Новоорлеанский блюз

Прелюдия: О забытых историях

Мапонда, Замбави, Африка, 1790 год

Сменилось не меньше четырех поколений с того времени, как великий вождь по имени Талоко привел свое племя на север, где оно обосновалось на пойменных равнинах. Люди племени назвали эту землю Страной Луны, и там, в небольшой деревушке Мапонда, расположенной на окраине королевства Зиминдо, населенного потомками вождя Талоко, подрастали два мальчика. Звали их Зикей (что на современном языке замба означает «жертвенное подношение») и Матела (смысловое значение этого имени было утрачено в далеком прошлом). Они появились на свет с разницей в два дня, и праздники в деревне Мапонда, устроенные по случаю рождения мальчиков, плавно перешли один в другой. Поэтому их отцы ублажали себя двойным количеством спиртного, а их матери получили двойную порцию наставлений от беззубо шамкавших макадзи, которые мазали лица навозом, дабы защититься от палящего солнца. Матела родился в семье Мусапа, самого могущественного закулу во всей Стране Луны. Зикей родился в семье Таурай, а значит, был сыном земледельца. Сам Таурай был известен только тем, что мог проспать несколько дней подряд.

Поскольку оба новорожденных были одного пола, появились на свет почти одновременно, в одной деревне и практически все время проводили вместе, то в их судьбах, естественно, было много общего. Хотя в деревне было еще несколько близких им по возрасту мальчиков, судьба распорядилась так, что именно они стали лучшими друзьями. Они плавали в пруду и снимали друг с друга пиявок, присосавшихся к таким местам, куда самому не дотянуться. Они из самодельных пращей сбивали с вершин деревьев птиц бока. Они затевали беспощадные перестрелки камнями со стадом бабуинов, живших среди холмов на западном краю деревни. Иногда Зикей позволял Мателе использовать себя в качестве подопытного кролика, когда тот практиковался в магии. Он знал, что пока это не опасно, — его другу еще только предстояло переболеть болезнью закулу, после чего он станет настоящим шаманом.

— Когда я открою глаза, — говорил, бывало, Матела, — ты должен превратиться в муравья звеко. Или: «Зикей, я наделил тебя даром летать! Протяни руки, и ты коснешься облаков!»

Однако, несмотря на все старания Мателы, Зикей так и оставался просто мальчиком, стоящим перед ним на земле, и тогда незадачливый маг очень сердился и обвинял своего друга в нежелании помочь колдовству. Но Зикей не обижался. Он просто смеялся.

В детстве Зикею больше всего нравились вечера, когда все дневные работы заканчивались и они с Мателой могли, лежа у пруда, наблюдать, как отец-солнце опускается за возвышающиеся на западе горы. И тогда Зикей затягивал песню, и голос его звучал, как журчание ручья. Он пел песни, которым научила его мать; пел он и другие песни без слов, которые сочинял на ходу. Иногда Матела подтягивал ему, но голос у него был резкий и неприятный, как визг разъяренного шакала, и Матела знал это. Но ему было все равно. Он закрывал глаза и погружался в звуки песен своего друга.

Зикей рос и взрослел, голос его крепчал, и все больше жителей Мапонды приходили послушать, как он поет.

— Зикей, — часто говорили ему мбоко, — ты своим пением даруешь благодать нашей деревне.

Когда мальчикам исполнилось по тринадцать лет, Мусапе начал тревожиться за судьбу Мателы. Если сын в самое ближайшее время не переболеет болезнью закулу, то он никогда не станет его преемником.

Однако Мусапе этого не знал. Матела вдруг начал замечать, что с каждым днем он все лучше постигает премудрости ремесла закулу. Хотя ему еще только предстояло переболеть болезнью закулу, он уже мог придумывать заклинания, которые успешно действовали, мог исцелять от нетяжелых болезней, мог усилием воли моментально превратить запеленатую в кокон куколку в красивую бабочку. Матела никому не говорил об обретенных им талантах. Никому, даже своему лучшему другу. Если раньше он очень осторожно (и, как правило, безуспешно) использовал магическую силу, то теперь все получалось так легко, что это не только удивляло, но и слегка пугало его. Наверняка, знай Мусапе с самого начала о необычайном даре своего сына, он внушил бы ему, какую ответственность это налагает на него. Но этого не случилось.

Вскоре молва о необычайном голосе Зикея распространилась далеко за пределы деревни Мапонда, и множество людей из разных мест приходили его послушать. Иногда его пение сопровождалось барабанами и игрой на мбира, и тогда такие концерты продолжались далеко за полночь. Однажды даже сам Музекива, вождь Зиминдо, явился, чтобы выяснить, правдивы ли слухи об этом необычном голосе. В тот вечер Зикей превзошел самого себя. Ведь пел он не только для вождя, но и для его дочери Вачеке, пришедшей вместе с ним. Она была стройной гибкой девочкой, и ей было примерно столько же лет, сколько Зикею; глаза ее были словно луны в пору затмения, а ее округлые налитые обнаженные груди ясно говорили о том, что девочка превращается в девушку. Ее голову украшал убор из морских раковин, который, должно быть, привезли издалека, а когда она слушала пение Зикея, ее губы едва заметно дрожали, и она опускала голову, стараясь сохранить хладнокровие.

Когда Зикей закончил петь и люди разошлись по домам, а в ночи застрекотали цикады, он пожаловался Мателе, что чувствует в животе колики и боль.

— Это потому, друг мой, что ты влюбился, — пожимая плечами, ответил Матела.

— Не смеши меня!

— Ты влюбился в Вачеке, — сказал Матела. — Так же, как и я.

После той ночи Вачеке стала каждый вечер приходить, чтобы послушать Зикея. Она садилась напротив него на противоположном берегу пруда, и их взгляды встречались над черной поверхностью воды, которая трепетала от звуков его голоса. Они никогда не говорили друг с другом, потому что не знали, как говорить о том, что касается только их двоих. Поэтому они просто сидели и смотрели друг на друга, а Матела наблюдал за ними и чувствовал, как зернышко ревности набухает и вот-вот прорастет в его сердце. Не прошло и дня, как это зернышко проросло и через неделю стало деревом, корни которого так густо оплели и так прочно вцепились в сердце Мателы, что он с трудом мог дышать.

Однажды утром, еще до того, как отец-солнце начал свой путь по небосводу, Матела, пробравшись в крааль своего друга, украл его любимую дубинку — толстый сук баобаба, превращенный стараниями Зикея в устрашающее оружие. Матела опустил дубинку в пруд, затем ее влажным концом начертил на пыльной земле круг, в центр которого воткнул дубинку. Подняв с земли острый кусок камня, он прорезал им на рукоятке дубинки продольную канавку длиной в одну пядь, а потом произнес ритуальное заклинание, известное одним лишь закулу (ведь этим заклинаниям они обучаются во время сна). До того как вся семья Зикея проснулась, Матела вернул дубинку в его крааль.

Тем вечером жители деревни собрались пораньше, чтобы послушать пение Зикея. Они почти вплотную друг к другу расселись вокруг пруда, однако потеснились, дабы оставить место для Вачеке — ведь она была дочерью вождя Зиминдо. Зикей стоял на кромке берега и смотрел, как звезды отражались на черной волнистой поверхности воды и в глаза Вачеке. В ней заключен весь мой мир, думал он.

Он сделал глубокий вдох. Сейчас он запоет прекрасную песню о любви, которой научила его мать, когда носила его на груди. Но первый же звук словно застрял в горле, и с губ Зикея сорвалось что-то похожее на удушливый стон. Лицо его запылало от стыда. Он снова попытался запеть, но голос не повиновался ему — сработало магическое заклинание Мателы. В толпе раздались смешки. Полные панического страха глаза Зикея неотрывно смотрели на Вачеке, но она опустила голову и закрыла лицо руками. Зикей почувствовал, как в его грудь заползает ужас, а к горлу подкатывает горький ком желчи. Он сорвался с места и бросился в темноту ночи; вслед ему раздались насмешливые крики разочарованных слушателей.

Когда люди, пришедшие послушать Зикея, разошлись, Матела понял, что сама судьба дарует ему шанс утешить Вачеке. Он взял ее за руку и повел к дому Зиминдо, а по дороге говорил с ней на магическом языке закулу (но Вачеке так никогда и не узнала об этом). К тому моменту, когда они дошли до дерева мусаса, похожее на лицо юноши, заклинания Мателы уже подействовали на Вачеке, и когда он пожелал ей доброй ночи, ее губы потянулись навстречу его губам. Идя назад в Мапонду, Матела не шел, а крался, стараясь изо всех сил, чтобы шаги его не были услышаны. Но он совершенно не чувствовал себя виноватым, потому что был еще слишком молод. А что еще остается делать закулу, думал он, кроме того, как управлять судьбой другого человека?

На следующее утро Матела проснулся, когда отец-солнце был уже высоко в небе, а Зикей поднялся вместе с петухами и отправился к Мусапе, отцу Мателы, чтобы рассказать о том, что произошло прошлым вечером. Мусапе, вытянув руку, взял Зикея за горло. Брови его нахмурились, он покачал головой и поджал губы.

— На тебе проклятие, Зикей, — промолвил он. — Сильное проклятие, которое трудно будет снять.

— Закулу, а вы можете мне помочь? — спросил Зикей; его хриплый от волнения голос звучал как скрип сухого песка под ногами.

— Тебе может помочь только время. Но я буду молиться и просить луну уговорить отца-солнце ускорить твое выздоровление.

Когда Зикей выходил из крааля Мусапе, у него на душе было мрачно и темно, как бывает на небе в сезон дождей, но тяжелей всего ему было оттого, что прошлой ночью он видел, как его лучший друг шел, держа в своей руке руку его возлюбленной Вачеке. Однако кровь Зикея была чиста, и он принял этот поворот судьбы с изяществом полета птицы бока.

— Друзья мои, — сказал он, обращаясь к Мателе и Вачеке, — желаю вам счастья в любви и считаю, что судьба правильно расставила всё по своим местам.

Матела молча кивнул, а Вачеке опустила голову и глаза ее наполнились слезами — ведь Зикей до этого момента не обмолвился с ней ни единым словом, а сейчас его голос напоминал скрежет двух камней, трущихся друг о друга. Зикей пошел к своему краалю, и в течение многих дней никто из жителей деревни Мапонда не видел его.

Через две недели болезнь закулу выбрала наконец своей жертвой Мателу. Это несказанно обрадовало его отца, хотя страдания больного сына были ужасными и не шли ни в какое сравнение с тем, что ему доводилось наблюдать прежде. В большинстве случаев болезнь закулу продолжается не более недели, однако Мателу лихорадка трепала почти месяц, в течение которого он впадал то в забытье, то в состояние прострации, словно паук шангу, стерегущий свою нору в песчанике. Однажды Мусапе даже показалось, что его сын умирает.

Матела настолько ослабел, что проклятье, которое он обрушил на голову Зикея, вскоре сошло на нет, так же как и магические чары, околдовавшие Вачеке. Однако Зикей не почувствовал облегчения от исчезнувшего проклятия, поскольку очень переживал за судьбу своего друга. Вачеке также не заметила вновь обретенной свободы, ведь и она боялась за юношу, которому подарила любовь. Однажды Зикей и Вачеке, встретившись у постели Мателы, приветствовали друг друга, но их лица при этом были печальны. Вопреки тому, что творилось на душе у Зикея, он не сводил глаз с Вачеке и ему снова захотелось петь. Душа Вачеке была преисполнена печали, но она, слушая речи Зикея, думала о том, что его голос вновь обрел прежнее благозвучие. Но Зикей не запел, а Вачеке ничего не сказала.

Однажды утром лихорадка наконец покинула тело Мателы и все обитатели деревни Мапонда вздохнули с облегчением. Мусапе с трудом удалось сдержать радость, когда он омывал лицо сына и смачивал его губы водой. А что до самого Мателы, то он был слаб, как новорожденный теленок, а на душе у него было тяжко и темно (ведь в беспамятстве и кошмарных сновидениях он узнал многие премудрости закулу). Зато теперь он ясно понимал, что хотел бы делать в будущем.

— Как хорошо, Матела, что ты наконец очнулся и пришел в себя, — сказал Мусапе.

— Отец, — помедлив, произнес Матела, — я прошел через страдания и после болезни стал закулу и стал взрослым. Поэтому сейчас я хочу жениться и как можно скорее.

Лицо Мусапе озарила гордая улыбка.

— Конечно, сын мой, ты вправе так поступить. А кого ты выбрал своей невестой?

— Вачеке.

Лицо Мусапе помрачнело, он закусил нижнюю губу, да так сильно, что на ней показалась кровь. Он стиснул руки с такой силой, что захрустели суставы, а затем затряс головой, как вылезшая из воды собака.

— Вачеке? — наконец выдавил из себя Мусапе. — Ты не можешь жениться на Вачеке. Потому что она дочь вождя, а ты теперь закулу. Есть закон, объявленный самим Тулоко, который запрещает браки между потомками вождя и закулу — ведь вождь отвечает за людей, а закулу несут ответственность за вождя.

Матела молча смотрел на отца, а затем закрыл лицо ладонями. Он ощутил в душе такую пустоту, будто вдруг превратился в скелет, обглоданный шакалами; ему не оставалось ничего другого, как только проклинать свою судьбу. Хотя Матела и сам все это знал, будучи закулу, он не мог смириться с несправедливостью, преподнесенной ему судьбой.

В тот вечер Матела впервые встал с постели, к которой приковала его болезнь; вместе с Вачеке и Зикеем он сидел на берегу пруда, и они следили за пугливыми антилопами, пришедшими на водопой. Матела рассказал то, что объявил ему отец, и при этом в голосе его было столько страсти, сколько зерна обычно бывает в зерновом амбаре в голодное время. Зикей, сердце которого было добрым и чистым, положил руку на плечо друга и невнятно пробормотал что-то утешительное. Вачеке потупила взор, чтобы скрыть от юношей, какое облегчение принесли ей слова Мателы.

Некоторое время все трое сидели молча; юноши, бросая камни в воду пугали антилоп, а Вачеке плела косичку из сорванных травинок. И вдруг Зикей запел, и только через некоторое время до него дошло, что его голос вновь обрел былую силу и красоту. Он пел, и грустная мелодия, заполнявшая все окружающее пространство, казалось, пробуждала в слушателях мысли о том, чему не суждено было случиться. Матела опустил голову. А когда, подняв взор, взглянул на Вачеке, то увидел, что она смотрит на Зикея затуманенными глазами — все было ясно без слов, ее дыхание было частым, а грудь ее вздымалась. Не произнеся ни слова, Матела поднялся с земли и ушел, оставив их одних. Он уходил прочь от пруда, не оглядываясь назад, но, даже ничего не видя, знал, что происходит за его спиной, отчасти потому, что он уже был закулу и обладал способностью видеть не только глазами, но также и потому, что все еще оставался ревнивым влюбленным, знавшим, какие чувства переполняли сейчас тех, кого он только что оставил наедине друг с другом.

Зикей и Вачеке должны были пожениться через месяц. Сперва отец Вачеке, вождь, воспротивился этому браку, поскольку Зикей был всего лишь сыном самого ленивого земледельца в Мапонде. Однако он изменил свое решение, когда снова услышал пение Зикея — такой голос дорогого стоил.

С тяжелым сердцем Зикей объявил о предстоящей женитьбе Мателе, однако тот весело похлопал его по плечу и улыбнулся, потому что знал: вся ревность и вся горечь, какие только есть на свете, и даже вся сила волшебства не изменят законы Тулоко. Если уж ему не суждено жениться на Вачеке, то придется утешаться тем, что счастье с ней обретет его друг. В этом он старался уверить себя.

Вечером накануне бракосочетания Зикей, согласно обычаю, выпил положенное в таких случаях пиво кашазу и лег спать рано, чуть ли не вместе с курами. Но голова его была полна мыслей о будущем, и ему потребовалось немало времени для того, чтобы привести эти мысли в порядок и хоть немного успокоиться. Когда он наконец заснул, сны так сильно растревожили его, словно все происходило наяву. Ему снилось, что Матела стоит перед ним в его спальне. Без сомнения, перед ним стоял именно Матела, хотя лицо его было неузнаваемым — оно было похоже на корни старого баобаба; он стоял перед ним высокий, как нзоу. Зикей сел на постели и стал пристально смотреть на друга. Он пытался выяснить у него, что происходит, но не мог произнести ни одного звука. Матела тоже говорил беззвучно: его губы шевелились, но что он говорил, было непонятно. Затем Зикею приснилось, что он смотрит на самого себя, на спящего. Он видел, что Матела тоже стоит и смотрит на него, и во взгляде друга он уловил какое-то непонятное хитрое выражение. Вдруг в ушах Зикея пронзительно засвистел ветер, из его глаз полились слезы, а затем он услышал странные ритмичные удары. Протерев пальцами глаза, он обнаружил, что сидит на спине огромного орла. Посмотрев вниз, он увидел одни лишь облака, а оглянувшись назад, различил удаляющееся лицо Вачеке. Зикей закричал; услышав его крик, орел повернул голову и пристально уставился на него одним глазом. Вдруг орел опустил одно крыло, и Зикей почувствовал, что постепенно сползает со спины птицы. В отчаянии он вцепился руками в перья, его ноги болтались в пустоте. Вдруг орел резко развернулся, пальцы Зикея разжались, и он полетел вниз.

Когда на следующее утро обнаружилось, что Зикей исчез, Вачеке была безутешна. Ее отец предположил, что жених сбежал. Но Вачеке знала, что Зикей никогда не сделал бы этого, и поспешила к Мателе. Она нашла молодого закулу сидящим у пруда. На его щеках были видны следы слез, но Вачеке не поняла, что было причиной, заставившей Мателу плакать.

— О, Матела! — взмолилась Вачеке. — Ведь ты закулу, и только ты можешь помочь мне. Куда исчез наш любимый Зикей? Ведь только ты один можешь вернуть мне его.

— Он не вернется, — спокойным голосом произнес Матела.

— Откуда ты знаешь? Как ты можешь так говорить?

— Я знаю, — отвечал Матела. — Я знаю, что говорю.

В течение нескольких недель после исчезновения Зикея Вачеке отказывалась от еды. Ее лицо осунулось и стало маленьким, грудь опала и обвисла, бедра стали тощими и узкими. Отец не очень огорчился пропаже жениха, вокруг было множество достойных парней, а несостоявшийся зять не имел ничего, кроме голоса. Зикея вряд ли можно было считать подходящей партией для дочери вождя. Зиминдо так никогда и не понял всей тяжести горя, обрушившегося на его дочь, и, когда через несколько месяцев тело Вачеке нашли в пруду рядом с деревней Мапонда, он утешал себя тем, что все происходит по воле отца-солнца. Ритуальные действа, связанные с погребением усопшей, исполнил Матела, за что вождь подарил ему несколько голов рогатого скота. Матела поблагодарил вождя кивком головы и улыбнулся, не разжимая губ.

Через два года, после смерти Мусапе, Матела, заменив своего отца, стал главным закулу в округе и вскоре женился на молоденькой девушке по имени Накайя, робкой и застенчивой, как ребенок. Каждую ночь Матела бил жену, пытаясь выплеснуть наружу свою боль и отчаяние, и однажды, потеряв контроль над собой, он так яростно и так долго работал кулаками, что несчастная женщина почти полностью ослепла. Матела даже обрадовался этому, поскольку стал чувствовать себя лучше, после того как жена перестала смотреть на него (так он мог оставаться наедине с самим собой); их брак, таким образом, стал более прочным, и Накайя родила ему шестерых детей, которых Матела тоже избивал.

Каждый день Матела мечтал о смерти. Но он пережил Накайю, в смерти которой он ясно почувствовал очередную гримасу судьбы, которая сделала так, что рядом с ним не осталось никого, кто мог бы взять его, немощного, за руку и хотя бы проводить в туалет. Закулу благополучно перешагнул свое шестидесятилетие, но наверное, даже последовавшая вскоре смерть не принесла ему успокоения, которого он так страстно желал.

А Зикей… Утром того дня, на который была назначена свадьба, он проснулся оттого, что жесткое перо щекотало его щеку. Проворно приподнявшись и оглядевшись вокруг, он обнаружил, что находится в каком-то незнакомом месте, наводящем на душу уныние и тоску. Он чувствовал какой-то странный запах, в котором смешались свежесть и гнилость. Он слышал шум, похожий на раскаты отдаленного грома. И запах, и шум исходили от моря, однако Зикей не знал этого — ведь в Стране Луны моря не было.

В голове у него стучало, мысли быстро проносились в мозгу. Он попытался припомнить все, что было прошлой ночью. Он вспомнил, как отправился спать; вспомнил, что ему снилось, — полет на спине орла, падение; а потом в памяти возникло лицо стоящего над ним Мателы. Он представил себе Вачеке в традиционном брачном наряде; представил, как она, закрыв лицо руками, горько плачет. Зикей был уверен, что все это дело рук Мателы, но ни сердцем, ни умом не мог понять, как такое могло случиться.

Прошло, наверное, часа два, и когда прохладное утро начало постепенно сменяться жарким днем, Зикей, стараясь не шуметь, осторожно встал на ноги и огляделся вокруг. К великому своему удивлению он увидел группу мужчин — их было не менее двух десятков, — направляющуюся прямиком к нему. В руках у них были копья, с поясов свисали набедренные повязки, а ступни ног были обмотаны звериными шкурами. Зикей инстинктивно почувствовал волнение и страх, но, переборов их, пошел навстречу мужчинам, приветствуя их широкой улыбкой и хлопками в ладоши, как это было принято среди людей его племени. Когда Зикей заговорил, мужчины начали переглядываться, поворачивая друг к другу ничего не выражающие лица с пустыми бездумными глазами. Затем группа расступилась, и Зикей оказался лицом к лицу с человеком совершенно невероятного обличия. Если вообще того, кто стоял сейчас перед ним, можно было назвать человеком.

Тело этого существа было целиком скрыто под каким-то немыслимо странным нарядом — гладким, эластичным и украшенным какими-то сверкающими штуками. В руке он — а это был действительно «он» — держал какой-то странный предмет из тяжелого черного металла с изогнутым концом, удобно лежащим на ладони. Его кожа походила на кожу ощипанной птицы и шелушилась, а на лбу виднелись проплешины. Его волосы, почти полностью скрытые под шляпой, были цвета влажной соломы. Зикей раньше слышал разговоры о таких людях, обитавших в землях, лежащих к востоку и к западу от Страны Луны, но всегда полагал, что они существуют не в реальной жизни, а в мифах.

Наверное, я уже умер, подумал он. Обратившись к белому человеку, Зикей заговорил громким голосом, стараясь четко произносить слова:

— Я мертвый, — сказал он. — Ведь это так? Я мертвый.

Но белый человек не понял того, что сказал Зикей, и лишь изумленно поднял брови.

— Сгодится, — произнес белый.

Зикей тоже не понял его, но еще до того, как он начал обдумывать, что мог означать ответ белого, запястья его рук оказались связанными веревкой, на которой его потащили на побережье Африканского материка.

Магия Мателы оказалась более могущественной, чем он думал. Она перенесла Зикея на окраину Луанды, ангольского поселения, где на него и натолкнулся Джеймс Харрис, уроженец Дорсета, первый помощник капитана американского корабля «Георг», которого сопровождала группа туземных рабов.

Из Луанды Зикея перевезли на берег залива Ламаринас, где две недели держали в загоне для негров-рабов; его вместе с тридцатью другими пленниками сковали одной цепью и затолкали в большую хижину с таким низким потолком, что невозможно было выпрямиться. 24 апреля 1804 года Зикея и с ним вместе еще 500 рабов погрузили на корабль «Георг», который на следующий же день снялся с якоря и поплыл сначала на Ямайку, а оттуда в Новый Орлеан. Атлантический океан был не в лучшем настроении, и путешествие по его волнам заняло четыре недели и унесло жизнь более 150 рабов. Одни умерли от голода, другие от болезней, но большинство умерло от полученных ран — цепи, которыми они были скованы, не позволяли им сохранять равновесие, когда волны раскачивали и швыряли корабль. Были и такие, что погибли из-за того, что ближайшие прикованные к ним рабы умерли, поэтому всю группу сбрасывали за борт, не утруждаясь тем, чтобы отделить живых от мертвых.

Зикей выжил, хотя и не хотел этого — его воля к жизни была надломлена; когда он видел, как его спутники дерутся за объедки подобно диким животным, он призывал смерть. Но судьба, как все знают, — это капризный и вероломный бог, и по каким-то своим причинам, выяснить которые станет возможно лишь в будущем, она подарила Зикею шанс остаться в живых. Когда другие рабы воспринимали все, что происходило в трюме «Георга», как муки адовы, сознание Зикея было ясным и устойчивым, поскольку он не чувствовал ни отчаяния, ни страха. Зикей не боялся голода. Его не беспокоили шрамы и раны, сплошь покрывавшие его тело; его не страшили ни постоянная близость смерти, ни бесчеловечность его мучителей. Зикей не испытывал интереса к жизни. Поэтому он и выжил.

В начале июня 1804 года он был продан на невольничьем рынке в Новом Орлеане за 150 долларов. Его купил Фредерик Ленгфорд из Джексон-хилла, округ Монмартр, владелец одной из самых крупных хлопковых плантаций во всей Луизиане. Фредерик дал своему приобретению новое имя и фамилию — Иезекииль Блек; имя было созвучно «варварскому» имени юноши, а фамилию Блек супруга плантатора носила в девичестве. Через несколько лет рабыня того же хозяина Элизабет Ленгфорд (прежде ее звали Кормантайн с Золотого Берега) забеременела от Иезекииля Блека, и их поженили. В брачную ночь Зикей, рассказав жене о Мателе и Вачеке, взял с нее слово, что эта история будет передаваться от отца к сыну, от деда к внуку и так из поколения в поколение. Он решил так вовсе не потому, что желал отомстить — мысли о мести ни разу не посещали его ум, — он лишь сознавал, что существует долг, который его потомки должны будут взыскать с потомков Мателы.

— Сейчас я даже и не знаю, кто я такой, — признался Зикей жене. — Матела забрал у меня все.

В том, с какой настойчивостью Зикей заставил Элизабет обещать ему выполнить его волю, чувствовалась рука судьбы, потому что через два дня его нашли на хлопковом поле мертвым, с закрытыми глазами и умиротворенным выражением лица.

Фредерик Ленгфорд, увидев свою собственность мертвой, посетовал на свою опрометчивость и недостаточное внимание при совершении покупки раба и объявил стоявшим вокруг, что у парня, должно быть, было слабое сердце. Но Элизабет знала, что сердце у покойного было не слабое — оно было разбито.

Увы, Элизабет не выполнила обещания, данного Зикею. Оставшись вдовой после двух дней замужества, она не чувствовала большой ответственности за прошлое Зикея. К тому же она практически и не знала мужа; знала лишь то, что любит его. Поэтому все, что произошло с Зикеем, Мателой и Вачеке, было утрачено для истории — лишь некоторые смутные сведения о них можно обнаружить в замбавийских народных песнях, — а долг… он так и остался неисполненным на протяжении почти двух столетий. Но судьба, как известно, это ловкий обманщик, которому чуждо чувство времени и момента. Попадись ей на глаза… и она подцепит тебя на крючок, как рыболов рыбку. Даже через 200 лет.