Новый Мир ( № 1 2007)

Ломкий злак

Копылова Полина Алексеевна родилась в Ленинграде в 1976 году. Окончила Санкт-Петербургский институт кино и телевидения. Поэт, прозаик, переводчик и журналист. Автор романа “Летописи Святых земель” (СПб., “Азбука”, 1997) и многочисленных публикаций в журналах и газетах. С 2002 года живет в Хельсинки. В “Новом мире” публикуется впервые.

* *

*

Под колючей звездой

сколько волком ни стой,

вой не выйдет из пасти.

Только будет тянуться по брылям слюна

да топорщиться шкура — пора бы линять.

Тучи сизые застят

и звезду, и зарю. От темна до светла

и опять до темна белоснежная мгла

холку жесткую кроет.

Отверделое сердце нечасто стучит.

Не собьется — пусть даже во мглистой ночи

кто-то первым завоет.

* *

*

Жизнь мельчает, но катит степеннее, ток ее внятен

малым омутом, стрежнем ли, темной ли, светлой волной

под накидкой из лиственной тени и солнечных пятен,

под небесной ли простынью, облачным ли руном.

Эти воды поют однозвучно, едва свилеваты,

как ни падали навзничь с уступов, ни бились в камнях,

ни крушили препон рукотворных, ярясь и стеня.

И равны обретеньям несомые ими утраты.

* *

*

Как в прокуренных легких —

в душе черно от вестей.

Глотку саднит на вдохе,

а время быстрей, пестрей

пролетает обок сорочьей галдящей стаей.

Знаю, знаю —

пройдет и это, и то и я

перестану собою множить земную явь,

но во сне все буду хлебать натощак кофей,

косоротясь от новостей.

* *

*

Уносима темной рекой под свод

преисподних ворот,

я дышу туда-сюда через рот.

Я дышу, как дельфин, по памяти — а то беда:

темные волны укроют меня навсегда.

А так — на отмель однажды выбросит поплавком.

По песку пойму — в какой геенне, в круге каком,

потому что чем глубже, чем уже — тем тоньше песок.

Будто не мелкий — наимельчайший бес истолок.

Он и встретит — едва на ноготь от того песка:

хвост раздвоен, уд костян, персть плоска.

Будто мною же и придуман — дак и придуман мной.

Не то что вода за спиной.

А кому беса себе не выдумать, кому слабо —

тем реки молочные да любовь.

* *

*

Мне ходить по брусчатке, глаза отводя,

чтоб не сглазить случайно кого,

ощущая дрожащим стесненьем в грудях

сердцеядных трихин торжество.

Тоньше волоса, слюнки прозрачнее, но

и наитьем берут, и числом.

А вернее, какой-то невнятной виной,

мне вменяемой ночью и днем.

Сколько воздуха я ни заглатывай впрок,

все одно: надышаться — никак.

Проскользнув по гортани, сквозной холодок

прорастает в пустынный сквозняк,

выметающий соль из сердечных прорех,

так что в горле першит и свербит,

как от крепкой и давней обиды на всех:

ни простить, ни забыть, ни запить.

Разве если такой применить порошок,

что не надо шептать “мутабор”:

все нутро опростается, словно мешок,

изо всех воспалившихся пор,

извиваясь, полезет безглазая слизь,

за секунду совьется в комок —

хочешь — в склянке спиртуй, или выплесни в слив,

или — недругу в шти под шумок.

* *

*

Я замираю. Мой сон во сне

глубже и глубже — до самой сме…

Вьюги не слышу, не чую, как

по ветру клонится ломкий злак,

служащий мне опорой.

Я застываю. Я льдышка, смерть

в нежной ее ипостаси, мне

просто не быть, ход моих времен

замер на полушаге, мертв

и мир под моей опорой.

Свет расцветает. Его побег

нежит щекотно плевы век

тоненькою метелкой.

Всей своей статью долгой

гнется моя опора.

Мне вылетать скоро.