Новые похождения бравого солдата Швейка. Часть первая

16. Это называется сенсацией

Закончив под утро работу над номером газеты, Швейк задремал в своем кабинете. В восемь часов утра газета поступила в продажу. В восемь часов двенадцать минут ее получил комендант города капитан Краузе. В восемь часов двадцать семь минут Швейка разбудил раздавшийся в соседней комнате тройной звук резкой пронзительности. Это была смесь визга, рева и мяуканья, как будто одним каблуком одновременно наступили на хвосты коту, ослу и русалке. Затем распахнулась дверь, и в кабинет нового редактора вошел капитан Краузе, совершенно потерявший власть над собой. Это был прежний Краузе, грозный Краузе.

— Ваши сотрудники, это свиньи собачьи, эти выродки вонючек, будут повешены сегодня вечером! — многообещающе начал он. — А с вами я хотел бы объясниться. Вы знаете, что сейчас нет человека в городе, который не читал бы этой газеты? Ее рвут друг у друга из рук! Ее прячут на память! Весь город хохочет! Я приказал стрелять в каждого, кто сегодня будет смеяться, но это не помогает. Вы понимаете, что это значит? Вы знаете, как это называется? — И, задохнувшись, он замахал газетой, как будто хотел улететь.

— Осмелюсь доложить, это называется сенсацией, — сказал Швейк. — Это как раз то, что нужно. А что касается сотрудников, то, разрешите доложить, по-моему, город не будет носить по ним траура. Вот только господина Долгоненкова могут пожалеть. Когда в Вршаницах проезжий жулик, некто Навотный, по незнанию пристукнул досмерти самого бургомистра господина обер-лейтенанта Штунде, весь город был огорчен, потому что каждый житель хотел бы сделать это сам, а тут посторонний, да еще жулик, всех обогнал…

— Прекратить! — тонко заверещал Краузе, хватаясь за кобуру. — Прекратите ваши идиотские истории и отвечайте только на вопросы. Вы видели газету?

— Какую? Ах, эту? Чего же мне смотреть, когда я ее почти всю написал? И вообще, осмелюсь доложить, я не любитель газет.

— Значит, вы еще не видели, что подписано вашим именем? Тогда полюбуйтесь. Прочитайте хотя бы первую страницу. А потом мы с вами очень серьезно поговорим.

С этими словами Краузе протянул Швейку газету. Вот что увидел Швейк.

Швейк внимательно прочитал все вышеприведенное и, подняв лучистые младенческие глаза на капитана, невозмутимо сказал:

— Осмелюсь доложить, господин капитан, по-моему, все это очень интересно.

— Вы думаете? — зловеще проскрежетал Краузе. — А что вы скажете насчет аншлага? Вам не кажется, что там две очень странные опечатки?

— Так точно, кажется, — отрапортовал Швейк. — Мне, осмелюсь доложить, очень приятно, что вы тоже это заметили. Я, правда, знал об этом еще до того, как газету начали печатать, но решил не задерживать номера из-за технической ошибки. Мы завтра дадим поправку, что не «мор», а «мир» и не «проврет», а «прорвет». Между прочим, с поправками надо быть тоже очень осторожным. А то в Мальчине был такой случай. Там в газете напечатали «фюрер несет нам гадость». На другой день, конечно, дали поправку, что надо читать не «гадость», а «радость». Но привели весь абзац и в следующей фразе опять перепутали букву. И получилось: «Он нас губит», вместо «Он нас любит». Редактор хотел опять дать поправку, но его, к сожалению, повесили, а то бы он довел тираж газеты до неслыханных размеров.

— Стоп! — скомандовал Краузе. — Довольно басен. Отвечайте по существу. Вы знали, что рисунки перепутаны?

— Осмелюсь доложить, знал. Но опять-таки я решил, поскольку картинки ставят для украшения, то все равно, где какая стоит. По-моему, так даже красивее.

— Так, — отметил капитан, бледнея. — А передовую вы писали?

— Так точно, я.

— А статью про собак?

— Осмелюсь доложить, там подписано. Собаки — это наболевший вопрос.

— Молчать! А статью насчет наших успехов?

— Это, осмелюсь доложить, писал господин Маноцков, но я ему подсказал некоторые идеи.

— Мне все ясно, — сказал Краузе, вставая. — Господин Швейк, я знаю, кто вы такой, я верю вам на слово, но сейчас, в связи с исключительностью обстоятельств, прошу предъявить ваш мандат.

— Осмелюсь доложить, точность никогда не мешает. Пожалуйста! — И, порывшись в кармане мундира, Швейк протянул капитану справку, полученную еще — в 1914 году и подтвержденную дальнейшими медицинскими экспертизами.

— Что это? — .спросил Краузе, странно глядя на Швейка. — Что это значит?

— Осмелюсь доложить, это мой мандат — справка о том, что я полный и законченный идиот.

— И больше у вас ничего нет?

— Никак нет.

— И вы не связаны с гестапо?

— Осмелюсь доложить, сохрани боже!

— Так какого же чорта ты, тухлая свиная жаба, морочил мне голову! Как ты смел, подлая сучья свинья, вводить меня в заблуждение! Да я тебя…

И пять все ругательные слова, которые Краузе носил в себе без дела в течение долгих и трудных последних дней унижения и заискивания перед Швейком, сразу рванулись наружу и застряли у него в глотке.

Капитан покраснел, хватил ртом воздух и круто повернувшись, жестом позвал конвоиров. Он глазами указал им на Швейка.

Когда Швейка уводили, капитан сделал красноречивый жест, будто он затягивает галстук. Так, мимически он огласил приговор. Говорить он еще не мог.

Зато Швейк был совершенно спокоен.

— Так что разрешите доложить, я пошел на виселицу, — отрапортовал он и, лихо откозырнув, двинулся за конвойными.