Новые похождения бравого солдата Швейка. Часть первая

Но Швейку не удалось рассказать, что случилось в Мальчине, так как в трактир вошел фельдфебель Кунст. Ни на кого не глядя, он прошел к буфету, где специально для него хранились бутылка сливянки, свежее сало и другие редкости. И хотя все знали, что фельдфебель Кунст шкура и прохвост, присутствующие заулыбались (попробуйте не улыбнуться, когда человек руководит штурмовым отрядом), и отовсюду зазвучали приветствия:

— На здар!

— Добрый день, пан фельдфебель!

Кунст деловито проглотил рюмку сливянки, потом обернулся и, придав своей тупой роже наистрожайшее выражение, рявкнул:

— Молчать! Во-первых, сколько раз вам говорить, что ваши дурацкие чешские «на здар» отменены и полагается говорить «хайль Гитлер»? Во-вторых, не думайте, что я пришел сюда из удовольствия побыть в вашей паскудной компании. Я прислан, чтобы вправить вам мозги перед тем, как вы пойдете призываться. Понятно?

— Так точно, понятно! — отрапортовал Швейк. — Хайль Гитлера!

— Не так, дурья башка! — крикнул Кунст. — Не хайль Гитлера, а хайль Гитлер, болван! Повтори. Можешь повторить?

— Осмелюсь доложить, могу, — ответил Швейк и добросовестно отбарабанил: — Хайль Гитлер — болван!

Кунст схватился за голову.

— Да не Гитлер болван, а ты болван! Понятно?

— Осмелюсь доложить, понятно. Я и не хотел сказать, что наш фюрер — болван. Если бы вы сами не сказали, что господин Гитлер болван, то я бы никогда…

— Молчать, скотина! — заревел Кунст и вдруг скомандовал: — Всем встать смирно!

Все, кроме глухого Благника, который не слышал команды, вскочили и вытянулись. Кунст оглядел этот строй, где болезней было больше, чем людей, и произнес такую напутственную речь:

— Все вы, чешские свиньи, были бы рады если бы мы, немцы, проиграли к чортовой матери эту войну! Вы думали, что, если вы старые хрычи и калеки, вас война не касается. Глубоко, ошибаетесь! Фюрер делает вам честь и разрешает призвать вас в ряды великой германской армии. Мы знаем всем вам цену, но раз в наших рядах уже дерутся эти макаронщики — итальянцы, и эти мамалыжники — румыны и тухлый гуляш — венгры, — спрашивается, чем вы хуже? Мы — высшая раса и разрешаем вам драться за нас. Мы ваши родители, а вы наши дети. Понятно, сукины дети?

— Осмелюсь доложить, все понятно, пан фельдфебель, — ответил Швейк за всех.

— Что тебе понятно? Кто мы для вас?

— Осмелюсь доложить, как вы сами сказали, вы для нас суки, пан фельдфебель!

— Кто? — Кунст даже задохнулся от ярости.

— Ну да, — невозмутимо продолжал Швейк. — Вы сказали, что вы наши родители, а мы — сукины дети. Значит, я рассуждаю так, что…

— Довольно! — заорал Кунст. — Вы мне надоели! Я ухожу, но чтоб на призыве никто не смел увиливать, а то будете иметь дело со мной… Завтра вы будете солдатами, а солдат— опора Третьей империи!

И Кунст вышел. Он хлопнул дверью так грозно, что несколько секунд все молчали. И первым в наступившей тишине прозвучал голос бравого солдата Швейка:

— Ну, вы слышали, что сказал пан фельдфебель? Теперь вы уже не калеки и уроды, не старые развалины, а опора Третьей империи. Ну-ка, кривые, хромые, горбатые, стройся, и пойдем служить фюреру.

И все отправились на призывную комиссию.