Новый либертарный манифест

Глава 3. Контрэкономика. Наши средства.

Детально разобрав наше прошлое и государственническое настоящее, а также взглянув на правдоподобное описание гораздо лучшего общества, достижимого при помощи сегодняшних знаний и технологий (не требуется никакой перемены в человеческой природе) – мы подошли к решающей части манифеста: как мы попадём «отсюда» «туда»? Ответ, естественно, или, может быть, неестественно, разбивается на две части. Без государства разделение на «микро» (самостоятельные действия индивидуума и его окружения, включая рынок) и «макро» (коллективные действия) в лучшем случае будет интересным статистическим упражнением с некоторой небольшой пользой для маркетинговых агентств. Но и в этом случае человек с развитым чувством порядочности может пожелать понять социальные последствия своих действий, даже если они никому другому не приносят вреда.

При наличии государства, пятнающего каждый поступок и засоряющего наши мысли незаслуженным чувством вины, понимание социальных последствий наших действий становится крайне важным. Например, если мы не заплатим налог и избежим наказания, то кто от этого пострадает? Мы? Государство? Невинные граждане? Либертарный анализ показывает нам, что государство несёт ответственность за любой ущерб невинным гражданам, который, как оно пытается доказать, причиняет «эгоистичный неплательщик», а «услуги», которые «обеспечивает» государство, иллюзорны. Но даже в этом случае, не должно ли быть нечто большее, чем умно прикрытое одиночное сопротивление или «выпадение из системы»? Если политическая партия или революционная армия неприемлемы для достижения либертарных целей и самой своей природой обречены на провал, то какой вид коллективной активности будет работать?

Ответом является агоризм.

Увлекать большие группы человечества прочь из государственнического общества в агору возможно, практично и даже прибыльно. Это, в самом глубоком смысле, – истинная революционная деятельность, которая будет освещена в следующей главе. Но чтобы понять этот «макро» ответ, мы сначала должны кратко описать ответ «микро»[24].

Функция экономической псевдонауки истеблишмента заключается не столько в том, чтобы делать предсказания для правящего класса (как авгуры в Римской Империи), сколько в том, чтобы мистифицировать и дезориентировать управляемый класс по поводу того, куда уходит его материальное благосостояние и каким способом оно изымается. Объяснение того, каким образом люди могут сохранить своё состояние и имущество защищённым от государства, является в таком случае экономикой противодействия истеблишменту (Counter-Establishment economics), или сокращённо контрэкономикой[25]. Существующая практика по уклонению от государства, его игнорированию и неповиновению ему – это контрэкономическая деятельность. Но с той же двусмысленностью, с какой словом «экономика» называют и науку, и то, что она изучает, несомненно будет использоваться и термин «контрэкономика». Поскольку этот текст и есть собственно контрэкономическая теория, контрэкономикой далее будет называться практика.

Классификация и описание всей контрэкономики или значительной её части само по себе займёт целый том, не меньше[26]. Здесь будет намечено в общих чертах лишь самое необходимое для понимания оставшейся части манифеста.

Процесс перехода от агорического общества в государственническое должен быть подобен движению в гору, эквивалентен траектории с сильно негативной энтропией в физике. В конце концов, если человек начал жить в хорошо налаженном свободном обществе и понимать его, зачем ему желать возвращаться к систематическому принуждению, грабежу и мучительному беспокойству? Распространение невежества среди знающих и неразумности среди разумных – трудное занятие. Мистификация того, что уже ясно понято, практически невозможна. Агорическое общество должно быть довольно стабильным, чтобы не приходить в упадок, и в то же время весьма открытым для усовершенствования.

Давайте прокрутим время назад, как прокручивают назад кинофильмы, от агорического общества к существующему государственному обществу. Что мы увидим?

Сначала появятся островки государственничества, территориально целостные в большинстве случаев, поскольку государство невозможно без региональных монополий. Оставшиеся жертвы становятся более и более осведомлёнными о прекрасном свободном мире вокруг их и «испаряются» с этих островков. Большие синдикаты рыночных охранных агентств сдерживают государство, защищая тех, кто подписался на охранную страховку. Самое важное, что те, кто находятся за пределами государственнических островков или сообществ, продолжают наслаждаться агорическим обществом с поправкой на более высокую стоимость страховых взносов и некоторою степень осторожности при путешествиях. В этой ситуации агористы смогут сосуществовать со сторонниками государства, поддерживая изоляционистскую «внешнюю политику», поскольку освободительное вторжение в государственнические сообщества обойдётся дороже немедленного возвращения (если только государство не затевает окончательную полномасштабную агрессию). Нет, однако, никаких реальных причин вообразить, что оставшиеся жертвы предпочтут остаться угнетёнными, когда либертарная альтернатива столь видна и доступна. Зоны государства подобны перенасыщенному раствору, из которого готова выкристаллизоваться анархия.

Сделаем ещё один шаг назад и увидим противоположную ситуацию: более крупные сектора общества находятся под дланью государства, а более мелкие живут, насколько возможно, агорически. Тем не менее, есть одно заметное отличие: агористам не нужно находиться в территориально целостной области. Они могут жить где угодно, хоть у них и будет тенденция связывать с себя со своими товарищами-агористами не только с целью получения социальной поддержки (как это называют психологи), но и для простоты и прибыльности товарообмена. В любом случае, безопаснее и выгоднее иметь дело с проверенными заказчиками и поставщиками. Существует тенденция создания связей между более агорическими индивидами и их размежевания с более этатистскими элементами (эта тенденция сильна не только теоретически, как зарождающаяся практика она существует уже сегодня). Некоторые легко защищаемые территории, возможно, в космосе, острова в океане (или под океаном), или районы гетто больших городов, где государство полностью бессильно их подавить, могут стать полностью агорическими. Хотя большинство агористов будут жить внутри захваченных государством территорий.

Среди людей будет представлен широкий спектр различных степеней агоризма, так же как и сегодня, когда некоторые, извлекающие пользу из государства, являются рьяными государственниками, некоторые – полностью осознают агорическую альтернативу и живут максимально свободно, а все остальные находятся в середине, будучи в разной степени дезориентироваными.

Наконец, мы возвращаемся туда, где присутствуют лишь немногие, кто понимает агоризм, а подавляющее большинство составляют те, кто видят иллюзорную выгоду от существования государства или не могут воспринять альтернативу, и сами государственники: управленческий аппарат и класс, определяемый получением дополнительного дохода от государственного вмешательства в рынок[27].

Это описание нашего общества в настоящее время. Мы «дома».

Прежде чем мы возьмём обратный курс и опишем путь от этатизма к агоризму, давайте окинем наше нынешнее общество свежим агорическим взглядом. Как путешественник, вернувшийся домой и увидевший вещи в новом свете того, что он узнал о чужеземных странах и тамошнем образе жизни, мы можем получить новые представления о нашем нынешнем положении.

Помимо некоторого числа просветлённых новых либертариев, к которым относятся терпимо в более либеральных этатистских зонах земного шара («терпимость» существует на уровне либертарного вкрапления в этатизм), мы теперь видим нечто иное: большое число людей, которые действуют как агористы со слабым пониманием какой-либо теории, побуждённые материальной прибылью уклоняться от государства, избегать его и оказывать ему открытое неповиновение. Они определённо имеют потенциал, не так ли?

В Советском Союзе, бастионе архи-государственничества с почти полностью развалившейся «официальной» экономикой, гигантский чёрный рынок обеспечивает русских, армян, украинцев и другие народы всем: от продуктов питания и ремонта телевизоров до официальных бумаг и благосклонностей правящего класса. Как сообщает Manchester Guardian Weekly, Бирма с государством, сокращённым до армии, полиции и горстки самодовольных политиков, практически полностью представляет из себя чёрный рынок. В той или иной степени, это утверждение верно практически для любой страны «Второго» и «Третьего» миров.

Ну а что насчёт «Первого» мира? В социал-демократических странах чёрного рынка меньше, потому что «белый рынок» допустимых законом рыночных сделок больше, но его следы весьма заметны. Италия, например, имеет «проблему» с тем, что значительная часть гражданских служащих (которые работают официально с 7 утра до 2 пополудни) зарабатывает «чёрные» деньги, работая неофициально на различных работах оставшуюся часть дня. Нидерланды имеют большой чёрный рынок жилья по причине высокого регулирования этой отрасли. В Дании движение за уклонение от налогов настолько велико, что те его участники, которых прельстило участие в политике, создали вторую по величине партию. И это только самые бросающиеся в глаза примеры, которые пресса была в состоянии или пожелала осветить. Безудержно нарушаются процедуры валютного контроля. Во Франции, например, возможно, что каждый производит внушительные накопления золота, а поездки в Швейцарию для чего-то большего, чем просто туризм или горнолыжный отдых, являются вполне обычным явлением.

Чтобы оценить масштабность всей этой контрэкономической деятельности, для полноты картины очень желательно также рассмотреть и экономические системы относительно свободных «капиталистических» стран. Давайте обратим наш взор на чёрные и серые рынки[28] в Северной Америке, помня, что сегодня это пример самой низкой активности в мире.

По данным американской налоговой службы, по меньшей мере двадцать миллионов человек участвуют в «подпольной экономике» неплательщиков налогов, пользующихся наличными или бартерным обменом с целью избежать выявления сделок. Миллионы держат деньги в золоте или на иностранных счетах с целью избежать скрытого налогообложения, называемого инфляцией. По данным иммиграционной службы миллионы «нелегальных иностранцев» имеют работу. Ещё больше миллионов употребляют или продают марихуану, кокаин, другие незаконные наркотики, лаэтрил, триптофан, лекарства от СПИДа и прочие запрещённые вещества.

И ещё есть те, кто практикует «преступления без потерпевших». Кроме употребления наркотиков, к ним относятся проституция, порнография, бутлегерство, подделка документов, азартные игры, незаконные сексуальные отношения между добровольно согласными взрослыми людьми. Независимо от «движений за реформы», пытающихся достичь политического признания этих деяний законными, народ предпочитает действовать прямо сейчас, тем самым создавая контрэкономику.

Однако на этом дело не останавливается. С тех пор, как в качестве федерального закона вступило в силу ограничение скорости 55 миль в час, большинство американцев стали контрэкономическими водителями. Профессиональное сообщество водителей-дальнобойщиков развило систему радиосвязи для обхождения государственных мер по обеспечению выполнения законодательства. Для независимых водителей, которые могут сделать четыре пробега при скорости в 75 миль в час вместо трёх при 55-ти, контрэкономическое вождение – это вопрос выживания.

Древняя традиция контрабандизма процветает и сегодня: начиная с контейнеров, полных марихуаны и иностранной бытовой техники, облагаемой высокими пошлинами, уймы людей из менее развитых стран и заканчивая туристами, прячущими в багаж немного лишнего и не сообщающими об этом таможенникам.

Почти каждый занимается, в некотором роде, предоставлением ложных сведений или сокрытием фактов при подаче налоговой декларации, неучтёнными выплатами за услуги, недекларированными торговыми операциями с родственниками и нелегальными сексуальными взаимоотношениями со своими партнёрами.

Таким образом, каждый человек является контрэкономистом в той или иной степени. И это вполне предсказуемо с точки зрения либертарной теории. Ведь почти на каждый аспект человеческой деятельности найдётся государственный законодательный акт – запрещающий, регулирующий или контролирующий его. Количество этих законов столь велико, что «либертарная» партия, которая полностью предотвращала бы принятие каких-либо новых законодательных актов и ускоренными темпами отменяла бы десять или двадцать законов за каждую сессию, не смогла бы отменить существенную часть государства (не говоря уже о самом механизме!) в течение целого тысячелетия[29].

Очевидно, что государство не способно обеспечить выполнение своих указов, и, тем не менее, оно продолжает существовать. И если каждый в какой-то мере контрэкономичен, почему же тогда контрэкономика не сокрушила экономику?

За пределами Северной Америки мы можем учесть эффект империализма. Советский Союз получал поддержку от более развитых стран в тридцатые годы двадцатого века и большое количество инструментов насилия во время Второй Мировой войны. Даже сегодня «внешняя торговля», обильно субсидируемая безвозвратными займами, даёт опору советскому и новому китайскому режимам. Этот капитал (или, точнее сказать, антикапитал, поскольку он уничтожает благосостояние) из обоих блоков вместе с военной помощью поддерживает режимы в остальных частях земного шара. Но это не объясняет ситуацию в Северной Америке.

То, что существует повсюду на Земле и позволяет государству продолжать своё существование – это согласие жертвы[30]. Каждая жертва этатизма в какой-то степени признала государство. Ежегодно провозглашаемый налоговой службой рекламный слоган о том, что подоходный налог зависит от «добровольного согласия», как ни странно, является истиной. Стоит лишь налогоплательщикам полностью перекрыть поступление крови, как беспомощное государство-вампир исчезнет с лица земли, а его полиция и армия, оставшись без зарплаты, практически немедленно дезертируют, лишив монстра его клыков. Если бы каждый отказался от «законного платёжного средства» в пользу золота, расписок или других инструментов обмена, то под сомнением оказался бы даже тезис о том, что налогообложение может поддержать современное государство[31].

И вот здесь ключевым вопросом становится государственный контроль за образованием и средствами массовой информации, либо напрямую, либо через право собственности на них представителей правящего класса. Поначалу традиционное духовенство выполняло функцию освящения короля и аристократии, окружения таинством отношений между угнетёнными и угнетаемыми, и индуцирования чувства вины у тех, кто не повиновался и сопротивлялся. Отделение церкви от государства переложило это бремя на новый интеллектуальный класс (тот, который русские назвали интеллигенцией). Некоторые интеллектуалы, рассматривающие истину как величайшую ценность (подобно ранним инакомыслящим теологам и духовным лицам), проводят работу по разъяснению, а не по мистификации, но их отвергают, гневно осуждают и не допускают к контролируемому государством заработку. Таким образом возникают явления диссидентства и ревизионизма, а вместе с ними рождаются настроения антиинтеллектуализма среди народных масс, которые догадываются или или имеют некоторое понимание относительно функции придворных интеллектуалов.

Кстати заметьте, каким нападкам и репрессиям в государствах любого типа подвергаются интеллектуалы-анархисты, как подавляются те, что выступают за свержение нынешнего правящего класса даже только для того, чтобы заменить его другим. Тех, кто предлагает изменения, которые устранят одних иждивенцев государства и заменят их другими, часто восхваляют извлекающие выгоду представители высших кругов и атакуют те, кто потенциально пострадает.

Общей чертой почти всех закоренелых участников чёрного рынка является их чувство вины. Они стремяться «срубить бабла» и вернуться в «приличное общество». Контрабандисты и проститутки – все надеются рано или поздно на возвращение в общество, даже после того, как у них уже образовалось собственное маргинальное «сообщество» взаимной поддержки. Однако существовали и исключения: сообщества религиозных раскольников восемнадцатого века, политические утопические коммуны девятнадцатого и, совсем недавно, контркультура хиппи и «новые левые». То, что было у них – это твёрдое убеждение в том, что их сообщество стояло на более высокой ступени развития по сравнению с остальным обществом. Реакция страха, которую они вызывали в остальном обществе, была страхом того, что они могли быть правы.

Все эти примеры самодостаточных сообществ оказались несостоятельными по одной подавляющей причине: пренебрежение законами экономики. Никакие тесные социальные связи, как бы прекрасны они не были, не смогут оказаться сильнее основного клея общества – разделения труда. Антирыночная коммуна отрицает единственный выполнимый закон – закон природы. Основная организационная структура общества (уровнем выше семьи) – это не коммуна (род, племя или государство), а агора. Независимо от того, как много людей желает, чтобы коммунизм работал, и посвящает себя ему, он обречён на провал. Большими усилиями они могут сдерживать агоризм бесконечно, но когда они его отпустят, «поток» или «невидимая рука», «волна истории» или «стимул к получению прибыли», «занятие тем, что естественно» или «стихийность» неизбежно приведут общество ближе к чистой агоре.

Почему налицо такое сопротивление тому, что в конечном итоге приведёт к счастью? Психологи имеют дело с этим вопросом с тех пор, как начали заниматься своей наукой, до сих пор находящейся в зародышевом состоянии. Мы можем дать по крайней мере два общих ответа, когда дело касается социоэкономических вопросов: принятие антипринципов (то есть, тех конуепций, которые кажутся принципами, но на самом деле противоречат естественным законам) и противодействие привилегированных групп.

Теперь мы можем ясно видеть, что необходимо для создания либертарного общества. С одной стороны нам нужно обучение либертарных активистов и поднятие самосознания контрэкономистов до либертарного понимания и взаимной поддержки. «Мы правы, мы лучше, мы ведём нравственный и последовательный образ жизни, и мы строим лучшее общество с преимуществами для нас самих и для других», – могли бы читать как мантру наши контрэкономические «группы аутотренинга».

Обратите внимание, что либертарные активисты, которые сами не принимают участия в контрэкономике, вряд ли будут убедительны. «Либертарные» политические кандидаты подрывают своими делами всё (ценное), о чём говорят. Некоторые кандидаты даже занимают должности в налоговых управлениях и оборонных департаментах!

С другой стороны, мы должны защищать себя против привилегированных групп или, по крайней мере, уменьшить притеснение с их стороны настолько, на сколько это возможно. Если мы воздержимся от реформистской деятельности как от контрпродуктивной, как мы добьёмся этого результата?

Один из способов – привлечь больше и больше людей в контрэкономику и уменьшить добычу государства. Но одного уклонения не достаточно. Как мы будем защищать себя и даже контратаковать?

Медленно, но неуклонно мы перейдём в свободное общество, обращая всё больше контрэкономистов в либертарианство и больше либертариев в контрэкономику, в конечном итоге интегрируя теорию и практику. Контрэкономика будет расти и распространяться на следующую ступень, которую мы видели в нашем путешествии назад, с большим как никогда агорическим сообществом, погружённым в этатистское общество. Некоторые агористы могут даже сконцентрироваться в отдельных районах и гетто и преобладать на островах и в космических колониях. В этот момент станет важным вопрос защиты и обороны.

Используя нашу агорическую модель (глава 2), мы можем рассмотреть, как будет развиваться индустрия защиты. Во-первых, почему люди включаются в контрэкономику без защиты? Доход от риска, которому они себя подвергают, выше чем ожидаемый убыток. Это утверждение, кончено же, будет справедливо по отношению к любой экономической деятельности, но по отношению к контрэкономике его следует особенно подчеркнуть:

Фундаментальный принцип контрэкономики – это обмен риска на прибыль[32].

Чем выше ожидаемый доход, тем больше взятый риск. Заметьте, что если каким-то образом уменьшить риск, то может быть предпринято и достигнуто больше – бесспорно, это показатель того, что свободное общество богаче несвободного.

Риск можно уменьшить, увеличив внимание, проявляя предосторожность и улучшая меры безопасности (замки и защищённые секретные хранилища), а также доверяя ограниченному кругу доверенных лиц. Последнее означает сильное предпочтение иметь дело с товарищами-агористами и мощный экономический стимул, укрепляющий агорическое сообщество и дающий стимул к вербовке новых членов в это сообщество (или к поддержке такой вербовки).

У контрэкономических предпринимателей есть стимул предоставлять лучшие устройства безопасности, убежища, инструкции, помогающие уклонению от налогов и проверке потенциальных заказчиков и поставщиков для других контрэкономических предпринимателей. Таким образом рождается контрэкономическая охранная индустрия.

По мере её роста она сможет начать страховать от «пробоин», ещё более уменьшая контрэкономические риски и ускоряя рост контрэкономики. Далее, она сможет обеспечивать наблюдательные посты и патрулируемые зоны ответственного хранения с системами сигнализации и высокотехнологичными механизмами маскировки. Охранники могут служить для защиты от обычных (негосударственных) преступников. На данный момент многие жилые районы, коммерческие зоны и места проживания меньшинств уже нанимают частные патрули, более не надеясь на мнимую государственную защиту имущества.

Попутно риск нарушения контрэкономических договоров будет уменьшен с помощью арбитража. Охранные агентства начнут следить за обеспечением исполнения контрактов между агористами, хотя главным «исполнителем» на начальных стадиях будет государство, которому каждый может сдать обманщика. В то же время подобный акт быстро может повлечь за собой изгнание из сообщества, поэтому будет цениться внутренний механизм исполнения.

В конечном итоге выполнение условий контрэкономических сделок с государственниками будет обеспечиваться охранными агентствами, и агористы будут защищены от преступной деятельности государства[33].

И вот мы достигли последней ступени, ведущей к установлению либертарного общества. Общество разделено на большие, целостные агорические области и стремительно уменьшающиеся этатистские сектора.

Мы стоим на пороге революции.