Н и к о л а й Б а й т о в. Думай, что говоришь. 41 рассказ. М., «КоЛибри», «Азбука-Аттикус», 2011, 320 стр. («Уроки русского»).
У этой книги есть какой-то оттенок запоздалого дебюта, недаром во всех рецензиях и даже в оценках неформального характера непременно употребляется слово «долгожданная». Честно говоря, я не вижу принципиальной разницы между книгой «Прошлое в умозрениях и документах», изданной Зверевским центром современного искусства в 1998 году тиражом 500 экземпляров, и сборником рассказов «Думай, что говоришь» с тиражом 3 тысячи экземпляров. Не говоря уже о том, что довольно значительный корпус произведений Николая Байтова выложен в Интернете, где с ними может познакомиться любой желающий того читатель. Так что в этом случае, разумеется, следует говорить не о дебюте, а о попытке выйти к чуть более широкому кругу читателей, причем сделанной не столько самим Байтовым, сколько его издателями. Байтов-прозаик давно известен всем знатокам русской литературы последней четверти ХХ — начала ХХI века, и если какой-нибудь критик выстраивает общую концепцию современной русской прозы, не учитывая произведений Байтова, то это знак исключительно непрофессионализма этого самого критика. Впрочем, если чего нам сейчас в критике и недостает, так это как раз такой общей концепции, пусть даже гипотетической, с которой можно было бы спорить и от которой можно было бы хоть как-то отталкиваться. Поэтому позволю себе не согласиться с Игорем Гулиным, который считает, что появление этой книги — это и «выход на поверхность» прозаика Николая Байтова, и серьезная заявка на изменение общей картины современной русской прозы. Ведь для того, чтобы что-то изменить, нужно это что-то иметь, а у нас, повторюсь, нет ни одной более или менее адекватной теоретической концепции. И это, конечно, свидетельствует о тотальном кризисе современного литературоведения. Впрочем, вернемся лучше к Байтову.
Игорь Гулин в рецензии на OpenSpace.ru (публикация от 15.08.2011) замечает, что рассказы из книги «Думай, что говоришь» трудны для восприятия, причем не по языку, а скорее по сюжету — читателю довольно сложно понять представленную в тексте последовательность событий, ведь «настоящим сюжетом в них часто является само сложноуследимое движение текста». Читатель не может применить эти рассказы к своему опыту; чтобы их понять, нужна совершенно другая оптика, да и анализ этих текстов весьма затруднителен: «…о байтовской прозе писать очень сложно. Ее практически невозможно пересказать, описать стиль и конструкцию, слишком свободную, стремящуюся к саморазрушению». К реальному жизненному опыту эти рассказы, конечно, применять бесполезно — это не нарративная проза, она ничего не объясняет и ничему не учит. Но зато можно вспомнить свой читательский опыт, и тогда какие-то параллели все-таки найдутся. Мне, к примеру, эта книга сразу же показалась чем-то вроде Борхеса, пропущенного через «Занимательную физику» Перельмана. И если смотреть с этой точки зрения, то наблюдения, сделанные Игорем Гулиным, окажутся как раз очень правильными и точными. Во-первых, он отмечает центральную роль понятия «тайна» в прозе Байтова: «В какой-то степени вся проза Байтова строится на подобном нарушении неприкосновенности таинственного: его научном расследовании, ироническом сомнении по его поводу. Однако результат этих операций не разоблачение, а некое новое торжество тайны, в том числе и тайны языка». Во-вторых, обращает внимание на ключевое значение принципа коммуникации: «В прозе Байтова происходит парадоксальная встреча вроде бы противоречащих друг другу подходов к миру. <…> Вроде бы не способные к взаимодействию, эти сознания удивительным образом сосуществуют в его прозе; они никогда не синтезируются, но и не вступают друг с другом в противоречия».
Если добавить эти наблюдения к собственным читательским впечатлениям, то сразу же выявятся три основные категории, необходимые для анализа прозы Николая Байтова, — это «конструкция», «тайна» и «коммуникация». Рассматривая эти рассказы, ни в коем случае нельзя упускать из виду, что они не сочинены спонтанно, а достаточно жестко сконструированы. У каждого — своя структура, изначально задуманная и последовательно воплощенная в тексте. Сперва автор, как мне кажется, отбирает некий логический, лингвистический, математический или еще какой-то казус, действительно напоминающий истории из «Занимательной физики», и лишь затем вокруг него выстраивается более плотная сюжетная ткань. Часть рассказов, и об этом прямо говорится в самой книге, основана на сновидениях (например, «Велосипед»), но и здесь опять-таки за основу берется некая логическая загадка. Эти рассказы на самом деле читателю ничего не рассказывают, но это не значит, что книга «Думай, что говоришь» закрыта с точки зрения коммуникации. Даже наоборот: ничего не рассказывая, эти произведения все время что-то сообщают. Читателю, по идее, следует отнестись к этой книге как к сборнику занимательных задач, именно тогда заложенное в нее сообщение будет правильно прочитано и расшифровано. И в то же время — прав Игорь Гулин — ни в коем случае нельзя отказываться от категории «тайна», ведь любая расшифровка будет всего лишь одной версией из множества возможных, да и любая задача подобного рода есть лишь частный случай проявления таинственного и неведомого.
Эти три категории естественным образом снова извлекают из литературной кладовки несколько уже запылившийся термин «постмодернизм». Однако, как это ни удивительно, этот термин до сих пор не был употреблен ни в одной из появившихся рецензий на эту книгу. Впрочем, вопрос влияния на Байтова идей постструктурализма затронул в своей статье Денис Ларионов: [1] «Его проза отмечена интересом к проблематике, представленной в работе Барта „S/Z”: как уже было сказано, проза Байтова являет собой классический (если это слово здесь уместно) пример описанного Бартом „текста-чтения”, она полисемантична, фрагментарна, представляет собой динамичный процесс означивания и, соответственно, имеет практически бесконечный герменевтический потенциал». Еще один рецензент — Елена Сафронова [2] обратила внимание на математическую организацию прозы Байтова и на то, что эти тексты все время стремятся стать больше литературы и захватить какие-то смежные области искусства: «Проза Николая Байтова — образец текста, „самого себя читающего”, самого себя и формирующего (отсюда и рассказы-„формулы”). Текст является здесь сюжетом, смыслом, идеей и выражением. Дело за малым: за читателем, подготовленным к восприятию такого „математического” текста».
Все эти рецензии написаны с разных позиций, но их авторы сходятся в одном: прозу Байтова как подготовленному, так и неподготовленному читателю понять очень трудно. И тем не менее, в отличие от многих других поэтов и прозаиков, сам Николай Байтов предлагает нам в этом значительную помощь и поддержку. К примеру, он изложил свою эстетическую позицию в эссе «Эстетика не-Х» [3] , без которого вообще нельзя обойтись при изучении его прозы. Само по себе это эссе очень интересно и в первую очередь выдает в Байтове именно математика: обозначив сущность искусства одной переменной, он приписывает ей несколько значений. Одним из таких значений оказывается «уверенность», вернее даже — уверенность в совершенстве производимого художественного продукта. В этом контексте не-Х становится, естественно, не-совершенством. Байтов специально упоминает о том, что сознательно придал своей книге «Прошлое в умозрениях и документах» вид «домашней кустарности». Еще одно значение — это «внятность», которую Байтов приравнивает к профессионализму, тогда не-Х, естественно, становится самодеятельностью и дилетантизмом. Искусство в его современном понимании, по Байтову, тоталитарно, вот почему он с такой легкостью от него отказывается: «Я занимаюсь только тем, что пью водку и очищаю от снега площадку перед офисом». Таким образом, еще одно значение Х — это «поглощение и подчинение», наподобие того, как метрополия поглощает и подчиняет варварские окраины. Но в противовес тоталитаризму, то есть стремлению к монолитной целостности произведения искусства, приходит дилетантизм не-Х — «быстрая смена и невнятное микширование различных областей творчества». Сюда же добавляется отказ от признания в качестве основного принципа поведенческой стратегии, отказ от формулирования единой концепции и послушного следования ей: «…каждая следующая работа должна быть новой в сравнении с предыдущей по языку, — иначе умрешь со скуки и просто не вытянешь ее до конца». В конце эссе появляется еще одно значение Х — это уже не признание как таковое, а конкретные инстанции, распоряжающиеся им, — редакторы, критики, издатели, которые в конечном итоге оказываются носителями этой самой неуловимой Х-сущности искусства.
Собственно говоря, в этом эссе Байтов простым и понятным языком объясняет нам основные принципы своего творчества, руководствуясь которыми мы вполне можем понять и описать не только его стихи, но и прозу. Книгу «Думай, что говоришь», которая подверглась определенной редакторской обработке, лучше, на мой взгляд, рассматривать на фоне книги «Прошлое в умозрениях и документах». Над макетом этой книги работал сам Байтов, соответственно, она в чистом виде воплотила принципы, изложенные в эссе «Эстетика не-Х». Во-первых, и об этом даже упомянуто в эссе, это принцип «домашней кустарности», граничащий с самодеятельностью и дилетантизмом. Книга «Прошлое в умозрениях и документах» специально сделана так, чтобы как можно меньше напоминать книгу, изданную типографским способом. Обложка у нее из плотного картона, напоминающего тот, из которого в советское время делали обложки толстых тетрадей. Кроме того, сам Байтов в эссе признался, что нарочно поправил шрифт на обложке так, чтобы буквы казались нарисованными от руки тушью. Во-вторых, это неуверенность и несовершенство. Байтов вовсе не стремится к тому, чтобы его проза выглядела как художественное произведение. Отсюда и оттенок документальности у самих рассказов, и включение в них настоящих документов или их имитации. Также Байтов, скорее всего из принципиальных соображений, не отделывает окончательно свою прозу, она остается как бы немного сыроватой, несовершенной, «дилетантской» и с точки зрения самого письма. В-третьих, это невнятность и нецелостность. Книга «Прошлое в умозрениях и документах» на самом деле состоит из десяти разных книг. Каждая из них имеет свой отдельный заглавный лист, свою структуру, иногда — свой шрифт и даже другую бумагу. И более того, невозможно или, по крайней мере, очень нелегко составить четкое и целостное впечатление уже даже и не о книге в целом, а об одной из этих десяти ее частей. Байтов скрупулезно соблюдает принцип «быстрой смены и невнятного микширования», постоянно изменяя манеру и самый внешний вид своего повествования.
Все это делает «Прошлое в умозрениях и документах» не столько книгой для чтения, сколько предметом бук-арта и материалом для описания, подробного философского и культурологического комментария. Ну а теперь, если мы обратимся уже к книге «Думай, что говоришь», то увидим, что все эти принципы присутствуют и в ней, просто часть из них не настолько очевидна из-за другого типа издания. Эта книга также не является единым целым. Все включенные в нее рассказы надо читать и анализировать отдельно, обязательно учитывая установку автора на «дилетантизм», «неуверенность» и принципиальную неоднородность. Только тогда мы сможем разгадать сообщение, заложенное в эти рассказы Николаем Байтовым — самым, пожалуй, основательным и последовательным постмодернистом в современной русской литературе.
Анна ГОЛУБКОВА
[1] Л а р и о н о в Д. О «собственных значениях» медиаторов (Б а й т о в Н. Думай, что говоришь: 41 рассказ). — «Новое литературное обозрение», 2011, № 111, стр. 282.
[2] С а ф р о н о в а Е. Искушение математикой. — «Знамя», 2011, № 12, стр. 202.
[3] «Новое литературное обозрение», 1999, № 39.