Новый Мир ( № 10 2012)

Другая жизнь

Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. М., «Олма Медиа Групп», Издательство Сретенского монастыря, 2012, 640 стр.

— Потому что Бог есть <…> я в этом убедился. И все, что в

Церкви — все правильно.

— Ты думаешь? <…> Знаешь, там много такого… разного.

— Наверное. Но зато там есть самое главное.

Архимандрит Тихон

Порой очень хочется говорить о книгах как таковых, без привязки к происходящим в стране процессам. Но это — иной случай. Книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые...» — это не только, а может быть, даже не столько книга. Это знак. Знак того, что в России давно назрела потребность в спокойном и по возможности конструктивном диалоге церкви и сообщества мирян, знак далеко не единичный, хотя и самый заметный: тираж, переваливший за миллион экземпляров, — явное тому подтверждение. Даже в том случае, если тираж — следствие грамотно продуманных PR-усилий.

Церковь здесь понимается не как институт, а скорее как социальное и (избегая употребления всуе слова «духовное») нравственное понятие.

Институт церкви в последнее время ассоциируется чаще всего с «Pussy Riot» [1] и часами «Breguet», но в книге, а точнее — в книгах речь совершенно о другом. Я говорю — «в книгах», потому что за довольно короткий (меньше года) промежуток времени появилось несколько жанрово и стилистически очень разных, но тематически близких книг. Среди них роман о жизни семинарии «Alma Matrix, или Служение игумена Траяна» Александра Кукушкина и Михаила Гурова, новый фрагмент «Лоскутков» Всеволода Чаплина, а также «„Небесный огонь” и другие рассказы» Олеси Николаевой — вторая книга совместного проекта «Олмы» и Издательства Сретенского монастыря.

Удивительнее всего, что вся эта кутерьма с противостоянием «официальной церкви» и либерального сообщества всерьез обострила важную литературно-философскую проблему: проблему «другого». Для светских, пусть даже верующих, но невоцерковленных людей монашеская жизнь — всегда другая, альтернативная, чуждая. И литература об этой жизни, написанная самими священнослужителями или посвященными людьми о них, — это способ, говоря хабермасовским языком, «вовлечения другого», наведения мостов или хотя бы мостков между двумя все более отдаляющимися мирами. Но пока почему-то не очень получается.

«Лоскутки» протоиерея Всеволода Чаплина — продолжение дневниковых зарисовок и коротких заметок, ранее уже вышедших двумя книгами. Их жанр отсылает к целому пласту литературы (не сравнивая масштабов мыслителей), имеющему, однако, в традиции более светский характер: к «Опавшим листьям» Розанова, «Записным книжкам» Ключевского (и не только его), из зарубежных — к «Горьким силлогизмам» Чорана и «Излучениям» Юнгера. Но и у самого Чаплина жанр заметок определенным образом эволюционирует. В предисловии к одной из первых публикаций на сайте religare.ru говорилось, что «„Лоскутки” — это личные дневниковые записи отца Всеволода. Именно в силу их личного характера некоторые фразы и термины могут быть непонятны нецерковным людям, ведь изначально эти размышления не предполагались для печати». Если первые записи изначально для публикации не предназначались, то нынешние уже написаны с явной ориентацией на читателя, порой даже с некоторым с ним заигрыванием: они стали более краткими, емкими, в них все чаще появляются анекдотические истории и байки:

«Служил Пасху во Вьетнаме, на нефтяной базе. Люди там в основном русские, но от Церкви далекие. Литургия совершалась в культурном центре — здании, плотно окруженном магазинами и летними закусочными. Идем крестным ходом. Мужики, отрываясь от пива, смотрят на нас примерно так, как будто бы мимо шел слон или летела тарелка с гуманоидами. Один другому:

— Ничего себе... Не, это что, взаправду?

— А я вообще не понял. Во чего бывает...» [2]

Бывает, действительно, всякое. И книга отца Тихона, в общем, о том же самом. О том, как успешные, обеспеченные и совершенно невоцерковленные молодые люди открывают для себя другую, поначалу чужую и непонятную, монастырскую жизнь и эта жизнь вдруг становится для них единственно возможной: «Не знаю, что произошло, но мир потерял для меня весь интерес и привлекательность. То, что еще вчера казалось желанным и ценным, теперь открылось если не как бессмысленное (я не дерзал многое так называть), то совершенно далекое. Я не узнавал себя. И друзья тоже меня не узнавали. <...> Открылась другая жизнь, по сравнению с которой все прожитое мною за двадцать четыре года не шло ни в какое сравнение» [3] . Архимандрит Тихон выстраивает перед читателем калейдоскоп фигур, событий, фактов, подтверждающих незримое, но постоянное присутствие божественного в нашей жизни. Эта манера отчасти напоминает феноменологический подход беспредпосылочного описания опыта познающего и открывающего сознания, предложенный когда-то Паулем Тиллихом в «Систематической теологии»: «В теологии должен применяться феноменологический подход ко всем ее базовым понятиям, что вынудит ее критиков прежде всего осознать, что же означают критикуемые ими понятия. Но это вынудит и самих теологов давать аккуратные определения существующим в теологии понятиям и использовать их логически последовательно, тем самым избегая опасного искушения заполнять логические бреши данными благочестия» [4] .

Все рассказанные архимандритом Тихоном истории полны чудес и счастливых совпадений, каждое из которых способно еще раз подтвердить человеку верующему, а может быть и сомневающемуся, присутствие Божьего промысла в повседневной жизни. Скептики, конечно, после прочтения вполне могут остаться при своем мнении: некоторые логические бреши, о которых говорит Тиллих, в книге присутствуют, и, кажется, вполне осознанно.

Многие герои — например, отец Иоанн (Крестьянкин) — и даже сюжеты из книги отца Тихона могут быть знакомыми читателю по книге Майи Кучерской «Современный патерик» (2004), также вызвавшей в свое время широкий резонанс и выдержавшей уже несколько переизданий. Общая, например, история про отца Василия (Родзянко) и погибшего в автокатастрофе его «заочного» духовного сына, слушавшего проповеди владыки по радио.

Разница — в жанре и выбранном тоне. Кучерская — прекрасный прозаик и филолог, ее «патерик» (или, как определил жанр в предисловии Сергей Чупринин, фацеции) — тонкая игра; именно игра, а не заигрывание. За веселыми, шутливыми, иногда прибауточными рассказами скрывается глубокое и порой провокативное содержание: «Один батюшка был неверующий. Все он делал, как положено, и очень старался, только вот как-то не верил в Бога. Об этом, в общем, все знали, но прощали ему, а вот как раньше, если коммунист, не обязательно же в коммунизм верит. Ну, так же и батюшка. Главное, чтобы человек был хороший». Или вдруг, совершенно неожиданно и оттого особенно страшно: «Отца Александра Меня убили. Он шел в деревне по дорожке, и человек бросился на него с ножом. Отец Александр еще немного прошел вперед к дому, а потом упал замертво. Кто его убил, так и неизвестно». Такая манера повествования предполагает определенный культурный уровень читателя и провоцирует его на собственные размышления о проблемах и явлениях, заявленных в книге, как может показаться на первый взгляд, пунктирно. Подобной литературной тонкости книге «Несвятые святые...» порой не хватает, впрочем, столь тиражный проект ее не очень и предполагает, а искушенный читатель и массовая литература всегда были в особых отношениях, которые в нынешних социальных сетях принято обозначать как «все сложно». Стиль книги отца Тихона предельно прост. И вопрос о природе этой простоты остается открытым. С чем мы имеем дело: с нарочитым упрощением в расчете на широкого читателя или с некоторым писательским непрофессионализмом? В сборнике рассказы о монашеской жизни перемежаются небольшими новеллами и притчами из церковно-учительного сборника «Пролог», и общая тональность текстов весьма разнится. В по-настоящему интересные жизнеописания святых отцов и полные светлого юмора воспоминания (вот, например, о легендарном «Запорожце» отца Рафаила) вдруг вклинивается полуглянцевая заметка «про звезд», — и читательское доверие к автору оглушительно рушится. Почему-то интуитивно кажется, что историям о том, как умирал Сергей Бондарчук, а Андрей Битов за светскими суетными делами не успел выполнить волю умершей матери, не место в подобной литературе. Впрочем, интуиция — понятие индивидуальное и порой обманчивое...

То, что книга архимандрита Тихона — издательский проект, сомнений не вызывало (впрочем, учитывая нынешние реалии книжного рынка, в самом факте проектности едва ли есть что-то предосудительное). Проект предполагает тщательно продуманную последовательность издательских усилий, направленных на максимально широкое распространение книги (а чаще — книжной серии). Отсюда уже упомянутая простота стиля, обилие иллюстраций, появление отрывков из текста в прессе. Уже тот факт, что книга выпущена совместно небольшим специализированным Издательством Сретенского монастыря и крупной «Олмой», да еще и совершенно гигантским по нынешним меркам тиражом, говорит о том, что она едва ли обречена на одиночество. Выход книги Олеси Николаевой «„Небесный огонь” и другие рассказы» ожидания в полной мере оправдал. И несмотря на то что ее стартовый тираж — 30 000 — заметно уступает флагманскому, он все равно примерно в десять раз выше того, на который скорее всего могла бы рассчитывать книга, выйди она сама по себе в любом российском издательстве. И это ни в коей мере не свидетельство несостоятельности сборника Николаевой — это общая тенденция. В качестве же второго номера серии ее рыночный потенциал значительно возрастает, особенно учитывая тот факт, что книга архимандрита Тихона вошла в короткий список самой влиятельной и заметной российской премии «Большая книга». И по целому ряду вполне очевидных причин весьма вероятно, что в тройку лидеров она войдет.

Помимо общей идеи о роли Божьего промысла в человеческой жизни образ автора — единственное, что связывает отдельные рассказы между собой, и это приводит к определенной композиционной рыхлости. Перед нами то, что автор пережил, прочел, услышал, узнал. Но — по традиции духовной литературы — «Несвятые святые...» абсолютно лишены самопрезентации, о себе автор пишет только по сюжетной необходимости, образ рассказчика статичен и не получает развития. В результате утрачивается композиционная обусловленность каждой отдельной истории, и в книге доминирует принцип «а вот еще случай был». В этом отношении книга Олеси Николаевой выстроена гораздо более последовательно. Она представляет собой свидетельство духовных исканий поэта и прозаика. Однако и это — палка о двух концах, потому что истории Николаевой в большой степени воспринимаются как рассказы «о своих» и «для своих», как интеллигентские размышления для узкого круга. Поэтому и стартовый тираж «Небесного огня...» в десятки раз меньше, чем «Несвятых святых...»: уж чего-чего, а явного заигрывания с интеллигенцией в книге Тихона Шевкунова нет. И в целом надо отдать должное тому, что все литературные шероховатости и недостатки книги архимандрита Тихона приводят к одному явно положительному эффекту. Главный ее акцент делается на подлинных героях книги — иноках, монахах, священниках. Некоторые новеллы (об отцах Иоанне, Рафаиле, Василии, матушке Фросе) по-настоящему удачны, живы и духоподъемны: «Раз за разом я наблюдал, как Владыка Василий в буквальном смысле отдает себя в послушание каждому, кто к нему обращается <…> Было видно, что кроме самого искреннего желания послужить людям за этим стоит и еще нечто совершенно особенное, ведомое лишь ему. В этих размышлениях мне припомнилось, что слово „послушание” происходит от глагола „слушать”. И постепенно я стал догадываться, что через это смиренное послушание Владыка научился чутко слышать и постигать волю Божию. От этого вся его жизнь становилась ни больше ни меньше как постоянным познанием Промысла Божиего, таинственной, но совершенно реальной беседой со Спасителем, когда Бог говорит с человеком не словами, а обстоятельствами жизни и дарует Своему собеседнику величайшую награду — быть Его орудием в нашем мире» [5] .

Создавая яркую портретную галерею, отец Тихон показывает, что мир монастыря — столь же (а для людей, живущих в нем, и несравнимо более) многогранен, красочен, витален, что и наш, светский и суетный. И все это — вопреки представлению о жестких монастырских рамках и самоограничениях и в полном соответствии со словами Бердяева: «Для Православия характерна СВОБОДА. Эта внутренняя свобода может не замечаться извне, но она всюду разлита» [6] . Так неожиданно в книге снимается поставленная в самом начале проблема «другого»: мир многоцветен, но целостен, разнообразен, но един, и, для того чтобы заметить это, достаточно просто посмотреть вокруг, увидеть и услышать того, кто находится рядом. Но как же сложно бывает воплотить это в жизнь...

Татьяна СОЛОВЬЕВА