Новый круг Лавкрафта

Дэвид Саттон ДЕМОНИЧЕСКОЕ

— …Ну да, ну да, — обиженно протянул Барт. — А что в этом такого, а? Заклинания, это ж эстетично, разве нет?

И он отхлебнул пива и откинулся в кресле с таким лицом, какое бывает у ребенка, которому отказали в конфете. Да уж, сидевший напротив Наттолл знал, как его завести. Однако, несмотря на все расхождения, они оставались лучшими друзьями.

Барт оглядел публику лаунж-бара. Здесь собирались преимущественно студенты — все как один длинноволосые, принципиально плюющие на моду идеалисты-альтруисты, горячие поклонники андеграунда и фолка. Такие всегда готовы поддержать разговор на любую тему — и на условности и приличия им плевать. В «Виндзоре» была неплохая сцена, но, по правде говоря, репутация паба оставляла желать лучшего. Приглядевшись, Барт мог бы без труда разглядеть, как передают из рук в руки пакетики с анашой, тут же снимались развеселые девицы, поджидали своего часа праздные зеваки — эти высматривали, к кому бы подсесть за столик, чтобы напоили. А вот и клиенты отдела по борьбе с наркотиками — этих с каждым вечером, правда, становилось все меньше: местная группировка раскололась, а за разрывом отношений последовали не менее неприятные для обеих сторон действия. А в общем и в целом атмосфера была приятной и расслабленной — паб оказался идеальным местом отдыха для Барта и Наттолла, которые придерживались такого же образа жизни, как и остальные завсегдатаи.

Наттолл почел благоразумным завершить дискуссию, которая стала излишне напряженной — во всяком случае, со стороны Барта, — и миролюбиво сказал:

— Алан, ты меня, конечно, извини, я ничего плохого сказать не хочу. Просто, понимаешь, я думаю, что «Жареные пауки» — прогрессивная команда, зачем нам все эти трюки и выкрутасы…

Барт пристально посмотрел на собеседника:

— Рэй, вообще-то заклинания — они как раз здесь очень даже к месту. Они составляют неотъемлемую часть композиции — если так понятнее. Ты, конечно, можешь думать все, что угодно, но послушай пластинку пару раз внимательно, и ты поймешь: я — прав.

И кивнул на пустые стаканы:

— Еще по пиву?

Поднимаясь, он отбросил длинные каштановые вьющиеся волосы. И решительно направился к бару. Пользуясь его отсутствием, Наттолл взял со стола газету. Солнечные очки он поднял на лоб, и они почти сливались с его густыми черными волосами. Кожа у него была темно-оливковая и гладкая. Темные волосы в сочетании с черной кожаной курткой придавали ему вид мрачный и значительный. Весь облик Наттолла говорил о праздности и нежелании вникать в чужие проблемы — по крайней мере, так он выглядел. Толпы и религии не для меня — таков был его всегдашний лозунг. В то же время он с презрением высмеивал муравьиную приверженность к порядку, которую неизменно демонстрировало трусливое большинство. Ну а кроме того, он был достаточно богат, чтобы вести себя независимо. Хорошим зрением Наттолл не отличался и потому читал газету прищурившись. Тяжелые веки с густыми ресницами почти прикрывали темные глаза, а тонкие розовые губы сжались в презрительной гримасе. Сейчас он более всего походил на ворона, примеривающегося к добыче. И тем не менее, внешность и манера одеваться удивительно хорошо скрывали его подлинную сущность: Наттолл обладал замечательным чувством юмора — пожалуй, иногда его ирония граничила с насмешкой и сарказмом, но именно благодаря дружелюбному характеру Наттолл и составил большую часть своих знакомств.

Барт вернулся с пивом, Наттолл благосклонно кивнул — спасибо, мол, — не отрывая при этом глаз от статьи на первой странице. Барт вытащил из кармана книгу и принялся за чтение, то и дело откидывая с лица и глаз непослушные волосы. У него в отличие от Наттолла были другие взгляды на жизнь — он хотел заняться чем-нибудь важным и нужным: ну, например, сокрушить до основания нынешнее общество, которое и без того балансирует на грани ядерной катастрофы. Его бледный лоб был всегда наморщен от мысленных усилий — ум Барта беспрерывно занимали проблемы вселенского масштаба. Юношей он, кстати, не отличался подобной серьезностью. Однако не прошло и шести лет со времени окончания школы, как его внешность и характер изменились чуть более, чем полностью — словно нечто вдохнуло бурную жизнь в некогда бездушную машину. На бледном, как свечной воск, лице выделялись яркие-яркие голубые глаза и карминные губы. В сочетании с трупной белизной кожи все это производило на окружающих неизгладимое впечатление.

Наттолл поднял бокал с пивом и хорошо к нему приложился. Потом поднял глаза от газеты и проговорил:

— Ты представляешь? Твои «Жареные пауки» вызвали настоящую сенсацию в оккультных кругах.

— Ух ты! — так и подскочил на месте Барт.

— Давай-ка я тебе прочитаю, — тут его друг на некоторое время замолчал. — Вот, отсюда. «Несколько эзотерических обществ, а также ряд известных экспертов осудили пластинку, выпущенную бирмингемской группой „Жареные пауки“. В одной из композиций в тексте звучат несколько строк подлинного заклинания, которое, как заявил Томас Миллрайт, исследующий традиции черной магии, может быть потенциально опасным. В ответ на дальнейшие расспросы мистер Миллрайт пояснил, что речь идет о ритуале из древнего обряда, отправление которого чревато нешуточными рисками, и что скорее всего эти строчки взяты из редкой магической книги. К счастью, добавил он, часть строк заклинания опущена и не звучит в тексте песни целиком, так что, скорее всего, обычному слушателю ничего не грозит. Однако неофит, только приступающий к занятиям черной магией, вполне способен соблазниться этой сильной формулой — и в таком случае может разразиться беда». Что скажешь, Алан?

— Хммм… Рэй, ну это ж газета. Что еще они могли там написать? Хотя вся эта фигня, которую мы напихали в песню, — это реальная фигня. Ребята специально искали — и вот нашли. Но в общем и в целом пресса в своем репертуаре: им подавай обряды на кладбищах, оскверненные могилы, сердца, пронзенные иглами, и прочую чушь.

— А разве ты сам не увлекаешься оккультизмом?

— Увлекаюсь. Но не чушью, про которую так охотно пишут газетчики. Черная магия — а также белая — занятие не для профанов. Магией занимаются — и, я полагаю, занимаются весьма успешно, — за закрытыми дверями в специально оборудованных тайных местах. Прессу туда не приглашают, поверь мне.

Однако Наттолл уже не на шутку заинтересовался:

— Как-как, ты сказал, называется ваш альбом?

— «Океан разумов». А что? Хочешь купить?

— Нет уж, если я захочу послушать, то возьму пластинку у тебя, — отрезал Наттолл.

— Ах вот оно что, — принялся подначивать его Барт. — А я-то думал, тебе неинтересны группы, прибегающие к дешевым трюкам и выкрутасам!

— Ну, скажем так. Я готов прислушаться к твоим доводам. Давай, завтра вечером тащи пластинку ко мне на квартиру. Посмотрим, так ли она хороша, как ты говоришь.

— Да без проблем, только, пожалуйста, не жди от нее слишком многого. Там всего две песни — «Океан разумов» и «Демоническое», последняя как раз содержит эти самые строчки, вызвавшие столько пересудов.

— Ну, у меня хорошие колонки, так что хай-фай звучание ей только пойдет на пользу, — вежливо сказал Рэй. — Опять же, может, Вельзевула удастся вызвать — всё польза. В общем, до завтра!

И он рассмеялся и поднялся, собираясь уходить.

— Ага, — кивнул Барт. — Тогда — в восемь?

Его вдруг охватило странное чувство — Рэй как-то странно себя повел. Не так, как всегда. Ни с того ни с сего заинтересовался пластинкой — с чего бы это? Впрочем, Барт быстро списал чувство тревоги на работу обострившегося в последнее время воображения: последние недели ему приходилось хлопотать исключительно по материальным поводам, а творческая натура явно брала свое.

Алан Барт снял с полки пластинку. Черный конверт матово поблескивал, и на перламутровой поверхности с трудом проглядывала черно-белая фотография — негатив, на самом деле, — обнаженной танцующей девушки в недвусмысленно эротической позе. Он набросил потрепанный плащ и вышел из дома.

Стоя на остановке в ожидании автобуса, Барт все никак не мог избавиться от мыслей о странном поведении Наттолла. Буквально только что он чуть не порвал его в клочки в споре: мол, группы занимаются дешевым трюкачеством вместо того, чтобы заниматься прямым делом и записывать музыку. И вдруг — ни с того ни с сего! — просит дать послушать пластинку. С другой стороны, навряд ли этот спор что-то для Наттолла значил — для него вообще мало что значит в этой жизни. На самом деле, подозревал Барт, друг его затевает спор ради спора и придерживается противоположной точки зрения только для того, чтобы оживить дискуссию.

Автобус пришел и со скрипом тормозов остановился чуть дальше, чем нужно. Ну как всегда. Барту пришлось бежать к дверям. Он занял место на первом этаже сзади и принялся смотреть в окно. Но что бы там ни стояло за капризом Наттолла, здорово будет послушать такой мрачняк на стереосистеме, а не на стареньком проигрывателе. Наттоллу в жизни везло, причем с самого рождения, — он появился на свет в состоятельной семье. У таких всегда все самое лучшее, все по последней моде — а как же иначе. Таким легко скользить над жизнью, не замечая ужасов и уродств окружающего их общества — для них это далекие, иррациональные, странные явления. Их существование не обременяют заботы о пропитании, жизнь течет привольно и спокойно, а мысли занимают лишь сиюминутные фантазии. Так что проблемы, над которыми бьется остальное человечество (к примеру, как заработать и на что жить), к Наттоллу не имеют никакого отношения. Квартира у него была роскошная, а вечеринки — частые, надо сказать, — в ней устраивались и вовсе бесподобные… Кстати, насчет вечеринок… Барт никак не мог выцепить мелькнувшую и тут же скрывшуюся мысль. Нет, не вечеринка, а что-то другое, что-то, что Наттолл делал в квартире…

А вот Барт, кстати, находился в постоянном разладе с обществом. Происхождения он был более чем скромного — Алан родился в рабочей семье. Свое окружение он терпеть не мог и старался, как мог, пробиться к совершенно другой жизни. В конце концов, ему удалось преуспеть, и теперь Барт мог вполне считать себя интеллектуалом — пусть и самоучкой. Они с Наттоллом были полным противоположностями друг другу — во всяком случае, внешне. Однако разница в социальном положении отнюдь не помешала им стать закадычными друзьями — ибо людей может связывать нечто более важное, чем то, что дают происхождение и образование.

Холодный ночной ветер леденил руки Барта, пока тот брел вверх по заметаемой мусором улице. Наконец он добрался до Наттолловой квартиры и дважды позвонил в дверь.

— Алан, привет! Заходи-заходи, — обрадовался ему Наттолл. — Кофе?

— Не откажусь, Рэй. На улице собачий холод, знаешь ли.

— Ага, я смотрю, пластинка у тебя с собой. Но сначала я хочу тебе кое-что показать.

Барт прошел за ним в квартиру — просторную, с огромной гостиной. Комната была обставлена со вкусом, наличие которого трудно заподозрить у такого презирающего условности человека, как Наттолл, тем не менее необычность отделки и меблировки бросалась в глаза. Свет дорогих светильников регулировался легким нажатием кнопки. Вдоль стен, окрашенных в легкий оттенок коричневого, протянулась целая череда хай-фай аппаратов: магнитофон, записывающее устройство, радио — и все остальное. Колонки были выставлены не напоказ, а как положено — невысоко над полом, на деревянных подставках. Обстановку дополняли мягкие, обитые роскошным темно-коричневым бархатом диван и кресла.

И тем не менее общее впечатление от комнаты оставалось каким-то… будоражащим. Словно бы входящий в нее исчезал для мира. Вокруг стояла тишина, готовая в любой момент уступить место звукам музыки. Комната выглядела аскетичной — никаких лишних деталей, украшений и безделушек, — и в то же время мягкие формы и теплые цвета противоречили самой идее суровости. Все навевало мысли о расслаблении и комфорте. Возможно, комната служила двоякой цели? Воистину, странное, необычное место, в котором не хотелось оставаться в тишине, и рука сразу тянулась к музыкальному центру, чтобы без промедления погрузиться в волны звука.

— Погляди-ка, что у меня есть, — сказал Наттолл. — А я пока займусь кофе.

И передал другу книгу. Барт в жизни не видел таких старинных фолиантов: обложка из коричневой кожи с металлическими застежками, вся потертая и истрепанная. Алан бережно расстегнул замки и раскрыл книгу.

— Ф-фух! Рэй, сколько лет этой томине? От нее так и несет плесенью! — окликнул он друга.

— Да так, пара сотен, не более, — фыркнул Наттолл, возвращаясь с кухни с двумя дымящимися кружками. — Так что, пожалуйста, поаккуратней с ней, а то рассыплется.

— Да я уж вижу…

И он осторожно принял горячий кофе:

— Спасибо.

— Это написал англичанин, некий Беркли. Как видишь, название отсутствует, однако библиофилы знают ее как «Книга безумного Беркли».

— А что это, Рэй?

— Это книга по магии, заклинаниям и прочим штукам. Ну, ты, наверное, слышал, что в то время только ленивый не писал книги по магии. Время от времени их, конечно, отлучали от церкви и сжигали, кто-то уходил в подполье. Ну и, соответственно, книжки стали библиографической редкостью…

Барт прихлебывал кофе — тот отдавал легкой горечью.

Наттолл заметил гримасу на его лице:

— Я сделал покрепче — чтобы мы не уснули. Нужно будет бодрствовать.

— Бодрствовать? Зачем?

Друг оставил его вопрос без внимания:

— В общем, меня тут посетила одна мысль — пока я читал ту статью в газете. Томас Миллрайт — помнишь, там упоминалось это имя? Эксперт по черной магии? Так вот, я сразу подумал: что-то знакомое, где-то я о нем читал или слышал. В общем, я перелопатил гору старых журналов и, к счастью, обнаружил статью о нем — годичной давности. Похоже, он посвятил себя изучению одной книги по магии — той самой «Книги безумного Беркли». Она очень, очень редкая. Но, ты знаешь, мой отец собирал всякий антиквариат, так что пару месяцев назад я унаследовал целую кучу старых книг. И ты представляешь, как я удивился, когда…

— Так, Рэй, одну минуту, — тихо прервал его Барт. — Какое это все имеет отношение к пластинке?

— Постой, сейчас расскажу. Так вот, все очень просто. Миллрайт все эти месяцы тщательно изучал одну книгу, так? А когда давал для статьи интервью, разве не мог он иметь в виду ту самую книгу, которой занимался? И теперь — вот она, перед нами. В общем, если я прав, здесь есть полный текст заклинания, которое вы пропели в песне.

Барт почувствовал — что-то не так. Слишком много совпадений. Даже если перед ними — та самая книга, ну и что? Наттолл ведь не всерьез? Он же не предлагает им заняться на досуге черной магией? И тут Барт вспомнил, что вылетело у него из головы во время поездки на автобусе. Нет, конечно, это только слухи, ничего существенного. Но разве не Наттолл оказался в центре скандала вокруг занятий черной магией, который разразился несколько лет назад?.. Это случилось давно, еще до того, как они познакомились. Но что-то он такое слышал — в квартире вроде как проводились какие-то ритуалы… Нет, нет, это безумие какое-то. Не может быть.

— Я все равно не понял, Рэй. Какой в этом во всем смысл?

— Ну… — неопределенно протянул тот. — Ну, скажем, мы можем провести ритуал в исследовательских целях. Мало ли, может, группе пригодится. Я просто подумал — вдруг тебе интересно. В конце концов, вот оно, настоящее заклинание!

— Мне интересно, Рэй, — сказал Барт и сделал большой глоток из кружки с кофе.

— Можно я обложку пластинки посмотрю?

Барт отдал другу большой четырехугольный конверт, тот раскрыл его и принялся изучать сведения о записях.

— Так… «Демоническое» содержит подлинные заклинания, которые произносились во время отправления древнего обряда, — громко прочитал Наттолл, — во время которого из иных миров призывался демон. Начинаются со слов: «Он есть Черный, Заполняющий пространство, Тот, кого нужно призвать из обиталища на землю»… Одним словом, типичный псевдо-магический бред. Хорошо хоть первую строчку инкантации указали. Давай-ка найдем ее в книге — а потом послушаем музыку.

Наттолл принялся бережно переворачивать страницы старинной книги без названия. Неожиданно Барт тоже увлекся — все-таки не часто приходится участвовать в настоящем полевом исследовании! — и присоединился к другу. Книга оказалась весьма объемистой, к тому же часть букв со временем поблекла. Некоторые страницы, казалось, были готовы рассыпаться в прах — словно их отпечатали не сотни, а тысячи лет назад. Тут и там попадались диаграммы и примечания, написанные от руки неровным почерком. Барт первым обнаружил нужное место:

— Вот! Здесь! — и он ткнул пальцем в страницу.

— Да. Да, — Рэй замолчал. — Вначале здесь идет что-то о том, что начинающий некромант должен предпринять некоторые меры предосторожности, прежде чем выполнить призыв!

И Наттолл расхохотался:

— Да уж, похоже, с предосторожностями теперь ничего не выйдет — слишком поблек текст. Могу лишь разобрать что-то о молодой луне — а потом снова целый абзац начисто стерт. Ага, а тут что-то про пентаграмму, из которой ни в коем случае нельзя выходить. Короче, Рэй, у нас есть текст. Это самое главное. Теперь — дело за музыкой!

Барт вытряхнул пластинку из конверта, и Наттолл положил ее на проигрыватель. Прочистив иглу, он опустил ее на диск и увеличил звук. Потом приглушил свет — настолько, что стало едва возможно разобрать печатный текст. Затем они устроились на диване. Раскрытая книга лежала у них на коленях.

Музыка была чисто электронной, и нездешние, космические звуки очень подходили погруженной в темноту комнате. Разгоняющее по спине мурашки электронное бульканье усилилось, а за ним последовал приглушенный вскрик — вокалист завел тихую, нашептывающую песню. Молодые люди уставились в книгу, едва успевая следить за текстом. Музыка создавала весьма устрашающее сопровождение — жутковатые нашептывания продолжались, заклинание медленно, но неотвратимо зачитывалось, обретая зловещую и страшную жизнь в искаженном голосе вокалиста и чуждом звучании электронных аккордов. Фоном, в сновидческом далеке, вступил орган, ударные выбивали гипнотический, лишающий воли ритм.

Музыка ошеломляла — возможно, потому что Наттолл что-то подмешал в кофе, и наркотик начинал действовать. Барт почувствовал себя чуждым сиюминутным заботам, отделенным от всего мирского — он медленно плыл, свободно колыхаясь в предвечных водах космического лона. Неожиданно он испугался: наркотик обострил действие чувств, однако лишил возможности шевелиться. Барт уплывал по течению, невесомый, как перышко, и совершенно беспомощный. Старинная книга соскользнула с колен и стала удаляться, оставляя за собой, как дым, слабый запах плесени. Протянуть руку и схватить книгу Барт не мог. Он находился слишком далеко, и липкий звук обматывался вокруг него горячим коконом.

Неожиданно музыка в его ушах вновь обрела стереофоническую ясность, и, где-то в глубине его разума, подвывающий вокал рассыпался пронзительными, рвущими струны гитарными рифами. Тонкий, высокий вопль прорезался сквозь растущую стену звука. Забили — лихорадочно, гипнотизируя своей монотонностью — барабаны, а надо всем плыли слова песни… Жуткие, идущие из безвременных глубин пересвистывания и чириканья дробью рассыпались у Барта в голове. Ему казалось, что завивающаяся раковиной вселенная — вся целиком — расположилась у него в мозгу и обрела голос. Он медленно крутился в черноте, пересыпанной звездной пылью, пересекая туманности и жмурясь от вспыхивающих с волнами звука сверхновых.

Басы вдруг приглушились и постепенно стали сходить на нет, мелодия зазвучала мягко-мягко, пение прервалось, но инструменты продолжали исполнять привычную тему. Барт снова плыл в роскошной на ощупь темноте, повинуясь ускоряющемуся ритму, и знал, что кроме звука в этом теплом огромном мире ничего и нет.

Затем заклинание зазвучало снова. Но Барт точно знал — этого не было в записи! Яростная, сверкающая и раздирающая страхом мысль искрой скакнула через его расфокусированное сознание. А ведь это, похоже, голос Наттолла…

И вдруг Наттолл пронзительно закричал. Голос его доносился откуда-то издалека. Ужас запоздало ворвался в сознание, и Барт затряс головой, пытаясь прийти в чувство. В комнате было очень холодно. Он по-прежнему сидел на диване — а приятель лежал, распростертый, на полу. Комнату заполняло нечто невероятно холодное и черное, и это черное заполняло все возможное пространство. Оно влажно липло к коже, подобно темной болотной воде, трясине черной ледяной ночи. Барт подскочил и взвизгнул… чернота отодвинулась… А потом свернулась и поползла по погруженной в тишину комнате. Отовсюду на него смотрели неподвижные, но до дрожи злые, отвратительные глаза.

Оно подплывало, прикидываясь обычной темнотой, подплывало прямо к нему! Барт почувствовал липкую влажность, отвратительные, мерзостно грязные, склизкие пальцы на лице… оно пробовало на вкус его кожу… пробовало его душу… вылизывало, сладострастно вылизывало его невидимыми, дрожащими от вожделения губами!

Барт вскочил и, шатаясь и придерживаясь за стену, сделал несколько неуверенных шагов. Пальцы что-то нащупали. Включился яркий свет, и чудовищная протоплазма ночи вспучилась, взорвалась внутри себя и улетучилась из комнаты. Барт съехал вниз по стене. Его лицо покрывало что-то склизкое, остро пахнущее болотным илом, оно заливало глаза и капало, смешанное со слюной с отвисших губ. От пакостной субстанции исходил отвратительный смрад.

Наттолл лежал, постанывая, на полу и пытался приподняться из лужи чего-то прозрачного и похожего на вязкий клейстер.

— Боже, как я благодарен тебе за свет! Алан! Мы забыли про пентаграмму! И теперь Черный… он на свободе!