Новая методика обольщения

Жизнелюб

День не задался с самого утра. Эшли всегда любила пятницы, сулившие долгий безмятежный вечер, плавно перетекающий в праздность уик-энда, но эта жаркая августовская пятница стояла особняком в ряду других, ничем себя не запятнавших. Когда Эшли припарковывалась на своем обычном месте около фармацевтической компании «Карвер-Зегерс фармасьютикл», она вдруг ощутила явственный толчок: попытка красного «ниссана» с ходу обогнуть ее кругленький индиговый «пежо» удалась не вполне. Эшли, трепетно относившаяся к внешнему виду своей игрушечки, моментально закипела и выскочила из автомобиля, готовая подвергнуть детальному рассмотрению степень профессионализма водителя «ниссана». Им оказался здоровенный детина, курносый и конопатый, с апельсиновыми волосами и бровями.

— Что же вы делаете?! — рявкнула Эшли, не дав рыжеволосому, себя опередить.

— Простите, ради бога! Чуть-чуть не рассчитал — вы слишком резко затормозили. Но страшного-то ничего не произошло, посмотрите: ни вмятины, ни царапины… Вообще никаких следов. Уж извините меня, пожалуйста, за неуклюжесть.

Этот великан устрашающих размеров лучился широкой — очаровывающей и обезоруживающей — улыбкой. Эшли всегда завидовала людям, не боящимся демонстрировать голливудский оскал: у нее самой губы были тонковаты, а углы рта немного опущены вниз, — когда она улыбалась, казалось, что ее верхняя губа попросту исчезает. Недоброжелательно промолчав в ответ, Эшли обогнула свою машину и внимательно осмотрела место удара — следов действительно не осталось.

— Ладно. Ваше счастье. Прощаю.

— Спасибо! Странно, я никогда раньше вас не видел…

— В компании работают сотни человек.

— Да, но наши парковки, совсем рядом. А мы почему-то не сталкивались. Наверное, мы приезжаем и уезжаем в разное время. Вы часом не входите в совет директоров? То-то было бы здорово: врубиться в машину одного из руководителей фирмы…

Э-э нет, подумала Эшли. В ее планы вовсе не входило любезничать с веснушчатым громилой-шутником, у которого на лбу прочитывалось слово «бабник», написанное крупными пламенеющими буквами. Да и вообще ей нравился другой тип мужчин, более утонченный. А этот рыжий, да еще на красной машине! Какой-то… пожарный!

— И хорошо, что не сталкивались. Надеюсь, сегодняшним столкновением все и ограничится.

Эшли поддернула висящую на плече сумочку, гордо повернулась и направилась к входным дверям, не удостоив «пожарного» более ни единым взглядом, но на всякий случай, контролируя прямизну спины и уверенность походки. Начало дня можно было назвать лишь отчасти досадным, однако дальше, все пошло по нарастающей. Выходя из лифта на своем этаже, Эшли зацепилась за практически невидимый металлический порожек и со страшным треском сломала каблук. Три года она работала в этом здании, но еще ни разу не спотыкалась на абсолютно ровной площадке у лифта. Чертыхаясь, она стащила искалеченную туфлю и, провожаемая сочувственными взглядами, заковыляла к себе.

К счастью, в шкафу обнаружилась запасная пара вполне сносных туфель, а обескаблученные отправились в мусорную корзину. В течение нескольких последующих часов ничего плохого не происходило, но Эшли прекрасно знала, что неприятности имеют гадкое свойство наслаиваться друг на друга. И главная, ждала впереди: вскоре после обеда позвонил ее бывший муж. У Виктора уже несколько лет была другая семья, года полтора назад у него родилась дочка; тем не менее, он систематически объявлялся, чтобы наговорить Эшли гадостей и оповестить о собственных карьерных достижениях, — Виктор трудился спортивным обозревателем на телевидении. Эшли не были вполне ясны мотивы, заставлявшие его по-садистски наслаждаться их регулярными малосодержательными разговорами, пока ее подруга — профессиональный психолог — не объяснила, что он испытывает моральное удовлетворение, придерживая неустроенную неудачницу Эшли при себе в качестве постоянного объекта для издевок, и как истинный самец попросту самоутверждается на безвольно огрызающейся бывшей жене.

Очередная беседа не стала исключением. Эшли вышла из себя сразу же, едва Виктор поинтересовался, как поживает мальчик. Отчего-то он не любил называть по имени их восьмилетнего сына Марка — чудесного рассудительного умника, явно пошедшего не в отца. Правда, Эшли бесилась еще больше, когда Виктор говорил о своих детях «моя девочка» и «твой мальчик» — это было куда оскорбительнее и унизительнее. Она процедила, что мальчик будет отдыхать у бабушки до конца августа. Виктор немедленно оживился и начал многословно, с ненужными подробностями, рассказывать, как они с семьей отдыхали в восхитительном местечке Бейфилд — какие там песчаные пляжи, какая теплая вода, какой дивный ресторан в виде старинной ветряной мельницы.

Эшли, проведшая все лето в городе, завистливо выслушала сие идиллическое повествование и поинтересовалась, не молотым ли зерном кормят в этом ресторане. Виктор моментально отозвался, что на подаваемой там расчудесной еде Эшли раздалась бы еще раза в полтора. Хотя ее и сейчас проблематично сравнить с тростинкой. Это был удар в самую больную точку — его, похоже, Виктору и не хватало для полного ублаготворения. В заключение он попросил передать Марку, что купил ему в подарок игрушечную яхту, которую и вручит при первом удобном случае.

Положив трубку, Эшли поняла: настроение бесповоротно испорчено. В то время, как другие разъезжали по курортам и престижным спортивным турнирам, она никак не могла наладить личную жизнь, совершить карьерный прорыв (с занимаемой ею должности сложно было прыгнуть на ступеньку-другую выше), да еще злоупотребляла сладостями. Конечно, она еще совсем молодая, однако… Эшли потихоньку приближалась к тридцати трем и очень боялась этой эпохальной даты. Правда, кинозвезды и в сорок пять выглядят на двадцать два, но им-то предоставляется режим наибольшего благоприятствования: массажи, солярии, чудодейственные кремы, пластические хирурги, наконец. Если верить таблоидам, месяца три в году они снимаются, а остальные девять отлеживаются в дорогущих клиниках, где им подтягивают кожу, откачивают лишний жир, вставляют зубы — о регулярной переделке носов и говорить не приходится. А что делать тем, кто лишен всех этих фантастических благ и, по некоторым сведениям, выглядит старше своих лет?

Эшли вздохнула и с ужасом почувствовала, что, несмотря на такие переживания, опять хочет есть. Ну почему она все время голодная? Ее взаимоотношения с весом и так оставляли желать лучшего, а самая нижняя часть спины неуклонно увеличивалась в размерах. Эшли регулярно сидела на бессолевой диете, пила яблочный сок, отказывала себе в самом чудесном из всех наслаждений: поедании жареной картошки — ничего не помогало. Неизменно наступал роковой момент, когда очередные джинсы и юбки (до колен и длиннее, от коротких, пришлось отказаться) переставали сначала застегиваться, а потом и вовсе налезать. Ведь и эта миленькая бежевая юбка — Эшли расправила ее на коленях — уже трещит по швам. Жирная корова! А за окном такая замечательная погода, — как было бы сейчас славно валяться в соблазнительном купальнике на горячем песочке какого нибудь Бейфилда. Хотя для этого, сперва, надо похудеть… И у нее еще столько дел на сегодня. Нет, жизнь бесспорно не удалась!

К концу рабочего дня хандра достигла масштабов настолько угрожающих, что Эшли приняла радикальное решение отправиться в близлежащий, хорошо известный ей бар «Амадеус» и при помощи разнообразных напитков чуть-чуть, на самую капельку, затуманить ясность рассудка.

В это время в «Амадеусе» почти никого не было. Для начала Эшли категорично попросила двойной виски безо льда (бармен посмотрел на нее с неподдельным изумлением) и только затем порцию любимого клубничного «Дайкири». Она задумчиво смаковала очередной глоток ароматнейшего коктейля, когда сбоку надвинулась чья-то тень, и кто-то огромный и массивный тяжело опустился на соседний табурет. Заранее сжав губы, на всякий случай готовая, дать достойный отпор, Эшли кинула косой взгляд на прибывшего и узрела уже знакомые апельсиновые волосы и ослепительную улыбку.

— Вечер добрый! — приветливо изрек «пожарный», придвигаясь поближе. — Видите, одним столкновением дело не ограничилось. Я вас со спины узнал, сразу, как вошел.

— Я потрясена вашей зрительной памятью, — мрачно пробурчала Эшли.

— А вас сложно не запомнить. Вы на кого-то безумно похожи… На какую-то популярную персону. Не могу вспомнить…

— На Джерри Холлиуэлл из «Спайс Герлз». Это говорят мне все, кому не лень.

— Точно! — Рыжий торжествующе ударил увесистым кулаком по стойке, и Эшли опасливо отодвинула в сторону свой бокал. — Точно… Только у нее, волосы покороче.

— Были. Сейчас она их отрастила.

— Ну, возможно. Я не особо слежу за сменой имиджа этих девиц… Вкусная штука? — Рыжий кивком указал на бокал с коктейлем. Эшли, не вынимая изо рта соломинку, кивнула. — Сладкая, наверное. Пахнет как фруктовая шипучка. В детстве, я ею опивался. А сейчас я больше пиво люблю — темное, горькое… Да… Что-то вы немногословны. И выглядите какой-то грустной. Может, я вам мешаю? Так скажите, я уйду — безо всяких обид.

Эшли пожала плечами, продолжая жевать соломинку.

— Тогда не уйду. А может, у вас неприятности? Это бывает… Говорят, даже открытие электричества сопроводилось крупной неприятностью для Вольты, — его здорово шарахнуло… Кстати, меня зовут Кевин ОТрэди. А как вас зовут?

Поскольку рыжий приправлял каждое второе слово добродушной ухмылкой, его настырность не слишком раздражала.

— Эшли Ремпл.

— Очень приятно, очень. Так вы мне поведаете, какой пост занимаете в нашей исполинской фирме?

— Самый невыдающийся, — в патентном отделе. Оформляю документы на товарные знаки лекарств, авторское право, даже на упаковки. Составляю договоры с другими компаниями — уступка прав, переуступка прав… Сплошная юридическая рутина. А чем вы занимаетесь?

— Колдую в лаборатории фармакокинетики.

— Истязаете мышек и хомячков?

— Нет, это не наша специализация. Мы с коллегами оцениваем биодоступность определенных лекарственных препаратов.

— А если, объяснить попроще?

— Попроще… Ну, например, для лечения некоего заболевания используется препарат А, а мы испытываем препарат Б того же типа. Значит, нужно доказать его большую эффективность, целесообразность замены А, на Б.

— И как же это доказать?

— Надо постараться. Мы ведем бесконечные испытания субстанции, высчитываем проценты этой самой эффективности, скорость наступления фармакологического действия, его стойкость, степень безвредности. Делаем сравнительные анализы, обрабатываем данные из клиник… В этом, в сущности, и заключается моя работа. Мы проводим испытания in vitro — то есть в пробирке, а уж потом идут испытания in vivo — то есть в живом организме, на ваших любимых мышках и хомячках.

— Не любимых. Я их терпеть не могу… — пробормотала Эшли, заметившая, что ее бокал опустел, а сама она слегка захмелела. Но это ее даже обрадовало: ощутив неожиданный прилив раскрепощающей, дурманящей свободы, она вдруг захотела откровенно поделиться с этим славным малым всеми накипевшими обидами, излить ему душу. Тем более он дал ей повод.

— Так отчего вы такая грустная, Эшли?

— Я сломала каблук, поняла, что жизнь проходит мимо, и получила заряд резко отрицательных эмоций от бывшего мужа, который вздумал мне позвонить.

— Что ж, каждый из поводов для уныния вполне весом. Заказать тебе еще один коктейль? Справишься? Ну, хорошо. Значит, ты поссорилась с бывшим муженьком…

— Поссорилась! — язвительно хмыкнула Эшли, пододвигая к себе второй «Дайкири». — Просто покорно позволила ему утыкать меня булавками. Да, раньше мы ссорились. Но следует признать, Кевин: это были не те сладостные ссоры, которые приняты между любовниками. Все его не устраивало, ко всему он придирался, из любого пустяка раздувал историю. Назойливый, кичливый пустослов… Регулярно доводил меня до слез, до истерики, а потом говорил: «А почему ты так серьезно воспринимаешь каждое мое слово? Мало ли, что я говорю!»

— Да, печально. Уж если чем в браке и стоит заниматься регулярно, так не ссорами…

— А нашего сына он называет «твой мальчик»! Он даже не в состоянии оценить, насколько этот мальчик умный и здравомыслящий! Воспринимает Марка как дрессированную обезьянку… А сам готовит, какие-то идиотские репортажи про автогонки, про теннисные турниры, которые никто не смотрит… Считает себя гением, состоявшейся по жизни личностью — только потому, что лично знаком с кем-то из братьев Шумахер. Или с обоими сразу. А зачем он рассказывал мне про ресторан в виде мельницы?

— Знаешь, Эшли, ты бы остановилась. Тебя удивительно быстро развозит.

— Вот допью и остановлюсь, — пробормотала Эшли, безуспешно пытаясь ухватить губами убегающую соломинку, — и каждый раз он говорит, что я толстая. Разве я толстая?

— На мой вкус, в самый раз. Не свались с табуретки. Может, пойдем отсюда? Звонок бывшего мужа — еще не повод, накачиваться всякой дрянью.

Неохотно отставив бокал, Эшли с трудом сползла на пол и неуверенной походкой направилась к выходу. Кевин поддерживал ее под локоть. Не сумев попасть в дверь с первого раза, Эшли бросила на Кевина тоскливый взгляд:

— Да прав он. Я слишком толстая…

— Ты просто аппетитная, как горячий оладушек, с клубничным джемом. Идем, идем, держись за мою руку. Надо же, как тебя разобрало… Давай я довезу тебя до дому. Я-то по этой жаре пил только минералку — если, конечно, ты заметила. Хотя вряд ли…

— Ты повезешь меня на пожарной машине? — нечленораздельно поинтересовалась Эшли, цепляясь за руку Кевина, покрытую золотистой шерстью.

— Ага. С включенной сиреной. Садись, оладушек, поехали.

Утром Эшли проснулась в жутком состоянии: у нее раскалывалась голова, ее подташнивало, и она не могла избавиться от ощущения, что ее желудок провел всю ночь на дискотеке. Добредя до ванной и взглянув на себя в зеркало, Эшли издала протяжный стон: ресницы были склеены не смытой с вечера тушью, крылья носа украшали полоски слипшейся пудры, нерасчесанные перед сном длинные каштановые волосы спутались и свалялись. Но, — что самое ужасное — она не могла вспомнить, оставался ли Кевин у нее на ночь, и произошло ли между ними хоть что-нибудь. Отмокая в ванне, она усердно припоминала последовательность вчерашних событий: они вместе вышли из бара, сели в его машину, доехали до дому. Он, несомненно, дотащил ее до квартиры, потому что в сознании брезжило воспоминание, как он помогает ей снять туфли. Дальнейшее растворялось в густом тумане забвения, и сколько Эшли ни пыталась различными путями проникнуть в недавнее прошлое, ей это так и не удалось.

Эшли было безумно стыдно за свое кретинское поведение: надо же было умудриться, так налакаться в присутствии незнакомого мужчины, а потом еще приволочь его к себе домой! Прежде за ней не водилось привычки действовать такими темпами — можно только догадываться, за кого этот Кевин ее теперь держит. Что она ему наговорила, как себя вела? А как он себя вел? И — самое главное — как вести себя при новом рандеву, которое несомненно, состоится: прятаться, холодно делать вид, что промелькнувший эпизод уже забыт, кокетничать? Ужасно, ужасно. Мысли о собственной неправедности заставляли содрогаться и испортили все выходные дни.

Стабилизировать душевное равновесие она намеревалась по ходу следующей недели, но очередная встреча произошла чересчур быстро, в среду — в холле на первом этаже. Кевин прохаживался неподалеку от лифтов, возвышаясь над всеми на целую рыжую голову, и — как сразу поняла Эшли — терпеливо дожидался именно ее.

— О, привет! Я два дня пытался с тобой пересечься, а повезло только сегодня. Ну, как ты? Пришла в себя?

Эшли неуверенно кивнула. Его развязный тон не позволял усомниться, что полностью запамятованный пятничный вечер был насыщен всяческими событиями.

— Голова в субботу сильно болела? Я до сих пор не понимаю: как тебе удалось слететь с катушек от двух невинных коктейлей, в которых льда больше, чем алкоголя?

— Я была голодная. И потом сначала я выпила неразбавленного виски…

— А-а, ну теперь все ясно. Нельзя потреблять спиртные напитки в такой неразумной последовательности. Ты же понижала градусы, — а это даже лошадь с ног свалит. Уж поверь специалисту по жидким субстанциям.

— Я бы сказала, специалисту широкого профиля. Но я тебя не виню. Я сама во всем виновата.

На лице Кевина отразилось недоумение.

— Ты о чем?

— Я бы с удовольствием сказала, что ты был просто великолепен, но, к сожалению, подробностей я не помню.

Классическим жестом театрального простака Кевин почесал затылок, потом сделал шаг к Эшли и крепко взял ее за плечо.

— Похоже, голубушка, ты думаешь, что мы переспали?

Эшли открыла рот, но ничего не ответила.

— Ой-ой-ой. Во-первых, я не имею обыкновения овладевать нетрезвыми женщинами. А во-вторых, если бы между нами что-то произошло, ты бы это запомнила, — можешь не сомневаться.

Эшли уже давно не приходилось выставлять себя, такой дурой. Сначала она ощутила, как запылали ее щеки, потом к глазам подкатили слезы — но, к счастью, остановились где-то на ближних подступах: Кевин ласково погладил ее огромной ладонью по голове и улыбнулся:

— Бедный, оладушек. Нализался, в дым, а потом, задним числом, принялся фантазировать… Представляю, сколько всего ты передумала — в том числе и обо мне. Ладно, забудь, проехали и больше этой темы не касаемся. У меня есть другое предложение: может, в ближайшие дни куда-нибудь сходим? В кино, в джаз-клуб, в итальянский ресторан? Какие у тебя предпочтения?

— Кино… — проговорила Эшли дрожащим голосом. — Господи, я такая идиотка…

— Сказал же — проехали. А что ты любишь: мелодрамы, фантастику, боевики?

— Фантастику с роботами…

— Да ну? Не ожидал. Я был уверен, что мелодрамы со страстями. — Кевин скорчил гримасу, и все веснушки на его физиономии сдвинулись со своих мест, словно пересыпались стеклышки в калейдоскопе. — А на сегодняшний вечер, каковы твои планы?

— Идти домой…

— К сыну?

— Нет, он еще у бабушки. Вернется через десять дней.

— Так ты никуда не спешишь? Тогда, может, пройдемся пешком? Я тебя провожу. Минут за сорок доберемся, — заодно и погуляем эдак неторопливо. Знаешь, как раньше гуляли в тюремных дворах? Руки за спину и потихоньку двинулись по кругу…

— Не знаю, не сидела. Ну, провожай.

Если в начале прогулки Эшли еще испытывала мучительное чувство стыда за собственную глупость, то уже к середине пути оно полностью выветрилось. Кевин оказался словоохотливым малым и просто сразил Эшли увлекательным рассказом о своем переезде в Торонто из маленького Бентли, где он лет десять вел научную работу в местном университете. Его лаборатория часто получала заказы от фармацевтических компаний на испытания различных препаратов, а затем от «Карвер-Зегерс фармасьютикл» (которой он, по его словам, «приглянулся») последовало предложение войти в штат фирмы. Это предложение совпало с замужеством его младшей сестры, тоже благополучно перебравшейся в Торонто (ей удалось окольцевать литературного обозревателя одной из центральных газет), — так что Кевину сам бог велел продолжать карьеру на новом месте, в новом качестве и рядом с любимой сестричкой. Правда, снобы-коллеги в первое время называли его «провинциальным выскочкой» и демонстративно игнорировали, но он быстро прояснил ситуацию: получил свою тему, свою группу и утвердился в компании вполне прочно.

Уже около дома они обменялись телефонами, после чего Кевин сочно чмокнул ее в щеку, весело подмигнул и без долгих прощаний удалился. Он позвонил в пятницу днем и поинтересовался, не передумала ли еще Эшли идти в кино, а то билеты уже лежат у него в кармане. В фильме — в точном соответствии с ее пожеланиями — и впрямь фигурировала целая свора человекоподобных киборгов, но Эшли не успела толком разобраться в перипетиях сюжета. Кевин, на манер осваивающего науку искушения старшеклассника, выдержал паузу минут в пятнадцать, а потом — ненавязчиво, но настойчиво — полез целоваться. В первый момент Эшли смутилась и воздосадовала (не пристало такой зрелой даме, уподобляясь ветреной барышне, бесстыдничать в кино!), но Кевин действовал настолько мастерски, что она размякла, растаяла и быстро вошла во вкус слегка подзабытого занятия.

Далее события развивались по классической схеме: после фильма они посидели в кафе, болтая о том, о сем; потом Кевин подвез ее домой, потом они вместе поднялись в ее квартиру. К этому времени Эшли (прекрасно понимавшая, куда все катится) уже успела пересмотреть свои соображения недельной давности о том, что ей нравится другой тип мужчин и что Кевин производит впечатление завзятого ловеласа. Зато он обладал мощной позитивной энергетикой, источал невероятное обаяние, являлся каноническим простодушным добряком и замечательно целовался. В результате они еще немного поболтали, капельку выпили, потом вполне органично переместились на диван, где все — столь же органично — и произошло. И Эшли была вынуждена признать справедливость самоуверенного заявления Кевина: забыть эти полчаса на диване и впрямь не представлялось возможным — ей, во всяком случае.

Кевин остался у нее на ночь, но утром заявил, что ему пора бежать: он обещал нескольким приятелям быть сегодня на теннисном корте и должен мчаться домой за ракеткой. Эшли ощутила, что он несколько подавляет ее своим напором и жизненной активностью, однако все же собралась с духом и высказала какие-то куцые похвалы его изумительным способностям. Мыслей на сей счет, у нее было куда больше, но она не умела облекать их в слова, стеснялась говорить на эту тему и боялась показаться неискренней. Радостно засмеявшись, Кевин быстренько потискал ее своими волосатыми лапами и почти сразу же исчез.

В среду они встретились еще раз — все прошло практически по тому же сценарию; в пятницу Эшли привезла домой Марка, а в субботу ближе к вечеру ей позвонил Кевин и сообщил, что подъехал к ее дому можно ли ему подняться? Это было настолько неожиданно, как снег на голову, — Эшли не успела ни подготовиться сама, ни провести подготовительную беседу с сыном, — но, как бы там ни было, через пять минут Кевин уже возвышался на пороге. Марк — худенький, большеглазый, со слегка вьющимися темно-русыми волосами — вышел в прихожую вместе с Эшли: схватив ее за край платья, он держался на полшага позади и смотрел на внезапного гостя исподлобья.

— О-о! — ликующе произнес Кевин. — Привет, Марк! Давно хотел с тобой познакомиться. Как отдохнул у бабушки?

— Хорошо, — неуверенно ответил Марк, покосившись на Эшли. — А вы кто?

— А я Кевин. Мы с твоей мамой вместе работаем, ходим в кино, гуляем…

Эшли стояла, напрягшись, предупреждающе положив руку на теплую макушку сына. Больше всего она боялась, что Кевин сделает какой-то неверный ход, способный обидеть или сразу оттолкнуть. Но он, похоже, и сейчас действовал так же уверенно, как и в любой другой ситуации, верный своему принципу никогда не делать пауз в болтовне.

— Слушай, Марк, твоя мама говорила, что у тебя есть аквариум, но я ни разу не входил в твою комнату и его не видел. Я очень увлекаюсь рыбками, мне хочется, чтобы ты сам мне их показал. По словам твоей мамы, она не очень хорошо в этом разбирается, зато ты просто настоящий знаток по части рыбок. Покажешь?

Марк кивнул и, по-прежнему не выпуская из рук подол материнского платья, направился к себе. Эшли ничего не оставалось, как последовать за ним, Кевин замыкал процессию. Войдя в комнату Марка, он осмотрелся с уважительным одобрением:

— Классный дизайн. Любишь мягкие игрушки?

По мнению Эшли, ее сын в свои восемь лет, мог бы уже и поумерить любовь к мягким игрушкам. Над его кроватью висели два огромных мохнатых паука изумрудного цвета, рядом на стульях восседали заяц с оторванным ухом и медведь в короне, на кровати располагались бархатистая змея с высунутым жалом и угрожающих размеров пчела, на столе жались друг к другу умилительные лягушка и божья коровка, на полу валялось нечто пухлое, бежевое, с мордой и лапами, с точки зрения зоологии, не поддающееся идентификации. Марк чаще всего использовал сие чудо в качестве пуфика. Эшли, наконец решила подать голос:

— А тебе не кажется, Кевин, что этих игрушек здесь чересчур много?

— Нет, не кажется. Они все такие разные, и каждая хороша по-своему. Всех цветов, всех размеров… Красавцы. Ты сам выбирал их, Марк?

— Сам, — гордо ответил Марк, выразительно посмотрев на мать.

— Молодец. Здорово. А это, значит, твои рыбки? Ну, давай, представляй.

Марк отпустил подол, подошел к аквариуму и уже куда более смелым голосом начал представлять его обитателей, через стекло, тыкая в каждого пальцем:

— Этот толстый — леопардовый дискус, мистер Макклори. А эта блестящая — серебристая скалярия Лиззи Акоста. А вот маленький тинодонтис — Клод Белл он…

— Постой-постой. А почему у них такие странные имена?

— Так мы назвали их именами маминых сотрудников. Мои рыбки на них похожи. Мистер Макклори, например, такой же жирный и уродливый, как мамин начальник.

Кевин расхохотался и склонился ниже над аквариумом.

— Вы с мамой оба молодцы. Очень оригинальная идея. А вот этого, золотисто-оранжевого с роскошным хвостом, можете назвать Кевином. Мы оба рыжие. — Кевин повернулся к Эшли и добавил уже персонально для нее: — И выбиваемся из общего ряда.

— У нас в школе, — доверительно сообщил Марк, — есть одна рыжая девочка. У нее столько же веснушек, сколько у вас. Даже еще больше. Все называют ее морковкой, а мне она очень нравится. Я думаю, ее дразнят потому, что она не такая, как все. Другим нравятся обыкновенные девчонки, но они же обыкновенные! Никто просто не понимает, какая она красивая.

— Слушай, — задумчиво протянул Кевин, подперев щеку кулаком, — ты даже сам не представляешь, насколько ты прав. Умница. Далеко пойдешь. А хочешь узнать, почему я рыжий? Так вот: давным-давно мои предки жили в одной маленькой европейской стране. А во всех реках и озерах этой страны было растворено некое вещество, и оно попадало в организм людей, когда они пили. Тогда ведь водопровода не было, воду для питья брали прямо из речек. А потом у многих рождались рыжеволосые детишки: это вещество раскрашивало волосы малышей еще до их появления на свет, как ты раскрашиваешь свои рисунки фломастерами или карандашами.

— И вы тоже родились в этой стране? — заинтересованно осведомился Марк, уже забывший про рыбок.

— Нет, мои предки давно оттуда уехали. Но память об этом веществе осталась в наших генах. Больше можно не пить воду из тех далеких речек, у нас все равно будут рождаться рыжие дети. Только уже не так часто, как раньше. Ты, кстати, знаешь, что такое гены?

— Знаю, — солидно ответил Марк. — Пока ребенок сидит у мамы в животе, в него переползают мамины и папины гены.

— Молодец! — восхищенно произнес Кевин, поднимаясь со стула. — Мыслишь в верном направлении! Слушай, ты не будешь возражать, если я останусь у вас ночевать?

Марк энергично помотал головой:

— А вы еще что-нибудь расскажете?

— Непременно. Попозже. А сейчас я лучше покажу тебе фокус. Хочешь? Смотри.

Кевин вытащил из кармана небольшую монету и положил на стол.

— Сможешь поднять ее, не касаясь ни стола, ни монеты?

— А… как же это сделать?

— А вот так.

Кевин занес руку над монетой, потом наклонился, сильно на нее дунул — и она, словно по волшебству, взлетела прямо ему в ладонь. Марк, разинул рот.

— Ух, ты… А у меня так получится?

— Конечно, но не сразу. Надо долго тренироваться. Вот ты пока потренируйся, а мы с мамой поговорим. А то мы уже давно не разговаривали, я по ней соскучился.

К изумлению Эшли, Марк подчинился беспрекословно: он немедленно занялся опытами с монеткой и часа два вообще не трогал ни ее, ни Кевина. Появился он только к ужину, чтобы заказать вареное всмятку яйцо. Кевин оживился:

— Я бы тоже с удовольствием съел пару яиц всмятку. Думаю, твоя мама мне в этом не откажет. Ты, Марк, ешь их ложкой, да? А есть способ куда лучше: режешь мягкий белый хлеб на ломтики, окунаешь каждый ломтик в яйцо — и прямо в рот. Очень вкусно. Попробуешь, если мама разрешит?

Марк посмотрел на Эшли умоляюще: она-то, в отличие от Кевина, прекрасно знала, что ее сыночек способен перемазаться до ушей, если начнет использовать кусочки хлеба вместо ложки. Однако нарушать идиллию нудными запретами ей не хотелось — она благосклонно кивнула. Кевин между тем продолжал:

— Кстати, ты знаешь, почему черная курица умнее белой? А потому что черная курица может нести белые яйца, а белая не может нести черные. Так-то. Садись поближе, дружок, не стесняйся. В конце концов, это я у тебя в гостях.

Когда Марк лег спать (не выразив ни малейшего недовольства тем обстоятельством, что малознакомый мужчина останется у них на ночь), Эшли, примостившись на коротеньком диване рядом с Кевином, негромко заметила:

— А ты потрясающе умеешь обращаться с детьми. Сколько, у тебя своих?

— По моим сведениям, вроде бы ни одного. Однажды это почти случилось, но судьба распорядилась иначе… Просто я раньше много возился с сестренкой: у нас разница в одиннадцать лет… Да нет, дети — это хорошо. У моего прадеда было семеро старших братьев и сестер, он был самым младшим и самым шустрым. В пятнадцать лет сбежал из дома, занимался черт знает чем, вел жизнь настоящего авантюриста. Говорят, у него помимо моей прабабки имелись еще две жены с выводками детишек в разных концах страны, — а ведь он вырос в строгой католической семье. Но уж больно нрав у него был буйный. А еще говорят, я пошел в него. И внешне, и не только… Мальчишка у тебя замечательный. Он чем-нибудь увлекается?

— К счастью, да. Языками. Сейчас он учит немецкий, на следующий год начнет учить итальянский. У него явные способности.

— Способности — вещь хорошая, главное — приложить их с толком. Вот муж моей сестры по специальности, как раз переводчик, но что-то эти переводы не очень его кормят. Журналистика дает ему куда больше в денежном плане. Да и сама Керри не заработает миллионов, исследуя особенности рунического алфавита… Значит, у Марка гуманитарные наклонности?

— Да, он любит читать и очень образно мыслит. Как-то он мне сказал: «Когда мы спим, наше зрение поворачивается внутрь головы, ему нечего делать, и оно придумывает сны». Представляешь? А однажды, когда ему было года четыре, он меня поцеловал и спросил: «Мама, чем ты пахнешь?» Я ответила, что намазалась кремом, чтобы лицо стало мягче. Он потрогал мою щеку и заявил: «Ну, кости у тебя пока есть».

Засмеявшись, Кевин прижал к себе Эшли и погладил, как раз по той части спины, которая упорно не хотела худеть.

— У тебя и на костях много чего есть. А это куда лучше. Мягенький оладушек, сдобный, вкусный… Пухленькая моя лапушка.

— Я не очень толстая?

— Не очень, не очень. Сколько ты всего на себя нацепила… Давай-ка лучше перебазируемся на кровать: хоть поглажу тебя с толком.

Через пару недель Кевин заявился, в самый разгар ссоры. Марк хотел погулять в маленьком парке поблизости и покататься на новеньком велосипеде, но Эшли, к приходу Кевина замысловато уложившая волосы при помощи мусса и лака, вовсе не собиралась слоняться битый час по песчаным дорожкам. Тем более недавно прошел ливень, и на сыром воздухе от ее роскошной прически быстро остались бы одни воспоминания. Марк ныл и скулил, Эшли яростно огрызалась. Вникнув в суть препирательств, Кевин спокойно произнес:

— Твои волосы великолепны, оладушек. Сиди дома, а я часик погуляю с Марком. Пойдешь со мной гулять, любитель рыбок?

Марк, не отвечая, кинулся надевать огромные кроссовки, в которых казался куда внушительнее и взрослее своих лет. Глядя, как он старательно завязывает шнурки, Кевин небрежно спросил:

— Вот скажи: если ты найдешь подкову, что это означает?

Марк поднял голову:

— Счастье?

— Нет, что лошадь ходит где-то рядом в одних носках. Готов? Давай я покачу твое транспортное средство. Вперед!

Когда они скрылись за дверью, Эшли задумалась. У сверхобаятельного Кевина несомненный талант с полуслова располагать к себе людей. Она вспомнила, как уже при второй встрече он погладил ее по голове, и с ходу назвал оладушком. Пусть даже она думала, что они провели вместе ночь (фу, до сих пор стыдно), не важно. Разве она позволила бы такую вольность другому мужчине? Да никогда! Но любые вольности в исполнении этого рыжего гиганта казались настолько естественными, само собой разумеющимися…

Однако его умение стремительно завоевывать безграничное доверие всех подряд и опасно. Она осознает: Кевин ей, несомненно, очень нравится, но она — взрослый человек, отдающий себе отчет в своих поступках, — боится привязаться, потому что прекрасно понимает, насколько он прыток в отношениях с женщинами. А вот Марк, похоже, за прошедшие недели уже безотчетно привязался к этому энергичному весельчаку. Она-то переживет, если Кевин ее бросит и поскачет дальше. А маленький? Не исключено, для него это будет куда более тяжким ударом.

Оглядевшись, она увидела под зеркалом брошенную джинсовую куртку Кевина — он не взял ее на прогулку. Эшли колебалась минут десять, не меньше. Но потом, отдав должное собственной выдержке, все же медленно приблизилась и принялась осторожно ворошить содержимое многочисленных карманов. Она как в воду глядела, исключительная интуиция (сейчас до предела обостренная электризующим влечением к этому мужчине) ее не подвела. В наружных карманах не оказалось ничего интересного: связка ключей, горстка монет, темные очки, водительские права. Зато в глубоком внутреннем кармане обнаружилась золотистая подарочная сумочка. Поколебавшись, еще секунд пять, Эшли сунула в нее нос и застыла. Внутри находился прозрачный пакет с комплектом прелестного женского белья нежно-сиреневого цвета. И судя по указанному на пакете размеру, игриво-вызывающие кружева и тесемочки явно предназначались не Эшли, а какой-то тощей пигалице, мельче ее раза в три.

Эшли еще немного покрутила приятный на ощупь и на взгляд сверточек, потом аккуратно положила обратно в бумажную сумочку и запихала в тот же карман. Вот так. Стоило только подумать о его прыти, как на нее точно с неба любезно свалились убедительные доказательства подобных мыслей. Что ж, Кевин времени не теряет. Похоже, он не зря рассказал ей про своего прадедушку, регулярно путешествовавшего от одной жены к другой. Значит, этот неутомимый оптимист, живущий под девизом «Радуйся каждому новому дню», намерен сначала, как обычно, развлекать ее и Марка, потом ублажать ее персонально, а уже завтра преспокойно отбудет к следующему пункту назначения? Как у мужчин все просто! Как они так могут? Где они берут душевные — о физических речи нет — силы, чтобы с такой легкостью сосуществовать сразу с несколькими женщинами, становясь центром маленькой вселенной каждой из них? Как они успевают вникать в их проблемы, запоминать их характерные особенности и быть с каждой настолько милым, что и сомнений не возникает: ты у него единственная!

Ну и ладно. В конце концов, разве стоило надеяться, что к ней на белом коне прискачет одинокий принц, у которого прошлое и настоящее стерильно, словно операционная? И что она одной собой заполнит всю его жизнь? Наивно. А уж если и рассчитывать на подобное, так нечего связываться со сластолюбивым котом, который провожает масляным взглядом, каждую девицу на улице, — искала бы немощного инвалида из монастырского приюта. Эшли откинула назад густые волосы. Она просто не станет привязываться. И сделает вид, что ничего не видела. Она будет скользить по поверхности, просто получая удовольствие от их близости. Ведь если не впускать Кевина глубоко в собственную душу, то и ревность в ней не поселится. Наверное.

Уже через полчаса неожиданно щелкнул замок, и в дверях возник очень смущенный Кевин: левой рукой он вез велосипед, а на правой нес заплаканного Марка — судя по всему, эта ноша была для него не тяжелее перышка.

— О господи… — выдохнула Эшли: грудь сдавило от страха, словно сердце увеличилось раза в два. — Что случилось?

— Да я виноват, — раздосадовано ответил Кевин, осторожно ссаживая Марка на пол, — не уследил. Мы упали.

— Он не виноват, — дрожащим голосом возразил Марк, испачканной рукой потирая колено, — я уехал далеко от него. И упал. А он не мог меня поймать.

— Бедный зайчик, — пробормотала Эшли, присаживаясь на корточки и стаскивая с Марка заляпанные мокрым песком кроссовки. Проблемы с кружевным бельем временно отступили. — Сейчас пойдем, помоем твои ручки. Сильно ушибся, маленький?

У Марка вновь задрожали губы. Эшли потащила его в ванную, промыла ссадины на руках, потом направилась за аптечкой. Кевин сконфуженно таскался за ней хвостом, и следил за ее действиями. Когда она достала из аптечки спрей для заживления кожи, Кевин поманил ее к себе, взглянул на баллончик и кивнул:

— Пойдет, хорошая вещь. Черт, как же я отпустил его так далеко… Он, понимаешь ли, скрылся за деревьями… Марк, будет немножко щипать. Зато заживет все быстрее некуда. Уж потерпи.

Марк не осмелился капризничать в присутствии Кевина, он мужественно подставил руку и отчаянно зашмыгал носом, сдерживая слезы и вздрагивая всем телом. Кевин присел рядом и взял его за другую руку.

— Дружок, ну что ж ты так колотишься?

— Коленка очень сильно болит… А я уже два раза сегодня плакал… А мужчина не должен плакать, — горестно прошептал Марк, отводя взгляд. Эшли была уверена, что Кевин одобрит эти слова, но ошиблась.

— Ерунда все это, — спокойно произнес Кевин, продолжая крепко сжимать загорелую ручку Марка. — Нечего сдерживать чувства. Тебе еще столько раз в своей жизни придется сдерживаться… А сердечко у нас одно, силы у него не беспредельны. Что ж на него всю боль перекладывать? Хочешь плакать — плачь на здоровье, здесь все свои. И тебе сразу легче станет, и сердечку будет проще. Сядь-ка маме на колени, она тебя приласкает, а я расскажу одну историю. У меня есть младшая сестренка, ее зовут Керри. Сейчас, конечно, она уже взрослая дама, но когда-то и она была маленькой девочкой. И вот однажды я решил покатать ее на велосипеде. Ей тогда было лет пять, а мне, соответственно, шестнадцать. Я посадил ее бочком на раму и повез. Ехали мы ехали, и налетели то ли на камень, то ли на корень дерева — в общем, стали падать. И так неудачно: мы начали заваливаться направо, и если бы свалились, Керри упала бы на спину. А позвоночник — вещь хрупкая. Короче, я каким-то чудом ее подхватил, сам грохнулся, но ее удержал. А потом на меня еще рухнул велосипед — взрослый, тяжелый, не то, что у тебя. Я сижу на земле в синяках и шишках, Керри сидит рядом и горько рыдает. Я ей говорю: «Тебе больно?» А она отвечает: «Нет, мне тебя безумно жалко!» И я, как последний дурак, тоже начинаю плакать. Вот. Пролили мы по ведру слез, зато нам обоим стало намного легче: у меня даже шишки почти перестали болеть. Мы снова сели на велосипед и потихоньку поехали обратно. Так что слезы помогают — и боль унимают, и успокаивают. Ты уж мне поверь. Я ведь делаю лекарства, я в этом разбираюсь.

У Эшли, прижимавшей к себе затихшего Марка, вдруг мелькнула спасительная мысль.

— А как выглядит твоя сестра?

— Рослая, крупная, голубоглазая. Настоящая красавица. Мы очень похожи, только у нее волосы посветлее. А веснушек столько же.

Значит, не ей, отметила про себя Эшли, поглаживая сына по кудрявой голове. Впрочем, безумная надежда, что Кевин мог купить белье своей сестре, относилась к разряду совершенно невероятных.

— А ваша сестра тоже делает лекарства? — подал голос, немного оживший Марк.

— Нет, дружок, она изучает старинные сказки. Это очень интересно: она может описать всяких гоблинов, водяных, эльфов, гномов и прочую нечисть, так подробно, словно видела их живьем в зоопарке. Да и люди в этих сказках запросто превращались то в каких-то диких кабанов, то в воронов… Но сейчас она не работает: ждет ребеночка. Я сам недавно узнал, — добавил Кевин, подняв глаза на Эшли.

Ближе к ночи — Марк уже крепко спал — Кевин вновь завел разговор про сестру. Он сетовал, что ей в ее положении следовало бы находиться в абсолютном душевном равновесии, но она, бедняжка, не может, потому что ее бесхарактерный муж просто разрывается между ней и своей матерью, которая оказывает на сына очень сильное влияние и постоянно настраивает его против Керри.

— У этого парня мать — настоящая фурия. Похоже, она ненавидит Керри. Без всяких причин, просто инстинктивно. Я говорю сестре: вот родишь сына, вырастишь его, так не уподобляйся этой старой стерве, когда он начнет крутить с девушками.

— Если родит мальчика, непременно уподобится, — невозмутимо ответила Эшли. — Я уже сейчас ненавижу женщину, которая уведет у меня Марка. Материнская любовь к сыновьям — это нечто особенное, тебе не понять.

— Не знаю, не знаю. По-моему, моя мама всегда относилась к моим увлечениям достаточно спокойно.

Эшли внешне никак не отреагировала на эти слова, но про себя отметила, что словосочетанию «мои увлечения» явно не хватает так и напрашивающегося эпитета «многочисленные». И что чувство, называемое ревностью, очень сложно контролировать: оно, оказывается, способно опередить все прочие и появиться, даже если кажется, что никакой любви пока еще нет. Наверное.

По окончании сентября Эшли была вынуждена признать: ее попытки «скользить по поверхности» венчал половинчатый успех — она на каждом шагу проваливалась в полыньи и не исключала шанса однажды и вовсе уйти под лед. Кевин с легкостью крушил любое сопротивление заботливой лаской, бесхитростным весельем, охмеляющей безудержностью в ночные минуты — она отчаянно не желала лишаться этого славного верзилы, хотя прекрасно осознавала, что не является единственным объектом его сердечной симпатии.

Правда, Эшли нашла оригинальный способ борьбы с ревностью: она убеждала себя, что Кевин вообще существует лишь тогда, когда находится рядом с ней. В прочие моменты его попросту не было в природе, он рассыпался на атомы, вновь составлявшиеся воедино только в миг его возникновения перед ее глазами. Подруга-психолог даже посоветовала Эшли запатентовать в собственном отделе этот дивный способ щадить свои нервы — перенести все составляющие, способные отравить душевный покой, в некий параллельный мир, которого как бы и нет.

Впрочем, сколько бы Эшли ни придумывала спасительных теорий, не знать о наличии у Кевина другой — вполне реальной — жизни она не могла. У него постоянно звонил телефон, он то и дело с кем-то бодро и напористо общался, о чем-то договаривался, обещал куда-то примчаться при первой же возможности, где-то оказаться не позднее чем через час. Эти звонки настигали их то около билетной кассы кинотеатра, то за столиком маленького ресторанчика, где они регулярно отдавали должное восхитительному спагетти, с морепродуктами, то в его автомобиле. Эшли уже привыкла, что каждые десять минут он бормочуще извинялся, вытаскивал из кармана пиликающую трубку и радостно бросал в нее: «Привет!» Она выучила все его «приветы». Когда звонил очередной приятель, приветствие звучало низко, на одной ноте, без выражения. Но когда заветное слово произносилось высоко, нараспев, с определенной интонацией, она уже знала: звонит та самая женщина. Далее следовал разговор, по большей части состоящий из междометий, хихиканья, бесконечных «да», «нет» и «ладно», а заканчивался он всегда одной фразой: «Значит, мы договорились?» Они неизменно договаривались — вероятно, к обоюдному удовольствию.

Эшли и сама не вполне понимала, почему так терпеливо и смиренно соглашается на подобное положение вещей. Отчего-то ее не оставляла парадоксальная уверенность, что Кевин при всем его активном жизнелюбии надежен и прочен. И он так стремительно сближался с Марком: все чаще ходил с ним гулять, играл, рассказывал всякие байки, катал на велосипеде — теперь уже без удручающих происшествий. Каким бы шустрым ни был этот достойный правнук своего прадеда-авантюриста, он замечательно — и совершенно искренне — относился к ее ребенку, он пробудил в нем взаимность, а за это Эшли многое могла простить. Тем не менее, она не исключала, что однажды взорвется и расставит все точки над «i» самым категоричным образом.

В один из первых дней октября Кевин позвонил в дверь ровно через пять минут после того, как Эшли положила трубку, вдоволь наговорившись с Виктором. Разговор, как всегда, начался, довольно невинно, но довел Эшли до такого состояния, что теперь она чувствовала себя растрескавшимся чайником, в который налили кипяток: из всех трещин хлестала пузырящаяся вода, пар шипел, крышечка подскакивала и звенела. Марк сам пошел открывать — Эшли даже не соблаговолила подняться. Клокоча от злости, она жалила ногтями собственные ладони и слушала негромкий диалог в прихожей.

— Какая-то угрожающая тишина. Нутром чувствую: атмосфера опять накалена. Что у вас произошло?

— Ничего особенного. Мама снова поругалась с папой по телефону. А у нее и так с утра болела голова. Из-за очень высокого давления на улице.

— Все-то ты знаешь, обо всем-то ты слышал… А ну-ка скажи, как называется прибор, который измеряет атмосферное давление?

— Термометр, да?

— Нет, дружок, барометр. А если барометр падает, что это означает?

— Что пойдет дождь?

— Не угадал. Что из стены выпал гвоздь.

Кевин прошел в комнату, остановился около двери и начал трепать Марка по волосам, внимательно глядя, на сидящую в кресле Эшли.

— Оладушек, ты сейчас похожа на свежеиспеченную вдову адмирала: сидишь здесь, как символ мрачной и торжественной покорности судьбе. Голова сильно болит?

— Сильно.

— А в кино с нами пойдешь? Я взял три билета на «Шрека-2», — при этих словах Кевина, Марк взвизгнул и подпрыгнул, — пойдем, хоть похохочешь от души.

— Хохотать мне сейчас хочется меньше всего.

— Вижу. Марк, дружок, извини, но мне надо поговорить с мамой наедине. Не обижайся, ладно?

Когда Марк вышел, Кевин с трудом примостился рядом с Эшли и тяжеловесно положил руку на ее колено.

— Знаешь, в чем твоя проблема, пышечка? Ты воспринимаешь бывшего мужа, как пожизненную ношу — тяжкую, мучительную, но необходимую. Сбрось ее — сразу станет легче. Раз задушевные беседы с ним доводят тебя до невменяемости, так воспринимай его просто, как чужого человека и общайся в соответственных пределах. Да, он папаша твоего ребенка. Но тебе он никто.

— Не разговаривай со мной тоном психоаналитика.

— А ты не веди себя, как любимый клиент психоаналитика. Глупо из-за такой ерунды впадать в депрессию — от нее и так уже страдают сто миллионов человек. Из них пятнадцать процентов непрестанно пытаются наложить на себя руки. А ты знаешь, что лет через десять от депрессии начнут умирать чаще, чем от онкологических и сердечнососудистых заболеваний? Антидепрессанты и транквилизаторы будут продавать всем подряд, как пищевые добавки. Они, кстати, уже становятся топ-лекарствами… Поверь, не стоит вливаться в этот мутный поток. Брось. У тебя налаженная жизнь, чудесный мальчишка, хорошая работа. Да и любовник вроде бы очень даже неплох.

— Все-таки ты непроходимый рыжий наглец! Нельзя было тобой увлекаться, — следовало гнать тебя, куда подальше еще в «Амадеусе». Но не стану спорить: в постели ты…

— Да я знаю, не трать силы на комплименты. Могу проводить мастер классы… Ну, так что: пойдем в кино? Да? Тогда собирайся, оладушек, время-то идет.

В кинотеатре Марк сидел между ними и откровенно наслаждался излившимся на него водопадом удовольствий: он жевал попкорн, локтем прижимал к животу купленного в фойе маленького розового дракончика, счастливо смеялся и поворачивал голову то направо, то налево, чтобы оценить реакцию обоих взрослых спутников на особо ударные моменты фильма. В этом плане Кевин его не подвел: заходился от хохота так, что кресло под ним грозило развалиться на части. Эшли реагировала куда спокойнее — она еще не отошла полностью от утренней встряски.

После кино все втроем отправились прогуляться в парк. Марк сразу же понесся к искусственному прудику покормить уток, для которых заблаговременно запасся провиантом. Кевин и Эшли облюбовали пустовавшую скамью неподалеку: она стояла прямо на солнышке, и с нее было очень удобно наблюдать за перемещениями Марка по краю пруда. Усевшись, Кевин с наслаждением вытянул ноги и протяжно вздохнул:

— Господи, даже мышцы живота заболели. Как же я смеялся… Особенно когда Кота в сапогах попутали с наркотиками. А когда выяснилось, что Пиноккио носит дамские трусики, я чуть не умер… А тебе разве не было смешно?

Эшли поджала губы и подняла воротник, защищаясь от холодного осеннего ветра.

— Скажи честно, Кевин, разве этот фильм детский? «Черт возьми, я не думал, что моя задница, может выглядеть так соблазнительно!» Сексуально озабоченный осел, бармен-трансвестит, парочка геев в карете… Родители веселились больше детей. А первого «Шрека» ты видел? Там ослик предложил драконихе подождать с физической близостью! Как тебе? А сам Шрек уставился на замок злодея, недвусмысленно устремленный в небо, и поинтересовался: «Какие же у парня комплексы?» Почему все это называется детскими фильмами?

Кевин пожал плечами и почти улегся на скамье, заложив руки за голову и прикрыв глаза. Не дождавшись ответа, Эшли продолжила:

— Марку было три года, когда он смотрел мультсериал про мышек. Так в одной серии мышка-жена вопила, на мышку-мужа: «Подлец! Тебя опять видели с этой крысой! Сегодня ты будешь спать один!» А муж повернулся к своему приятелю и сказал: «Ерунда, к вечеру моя девочка передумает — уж я-то знаю». Зачем накачивать мультики для младенцев эротическими намеками? Какой в этом смысл? Рейтинг повышается?

Чуть приподняв светло-желтые ресницы, Кевин безмятежно произнес:

— Просто пуританские времена миновали, Эшли. Нашу бренную жизнь в любых ее проявлениях, мы воспринимаем чем дальше, тем проще и веселее. Процесс неизбежен, но он рационален. Я сторонник той точки зрения, что детям следует знать практически обо всем на свете — в общих чертах, разумеется. Я, конечно, не предлагаю в образовательных целях показывать малышам, жесткое порно. Но разумно дозировать определенного рода информацию и преподносить в доступной форме, чтобы она вписывалась в сознание детишек легко и естественно, без зацикливания на этой теме, даже полезно. Думаю, вреда от обруганных тобой мультиков нет, скорее наоборот.

— Вот сейчас я впервые ясно вижу, что ты преподавал. У тебя даже манера говорить изменилась. Педагогический гений! Доктор Спок. Можешь писать книжки о половом воспитании детей.

— Да перестань, оладушек. А если вернуться к «Шреку»… По-моему, грань между детскими и взрослыми фильмами благополучно стерлась — кино стало универсальным и безразмерным, как сувенирные футболки. Посмотри на своего мальчишку: дети теперь разумны не по годам. А взрослые капризны и инфантильны. Значит, выгоднее создавать сбалансированный продукт, который заинтересует и молодых, и старых. Только надо толково приготовить этот салат: покрошить туда стрельбы, любви, немножко колдовства, погонь, всяких чудищ и приправить одним из трех видов экзотики — морским, тропическим или северным. Ингредиенты все известны… Да вообще, Эшли, кино сейчас снимают словно «лего» собирают — из уже готовых блоков. Какой кусочек ни возьми, где-то мы его уже видели. Разве нет?

Эшли неожиданно фыркнула:

— Знаешь, я представила себе седьмой фильм о Гарри Поттере. Героям ведь уже будет по семнадцать лет. Вообрази: одна ведьма застает Поттера с другой ведьмой, а он, на ходу застегивая мантию, выкрикивает классическую кинофразу: «Дорогая! Это совсем не то, о чем ты подумала!»

Кевин тоже негромко засмеялся, уселся ровнее и потерся носом о щеку Эшли.

— Умница моя. Пышечка… Извини, телефон звонит… Да. Привет! Да… Да… Да?..

Она! — молниеносно определила Эшли, отворачиваясь и стараясь смотреть исключительно на зыбкую, отражающую солнце гладь воды, заключенную в кольцо валунов, внушительных в своей влажной свинцовости. Следовало любым способом удержать настроение на приемлемом уровне, не дать ему опуститься ниже достигнутой отметки. «Нет, я не ревную. Стоит только начать, а там уж не остановишься, выгоришь изнутри дочерна. Увидеть бы ее… Наверное, она полная моя противоположность — и внешне, и внутренне. Наверное, именно этот контраст его и воодушевляет. Нет, я не ревную, мне все равно, сейчас он со мной, и он мой. Но мне тоскливо. Я невыразительна внешне и звезд с неба не хватаю — следует смотреть правде в глаза. Разве только волосы у меня красивые. И я толстая, толстая! Я пухленький привесок к какой-то тощей гадюке. Интересно, а знает ли она о моем существовании? Дорогая, это совсем не то, о чем ты подумала… Господи… От этого бедствия никакая диета не спасет».

Эшли резко поднялась, и гаркнула во весь голос:

— Марк! Хватит полоскаться в холодной воде! Ветер сильный, ты простудишься. Все, милый, все! Оставь уток в покое, идем домой.

В следующую субботу Кевин предложил Марку поехать с ним на корт — он заранее начал объяснять, как следует держать ракетку, правильно двигаться, и обещал показать парочку самых простеньких ударов. Эшли не возражала, чтобы ее мальчик научился играть в теннис, и с легкостью отпустила обоих. Через несколько часов они вернулись: Марк выглядел уставшим и отчего-то задумчивым, Кевин свежим и полным сил. Он скороговоркой объяснил, что не сможет сегодня остаться, у Марка несомненный талант, они с пользой провели время, завтра он обязательно позвонит; после чего звучно поцеловал Эшли, сверкнул улыбкой и испарился.

Сразу после его ухода Марк принялся рассказывать Эшли о своих успехах, но как-то вяло, без того привычного восторженного энтузиазма, которым обычно сопровождались все его повествования о собственных начинаниях под руководством Кевина. Наконец Эшли не выдержала:

— Тебе не понравилось на корте?

— Понравилось…

— Может, ты что-то сделал неправильно и кто-нибудь над тобой посмеялся?

— Никто надо мной не смеялся! Я все делал правильно, только у меня не всегда получалось попадать ракеткой по мячу. Я вообще очень редко по нему попадал…

— Из-за этого ты такой хмурый?

Марк помялся и поелозил на стуле.

— Я расстроился…

— Из-за чего, милый?

— Я думал, Кевин будет играть со мной… Или что он будет играть с друзьями, а я посмотрю. Но к нему сразу подошла одна женщина и… поцеловала его. Он играл с ней. И они разговаривали такими предложениями… Как будто из половинок. Как будто они сразу друг друга понимают. Мне это не понравилось. И вообще она противная.

— Какая?

— Маленькая и очень худая. У нее все кости торчат. Волосы коротенькие и черные. А рот такой красный-красный. На ней была куча всяких украшений: на шее, на руках… На голове повязка. И она, все время выпендривалась.

— Что значит, — выпендривалась?

— Ну, говорила слишком громко, смеялась… Все время выставляла одну ногу и стучала по ней ракеткой. И она так поворачивалась — резко. И ее юбочка кружилась. Как в кино. А он… Стал другим. Он тоже смеялся. Говорил чужими словами. И я расстроился…

— Она красивая, Марк?

— Не такая, как ты, но красивая. Только противная. Какая-то… Барби с улицы Вязов. У нее когти длинные. Она на птицу похожа. Мне казалось, что если она разозлится, то может клюнуть. Когда она меня увидела, то спросила: «Откуда это милое дитя?» А Кевин ответил: «Сын моей знакомой. Я обещал научить его играть». Он это сказал так… как будто не хотел это говорить. А потом она сказала, что собирается зимой в Австралию. А Кевин ее спросил: «Знаешь, как проще всего попасть в Австралию? Родиться там». Он ее спросил, а не меня. Я даже захотел плакать.

Внезапно ощутив, что ей тоже захотелось плакать, Эшли прижала к себе Марка и поцеловала в кудрявую макушку, сладко и нежно пахнущую ее ребенком.

— Ну, вот еще, глупости… В следующий раз он будет играть с тобой.

— Да… А вдруг она опять придет? Она, наверное, всегда приходит. Она там всех знает. А все знают ее. Кевин сказал, что он часто с ней играет, просто потому что она хорошая теннисистка. Лучше других.

— Кевин называл ее по имени?

— Ага. Ее зовут Тереса.

Едва лишь соперница приобрела имя и вполне конкретные очертания (какие могли быть сомнения, что птицеподобная теннисистка и есть счастливая обладательница сиреневого белья?), Эшли стало куда труднее мысленно распылять отсутствующего Кевина на атомы, абстрагируясь от непрошеных негативных эмоций. В душе будто поселился холодный омут: он водоворотом кружил где-то в области сердца, неуклонно разрастаясь в размерах, засасывая блаженную безмятежность и распространяя вокруг себя тягостную тоску.

Кевин появился через несколько дней, — как всегда, говорливый, напоенный бодростью, оптимизмом и — что вызывало наибольшее отчаяние — неприкрытой нежностью в улыбке и взгляде.

— Ну и ливень хлещет! Просто стена воды стоит — ничего не видно, еле доехал… Кстати, про нас, ирландцев, говорят, что мы прицепляем «дворники» к лобовому стеклу изнутри машины — на всякий случай, чтобы их дождем не смыло… Что только про нас не говорят! Что все пабы в аду содержим именно мы. Хотя это, возможно, правда. Что мы бреемся при помощи собственных острых языков. Но это скорее лестно. А-а-а… Вот откровенная ложь: что виски изобрели шотландцы! Хотя всем известно: этот божественный напиток создал святой Патрик! Ладно… Пусть говорят. Должна же быть у людей какая-то радость в жизни… — Кевин повернулся к Марку, выходящему из своей комнаты. — Ну, привет, дружок! Скажи-ка: десять человек укрылись под одним-единственным зонтом. Почему никто не промок?

— Потому что зонт был очень большой?

— Нет, потому что не было дождя.

— Не отвлекай Марка своими шуточками, — безапелляционно вмешалась Эшли, — он занимается.

А ты, Марк, иди в свою комнату и продолжай учить песенку.

— Я ее уже выучил, — капризно ответил Марк, — выучил!

— Да? Тогда спой ее нам, а я возьму учебник и проверю.

Все переместились в гостиную. Позволив Кевину, поудобнее усесться на диване, Марк прислонился к двери и неожиданно тоненьким голоском затянул заунывную песню на немецком языке. Своеобразным сопровождением ему служил шум дождя, струившегося по окнам. Когда Марк, наконец умолк, Кевин, набрал в грудь побольше воздуха, шумно выдохнул и покрутил головой:

— Да… Я сейчас заплачу. Ничего более грустного в жизни своей не слышал. На кладбище у свежевырытой могилы и то веселее. А о чем эта песенка? О безвременной кончине Красной Шапочки в желудке волка?

— О том, как весело праздновать день рождения.

— Да ты что?! Серьезно?

— Да. И я спел только первый куплет. Всего их двенадцать.

— Стоп, — решительно перебил Кевин, выставив перед собой ладони, — мне вполне достаточно одного куплета. Второй навеет мысли о суициде… Никогда не думал, что немцы до такой степени склонны к меланхолии. Эшли, он не перепутал слова? Вот и славно. Если ты закончил с уроками, Марк, то на часик я в твоем распоряжении. Можем поиграть. А потом я буду общаться с мамой — я, как всегда, по ней соскучился.

Оставив мужчин вдвоем, Эшли отправилась на кухню готовить ужин. Через полчаса она вернулась в комнату Марка: Кевин, скрестив по-турецки ноги, сидел на полу и крутил в руках великолепную яхту — подарок Виктора; Марк возбужденно пересказывал ему с пятое на десятое все эпизоды своих любимых «Звездных войн». Судя по всему, Кевин вполне искренне пытался разобраться в перипетиях сюжета изрядно подзабытых фильмов и по ходу изложения засыпал Марка детальными вопросами о героях и их взаимоотношениях. Молчаливо поприсутствовав минут десять на этом насыщенном эмоциями семинаре, Эшли не удержалась:

— Кевин, ты недалеко ушел от Марка. Я вижу, это кинополотно всерьез тебя заинтересовало.

Марк подскочил:

— Мама! Еще полчаса не мешай нам! Кевин, давай играть. Ты будешь Дартом Вейдером, а я Люком. Давай сражаться на лазерных мечах — у меня есть два меча, красный и зеленый. Сначала я буду побеждать, а потом ты отрубишь мне руку. Я повисну на одной руке на этом стуле и… скажу тебе, что говорить дальше. Только дыши, как он.

— А как он дышал?

Марк довольно похоже, изобразил предсмертное хрипение.

— Так у него же, бедняги, была астма! — заметил Кевин, тоже поднимаясь на ноги. — Но насколько я помню, для астматика он неплохо скакал по каким-то железным балкам.

— Сейчас все спортсмены — якобы астматики, — заявила Эшли, делая несколько шагов назад, чтобы не лишиться глаз от руки собственного сына, вооруженной пластмассовым мечом. — И тоже неплохо бегают и скачут. Жрут анаболики. А это ведь безумно вредно, да, Кевин? Скажи Марку, что профессиональный спорт вреден для здоровья, тебе он поверит.

— Ну, еще бы. Конечно, вреден. Перестраивается работа эндокринной системы, нарушается метаболизм… Я уж не говорю, что все анаболики обладают андрогенным действием — их регулярное применение ведет к бесплодию.

— А что такое метаболизм? — поинтересовался Марк.

— Ох, дружок, ну как бы тебе объяснить… Это процесс превращения веществ внутри клеток нашего организма.

— А что такое клетка?

Кевин вздохнул:

— Все это слишком сложно. Давай лучше сражаться. Только не тресни мечом по аквариуму: пучеглазый мистер Макклори этого не переживет. И учти: текст своей роли, я не знаю, так что подсказывай мне слова.

Вечером Эшли еще раз зашла к Марку, чтобы пожелать ему спокойной ночи и поцеловать перед сном. Когда она наклонилась к сыну, он обвил ее шею руками и прошептал:

— Мама, он мне нравится!

— Мне тоже, — негромко ответила Эшли, выключая свет. Марк оказался на удивление терпимым и незлопамятным. Он сразу простил Кевину маленькое предательство на корте: чтобы растопить его обиду, понадобились всего лишь одна схватка на мечах и пара-тройка карточных фокусов. Да чем она лучше? Сейчас Кевин при помощи пары-тройки элементарных приемов точно так же растопит и ее обиды.

Она была права. Уже ночью, прижимаясь к его груди и слушая барабанную дробь непрекращающегося дождя, стучащего по стеклам в рваном джазовом ритме, она пробормотала:

— Ты такой чудесный… Такой потрясающий. Если бы ты не был таким бабником…

Кевин покосился на нее:

— С чего ты взяла? Просто я люблю женщин.

— Это не одно и то же?

— По-моему, нет. Бабнику на женщин плевать — он ими пользуется. А я вас ценю, уважаю. Мне нравится о вас заботиться, делать вам приятное… То есть тебе.

Эшли хмыкнула и отодвинулась. Кевин помолчал.

— Право, оладушек, не такой уж я греховодник. Если говорить честно… По-настоящему я был привязан только к одной — малышке с медными волосами с моего факультета в Бентли. Она потом уехала и очень удачно вышла замуж. Сейчас у них ребенок, дом, садик — все как положено… Но, поверишь ли, когда мы расстались пять лет назад, я даже какое-то время страдал.

— Неделю?

— Немножко больше… Иногда мне кажется, что к своим без малого тридцати восьми годам я потихоньку начал завидовать тем, у кого все так, как положено. Во всяком случае, я уже не бегу сломя голову, как раньше, от тихого уюта.

— А со мной тебе уютно?

— Очень. И это я говорю честно.

«Значит, я утоляю его потребность в тихом уюте. — Эшли вздохнула и позволила руке Кевина бесцеремонно улечься на ее грудь. — А Тереса нужна, для жарких безрассудств? Вначале беготня по корту, красноречивые переглядывания через сетку, затем безумство в постели? Впрочем, с этими тощими дамочками хорошо безумствовать где угодно — в машине, под деревом, в озере… Хоть на крыше. Они для этого и существуют. А я смирная наседка. Действительно, волнующий контраст».

— Я не очень толстая?

— Нет! И ради всего святого, Эшли, не начинай худеть по модным книжкам! Глупости все это, только грудь обвиснет. А она у тебя роскошная.

— Обвиснет — силиконом накачаю.

— Не вздумай, идиотка! Проще сразу обе отрезать. Бог мой, работаешь в фармацевтической компании, а ничего не соображаешь!

— Мы же идем на эти жертвы ради вас. Мы хотим выглядеть обольстительно. Вы же при необходимости лопаете «Виагру».

— Некорректное сравнение… И неправомерное. А кстати, знаешь, как появилась «Виагра»? Забавная история. Некая фирма пыталась создать препарат для расширения коронарных сосудов сердца. Была потрачена куча денег, но «прорывное» лекарство так и не получилось. Ребята разочаровались и продали право на создание препарата другой фирме. А там сидели ребята поумнее: они вскоре обнаружили интересный побочный эффект: сосуды это снадобье действительно расширяет, но не в сердце, а в другом месте. «Ого, — сказали они, — мы наткнулись на золотую жилу! Осталось лишь доработать и пустить на рынок». Да… Насколько я знаю, «Виагра» побила все рекорды не только по продаваемости, но и по окупаемости исследований. Это уж потом стали появляться другие подобные лекарства. Некоторые совместимы с алкоголем, некоторые действуют до двух суток. Представляешь? Можно не планировать заранее час, когда потащишь даму в постель. Выпил таблеточку — и иди себе в театр, в ресторан. Или выезжай на природу. Готов к бою в любой момент.

— Тебе-то уж точно, не нужны никакие таблеточки.

Кевин отреагировал неожиданно пессимистично:

— Пока не нужны. Эти поганые изменения сосудов, происходят с возрастом. Неизбежно. Кто знает, что будет со мной лет через двадцать… Я могу превратиться в пузатого хрыча, с красной физиономией и сварливым характером. Буду с руганью гоняться за малыми детишками, пытаясь огреть их клюкой, и, брызгая слюной, проклинать юных дев за бесстыдство. Хотя дико представить, что рано или поздно наступит момент, когда я не захочу женщину. Особенно если она лежит рядом со мной — вот так, именно так — и светится в темноте. Мягкая, нежная, гладкая… Оладушек, с джемом… Сдобная пышечка… Да, пока мне точно не нужны таблетки…

Ноябрь тянулся ни шатко ни валко. В расстановке сил сохранялся статус-кво: насколько Эшли могла догадываться, Кевин посещал ее примерно с такой же частотой, с какой и Тересу. Но ни голос воли, ни доводы рассудка не могли помешать ей, честно признать: присутствие Кевина в ее жизни становится воистину необходимым. И ничего нельзя было поделать ни с этим фактом, ни с собой. В одиночестве Эшли еще пыталась трезво оценивать ситуацию, но едва лишь она оказывалась в его могучих веснушчатых лапах, все ее здравомыслие улетучивалось, словно дурной сон: Кевин сокрушал ее рассудительность, подобно атомному ледоколу.

В середине месяца, в один из промозглых мерзких дней, Эшли вновь забрела после работы в «Амадеус», чтобы выпить чашку кофе с ликером и ломтиком лимона. Она сидела у окна, подперев щеку рукой, и с отвращением следила за слабыми попытками мелкого ледяного дождя превратиться в снег. Когда рядом с баром затормозил красный «ниссан», Эшли, в радостном воодушевлении, уже собиралась вскочить и помахать выходящему из машины Кевину, но в этот момент с другой стороны автомобиля из пелены дождя выплыла маленькая стройная брюнетка в клетчатом пальто и фривольно сдвинутом набок берете.

Эшли засуетилась. Она не хотела сталкиваться с ними лоб в лоб, не хотела никаких публичных сцен и, что самое забавное, не хотела вынуждать Кевина выкручиваться и врать. Зная всю правду и так, она предпочитала придерживаться страусиной политики и о многом попросту умалчивать, нежели отравлять отношения с любовником, пакостным и бесполезным враньем. Выход был один: Эшли бросила свой кофе и торопливо нырнула в туалет. Оставалось только надеяться, что Кевин и его теннисистка не станут чересчур долго засиживаться в баре — Эшли вовсе не улыбалось коротать вечер в компании равнодушно-сверкающих раковин.

Минут через десять (показавшихся Эшли вечностью) снаружи послышались шаги, дверь туалета растворилась, и внутрь просочилась субтильная дамочка, в которой несложно было опознать ненавистную Тересу. Эшли, с трудом умудрившаяся не ахнуть, при ее появлении, немедленно уткнулась в зеркало и принялась усердно разглядывать свои глаза, то и дело озабоченно проводя пальцем по векам. Тереса бросила на нее косой взор, вытащила из сумочки кроваво-красную помаду и тщательно подрисовала губы. Затем помада вновь исчезла в недрах сумочки, на свет явилось маленькое зеркальце. Отойдя от большого зеркала на несколько шагов, Тереса повернулась к нему спиной и при помощи блестящего кружочка стала изучать сзади собственную прическу: она водила ладонью по затылку вверх-вниз, взъерошивала волосы, приглаживала их к шее. Эшли недобро молчала, украдкой наблюдая за ней и моргая от слепящих отблесков ее многочисленных колец. Наконец Тереса коротко вздохнула, швырнула зеркальце в сумочку и посмотрела на Эшли:

— Как же неудачно меня постригли… Затылок какой-то… выщипанный. И шею открыли больше, чем нужно… Вам так не кажется?

Эшли покачала головой:

— По-моему, вполне пристойно.

Несколько секунд они внимательно глядели друг на друга со всей возможной благожелательностью. Затем пурпурные губы Тересы слегка изогнулись в улыбке.

— Я всегда завидовала таким женщинам, как вы, — с длинными густыми волосами. А у меня никогда не было времени и терпения за ними ухаживать. И мне не идут сложные прически. Поэтому я просто стригусь — чем короче, тем лучше.

Она фыркнула. Эшли вежливо улыбнулась в ответ, но промолчала. Тереса отвернулась, вновь взъерошила свои вороньи перья, щелкнула замочком сумочки и, стуча каблучками по кафельному полу, вышла из туалета. Выждав, еще минут пять, Эшли последовала за ней. Она покинула свое убежище, как раз вовремя: Кевин уже выводил стриженую Тересу, из дверей, открывая над ней зонт. Как мило и любезно! Эшли следила за ними, тяжело дыша, привычно вонзив ногти в ладони. Пока они шли к машине, Тереса, оживленно что-то говорившая Кевину, пару раз игриво толкнула его бедром. Эшли невольно прикрыла глаза: подсмотренная сценка была настолько доходчивой и рельефной — прятаться от реальности за какими-то бредовыми теориями она больше не могла. Тереса завидует ее волосам! Черт возьми, очень трогательно. А она, Эшли, завидует ее стройности, спортивности, яркости, пикантности. Невыносимо представлять, как Кевин услаждает эту помесь стрекозы с божьей коровкой! А еще более невыносимо, сознавать собственную безропотность и яростное нежелание вышвырнуть Кевина из своей жизни. Она не может этого сделать. И она не может бесконечно терпеть подобное положение вещей. Каков же вывод? Продолжать молчать, смиряться и маяться.

В ближайшую субботу Эшли пришлось вновь вспомнить тезис, многократно себя оправдывавший: неприятности любят наслаиваться друг на друга. Кевин обещал приехать, но в последний момент позвонил и сообщил: его планы изменились, он должен навестить сестру. Эшли не понравились его чрезмерно задушевные интонации, и она после тяжелой внутренней борьбы отважилась на небольшой эксперимент. Кевин имел глупость дать ей телефон своей дорогой сестрицы — на всякий случай. Набравшись храбрости, Эшли решила позвонить этой исследовательнице старинных преданий, прикинуться идиоткой, перепутавшей номера всех телефонов Кевина, и подозвать его. Она так и поступила.

Трубку снял какой-то мужчина — вероятно, муж Керри. Когда Эшли вежливо поинтересовалась, может ли она поговорить с Кевином, повисла пауза. Затем ее попросили минуту подождать, и Эшли услышала негромкий вопрос:

— Керри, разве Кевин должен был сегодня приехать?

— Нет, — категорично заявил низкий женский голос, — а кто его ищет?

Ответа Эшли не разобрала — видимо, муж Керри перешел на шепот. Зато его благоверная не сочла нужным понижать голос, и с нескрываемым злорадством, выпевая каждое слово, заявила:

— Наверное, он у Тересы.

— Ш-ш-ш!

Со стороны мужа Керри (явно вспомнившего про мужскую солидарность) было очень благородно попытаться заткнуть рот своей дорогой женушке, но он опоздал: Эшли успела получить исчерпывающую информацию. С грехом пополам, закончив беседу, она положила трубку и принялась до исступления методично рвать в клочья круглую бумажную салфетку. Всевышний или лукавый столь иезуитски испытывает ее терпение? И ради чего? Покончив с салфеткой, Эшли, ощущавшая себя пульсирующим сгустком бешенства, прошла в гостиную, где и обнаружила Марка, самозабвенно красящего фломастерами пластикового воина-киборга и уже успевшего измазать стол, собственные пальцы и новую белую футболку.

Эшли завелась мгновенно. Она заорала на Марка так, что тот подпрыгнул, обозвала его отвратительным гадким грязнулей, и поросенком, которого нужно отстирывать в стиральной машине, а в довершение всего — в порыве еще не угасшего стремления к разрушению — схватила недокрашенного киборга и отломала у него мускулистую ногу, обутую в облегающий суперменский сапог.

У Марка перекосился рот, он покраснел, затрясся, потом горько расплакался, прижал к груди изуродованную игрушку и, поливая ее слезами, унесся в свою комнату. Эшли стало нестерпимо стыдно, а еще больше — жалко своего ни в чем не повинного ребенка. Нашла на ком срывать зло! Она бросилась за ним, но Марк разъяренно захлопнул дверь перед ее носом и щелкнул задвижкой. Эшли постояла перед закрытой дверью, пару раз ударила в нее ладонями, а потом, не сдержавшись, разрыдалась так же громко и отчаянно. Вскоре из-за приоткрывшейся двери показалось смятенное лицо Марка. Эшли с истерическим воплем заключила сына в объятия и, целуя его мокрые щеки, объяснила, что он не гадкий поросенок, а любимый мамин зайчик, который непременно получит новенького киборга с целыми ручками и ножками. Марк был явно напуган: он прижимался к матери и безостановочно повторял:

— Мама, не плачь… Мама, не плачь…

Повторение всемирного потопа удалось предотвратить — минут через двадцать оба успокоились (Эшли даже вспомнила слова Кевина о том, что слезы унимают боль), объяснились во взаимной любви, съели по яблоку, посыпанному сахаром и толченой корицей, и вполне примирились. Ночью, лежа в постели, Эшли попыталась разобраться: почему еще полтора месяца назад, когда ей уже было известно о существовании соперницы, она воспринимала ситуацию — фактически нисколько не ухудшившуюся с тех пор — абсолютно спокойно и с легкостью закрывала глаза на то, чем Кевин занимается в свободное от нее, Эшли, время? Что изменилось? Вроде бы ничего. Только теперь она готова от злости подорвать к чертям свою фирму вместе со всеми лабораториями, мышками и хомячками. Изменилось ее отношение к ситуации. А ведь она намеревалась не привязываться к Кевину, просто получать удовольствие. Не вышло.

Рыжеволосый виновник семейного скандала, появился через несколько дней, как ни в чем не бывало. Марк выскочил ему навстречу и с порога завопил:

— Кевин, скажи маме, чтобы она меня не ругала! Я хотел сделать как лучше!

— Тихо, тихо, дружок! Что опять стряслось?

— Ты же знаешь: в маминой комнате на окне растут цветы. Они очень красивые, как большие ромашки — только красные и с желтыми серединками. Нам в школе объясняли: цветы нужно опылять, иначе они не будут размножаться. А пыльцу переносят пчелы и бабочки. У нас в доме ведь нет пчел! Я решил сам опылить цветы, чтобы вырастить новые в этом же горшке. В общем, я стал трясти первый цветок над вторым, потом второй над третьим… Ну и они все сломались. А мама кричала…

Кевин хохотал так — его лицо приобрело брусничный оттенок, а веснушки на щеках и носу слились воедино. Отсмеявшись, он повернулся к Эшли:

— Потрясающий мальчишка! И это еще не факт, что он гуманитарий. Может, естественник. За что же его ругать? Он ведь не делал ничего плохого, не хулиганил, не озорничал. Человек хотел просто опылить цветы без помощи пчел…

Не удержавшись, он опять расхохотался. Марк торжествовал, глядя сияющими глазами то на Кевина, то на Эшли. Она хранила укоряющее безмолвие. Наконец Кевин успокоился.

— Слушай, Марк, хочешь, я расскажу тебе про науку биологию? Все же я когда-то занимался со студентами, умею доходчиво объяснять. Будет интересно, обещаю.

Вспомнив о давнишнем разговоре на скамейке у пруда, Эшли встрепенулась:

— Кевин, я не забыла, ты считаешь, что детям следует знать обо всем на свете. Так вот я прошу: вначале подумай, о чем ты собираешься рассказывать Марку. Ему всего восемь лет!

— Ну и что? — запальчиво вскинулся Марк, мгновенно обижаясь. — Я не дурак, какой-нибудь, я все понимаю!

— Никто и не говорит, что ты дурак, — ласково ответила Эшли. — Ты умница, милый. И был бы еще умнее, если бы не переломал все мои цветы. Просто некоторые вещи тебе пока совершенно неинтересны. И слушать про них тебе будет скучно.

— Скучно не будет, — заявил Кевин, выразительно посмотрев на Эшли. — Я тоже не дурак какой-нибудь и расскажу только о том, что можно и нужно знать. Лекция начнется через пять минут. А пока скажи: когда у лошади бывает шесть ног? Не догадываешься? Когда на ней сидит всадник.

Уже на следующий день Эшли спросила Марка, о чем Кевин ему рассказывал. Тот моментально оживился:

— Очень о многом. О происхождении жизни на Земле. О всяких микробах. О том, что живое тело — это… как же он сказал… открытая схема. Нет, открытая система. А еще об ученом, который наливал бульон в колбу и оставлял на месяц. А бульон не портился. Только я не очень понял почему.

— Похоже, речь шла про Луи Пастера… А что ты понял?

— Что жизнь всегда была и будет. И что на других планетах тоже может быть жизнь. Ну, это я и раньше знал, — добавил Марк солидно. — Я думаю, на других планетах живут не только люди, но и всякие рогатые уроды с десятью ногами или какие-нибудь умные обезьяны вроде Чубакки из «Звездных войн»… Мама, Кевин мне очень нравится.

— Мне тоже, — ответила Эшли со вздохом. Вначале она вспомнила сегодняшнюю ночь. А потом Тересу.

В понедельник, тринадцатого декабря, Эшли отметила, что они знакомы с Кевином уже четыре месяца. Дата, разумеется, была смехотворной; к тому же этот любитель горького пива и женских прелестей, и не подумал самолично объявиться ни в один из миновавших выходных дней, а лишь ограничился парой звонков. Однако, спустившись вечером вниз, она обнаружила Кевина на обычном месте: он задумчиво маячил в огромном холле, заложив — и впрямь несколько по-тюремному — ручищи за спину. Увидев Эшли, он радостно заулыбался и двинулся ей навстречу:

— Привет, оладушек! Как провела уик-энд?

— Надеюсь, так же хорошо, как и ты.

— Ух, какое шипение! У тебя даже язычок по-змеиному раздвоился — честное слово. Не злись. У меня есть уважительная причина для отсутствия: я на два дня ездил в Бентли, чтобы обменяться с мамой поздравлениями и поцелуями.

— У нее был день рождения?

— Сначала у нее, а на следующий день у меня. Такое вот совпадение. Мамуля всегда говорила, что я стал для нее лучшим подарком — с первого часа и на всю жизнь. Эти два дня она меня кормила, как на убой… Ну да бог с ним, с моим днем рождения. После восемнадцати я его никогда больше не отмечал, да и дата не круглая. И вообще я не собирался ставить тебя в известность — просто объясняю, почему не появился в выходные… Слушай, Эшли, у нас тут намечается маленькое торжество. Мы закончили возню с одним супер препаратом. Два года бились, и вот, наконец… Все результаты положительные, лекарственная форма разработана, клинические испытания прошли, заключение о перспективности готово.

— Что ж, поздравляю тебя оптом — со всеми радостными событиями сразу.

— Спасибо. В пятницу мы будем праздновать успех в «Сенаторе»: небольшая компания причастных к этому делу — синтетики, медики, биохимики. Человек двенадцать. Пойдешь со мной?

Эшли невольно заулыбалась, а потом, чувствуя, что ее щеки заливает счастливый румянец, уперлась руками ему в грудь и застенчиво поцеловала. Кевину явно польстила такая непосредственная реакция.

— Я расцениваю твой порыв как согласие? Да, оладушек?

Всю неделю Эшли летала, как на крыльях. Ей, а не Тересе Кевин предложил стать его спутницей! А может, он вообще расстался с этой тощей вороной, увешанной яркими побрякушками? Может, он собирается кардинально изменить свою жизнь? В конце концов, скоро праздники, она вправе ожидать долгожданного чуда. При этих мыслях Эшли блаженно вздрагивала и прижимала к горящим щекам прохладные ладони.

В пятницу она договорилась с соседкой — семнадцатилетней прыщавой тихоней студенткой, что та посидит с Марком весь вечер и уложит его спать не позднее десяти. Кевин заехал в шесть: когда она открыла дверь, он замер, а потом восторженно ахнул.

— Бог мой, Эшли!.. Ты потрясаешь воображение. Вот это декольте… А бедра, какая волшебная линия… Тебе есть, что показать, красавица моя. Не боишься, что такой глубокий вырез спровоцирует настоящую свару? А мне придется отстаивать свое право на тебя с рыбным ножом в руках?

Эшли надменно хмыкнула и одернула обтягивающее платье, цветом и блеском напоминающее сапфир. Придумать подходящий ответ она не успела: в прихожую выкатился ноющий Марк.

— Кевин… Я не хочу ложиться без мамы… Я вас дождусь.

Кевин категорично покачал головой:

— Нет. Мы придем поздно. Ты ляжешь спать, дружок, и тебе приснится дивный сон: Санта-Клаус, который выискивает в своих снежных кладовых какой-нибудь необыкновенный подарок для мальчика по имени Марк.

Марк тоскливо вздохнул:

— Я уже не верю в Санту… Я большой. Но я не хочу расти дальше.

— Почему?

— Потому что тогда я не смогу играть в мои любимые игры. А еще, когда я вырасту, мама постареет. А я этого не хочу! Она такая красивая.

— Точно подмечено — Кевин потрепал Марка по затылку и внимательно посмотрел ему в глаза. — Но ничего не поделаешь. Знаешь, что все люди на свете делают одновременно? Становятся старше. Ладно, не дуйся, отпусти нас и пообещай, что ляжешь спать безо всяких капризов. А я за это быстренько покажу тебе один фокус. Тащи карты.

Кевин отобрал из принесенной колоды пять красных и пять черных карт, перевернул карты одного цвета, сложил, перетасовал, поделил на две ровные пачки, спрятал за спину и проделал какую-то быструю манипуляцию. Затем он разложил обе пачки на столе: число открытых карт в каждой пятерке оказалось одинаковым, и это были карты разного цвета — три черные в левой и три красные в правой. Марк почесал ухо.

— Ты же их мешал. Как же так получилось?

— Очень просто. За спиной одну пачку нужно перевернуть. И фокус будет получаться всегда — по законам математики. Все, дружок, нам пора.

— Ну, куда вы так мчитесь, словно звери на водопой?!

Кевин поднял оранжевые брови.

— У тебя действительно гуманитарное мышление. Образное. Вырастешь — будешь книжки писать. Все, все! Больше никаких разговоров. Идем, Эшли, красавица моя.

Эшли ни разу не была в «Сенаторе»: она предпочитала, современные уютные ресторанчики, а здешняя блистающая обстановка, стилизованная под вычурную роскошь далеких сороковых, показалась ей излишне претенциозной. Фойе украшал небольшой фонтан: потоки воды с приятным журчанием каскадом струились по декоративным каменным уступам, листьям каких-то латунных растений, отдаленно напоминающих кувшинки, и ниспадали в маленький квадратный бассейн, стенки которого были отделаны разноцветной галькой. Эшли отошла в сторону и перед огромным зеркалом в массивной раме стала поправлять прическу. В этот момент к Кевину, одиноко стоящему возле фонтана, с ликующим воплем подлетел приземистый лысоватый пузан средних лет, в сбившемся набок галстуке и принялся трясти ему руку, всем своим видом выражая беспредельное счастье. За развитием трогательной встречи Эшли решила следить в зеркало, не оборачиваясь.

— Здорово, рыжий черт! — прогорланил толстяк. — С мая тебя не видел. Как ты?

— Лучше не бывает. А ты? Как тебе на новом месте?

— Платят, во всяком случае, больше. Я доволен, что ушел в наркологию. Наши пациенты всегда были любимыми подопытными кроликами фармпроизводителей ноотропов — ты же знаешь. Абстиненция, Кевин, имеет объективные начало и конец, а неизбежное улучшение состояния, тем не менее, списывается на препарат. Итог испытаний предрешен! — Толстяк хохотнул и переступил с ноги на ногу. — И потом, ноотропы были, есть и будут самым востребованным пластом лекарств. Без работы я не останусь… Ты летом ездил на рыбалку на Темагами?

— Не сумел, черт его дери…

— Зря. Я был там в августе. Насладился сверх всякой меры. Форель, речной окунь, судак… А воздух! Рай земной, тело и душа пребывают в абсолютной гармонии с природой. За две недели, считай, я просто полностью перезагрузил свой организм — будто компьютер… А как поживает твоя брюнеточка Тереса? Помнишь, когда вы в мае приезжали к нам, она до смерти испугалась крота? Приняла его за черную крысу, только старую и неповоротливую. Ох, с женщинами не соскучишься… Никогда не забуду, как она пыталась вылезти в окно, а моя Элайза со слезами на глазах умоляла ее этого не делать… Бойкая дамочка — никому не давала расслабиться, тебе в первую очередь…

Заледенев, Эшли стояла совершенно неподвижно, крепко сжимая изящную, расшитую бисером сумочку, специально подобранную под цвет платья. Кевин — вероятно, впервые в жизни — выглядел опешившим: он дергался, не решаясь остановить болтливого собеседника, и то и дело кидал Эшли в спину растерянные взгляды.

— А почему ты не взял ее с собой? Я бы с удовольствием с ней пообщался — она неглупая. И я думал… — Толстяк обернулся и столь же радостно помахал рукой еще кому-то. — О-о! Вот и Сорбо появился. Я должен к нему подойти. Еще поговорим попозже.

Едва он откатился к дверям, Кевин приблизился к Эшли и покаянно заглянул ей в глаза.

— Извини, ради бога… Я не успел представить тебя, этому идиоту, прежде чем он ударился в воспоминания. А потом, это было уже как-то… не к месту…

— Почему же он идиот? Потому что поинтересовался, как поживает твоя любовница, которую он хорошо знает, и которая была у него в гостях? Вполне естественный вопрос для воспитанного человека.

— Бывшая любовница, Эшли.

Он осторожно взял ее за локоть, но она яростно стряхнула его руку и переместилась к фонтану. Кевин двинулся за ней.

— Оладушек, давай не будем портить друг другу вечер. Ну, наболтал он невесть чего… Дурость человеческая беспредельна, как вселенная. Зачем ворошить давно прожитую историю?

Он сделал еще одну попытку взять ее за руку. Его безмятежная ложь переполнила чашу терпения Эшли: она не могла больше сдерживаться.

— Хватит врать! Неужели ты не понимаешь: выслушивать это было оскорбительно! Ты молчал, ты даже не подумал его остановить. Или я должна сделать вид, что ничего не слышала? Я и так слишком долго притворялась глухой и слепой. Она, видите ли, неглупа! Я тоже, не полная дура! Думаешь, я не знаю, с кем ты постоянно договариваешься по телефону? С кем играешь в теннис? С кем ты спишь в очередь со мной? Да я видела твою Тересу в «Амадеусе», куда ты, приволок ее месяц назад! Мы с ней даже побеседовали в сортире! У тебя еще хватило наглости привести ее в этот бар, хотя ты знаешь: я бываю там регулярно. Ты плевать хотел, что мы можем столкнуться! Ах, она бойкая! Ах, она умная! Ах, она классная теннисистка! Черт тебя дери! Я долго терпела, делала вид, что мне ничего не известно. Я не хотела портить наше общение мерзкими склоками. Но обсуждать ее в моем присутствии, как будто я ноль, полное ничтожество, твоя бессловесная наложница! Так унижать меня!

— Эшли, на нас смотрят. Ты бы утихла.

— Нет, это ты заткнись, провинциальный выскочка! Да, я знаю все свои недостатки. Я заурядная, простоватая, не слишком остроумная, я не умею играть в теннис, не наряжаюсь, как новогодняя елка… Но надо иметь хоть каплю совести и не объясняться с Тересой при мне! Мне же больно! Мне очень трудно не вспоминать о ней, когда мы лежим в постели! Я молчала, молчала! Я была смирной, словно ангел! Но сегодня это уже перешло всякие границы! Думаешь, мои чувства заплыли жиром, как и моя задница?

— Нет, я думаю, что ты классная девушка, с классной задницей. И я не хотел причинять тебе боль, честное слово, я был уверен, что ты ни о чем не догадываешься. Ох, нельзя недооценивать женское чутье… Признаю себя виновным по всем пунктам. Хочешь выяснять отношения — пожалуйста. Только давай поскандалим потом и в другом месте — шумно, с наслаждением, не сдерживая эмоций. Разобьем парочку тарелок и сахарницу. Это будет хорошей прелюдией к качественному примиряющему сексу.

— Не пытайся свести все к шутке, ты, распущенный жеребец! Качественный секс — вот единственная, на твой взгляд, стоящая вещь. Ты не тратишь время на ухаживания, не даришь цветы. Считаешь, что тебе можно все и сразу. Мы были знакомы несколько дней, но я и глазом не успела моргнуть, как ты уже полез мне под юбку!

— Но тебе это понравилось, разве нет? Можно подумать, я совратил малолетку… Эшли, ты так красиво меня обвиняешь. Ты просто святая великомученица. Но почему ты не называешь причину своего долготерпения? Ведь все просто. Разве я один получаю удовольствие? Разве я не даю тебе возможность разделить его со мной? Почему бы тебе не вспомнить, что — как выяснилось — только я довожу тебя до наивысшей точки? Мне изменяет память, или однажды ты все же прошептала мне на ушко, что ни с одним мужчиной не испытывала ничего подобного — ни до рождения ребенка, ни после?

Эшли на секунду осеклась, затем ее накрыла новая волна обиды пополам с бешенством.

— У тебя хватает наглости шантажировать меня этим? Да как ты можешь! Я не хомяк из ваших лабораторий, относись ко мне с уважением!

— Именно так я к тебе и отношусь. Угомонись, Эшли, никто никого не шантажирует. И никакая ты не заурядная, — ты просто замечательная. Медовая, умненькая… Заметь, я оценил тебя с первого взгляда, еще тогда, на стоянке. Ты красивее Джерри… как ее… Холлиуэлл, я обожаю проводить с тобой время, не хочу обходиться без тебя. А что касается Тересы… История давняя, не буду вдаваться в детали. Прости за откровенность, но существует ряд объективных причин, по которым я не могу решительно взять и отказаться от этой женщины. Во всяком случае, не мог этой осенью.

У Эшли потемнело в глазах. Какой спокойный цинизм! Он не кается и ничего не обещает. Он обсуждает с ней необходимость второй любовной связи так буднично, словно речь идет о покупке мозольного пластыря! Она набрала в грудь побольше воздуха:

— Тебе не дают покоя лавры прадедушки? Проверяешь, столько ли в тебе пыла и жара, сколько в нем? Дай мне, твой мобильник.

Заметно удивившись такому неожиданному переходу, Кевин все же залез в карман пиджака, вытащил маленькую трубку и протянул Эшли. Его телефон — супермодный, суперплоский, напичканный всевозможными суперсовременными штучками — умел все: разве что кофе не варил. Или все же варил, но не подавал в постель. Эшли не хотела наносить Кевину материальный ущерб.

— А теперь охладись!

Ее преимущество заключалось в неожиданности. Разумеется, Кевин был на порядок сильнее Эшли и, как тренированный спортсмен, обладал исключительным чувством равновесия. Но когда она внезапно, со всей силой толкнула его в грудь, не подозревавший о нападении Кевин пошатнулся, невольно сделал шаг назад, зацепился ногой за низенький бордюрчик фонтана и полетел прямо к латунным кувшинкам, исходящим благодатной влагой.

Глубина тихонько бурлящей в бассейне воды не превышала полутора футов, и опасность утопления Кевину явно не угрожала, поэтому Эшли не стала дожидаться того, что последует дальше. Она мгновенно вспомнила, как обычно поступали разгневанные сказочные великаны с прогневавшими их незадачливыми смельчаками. Ей стало страшно. Положив телефон прямо на пол, она, на ходу вытирая забрызганное лицо, опрометью бросилась к дверям мимо расступающихся посетителей «Сенатора», глядящих на нее с благоговейным ужасом. Оставалось лишь запрыгнуть в первое же такси, дежурившее у входа в ресторан, — и через несколько минут Эшли уже держала путь домой, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза и с трепетом думая о том, какими могут быть последствия ее потрясающе экстремального поступка.

Она появилась дома около восьми: Марк в одиночестве смотрел какой-то боевик в гостиной, его опекунша на кухне читала книгу. Эшли сразу же с благодарностями и извинениями отпустила слегка удивленную девицу восвояси. Едва лишь дверь за соседкой захлопнулась, Марк выключил телевизор и подошел к матери, мрачно стаскивающей с пальцев столь редко надеваемые кольца.

— Почему ты так быстро вернулась?

Эшли пожала плечами и принялась вытягивать из ушей жемчужные серьги. Сама, того не желая, она непрерывно представляла в самых ярких красках сцены, произошедшие в «Сенаторе» после ее бегства. Мокрого Кевина, с проклятиями вылезающего из бассейна. Обступивших его охающих и ахающих приятелей. Мурлыкающе-причитающих приятельниц, пытающихся вытереть обаятельного страдальца носовыми платками…

— А почему Кевин не приехал с тобой? Протяжно вздохнув, Эшли привлекла к себе сына и прижалась губами к его кудрям. Исходившая от Марка волна гипнотического тепла успокаивала и тихонько гасила клокочущие негативные эмоции.

— Вы поссорились, да?

— М-м-м, — пробормотала Эшли, не открывая глаз.

— Это плохо… А когда вы помиритесь?

— Не знаю, сыночек. Я очень сильно на него обиделась.

— За что?

Эшли молчала.

— За что с ним ссориться, мама? Он ведь добрый, веселый. И ты ему нравишься. Он никогда не говорил тебе ничего плохого. Не обижал, как папа…

Вот это уже была шоковая реплика. До сих пор Марк вел в отношении родителей довольно тонкую политику: молчаливо поддерживая мать и будучи всегда целиком на ее стороне, он, тем не менее, никогда не выступал открыто, против отца и не позволял себе категоричных высказываний в его адрес. Вероятно, он интуитивно придерживался того мнения, что мама — это мама, а папа — какой-никакой, но все же родной и единственный папа. Однако сейчас он определенно дал понять: приоритеты понемногу меняются, и Кевин, на его взгляд, объективно достойнее Виктора. Хотя бы потому, что не обижает маму. Бедный мальчик. Знал бы он, как с мамой сегодня обошлись…

— Зайчик… Не все у нас так гладко. Понимаешь, я хотела бы стать для него… Но сегодня… Я не хочу, чтобы…

Эшли начинала фразы и бросала их, не в силах подступиться к сути разъяснения. Марк о чем-то напряженно размышлял — видимо, подвергал логическому анализу полученную информацию.

— В ресторан пришла Тереса с красным ртом?

Чуть отстранив сына, Эшли посмотрела на него с несказанным изумлением. Все-таки ее мальчик обладал поразительным умом.

— Почему ты так решил?

— Ну, я знаю, что Кевин с ней общается. И ты знаешь. Тебе это противно, да? Но ведь они давно встречаются. Зачем ты стала ссориться с ним сегодня? Ссорилась бы раньше. Скоро каникулы, Кевин обещал покатать меня на санках, принести какие-то особенные бенгальские огни… Она туда пришла?

— К счастью, нет. — Эшли поднялась и непроизвольно шмыгнула носом. — Мне жаль, но все это получилось не по моей вине. Честно. Я пойду к себе, переоденусь. А потом что-нибудь съем. Я очень голодная. И если Кевин позвонит, не зови меня к телефону, я не стану с ним говорить. Свой мобильник я отключила. Ты понял, Марк?

— Понял, понял, — пробурчал Марк, вновь завладевая пультом от телевизора. Он явно был недоволен и расстроен, но Эшли не могла учитывать интересы каждого.

Через полчаса неожиданно по-петушиному закукарекал мобильник Марка. Эшли обеспечила сына персональным средством связи совсем недавно — он был счастлив этим обстоятельством и постоянно развлекался с новой игрушкой, меняя звонки один на другой и доводя Эшли их убийственными звуками до белого каления. К тому моменту, как Марк поднес трубку к уху, Эшли уже успела телепортироваться из кухни в гостиную, чтобы проконтролировать разговор.

— Да, Кевин! — завопил Марк, в порыве чувств, вскакивая со стула. — Нет, я еще не сплю. А откуда ты взялся в моем телефоне? Ты знаешь номер? Да… А мама, свой отключила. Она не хочет с тобой разговаривать. Да… А я хочу! Мы через неделю уедем к бабушке на все праздники…

— Марк, замолчи. — Эшли приблизилась и попыталась забрать у него телефон, но Марк вырвался и отбежал в другой конец комнаты.

— …А еще через неделю вернемся. Звони мне, Кевин, пожалуйста! Каждый день! Мама со мной всегда мирится, она и с тобой помирится. Просто она женщина, она не понимает нас, мужчин…

— Я тебе покажу женщину! — Эшли вырвала трубку из рук сына, вероломно перешедшего на вражескую сторону, пару раз с силой шлепнула его по маленькой попе и вылетела из комнаты.

Всю последующую неделю она держалась железно, однако втайне ежесекундно ждала звонка от Кевина, всей душой надеясь, что они как-нибудь замнут водевильную сцену в ресторане — или вместе над ней посмеются. Вспышка обиды, казавшейся в пятницу столь унизительной и непереносимой, угасла, собственнические замашки временно были отставлены в сторону и заперты на замок, а вот желание увидеть Кевина с каждым днем все больше не давало покоя. В конце концов, в одном он не врал: только ему удавалось доводить ее до наивысшей точки. Но Эшли скорее умерла бы, чем призналась вслух, что дожидается возвращения рыжеволосого исполина с той же терпеливой покорностью, с какой раньше закрывала глаза на его похождения.

Кевин, однако, не объявлялся, наказывая ее за безумную выходку глухим молчанием, а случайно столкнуться с ним в холле на первом этаже (для чего приходилось подолгу фланировать около лифтов с деловым видом) или на стоянке Эшли не удавалось. В этой ситуации ее более всего угнетало то соображение, что вынужденно взятый тайм-аут он прекрасно проводит с Тересой.

Правда, с Марком Кевин продолжал общаться — Эшли втихомолку радовалась этому не вызывающему сомнений обстоятельству, лучику света в окутавшем ее мглистом сумраке хандры. Раз Кевин не оставил без внимания мальчика, значит, заключение мира с его мамой маячит в самой ближайшей перспективе. Наверное… Скорей бы и черт с ней, с Тересой! От нее можно будет избавиться позже.

Накануне отъезда к бабушке их навестил Виктор, авансом вручивший сыну (в счет будущего праздника) диск с новой «стрелялкой». Он тут же многословно и нудно начал объяснять все возможности этой игры, пока, наконец Марк не перебил его:

— Папа, скажи, в какой день года ты говоришь меньше всего?

Виктор выпятил нижнюю губу и задумался.

— Не знаю… Может, двадцать девятого февраля?

— Нет, двадцать второго декабря — это самый короткий день в году.

— Папа и двадцать второго декабря всех переговорит, — язвительно заметила Эшли, — активно чесать языком — его работа.

Разумеется, она моментально установила, откуда приплыл очередной, курьезный вопросик. А ее беспомощное ехидство спровоцировала горечь очевидного факта: она все еще не допущена в клуб блаженных сердец, куда входят ее сын и неверный возлюбленный. Марк внимательно на нее посмотрел, но ничего не сказал.

Вечер двадцать пятого Эшли проводила на кухне в родительском доме. Самозабвенно вбирая в себя аромат дымящейся индейки (уже выложенной на блюдо и украшенной листиками салата), она раскладывала консервированные вишенки на зыбко-нежном, низкокалорийном торте (все же за фигурой надо следить!) и вполуха слушала мать, монотонно повествующую о собственных проблемах со здоровьем, и аналогичных проблемах своих приятельниц. За стеной Марк, дожидающийся полуночи и вожделенных подарков, общался с дедушкой, смотрел вполглаза телевизор и, судя по характерному пиликанью, гонял очередную игру на дисплее своего телефона.

Около девяти он с топаньем влетел на кухню и, хихикая, протянул трубку Эшли:

— Мама, поговори.

— С кем? — строго спросила Эшли, поджимая губы и обтирая пальцы полотенцем. По большому счету, ответ был ей известен — не мог же Кевин, как последний негодяй, проигнорировать ее в такой день. Марк снова хихикнул, впихнул телефон ей в руки и унесся прочь, рискуя наступить на вечно развязанные шнурки собственных кроссовок. Пару секунд Эшли — словно актриса, мобилизующая все внутренние силы к моменту поднятия занавеса, — настраивалась на беседу, которая теоретически могла раскрутиться в любом направлении.

— Я слушаю.

— Оладушек, — певуче произнесла трубка, — хоть сегодня, ты не будешь ерепениться? Предлагаю пойти на мировую.

Она уже неделю, как была готова не ерепениться и пойти на мировую. Кевин мог бы позвонить и пораньше. Только кто из них сейчас должен извиниться первым: он за свою вопиющую любвеобильность или она за швыряние в воду солидных людей в верхней одежде? Видимо, проще всего помиловать друг друга, а чересчур эмоциональные взаимные высказывания попросту сократить, как дроби. Эшли присела на табурет:

— Ты не захлебнулся в фонтанчике?

— Нет, меня трудно добить, я живучий… Хотя, должен признать, взбесился я здорово, готов был за волосы тебя оттаскать. Потому и выдержал недельную паузу. Да… Видела бы ты, как я вылезал из воды — куда там мистеру Дарси из этого знаменитого сериала… как его…

— «Гордость и предубеждение».

— Точно… Вот уж не думал, что ты способна с такой силой взвиться. Но теперь я остыл и признаю: ты имела полное право на… всплеск. И отдельное спасибо, за телефон — не по-женски благородный поступок… Эшли, я сделал соответствующие выводы за эти семь дней. Ты нужна мне. Персонально ты. А про всех остальных предлагаю забыть — считай, их больше нет. Веришь?

— Надеюсь, ты не будешь врать в рождественский вечер. — Эшли старалась говорить сдержанно, но от его слов голос против воли зазвучал прерывисто.

— Не буду. Проехали и забыли. Чем ты сейчас занимаешься?

— Украшаю торт вишенками. Специальный диетический торт, чтобы я не потолстела еще больше.

— Ты не толстая, коврижка моя медовая. Ты облачко из сливок… Честно говоря, я чертовски соскучился. И по тебе, и по твоему кудрявому умнику.

— Я тоже соскучилась… — Эшли прикрыла трубку ладонью и горячо прошептала: — А мне нужен персонально ты. И прости, если я загубила твой красивый пиджак.

Кевин засмеялся:

— Ничего, он в порядке, отвиселся… Вы действительно вернетесь через неделю? Тогда я прибуду первого января. Приготовь санки. Я обещал покатать одного Марка, но, думаю, моих сил хватит, чтобы покатать вас обоих. Ладно, поздравляю заранее и прощаюсь. Я должен садиться за стол, сестра уже делает грозные глаза. Целую, оладушек. В ушки, в щечки, в шейку и так далее… Ответишь при встрече — адекватно.

Когда Кевин появился в дверях ее квартиры, Марк издал пронзительный боевой клич индейцев апачей, в один миг вскарабкался на драгоценного гостя, как обезьяна, и повис у него на шее. Кевин подхватил его одной рукой.

— Тише, дружок, дай хоть пакет поставить… Что-то ты как будто потяжелел. Бабушка пирожками откормила? Ну-ну, слезай, — я прямо с мороза, куртка холодная, еще заболеешь…

Кевин подошел к стоящей чуть поодаль Эшли, — слегка ошарашенной непосредственностью сына, однако старательно удерживающей надменно-бесстрастное выражение лица, свойственное стареющим директрисам учебных заведений. Несколько секунд он укоризненно смотрел на нее сверху вниз, потом легонько подергал за волосы.

— Такая положительная, уравновешенная… И не подумаешь. Ладно, ребятки, давайте я быстренько презентую вам подарки, а потом покатимся в кино. Марк, ты еще не видел «Полярный экспресс»? Вот и отлично. Говорят, этот мультик даже будут выдвигать на «Оскара»…

Подарки оказались очень симпатичными. Эшли достался набор разноцветных изящных чашек и чайных ложек с прозрачными пластиковыми ручками в тон чашкам; Марку — хорошенький белый медвежонок, которого следовало приклеить к дверце холодильника. Если дверцу закрывали неплотно (а рассеянный Марк регулярно оставлял ее приоткрытой), медвежонок начинал отчаянно рычать и урчать.

В машине Эшли сидела сзади и по большей части молчала, глядя в рыжий затылок Кевина и гадая, стоит ли безоговорочно верить его сладкоречивым посулам. Зато мужчины не умолкали всю дорогу: Кевин просвещал Марка, почему елку принято украшать игрушками. Он объяснил, что традиция прошла сквозь века: еще кельтские жрецы поклонялись елке как пристанищу духов плодородия. Этих духов необходимо было задабривать, поэтому в декабре на еловых ветках развешивали разные дары. Марк задумчиво поинтересовался: сохранится ли эта традиция в XXIII веке, когда у всех будут летающие машины и микрочипы в головах? Кевин отреагировал мгновенно:

— Скажи, что всегда перед тобой, а ты его не видишь?

— Мой нос?

— Будущее, дружок!

На сей раз, Кевин не дал Марку усесться посередине: он сам занял вакантное место и — по обыкновению — через пятнадцать минут после начала фильма потянулся к Эшли. Она попыталась возразить: предосудительно заниматься этим на глазах у Марка, но Кевин прошептал ей в ухо:

— Он смотрит на экран… А даже если и увидит, что такого? Я очень соскучился по его сливочной мамочке… Или тебя увлекла эта бредятина?

Эшли покачала головой.

Домой она вернулась уже совершенно в ином настроении: благостная, смягчившаяся, с приятным ощущением, что ее сердце смазали маслом и теперь ему куда легче стучать. Когда она прятала в холодильник приобретенные на обратном пути продукты, маячивший поблизости Кевин негромко поинтересовался:

— Слушай, у тебя есть пластилин?

— Есть. Зачем он тебе?

— Хочу перед ужином показать Марку один занятный фокус. Тебе тоже понравится. А еще дай мне нож поострее.

Кевин извлек из кармана джинсов неизменную монетку, крошечным кусочком пластилина приклеил ее к лезвию — ближе к ручке — и положил нож на стол монетой вниз. Когда проголодавшийся Марк прискакал требовать законную порцию вечерних бутербродов, Кевин поманил его к себе.

— Видишь, лежат апельсины — только что купленные, целенькие. Выбери любой, я его разрежу, а внутри окажется пятицентовик.

Недоверчиво хмыкнув, Марк осмотрел все золотистые шары по очереди, после чего ткнул в один пальцем. Кевин принялся резать указанный апельсин пополам. Дойдя до середины, он безымянным пальцем довольно ловко столкнул монету в разрез — если бы Эшли не принимала участия в подготовке фокуса, она, как и стоящий, с открытым ртом Марк, ничего не заметила бы. Вытаскивая нож, Кевин крепко сжал две расчлененные половинки, и монета осталась внутри. Затем фрукт был торжественно разъят. Увидев пятицентовик, Марк издал восторженный вопль, его глаза просияли.

— Bay! Как ты это сделал?

— Я и так раскрыл тебе слишком много секретов.

— Ну, как?!

Кевин театрально нахмурился и задумчиво постучал рукояткой ножа по столу, выдерживая нагнетающую напряжение паузу.

— Ладно, уговорил. Объясню — но в последний раз! А то скоро мне будет нечем тебя поразить. Правда, есть у меня в запасе еще один классный фокус… Для него нужны квасцы и калийная селитра. Следует обработать ими бумагу, а потом поджечь ее…

— Нет! — категорически заявила Эшли, пододвигая Марку тарелку с бутербродами. — Поджигать в доме ты ничего не будешь! Не хватало мне только пожаров и взрывов!

— Оладушек, я похож на ирландского террориста?

— Еще как! Вылитый. Ограничься монетами и картами — очень тебя прошу.

Когда на следующее утро они сели завтракать (Эшли разлила кофе в новые нарядные чашки и оделила всех новыми ложечками), Марк застенчиво произнес:

— Кевин, я сегодня рано проснулся и слышал, как ты храпел. Ты всегда храпишь?

— Нет, дружок. Только когда сплю.

Новый год начался вполне мирно и безмятежно: во всяком случае, их отношения ничто не омрачало. Марк, которому удалось раз по сто скатиться с каждой горы в парке, был просто на седьмом небе от счастья. В прежние зимы никто так его не развлекал — у Эшли просто не хватало сил рысью носиться по сугробам, таская за собой санки с тяжеленьким сыном. Зато Кевина возня с санками и валяние в снегу забавляли не меньше, чем восьмилетнего мальчишку. Эшли не собиралась, подобно этим двоим, горланить, скакать и ловить языком снежинки, но — в общем и целом — при ее нынешнем душевном состоянии подобное поведение было бы оправданно. Накрывавшая ее ранее зловещая тень Тересы съежилась, отступила, и Эшли почти уверовала, что заполнила собой все существование своего неугомонного возлюбленного.

В последнюю пятницу января Кевин подхватил Эшли после работы, чтобы вместе отправиться домой. Уже в машине у него запиликал мобильник. Прервав на середине фразу, он мгновенно переключился на телефонный разговор:

— Да, родная… Что ты говоришь?.. Ничего себе… Ох, ты себе нашла поразительного муженька! Как его угораздило? Хорошо, я сейчас приеду.

Пряча трубку в карман, Кевин повернулся к Эшли:

— Извини, но планы меняются. Сестре через пару недель рожать, а ее чертов муж, сломал себе руку! И ведь как вовремя! Понимаешь, ей сегодня привезли мебель для детской. Все аккуратненько установили, а через несколько часов она вдруг решила, что ей такая расстановка не нравится. Свет, видите ли, не с той стороны падает на кроватку… Ну, ты же знаешь женщин! В общем, она просит приехать и кое-что передвинуть. Заедем?

— Ну, разумеется, только как-то неловко… Меня же никто не звал.

— Брось, Эшли! Все нормально. Заодно я вас и познакомлю. Керри, конечно, девица с норовом, но не кусается.

Не очень вдохновленная, такой характеристикой, Эшли затихла и заметно напряглась в предвкушении негаданного знакомства.

Глубоко беременная Керри, облаченная в свободное джинсовое платье, под которым угадывался невообразимых размеров живот, оказалась действительно необычайно похожей на брата: те же желтые ресницы, та же россыпь веснушек на курносом носу и даже почти те же широкие плечи. Правда, Кевин с ходу подкупал улыбкой и простодушным шармом, а Керри держалась сухо высокомерно: ее голубые глаза не лучились июльским светом, а по-зимнему леденили.

Она приняла нежданную гостью с вежливой и спокойной сдержанностью. По ее оценивающему взгляду нетрудно было догадаться, что ей регулярно приходилось знакомиться с многочисленными подружками развеселого братца, — ни одна не вызвала у нее буйного восторга, и ни одну она не восприняла всерьез.

— Ну? — с порога поинтересовался Кевин. — И как твой благоверный умудрился сломать свою хилую ручонку?

По лицу Керри скользнула тень виноватой улыбки.

— Не руку… Палец. Так глупо вышло. — Она говорила нараспев, растягивая гласные. — Я пошла ночью в туалет. Чем живот тяжелее, тем чаще я туда бегаю. Вернулась и села в темноте на кровать. А Эрик, как оказалось, во сне откинул руку в сторону. И я на нее села… И сломала ему, бедняжке, большой палец.

Кевин не без злорадства, захохотал. Эшли тоже улыбнулась, но скорее сочувствующе — ей эта история не показалась очень смешной. В данной ситуации горемычного супруга и впрямь оставалось только пожалеть.

— А уж если Эрик начинает болеть, — продолжила Керри с появившимися в голосе саркастическими нотками, — то делает это самозабвенно, с особым цинизмом… Прости, Кевин, если я спутала твои планы на вечер. Пойдем, я покажу, что и куда двигать. А вы, Эшли, садитесь. Выпьете кофе? Отлично, я вернусь через минуту.

Керри в самом деле вернулась очень быстро, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу. Передав Эшли крошечную хрупкую чашку и послав гостье беглую улыбку, она со вздохом опустилась в кресло напротив и привычным движением погладила себя по животу. Запястья и голые щиколотки у нее были перевязаны пестрыми шнурками. Эшли кивком указала на них:

— Эти браслеты связаны с каким-то народным обычаем?

— Да, вы угадали. Испокон веков голландские женщины перевязывали себе разноцветными ниточками руки и ноги, чтобы облегчить беременность и роды. Мой муж наполовину голландец, он и посоветовал мне так поступить. Честно говоря, я верю в приметы… Кто знает, может, поэтому я так легко и вынашиваю малыша.

— Мальчик?

Керри кивнула и вновь нежно провела по животу ладонями. Ее лицо просветлело, заносчивое выражение мало-помалу улетучивалось. Эшли смотрела на нее с пониманием.

— У меня тоже мальчик.

— Большой?

— Скоро девять.

— Озорник?

— Иногда бывает, конечно. Но вообще он очень серьезный. Хорошо учится, много читает…

— Надеюсь, у меня будет такой же. Мы с Эриком оба очень серьезные и много читаем. — Керри наморщила нос и смущенно засмеялась.

— Ну конечно, у вас будет самый красивый и самый умный сынок на свете. А как же иначе? Нет, мальчик — это здорово. Я рада за вас, Керри. Честное слово.

— Спасибо.

— А представляете, как обрадуется ваш брат, если его племянник окажется рыженьким и веснушчатым?

Керри снова засмеялась:

— Не исключаю, что вы опять правы. Малыш явно пошел в нашу породу — он уже сейчас такой крупный. Признаться, это даже немного тревожит. Как все пройдет?..

— Все пройдет отлично и даже лучше, — заявил Кевин, внезапно появляясь в дверях, — убеди себя в этом раз и навсегда. Родишь легко и быстро. Главное — слушайся врачей, будь абсолютно спокойна и гони любые сомнения к чертям. Знаешь, фармакологи, и медики иногда проводят такой эксперимент: набирают две группы людей, готовых опробовать на себе новое лекарство. Первой группе дают настоящий препарат, второй пустые облатки. Естественно, испытуемые об этом не подозревают. Так вот, состояние пациентов из второй группы улучшается на двадцать — сорок процентов. Каким образом? А просто человек, принимающий таблетки, подсознательно убежден: они должны помочь ему выздороветь, вот он и выздоравливает. Так что, милая, самовнушение решает все. Дай себе верную установку, — и процесс пойдет в точном соответствии с этой установкой. Извини, телефон… Да… Привет! Да… Да… Да…

Эшли показалось, что ее окатили холодной водой. Сколько раз она слышала эти ненавистные разговоры без слов! Ошибиться невозможно. А она уж разнежилась, уверилась, что крошки теннисистки больше нет. Как бы не так! Все продолжается своим чередом, — как и в прошлом году. Да и зачем ему, неунывающему вруну, себя обуздывать? В этот момент она услышала интимно негромкое: «Значит, мы договорились?» Эта треклятая фраза еще больше убедила Эшли в собственной правоте, в ее душе с ледяным звоном что-то треснуло и разломилось. Она больше не бесилась. Она просто бессильно капитулировала перед фатальной очевидностью происходящего. Тоска смешалась с гадливостью и в мгновение ока покрылась коркой безразличия.

Мир перевернулся с ног на голову. Но эти двое ничего не заметили. Отключив телефон, Кевин весело обратился к сестре:

— А где твой калека? Догуливает последние деньки на свободе?

— Он в редакции. Завтра выходит его колонка о последнем романе Майкла Ондатье. Я помогала ему писать, — добавила Керри с гордостью. — Нам даже схожие мысли в голову приходят, а когда один из нас не может подобрать нужное слово, это слово находит второй. А иногда мы буквально вырываем, друг у друга изо рта фразы, настолько одинаково воспринимаем все вокруг — в особенности явления культуры.

Кевин хмыкнул:

— О чем же вы, эстетствующие голубки, будете разговаривать через пару лет? Как обсуждать что-то новенькое, если вы заранее предугадываете реплику другого?

Неожиданно для себя Эшли встрепенулась. Слова Кевина взбеленили ее: почему этот легковесный пустозвон позволяет себе, сомневаться в благополучии двоих людей, тонко чувствующих друг друга? Она подала голос:

— Вы разрешите, Керри? Мне кажется, то, что вы сказали, просто замечательно. Видите ли, у меня есть один хороший друг. Когда-то, в студенческие годы, мы были близки, но… Чувства давно нет. Однако есть нечто другое. Мы уже много лет регулярно болтаем по телефону и обсуждаем все на свете: любовные увлечения, теленовости, свежие сплетни, даже собственное плохое настроение! Мы понимаем друг друга по междометиям! И нам безумно интересно общаться именно потому, что мы заранее можем предугадать реплику другого. По-моему, в словах Кевина все минусы, надо заменить на плюсы. Я убеждена, Керри: только люди, одинаково думающие и одинаково оценивающие окружающий мир, и могут существовать вместе. Им никогда не будет скучно, даже если любовь немножко… выдохнется. Абсолютное взаимопонимание — самая лучшая основа для постоянного общения.

Малоразговорчивая Эшли, еще никогда не выступала с красочными назидательными монологами перед практически незнакомыми людьми. Но сейчас слова сами складывались во фразы, катившиеся гладко и плавно. Переведя дыхание, она кинула взгляд на Кевина, все еще топтавшегося у двери. Он выглядел огорошенным и обиженным — информация о наличии некоего друга (которого не существовало — это был собирательный образ, придуманный Эшли на ходу) явно застала его врасплох. Вдохновленная, Эшли продолжила:

— Если же на каждое ваше «да» следует его «нет», если все то, что один считает черным, другой называет белым, счастливого финала не будет. Такие партнеры могут просуществовать месяца три-четыре, — вначале это противоборство добавляет остроты ощущений. Но рано или поздно азарт сменяется усталостью, потом отвращением, и начинаешь думать: «Да пошел он! Как мне надоел идиотский ход, его кретинских мыслей, которых я в придачу не понимаю!» Так что, Керри, вам несказанно повезло, точное попадание. Вам еще долго вместе не надоест. Дай бог, никогда.

Когда через полчаса Эшли, зябко кутаясь в пальто, залезала в его машину, насупившийся Кевин, бросил:

— Я не знал, что у тебя есть какой-то задушевный друг, с которым вы обсуждаете любовников и любовниц… Ты и обо мне ему рассказывала?

— Конечно, во всех частных подробностях. Тебя это задевает? А меня немножко, самую малость, задевает, что все твои обещания, данные в рождественский вечер, оказались очередным мыльным пузырем. На какой день ты назначил свидание с Тересой? На завтра? Или сутки все же отдохнешь?

Кевин начал мрачно поправлять зеркало заднего вида.

— Пойми, я встречаюсь с ней по инерции. Не хочу говорить, дурацкие слова: «Это ничего не значит». Хотя, по сути… Эшли, ты для меня женщина номер один. А Тереса… Сложно объяснить. Когда-то она очень здорово, по-дружески помогла мне. В прямом смысле: она неплохой врач. Те времена прошли, но прогнать ее одним махом я не могу.

Эшли заглянула ему в лицо:

— Трогательно. Но почему ты опять договаривался о встрече в моем присутствии? Считаешь меня, абсолютной тупицей или вообще не задумываешься о моих чувствах? Впрочем… их, кажется, уже нет. Не бойся, я больше не стану устраивать тебе сцены. Знаешь, когда ты сейчас сказал, что я для тебя женщина номер один, в моей душе ничто не дрогнуло. И еще: я не хочу ждать того момента, когда ты и со мной станешь встречаться из жалости, а мой первый номер сменится третьим или пятым.

— Ну не жди. А зря. Ты, Эшли, классический тип вечно обиженного существа. И ты наслаждаешься этой надуманной ущемленностью. А если бы я стал встречаться с тобой из жалости… Чем не тема для обсуждения с верным другом?

— Твои попытки съязвить, неуклюжи, как и ты сам. Я даже не обижаюсь. Никогда не забуду, как ты плюхнулся в фонтанчик… Бух… Кевин, разница между нами в том, что я не сплю со своим близким другом, а ты спишь с верной подружкой Тересой.

— Это для тебя принципиально?

— Какое циничное заявление… Впрочем, мне и на него плевать. Куда мы едем?

— Я везу тебя домой.

— Отлично.

Всю дальнейшую дорогу оба промолчали. Когда автомобиль остановился около ее дома, Эшли, глядя на сияющие в вечерней черноте многочисленные квадратики окон, заговорила, еле сдерживаясь:

— Спасибо, что довез, а теперь катись на все четыре стороны. Хоть к Тересе, хоть к черту в пекло. Я самостоятельная единица, я устала быть вечным бесплатным довеском к другой женщине. Так было при Викторе, при тебе то же самое… Ненавижу этих королев шумных сборищ, которые каждые две минуты заливаются ненатуральным смехом! Они так демонстративно общительны, у них столько престижных приятелей, и уик-энд они проводят не у телевизора, а на пленэре — не то, что я, домашняя квочка… Но я уступаю этим дамочкам только в яркости оперения. Со мной тоже можно не скучать и даже быть счастливым. А-а, не важно. Мне все это надоело хуже смерти. И не пытайся действовать через моего ребенка. Оставь его в покое. Меня тоже.

Она вылезла из машины, с силой хлопнула дверцей и направилась к подъезду. За ней никто не последовал — ее проводил только молчаливый свет фар.

Беспросветная тишина накрыла, словно периной, последующие две недели. Пару раз Кевин все же позвонил Марку: Эшли догадалась об этом по той таинственности, которую напустил на себя ее сынок. Потом и звонки «кудрявому умнику» прекратились — именно тогда Эшли решила, что в ее отношениях с Кевином поставлена жирная точка. Она не пыталась больше столкнуться с ним на автостоянке, не караулила у лифтов, она постаралась принять факт завершения определенного жизненного этапа, как данность. Правда, задним числом следовало признать: тогда, у Керри, ее чувства не испустили дух, — скорее грохнулись в обморок, а теперь приходят в себя. Эшли было невыносимо тошно от своего нелепого постоянства, от мужской подлости и от наступившего февраля: самого бесполезного и тоскливого зимнего месяца — времени, когда все праздники остались далеко позади, до весны еще далеко, а зима уже осточертела.

Вечерами она развлекалась тем, что сидела перед зеркалом и упивалась зрелищем собственных слез, вначале неторопливо набухающих, а потом повисающих на кончиках ресниц. Жалобно моргая, она шепотом дискутировала сама с собой на тему, стоило ли ей настолько категорично прощаться с Кевином; или вступала с ним в заочную остроумную полемику, подавая реплики сразу за обоих собеседников и заранее безумно жалея, что назавтра ее стройные аргументы и контраргументы забудутся и она не сможет их реанимировать, если встреча с Кевином все же произойдет в реальности.

Заметно загрустивший Марк почти с ней не разговаривал, молчаливо обвиняя в своем вынужденном одиночестве. А ведь раньше он в любой ситуации, занимал, сторону матери! Эшли казалось, что ее предали все. А от сына это был просто удар ножом в спину! Во всяком случае, его поведение также не способствовало улучшению настроения, и она оплакивала все разом: угрюмость отдалившегося Марка, коварство сгинувшего Кевина, собственные разбитые надежды и окуклившиеся, но все еще живые чувства, бессильно трепещущие, словно рыбы на песке.

Субботним вечером, укладываясь в постель, она вспомнила: послезавтра — День всех влюбленных. Если Кевин не объявится и в понедельник, историю можно считать бесповоротно оконченной. Впрочем, ждать целых полтора дня не довелось, да и спать пришлось недолго. В половине шестого утра ее вырвали из сладкого забытья равномерные негромкие звонки снизу. Застонав, она села на кровати, откинула назад спутанные волосы, потерла виски, потом с трудом поднялась и потащилась к двери, проклиная незваного гостя, заявившегося к ней, еще до восхода солнца.

— Эшли, — негромко произнес знакомый голос, — открой, пожалуйста, я поднимусь.

Эшли уже хотела спросить, в чем дело, но сочла более благоразумным дать Кевину войти, а уж потом задавать всякие вопросы. К тому же ее чересчур резко перевели из горизонтального положения в вертикальное — радостное изумление было изрядно размыто сонливостью.

— Привет, — чуть слышно прошептал Кевин, появляясь в дверях, — извини, ради бога, за внезапное вторжение. Я не разбудил Марка?

— Нет, кажется… Ты разбудил меня. Что случилось?

Кевин вздохнул и на пару секунд устало прикрыл глаза.

— Можно мне пройти в комнату?

— Проходи, только тише, не топай.

В спальне Эшли уселась в кресло, Кевин прислонился к шкафу.

— Постою лучше… Я столько сидел, сил уже нет… Поздравь меня, что ли, у меня племянник родился.

— Поздравляю. А почему ты решил сообщить мне об этом в пять утра?

— Сам не знаю… Мы часов двенадцать с Эриком провели в больнице. Бессонная ночь, нервное перенапряжение… Я сейчас возбужден сверх меры, соображаю плохо.

— Это для меня не новость. Ну, как все прошло?

Вымученно улыбнувшись, Кевин покрутил головой.

— Настрадалась бедняжка… Такой огромный мальчишка… Но родила сама, справилась. Началось еще вчера, к вечеру. Мы с Эриком полетели к ней, а он все повторял: «Я такой невезучий, хоть бы мой сын родился до полуночи — завтра же тринадцатое…» Но не получилось. Сначала он сидел с Керри, а схватки продолжались невыносимо долго, она, так маялась, девочка моя… Только после часа ночи, дело наконец двинулось. Тогда Керри — она же дамочка жесткая — заявила, что дальнейшее присутствие Эрика излишне. Он вывалился из палаты в мои объятия, и пришлось мне возиться с ним, как няньке с младенцем. Мы таскались, чуть не в обнимку по этой больнице, будто нежная голубая парочка. Сначала он попытался свалиться с лестницы, потом сесть на столик со стерильными шприцами… Как только он умудрился заделать ребенка? С такими-то талантами… Повел его пить кофе, а у него руки трясутся, да еще этот гипс… Просто чудо какое-то. Хорошо хоть, не пришлось поить его с ложки. Но сестра его любит. Да… В общем, родила она без десяти четыре. Слава богу, малыш здоровенький, закричал сразу… Мы ему пальцы пересчитали — вроде по пять штук и на ручках, и на ножках. И все остальное на месте. А глаза синие-синие. Эрик хотел остаться с Керри, но она сказала, чтоб он отправлялся восвояси. Ну, я посадил его в машину и повез домой. Парень совсем расклеился… Но главное, Керри в порядке. Она мне позвонила, когда я ехал сюда, голос нормальный, твердый, так что все хорошо… Ох, Эшли, я устал безумно, у меня в голове мутится.

— Присядь же, наконец, не маячь. Все страхи уже позади… Но почему все-таки ты поехал ко мне?

— А куда же? Не мог я находиться один в таком состоянии. Я должен был сразу выговориться. А кому мне изливать душу, как не тебе? Черт его знает, оладушек, я ведь уже доводил до твоего сведения, что почти никогда не привязывался. А теперь вот привязался. И к тебе, и к Марку… Время пришло, наверное.

— И ты во второй раз предложишь мне все забыть?

— Если ты готова, это было бы неплохо. Собственно, я дней десять прикидывал, как нам быть дальше. А пока думал, снова соскучился… Может, больше не будем пить друг у друга кровь? Я готов.

— Бессовестный! Разве я пила у тебя кровь?

— Я неточно выразился. Согласен, все зло от меня.

— И на что же ты готов?

— Ну… Постараюсь быть паинькой, честное слово. Как-нибудь решим все наши проблемы, да? Ты ведь верно сказала, — с тобой можно стать счастливым. Вот я и попробую, если ты дашь мне шанс. По-моему, должно получиться.

Эшли со вздохом вылезла из кресла:

— Вранливый дамский угодник… Ну что ты ухмыляешься? Нет у меня сил, тебя прогнать. Надо бы, а не могу, каждый раз очаровываюсь тобой заново, как школьница… Извини, но если я сейчас не лягу, то рухну на пол. Давай все остальное обсудим попозже. И знаешь… Ложись-ка и ты. У тебя ужасно измученный вид.

— Да глупо как-то. Утро уже наступило.

— Думаешь, лучше, весь день ходить разбитым, одуревшим, да еще с головной болью? Воскресенья для того и существуют, чтобы высыпаться за всю неделю. Ложись, — она похлопала по кровати рядом с собой, — здесь так уютно и тепло.

Этот аргумент подействовал. Оказавшись под одеялом, Кевин с блаженным стоном вытянулся и закрыл глаза.

— Как хорошо… Слушай, а ведь сегодня ровно полгода со дня нашего знакомства?

— Точно.

— Ну что ж… Мальчик у нас уже есть, не поработать ли еще и над девочкой?

— Мне отодвинуться подальше, чтобы у тебя не возникали нежелательные мысли?

— О чем ты говоришь, оладушек? Я же всю ночь на ногах и на нервах. Сейчас я рассуждаю чисто теоретически.

— Впервые слышу, чтобы ты подошел к этому вопросу чисто теоретически. Спи. Пушистый кот… — Эшли начала перебирать его апельсиновые космы. — Теперь я верю, что коты всегда находят дорогу домой.

— Коты находят… — пробормотал Кевин, не открывая глаз. — Завтра четырнадцатое… И сердечки всюду продаются… Напомни, чтобы я купил тебе пряник…

Как показалось Эшли, эти слова он проговорил уже во сне.