Новый Мир ( № 1 2007)

Название моря

Херсонский Борис Григорьевич родился в 1950 году. Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Автор нескольких книг стихов (в том числе переложений библейских текстов). Активно публикуется в журнальной и сетевой периодике. Живет в Одессе.

Из цикла “Иконная лавка”

1. Архангел Михаил. Начало XIX века. Русский Север

Красный всадник на красном коне. В одной

руке — кадило, в другой — златая труба.

Оба крылаты. Сияют латы. Вихрь неземной

легкую прядь сдувает со лба.

Распластанный Сатана в озере из огня.

Черная маска на брюхе. Пламя крушит дома,

подбирается ближе. Сейчас поглотит меня

вечный огонь, в котором вечная тьма.

Тот же вечный огонь у обелиска жгут,

рядом, напрягшись, стоит выпрямленный часовой.

Архангел знает, зачем человечек поставлен тут.

Архангел страшен. Солдатик хорош собой.

Словно льдина на огненном озере, на куски

расколовшись, из-под ног уходит страна.

Божья рука из облака (верхний угол доски)

протягивает чашу. Выпей ее — до дна.

2. Спас Нерукотворный. Первая треть XIX века. Ветковские письма

Три ангела держат плат. На плате — бессмертный Лик,

отпечатавшийся без участия человеческих рук.

Занавес, за которым уже ничего не болит.

Театр теней, где жизнь стихает, как звук

колокола вдали. А небо, поле, холмы

дышат, но равнодушны почти ко всему,

что происходит вокруг. Помутившиеся умы,

просветлев, приближаются к Божественному Уму.

Торжествуют порядок, симметрия и покой.

Всякая смута подавлена. Тьма свернулась в комок.

Блажен человек, который дошел до жизни такой,

захлопнул дверь за собой и запер ее на замок.

3. Благовещенье. Украинские письма. ХIХ век

В день Благовещенья, не выходя из дома,

разве в лавку, в квартале, за запрещенной снедью,

пачкой “Мальборо”, смесью валерианы и брома,

мимо фасада, прикрытого крупной сетью

в ожидании сноса или ремонта. Купол

ближайшего храма в этот день кажется выше

на полголовы. Дождик с рассвета капал,

но подустал и притих. Кот с выраженьем морды “не ваше

дело”, вихляя задом, свернул за угол,

засиженный голубями бюст в полукруглой нише

смотрит пустыми глазами, которыми прежде плакал,

незримая мама дает указания Маше,

моющей раму, поскольку Маша мыла раму в проеме,

а мама любила Машу как никто в этом мире и доме.

Машу тоже звали Марией. Как ту, перед которой

Ангел с цветущей ветвью стоял, возглашая:

“Радуйся, благодатная! Бог с тобою! До скорой

встречи”. Сухая акация. Шумная стая

грает и метит асфальт известковым пометом.

Ангел стучится к Деве. Она вопрошает: “Кто там?”

Ей отвечает церковный хор и звон с колоколен,

и смеется Младенец: “Разве ты Меня не узнала?

Ну и что, что Я еще не родился, уж Я-то волен

родиться когда захочу, Отцу сопрестолен.

Се — стою и стучу. Как карандашик внутри пенала!”

4. Воскресение Христово (мироносицы у гроба). Палех, начало XIX века

К пустому колодцу люди за водой не идут,

согласно народной мудрости. Но я оказался тут,

у провала, где зачерпнуть можно только одно:

лязг пустого ведра, ударившегося о дно.

Этого мне и надобно, чтоб по замершим губам

легко струилось ничто с небытием пополам,

ибо душа, в отличие от потока, должна

знать название моря, куда впадает она,

в отчаянье — для начала, двигаясь под уклон

в тесном скалистом русле, не встречая особых препон,

отражая фигуры женщин, которые скорбно несут

наполненный ароматами драгоценный сосуд.

Я знаю, они повстречают двух крылатых мужей,

чьи перья грозно сверкают, как лезвия ножей,

и ослепляющий свет им просияет в ответ

на безмолвный вопрос: “Не ищите, Его здесь нет!

Видите плат на камне и гробныя пелены,

величьем Его отсутствия как елеем напоены?

Камень в полночь отвален, и пещера пуста.

Так почему ты печален, не нашедший Христа?”

5. Иоанн Богослов в молчании. ХIХ век. Суздальские письма

Слово было в начале. О том, что случилось потом,

было сказано много. Сияет свет среди тьмы,

и тьма не объяла его. Глина ложится пластом,

сверху глины — земля, в которую ляжем мы.

Отсюда любовь к земле и ее гробам.

Плюс невечерний свет, и в его луче

упрямый старец, прижавший палец к губам,

над раскрытой книгой, с ангелом на плече.

* *

*

М. Г.

Не лягу спать в одном шатре

с тобой, Юдифь. Мои войска

(мечи в руках — в глазах тоска)

построились в каре.

Плевать. Я заведу в квадрат

твою страну, ее жильцов,

прах прадедов, тела отцов,

ошметки плоти — всех подряд,

мочащихся к стене,

я завлеку к себе в шатер

всю чистоту твоих сестер:

теперь она в цене.

Пускай растут в утробах их

мои солдаты. Пусть в живых

останутся они.

Пускай издохнут в родовых

мученьях матери. Взгляни,

их нет. Разрой своим мечом

песок. Не думай ни о чем.

Ложись со мной. Усни.

Но молча, в раме золотой,

ты катишь по траве пятой

подобие мяча,

лицом к толпе, склоняясь вбок,

под тканью выпятив лобок

и груди. Солнце из-за туч

шлет утренний багровый луч

на лезвие меча.

* *

*

Колокола звенят. Ликуют детские голоса.

Это ночь Рождества в соборе Святого Петра.

Повторяя форму купола, прогибаются небеса.

Мир лучше, чем был вчера.

Пастушки и ангелы, три восточных мага-царя,

Святое Семейство, пара овец и коров

занимают место под елками — ни свет ни заря.

Этой ночью несколько ужасающих катастроф

случится в языческом мире, где церковного календаря

днем с огнем не сыскать. Посрамленье чужих богов.

“Дети разных народов, мы мечтою о мире живем”.

Дети разных народов несут Святые Дары.

Благодать над покрытой снегом, пеплом, жнивьем

землей. Но взгляд из Черной Дыры

не слишком ласков. Дряхлый понтифик ребром

ладони благословляет скопление детворы.

Я помню, он был молодым. Иисусе, что делать ему

с иссохшим, скрюченным телом, как одолеть

сопротивление мышц, дрожанье, дышать в дыму

ароматных кадильниц? Славословье, как плеть,

рассекает собор. Дом молитвы. В этом дому

слишком много величия, чтобы кого-то жалеть.

Бары открыты всю ночь. После церкви заглянем в бар.

“Счастливого Рождества”, — слышно со всех сторон.

В баре не слишком людно. Сейчас миллионы пар

после пьянки и секса, проваливаясь в сон,

смотрят в экран на понтифика — слишком стар

(мы никогда не будем такими, как он).