Новый Мир ( № 7 2004)

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

"Страсти Христовы” — самый громкий кинематографический скандал 2004 года. И причина на сей раз не в том, что режиссер и продюсер эпохального проекта Мел Гибсон слишком дерзко отошел от церковного предания. Нет, он просто попытался со всеми подробностями воссоздать на экране последние двенадцать часов земной жизни Иисуса Христа. Однако сделал это с такой истовостью и усердием глупца, разбивающего лоб на молитве, что фильм в результате уводит еще дальше от смысла Евангелия, чем прежние самые радикальные интерпретации.

Бог умер за вас! Вот смотрите, как Он страдал и мучился! Не закрывайте глаза! Не падайте в обморок! Вы, благополучные, живые и здоровые, сидящие в мягких креслах, в кондиционируемых кинотеатрах, помучайтесь вместе с Ним хотя бы два часа Великим постом перед Пасхой! Идите, жалкие грешники, и смотрите, как вашего Бога долго и смачно бьют по лицу, как со свистом рвут плетью мясо на ребрах, превращая плоть в кровавое месиво, как полуживого заставляют волочить на гору крест, сбитый из двух неподъемных бревен, как пробивают руки и ноги громадными, в локоть длиной, гвоздями… И все это долго, подробно, безжалостно, с по-голливудски форсированным, устрашающим звуком и голливудской же дотошностью в воссоздании всех подробностей затянувшейся пытки.

Некоторые, говорят, не выдерживают. Пресса о фильме полна сообщений о том, сколько зрителей умерло во время просмотра “Страстей Христовых” (что, понятное дело, только разжигает скандальную славу фильма). У остальных картина порождает ощущения сильные, но неоднозначные. С одной стороны, созерцание жуткой, растянутой во времени казни вызывает что угодно: нервное потрясение, выброс адреналина, физиологическое возбуждение, — но только не полноценное душевное сопереживание, ибо уровень экранного садизма слишком быстро превосходит возможности нормального восприятия. С другой стороны, поскольку каждый этап мучительства завершается знаковым кадром, отсылающим к той или иной хрестоматийной композиции: “Бичевание”, “Распятие”, “Снятие с креста”, “Пиета”, — зритель проникается убеждением, что подобное щекочущее нервы (как в фильмах ужасов) разглядывание невыносимых человеческих мук — дело благочестивое и полезное. Кровавый, садистский киноаттракцион превращается в душеспасительное мероприятие.

А что же Церковь? Церковь в целом отнеслась к фильму Гибсона вполне снисходительно. Папа то ли одобрил его, то ли нет — показания расходятся, но никакого протеста глава Римской церкви не заявил. В некоторых странах, в частности в Германии, католики были против демонстрации “Страстей”, но в основном из опасения возможных всплесков антисемитизма, а не потому, что фильм идет вразрез с основными догматами христианства. В Америке “Страсти Христовы” встречены на ура; на фильм ходят целыми городами и церковными приходами. РПЦ устами интеллигентного протоиерея Всеволода Чаплина рекомендовала картину как “сильнодействующее”, но полезное лекарство. В восторге и мусульманские фундаменталисты, увидевшие в картине Гибсона гневное обличение подлостей иудейства. Так что резко против “Страстей Христовых” выступили только закоренелые атеисты и, понятное дело, — евреи, наученные горьким опытом вековых гонений со стороны христиан. Сами же христиане так и не поняли, что ревностный католик Мел Гибсон снял фильм не столько антиеврейский, сколько антихристианский, грубо искажающий самую суть Евангелия.

Вот это-то и шокирует больше всего. Кажется, будто люди, живущие в лоне иудео-христианской цивилизации, понятия не имеют о той духовной закваске, на которой поднялась их собственная культура. Они, к примеру, не задаются вопросом, почему Христос появился на свет среди евреев. Не ведают, что Палестина I века была единственным местом на земле, где могло произойти поворотное для мира событие: Бог воплотился и стал человеком.

Весь мир тогда прозябал в язычестве. И только Ветхозаветная церковь исповедовала единого Бога как Творца всего сущего, как абсолютное Благо и как Личность, которой есть дело до человека, так что Бог непосредственно проявляет себя в истории. Еврейские пророки учили, что история человечества имеет цель и цель эта — возвращение к Богу, Царство Божие. И только в среде иудеев, веками ожидавших прихода Мессии, Спасителя, Царя и Первосвященника, который в земной жизни народа воплотит Божью волю, Христос в принципе мог быть услышан. Он пришел, но истина, которую Он принес, оказалась куда более радикальной, чем самые смелые ожидания богоизбранного народа. “Он пришел к своим, и свои Его не познали”, они не поняли Его, причем все — от первосвященников до самых близких учеников и апостолов. Человеку вообще трудно так сразу вместить волю и разум Бога. Но некоторые из них сумели поверить и с детской доверчивостью пойти за Тем, Кто виделся им воплощением Божественной Мудрости и Любви. И только благодаря их вере, вере простых галилейских рыбаков, а не утонченных греков и покоривших полмира римлян, мы знаем сегодня, зачем пришел на землю Христос.

Бог стал человеком для того, чтобы каждый человек стал подобен Богу. Свет пришел в мир и столкнулся с тьмой, — тьмой человеческой ограниченности, непонимания, жажды власти, религиозных предрассудков, страхов, сиюминутных политических расчетов. Первосвященники предали Христа римлянам, опасаясь, что, признав в Нем Царя, народ поднимет восстание и в результате прольются потоки крови, а страна утратит остатки своей призрачной независимости. “Лучше пусть один человек погибнет, чем весь народ”, — рассуждал Каиафа. Трагическое, страшное заблуждение. Но в фильме Гибсона об этой религиозной трагедии нет ни слова. Евреи здесь — агрессивная, тупая чернь, предводительствуемая изуверами в священнических одеждах. Язычники-римляне — Пилат, сотник и благочестивая супруга Пилата — больше переживают в фильме об участи Спасителя, нежели его соплеменники. Оно и понятно: римляне — люди культурные, цивилизованные, хотя и по-солдатски жестокие. А евреи кто? — темный, фанатичный сброд. Где уж им понять, Кого они отдали на распятие!

Христос, полное и совершенное воплощение замысла Бога о человеке, вынужден был принять на себя удар тьмы, бремя человеческого греха и несовершенства. Это оказалось трагически неизбежным. Он страдал и умер и победил смерть, чтобы вновь прийти к ученикам и ко всем, “уверовавшим по слову их”, чтобы быть рядом с ними “во все дни до скончания века” и каждому дать возможность дорасти до Его подобия. В этой свободе, радости, в ощущении любви и близости Бога, в осознании безграничных возможностей, бесконечной ценности, избранности каждого конкретного человека — суть христианства.

Христос в фильме Гибсона совершает свой подвиг отнюдь не ради конкретных людей. Мы практически не видим его проповедующим, исцеляющим, пирующим с учениками, плачущим у гроба Лазаря. Немногочисленные флэшбеки, отсылающие нас к событиям земной жизни Христа, в картине фальшивы до невозможности. Все попытки Джеймса Кэвизела изобразить любовь — даже не Божественную, просто человеческую — оборачиваются лишь невыносимой слащавостью. Маленькие, близко посаженные, желто-карие глазки, как их ни гримируй, как ни подрисовывай изображение на компьютере, выражают только одно — человеческую ничтожность (недаром в большей части фильма один глаз неизменно прикрыт распухшим веком, — если бы не это, выдержать совершенно пустой взгляд исполнителя роли Христа было бы попросту невозможно). Впрочем, может, оно и к лучшему. Если бы глаза актера выражали хоть что-то, во что можно поверить, умерших на сеансах “Страстей Христовых” было бы на порядок больше.

Кэвизел похож на Христа лишь фактурно, и только это поверхностное сходство, позаимствованный из Евангелий ход событий, имена действующих лиц, внешний антураж и древние языки — латынь и арамейский, на которых говорят персонажи, — заставляют воспринимать фильм Гибсона как парафраз Евангелия. На самом же деле перед нами очередная голливудская сказка о Сверхчеловеке, который совершает невероятные подвиги — в данном случае подвиг невыносимого для простых смертных страдания, — дабы победить темную силу. В этом ему помогает супервумен (Богоматерь — Майя Моргенштерн), тоже наделенная в фильме (в полном соответствии с католической традицией) сверхчеловеческими возможностями. Так, во все глаза, магически гипнотизируя взглядом, не могла бы смотреть на страдания сына ни одна земная мать. Мария здесь — божество, так же, как и Христос, все остальные — тварь дрожащая, которой воздается по справедливости. Предателю Иуде выпадает висеть на дереве на фоне зловонной, кишащей червями падали. Неблагоразумному разбойнику сразу же после богохульных речей черный ворон, вылетевший прямо из ада, выклевывает глаза. Самодовольных первосвященников сметает с Голгофы вихрь Божьего гнева. А благочестивым римлянам и верным ученикам остается вечно поклоняться орудиям пытки и казни, красиво сложенным после снятия с креста в эдакий умилительный натюрморт.

Бог после смерти Сына уронит с небес огромную круглую слезу, которая, долетев до земли, обернется сокрушительным, страшным землетрясением. Дьявол — мерзкая и печальная тварь, искушавшая Христа в Гефсиманском саду и наблюдавшая за пытками: выдержит, не выдержит, — будет повержен и станет метаться в бессильном отчаянии, проваливаясь в геенну. А Сын Человеческий воскреснет, как новый, — только с дырками на руках, и, выпростав атлетический торс из погребальных пелен, восстанет в профиль в потоках света, устремив взгляд не к людям, не к зрителям, но в некие запредельные сферы, где царствует теперь безраздельно светлая Сила. С учениками, понятное дело, Он в границах фильма так и не встретится. Зачем?

Битва окончена. Кольцо всевластья сброшено в темную пропасть Мордора. Космические корабли Анакина Скайуокера победили адептов темной стороны силы. Мир воссиял на Земле! Правда, в отличие от “Властелина колец”, “Звездных войн” и прочих невинных сказок Голливуда, фэнтези под названием “Страсти Христовы” в силу опасной близости к господствующей религиозной традиции отнюдь не невинна. Картина Гибсона претендует на то, чтобы нагрузить зрителя неизбывным чувством вины; а чувство вины и страха закрепощает, сковывает, лишает свободы и является идеальной закваской для церкви Великого Инквизитора. Живой, любящий, воскресший Христос этой церкви не нужен. Нужен только несчастный страдалец, в муках умерший на кресте. Видите, как Он страдал за нас! Это мы своими грехами истязаем Его, это мы Его распинаем… Сам режиссер не преминул поучаствовать в процессе — на экране фигурирует его рука, подающая гвоздь. Намерения у Гибсона были, видимо, самые благочестивые и покаянные. Но грубость и односторонность созданной им конструкции свидетельствуют, что за две тысячи лет мы так ничего и не поняли. Мы так и не научились жить с Христом, любить вместе с Ним, творить вместе с Ним, вместе с Ним возрастать и радоваться и способны только с изощренной жестокостью распинать Его снова и снова.