Новые фарисеи

Картина первая

(Утро. В квартие Леденцовых двое: ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА и ЛЁКА. Оба страдают от головной боли.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (постанывая). Голова раскалывается!..

ЛЁКА (тоже постанывая). И не говори!..

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Выпить что-нибудь, что ли?

ЛЁКА. Не мешало бы!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Посмотри там в холодильнике…

ЛЁКА. Смотрел уже, ничего нет.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Как нет? Анальгин должен быть!

ЛЁКА. Кто ж его пьёт?!

(Раздается звонок в прихожей. ЛЁКА идет открывать, проводит в гостиную Катенёва.)

КАТЕНЁВ (хмуро). Доброе утро…

ЛЁКА. Доброе утро, Григорий Калиныч. Я вчера…

КАТЕНЁВ (перебивает). Ладно, что было – то прошло.

ЛЁКА. Маман, за встречу не мешало бы?..

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вечером люди придут – тогда.

ЛЁКА (с ужасом). Вечером?! (С улыбкой). А мы не люди?!

КАТЕНЁВ. Я не буду.

ЛЁКА (не обращая внимания на его слова). Маман, закон нарушаешь!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (нехотя протягивая сыну деньги). Только одну! Лёгкого!

ЛЁКА. Я сейчас! Я мигом! (Убегает.)

КАТЕНЁВ. Балуешь ты его. Вот он и пьёт. На нём бы пахать.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вам волю дай – всех запряжёте! Лёка – человек из породы людей интеллектуального труда!

КАТЕНЁВ. Ну, давай спаивай! (Начинает складывать свои вещи в солдатский мешок.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вы куда это собрались?

КАТЕНЁВ. По радио передавали, набирают охрану для чугунки. Забыл где. Ничего, в губкоме скажут.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Господи! Час от часу не легче!

КАТЕНЁВ (завязав горловину мешка). Ну, я готов!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Олег придет, он вам объяснит… А я устала… Вот как устала! (Проводит ребром ладони по горлу.)

КАТЕНЁВ. А я – нет! Мне упущенное наверстать страсть как охота! (Доверительно). Как ты думаешь: возьмут меня там?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (ехидно). А что ж не взять, конечно, возьмут. Да и мы с Олегом попросим: я – Олега, а он – начальство тамошнее.

КАТЕНЁВ. Попроси!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Придется, видно. Чего не сделаешь для близкого родственника! Только, Григорий Калиныч, это и есть – пользоваться блатом!

КАТЕНЁВ. Ничего, иногда можно в особых случаях.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Он и предназначен для особых случаев. Я вас только об одном попрошу, Григорий Калиныч. Сегодня никуда не уезжайте. Сегодня мы гостей пригласили – ради вас. Потом мы вас сами куда-нибудь пристроим. Хорошо?

КАТЕНЁВ. Эх!.. Мне день каждый терять – нож острый! Ладно, сегодня не пойду.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот и отлично! Я сейчас в магазины схожу, а вы дома побудьте, радио послушайте, книжки почитайте.

КАТЕНЁВ. Я по-новому не шустро читаю…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А куда торопиться? (Достает с полки книгу.) Вот «Чапаев» Фурманова. Словно для вас берегли, в макулатуру не сдали… Если по телефону позвонят, снимите трубку и спросите, что нужно передать. Ничего крутить и вертеть не нужно. Ну, я пошла. (Уходит.)

(КАТЕНЁВ подходит к телефону и робко снимает трубку. Услышав сплошной гудок, кладет трубку на место. Затем он включает радио и с интересом слушает новости. Раздается звонок в прихожей, затем второй, третий… Наконец КАТЕНЁВ обращает внимание на звонки и, выключив радио, спешит открыть дверь. В гостиную вскоре входят КАТЕНЁВ и ПАВЕЛ ГЛУХОВ с бутылкой коньяка и коробкой торта в руках.)

ПАВЕЛ. А Олег с Ольгой где?

КАТЕНЁВ. Пока их нет, но хозяйка скоро вернется. Да ты проходи!

ПАВЕЛ (ставит коньяк и торт на стол.) Жалко, думал застать. Давно не был! Родню забываем, а это грех. (Осматривает комнату.) Обои новые, вазон…

КАТЕНЁВ. Что?

ПАВЕЛ. Ваза новая в серванте. У Ольги страсть к вазам. Коллекцию копит. Нумизмат! (Подходит к тому месту, где висел портрет Катенёва.) А картину сняла…

КАТЕНЁВ. Сняла.

ПАВЕЛ. Дед ее был нарисован. Я ему – внучатый племянник! Дед хороший был, а портрет – не очень. Не Шишкин рисовал!

КАТЕНЁВ. Потому и сняла…

ПАВЕЛ. Ага! Ольга в струю хочет попасть, чтоб все – по моде. Моя тоже, туда же. Только куда нам с Ольгой тягаться: у нас в усадьбе ничего такого нет.

КАТЕНЁВ (с подозрением). Где?

ПАВЕЛ. В усадьбе нашей. А до города далеко, не наездишься. Ты чё побелел?

КАТЕНЁВ. Ничего, так…

ПАВЕЛ. Ты сядь, не молодой уже. (КАТЕНЕВ садится.) Где я тебя видел? Никак не вспомню…

КАТЕНЁВ. В бане…

ПАВЕЛ (хохочет). Точно! Там все похожие! Нет, все-таки, где я тебя видел? (Всматривается в Катенева, тот отворачивается.) Вспомнил! Ты на картину похож! Точно!

КАТЕНЁВ. Может, на памятник?

ПАВЕЛ. Нет, точно! Вот здесь которая висела. Ты ее видел?

КАТЕНЁВ. Нет, я только приехал.

ПАВЕЛ. Жалко! Зря ее Ольга сняла. Посмотрел бы – вылитый ты! Во ведь бывает, да?

КАТЕНЁВ. Что ты всё про меня, да про портрет! Сам-то кто? Хозяевам что передать, когда вернутся?

ПАВЕЛ. Я-то? Глухов, Павел. Брат Ольгин двоюродный. Приехал вот, а их нет. Я – зоотехник, в Фиговке живу. Я в городе налетом бываю.

КАТЕНЁВ. А говорил – усадьба… Значит, трудишься?

ПАВЕЛ. Как проклятый!

КАТЕНЁВ. Это хорошо.

ПАВЕЛ. Чего же хорошего? Для себя и пожить-то некогда.

КАТЕНЁВ. Еще поживёшь. А пока поработать надо. Сам понимаешь, период сейчас такой.

ПАВЕЛ. Понимаю. Только пожить-то все равно хочется! (Смотрит на часы.) Вот, скоро снова бежать. Я ведь на семинар приехал, на собрание. (Вглядывается в Катенева). Нет, ну до чего же ты на картину похож, ей-богу! (Заметив на столе книгу). Это что: читаешь? Хочешь анекдот расскажу? Приходит Петька к Василию Ивановичу и говорит: «Дозволь, Василь Иваныч, в разведку сходить.» А Чапай говорит…

КАТЕНЁВ (перебивает). Ты про кого это анекдот рассказываешь?

ПАВЕЛ. Про кого – про Чапаева!

КАТЕНЁВ. Про начдива?!

ПАВЕЛ. Это новый, ты не слыхал. «Иди, – говорит Чапай,»…

КАТЕНЁВ. А ну, смолкни, зараза!!

ПАВЕЛ. Ты че это? Тово?..

КАТЕНЁВ. Контрреволюцию разводить, командиров порочить?!

ПАВЕЛ. Дурень, я же анекдот хотел рассказать…

КАТЕНЁВ. Анекдот?! Да я тебя в трибунал… (Начинает по привычке шарить ножны на боку.) Нет, и до трибунала не доведу, порешу здесь на месте!

ПАВЕЛ. Но-но, руки!.. Я за эти слова знаешь куда упеку?

КАТЕНЁВ. Молчи, контра! Кого пугаешь! Сядь! Племянничек… (ПАВЕЛ послушно садится на стул. КАТЕНЁВ хватает трубку телефона.) Барышня, ревтрибунал мне!

ПАВЕЛ. Во даёт!

КАТЕНЁВ. Чёрт, не соединяют…

ПАВЕЛ. И не соединят! Нет ревтрибунала, папаша!

КАТЕНЁВ (растерянно). Как – нет? А контру куда?

ПАВЕЛ. Сперва разберись, а уж потом… (Передразнивает Катенёва как тот шарил ножны). Кто – контра? Я что ли? Анекдот хотел рассказать… Теперь не расскажу! (Встает, хочет уйти.)

КАТЕНЁВ. Сиди! С тобой разговор не кончен! Я еще выясню…

ПАВЕЛ. У меня в одиннадцать ноль-ноль собрание! Меня люди ждут!

КАТЕНЁВ. Люди, говоришь, ждут? Собрание? Ну, что ж, ладно. Пошли на собрание!

ПАВЕЛ. И вы?!

КАТЕНЁВ. Пускай нас там собрание и рассудит. Прав ли я или еще того… сплю. Пошли!

ПАВЕЛ. Ну, знаете ли…

(Однако ПАВЕЛ подчиняется, и они оба уходят. Затемнение.)

Картина вторая

(День близится к вечеру. В гостиной Леденцовых двое: КАТЕНЁВ и ЛИКА. ЛИКА ест яблоко и просматривает журнал, КАТЕНЁВ сидит в кресле и о чем-то напряженно думает.)

КАТЕНЁВ (растерянно). Лик, растолкуй мне за ради Христа… Что творится?

ЛИКА. Ничего.

КАТЕНЁВ. Как – ничего? Я же чувствую: не так что-то… Твои, вот…

ЛИКА. Предки? Не обращайте внимания: рядовые обыватели.

КАТЕНЁВ. И другие… Я давеча одну контру порешил… (ЛИКА давится яблоком при этих словах.) …порешил было… Потом думаю: дай свожу на суд к людям.

ЛИКА. Ну?

КАТЕНЁВ. Свёл. Меня ж и обсмеяли.

ЛИКА. Представляю! А в чем он провинился, контрик тот ваш? И кто он?

КАТЕНЁВ. Павел Глухов.

ЛИКА. Дядя Паша?!

КАТЕНЁВ. Да. Про начдива Василия Ивановича Чапаева анекдот стал рассказывать.

ЛИКА. И вы за это?.. Дядю Пашу?!

КАТЕНЁВ. Любого. Это ж агитация против! Тень на командира! Чтоб авторитет долой! Как за ним бойцы пойдут, коли над ним смеются из-под угла каждого? А?

ЛИКА. Дедушка, какие бойцы!.. Куда пойдут!.. Погиб ведь Чапаев, погиб!

КАТЕНЁВ. Знаю. Помню, не беспамятный. А когда так, тем более, какой смех может быть? Ради чего человек мученическую смерть принял? Ради вашей светлой жизни! И после того – смеяться? А совесть? А справедливость? Душа ваша – где?

ЛИКА (шутливо декламирует). «Душа не может век трудиться, душа должна и отдохнуть»! Не принимайте близко к сердцу!

КАТЕНЁВ. Как же не принимать? Ведь я в ответе за всех вас!

ЛИКА. Нас много, за всех не ответишь.

КАТЕНЁВ. Сознательность иметь – и за большее ответишь. В школе-то как у вас: тоже все больше для себя стараются?

ЛИКА. Нет, больше для родителей и учителей пашут.

КАТЕНЁВ. Это хорошо, что про них не забываете. Комсомольцев-то много в классе?

ЛИКА. Кого?

КАТЕНЁВ. Комсомольцев?

ЛИКА. Ни одного… Отменили комсомол, дедушка!

КАТЕНЁВ. Дожили… Хоть бы убили меня тогда… Пойду погуляю. Радуете вы меня – во как!

ЛИКА. Гости скоро придут.

КАТЕНЁВ. Помню. (Уходит.)

ЛИКА (глядя ему вслед). Чудак, старик… (Откусывает яблоко и погружается в чтение журнала. Затемнение.)

Картина третья

(Вечер. В гостиной Леденцовых накрыт праздничный стол. Пришли гости: ПАВЕЛ ГЛУХОВ и супруги Сукинзон – ИЛЬЯ ИЛЬИЧ и ИНГА ГАВРИЛОВНА. Тут же находятся и хозяева дома: ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ, ЛЁКА и ЛИКА. Нет только Михаила Глухова и самого виновника торжества Григория Калиныча.)

ПАВЕЛ. Вот, друзья мои, самому не верится: сижу здоровый, невредимый, живой… А запросто мог сегодня два раза помереть!

ИНГА ГАВРИЛОВНА. Вы, Павлик, скажете!

ПАВЕЛ. Нет, правда! Первый раз чуть жизни не лишился – это когда старик на меня с саблей полез. За анекдот! Второй раз чуть не помер – это уже со смеху. Уж не знаю кто кого на совещание отвел: то ли я его, то ли он меня. Только он там митинговать полез.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Боже мой, какой стыд!

ПАВЕЛ. Я ж не знал, что родня… Пусть, думаю, позорится. Залез без спроса на трибуну и давай поливать! Меня!! И что я контра скрытая, и что расстрелять меня надо не отходя от кассы, и что «как же это бойцы за Чапаевым в бой пойдут, когда его позорят из-под угла каждого»!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ой, ну надо же!.. Они хоть поняли, что он не в себе?

ПАВЕЛ. Сначала – не знаю. Зато когда он золото жертвовать призвал, тут уж началось!

ИНГА ГАВРИЛОВНА. Ой, господа, как мне не терпится на вашего уникума посмотреть! Где же он?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Да, задерживается что-то. Лик, сходи за ним, а?

ЛИКА. Он помнит.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Что было сто лет тому назад – помнит! А что у нас сегодня вечером – наверняка забыл.

ЛЁКА. Не обижайте деда! Он еще «тот товарищ»!

(Раздается звонок в прихожей. ЛИКА идет открывать дверь. Появляется МИХАИЛ ГЛУХОВ.)

ПАВЕЛ. О, братан пришел!

МИХАИЛ. Здравствуйте!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Миша, как ты давно к нам не приходил!

МИХАИЛ. Дела!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Всех дел не переделаешь. И для себя пожить нужно.

МИХАИЛ. Мне не до пустяков. Где старик? Я познакомиться заскочил.

ИНГА ГАВРИЛОВНА. Они гуляют!

МИХАИЛ. А-а… (Ольге Николаевне). Позвонить можно?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Конечно. (Шепотом) Жена… не вернулась?

МИХАИЛ. Нет. (По телефону) Алло, Стукачев? Стукачёва мне нужно!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Женщинам внимание нужно, а ты всё завод, да завод… Вот она и обиделась.

МИХАИЛ. И я обиделся. Говорит, что я не человек, а чурбан. (Гордо). Я завод из пропасти вытаскиваю! (Снова по телефону) Алло, Стукачёв? Я же сказал: Сту-ка-чё-ва!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Завод – дело хорошее. Но – семья…

МИХАИЛ (с обидой). Я пью? Я курю? Я изменяю? Чего ей еще нужно? У меня – завод!.. (Снова по телефону) Стукачёв? Ты с Кузнецком связался? Не-ет?! А ты понимаешь, что если… Ах, понимаешь. Так вот: если Кузнецк нам заготовки не поставит, то я тебя самого на заготовки пущу. Понял? А теперь давай связывайся с Кузнецком, а потом мне доложишь.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. За столом – и с телефоном?!

МИХАИЛ. Я пока тут, в соседней комнате посижу.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Да уж скоро за стол.

МИХАИЛ. Я – пять минут. Без заготовок нам —! зарез! Жизни нет!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А с заготовками есть? Анна, когда ушла?

МИХАИЛ. В первом квартале. У нас тогда запарка была, я дома не ночевал. Потом она не стала… (Уходит в соседнюю комнату).

ПАВЕЛ (восхищенно). Сгорит человек на работе – и памятник ему не поставят!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Да, таких пока мало. Ваш Михаил – человек будущего!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вы скажете, Илья Ильич! Прошу к столу! Семеро одного не ждут!

ПАВЕЛ. Этот один семерых стоит!

(Все садятся за стол… Мужчины стараются быть галантными с дамами, только ЛЁКА заботится о себе. Привычно ловко открыв бутылку с вином, ЛЁКА наливает его себе в огромный фужер. Затем открывает бутылку кока-колы и наливает ее в маленькую рюмку.)

ЛЁКА (Павлу). Запивать – лучше всякой закуски!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Дамы и господа! Друзья! Разрешите мне… почитать вам Пушкина! Я – немного. «Поднимем бокалы! Содвинем их разом!» Пожалуй, хватит!

ПАВЕЛ. За встречу!

(Внезапно появляются КАТЕНЁВ и ПЕТР ИВАНОВИЧ СОШКИН – старик, плохо одетый, но очень подвижный.)

КАТЕНЁВ (радостно). Нашёл! Друга старого нашёл!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Здравствуйте, Григорий Калиныч! Рад буду познакомиться…

КАТЕНЁВ (словно не слыша). А? Вот ведь дела! Петьку нашёл! Петра Иваныча!

СОШКИН. Здравствуйте всем!

КАТЕНЁВ (Сошкину). Садись, друг, садись!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (очень недовольна приходом Сошкина, но старается сдерживаться). Садитесь, дедушка… (Катенёву). Мы вам, Григорий Калиныч, почетное место отвели, вы там садитесь.

КАТЕНЁВ. Ты его, его, Петра Иваныча на почетное место сажай! Пока я в госпиталях отсыпался, он в войну на фронтах кровь проливал!

СОШКИН. Чё про то вспоминать – забыто!

(КАТЕНЁВ и СОШКИН садятся рядом.)

ИНГА ГАВРИЛОВНА (шепотом у Ольги Николаевны). Это что за старик?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Бутылки пустые собирает. Пьянчужка.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ (услышав ее слова). А, коллега! Коммерсант! (Сошкину). За ваше здоровье, господин коммерсант!

КАТЕНЁВ. Ты моего друга всякими словами не порочь!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я – в шутку! Григорий Калиныч, за вас! Рад был познакомиться!

(Все торопливо выпивают и примаются за закуску).

КАТЕНЁВ (все еще переживая впечатления от встречи с другом). Сижу я на лавочке в саду – благодать!.. Вдруг чую, сзади кто-то в кустах, в траве шебуршится. Обернулся – дедок какой-то. (Сошкину). Потерял, ай, что?

СОШКИН (смущенно). Так… Искал кой-чё…

КАТЕНЁВ (продолжает рассказывать). Пригляделся – похож. А на кого, ну, никак не вспомню!

СОШКИН. А я тебя сразу признал!

КАТЕНЁВ. Как он возопит: «Григорий Калиныч!!»… Да на шею мне! (Вытирает слёзы, борется с волнением.) А сам, дурак, плачет, словно маленький!

СОШКИН. Сам-то что замигал, когда признал?

КАТЕНЁВ. Тут замигаешь…

ЛЁКА (наливая вино). За вас, могикане! (Ловит сердитый взгляд Катенёва). Это не обидное. Скорее, почетное.

(Все снова выпивают, закусывают.)

ИНГА ГАВРИЛОВНА (разглядев на столе вазочку с грибами). Ой, беляки!!.

КАТЕНЁВ (вскакивая). Где?! (Поняв свою оплошку, садится на стул.) Тьфу! Опять бес попутал!

ПАВЕЛ. Ничего, Григорий Калиныч, не расстраивайтесь! Пройдёт!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Вы, Григорий Калиныч, если не прошляпите, то большую славу себе заработать сможете.

КАТЕНЁВ. А мне ее не надо.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Вам не надо, им надо. (Кивает на Лёку и Лику).

КАТЕНЁВ. И им она не нужна. Ведь так, ребятки?

ЛИКА. Конечно!

КАТЕНЁВ (Илье Ильичу). А вам слава нужна что ли?

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Еще бы! Тогда передо мной все двери будут открыты. Даже те, что для многих других закрыты…

КАТЕНЁВ (становится более бдительным к собеседнику). Вот моя внучка говорит, что сейчас все умные люди живут по блату. А вы блат признаете?

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ (не чуя подвоха). А разве я похож на дурака?

КАТЕНЁВ (еле сдерживаясь). Та-ак… А скажи, мил-друг, вот мне врачи какой-то инфракармазин прописали, а его нигде нет, мог бы ты его достать? Говорят, его только по очереди дают, чуть ли не умирающим?

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ (не понимая знаков, которые ему делает Ольга Николаевна). Мог бы. У меня один знакомый депутат областной думы есть, он все достанет.

КАТЕНЁВ (уже не сдерживаясь). Так вы что: у помирающего хапнете… и мне… на медном подносе, по дружбе, нате-мол! – преподнесёте?! И думаете, что я это лекарство глотать стану, когда без него, может, кто-то уже богу душу отдал?!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я что?.. Я… Сами спросили, а – всегда пожалуйста!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Григорий Калиныч! У нас праздник!

(КАТЕНЁВ с трудом успокаивается.)

ИНГА ГАВРИЛОВНА (пытаясь разрядить гнетущую атмосферу). Лика, Музычку!

(ЛИКА включает магнитофон. ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ приглашает на танец ИНГУ ГАВРИЛОВНУ.)

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Олег, у тебя есть сигареты с фильтром?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. В другом пиджаке, в той комнате. Ты кури, а я воздержусь.

(ИЛЬЯ ИЛЬИЧ уходит в соседнюю комнату.)

СОШКИН. Ну, Лик, и песни в твоей драндуделке! Ни одной путной. А какие у нас в колонии, в которую ты, Григорий Калиныч, меня определил, Ванька Слепцов песни певал – не забыть!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Так вы еще и в колонии сидели?

ГРИГОРИЙ КАЛИНЫЧ. Беспризорником он был. Мог бы пропасть, да мы, чекисты, не дали. Человеком Петрушку сделали!

СОШКИН (уже не совсем трезвый, запевает). «Там вдали за рекой зажигались огни, в небе чистом заря догорала…»

(Песню подхватывают КАТЕНЁВ, ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ и ИНГА ГАВРИЛОВНА. Пропев два – три куплета, смолкают.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. И я ее когда-то знала… Да, вот, забыла!

(В гостиную с ехидной улыбочкой на лице входит ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В руках у него Ликино письмо, которое он вынул из кармана пиджака вместе с сигаретами.)

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. А наш Олег Николаевич, оказывается, большой проказник!.. Кто это тебе пишет? Нет, молчи! Твоё слово будет последним. Огласим факты, а потом суд решит, что с тобой делать. (Ёрничая, начинает читать письмо). «Здравствуй! Как ты живёшь? Я живу хорошо. Решила написать тебе, ты сам знаешь почему». (Обращается к Олегу Николаевичу) Ты действительно знаешь, почему она решила тебе написать? Или не знаешь? Скажи, не стесняйся!

ЛИКА. Отдайте письмо!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я понимаю: дочь защищает отца. (Шепчет Лике шутливо) Не бойся, ему ничего не будет! А мы повеселимся. Это наверняка писала какая-нибудь девчонка. (Продолжает читать письмо). «Я ждала тебя, но ты не пришел. Чем и кем ты был так занят?» (Комментирует) Действительно: кем и чем? Разве у тебя есть семья, дети, всякие там заботы? Не смог придти! Ай-ай-ай! Нехорошо!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Я…

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ (перебивает). Твоё слово – последнее! Не мешай! Тут чуть-чуть осталось. (Читает письмо). «Неужели между нами всё кончено? Ответь прямо, я постараюсь всё понять. Жду ответа. Ц. Твоя Л.»

ЛИКА (плача). Подлец! Отдайте письмо!

КАТЕНЁВ. Отдай письмо, сволочь!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Ну-ну… За такие слова…

СОШКИН (спьянев). Григорий Калиныч!.. Не связывайся!.. У них сила!

ИНГА ГАВРИЛОВНА. Пригласили порядочных людей и измываются! Откопали уникума!

СОШКИН. Не откопали, а разбудили. А вас надо усыпить и закопать!

ИНГА ГАВРИЛОВНА. Пьяница! Бомж!

КАТЕНЁВ. Ты его «пьяницей»?! Порублю гадов!

(КАТЕНЁВ хочет сорвать саблю со стены, но не может, так как ему мешают это сделать ПАВЕЛ, ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ и ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. ИНГА ГАВРИЛОВНА дико визжит, зажав голову руками. Затем она, опомнившись, пытается выбежать из гостиной, но ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА ее удерживает.) ЛЁКА сидит за столом и равнодушно смотрит на происходящее. ЛИКА стоит в углу с письмом в руках и тихо плачет. СОШКИН стоит рядом с Катенёвым и пытается что-то ему сказать, но мысли его путаются.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (обнимая за плечи Ингу Гавриловну). Инга!.. Дорогая!.. Успокойтесь!.. Мы милицию вызовем, мы его свяжем, только успокойтесь!.. Боже мой, да что же это за горе на мою голову свалилось!..

ИНГА ГАВРИЛОВНА (добравшись до дверей). Милицию вызовете? Я ее сама вызову! Она у меня быстрей приедет! Он у меня попляшет, голубчик! (Дико визжит и скрывается за дверью, так как КАТЕНЁВ, раскидав мужчин, добрался до сабли.)

КАТЕНЁВ. Порублю буржуев!.. Всех изничтожу, пока сердце во мне не остыло!

ЛИКА. Дедушка! Не надо! Не стоят они вас!

(ЛИКА бросается к Катенёву и обнимает его. В этот момент из соседней комнаты выходит МИХАИЛ. Он весь вспотел, взлохматился, пока разговаривал по телефону. Шатается от усталости, но счастлив безмерно.)

МИХАИЛ. Господи! Счастье-то какое! Дал Кузнецк заготовки, в полном объёме дал! Ура, господа!!

(Затемнение.)

Картина четвёртая

(Ночь. В гостиной собрался «семейный совет»: ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ, ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, ПАВЕЛ и МИХАИЛ.)

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (подойдя на цыпочках к соседней комнате и заглянув в неё). Дети спят…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (резко). Что будем делать?

МИХАИЛ (неуверенно). Старика увезли…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Как увезли, так и обратно привезут. Что будем делать?

ПАВЕЛ. Я вам тогда не завидую!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А почему – нам? Он и твой родственник!

ПАВЕЛ. Седьмая вода на киселе! И что он у нас в АО «Светлый путь» делать станет?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Сельское хозяйство возрождать. Без него у вас не очень-то получается!

ПАВЕЛ. Нет уж, уволь! У меня последние люди разбегутся!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (трогая рукой саблю). Если успеют… Здорово он на нас попёр!..

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Я этот тесак утром Пичиенке отнесу. (Мужу). А ты ещё говорил: «Директор музея нам не понадобится!» Вот, понадобился!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Сабля – что! Со стариком как?

МИХАИЛ. Старик, вроде, хороший…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Понравился? Бери! У тебя все равно: ни жены, ни семьи. Бери!

МИХАИЛ (грустно). Жены нет, это верно… (С надеждой). А вдруг вернётся?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не вернётся! Продукцию завод каждый месяц выпускает, и каждый месяц у вас аврал. (Ехидно). Ты у нас самый добрый, самый отзывчивый: бери!

ПАВЕЛ. А что, братан? Бери! И тебе веселее будет.

МИХАИЛ. Он у меня с голоду помрёт. Я на работе и завтракаю, и обедаю, и ужинаю. Нет, не могу!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Значит, снова к нам… За что?!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Оленька, успокойся!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Когда он меня доконает, тогда успокоюсь. Только – навсегда!

ПАВЕЛ (его вдруг осенило). А что если его послать куда-нибудь подальше?!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (перестав плакать и быстро поняв мысль Павла). Правильно! (Мужу). К твоей матери!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ты что! У меня на работе и так пересуды были: родную мать – в инвалидный… Теперь – его… Ты что! Нет!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А ее заберем! Я лучше ее терпеть буду, чем его.

ПАВЕЛ. А ее и терпеть нечего. Безобидная старуха была.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Безобидная?! Все нервы вымотала!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Чем?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Сидит, бывало, в кресле: час сидит, другой… Потом встанет и через всю комнату шлеп-шлёп-шлёп… Дойдёт до другого кресла и сядет… И снова сидит… Все нервы вымотала!

МИХАИЛ. Вам, женщинам, не угодишь. Кресла-то все одинаковые, зачем их менять?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот! Меняла!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Нет, я категорически против! И мать к нам не вернётся.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это еще почему?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Сама не захочет.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А мы ее и спрашивать не станем. Посадим в такси – и на вокзал!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Нет… Вдруг не перенесёт… Ей там так хорошо!

ПАВЕЛ. Значит, и старику там понравится.

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Это ты не скажи!

ПАВЕЛ. Может, ещё кого из своих там повстречает. Ольга права!

МИХАИЛ. Пора выносить решение. Да и поздно уже, мне скоро на планёрку идти.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ну, что ж, давайте решать. (Павлу). Значит, отказываешься его забрать?

ПАВЕЛ. И в мыслях не было! Я что – дурак?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (Михаилу). Ну, а ты?

МИХАИЛ. Я бы взял… Да его жалко. Глядишь, еще бы пожил старик.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (трагически). Ну, что ж, видно – судьба! Будем определять в дом престарелых! (С ужасом.) Вот предстоят денёчки!..

(Затемнение.)

Картина пятая

(Утро. В кресле печально сидит ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. ЛЁКА ходит по гостиной и с гневом выговаривает матери.)

ЛЁКА. Нет, маман, ты уж извини, а со стариком вы подло поступили. Сдать его в милицию – это ж подумать только!..

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (оправдывается). Это не мы… Это Сукинзоны…

ЛЁКА. И меня чуть было не увели, когда я вздумал за него заступиться!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Меньше бы пил… Тогда и милиция к тебе не цеплялась бы. Ты на ногах еле стоял, когда милиционеры пришли!

ЛЁКА. Это не вино, это меня ваша подлость так подкосила.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (после паузы). Какая кошмарная сцена!.. Она до сих пор стоит в моих глазах… Лика так плакала!

ЛЁКА. Заплачешь… когда идеалы рушатся. (Раздается телефонный звонок. Лёка снимает трубку.) Да… Понятно… Я попробую… Конечно, я виноват, кто же ещё… Попрошу… Хорошо, умолю… До скорой встречи… (Кладет трубку).

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А это – кто?

ЛЁКА. Маман Веника.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Она? Она нам никогда не звонила!

ЛЁКА. Значит, приспичило… Ты только не волнуйся… Тут такое дело…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не молчи! Добивай!

ЛЁКА. Ну, вот! Сразу – «добивай»! Ничего страшного не случилось… наверное…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. С кем? С твоим Веником или с тобой?

ЛЁКА. Его маман звонила, значит, с ним…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Уже легче… И что же?

ЛЁКА. Она просит… Дело в том, что Веника вызвали в милицию. И задержали там. И, кажется, завели на него какое-то дело. Его маман не знает еще какое дело, но боится все равно ужасно. И она просит, чтобы наш отец… вмешался бы в это дело и попробовал его прикрыть.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Он кто: господь бог?

ЛЁКА. Его многие знают… И он многих знает…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Если бы отец так сделал, а Григорий Калиныч об этом узнал, то вы с Ликой остались бы сиротами.

ЛЁКА. Но деда нет!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Будет, куда он денется… Снова свалится нам на головы и будет держать нас в постоянном страхе. Впрочем, саблей ему уже не махать. Я ее с утра пораньше в городской музей отнесла. От греха подальше.

ЛЁКА. Если Венику дело пришьют – и мне плохо придется.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ты замешан?! Что вы натворили, говори немедленно!

ЛЁКА. Может быть, ничего. А, может быть, и натворили. Мы не помним.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вы что: оба ненормальные?

ЛЁКА. Под «этим делом» всякое бывает. Стащили мы, кажется, что-то. А что, где, откуда, куда дели – не помним!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Боже мой!.. Кража!.. За какие-то сутки: у дочери – любовь, у сына – кража, у деда – покушение на убийство, и всё в одном доме, в одной семье!.. (Кричит). Вспомни немедленно, что вы стащили?!

ЛЁКА (тоже кричит). Не помню!! Я на стрёме лежал!!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Лежал?..

ЛЁКА (поправляется). Стоял. Было что-то. Стащили. Тяжелое очень. Веник тащил – у него и сейчас спина болит.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот и всё… Я чуйствовала, что вы чего-нибудь натворите, ждала, и вот – пожалуйста!..

ЛЁКА. Что ты «чуйствовала»?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не смейся над материнским горем! В такую минуту… такая минута… а ты… (Заметив, что Лёка начинает куда-то собираться.) Ты куда?!

ЛЁКА. Пойду сдаваться. А ты топай в булочную.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Зачем?!

ЛЁКА. Купи мне сухарей… с маком. Без мака я не люблю.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Лёкочка, постой! Куда же ты?!

ЛЁКА. Пойду к Венику. Ему без меня, наверное, скучно. Признаюсь чистосердечно, скажу как дело было. Мы без злого умысла, там поймут… И, потом, мы, кажется, ничего серьёзного не натворили.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (умоляюще). Посиди хоть перед дорогой…

ЛЁКА (грустно). Что ж сидеть? Я и так всю дорогу сидеть буду!

(ЛЁКА все же присаживается на стул. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА достает из шкафа ладанку и смущенно протягивает ее сыну.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот… Я и сама не верю, а так – на всякий случай… Возьми, ценная вещь. Хранит от горя и недугов. (Ловит насмешливый взгляд сына.) Я за нее двадцатку баксов отдала! За такие деньги халтуру не подсунут!

ЛЁКА (берет в руки ладанку, рассматривает ее.) Говоришь, двадцатку баксов отдала? Ну, спасибо. (Хочет положить ладанку в карман, но передумывает.) Знаешь что? Она тебе нужнее. Возьми. (Пауза.) А ты мне сотенку рублей подкинь. Согласна?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Нет! Бери, бери ладанку!

ЛЁКА. Ну, хорошо: пол-сотни дай. Согласна?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Возьми ладанку. А без денег я тебя не оставлю.

ЛЁКА. Я так и знал! Ты у меня – что надо!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (грустно). Куда там!..

ЛЁКА. Нет, точно! На конкурсе мамаш ты была бы первой!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Дай я тебя поцелую!

ЛЁКА (сдерживая порыв нежности матери). Разойдемся по-английски без прощания. (Окидывает взглядом комнату, словно прощаясь с ней). Ну, я пошёл… (Быстро уходит.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (оставшись одна). Лёкочка… Сыночек мой!.. (Медленно подходит к телефону, снимает трубку, набирает номер). Алло… Олега Николаевича, пожалуйста… Ушёл? Жаль… Что передать? (После паузы). Скажите ему, чтобы скорее шёл домой. Кажется, я хочу умереть… (Кладет трубку на место).

(Затемнение.)

Картина шестая

(Полдень. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА завязывает узелок с продуктами – готовит Лёке передачу. Раздаётся звонок в прихожей. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА вздрагивает, хватается рукой за сердце, затем идёт открывать дверь. Вскоре она возвращается в гостиную, но уже с не одна, а с капитаном АВДЕЕНКО.)

АВДЕЕНКО. Ещё раз – здравствуйте… (Возмущённо). Послушайте, в чём дело?! Нельзя же так! Снова ваш старик у нас. Вы же мне расписку дали, что будете о нём заботиться. А вы?! Деда – в милицию, милиция его – в лечебницу, те – снова к нам… А нам его теперь куда? Ведь он – умный, здоровый человек! Понимаете? Вполне нормальный, здоровый человек, только перенёсший серьёзное, уникальное заболевание. Его беречь надо!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А нас кто беречь будет?! Вчера он всё наше руководство саблей посечь собирался, еле связали, а завтра что учинит?!

АВДЕЕНКО. Нервы, возраст… Это учесть требуется. И потом…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (перебивает). Мы готовы помогать!.. Деньгами. Но жить с ним – избави бог. (Находит отговорку). Сейчас никто со стариками вместе не живёт.

АВДЕЕНКО. Может, найдёте с ним общий язык?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. С ним? Никогда! Он на мировой революции помешался, на контре какой-то. Какая может быть контра в наши дни? Откуда взяться-то ей? Он сам, скорее, контра!

АВДЕЕНКО. Это не моего ума дело. Мне что надо? Старика пристроить. А вы его обижаете.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Опять двадцать пять!.. Да кто его обижал?! Во всё новое одели – отказался, старьё своё надел. На все вопросы честно ответили – взбесился. Пошутили немного за столом – за саблю схватился, рубить людей вздумал! Что ж нам и милицию нельзя вызвать – пусть рубит?

АВДЕЕНКО. Значит, не принимаете его… А ещё интеллигентные люди!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (после некоторого раздумья). Мы его примем… Только пусть он от своих идей откажется (Покрутила пальцем у виска.) А то ведь жить невозможно, за каждым словом следишь, по простоте своей от души и словечка единого боишься вымолвить! (Шёпотом, по секрету). Я его шашку сегодня в музей отнесла. Там обрадовались!..

АВДЕЕНКО. Он-то обрадуется?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. И я того боюсь… Можно будет, если он разбушуется, мы к вам позвоним? В милицию к чужим людям, вы правы, как-то неудобно…

АВДЕЕНКО (протягивая визитную карточку). Вот моя визитка.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Спасибо! Вы его когда привёзете?

АВДЕЕНКО. А я его уже привёз! Внизу, на лавочке дожидается.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (отчаянно махнув рукой). А! Ведите! (АВДЕЕНКО уходит.) Бедному ребёнку поесть отнести некогда!

(ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА относит узелок на кухню, возвращается в гостиную. Раздается звонок в прихожей. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА впускает АВДЕЕНКО и КАТЕНЁВА в квартиру, проводит их в гостиную.)

АВДЕЕНКО. Вот и мы! Случилось недоразумение – недоразумение развеялось! Теперь всё в порядке. Так, Григорий Калиныч? (В ответ – молчание.) А вы, Ольга Николаевна, как считаете?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Конечно, всё в порядке! Мы дедушке очень рады! А о вчерашнем все всё давно позабыли!

АВДЕЕНКО. Вот и отлично. (Быстро подсовывает Ольге Николаевне бумагу и авторучку.) Распишитесь вот здесь. (ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА подписывает бумагу, АВДЕЕНКО прячет документ в папку.) Вот и хорошо. (Всем). Всех со свиданьицем и всем до свиданьица!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. До свидания, товарищ капитан!

(АВДЕЕНКО уходит, ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, проводив участкового, возвращается в гостиную и замечает, что взор Катенёва устремлён на то место, где раньше висела сабля.)

Рапиру вашу я в музей отнесла. Теперь её место там. И почётно, и безопасно.

КАТЕНЁВ (задыхаясь от гнева). Да как ты посмела… Моё именное оружие… От самого товарища Дзержинского… Да я тебя за это… (Шарит рукой по боку, пытаясь найти ножны.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не пугайте, не пугайте! Потому и отнесла, чтобы попусту не хватались. Тут хрусталь, полировка, а вы с чепухой какой-то носитесь. Ну, вы сами посудите, что дороже: ваша ржавая шашка…

КАТЕНЁВ (с гневом и болью). Сабля! Наточенная!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не спорю, не спорю… Тем более: ваша сабля… наточенная или этот гарнитур? А? Вот то-то! А в музее ей будет хорошо. Народу нужны исторические экспонаты.

КАТЕНЁВ. О народе вспомнила… А обо мне ты подумала? Я ж без сабли моей как без рук. Ты это понимаешь?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ради блага общественного нужно уметь поступаться благом своим. Отдал на благо – и радуйся!

КАТЕНЁВ. За меня ты порадуешься. Вон зубы-то как скалишь!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Эх, деда, деда! Был ты мужиком, мужиком и остался. Мы, как-никак, интеллигенты.

КАТЕНЁВ. Это – вы?! Интеллигенты?!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. (гордо). Мы.

КАТЕНЁВ. Я интеллигентов видел, и ты из меня дурачка не делай. Знаю, какие интеллигенты бывают!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (искренне удивляясь). А кто же мы, по-вашему?

КАТЕНЁВ. Нету вам имени! Не знаю пока! Ишь ты… Интеллигенты…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Хорошо, я согласна: не потомственные мы интеллигенты. Родители наши землю пахали, хлеб сеяли. Что ж, по-вашему, мы – крестьяне?

КАТЕНЁВ. Ты родителей своих не трогай. Они славные были и крестьянствовали на совесть. Им за то – честь и слава.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Аминь! Ну, а мы?..

КАТЕНЁВ. Смеёшься? Конечно, не крестьяне!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А кто же? Кто?

КАТЕНЁВ. Спроси у лешего. Он знает, я не знаю. (После паузы.) Одно меня мучает, не даёт покоя: таких, как вы, большинство или меньшинство?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Каких это «таких»? Да у меня, если хотите знать, почётных грамот побольше вашего! Мне начальство ответственные дела поручает, потому что доверие ко мне испытывает!

КАТЕНЁВ. Влезла в доверие и рада? Ты же молодёжь разлагаешь мнениями своими!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это какими мнениями?

КАТЕНЁВ. Да про жизнь. Что жить не для других надо, а для себя, для брюха своего. Что… (Сердито махнув рукой). А, да ты сама прекрасно понимаешь, о чём я говорю!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Что я дома говорю – это моё дело. А когда я за порог переступила – тут я поидейней вас буду, вот так!

КАТЕНЁВ. Это меня и страшит… (После паузы.) Я снова встретил сейчас Петра Ивановича… Он прожил счастливую жизнь, я ему завидую…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Сошкину?! Этому босяку?! Да он даже к пенсии ничего не скопил, однокомнатной квартиры для себя старика не смог выбить, а вы говорите… Господи!.. (Мгновенно придумывает). Недаром от него жена ушла. (Еще придумывает). И дети.

КАТЕНЁВ. Его жена умерла…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Значит, с голода!

КАТЕНЁВ. Да, в блокаду.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (уже помягче). А дети?

КАТЕНЁВ (с трудом выговаривая). Трое сыновей… вместе с матерью…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Есть кому завидовать…

КАТЕНЁВ. Он жил! Его жизнь била, ломала, в бараний рог гнула – а он жил!.. А я почти всю свою жизнь проспал… Хорошо, могу молодость добрым словом вспомнить: она у меня яркой была!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Уж не знаю каким ваш дружок был раньше, зато сейчас всем известно – бомж!

КАТЕНЁВ. Слушай, Ольга… Ты меня не выводи… Я за друга этого – жизни не пожалею. (После паузы). Он ко мне нынче придёт – ты его не трогай. Хоть у меня сабли и нет, а вступиться сумею. Кстати, принеси-ка саблю обратно. А то, если сам пойду, как бы скандала не вышло.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (с бессильной злобой). Эх!.. Вас бы там вместе с саблей вашей оставить!..

КАТЕНЁВ. Жив я ещё, меня не спрячешь. Ступай!

(Затемнение.)

Картина седьмая

(Полдень. В городском саду на лавочке сидят ЛЁКА и МУРКА. На этой же лавочке, свернувшись калачиком, спит пьяненький ВЕНИК.)

ЛЁКА. Глупо все-таки устроен человек!.. Вот мне бы сейчас радоваться надо, что всё отлично уладилось и суд нам с Веником не грозит… А я все равно печалюсь о чем-то, тоскую… Отчего так?

МУРКА. Ты умный, а себя не нашёл, вот и тычешься, словно слепой котёнок, место своё ищешь.

ЛЁКА. А ты нашла?

МУРКА. Мне журавля в небе не надо, мне бы синицу в руки…

ЛЁКА. Слыхал я про эту «синицу»… А больше тебе ничего в этой жизни не нужно? Неужели одним этим довольствоваться будешь? Бедна тогда ты, мать, бедна! Духовно бедна, понимаешь?

МУРКА. Эх, Алёша… Надо мной смеетесь, а меня не знаете… Я, может быть, в душе такой человек… такой человек… (Вытирает слёзы.) Вы же с Венькой надо мной еще больше смеяться станете, если я вам свою душу открою.

ЛЁКА (после паузы). Прости… Я сам понимаю, что оскотинился. А как это произошло, когда – чёрт его знает…

МУРКА. Нет, ты хороший! Ты… я вижу, не спорь! Ты – хороший! Думаешь, я с тобой – что? – так просто? Я же тебя люблю, глупый ты мой! Оттого и про маленького сказала.

ЛЁКА. Докатился… Даже в твоих глазах глупым стал…

МУРКА. Ты умный! Ты очень-очень умный! (После паузы). Но иногда… (Снова пауза). Ты хочешь получить от жизни больше, чем имеешь на это права. И злишься, не получая тебе не положенного. Разве это не глупо?

ЛЁКА. А кто меру свою знает? Может быть, ты? Или он? (Показывает на Веника). Мелкий человек и живёт мелко. А жизнь – одна. (После паузы). Чего не хватило мне, чтобы стать кем-то стоящим в этой жизни? Может быть, самой малости? Той, что брезжила мне в разных книгах, фильмах, которая манила, звала к чему-то дельному и важному? И чего не было видно не в семье нашей, ни в школе, ни в серых житейских буднях? Знаешь ли ты, что за малость эта?

МУРКА. Кажется, знаю…

ЛЁКА. Да? Интересно!

МУРКА. Я говорила уже тебе… Живёшь ты, ну, ровно слепой котёнок! Туда ткнёшься носом, сюда… За то схватишься – бросишь, за другое… Веры и цели у тебя нет большой, через то и мечешься. Вон Веник: у него цель хоть и маленькая, а есть. Достиг ее, ну и рад.

ЛЁКА. Что ж, прикажешь и мне, как Веник, в мелких заботах прозябать?

МУРКА. Зачем? Большому кораблю – большое плаванье!

ЛЁКА (после паузы). Всё, Машенька, всё! Сломался я, навсегда сломался. Пол-жизни, считай, прошло – человеком не стал, теперь, тем более, не стану… Поздно! (Пауза). Как Печорин: «чувствовал в себе силы необъятные»… Всё прахом пошло. И когда это случилось? Как? Сам не заметил…

МУРКА. Алёш, ведь всё хорошо кончилось: и фикус нашли, и сейф вы не крали! А пить ты бросишь, ведь правда?

ЛЁКА. Разве вино виновато? Я. Я виноват! (Начинает вдруг тормошить Веника). Послушай ты, царь природы, человек, венец всего живого!.. Пол-жизни прошло, ты это понимаешь?! Пол-жизни!

ВЕНИК (открывая глаза и ничего не понимая). В морду надо… чтоб не брыкалась… (Снова засыпает).

МУРКА (тянет Лёку за руки). Идём, Лёк, идём!..

ЛЁКА. Куда? Куда – идём? Пришли мы… Всё!

(МУРКА перестаёт тянуть Лёку за руки, снова садится на лавочку и кладёт голову на плечо Лёки. Затемнение.)

Картина восьмая

(Полдень. В гостиной Леденцовых двое: КАТЕНЁВ и СОШКИН.)

КАТЕНЁВ (грозно). Петрушка, поди сюда!

СОШКИН (боязливо). Вот он я…

КАТЕНЁВ. Ты передо мною встань! (СОШКИН подходит ближе.) Ты личико от меня не отворачивай, смотри прямо мне в глаза!

СОШКИН. Да оно у меня с сызмальство отвороченное… Ты же знаешь…

КАТЕНЁВ. Не ври, с косой физиономией в армию не берут!

СОШКИН. Так я добровольцем! Меня не брали, да я навязался!

КАТЕНЁВ. Ты мне зубы не заговаривай! Лучше отвечай: что в сортире делал?

СОШКИН. Да я там по стариковским делам… Неужто это так интересно?

КАТЕНЁВ. А ну, дыхни! (СОШКИН робко дышит куда-то в сторону.) Ещё дыхни! Сильнее!

СОШКИН. Если я, Григорий Калиныч, если ещё сильно дыхну, так запросто могу ноги протянуть, убей меня бог! Дыху во мне совсем не стало, так дыхаю помаленьку и то в одну ноздрю, вторая более не работает.

КАТЕНЁВ. К чекушке прикладывался?

СОШКИН (с возмущением). Да где я ее возьму?! Ты в магазине-то был, видел ее – чекушку?! Поллитры есть, не спорю, а чекушек днём с огнём не найдёшь. А на поллитрах – одно разорение!

КАТЕНЁВ. Значит, покупаешь?..

СОШКИН (ехидно). Даром дают…

КАТЕНЁВ. Эх, Петя! Помрёшь ты через это дело, что я тогда один делать буду?

СОШКИН. Ты не горюй, я еще погожу помирать. Нам еще с тобой… (После паузы). А вдруг где-нибудь еще кто-то из наших остался? Кому ты, Григорий Калиныч, помог не пропасть? Да не может того быть, чтобы все перемёрли! Сидит сейчас тот же Ванька Слепцов где-нибудь на завалинке и своей бабке глухой песню спевает… (Поёт) «Ой, да ты голубушка, кумушка-голубушка, меня, свово Ваню, шибче приласкай…» (Перестав петь, произносит с болью в голосе.) Все… тама!.. (Плачет).

КАТЕНЁВ (вытирая слёзы на своём лице). А ещё воспитанник самого Макаренко!.. Разнюнился!..

СОШКИН (продолжая плакать). А я не плачу… Я… Я… Как же это, Григорий Калиныч?.. Было и – нет?.. А?

КАТЕНЁВ. Жизнь!.. (После паузы). Потому и должны мы во всём чистыми быть. В каждой малости. Потому – мы последние.

СОШКИН. У тебя правнучка Лика – золото девка! Тебе легче! А за мной – кто останется? От всего моего племени один ковыль взошёл…

КАТЕНЁВ. А страна? Разве этого мало?

СОШКИН. Что ты меня агитируешь… Знаю…

КАТЕНЁВ (после паузы, желая сменить тему разговора). Это что же творится, Петруш? Опять капитализм строят!

СОШКИН. И опять на обломках. Только теперь социализма.

КАТЕНЁВ. Чем же он нынешним не угодил?

СОШКИН. Кому чем. Кому – перегибами в прошлом, кому – воли мало дал, кому – еще чем. Недовольных много было, как в семнадцатом году. Вот социализм и гикнулся.

КАТЕНЁВ. Что ж, и поправить ничего нельзя было? Что не так – перестроили бы.

СОШКИН. А мы и перестроили. До основанья.

(В гостиную входят ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА и ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. В руках ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА держит саблю, завернутую в скатерть.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (кивая на Сошкина). Этот полоумный еще здесь? Снова мозги вам набекрень сворачивает?

КАТЕНЁВ (грозно). Ольга!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Да мне что!.. (Отдаёт Катенёву саблю.) Вот, держите своё именное… Еле вытребовала обратно: уже экспонатом истории оно стало!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Григорий Калиныч, вы уж простите нас за вчерашнее…

КАТЕНЁВ. Что – я… Перед Ликой, перед детьми вашими вам ответ держать.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Прытки будут!

СОШКИН (шепотом Катенёву). Что она меня полуумным кличет? Пускай уж лучше дураком зовёт, коль за умного не принимает. А так, что ж, обидно!

КАТЕНЁВ. Ольга, выйди!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Я?! Из своего дома?! (Успокаиваясь.) Смешно и глупо. (Катенёву) Вы – оставайтесь, (Сошкину) а вы – пожалуйста! (Показывает на дверь).

СОШКИН. Ну, я пошёл… Ты, Григорий Калиныч, ко мне заглядывай… Ежели пустят, конечно.

КАТЕНЁВ. Я приду, Пётр Иванович. Обязательно приду, жди! (Жмёт на прощанье Сошкину руку.)

СОШКИН (кланяясь, как барыне, Ольге Николаевне). До свиданьица! (Стоит, ждёт ответа.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ну?..

(СОШКИН уходит.)

КАТЕНЁВ (презрительно). Эх, ты! Чувырло!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Бесполезно. Не растравите. (Всё-таки срывается). Мы вас какими представляли? Все как на подбор, во лбу – звезда, в глазах – огонь, образцы для подражания! А вы: «брешешь», «чувырло», «недорезанные буржуи»…

КАТЕНЁВ. Вы эти… как их… читал недавно в одной книге… Она мне еще как трофей досталась, когда мы банду Горелова ликвидировали… (Вспомнив) Вот, вспомнил! Вы – фарисеи!!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (мужу). Это ещё кто?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Были такие в старину. Именем божьим прикрывались, мысли свои истинные скрывали. Теперь их давно уже нет.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это он нас, что же, попами, получается, обозвал?

КАТЕНЁВ. Фарисеями!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (мужу). Да, выражаясь Лёкиным языком, у него действительно «сдвиг по фазе»!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ничего страшного, это пройдёт. Просто Григорий Калиныч после своей контузии еще немного путается в эпохах.

КАТЕНЁВ. Я не путаюсь!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А кто сказал, что он недавно банду Горелова ликвидировал? Это когда – «недавно»? Вчера или на прошлой неделе?

КАТЕНЁВ. Для вас – давно. А для меня недавно, в августе двадцать первого. Я этот август как сейчас помню.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Август двадцать первого года он помнит как сейчас! Лечить его нужно, пока не поздно!

КАТЕНЁВ. Меня лечить не надо, я здоров. (Многозначительно помахав кулаком перед лицом внучки.) А вот вас полечить не мешало бы…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Проснулся на мою голову!.. Уж лучше бы не просыпался!

(Входит ЛИКА. Увидев Катенёва, радостно бросается ему навстречу.)

ЛИКА. Дедушка, ты вернулся!

КАТЕНЁВ (гладя Лику по голове ладонью). Я не к ним… Я к тебе… Я к ним не вернулся бы…

ЛИКА. Лёка тебя тоже ждал!

КАТЕНЁВ. Да? Вы у меня хорошие… Непутёвый он только Лёка… Без дороги по жизни идёт.

ЛИКА. Безвольный он.

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Не драли его, вот и безвольный.

ЛИКА (отцу). Весь ты в этом! Тебе нечего сказать, так ты за ремень хватаешься. Лёку ты бил, ну и что?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А то!

ЛИКА. Ну, что – «то»?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Друзья его все сидели. Кто в милиции, а кто и там, за решеточкой… А он – нет. Потому что дома ночевал. А дома ночует, потому что меня боится.

КАТЕНЁВ. Тебя самого-то били?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (гордо). Били! Иногда…

КАТЕНЁВ. Оно и видно.

ЛИКА. Он из-за вас никем не стал! А он страшно способный!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Договорилась!.. Мы виноватые!.. Да кто вам жить не даёт, кто?! За уши в люди тянем, а вы брыкаетесь!

ЛИКА. А мы не хотим по-вашему жить! Не хотим! Неужели вам это не понятно? Вы живёте не так, как надо, вы живёте неправильно! А вместе с вами и мы невольно живём по-вашему. Всю жизнь думать только о платьях, шубах, гарнитурах, дачах; о том, где раздобыть деньги на всё это и добывать их: либо честно, работая чуть ли не по ночам, либо нечестно, и тогда тоже недосыпая, боясь «как бы не посадили», «как бы не шлёпнули»… И больше ни о чём не думать, ничем не интересоваться, не замечать той жизни, которая есть, которая совсем рядом, которая доступна любому, кто пожелает жить ею!.. Отказываться от настоящей жизни во имя мелочного, скучного, пустого существования!.. Я – не могу. И я – не буду!

КАТЕНЁВ. Молодец! Правильно!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Лика! Ты не понимаешь! Всё гораздо сложнее! (Катенёву). А вы… старый человек… и сбиваете с пути… Она ещё девочка, несмышлёныш!

КАТЕНЁВ. У неё у самой глаза открылись. Думаете, она не видит? Всё видит, всему свою цену даёт. (Начинает вдруг собираться.) Ладно, уйду я. Земля большая. Не у вас же век доживать. А истину я найду! Сдохну, расшибусь, а найду! Быть того не может, что кругом все как вы живут.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Слава богу! Сам уйти надумал! Идите – нам проще! Желаю удачи! Истины ему захотелось… Долго всё-равно не прошляетесь: живо определят!.. За бродяжничество!

ЛИКА. Дедушка, что ты? Куда?

КАТЕНЁВ. Прощай, Лика… Ухожу…

ЛИКА. А я? Я как же?…

КАТЕНЁВ. Они тебе – отец и мать. Ты привыкла уже. (Пауза.) А я не могу. Уйду от греха, погляжу как другие люди живут.

ЛИКА. Так и я не могу, дедушка! Так не могу, что и сказать нельзя!

КАТЕНЁВ (после паузы). Прощай… Ещё встретимся…

ЛИКА. Не уходи! (Родителям) Они пусть уходят!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Из своего дома?! Он спятил, потому и уходит, а мы?! Мы – сумашедшие?!

ЛИКА. Тогда я уйду!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Замуж выйдешь – уйдёшь!

ЛИКА. Я сейчас… (Собирается уходить.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот я и дожила… Дождалась… (Мужу, резко). Ты что сидишь?!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (поднимаясь из кресла). Ну, встал…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Собирайся!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Куда?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. На дачу! Там будем жить!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А зимой?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. К зиме я умру!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. А я?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А ты как хочешь! Я не должна за тебя постоянно думать!

ЛИКА. Не беспокойтесь, на дачу мы уйдём с дедушкой. А там видно будет. (Катенёву). Ты готов, дедушка?

КАТЕНЁВ (ловко вкладывая саблю в ножны). Готов!

ЛИКА (родителям). Счастливо оставаться!

(ЛИКА и КАТЕНЁВ уходят. ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ и ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА растерянно стоят посредине комнаты.)

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ушли… И мы виноваты… А я рта почти не открывал…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ничего, пусть без нас поживут! Прибегут как миленькие через день-другой! (Начинает плакать.) Ну, почему я такая несчастная?!. За что?!.

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Терпи, ты – мать…

(За окнами раздаются скрежет тормозящих колёс автомобиля, сигналы машин, крики людей… Супруги Леденцовы замирают в оцепенении. Вскоре в комнату вбегает ЛИКА. Она потрясена случившимся на улице.)

ЛИКА. Там… Там…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Что?! Что случилось?!

ЛИКА. Там… сейчас… дедушку… машиной сбило…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Как?!.. Совсем?!..

ЛИКА. Нет… Он живой… Только ударился, когда падал… Его чья-то машина в больницу повезла… А меня не взяли… (Начинает плакать.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Жив… Ну, слава Богу!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ (вытирая испарину на лбу). Ну, старик!..

ЛИКА. Ни крови, ничего нет… А лежит без сознанья, словно спит…

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Что?! (Жене, уже тише, с испугом) Ольга, ты слышала?… Если это опять… если надолго… (С ужасом) Ты представляешь, что тогда будет?!!

(Супруги Леденцовы с ужасом вглядываются вдаль и замирают. ЛИКА, плача, склоняет голову. Затемнение.)