, прозаики и прочие беллетристы!

Начинаем турнир „Ой, судьбою покоцаны двери“

Главный приз будет щедрым — где-то долларов триста,

Плюс полторы публикации в „Ашхабадском курьере“.

Для обсуждения номинантов открыта уютная геста!

В жюри восседают невероятно известные члены!»

(Далее сто пятьдесят страниц рекламного текста

О том, кто эти люди, и почему имена их нетленны).

Да кто же вы, очкарики, ведущие подобные конкурсы?

Кто ВАШИ признал заслуги, кроме соседей по даче?

И с какой стати ВАШИ псевдофилософские опусы

Зовутся литературой, а не как-нибудь совсем иначе?

Не надо прикрываться Пушкиным с придыханием влажным,

Со стонами счастья о Лермонтове — тоже не нужно!

Они-то писали изящно, легко и всегда о важном,

А вы изрыгаете какую-то личную чушь натужно.

Хочется примоститься к великой плеяде успехов?

Нет? А я уверен, что в этом причина и основа,

Хотя бы потому, что, скажем, Антон Павлович Чехов

Не проводил фестивалей имени Льва Толстого.

Не проводил, потому что прекрасно знал свою цену,

И не желал репутацию портить себе и Толстому,

И не проталкивал бездарей на однодневную сцену,

И «классика» титул не присваивал графоману простому.

Вы можете сказать: «Ну а ты-то чего разорался впустую?

Твой-то бред уж тем паче читать невозможно!»

Вы правы, конечно. Но я-то как раз и не претендую.

Мне и участником быть — стыдно, а судьёй — так и вовсе тошно.

Отчего поэту жить тяжело?

А поэту тяжело оттого,

Что, чего б ему на ум ни взбрело —

Всё написано уже до него.

В муках создан древнерусский сюжет —

Вот уж критики от злости сгорят!

Отправляет. Получает ответ:

«Извините, не пойдёт. Плагиат.

Стих неплох, но глуповат и бескрыл,

И со временем, увы, не в ладу:

Эту тему ещё Нестор раскрыл

В однатысячастотретьем году».

Но сдаваться наш поэт не привык,

И опять его выводит перо

Про природу, про рассвет, про родник,

Про сочувствие, про мир и добро.

Отсылает. Отвечают: «Ну что ж…

Тут стилистика — классический Фет.

И к тому же — не поймёт молодёжь.

И к тому же — проблематики нет».

«Проблематики хотите? Ну-ну!» —

Распаляется несчастный пиит,

Две поэмы выдаёт про войну,

И одну — про резистентный рахит.

Отвечают: «Оплошали и тут…

Слог, конечно, интересный, живой,

Но напомнил чем-то пушкинский труд

Про полтавский замечательный бой».

А поэт, похоже — крепкий орех,

Ты на психику его не дави!

Сочиняет, предвкушая успех,

О святой и бесконечной любви.

Но и с этим от ворот-поворот:

«Узко смотрите, товарищ, на мир!

Вам любовью не растрогать народ —

Здесь прошёл уже великий Шекспир!»

Проклинает, седовласый как лунь,

Рифмоплёт свои унылые дни:

Всё пропахано, куда ты ни плюнь,

Всё изъезжено, куда ты ни ткни…

Всё охвачено настолько давно,

Что хоть вешайся на первом столбе,

И поэту остаётся одно:

Сочинять об уникальном себе.

Я спорту никогда не бил поклонов —

Работал как-то больше головой…

Футбол, конечно — культ для миллионов,

Но безразличен мне как таковой.

Шестнадцать пережив чемпионатов,

(Из них примерно восемь — мировых)

Я так и не примкнул к толпе фанатов,

Хоть и играл в командах дворовых.

Не слишком разбиравшийся в вопросе

В те детские, безоблачные дни

Не знал я, почему штрафуют Росси,

И отчего в запасе — Платини.

Меня всегда вводил в недоуменье

Болельщиков стотысячный табун

Орущий в заспиртованном волненьи

Сплошные непристойности с трибун.

Я видел как у стен универсама

Невинного лупили мужика:

Одни — за поражение «Динамо»,

Другие — в честь победы ЦСКА…

А время шло, менялись гимны, лица,

От криков «Гол!» потрескались дома,

Всеобщий бог — турнирая таблица

В итоге пол-Земли свела с ума.

Я верен своему нейтралитету,

Весь этот вздор в расчёт и не беру:

У них читать стихи желанья нету,

А у меня — смотреть на их игру.

Пускай периферия веселится —

Мы отдыхаем тихо от трудов,

Спокойно спит российская столица —

Один из лучших в мире городов.

На рынке поглощений и слияний,

Измучены межклассовой борьбой,

Столичные уснули россияне

В обнимку с нефтегазовой трубой.

Всё хорошо в колхозе нашем братском,

И в общем, не такая уж беда,

Что полночь в Петропавловске-Камчатском

Не совпадёт с московской никогда.

Однажды философ Сенека

Убил топором человека:

Не то бедуина,

Не то армянина,

А может и древнего грека.

Стоял, наблюдая, Сенека,

Как силы теряет калека:

Тот ползал по скалам

С предсмертным оскалом

И спрашивал: «Где здесь аптека?»

И тут же ответил философ

На несколько важных вопросов:

Что плоть некрепка,

Что жизнь коротка,

И всяких полна перекосов.

Я обескуражен,

Я опустошён…

Вдумайтесь — куда это годится?

Птица мне насрала

Прямо в капюшон,

Злая, невоспитанная птица.

Я не враг пернатых,

Но в конце-концов,

Я же ведь не памятник какой-то,

Чтоб меня говнищем

Всяческих птенцов

Поливали словно из брандспойта.

Может кто-то скажет:

«Тоже мне беда,

Куртке-то цена — от силы трёха…»

Дело ведь не в куртке,

Дамы-господа,

Чёрт с ней, с курткой. Тут не это плохо…

Плохо, что не в силах

Думать о другом,

Что лишаюсь творческой свободы,

Если в капюшоне

Жидким пирогом

Плещутся звериные отходы.

Недавно дело было,

Как иней первый лёг…

Старушка уронила

В трамвае кошелёк

В салоне холод, тесно,

Толкается народ,

Старушка — то под кресло,

То нà пол, то в проход…

И смахивала слёзы

Старушкина рука

В предчувствии угрозы

Потери кошелька

А рядом хохотала

Хмельная молодёжь:

«Ну бабка, ты попала!

Теперь уж хрен найдёшь!»

И крикнул я: «Стыдоба!

Заткните ваши рты!

Вы женщину до гроба

Доводите, скоты!

А может, у старухи

Хронический колит!

И пролежни на брюхе!

И внучка — инвалид!?

А может, государство

Крадёт её уют?

А может, ей лекарства

Эффекта не дают?»

Притихли вмиг подонки,

Ещё бы — поделом!

Старушкины глазёнки

Наполнились теплом…

Но вот и остановка,

И дом мой недалёк…

Я в урну бросил ловко

Потёртый кошелёк.

В душе моей заныло

Всё тягостней и злей:

Ведь там всего и было,

Что жалких пять рублей…

Конечно. Да. Естественно. Ну что Вы!

Всё сделаем. Запомнил. Передам.

Да, записал. Расчёты? Да, готовы.

Конечно, Вы. Конечно, только Вам!

Стараемся. Успеем. Безусловно.

Нам — премию? За наши-то грехи??

И что сказала Клавдия Петровна?

Прекрасно… В смысле — дура. Хи-хи-хи.

Не сомневайтесь. Выполню. Так точно.

Работаю как вол — не сплю, не ем.

Но если надо — мог бы сверхурочно…

Когда? В субботу утром? Без проблем.

Не затруднит. Да, доложу попозже.

Нисколечко! Совсем наоборот!

Я тоже рад! Спасибо! Вам того же!

(кладёт трубку)

Иди ты в жопу, старый идиот…

Ты исчезла так решительно,

За собою дверью хлопая,

Как всегда обворожительна,

Крутобедро-кругложопая.

Даже щётку не оставила —

Вместе с пастой в сумку кинула,

Это знак того, как правило,

Что бесследно чувство сгинуло.

Только в этом и вина моя,

Не сумел признать достойно я:

Ты у нас — святая самая,

Я у нас — ведро помойное.

Эх, огурчики солёные,

Эх, перцовка с коркой инея!

У любви глаза зелёные,

У разлуки рожа синяя…

Был бы юным — гулял бы до чёртиков,

Кирпичами швырял бы в ворон,

Прыгал с крыш, со ступенек и бортиков,

Без поправки на время и сон.

Был бы старым — построил бы пасеку,

Мёд бы кушал от собственных пчёл,

Перечёл бы спокойно всю классику,

И себя бы ещё перечёл.

Дайте молодость с песнями-шутками,

Или старость в героях труда,

А то с этими, блин, промежутками

Хрен поймёшь — ни сюда, ни туда.

Звеня гитарой шестиструнной,

Наполнив криком водоём,

Он пел романсы деве юной

О светлом будущем вдвоём.

Она рукой воды касалась,

Чуть-чуть зардевшись от стыда,

Ей в ту минуту показалось,

Что так и быть должно всегда.

Но правда — вещь такого свойства,

Легко всплывает, будь готов!

Жена — расплата за геройство,

С ухмылкой вышла из кустов.

И гриф гитары шестиструнной

Пронзил несчастного стрелой…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не обещайте деве юной,©

Когда живёте с пожилой.

Самое ужасное вночи —

Это не ворюги-щипачи,

Не маньяк, не полная луна,

И не подзаборная шпана.

Самое ужасное вночи —

Это не соседи-стукачи,

Не скрипучий чёрный «воронок»,

Не тревожный в дверь твою звонок.

Самое ужасное вночи —

Не змея, не волки, не сычи,

Не Бабай, не мёртвая рука,

Не обвал внезапный потолка.

Самое ужасное вночи —

Это недержание мочи…

Далеко, на холодном севере,

Сзади чёрные, спереди белые,

Три пингвина сидели на дереве

И черешни жевали спелые.

А на юге, у моря синего,

Друг за друга цепляясь рожками,

Две жирафы лежали массивные

И кисель поедали ложками.

Но на юге, как и на севере,

Было нечто и более важное:

Я наврал вам. А вы поверили.

Надо бдительней быть, граждане.

Мой умишко хил и сужен

Наподобие глиста,

Интернет мне очень нужен —

В нём сижу я неспроста.

Чтобы в чатах лить помои

На админов и гостей,

Чтоб пасти лошадок Трои

В лентах свежих новостей.

Чтоб e-mail отправить мэру

«Об асфальт себя убей!»

Чтоб купить в Ebay фанеру

И продать её в Ebay.

Мне не страшно, мне не стыдно,

Даже более того:

Я родился, очевидно,

Раньше web’а самого.

Излови меня, а ну-ка,

Да зубами поскрипи…

Замечательная штука —

Динамический айпи.

Кому теперь тот факт вменять в вину,

Что молодёжь, придя на посиделки,

Не «Поднятую» смотрит «целину»,

А в основном «Опущенные целки»?

Разлетелись по свету стихи,

От восторга повсюду вздохи…

Кто не любит их — просто лохѝ,

Да чего там лохѝ — лòхи.

Я — предвестник больших перемен,

Мой в историю вклад огромен,

Я по сути своей — феномèн,

Я бы даже сказал, фенòмен.

А на днях уже сделали чат —

В чате все обо мне судачат,

Вот какой ведь процесс-то начàт!

Да какое начàт — нàчат!

Это — славы всемирной зенит!

Значит признан, оценен, понят!

Целый день мой мобильный звонѝт,

А ночами, подлец, звòнит.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Задремал я над глупым стихом…

Рядом в мисочке — суп с горохом…

В тесной кухне, покрывшейся мхом,

А местами — вообще мòхом.

Снова снег превращается в грязь,

Из под века — секунда, и брызнет…

Ты идёшь, про себя матерясь,

И про тех, кем не понят по жизни.

А таких уже — целая тьма,

И, конечно, не очень приятно,

Что мужчину такого ума,

Принимают за глупого дятла.

Так и хочется крикнуть: «Народ!

Я же есть, я же здесь, я нормальный!

Я ведь только снаружи урод,

А внутри я кристально-хрустальный!»

Только в этом-то вся и беда:

Ухмыльнутся, да вряд ли услышат…

Это было и будет всегда.

Это, друг мой, задумано свыше.

Чего уставился? Стреляй,

Коль выбрал в качестве мишени…

Ты стольких ставил на колени,

Смелее! Властвуй! Разделяй!

Я знал… Я чувствовал спиной,

Косые тени у ларёчка,

Давай, волчара-одиночка!

Не церемонься же со мной!

Иду к тебе, как к алтарю,

С улыбкой, медленно, картинно…

Стреляй, бездушная скотина,

Не то я сам её скурю!!

В момент, когда забрезжат перемены

Во всех без исключенья областях,

Плодятся продуктивно сэлф-мэйд-мэны,

Танцуя на общественных костях.

В любом краю им бесконечно рады,

Им посвящают тонны кинолент,

В их честь проводят пышные парады,

Им руки жмёт с улыбкой президент.

И лишь одно мне в жизни утешенье,

Пусть без фанфар и золочёных флейт:

Я — тоже мэн, вне всякого сомненья.

Осталось только сэлф теперь и мэйд.

Через дым и армады гружёных телег,

Улыбаясь ГАИшным постам,

Мы в стотысячный раз начинаем свой бег

В это старое доброе «там».

Там — луна, та же самая дура-луна,

Что дарила запретные сны,

Нам давно уже в бороду бьёт седина,

А луне, ты смотри — хоть бы хны.

Там готовы всегда к поворотам любым

Без поправок на Ветхий Завет,

Там смешали оранжевый цвет с голубым —

Получился коричневый цвет.

Город детства, жемчужина в топи болот,

Раскидал золотые огни…

Если я не приеду на будущий год —

Открывай. Наливай. Помяни.

Полночи ждал трансляцию сумо,

Включаю телевизор… Чёрт горбатый,

Какое-то учёное дерьмо

С другим ведёт писклявые дебаты.

«Как говорится, факты налицо:

Научным оппонентам не в обиду

Предположу, что всё-таки яйцо

Дало начало курице как виду!»

«Вот тут я вам, коллега, возражу,

Оставив в замешательстве глубоком:

Яичко я никак не отложу,

Коль нету где-то курочки под боком!»

А я вздохнул, голодный и хмельной,

Пошёл себе пожарил вдохновенно

Яичницу с куриной отбивной,

И всё сожрал. Притом одновременно.

Мадам, прокомпостируйте талон!

Я знаю, я нечёсан и помят —

Да не смутит несвежесть панталон

Ваш полный отвращенья строгий взгляд.

Как личность я отнюдь не эталон,

Но ведь прошу всего-то ничего:

В компостер сунуть маленький талон,

И только щёлкнет — высунуть его.

Что значит «мне мораль не дорогà»?

Мадам, я попросил бы… Кто «синяк»?!

Да чтоб ты сдохла, старая карга!

Поеду зайцем. Дел-то — на пятак.

Вдоль по улице идёт

Человек в костюме,

Что-то там себе под нос

Весело поёт.

Может быть, открыл он счёт

В долларовой сумме

Может, это крупный босс,

Может, идиот.

Я в простреленной джинсе

Бодро, без стесненья,

Третий день, как на мели,

Пру во всей красе…

Это — в нашей полосе

Частое явленье,

И поди определи,

Кто из нас «как все».

Если в комнате меня запереть,

Да повесить суперкрепкий замок,

Да без окон, чтоб не мог я смотреть,

Без дивана, чтоб я думать не мог.

Не оставить ни кусочка еды,

Абсолютно никакого питья,

Без возможности справленья нужды,

Без компьютера и смены белья.

Да вдобавок, чтоб мосты сожжены,

И в интимной сфере, и в деловой —

Мне б тогда хватило просто стены,

Я б убился об неё головой.

Метут снега белы̀м-белы,

Несут прохладу…

Хохлы кричат «курлы-курлы!» —

Летят в Канаду.

Евреи Родину спасли:

Нырнули в ванной,

И вмиг доплыли до земли

Обетованной.

Чтоб всем гибридным паспортам

Отнять надежду…

И мы сидим ни там, ни там,

А где-то между.

О, женщина мечты моей несбыточной!

У Ваших ног главу склонил поэт,

Не видеть Вас — страшнее всякой пыточной,

Не слышать Вас — главнейшая из бед.

И мы, легко расставшись с жизнью старою,

Пронзённые любовью неземной,

Вполне могли бы стать прекрасной парою,

Не будь Вы мне и так уже женой…