Ной и его сыновья

12

Со временем «дорога*, которую все же проложили до самого подножия горы…

(точнее, прокатали — камнями)…

высохла, и по ней стало можно безопасно и даже довольно комфортно спускаться вниз, в долину, продолжавшую потихоньку «озеленяться».

Природа оживала после шока, причиненного ей Потопом, восстанавливалась, как могла…

(а могла, как очевидно, активно и зримо)…

используя все свои хитрости. Обилие влажного перегноя стало мощной подкормкой для новых деревьев, кустарников и травы. Кое-где появились даже цветы.

Смотритель не очень понимал, какое время года образовалось на обновленной Земле, да и она сама, похоже, не разобралась толком. Всезнающий сотрудник Службы Времени, к своему стыду, столкнулся с тем, что не ведает, как по Солнцу, по луне, по звездам, по насекомым, летающим в обилии, по чему там еще — определить сезон. По всему выходило, что первой в очередь вечносменяющихся времен года встала весна: уж больно весело все вокруг зацветало и распускалось. О насекомых над головой уже сказано, а еще и под ногами шустро ползали какие-то жуки, в небе щебетали птицы — словом, жизнь именно началась. Как и положено весной. Смотритель, выражаясь просто, радовался. Но радовался в нем лишь простой человек…

(шумер или не шумер — происхождение рода к радости отношения не имеет)…

наслаждающийся чистотой…

(в буквальном смысле слова)…

первозданной природы, а «сложноподчиненный» работник «сложносочиненной» структуры, наоборот, не находил себе места, ибо все ближе подступала пора решать: когда же и впрямь заканчивать миссию?

Материал для отчета имелся в изобилии, правда, весь — в голове, но не впервой было работать без запоминающих устройств. Объекты наблюдения…

(читай: Ной и его семья, а также звери, насекомые, пресмыкающиеся и проч.)…

вступают в стабильную стадию существования, больше никаких кардинальных перемен в их жизни не предвидится — ну, по крайней мере таких, для которых потребен Смотритель. Это уже не Миф, это — история Земли и ее человечества.

Все было за то, чтобы начинать потихоньку сворачиваться. Хотя что сворачивать-то? Все «свернул» Потоп, Смотритель уйдет налегке, нужно только понять — как и когда.

Однажды ночью — по-тихому?

Не дело. Пятно (или пятнышко) в Мифе остаться может; слишком много свидетелей, Хранителя Времени просто так не забудут.

Несчастный случай?

Тоже не подходит. По той же причине. О нем будут долго скорбеть и еще, чего доброго, увековечат как-нибудь. Да Я хватит с него «правдоподобных» ударов головой о самодвижущиеся предметы, на сей раз удача может и не улыбнуться — переборщит еще чего доброго с натурализмом и помрет взаправду. Не хотелось бы.

Ментокоррекции? Хороший метод, варварский немного, но эффективный, в Службе его любят с тех самых пор…

(а лет тому уже — более ста)…

как он был разработан и отработан…

(один из хрестоматийных примеров его применения — проект «Миф о Шекспире», осуществленный как раз лет сто назад, когда Служба Времени была именно службой, и никакие коммерческие интересы вроде «Look past» над ней еще не довлели. Ментокоррекция объекта коллегой Смотрителя была проведена тогда безукоризненно и без каких-либо последствий для Мифа)…

любят и корректируют часто и (тоже часто) бездумно… Можно было бы и его использовать, но и здесь сеть сложности непреодолимые. Во-первых, Смотритель сам — не большой мастак творить такие штуки, что-то он сам может, но по-серьезному нужна помощь более продвинутых сотрудников, а во-вторых, нет никакой возможности вызвать этих сотрудников в «поле»: аппаратуры-то не осталось. Есть только аварийный эвакуатор, вживленный в тело, и — больше ничего.

Да и была бы возможность, а толку-то?.. Ну пришлют из Службы человека, ну сработает он… незаметно для Ноя и семьи… Только как скорректируешь в сознании восьмерых человек достаточно продолжительное воспоминание о девятом, причем не самом незаметном и рядовом? Ментокорректор просто физически не сможет так филигранно почистить память шумерам, чтобы не было несогласовок и все ниточки сплелись в один клубок. Наверняка одни будут помнить это, другие то… и картина рано или поздно восстановится. Рано или поздно, более или менее полно…

Нет, не возьмутся в Службе за это: восемь человек — многовато для точной ментокоррекции. А частичная, так сказать, собственноручная — это не гарантия…

Что же остается? На Службу надейся, а сам не плошай, Смотритель. Выкарабкивайся, как можешь, это — твое дело и твоя обязанность, только в Истории должно остаться лишь восьмеро переживших Потоп — ни больше ни, разумеется, меньше. Сам-то он не оплошает, Смотритель был уверен. Только пока не знал, что же именно он такого сделает, за что потом не будет стыдно.

Такой вот кредит доверия самому себе…

Ной как-то сказал:

— От нашего «Ис-Керим» почти ничего не осталось — скелет один. Жалко…

— Зато он дал нам все, что только мог дать, — ответил ему Иафет. — И спас нас, и кров нам дал, и самого себя — чтоб мы остались в нем и на суше. Я имею в виду доски, брусья, гвозди…

«Ис-Керим» — некогда гордый корабль, рожденный на самой странной верфи, какую можно было сыскать до Потопа…

(да и после Потопа никто не ладил корабли в подвалах жилых домов)…

судно, придуманное природой, теперь в природу же и возвращалось.

Остов, прорастающий травой и покрывающийся мхом, величественно возлежал на горной поляне, напоминая девятерым людям — немногочисленному населению огромной части Земли — об эпохальных событиях, в буквальном смысле слова перевернувших мир. Главный проектировщик судна и вправду — матушка-природа…

(или Царь Небесный, кто, по разумению Смотрителя, и есть природа. В наиширочайшем смысле слова)…

некогда организовавшая все для рождения на свет этого дива, позаботится и о его сохранности: бережно накроет останки «Ис-Керима» вулканическим одеялом — лавой, под которой не оставит ни капли кислорода. Поэтому гниение не тронет древесину, и окаменевший в такой консервации скелет корабля будет удивлять праздных туристов, ищущих единения с истоками в «профильных» кафешках, разбросанных у подножия горы, а ученым — давать пищу для исследований и многочисленных гипотез. Смотритель и сам некогда…

(в будущем!)…

хаживал по заповеднику «Ноев Ковчег», который организуют здесь спустя тысячи лет некие предприимчивые потомки шумеров. Слушал лекции экскурсоводов о «магической живительной силе» Ковчега, о том, что «каждый, кто коснется этих окаменевших, некогда бывших деревянными брусьев, почувствует зов столетий, осознает весь героизм подвижника Ноя и его семейства.» (цитата из путеводителя по заповеднику). Да, теперь можно авторитетно заявить, безо всяких предположений, гипотез и домыслов, отбросив карамельный флер «историчности», столь любимый тружениками туристической индустрии, — героизм был. Ной — подвижник, члены семьи его — замечательные, мужественные люди, справившиеся со всеми, прямо сказать, непростыми, а местами даже извращенными задачами, что ставила перед ними любительница острых ощущений — судьба. Она же — природа…

Опять не получилось без высокопарных слов… А иначе и не хочется думать: Смотритель сам проникся ощущением и собственной героической избранности…

(был, был девятый!)…

особенно теперь, когда ни с чем бороться не надо, быт более-менее налажен, личный авторитет, заработанный раньше, подкреплен.

Все так, все распрекрасно, только о том нужно забыть, в особенности — Ною и его семье. Да и начальству в Службе тоже не до повседневного героизма своего спеца: Проект исполнен, Миф сохранен — молодец, приступай к следующему проекту.

А что делать с душой?..

Смотритель прислушался к себе… интересное явление… такого за всю карьеру еще не бывало… Да, конечно, он проникался уважением и, может, даже легкой формой любви к некоторым из своих подопечных по «полю», но чтобы так… И дело сейчас даже не в людях, хотя семья Ноя ему крайне симпатична. Нет, он полюбил… Время., само «поле» эту изначальную, переписанную заново, набело, Историю. Новую Землю, пусть и неправильную, как оказалось, не с тем климатом, что был когда-то, не с тем атмосферным давлением, какое имело место изначально, совсем не такую, какую задумывала госпожа Эволюция…

(природа, судьба, Царь Небесный, продолжение — по желанию)…

но очень родную, домашнюю Землю. Здесь безлюдно, грязно, неустроенно, неприветливо, скоро тут появится много людей небольшого (по сравнению с шумерскими стандартами) роста, с хилым здоровьем и короткой жизнью — но это будет (наступит, настанет) его мир, собственный, какой-никакой, но — свой, родной. В котором он родился, вырос, выучился, стал Смотрителем и попал волею судьбы…

(эволюции, природы, начальства, Царя Небесного)…

в допотопный и абсолютно иной (по условиям жизни) мир.

Его жильцы были выселены хладнокровным «судебным исполнителем» — залетным небесным телом, изгнаны вместе со всеми соседскими дрязгами, правилами, уставами и законами, чадами и домочадцами. Кто выселен в небытие, а кто…

(раз, два… восемь плюс девятый, виртуальный, — и обчелся)…

в мир иной. В смысле — новый.

Смотритель видывал куда более комфортные места и времена, но нигде (даже дома!) он не чувствовал себя настолько спокойно и умиротворенно…

Он оборвал свой собственный мысленный поток, убаюкивающе приятно несший его фантазию совсем не в те степи. Спросил: а что ты можешь дать этому — новому — времени, самому началу его? Грубую мужскую силу, уступающую силе шумеров, для перетаскивания тяжестей с места на место? Инженерную смекалку, которая поможет построить новый деревянный дом? Сдерживаемые, высказываемые исподволь, дозированные сведения об основных законах физики и химии?

Да-а… Конечно, микроскопом тоже можно забивать гвозди, у него же такая массивная станина…

А родное время, которое есть далекое… бесконечно!., продолжение этого? Зачем оно тебе и ты ему?.. Дурацкий вопрос! Сколько Смотрителей трудится в Службе Времени? Меньше ста? Хочешь убавить это количество и сбежать в прошлое?.. Но Смотритель для Истории куда полезнее, чем неумелый Хранитель и его сомнительная помощь в строительстве нового мира. Где ни Хранителя, ни Смотрителя все одно быть не должно.

Внутренний диалог споткнулся о железную логику. И впрямь — разведение первопроходческой романтики не только не входит в штатные обязанности Смотрителя Службы Времени и Исторического Контроля, но — более того! — идет вразрез с основной линией Истории, которую, ему, Смотрителю, собственно-то и положено охранять.

А сравнение самого себя с микроскопом впечатлило. Сию убедительную присказку Смотритель услышал в «поле», в двадцатом веке третьего тысячелетия Новой эры. Тогдашние приборы для рассматривания сверхмалых объектов базировались целиком на оптике, и для стабильности им требовалась мощная опора. Настольный микроскоп весил от пяти до двадцати килограммов, и при парадоксальном желании им действительно можно было заколачивать гвозди…

Гвозди…

Уникальный крепежный элемент для конструкций из древесины и некоторых видов пластиков по значимости для человечества не уступает колесу и парусу, а такого же уважения к себе не снискал. И вот что интересно — использовали его и в допотопной эре, и в жутко далеком будущем не перестанут колотить по шляпкам стойких металлических «солдатиков», несмотря на внедрение шурупов, саморезов, винтов, суперпрочных клеев и разных энергетических полей…

Но это — вредное и пустое отступление. Вернемся к основной теме. Как свернуть миссию? Когда это сделать?

Пора ли это делать вообще?

На последний вопрос вырисовывался более-менее утвердительный ответ: да, пора. А на первые два — ничего. Туман.

Итак, кого он должен оставить — без себя? Как писал древний поэт: «Я не спеша собрал бесстрастно воспоминанья и дела»…

Ной — мудрый, веселый, добрый, более чем эмоциональный — порой на грани мальчишества! — человек, излучающий заразную житейскую уверенность в следующем дне. Смотритель, привыкший оперировать краткосрочными категориями…

(минута, час, максимум полдня)…

даже за исторически…

(а какие иные категории здесь пригодны?)…

обозримое время жизни рядом научился у Ноя этой размеренности, основательности, спокойствию за то, что солнце на утро обязательно встанет, а вечером непременно сядет, что будет день — будет и пища. Для Смотрителя, как профессионала Службы, такое отношение к жизни является непозволительной роскошью — нельзя расслабляться, следует быть собранным и готовым к глобальным изменениям в следующую секунду… Да, это все так, но в нынешнем «поле» можно позволить себе передохнуть от состояния «быть начеку» и насладиться ощущением стабильности мира — хотя бы в масштабах нескольких суток, особенно теперь, когда новых катаклизмов не ожидается. И сколько раз судьба ни пыталась убедить Ноя в своем могуществе, он все равно оставался невозмутимым оптимистом. Хладнокровный и дальновидный, если дело касается чего-то серьезного, и «взрывчатый» по незначительным мелочам — таков парадоксальный характер очень «разного» Ноя.

Сыновья его — будто и не братья вовсе. О каждом из них отец мог бы смело сказать: «И в кого ты такой пошел?» — и сказал бы, если бы древнешумерская мораль не исключала возможность иронии на подобную тему. Видимо, только с последующим развитием нового человечества ему, человечеству то есть, придется столкнуться с понятиями «адюльтер» и «дети от другого отца». Но суть не в этом. Она в том, что стопроцентно одинаковые по роду, по крови и по жизненной уверенности сыновья Ноя не похожи на отца во всем остальном, включая физиономии, а уж друг от друга отличаются вообще как люди из разных семей.

Младший — Сим, самый шебутной, технически смекалистый, временами неумеренно болтливый добряк. На своем паровике он был готов возить кого и сколько угодно, по каким угодно делам. Абсолютно нешумерский альтруизм, ярко проявлявшийся на общем фоне абсолютно всенародного равнодушия и замкнутости на самих себе, любимых, удивлял Смотрителя еще до Потопа. После катаклизма Сим ничуть не изменился и направил всю свою доброту и готовность помогать всего на восьмерых, пока на восьмерых, а потом — даст Царь Небесный! — число умножится многократно. Сим помогает там и здесь, носит бревна и штопает одеяла, катает камни и режет салаты. И это не поза и не работа на публику, а особое человеческое устройство. Такие люди редки во все времена — увы, между шумерской цивилизацией и послепотопным миром в этом аспекте особой разницы нет.

Хам — средний сын, напротив — немногословный, этакий тихий силач, все больше наблюдающий, чем участвующий, если во что и вовлекается, то в последнюю очередь, после безмолвных раздумий. Смотрителю с ним так и не удалось наладить полного контакта, хотя и отчужденности тоже нет. Односложные ответы, отсутствие искрометной инициативности Сима, вечный взгляд «в себя» — вот характерные черты характера Хама. Порой Смотрителю начинало казаться, что Хама его персона чем-то не устраивает, но внимательные наблюдения за взаимодействием с братьями, женщинами и отцом развеивали эти сомнения — Хам такой со всеми. Прямо-таки азбучная модель настоящего шумера: моя хата с краю, ничего не знаю и знать не желаю, но если попросите — помогу, может быть даже и с охотой.

Потоп и последующие изменения в жизни семьи задели Хама больше других. Он еще сильнее замкнулся, помрачнел и даже слегка озлобился. Оно и понятно: его фермерская душа спланировала жизнь на ближайшие триста лет, а тут, понимаешь, кометы, наводнения, землетрясения… Стабильность в его системе ценностей занимала еще большее место, чем у Ноя. Поэтому он хотел побыстрее спуститься с горы в долину и поселиться там уже не во временном, а в постоянном доме. И, надо отдать ему должное, делал все для ускорения процесса переселения.

А вот уж кого Хам любит безоглядно, так это свою жену. Записная бука и молчун, по ночам, в тишине общего дома он шепчет Маре такие красноречивые приятности, что у невольно слышавшего все это Смотрителя теплело на душе — ну хоть с кем-то Хам добр, мягок и ласков…

Хотя подслушивать стыдно. Но это уж издержки тесного общежития.

Старший сын Ноя — Иафет отличается от братьев живым умом, почти отцовской мудростью и рассудительностью, но только все это основательно замешено на неимоверной саркастичности и даже, временами, склочности. Ни одно неосторожное слово, хоть кем оброненное, не останется без едких комментариев и порой совсем не той трактовки, что вложена в слово. Иафет любит поворчать, поискать правду, попенять на окружающих, но не переходит в этом грань здравого смысла. Похоже, ему самому нравится его «милый недостаток», он умело им пользуется, делая это иронично, остро и въедливо, не перегибая, однако, палку, Иафет — хороший собеседник, глубокий и вдумчивый, но не дающий расслабляться — острый язык всегда наготове. Хитрюга Иафет — единственный из девятерых, кто всегда старается как бы случайно и вдруг оказаться не там, где требуется помощь. Одни это назовут ленью, сам же Иафет скажет, что он «хорошо умеет себя экономить». Это характерное отлынивание от сложных забот и самостоятельных решений на время исчезло в критической ситуации плаванья «Ис-Керима». Иафет наравне со всеми трудился и даже поумерил свой сарказм. Но лишь ситуация немного стабилизировалась — сразу же в семью вернулся капризный и хитрый старший брат.

Но вот вам исключение из правил. Когда надо было принять поистине судьбоносное и революционное для шумера решение…

(имеется в виду великий подвиг прощания с вегетарианством)…

именно Иафет был первым революционером.

Довольно нетерпимо он относится к вспышкам эмоций у Ноя…

(хотя и сам грешит несдержанностью)…

всегда готов вступить в препирательства. Не отдавая себе отчета в том, что своими едкими репликами только больше распаляет отца. Но благо Ною хватает мудрости не «принимать бой» — он знает свой характер, и сыновний тоже, и понимает, что уж с кем, с кем, а с Иафетом можно пикироваться бесконечно. А смысл?.. То-то и оно.

Женщины семьи — очаровательные создания. Очарование их в том, что они удивительно хорошо умеют быть уместными и своевременными. Это вовсе не «второстепенная роль» женщины как мужниного дополнения, а, напротив, самостоятельная, вполне идейная позиция, немного даже феминистская, как бы сказали современники Смотрителя. Женщины-шумерки очень четко разграничивают функции свои и мужские, не допуская перемешивания и взаимопроникновения. Именно поэтому в хозяйстве и быту у шумеров все на своих местах: каждый знает, за что он отвечает. Умение взаимодействовать, не переходя дорогу интересам друг друга, — залог мирного сосуществования без взаимных претензий. Смотритель искренне завидовал шумерскому устройству женско-мужских отношений, сожалея о том, что со временем эта допотопная идиллия зачахнет и умрет.

Сара — жена Ноя, главная по «женской» части семейного хозяйства, если так можно выразиться, начальница Руфи, Мары и Зелфы, самая старшая из женщин семьи. Но это имело значение только для прибывшего из будущего Смотрителя и только первое время. Возраст шумеров проявляется в своих «крайних» формах лишь дважды — в младенчестве и в глубочайшей старости. Все остальное время он (возраст) остается «средним». Анатомия шумеров такова, что разницу между сорокалетним человеком и трехсотлетним заметить сложно, поэтому у шумерских женщин нет трепетного отношения к количеству прожитых лет. Смотрителю очень скоро стало все равно — кто из женщин старше, а кто младше: выглядят они все одинаково молодо. Качество житейского опыта — тоже примерно сходное. Так что бессмысленность возрастного деления на «старше» и «младше» налицо. Сара является главой в женской половине семьи только потому, что глава мужской половины — ее муж. Эмоциональная, шумная, местами бескомпромиссная, но очень обаятельная Сара сразу понравилась Смотрителю. Она помогала ему вживаться в мир после «травмы» — терпеливо, как маленькому ребенку, за что он ей безмерно благодарен.

Категоричность ее суждений и заявлений, правда, бывает часто не по-женски излишней, но у шумеров свои взгляды на женственность и сдержанность, поэтому Смотритель, умеющий абстрагироваться от привычных стереотипов, принимает ее такой, какой она есть.

Супруга Иафета — Зелфа, почти полная копия своего мужа. Острый язык, быстрый ум, умение не делать лишних движений — уж неизвестно, врожденные это качества или приобретенные, да и не важно. Смотрителю с ней общаться не очень комфортно: расслабиться не получается. Все время-то она начеку, будто в ожидании неловкого слова или действия — своего или чужого, без разницы, готова с улыбкой жалить — не больно, но и не приятно. Правда, иногда это качество у нее выключается, и тогда она — просто душка. Но редко.

Другое дело — Руфь, жена Сима. Добрячка, веселушка, умеющая сочувствовать и слушать, всегда располагает к разговору.

И третий тип темперамента — тихая и нежная Мара, жена молчуна Хама. Она склонна к созерцанию действительности без комментариев, с полуулыбкой и теплым светом в глазах…

В общем, компания подобралась неплохая.

Важно также и то, что Смотритель, хоть он и был «девятым лишним», не ощущал практически никакого дискомфорта от своей ноши «лишнего*, хотя прецеденты, признаться, бывали… Иной раз после очередного тяжкого трудового дня все как рассядутся со своими женами по углам, как начнут шушукаться да хихикать. И не только, не только. А помещение, как говорилось, тесное… Прямо девать себя некуда! Только вздохнуть тихонько да выйти во двор тактично — людей не смущать и себе душу не бередить. Прохладный горный воздух неплохо освежает, бодрит и возвращает в мозги воспоминание о том, что в Службе на самом деле готовят к любым ситуациям в «поле» — не только удвоенное давление надо уметь выносить, но и отсутствие женщины в досягаемости протянутой руки. Правда, навык этот как-то с трудом прививался… И каждый раз, как случалось очередное «поле», Смотритель старался обставить все так, чтобы не особенно страдать от одиночества по вечерам и ночам. Но в данном случае как-то не сложилось…

Нет, не получается отвлечь себя от мыслей о завершении миссии. То, что ее надо сворачивать, — уже очевидно, но как? В иных «полях», где со Смотрителем вместе работали многочисленные подручные люди — техники, статисты, консультанты и прочие сотрудники Службы, никогда не возникало подобных проблем. Всегда имелся разработанный заранее сценарий «ухода»: либо инсценировка убийства или несчастного случая, либо эффектный таинственный уход в туманную ночь, либо, увы, грубая зачистка памяти свидетелей, либо… Много сценариев, короче! В случае же с отправкой Смотрителя в допотопную Месопотамию Служба так торопилась, что успела подготовить только его одного. На вопрос же Смотрителя о том, как, собственно, ему работать в одиночестве, без помощников, последовали разговоры о его профессионализме, об умении нестандартно мыслить, о возлагаемых на нею надеждах, о долге и о прочей пропагандистской ерунде. Процедив всю полученную информацию, Смотритель выкристаллизовал главную мысль: проект «Ной» сильно торопят деятели из «Look pasts, уж очень им не терпится выяснить: как там — до Потопа? Само плаванье Ковчега, обустройство семьи после Потопа, жизнь пралюдей в допотопном и послепотопном мирах — все может стать доходным бизнесом. Во имя этого, понимал Смотритель, и затеялась вся спешка.

А руководство знало, кого посылать сюда. Из двух десяткой незанятых в «полях» Смотрителей выбрали именно его — упорного, честолюбивого, упрямого, склонного к самопожертвованию…

(добровольный удар башкой о кузов грузовика — чем не жертва?)…

знали ведь, умники, что ему будет в удовольствие побывать в неразведанном «поле» первым и без группы поддержки. Использовали слабую (или сильную?) сторону характера.

А он и воспользовался. С радостью и энтузиазмом. Ни разу не пожалев о своем «сольном исполнении». Такой глубокой проработки объектов, такого подробного анализа ситуации изнутри, такого реалистичного вживания в роль не произошло бы, роись вокруг него стая настороженных подручных.

Да и никакие они не объекты — Ной и его родня! Они — друзья, спасшие его от дурацкой гибели, почти родственники, делившие с ним последнюю горсть риса, просто очень хорошие люди, не без заморочек, конечно, но кто без них? И именно отношение к этим людям не как к объектам, а как к родным, и позволило Смотрителю вникнуть в понимание их мироощущения глубже, чем это требуется для разработки туристического маршрута во Времени. Всего лишь. И именно посему ему трудно будет от них уйти. И именно посему он не хочет, чтобы в это время ступала нога тайм-туриста.

И сделает все, чтобы этого не случилось.

Вопрос: как?..