Нравственный образ истории

ПРОЛОГ

Тысячелетиями,до начала Христианской эры, по степям и пустыням, ущельям и склонам гор, вокруг Каспийского и Чёрного морей шёл нескончаемый поток племён, тянувшихся из Средней Азии к Уралу и Волге, направлявшихся в Индию и в Персию, на Кавказ и в Средиземноморье. Человеческий поток катился за Балканы, за Альпы, за Дунай, и широко разливался между Доном и Днепром, в просторах будущей России, тогда ещё - «Скифии».

В основном на запад шли сообщества белых индоевропейцев, носивших общее имя Ариев (превосходных), от чего и закаспийская их прародина, в бассейне реки Яксарта (нынешней Сыр-Дарьи), именовалась Арианой (Айраном, Ираном).

Арии, они же яфетиты, произошли от Иафета, младшего (хотя это не точно) из сыновей праотца Ноя. Как повествует Библия, Сим, Хам, Иафет вместе с отцом и матерью, и женами своими, в Ноевом ковчеге пережили Всемирный Потоп. И от них на обновлённой земле произвелись три отрасли послепотопного человечества.

Из Симовой ветви (семитов) позднее выделилось «семя Авраамово»-библейские евреи, называвшиеся Божиим народом. От Хама, почерневшего, по преданию, за грех насмешки над отцом Ноем, народились темнокожие хамиты. Они стремились снять с себя родовое проклятье и, преследуя белых сородичей, упорно старались смешаться с благословенным потомством Иафета и Сима. От смешения белой и чёрной рас, по мнению антропологов, образовалась раса жёлтая со всеми её оттенками, а далее, при смешении монголов с белыми, сформировался Туран (не Иран, не арийцы) - евразийские тюрки, угро-финны, племена сибирские, алтайские, уральские.

В результате хамитской экспансии в Передней Азии, на Ближнем Востоке, в Северной Африке семитические народы почти полностью ассимилировались и превратились в смуглый семито-хамитский конгломерат халдеев (арамеев), населивших Вавилонию, финикийцев, сирийцев, арабов и т. д. Но яфетиты (арии), сошедшие со склонов Памира в Среднюю Азию, оказались гораздо защищённее семитов. Отроги Тавра Киликийского, хребты Кавказа, иранского Эль-Бурса, стены Памира оградили индоевропейцев от страстей, бушевавших на юге, от участия в Вавилонском столпотворении и от хамитской экспансии. Так в первые послепотопные века над ариями исполнялось Ноево пророчество: «Да распространит Бог Иафета» (Быт.9,27). И к тому времени, когда монголы с туранцами объявились в Евразии, арийские племена успели укрепиться там и расширить свои владения.

С конца IVтыс. до Р.Х. закаспийская Ариана уже не вмещала всех индоевропейцев. Их движение на Запад и Восток началось и с тех пор не прекращалось. Во IIтыс. до Р.Х. часть ариев перевалила через снежную гряду Зимавая (теперь Гималаи), чтобы занять Северную Индию. По-славянски, инде означает - в ином месте. Но ещё за десяток веков до того на пространствах будущей России расцвели великие арийские культуры: Трипольская (в степной зоне России, Украины, Молдавии), Фатьяновская, Поздняковская (в лесной полосе, ближе к северу), Андроновская (в Заволжье, в низовьях Тобола, в бассейне Оби). И во времена первых шумерских царей, первых династий египетских фараонов, керамика трипольцев, их искусство обработки бронзы, золота ничем не уступали лучшим древневосточным образцам. Мастерство и знания арийские народы выносили из своей культурной колыбели.

Ариану населяли тогда, прежде всего, кочевники азы (ирано-германцы, воинственные скифы), от коих пошли названия Азии, Азовского моря и пр., а также миролюбивые земледельцы ваны, потомки Иавана, четвёртого сына Иафетова. Ваны как раз и являлись древнейшими предками славян. Любопытно, что в скандинавской мифологии (в «Эддах») воинственные боги асы (иначе предки германцев - азы), то враждовали, то мирились с богами ванами, а учёные тех ванов относили к мифическим «богам плодородия». От иных Иавановых наследников, в частности от Елисы (предка эллинов), Доданима (родоначальника дарданийцев, или троянцев) и от их братьев, произвелись народы Средиземноморья, Малой Азии, Балканские, италийские племена, в том числе и древние римляне. Ведь согласно писаниям Плутарха, Ромул и Рем, основатели города Рима, были внуками троянского царя Энея. Таким образом и эллины, через Елису, и латины, через Доданима и троянцев, приходятся праславянам «двоюродными» родственниками.

В Таджикистане до сих пор на берегу Явансу (Иавановой реки) стоит город Яван, носящий имя нашего пращура. И сами таджики, в отличие от окружающих их туранцев, относятся к яфетитам, хотя и не к ванам. У Иафета было семеро сыновей. От первенца его Гомера, как полагают исследователи, произошли киммерийцы, кельты (галлы, бритты, иберы, скотты), закавказские картвеллы (предки грузин), армяне и др. От Магога (второго сына) народились скифы, аланы, северокавказцы. От третьего - Мадая развились две арийские ветви: собственно иранская (персы, мидяне, бактрийцы, в том числе и таджики) и германская ветвь, в которую вошли сарматы (белокурые предки скандинавов), готы, алеманы и прочие немцы, вместе с предками балтов.

Все они, и скифы, и сарматы, и готы, именовались тогда азами, асами, альфами (первыми, белыми, высокими). Азы-персы и мидяне заняли Переднюю Азию, завоевали Палестину и Египет. Азы-скифы, изгнав киммерийцев, захватили Крым, Причерноморье, Северный Кавказ, откуда совершали набеги на Малую Азию, Сирию, вплоть до Вавилона. И тогда же, в Iтыс. до Р.Х., азы-сарматы, во главе всех германцев, через южные степи хлынули в Европу, сметая с пути скифов, кельтов и тесня праславян (венедов, вендов, венетов), уже обосновавшихся тогда на Западе, в Венеции, в Дунайской Вендоборе (будущей Вене), в прибалтийской Венутии. Ибо ваны, носители древней культуры и самый многочисленный из арийских народов, уже в III-IIтыс. до Р.Х. успели распространиться от Вислы и Одера на Западе до Енисея на Востоке, от Белого и Балтийского морей на Севере до Причерноморских и Донских степей на Юге.

Китайцы называли наших пращуров - та-ван (великие ваны), тюрки величали их ван-ханами (царь-иванами) и сами древние римляне чтили их как венделиков (вендов великих).

Вообще имена славян (славных) и словенов (хранителей слова, древнего арийского языка), в западном искажении - склавинов, появляются в Европе лишь в начале Христианской Эры.

Кроме Геродота (Vв. до Р.Х.) сведения о наших предках можно найти у историков римских: у Плиния Старшего (Iв.н.э.), у Тацита (I-IIвв.), у александрийского географа Птоломея Клавдия (IIв.). Согласно их свидетельствам венеды (западные праславяне) заселяли пространства от Карпатских гор до Вендского Балта (болота венедского). Так сами венды (венеды) именовали своё море. От Птоломея Клавдия до наших дней сохранилась карта, где Карпаты и Балтика названы Венедскими горами и Венедским морем. А готский историк Иордан (Иорнанд) говорит о венедах следующее: «Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавинами и антами».

По данным византийских историков, Прокопия Кесарийского и «Стратегика» (императора Маврикия), в VIв. склавины и анты говорили на одном, по сути древнерусском, языке. И в это время у рабовладельческой Византии они отвоевали весь Балканский полуостров с побережием Адриатики, подчинив себе фракийцев,иллирийцев, и другие родственные им народы. В Xв. император Константин Багрянородный (905-959гг.) вынужден был признать, что «вся провинция [Балканская] ославянилась и сделалась варварской». Этим, как считают современные историки, было положено начало южному (балкано-склавинскому) славянству.

Собственно венеды, ванды лужицкие (вандалы), в том числе Полабские славяне, жившие по берегам реки Лабы (нем. Эльбы), занимали тогда Прибалтику, Пруссию, Моравию, Богемию. От них пошли народы чехов, лехов (поляков), то есть западное славянство. А из непосредственно Антского союза племён вышли славяне восточные: Словене, Русь (предки нынешних Великороссов, Белорусов, Малороссов-Украинцев). Имя Анты для нас примечательно тем, что, по-латински, оно означает - древнейшие, прежде бывшие, прародители, Римляне помнили о своём исконном родстве с ванами. И потому, наверно, исторический период их совместного существования с антами задунайскими получил название эпохи античной (древней). Тем паче, что само имя Истории взялось, как известно, от реки Истер (Дунай), по которой Римская Империя граничила с владениями антов (праславян).

Византийцы имени славян не знали до VIв. Всё, что было восточнее Понта Эвксинского (Чёрного моря) у греков считалось скифским (кочевым, скитальческим), варварским. От славянского алань (степь) скифов нарекли ещё аланами (степняками). И часть антов (кочевого казачества) была непрочь именовать себя, подобно скифам, - славнии алане (читай славяне) или россы (лучшие из скифов). Так как россами называли скифских царей (ср.евр. рош - голова, князь, в греч. переводе - рос).

Геродот писал, что россы (царские скифы) селились оседло, вверх по течению Днепра. Стало быть скифами (кочевниками) они уже не были.

Славяно-россы издревле занимали земли между Доном и Днепром; греки эти земли называли «Скифией». А севернее процветали города: Ростов Великий, Смоленск, Ладога, Словенск Великий (будущий Новгород), который граничил с варягами (скандинавскими норманнами) и прочими немцами (немыми, по понятию славян). Ибо германцы уже не разумели русской речи, сохранившей в себе строй и словарь наидревнейшего общего языка. Сами же скандинавы нашу землю именовали Гардарикой (градами арийскими), или «Царством городов». Ведь на момент Крещения киевлян (988г.) торговых градов на Руси насчитывалось более полутораста. Русь была могущественным, централизованным государством. Варяги и греки заискивали перед Руссами.

И только в современной книжной истории об оглашении «Скифии» Святым Апостолом Андреем Первозванным (Iв.) и о времени,прошедшем до Крещения Руси (Xв.), сведений почти нет. Чтобы хоть как-то восполнить этот пробел, нам не раз придётся обращаться к источникам зарубежным, и описывать события, происходившие параллельно в Древнем Риме и Византии. А начнем мы книгу с рассказа о переломном моменте истории римской и общехристианской.

ЗНАМЯ КОНСТАНТИНА

В лето 312-ое от Рождества Христова в Италии разгорелась война. Очередная по счету междоусобица эта, тем не менее, отличалась от случавшихся прежде. Поводом к столкновению на сей раз послужило не властолюбие непримиримых полководцев, но странное, новое для Древнего Рима явление. Впервые армия императора шла на выручку угнетенным Христианам.

В ту пору держава Римская не была единой. Разделенная на четыре части, она управлялась четвертовластниками (тетрархами), двое из которых считались старшими над Востоком и Западом империи.

Эти старшие тетрархи носили титулы августов. Каждый из них делил свою половину с императором второго ранга - цезарем. Закон позволял августам главенствовать по двадцать лет, после чего они уходили в отставку. Их замещали бывшие цезари, которые, став августами, избирали себе преемников на следующее двадцатилетие. Так было задумано основателем системы тетрархии августом Диоклетианом. Отслужив положенный срок, он сам действительно отправился на покой и убедил последовать своему примеру соправителя Максимиана Геркулия, хотя тому определенно не хотелось расставаться с властью. Тем более, что отпрыск Максимиана, нелюбимый всеми Максенций, при смене правителей ничего не получал, так как не был еще цезарем. Деоклетиан же прямых наследников не имел.

Новыми августами в 305 году стали Галерий и Констанций Хлор. Последний оказался единственным из тетрархов, кто в своих владениях, в Галлии и Британии не чинил вреда Христианам, даже покровительствовал им. К прискорбию, сей добродетельный император был тяжело болен и вскоре (в 306г.) скончался, едва успев передать правление наследнику Константину. Галльские и британские легионы провозгласили сына цезарем еще при жизни отца, а по кончине его Константин сделался августом, вопреки беззаконным проискам Галерия и его ставленника Флавия Севера. Максенций же тем временем, воспользовавшись смутой, захватил власть в самом Риме. Объявив себя цезарем в 306 году, Максенций вызвал из отставки Максимиана Геркулия и от него, как по наследству от родителя, получил высший титул.

Появление новых августов вызвало сразу три войны, однако в ходе их самозванцу удалось уцелеть и закрепиться. Флавия Севера Максенций устранил отцовскими руками. Максимиан Геркулий коварно расправился с соперником сына, но вскоре и сам испил чашу сыновней неблагодарности. Максенций прогнал отца со двора, и старый властолюбец окончил жизнь на чужбине. В ходе дальнейшей борьбы Галерий был вынужден отступить, и Запад Римской Империи остался во власти двух августов - Максенция и Константина.

Жители провинций Галлии, Британии и воины легионов были на редкость преданны новому императору. Константин, кроме великолепной внешности и силы, обладал мужеством, сочетавшимся с рассудительной осторожностью, справедливостью и обходительным вниманием к людям. Но главное, он, как и покойный Констанций Хлор, благоволил Христианам. Многие из них служили в войске Константина, составляли большинство при дворе. Надо сказать, что в IV веке Империя Римская, хоть и считалась еще языческой, на самом деле таковою не была. Если не половина, то по крайней мере огромное число её граждан уже исповедовали Христианство. В самой столице церковная партия имела вес.

Максенций знал это. Овладев Римом, он пытался вначале сделать вид, будто симпатизирует верующим в Христа. Однако скоро он сбросил маску благопристойности и показал себя откровенным тираном. Звероподобным не только внешне, но и по сути - алчным грабителем, гонителем Церкви. Во время его ненавистного правления стражники (преторианцы) бесчинствовали ужасно: избивали людей прямо на улицах, бросали в тюрьмы невинных, истязали исповедников веры. Состоятельным гражданам вменялось в обязанность «дарить» Императору деньги на его непомерное расточительство. Никто не был уверен в завтрашнем дне. Наконец, терпение римлян окончилось, и они тайно вступили в переговоры с другим августом. Умоляя Константина защитить город, сенаторы Рима изъявили готовность присягнуть ему как единовластному монарху. Константин внял их просьбам и двинул войска в Италию.

Не раз до того в Империи возникали гражданские войны. Корнеллий Сулла, Гней Помпей, Юлий Цезарь сражались с республиканцами, бились между собой. Октавиан, Антоний, Красс, целый ряд других полководцев боролись за верховенство в Риме в позднейшие времена. И все же такой войны, как теперь, еще не случалось. Не ради славы и добычи шли в поход крещеные воины Константина. Теперь они сражались за правое дело, и это их особенно воодушевляло. Против них выступали даже не италийцы. Максенций по большей части вербовал легионеров из варваров и африканских мавров. Его наемники защищали не родину, не свободу сограждан. Они служили за деньги, за право безнаказанно грабить побежденных. Только на сей раз эта возможность от них ускользала. Войска самозванца терпели сплошные неудачи, несмотря на численный перевес.

От Альпийских гор до низовьев Тибра галльская армия Константина прошла с боями необычайно быстро. За неделю до ноябрьских календ (начала месяца) освободители подступили к окраинам Рима. У селения Красные Камни, недалеко от Мульвийского моста через Тибр, они разбили военный лагерь и стали готовиться к встрече с главными силами противника, намного превосходившими их собственные.

Все у Максенция было превосходно. И людские резервы, и вооружение, и опытные военачальники. Не хватало лишь боевого духа, да самого императора во главе армии. Уклоняясь от участия в битвах, Максенций неизменно ссылался на предсказание оракула, что якобы он не победит Константина, если покинет Рим. На самом деле, как писал о нем историк Аврелий Виктор: «Максенций был... настолько труслив, не воинствен и погружен в бездействие, что когда в Италии уже пылала война и войско его было разбито под Вероной, он не изменил своего обычного образа жизни...». Будучи по натуре диким и бесчеловечным, Максенций отличался крайним суеверием. Ненавидя Христиан, этот фанатик оккультизма изо дня в день выслушивал советы всевозможных астрологов, прорицателей, одним словом, волхвов. А те своими баснями путали его настолько, что Максенций каждый раз сомневался, как поступить ему в нужный момент.

Горе воинам, когда полководец их нерешителен и труслив; все равно, что его нет вовсе. Старый Максимиан Геркулий таким не был. Коварный и кровожадный, он все же сам водил легионы в бой. Сын унаследовал от него жестокость, но мужества, даже в таком извращенном виде, не перенял. Обладая колоссальными средствами, Максенций предпочитал воевать, сидя дома. Свою и без того огромную армию он усилил свежими подкреплениями из Африки. И теперь, полагал он, полчища свирепых мавров сомнут немногочисленные полки Константина.

Конечно, у наступавших таких резервов не имелось. Воины Христиане готовились головы сложить за Государя, за братьев по вере. Это касалось их чести, исполнения заповеди любви к ближнему. Что же до победы в неравном бою, то на неё они смели надеяться лишь как на чудо. Но они надеялись! Не сомневались в помощи Божией. Вера рождает надежду, любовь её исполняет. Христиане молились неустанно, и сила их молитвы, их уверенность в победе передавались всем остальным, в том числе воинам-язычникам, коих в армии Константина насчитывалось немало. Да и сам император, хотя веры в Христа не имел, на идолов давно не полагался, а крещеных соратников своих любил и ценил. Он хорошо знал, каковы они в деле.

Когда-то отец его август Констанций Хлор, задумав испытать придворных, объявил, что уволит со службы всех, кто не откажется от веры в Иисуса Христа. Действительно, кое-кто, ради служебных выгод, отрекся, предпочел блага земные Царству Небесному. Остальные же, в большинстве своем верные Христиане, предпочли оставить службу при дворе. Вот их-то Государь и не отпустил: повысил, наградил, приблизил к себе. А малодушных отступников, наоборот, разжаловал и прогнал. «Как же, - сказал он, - царю положиться на своих служителей, если они не верны Богу».

Константин хорошо запомнил тот родительский урок. Потом, будучи сам императором, он взял за правило - доверять Христианам важнейшие посты. Жена и мать его к тому времени уже крестились. Посещали церковь и друзья Константина, вельможи из его свиты, тысячи воинов. Лишь самому ему чего-то еще не хватало. «Как это, - мнилось императору, - можно веровать в то, чего не видели глаза? Исповедовать непорочное зачатие Сына Божия, чудеса, Им сотворенные, Воскресение из мертвых? Как это, - думалось, - люди поклоняются Кресту, на котором в Риме распинают одних злодеев, да и то лишь из варваров и рабов?» Римские граждане, даже осужденные на смерть, не подвергаются столь позорной и мучительной казни. И все же... Христиане так свято веруют в Иисуса. Так смело и радостно за веру свою идут на смерть. Претерпевают нечеловеческие пытки, удивляя и ужасая палачей мужеством и сверхъестесственными чудесами. Язычники, после публичных казней страстотерпцев, толпами обращаются в Христианство, становятся сами мучениками и свидетелями истины. Гонителей же неизменно поражают Небесные кары. То слепота, то недуги страшные, гнойные язвы, внезапная смерть. Что бы ни говорили о Церкви её враги, благодать Божия на ней почивает. В этом, пожалуй точно, Константин не сомневался.

О чем размышлял он вечером накануне решающего сражения? Может, о том, чего стоят преходящие успехи людей: таланты, богатство, власть? Всё это зыбко, ненадежно, да и ничтожно, в сравнении с благом вечной жизни. Если Бог дарует человеку талант, то не спросит ли Он с одарённого, как тот распорядился своим сокровищем? И если победа, как утверждают Христиане, дается в награду за веру и правду, то не стоит ли тотчас же прибегнуть к их исполнению?

Константин устремился глазами вдаль, на тёмный небосвод... И вдруг!.. Высоко над горизонтом он увидел сияющий Крест и надпись: «Сим победишь!». Видение было столь впечатляющим, что император не заметил, как отовсюду к нему начали сбегаться воины. Стало быть, видел не он один. Обмана зрения нет. Только что же могло значить это знамение с неба? Позор и смерть, как считали язычники? Или, по толкованию Христиан, - Победу? Она ведь дается тому, кто полагает душу за друзей своих. Христиане - друзья. Крест Господень - животворящий образ Сына Божия, Свет лица Его, знаменующий Воскресение. «Сим победишь!» - говорило небо и возглашали приближенные. «Сим победишь!» - эхом проносилось по рядам воинов. Победа - тому, кто берет свой крест и следует за Царем Небесным. Да будет сие знамение - знамением земного царя!

Не верить происходящему было просто невозможно, хотя и верить тоже, казалось, трудно. Настала ночь, однако чудеса не окончились. Едва император сомкнул веки, как во сне ему явился Сам Иисус Христос. Благословляя Константина, Господь повелел ему изготовить знамя в виде креста и такие же знаки изобразить на щитах и шлемах соратников.

Утром, на воинской сходке Христиане растолковали полководцу его вещий сон. После чего, получив царское изволение, принялись за изготовление Крестовой Хоругви. К длинному позолоченному копью мастера прибили поперечину, а сверху, на конце копья, укрепили венок из золота и драгоценных камней с монограммой Имени Спасителя.

На поперечину повесили белую царскую ткань с драгоценными камнями, от которой при свете дня исходило сияние. Стрелы врагов, как потом оказалось, миновали её в самых жарких бивах. Вознося Лабарум (так назвали сию хоругвь) над полем брани, воины Константиновы с тех пор не ведали поражений. С чудотворным знаменем 28 октября 312 года император и будущий Святой Равноапостольный Царь Константин, помолясь Богу, направил галльские когорты на Рим, где самозванец Максенций намеревался отметить свое рождение.

Именно в этот день (28 октября), ровно шесть лет назад, Максенций узурпировал власть в столице, а теперь его судьба решалась у Красных камней.

По поводу праздника в Большом цирке устраивались гладиаторские игры. С утра пролетарии (городской сброд), приученные к бесплатным зрелищам и угощениям, занимали зрительские места. Предвкушал удовольствие от кровавого спектакля и сам злополучный правитель. Жуткое представление, глубоко противное христианской совести, вот-вот должно было начаться. Рабы-гладиаторы, обреченные на смерть, уже закончили «торжественный» обход арены. Первые пары бойцов готовы были скрестить мечи, но тут, словно по чьей-то команде, публика в цирке повскакивала с мест и принялась истошно вопить, что Константина в бою одолеть невозможно.

Затыкая уши, Максенций бежал во дворец. Там его ждали новые неприятности. Легионы на ратном поле начали сдавать. Среди придворных поднялась паника, пошёл нескрываемый ропот. Гвардия взбунтовалась. Все принялись обвинять малодушного августа в пренебрежении общественным благом. Преторианцы, угрожая расправой, велели волхвам убедить императора выйти за стены Рима к войску. Те тотчас же согласились. Открыв гадальную книгу Сивиллы, волхвы многозначительно объявили: «Сегодня погибнет враг римлян!»

Кто бы теперь ни победил, лукавые лжепророки могли оправдаться. В этом они, действительно, были искусны и многоопытны.

Потерявший разум Максенций, не в силах уже понять, о каком «враге римлян» шла речь, бросился к месту сражения. Снедаемый страхом и суеверной надеждой "на удачу", он спешил возглавить дрогнувшие легионы. Но тщетно!

Когда Максенций переправился через реку, за ним обрушился мост, а его войско, разбитое в бою, уже обратилось в бегство. Раздавленный толпою отступающих, самозванец утонул в водах Тибра. И когда победители, под знаменем Константина, входили в Рим, народ ликовал неистово. Так ненавидели здесь павшего тирана. Лишь Христиане не предавались столь бурному восторгу, хотя, несомненно, их радость была наибольшей.

Вздохнуть с облегчением было от чего. После без малого трех веков постоянных преследований, после гонений Нероновых, Диоклетиановых и прочих, после того, что творилось в «Вечном городе» еще вчера... Но отныне, держава Римская переходила к Христианскому владыке. «Сим победишь!» - восклицали воины, шествуя в парадном строю. «Сим победишь!» - повторял про себя император, взирая с триумфальной колесницы на сияющий Лабарум. На Святой Крест - знамя победы над врагами и самим диаволом.

За девять лет до Константинова триумфа, в восточной столице империи - Никомидии - Святой воин Георгий, не сломленный палачами Диоклетиана, стяжал вечную славу и звание Великомученика Победоносца. За ним еще сонмы исповедников-страстотерпцев свершили подвиги святости. Все они праздновали теперь общую победу. Святые мученики - на небесах, сущие в мире - на улицах ликующего Рима.

В 313-ом году в Милане Царь Константин с новым августом Востока Лицинием закрепили свободу Церкви особым эдиктом на всем пространстве Римской Державы. Позже Лициний вновь сделался врагом Христиан. Тогда с ним повторилось почти то же, что и с безумным Максенцием. Лабарум обратил в бегство знамена язычников. Разгромив Лициния в 324-ом году, Константин победил окончательно. Рукою Самодержца над империей, объединявшей тогда всю Европу, ближнюю Азию и северную Африку, он водрузил Святое Знамя.

Мать Константина, царица Елена в 326-ом году обрела в Иерусалиме Голгофский Крест, на котором был распят Иисус Христос, и доставила частицу этой Святыни в новый Царьград, названный именем её сына - Константинополь.

Римский сенат присвоил августу Константину звание Великого, а Церковь, за труды во Славу Божию, причислила Великого Царя к лику Равноапостольных, по его кончине (337г.).

Боясь осквернить грехами душу, очищенную в Святой Купели, Константин Великий крестился поздно (в год своей смерти), но всю жизнь перед тем он посвятил укреплению Православного Государства: расширению границ Державы, строительству храмов, монастырей, устройству церковных дел. Новую столицу - Константинополь он основал на месте древнего фракийского города Византия, отчего потом вся Восточная Империя стала именоваться Византией.

В Константинополе изначально не строились идольские капища (храмы богов), не устанавливались статуи (языческие кумиры). Потому и пути двух столиц, двух империй с возвышением Второго Рима (Царьграда) стали скоро расходиться. Первый Рим, не сумев до конца порвать с пережитками древнего язычества, в V веке пришел в упадок. Византия же расцвела на целую тысячу лет. А на гробнице Святого Константина неизвестно в каком году появилась загадочная надпись, где среди прочих были слова: «Русские роды, соединившись со всеми теми, кто их окружает, восторжествуют...».

Неведомо имя автора, начертавшего сии слова. Но с именем Руссов, как уже отмечалось в прологе, античный мир познакомился в глубокой древности, за много веков до Рождества Христова.

ОГЛАШЕНИЕ СКИФИИ

Когда у историков заходит речь о скифах, к единому мнению полемика не приводит. Не считая Магоговых азов-скифов (северокавказцев), Закаспийских саков-массагетов (впоследствии, даков и гетов), сколотов и иных древних кочевников, этим общим именем нередко называют и праславян. Так повелось от древних греков, коим не было дела до других народов. Все племена иноязычные у них именовались - этникос (варвары) или скифы.

Часть Причерноморья (киммерийский Крым) в античной традиции называлась Тавридой по имени тавро-скифов, как полагал известный русский историк-архивист М.А.Оболенский (1805-1873гг.). По его мнению скифы вышли из Тавра Киликийского (горной области в Малой Азии), но может быть греки нарекли их таврами за скотоводческий образ жизни. Ведь скифы пасли быков (по-гречески - таврос) и этого могло быть вполне достаточно. А общее представление о стране скифской у древних греков было примерно таким, каким описывал его в Vв. до Р.Х. Геродот, известный всем как «отец истории». Геродот сообщал своим соплеменникам, что зима в Скифии длится восемь месяцев. Что в воздухе тогда летают «белые перья» (снег), а по «густеющей» от холода воде люди ездят на санях.

«В том месте, - пишет Геродот, - до которого Борисфен [Днепр] судоходен... вся страна называется землею Роса, по течению [Днепра]... которым он разделяет страну кочевников от страны царских скифов». Согласно исследованиям М.А.Оболенского, цари аланов (скифов) именовались россами. Отсюда те аланы, что подчинялись царям, назывались росс-аланами, позднее, видимо, роксоланами (так турки до сих пор зовут украинцев), или скифами царскими. Россы жили по большей части оседло, значит не были уже степняками (аланами). Они селились выше устья Днепра (как указывает Геродот) и далее на север. По образу жизни россы заметно отличались от своих кочующих соплеменников. С веками это разделение закрепилось. Царские скифы поселились на Великой Русской Равнине; причерноморские аланы растворились в потоке пришельцев из Азии, смешались с другими кочевниками, утратили родной язык и признаки рода Иафетова. Через много веков именем алан величали себя даже тюркские народы. Но русые волосы, голубые глаза и язык сохранили, конечно, не они, а те, что ушли на север - росс-аланы, или слава-аланы - поклонники Славы.

Когда потомки сынов Ноевых Сима, Хама, Иафета разошлись по свету, в основном утратив веру в Бога истинного, множество яфетитов начало поклоняться языческой богине-деве, покровительнице целомудрия, чести, боевой доблести. Скифы таврические называле ее Славою, саки и персы - Сакеей, балты - Лаймой, эллины, германцы - по-своему (языки арийские стали разниться). Но те скифы (аланы), что почитали именно Славу, в отличие от других, стали именовать себя слава-аланами, то есть славянами. Такое мнение имеет место. Имя Слава происходит от корня "слыть": называться, именоваться, быть известным, что по смыслу тождественно распространению слова, просвещению. Славяне суть словене. Отсюда понятия: славить - освящать, окружать ореолом света; прославлять - оглашать словом. Ни в одном языке мира, кроме славянского (значит, и русского) слово и слава не сходятся так близко по звучанию и смыслу. Северные (ильменьские) славяне так и стали называть себя словенами. И как тут не вспомнить Евангелие от Иоанна. Святой Апостол и Евангелист говорит, что в Слове, которое «было в начале у Бога» (Ин. 1,2)... «была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1,4). «Слово стало плотью и обитало с нами... и мы видели славу Его» (Ин. 1,14). Православие означает правильное славление Бога - Пресвятой Троицы. Так кому же, как не славянам, надлежало стать носителями света Православия, последним его оплотом. Для этого у прежних поклонников Славы имелись нравственные предпосылки.

Византийский историк VI века Прокопий Кесарийский писал, что они (наши пращуры) - все исключительно русые, на редкость честные и гостеприимные; целомудренные, отчаянно храбрые в бою, бесшабашные на пирах и большие любители музыки. Гусляры у россов, кроме пения былин и славы героям, звоном струн "изгоняли злых духов". Таковы были их верования.

Но не только девственницу Славу боготворили древние славяне. Позаимствовав кумиры у иных народов, они впоследствии приносили жертвы Перуну-громовержцу, Велесу, Сварогу, Даждьбогу. Но при этом они ещё свято хранили память о едином истинном Боге. В пользу чего свидетельствуют сами имена языческие: Велес (Велий Сый) - Великий Сущий, Сварог (Суар-Рог) - Небесная сила, Даждь-бог (дай благо). Росы знали, что над сонмом преходящего суетного многобожия царин непостижимый, вечный, всемогущий Творец. Его именовали также Белым богом.

«Бел» с его производными: Вел, Эл, Ил - древнейший праязыковый корень. В большинстве земных наречий он образует слова означающие свет, владычество, красоту. Здесь и белый свет, и белый (вольный) простор - белань, елань, алань, и глагол алеть, т.е. белеть - светать. Аналогично от еврейского Эль (Бог) берутся вавилонское Илу, арабское Аль, Йалла (Аллах) и общесемитское Бел (Владыка), вполне созвучное троянскому Белен, славянскому Белый (Велий) - Великий, в значении - Бог.

До Вавилонского столпотворения все люди говорили на общем наречии, затем, по разделении языков, много смыслов поменялось. Но имя Бог как свет пробило мглу веков. Славяне почитали белый свет и Белого (Велия) Бога. Сияние (ореол) вокруг солнца назвали Славой, а Богу Белому (Великому), в отличие от идолов, не приносили никаких жертв, кроме хвалы и молитвы, и, соответственно, не воздвигали истуканов. Будто сам пророк Моисей удерживал их от творения кумиров, как некогда удерживал библейских евреев.

Так не за эти ли начатки правильного Богопочитания Русь была не только крещена, но и стяжала особую благодать Духа?

Вполне вероятно, ибо подобно эламитам (семитическим правнукам Ноя), поселившимся на Евфрате после Всемирного Потопа, славяне строили городища свои не квадратами, поделенными на клетки, как у народов хамитских (египтян, халдеев - жителей Вавилона), но селились концентрическими кругами (в форме ореола славы, окружающего небесное светило). Они рубили избы свои вогруг центра: отцовского очага, княжеского терема, крома (кремля), то есть всегда окрест - вокруг перекрестка главных улиц. Отсюда и русское слово - окрестность.

Крест в ореоле славы - древнейший знак силы и вечности. Он известен археологам еще по керамике Элама, Шумера, Трипольской культуры (в России). Наряду с коловратом (свастикой) крест в круге нередко изображался в орнаментах древних славян. Впоследствии Крест, как образ Христа Спасителя, становится главной святыней Руси, а первое летописное упоминание о нём мы находим у Преподобного Нестора.

Когда исполнилась полнота времен, и Святые Апостолы (посланники Христовы) решили разойтись по свету с проповедью Евангелия, они предварительно собрались в Иерусалиме, чтобы бросить жребий, кому куда отправляться. Брату Апостола Петра Андрею Первозванному тогда выпало просвещать Восток: страны вокруг Пропонтиды (Мраморного моря), Тавриду (Крым) и Скифию до возможных её пределов.

Обойдя Вифинию и Понт, Македонию и Фракию, в древнем Византии Фракийском (будущем Царьграде) Святой Андрей поставил первого епископа, именем Стахия. Затем из Корсуня (Херсонеса Таврического) Апостол Христов, как повествует Нестор Летописец,"прииде в устье Днепрское и оттоле пойде по Днепру горе, и по прилучаю прииде и ста под горами на березе и встав за утро и рече сущим с ним ученикам: «видите ли горы сия, яко на сих горах воссияет благодать Божия: имать град велик быти и церкви многи имать Бог воздвигнути»".

Так сказал Христов посланник ученикам своим поутру, взойдя на кыянские (в будущем киевские) горы и, благословив место сие, воздвиг на нем деревянный крест. На пути торговом уже тогда селились славяне (кутавы, кыяне) - родичи полян, кривичей, древлян, дреговичей, однако, "град велик" и "церкви многи" были воздвигнуты здесь гораздо позже.

Древнейшая валаамская рукопись "Оповедь" повествует, что Святой Андрей Первозванный "прошел Голядь, Косог, Родень, Скеф, Скиф и Словен [это все племена]... достиг Смоленска... и Славянска Великого, и Ладогу оставя, в ладью сев... на Валаам пошел..." И вот тут-то на пути из Словенска в Ладогу, проплывая по реке Волхов, согласно одному из местных преданий («Слово Мунги-Германа князю Дометию»), апостол Андрей был задержан стражею князя Перея Тучи.

По преданию этому у князя был брат Мунга, который вместе с ним и дружиной стерег водный путь у села Друзино (современное Грузино) на Волхове. А единственный сын Перея Тучи княжич Яромир страдал тяжкой, неизлечимой болезнью. Жрецы языческие, именуемые волхвами, заменявшие в те времена и врачей и священство, пытались "лечить" отрока водою, смешанной с человеческой кровью. Для сего они требовали приносить в жертву каждого десятого чужестранца, проплывавшего мимо владений князя. И это особенно мучило его совесть.

Как ни тужил Перей Туча о болезни наследника, нарушать священный обычай гостеприимства ему было еще горше. Ведь у славян не то что убить, но обидеть, оскорбить гостя словом считалось грехом наитягчайшим. Волхвы того не понимали. По роду своему они происходили в основном не из словенов. Корела, меря, финская весь, чудь эстонская считались более способными к магии (волхованию). Инородцы сии без всякой жалости резали всех подряд в жертву своим истуканам, и спорить с волхвами не смел даже князь. Суеверный народ их боялся и трепетал, отдавая в заклание русоволосых юниц и юношей, близких своих и заморских гостей. Тех, от которых Перей Туча с Мунгой так многому научились. От которых узнали о Риме, Афинах, Иерусалиме Иудейском, где жил, по словам купцов, народ, почитавший только Единого Непостижимого Бога, Творца Вседержителя Вселенной. И более того, доходили до них слухи, что с полвека назад Всемогущий Бог Отец послал в ту страну Своего Единородного Сына, Который, став Человеком, сотворил на земле множество небывалых чудес. Народ избранный не принял Сына Божия, не признал в Нём своего Избавителя Мессию (Христа), и Сын Человеческий был распят на кресте. Но в третий день Он воскрес из мертвых, вознёсся на небеса к Отцу, а ученикам Своим (апостолам) послал Духа Святаго, дабы они, имея силу проповедовать веру в Него, без страха ходили по земле и творили чудеса, исцеляя больных, воскрешая умерших.

Вот, думалось, наверно, князю и брату его Мунге, если бы явился вдруг воскресший Христос, или хотя бы один из Его Апостолов. А то ведь, сколько ни пролито жрецами невинной крови, исцеления княжича не наступило, только хуже стало. Да еще волхвы, также наслышанные о Христианстве, в глазах народа поносят сие учение. Причем поносят с особой ненавистью, не так, как другие веры заморские. На Христиан, коих они и в глаза не видели, волхвы кипят лютой злобой, просто беснуются. Не от того ли, что сами служат не Богу, а диаволу? Об этом нечистом духе, Чернобоге (англо-саксонском Зернобоке), славяне имели вполне определенное понятие.

Так ли всё было, иначе ли - нам теперь неведомо; но можно представить себе, что испытал изнемогший от горя отец, когда однажды утром, вместе с матушкой княгиней и братом, войдя в горницу к больному сыну, он застал Яромира сидящим на постели и радостно извещающим о своём ночном видении. Во сне отроку было открыто, что исцелит его некий высокий седой муж в длинной одежде, приплывший на коробле.

Как только Яромир окончил речь, дозорные донесли о приближении купеческой ладьи. Перей Туча с Мунгой переглянулись: «Неужели десятый?» Не сговариваясь, все бросились на пристань. И каково же было их изумление, когда с корабля навстречу князю сошел тот самый странный муж в греческом хитоне, внешность которого только что описал болящий отрок.

Не глядя на волхвов, стоящих поодаль, князь, жестами приветствуя прибывших, пригласил их в дом. Следом за удивительным гостем вошли его спутники. "Оповедь" валаамская сохранила нам имена учеников апостола Андрея: Фирса, Елисея, Космы, Иосифа, и с ними два имени явно славянских - Силы и Лукослава. Отличив последних по одежде, Перей Туча принял их было за толмачей. Купцы часто нанимали таковых для перевода иноземных языков. Однако Сила и Лукослав на невольный порыв князя ответили отрицательным жестом, а дивный пришелец тотчас заговорил сам. Казалось, он излучал тонкое сияние; движения и слова его были размеренны, плавны. Но - первое чудо! Он обратился к хозяевам на их родном наречии. Перей Туча с Мунгой сразу вспомнили, что Апостолам Дух Святой помогает говорить любыми языками. И от мысли об этом у них самих захватило дух.

Взгляд князя внезапно упал на стоявшее в углу крестообразное кресало. Чтобы добыть огонь, выбивая искры из камня, кресало-крест вращали вокруг оси, то есть кресали. Воскресение, по-славянски, есть обращение, в том числе - возвращение к жизни. И Тот, Кто нас ради взошел на Крест, победил смерть Воскресением.

- Воскресни, Господи! Обрати к нам Свой светлый лик!

Сердце Перея Тучи забилось в тревожной надежде. Но тут из горницы, где лежал больной, донесся отчаянный женский вопль.

Когда вслед за всеми в горницу вошел Святой Апостол Андрей, неутешно рыдавшую княгиню и вопивших дворовых девок слуги успели отвести от одра, на котором в предсмертной судороге задыхался Яромир. Вскоре все было кончено. В наступившей тишине все с ужасом ожидали, что сделает князь. А он, не мешкая, вдруг повалился в ноги седому гостю и начал молить о помощи.

Апостол Христов осторожно поднял Перея Тучу и сказал ему: «Бог, Которого я слуга, может воскресить и исцелить сына твоего, только веруй в Него, как я верую, и сделайся Христианином».

Окружающие смутились. Ненависть к новой вере уже была посеяна волхвами. Те, кто сами проливали человеческую кровь, пугали остальных Телом и Кровью Спасителя, словно то была кровь невинно убиенных младенцев. Люди, не знавшие ничего о Таинстве Евхаристии (Причастия), верили страшной басне о "коварстве" Христиан и ужасались. Хлеб и вино с водою в Евхаристической Чаше, действительно, пресуществляются в Тело и Кровь Спасителя, но это действие духовное. Сам Иисус Христос заповедал нам причащаться Его Святой Плоти и Крови, то есть вкушать Хлеба жизни и живой воды. Так кратко пояснил суть таинства всем собравшимся Святой Андрей.

- Кровь и вода? - повторил про себя князь. Да это ведь то, чем волхвы обещали спасти болящего Яромира. Что ж, они будут довольны сегодняшней жертвой. Сам Господь даровал нам Себя, как агнец Божий.

- Согласен! - воскликнул Перей Туча в один голос с братом. - Если будет слово твое право, то я со всем домом моим приму Христову веру.

Апостол подошел к умершему отроку, воздел руки, помолился про себя и громко произнес: «Именем Бога Иисуса Христа, юноша, тебе глаголю: восстань!»

Словно от сна очнувшись, Яромир приподнялся с постели и упал в объятия матери, рыдавшей теперь уже от счастья.

О том, как прошло Крещение и Причащение новообращенных за Литургией, можно не рассказывать. Предание гласит, что князь Перей Туча с негодованием изгнал посрамлённых волхвов и в уделе своем повелел сжечь всех идолов. Мунга, получив при крещении имя Герман, отправился со Святым Андреем на Валаам, тогда называвшийся островом Велеса, и там помогал ему сокрушать идолов. В основанной на острове христианской общине Мунга-Герман остался за старшего. Но не надо путать его с Преподобным Германом Валаамским. Святые отцы Сергий и Герман пришли на остров в XIV веке. Они основали здесь Валаамский монастырь, в библиотеке которого и была обнаружена знаменитая "Оповедь". Согласно ей, Андрей Первозванный "Ладогу оставя, в ладью сев... на Валаам пошел, крестя по всюду и оставляя по всем местам кресты каменные". По сей день стоит на острове Валааме крест Святого Андрея.

Сам же он, как повествует летопись и житие его, "восхотя итти в Рим", избрал путь по Днепру, через Словенск и Ладогу. А с Валаама Апостол Андрей отошел в земли венедов (славян Прибалтийских) и, возможно, даже в Шотландию (согласно кельтским преданиям), после чего возвратился опять на юг. Посетив Рим, Святой Андрей направился в Ахаию, и там, в гречеком городе Патры, закончил свой славный путь.

Как известно, в Патрах он был распят врагами Церкви на кресте особой X-образной формы. С той поры весь христианский мир почитает Андреевский Крест наряду с Крестом Самого Спасителя. Флаг Шотландии, Русский военно-морской флаг, орден Святого Андрея Первозванного - все это знаки почтения великому проповеднику, чудотворцу и страдальцу за Христа. И этим связь Апостола Андрея с Русью не исчерпывается. В первом веке наши предки еще не были готовы ко всеобщему обращению в веру. Андрей Первозванный не крестил, а лишь огласил Скифию. Чин оглашения в Церкви всегда предшествует Таинству Крещения. Древним славянам необходимо было время для усвоения и восприятия Христовой истины. Все девять веков, последовавших за оглашением, Святой Андрей духом присутствовал на Русской земле. Семя веры, им посеянное, пускало здесь корни, немногочисленные побеги от которых трепетно сберегались в сокровенных монашеских обителях до времени расцвета Православия на Руси уже Святой.

Сказание о крещении Мунги-Германа, из которого мы почерпнули сюжет нашего рассказа, введенное в научный оборот академиком Ю.К.Бегуновым, записано было в XIX веке Александром Яковлевичем Артыновым, известным собирателем русской исторической старины. Артынов, в свою очередь, почерпнул сюжет сказания из собрания XVII века, составленного стольником царя Алексея Михайловича А.Б.Мусиным-Пушкиным и его женой Ириной Михайловной. Книга Мусиных-Пушкиных восходит, судя по всему, к сборнику князя Алексея Ухорского-Хворостина (1465г.), а тот - к сборнику князя Ростовского Константина Всеволодовича «Дела Ростовских князей» (1212-1219гг.) и к более древним источникам, не дошедшим до нашего времени.

Это предание повествует также о судьбе самого князя Перея Тучи и его племянников, ставших после крещения проповедниками веры. Первый из них ушёл на берега Вистулы (Вислы) к венедам; второй возвратился в Словенск (Новгород), а третий добрался до Ростова Великого, очевидно, тогда уже существовавшего. И там же, в окрестностях Ростова, в отшельнической пещере поселился Перей Туча, бежавший от преследований, воздвигнутых на него в Словенске по наущению мстительных волхвов.

Спустя четыре века, согласно греческой легенде, словенские воеводы Лалох и лахерн предприняли попытку с моря овладеть Православным Царьградом, но потерпели сокрушительное поражение. В память о победе над этими "скифами" западный угол Константинополя ромеи назвали Влахерной - производное от имен Лалоха и Лахерна. Впоследствии во Влахернском храме произошло несколько чудесных событий, навечно связавших историю Царьграда (Второго Рима) с будущим Третьим Римом - Москвой.

ПОДЗЕМНЫЙ ОГОНЬ

По кончине Констанция II, последнего из сыновей Константина Великого, в Царьграде и Риме стал править Константинов племянник Юлиан, получивший прозвище Отступника за измену Христианству и попытку возродить в империи прежнее идолопоклонство. Сей одаренный и склонный к духовным исканиям юноша был воспитан придворными еретиками, приверженцами Ариева лжеучения, отрицавшего единосущность Сына Божия Иисуса Христа Богу Отцу. За лицемерие и нравственные пороки нечестивых ариан будущий император возненавидел всю Христианскую Церковь. В зрелом возрасте, увлекшись философией и магией, Отступник сделался тайным язычником.

Соблюдая внешне церковное благочестие, Юлиан самозабвенно начал поклоняться Меркурию, идолу карьеры, и, судя по её началу, в занятиях своих преуспел.

О Юлиане Отступнике биограф его сообщает следующее: «Он был среднего роста, волосы гладкие... очент приятные глаза, полные огня, в которых светился тонкий ум...» «Глаза у него были ласковые и в то же время властные». Вследствие воздержанного образа жизни он делил ночи свои между тремя обязянностями: отдыхом, государственными делами, учеными занятиями. «Его познания в области высших наук доходили до совершенства», - вспоминает биограф Аммиан Марцеллин. Хотя Юлиан не пренебрегал и другими дисциплинами. Он уделял внимание поэтике, риторике, истории Римского государства. Писал и говорил он искусно, но вместе с тем, его собственные слова свидетельствуют о личной неуравновешенности. Так в одном из своих посланий он исповедуется философу Максиму: «Всё разом обступает меня и не дает говорить - ни одна из моих мыслей не уступает дороги другой - назови это душевною болезнью или уж как тебе угодно».

Смешение мыслей, обстояние, очень сходное с одержанием, - всё это признаки присутствия нечистых духов. Душевные болезни в большинстве случаев имеют духовный источник, особенно у людей незаурядных, одаренных интеллектом. Судя по всему, Юлиан страдал одержимостью. И страдал закономерно, если, как пишет его биограф, «в полночь Юлиан всегда вставал... и... тайно молился Меркурию». Этот языческий бог (демон), у греков именовавшийся Гермесом, считался покровителем успешности в делах торговых и в продвижении по служебной лестнице.

Протв магии честолюбивого идолопоклонника трудно было устоять лишенным благодати Божией еретикам арианам. Император Констанций II, погрязший в ереси, очевидно, стал жертвою этих воздействий. Когда Юлиан получил назначение во главе войска защищать Галлию от нашествия германцев, по Риму прошла молва, что нынешний август намерен избавиться от своего двоюродного брата, погубить на войне молодого цезаря, популярного, но неопытного в военном деле. Ведь Юлиан был скорее ученым, философом, чем полководцем. Между тем, вышло наоборот. По словам Аммиана Марцеллина, он «явился на поле брани из тенистых аллей Академии и, поправ Германию... заковал в кандалы царей, дышавших убийством». Умом, обхождением и, несомненно, лестью Юлиан заслужил уважение легионеров. А когда в Призии (современный Париж) воины провозгласили его августом (то есть верховным владыкой), Констанций II не успел даже выступить в поход на самозванца. Внезапно он заболел и умер, в своём завещании указав наследником именно Юлиана. Как тут не вспомнить о нечистой силе? Впрочем, самому Отступнику этот успех принес радость ненадолго. Он легко овладел властью, расправился с приверженцами покойного императора, и, как пишет Марцеллин, «возгордившись удачами, Юлиан чувствовал себя как бы сверхчеловеком». Поначалу он не преследовал Христиан, а лишь запретил им командовать в армии и преподавать школах. В своиз указах, направленных на возрождение язычества, Юлиан особо настаивал на «свободе вероисповедания», рассчитывая, что эта "свобода" приведет к религиозным раздорам. С той же целью он выпустил из ссылок и тюрем всех Православных, заключенных туда арианами. Но здесь Отступник жестоко просчитался.

В языческие храмы народ возвращаться не хотел. Вновь открытые капища Юпитеров, Аполлонов, Афродит оставались пустыми. Да и сами жрецы этих культов не собирались состязаться в нравственности с Христианами, как того требовал император. Что же касалось споров за церкви и кафедры, занятые арианами во времена недавних гонений (при Констанции II), то здесь столкновений тоже почти не было. Ариане, лишившись силовой поддержки государя, просто убрались восвояси, а православные епископы и пресвитеры возвратились на свои места под всеобщее ликование верующего народа. Среди таких, с честью вернувшихся из заточения, оказался и Архиепископ Иерусалимский Кирилл.

В родном городе Святого Кирилла хорошо знали и помнили. Со своей кафедры он смело обличал еретиков, не пресмыкался перед сильными мира сего. И когда в 351 году (за десять лет до воцарения Юлиана) в Иерусалиме, над Голгофой, наблюдалось небесное знамение сияющего Креста, Архиепископ Кирилл, сообщая императору Констанцию II о чуде, увещевал и умолял его оставить арианские заблуждения. За это архипастырь подвергся преследованиям. Поводом к осуждению послужила его благотворительность. Во время сильного голода Святой Кирилл стал продавать церковные запасы (золото, серебро, драгоценности), чтобы купить на них пшеницу для голодающих жителей Иерусалима. Однако он не продавал ни священных сосудов, ни пресвитерских облачений, в чем обвиняли его подкупленные арианами доносчики. Все решило показание одного лжесвидетеля, будто бы видевшего на блуднице, плясавшей среди улицы, священническую ризу. Прямых доказательств у обвинителей не нашлось, но тяжесть предполагаемого преступления казалась настолько великой, что Констанций II не замедлил ею воспользоваться. Архиепископ Кирилл был заточен в темницу и пробыл там до смерти императора.

В Иерусалим Святой Кирилл возвратился как раз тогда, когда новый август Юлиан в столице прямо отрёкся от Христианства. Досадуя на безуспешность своих языческих начинаний, на второй год своего правления Юлиан Отступник задумал новое, особо изощренное кощунство. От борьбы с людьми он перешёл к прямому богоборчеству, бросив вызов Самому Владыке Христу, или Галилеянину, как называл Господа одержимый бесами Юлиан.

Надо сказать, что население Иерусалима в то время (362 год) было в основном греко-римским и христианским по вероисповеданию. Иудеев, рассеянных римлянами в результате двух больших войн, в Святой Земле оставалось немного. Храм Ягве, где прежде приносились ветхозаветные жертвы, был стерт с лица земли. В семидесятом году от Рождества Христова его разорил полководец Тит (сын императора Веспасиана). А в 135 году, за вторичное восстание иудеев против римской власти, август Элий Адриан прошёлся плугом по основанию Храма в знак запрета строить что-либо новое на этом месте. Таков был языческий обычай. Изгнав евреев из Иерусалима, Адриан основал на его развалинах римскую колонию Элию Капитолину. Святой Равноапостольный Константин, обративший народ империи в Христианство, вернул Иерусалиму его прежнее название. Ведь не где-нибудь, а именно здесь, на дворе иудейского первосвященника, был судим завистниками Спаситель мира Иисус Христос. Здесь, в Иерусалиме, Он был распят и воскрес, и Крест Господень обретён из земли матерью Константина Великого в 326 году. В Храме Божием Иисус сказал ученикам: «Из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне, все будет разрушено» (Лук.21,6). И через сорок лет, после Крещения Господа в Иордане, Его пророчество исполнилось в точности.

Вот над этим-то пророчеством Иисуса Христа и вздумал поглумиться Юлиан Отступник. Он знал отлично из Священного Писания, что первый Иудейский Храм, построенный мудрым Царем Соломоном, простоял с девятого по седьмой век до Рождества Христова и был сокрушен Вавилонским деспотом Навуходоносором. По окончании семидесятилетнего вавилонского плена Библию пополнила книга пророка Даниила, где говорилось: «По истечении шестидесяти двух седьмин [т.е. 434 лет от возрождения второго Храма] предан будет смерти Христос, и не будет [т.е. воскреснет]; а город и святилище разрушены будут» (Дан.9,26). О третьем же храме Священное Писание ничего не сообщало. Даже то, что пророчество Даниилово исполнилось с точностью до дня (время постройки второго Храма известно), не смутило обезумевшего Юлиана. Надеясь хоть этим досадить Церкви, он пригласил иудейских раввинов и объявил, что разрешает им восстановить Иерусалимский Храм. По всей Империи было возвещено повеление августа, и тысячи фанатичных приверженцев древнего иудаизма двинулись из рассеяния в Святую Землю.

Возбужденными толпами евреи стекались к Сионскому Холму. Людское многоголосие напоминало издали гудение пчелиного роя. И в этом гудении слышалась нескрываемая угроза Христианам, занявшим обетованную землю Иудова колена. Предвкушаяволнение и столкновение пришельцев с местным населением, Император Юлиан послал в Иерусалим своего сановника с отрядом воинов, чтобы всячески содействовать иудеям и пресекать возможные попытки сопротивления Галилеян (исповедников Христовой веры). Отступник и раньше насмехался над гонимыми Христианами, но теперь он с особым удовольствием смаковал свои циничные шутки. Отбирая имущество у Церкви, он любил говорить: «Я действую, как лучший друг Галилеян: их закон обещает неимущим Царство Небесное, я помогаю им достигнуть оного, отнимая у них временные богатства».

Конечно, Христиане знали, что скорби посылает им Бог для испытания верности, однако зрелище надвигающегося кощунства многих выводило из себя. Ведь одержимые дерзкой мечтой распинатели Христа, вместо покаяния, после всех полученных ими уроков, стремились теперь утвердить свою человеческую волю над волей Божественной. На материалы для постройки храма расходовались несметные суммы денег. Простые орудия труда (кирки, лопаты, строительные инструменты) иудеи украшали дорогими инкрустациями (золотом, серебром). Богатые женщины в подолах парчовых платьев носили камни к подножию храма. Раввины в кожаных фартуках резали жертвенный скот. Левиты трубили в трубы. А кое-где группы агрессивно настроенной еврейской молодежи уже совершали попытки сгонять Христиан с занимаемых ими участков, выселять из собственных домов.

Собравшись у Церкви Воскресения Христова, граждане города вопрошали своего архиепископа:

- Что делать, отче Кирилле? Святыни наши ограблены Императором отступником, войско на стороне иудеев. Пройдет несколько дней, и прибывающих в Иерусалим будет достаточно для всеобщей расправы над верными чадами Церкви. Не пора ли восстать нам самим?

- Нет! - отвечал архипастырь. - Негоже Православным подниматься против законной власти. Царь - Помазанник Божий. Свергать государей - дело безумных богоборцев. За то и несут они наказание от Бога.

Когда отступивший от веры правитель бесчинствует, когда впадает в безверие большинство народа, тогда исповедникам истины остается одно - молиться за всех и не участвовать в делах тьмы. «Не участвуйте... - учит нас Святой Апостол Павел, - но и обличайте» (Еф.5,11). Кто знает признаки антихриста и скрывает их от ближних своих, тот тяжко грешит, добавил от себя Святой Кирилл, продолжая цитировать Святого Павла: «День Господень придет, как тать ночью» (Фес.5,2). И: «когда будут говорить "мир и безопасность", тогда внезапно постигнет их пагуба» (Фес.5,4). «Будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения» (Фес.5,8). Вот главное оружие Христианина. Что же до происков богоборца императора и неразумных иудейских фанатиков, то им, заверил верующих Святой Кирилл, не суждено осуществиться. После чего он обратился лицом на восток к церковному алтарю и, преклонив колена, начал молиться. Православные последовали его примеру.

До глубокой ночи трудились иудеи над возведением «третьего храма». Многие продолжали работать при свете звезд. На какой-то час незадолго до рассвета строители разошлись отдохнуть. И тут неожиданно для всех произошло землетрясение столь сильное, что уцелевший фундамент Соломонова Храма, не разрушенный ни халдеями, ни римлянами, содрогнулся и сдвинулся с места. Свежая кладка, положенная на древнем основании, рассыпалась и превратилась в груду камней. А в небе над Иерусалимом снова возник сияющий Крест. Он наполнил радостью сердца молившихся Христиан, но иудеев ужаснул лишь некоторых. Большинству из них было не до созерцания грозных знамений. Всех увлекла "борьба со стихией". Вихрь, поднявшийся вслед за подземными толчками, разметал по сторонам всё, что летело и катилось. Пыль застилала глаза, устремленные отнюдь не к небу. Да и тем, кто сквозь тучи замечал знамение, не хотелось смотреть на Крест. Не хотелось слышать и сознавать, что ни церкви, ни другие здания города от ночной бури не пострадали. Все творилось только здесь, у храма, на ристалище нераскаянной человеческой гордыни. Ошеломлённые, но не смирившиеся зиждители потерянного святилища утром вновь приступили к работе. Однако едва раздались первые удары инструментов о землю и камень, как древнее основание опять пришло в движение. В небе снова загорелся молниевидный Крест, и пламя, то ли с неба, то ли из-под земли, начало пожирать всех, кто был у подножия храма. Позже ученые пытались объяснить "подземный огонь" возгоранием скопившихся в почве газов, вспыхнувших от искры, но никто не посмел замолчать это чудесное событие, описанное не только Святыми Отцами Церкви. Тот же самый обожатель и биограф Юлиана Отступника язычник Аммиан Марцеллин вспоминает следующее: «Страшные клубы пламени, часто исторгавшиеся из основания, делели это место неприступным, сожигая неоднократно работавших; таким образом, сие предприятие остановлено стихиею».

Признать, что кощунство сие остановлено Богом, Аммиан Марцеллин, конечно, не мог, но в то же время и описывать позор своего благодетеля ему не было никакого резона. Однако и он засвидетельствовал его, наряду с другими современниками.

Когда на одеждах уцелевших от огня иудеев запечатлелись знаки креста, а тела многих (живых и мертвых) покрылись крестообразными ожогами, тогда множество их обратилось в веру. Постройка третьего храма была остановлена. С тех пор никто никогда не дерзал её возобновлять. Ожидавшиеся гонения на Христиан не состоялись. Пришельцы частью рассеялись, частью остались жить, примирившись с соседями. Император отменил все указы, связанные с богоборческой авантюрой, но всё же полностью покаяться и смириться Юлиан Отступник не смог. На третьем году своего короткого правления он отправился воевать с персами и в бою был смертельно ранен вражеской стрелой. Умирая, Юлиан горестно воскликнул: «Ты победил меня, Галилеянин!» А прежде того, вымещая злобу на всех Христиан, молившихся в Иерусалиме, он снова подверг изгнанию архиепископа Кирилла.

Для старца то изгнание было не первым и не последним. Преемник Юлиана Валентиниан I назначил правителем Востока своего брата Валента, который опять оказался еретиком-арианином. Это означало для Святого Кирилла новую ссылку. На Иерусалимскую кафедру архиепископ возвратился окончательно лишь при Феодосии I.

С именем Феодосия, удостоенного звания Великого - наравне со Святым Константином - связан последний период существования единой Римской державы. Наследуя, по смерти Валента и Грациана, Восток и Запад империи, Феодосий Великий укрепил государство и создал базу для успешного развития Православного Христианства. Сам будучи ревностным Православным, Феодосий I ослабил позиции ариан, а сын его Аркадий фактически покончил с этой ересью. Константинополь со времени Феодосия вошел в пору своего тысячелетнего расцвета. В 392 году, издав закон, полностью запрещающий служение иным богам, Феодосий Великий нанёс сокрушительный удар по древнему язычеству. Сокрушительный, но не смертельный.

В западном Риме IV-V веков язычество, отвергнутое большинством народа, среди правящей элиты оставалось всё еще весьма популярным. Достаточно вспомнить, что даже верный Православию Валентиниан I, в годы правления своего, религиозного рвения не проявлял, чем заслужил симпатии язычников. В часности, того же Аммиана Марцеллина, восхвалявшего «сдержанность, с какой он [Валентиниан] относился к религиозным раздорам». В результате такого "благодушия" в Риме до самого его падения внешняя обстановка резко отличалась от Византийского благолепия. Попытка преемника Валентинианова августа Грациана навести в Риме православный порядок окончилась убийством молодого императора. Даже Феодосий Великий из Константинополя не мог ничего поделать с древними традициями Италии. С такими, например, как исполнение языческих обрядов при вступлении в должность сенаторов; с тремястами тридцатью многобожными храмами; тысячами статуй (идолов), наполнявших столицу и с должностью главного жреца - понтифика. Сие звание в конце концов закрепилось за католическим Римским Папой.

После кончины Феодосия I Империя, разделенная меж его сыновьями Аркадием и Гонорием, больше не соединялась. Год 395-ый - начало отсчета самостоятельной истории Византии (Второго Рима). А за девятнадцать лет до этого (в 376 году) на исторической сцене явилась новая сила, доселе неведомая античному миру.

БИЧ БОЖИЙ

Историки прошлого единодушны в том, что Каталунская битва была самой грпндиозной из всех, когда-либо происходивших на земле. Во всяком случае, в древнем мире, да и в средние века, подобной сечи никто не помнил. Теперь, наоборот, мало кто помнит именно о ней - величайшей чудовищной битве народов. Это неспроста. Романо-германский Запад не любит вспоминать о своих крупнейших поражениях от славян. А раз так, то и, по мнению наших космополитов, Русским тоже нечего знать о победах их далеких предков. Благо, всё покрыто тьмою веков.

В XIX веке французский масон Тьерри сочинил явно тенденциозную «Историю Аттилы», в которой совершенно безосновательно отождествил славяно-гуннов с монголами. С тех пор, несмотря на убедительные возражения серьезных и честных историков, прежде всего русских, эту заведомую ложь повсюду выдают за прописную истину. В школьном курсе древней истории поход Аттилы на Рим преподается как нашествие дикой орды кочевников, неожиданно явившихся откуда-то из Азии, хотя славянская Куннигардия (держава гуннов) соседствовала с Римом и Византией более века, не считая тысячелетий исторического существования славянских племен вообще. Германский эпос «Песнь о нибелунгах» повествует о тесных сношениях древненемецкой знати с гуннами и их царём Этцелем (сканд. Атли), то есть с Аттилой. Империя Аттилы в V веке простиралась от Волги до Рейна, от Македонии до Балтийского побережья и имела столицу Куяву (вероятно, на месте нынешнего Киева). О приднепровской столице древних славян сообщали многие средневековые историки. Арабский писатель Аль-Истахри называл этот город Куябой. Адам Бременский - Кувеном,а Гельмольд писал, что земли восточные, со столицей Куе, называются Гунигард (воинская ограда). Ведь одну из валькирий (богинь войны в скандинавской мифологии) именовали Гунн, что значит - битва. А если вспомнить древнерусские слова коназ (конник, князь) и кунниг (в том же значении), соответствовавшие литовскому кунигас, норвежскому конунг, немецкому кёниг, английскому кинг и т.д., то не трудно догадаться, что понятия князь, король, верховный, происходят от единого смысла верховой, казак, конник-кунниг, он же юнак (молодец), уний (лучший), в немецком искажении - гунн. И разумеется, никакой не монгол. Монголов древние китайцы называли то хун-ну (злой раб), то гун-ну (добрый раб). И при этом гунами они именовали своих вождей. Европейцы о монголах услышали только в XIII веке. Гуннов же, вернее, унов, (лучших) - молодцев славянского казачества, прекрасно знали и Древний Рим и Византия.

Среди скифов, болгар, аланов монголы тогда не кочевали, а сильнейшие из тюркских племён, авары, хазары, принадлежали к людям белой расы (с малой примесью хамитской крови). Другое дело, что все они в Vв. подчинялись гуннам с их русоволосыми князьями Болемиром, Радогостом (вождём вандалов), Ругилой приемником которого в 433г. стал Аттила). Да и само имя великого царя гуннов Атила (если писать его с одним «т») явно славянское, подобное именам Сила (с-Ила, с Богом), Ругила (силач), Твердила и т.д. Аттилу, как известно, звали Бичом Божиим, по-хазарски, - Ит-Иль. Этим именем хазары нарекли реку Волгу и город в её устье Итиль.

О том, что гуннские богатыри были славянами, красноречиво говорят их имена, упоминающиеся в скандинавских сагах, - Ярослав, Ярожир и др. Но наиболее ярким свидетельством славянства гуннов являются выписки из статейных книг ритора Приска, возглавлявшего византийское посольство императора Феодосия II к Аттиле (448г.). Приск посетил столицу гуннов, восхищался ею и описал её.

Город Аттилы стоял средь соснового бора на берегу большой реки (очевидно Днепра). Дворец царский, вернее терем, был рублен из дерева и украшен искусной резьбой. Встречали гостей девушки в белых сарафанах, которые водили хороводы, подносили гостям хлеб и вино. Потом приезжих парили в бане, поили квасом и мёдом. Академик Ф.И.Успенский (1845-1928гг.), комментируя отчёт византийского посольства, замечает, что «в описании Приска некоторые черты заслуживают особого внимания... Таково устройскво домов, приготовление напитка из ячменя, в котором нельзя не видеть кваса, в особенности хоровод и пение девушек. Кроме того, нельзя не обратить внимания на одно место у Приска, где характеризуется общее культурное состояние гуннской державы по отношению к Византии.» В этом месте Приск упоминает о встрече со своим соотечественником (греком), который был пленен гуннами на войне, а затем добровольно остался жить среди них. Когда же, «сверх всякого ожидания для Приска, - пишет Ф.И.Успенский, - этот собеседник стал восхвалять гуннские порядки сравнительно с римскими и находил настоящее свое состояние под властью Аттилы лучше и спокойней, чем прежде в Римской империи, то этим признанием Приск был крайне изумлён... Приск пытался оправдать "культурные порядки" римского государства, но собеседник ответил ему: "Да законы хороши, и римское государство прекрасно устроено, но начальники вредят ему, так как они не похожи на древних"». Писатель-историк И.К.Кондратьев, ссылаясь на тот же документ, приводит другую цитату из названной беседы. Перешедший в славянство грек ответил Приску следующее: «Здесь [у гуннов] каждый владеет спокойно тем, что у него есть, и никому не придёт голову притеснять ближнего». Общественное устройство в царстве Аттилы он считал вполне сопоставимым с византийским, но гораздо более справедливым.

Неужели же после этого гуннов-славян можно относить к азиатским варварам? Да и о вожде их готский историк Иорнанд (Иордан) вспоминает так: «Он [Аттила] был горделив поступью... и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесенное свое могущество. Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился.» Не правда ли, характеристика, достойная Цезаря? И что особенно важно, эта характеристика дана готским писателем - врагом гуннов.

Готы сами скитались прежде в скифских степях. Бежав из Скандинавии, они в начале III века поработили венедов, завоевали земли причерноморских антов и жестоко их угнетали, пока не настал 376 год. Тогда засилью готов пришел конец. Князь Болемир (по-немецки Баламбер), собрав воедино славян и другие соседственные народы, отбросил готов за Дунай, на территорию Римской Империи. Тогда на Западе впервые заговорили о гуннах. Бежавшие от славян готы заняли Фракию (совр. Болгарию) с разрешения императора Валента, а затем, подняв восстание, они разгромили римлян, захватили Иллирию, Далмацию и ворвались в Италию. В 410-ом году готы ограбили и сожгли Рим. После этого они разорили Галлию, завоевали Испанию и, поселившись там, стали именоваться вестготами (т.е. готами западными), или везиготами. Их боялась вся Европа, но сами готы трепетали при имени гуннов. Они были до того напуганы Болемиром, что разносили повсюду слухи о происхождении гуннов якобы от нечистой силы. Эти выдумки дошли до нас в писаниях уже нам известного Аммиана Марцеллина, а спустя столетие их повторил Иорнанд. Наряду с фантастической версией об исходе "гуннов-демонов" из Ледовитого океана, Иорнанд высказывал и более здравое предположение о родственности их болгарам. Впоследствии версию относительно гуннов-болгар поддерживал Н.М.Карамзин, хотя другие русские историки (Ю.И.Венелин, А.С.Хомяков, П.И.Шафарик, И.К. Кондратьев) были иного мнения. Кондратьев, в частности, прямо относил гуннов к одной из ветвей Прибалтийских венедов, снявшихся с берегов Вислы и Немана и переместившихся в южную половину Европейской части нынешней России, а затем в Венгрию, тогда именовавшуюся Паннонией.

Венгры, кстати - единственные, кто сохранил в имени своей родины память о гуннах - Хунгария. Может быть потому, что их предки селились в Поволжье рядом с болгарами. Все они были данниками Аттилы, но не были монголами, вопреки позднейшим мифам западных европейцев. О славяно-гуннах античный мир знал и в IV-ом, и в V-ом (в пору высшего расцвета), и в VI-ом веках (когда уже распалась держава Аттилы). Но и тогда историк Иоанн Эфесский писал о славянах: «Они научились вести войну лучше, чем римляне».

В сказаниях Великого Новгорода (Словенска), записанных А.Я.Артыновым, упоминаются древнейшие князья словенов: Славян Новгородский (551 лето до Рождества Христова),построивший крепость Куннигардию при истоке реки Мутной (Волхова) из Ильменя, названную позднее Великим Словенском, и сын его царь Вандал (490 год до Р.Х.). Тот самый, что согласно легенде разделил власть над всеми славянами между своими сыновьями: Русом, Чехом и Лехом. Согласно сказаниям, их потомки тесно общались с древними эллинами. В частности, скифский царь Афей на берегах Истра (Дуная) встречался с царем Филиппом, отцом Александра Македонского, а вдова Афея, царица Артаксия - с самим великим Александром. Да, это герои легендарные. Но Ромул и Рем, основатели Рима, также легендарные личности. Тем не менее, их историческая наука признает, как вполне реальных. «Почему же, - вопрошает И.К.Кондратьев, - Финикийские, Греческие и Римские братовщины заслуживали названия самостоятельных государств до избрания ими верховных владык, а Славянские нет?.. тем более, что Славянские общины были не какой-нибудь сброд, а имели большие и торговые города». Ко времени "призвания варягов" на Руси насчитывалось более 148 значительных городов. Об этом пишет Ю.И.Венелин: «Русский народ всей своей огромной массой не мог вдруг в 862 году размножиться и разлететься сразу, как саранча, его города не могли возникнуть в один день. Это аксиома».

«И почему, - продолжает Кондратьев, - например, римляне не ведут свое летоисчисление от Августа, первого их верховного владыки, а ведут от Ромула?»

Царь Ромул - личность исторически сомнительная. Аттила же, как славянский Ромул, реален вполне. Ему и наследникам его царства Рим с Византией платили дань. И когда империя гуннов распалась, её осколков только по правой стороне Дуная оказалось достаточно, чтобы поглотить Италию. На Востоке же Россы остались хозяевами своей земли и жили независимо в своих княжествах до времён Рюрика и Олега. Зачем же нам отрекаться от собственной истории, тем паче, что оглашение Руси состоялось еще в I веке. Оглашенных славян не следует путать с другими язычниками. Их судьба глубоко связана с судьбами Первого и Второго Рима.

Итак, вернемся в 451 год. Могучий гунн Аттила в свои семьдесят восемь лет всё еще не поддавался старости. Хотя красавцем он не был и смолоду, его крупная голова с маленькими глазами, обрамленная редкой седой бородой, уверенно сидела на толстой шее. От коренастого туловища с широкой грудью отходили сильные руки, а ноги крепко сжимали бока боевого коня. Среди ужасов, записанных Аммианом Марцеллином со слов суеверных готов, есть рассказ о том, что гунны якобы не могли воевать пешими. «Они, - пишет Аммиан, - кажутся пригвожденными к своим лошадям... И едят, и пьют, не сходя с них на землю, даже спят и высыпаются, склонившись к... шеям своих скакунов». Насколько можно верить этим явным преувеличениям - неизвестно, но конь в жизни воина-гунна (казака) играл весьма важную роль. Аттила был воином. С малолетства он привык к седлу, к ратным трудам и подвигам. Однако теперь, поднимая свои несметные рати в великий поход, Аттила чувствовал себя несколько игриво. Еще бы! Он собирался в Рим за невестой с приданым.

Родная сестра императора Валентиниана III принцесса Гонория прислала царю гуннов любовное письмо с кольцом и предложением руки. В приданое же за легкомысленной красавицей-августой полагалось пол-империи.

Молодой развратный император Валентиниан отличался редким малодушием, если не сказать больше - слабоумием. Четверть века (до 450 года) по малолетству Валентиниана империей правила его мать Галла Плацидия, и все дела в государстве были расстроены. Со старшей сестры императора было взято обязательство никогда не выходить замуж, дабы исключить возможность притязания на власть её супруга. Таковы были нравы тогдашнего упадочного Рима: по букве закона уже христианского, но по сути - растленного прежним язычеством.

Пылкая натура Гонории не смирилась с обетом благочестивого целомудрия. За распутную жизнь её сослали в Константинополь и подвергли заточению. И тогда, чтобы освободиться, Гонория решила объясниться в любви престарелому варвару Аттиле.

Великий гунн был, конечно, не столь простодушен, чтобы "по-рыцарски" броситься в бой "за прекрасную даму". Но повод захватить полцарства Римского, да еще взять несколько тысяч фунтов золота в качестве приданого, представлялся ему весьма заманчивым. И Аттила заявил свои права на невесту. Поначалу Валентиниан III долго колебался, не зная, как поведет себя Константинополь, до того плативший Аттиле дань. Но там как раз в это время произошел переворот.

Новый Византийский император Марциан, смело уклонившись от прежних договоров с гуннами, предложил Риму союз против Аттилы. Валентиниан ободрился и отказал "жениху".

Этот союз не напугал царя гуннов. В конце концов, Аттила мог примириться с ним, а за отказ в сватовстве взять изрядный выкуп, на что видавшие виды греки и римляне пошли бы охотно. Но тут вмешались его давние враги - готы. Не согласись готы примкнуть к антигуннской коалиции, всё бы, возможно, окончилось миром. А теперь, когда имперское самолюбие Аттилы было задето, он поднял против Запада весь Восток: не только славян, но и болгар, и угров, и германоязычных гепидов, и всех кочевников Скифии. Подвластные Аттиле князьки, по словам Иорнанда, следовали за ним, словно спутники за светилом, следя за малейшим его движением, готовые исполнить со страхом и трепетом любой его приказ.

Стянув часть войск к Византийским границам, гунны выключили из борьбы Константинополь, заставив ромеев думать больше об обороне собственных уделов. И в том, видимо, заключался Божий Промысел. Православный Царьград должен был сохраниться. Он не подвергся разорению. Риму же за общее падение нравов наказание полагалось, а самый разгром был уготован главным обидчикам славян - ненавистным готам. Ибо приняв христианство от арианских епископов, готы почти поголовно сделались еретиками.

Не напрасно язычник Аттила получил в Западной Европе прозвище Бич Божий. Под таким названием в XIX веке вышла в свет замечательная книга И.К.Кондратьева о жизни древних славян. Вот как повествуется в ней о вожде гуннов: «Намереваясь обложить укрепленный город Троа, в Галлии (совр. Франции), Аттила в сопровождении конницы лично отправился осмотреть укрепления. На одном из бастионов Аттила заметил человека, который показался ему не воином. Это был епископ города.

Подъехав поближе, Аттила спросил:

- Кто ты такой?

Епископ отвечал:

- Я слуга Божий.

А царь тотчас же подхватил:

- А я Бич Божий, посланный для наказания злых слуг!

Епископ, склонив голову, отвечал:

- Твори же, как тебе велено, и накажи меня.

Этот ответ так понравился Аттиле, что он тотчас же велел оставить город с тем, чтобы горожане обещали услужить кое-чем проходящей его армии».

Таких исторических анекдотов о великодушном юморе Аттилы рассказывалось немало. Стало быть, "нет дыма без огня". Славянам свойственны великодушие и доверчивость, вера клятвенному слову, не в пример вероломству монгольских завоевателей.

Аттила слово своё держал. Не его вина, что западные соседи нередко обманывали гуннов, шли в обход договоров, строили козни, плели интриги. В конце концов, славяне мстили обидчикам, и мстили страшно. Но не лучше их поступали и так называемые "цивилизованные" народы. Римляне, например, даже став Христианами, пленных по-прежнему продавали в рабство. Лишь на крестах не распинали (это запретил Святой Константин). Славяне же, по свидетельству самих римлян и греков, пленных очень скоро отпускали без выкупа, а на прощанье предлагали остаться жить среди них и пользоваться во всём равными правами. Таковы были наши оглашенные пращуры.

Седьмого апреля, в день Святого Воскресения, 451 года войска Аттилы переправились через Рейн. Для прикрытия тыла сторожевые дружины встали вдоль Византийских границ. А на пространстве остальной Европы пятисоттысячная армия гуннов начала небывалый всеобщий погром. Для полчищ Аттилы не было преград - ни крепостей, ни войск. Сильнейшие города Германии и Галлии пали, наполнившись воинами в мохнатых шапках.

Наконец Аэций, главный полководец империи, собрал войска, необходимые для решительного сражения. К нему подошли легионы из Савойи, Пьемонта и Милана; присоединились везиготы, которыми командовал конунг Теодорих. Построив армию на полях Каталунии (совр. Шалон на Марне во Франции), Аэций сам возглавил левое крыло войск. На правом фланге встал Теодорих с везиготами. Бургунды же, франки и другие германцы были поставлены в центр, рядом с поморянами и аланами под началом воеводы Сангибана. Дело в том, что Сангибан и полки его, родственные славянам, находились у римлян и готов под подозрением. Поморяне (венеды), покоренные некогда Юлием Цезарем, и аланы галльские шли против гуннов неохотно. Только в 445 году сам Аэций усмирял их восстание в очередной раз. Потому он и поставил их в строй между романо-германцами.

У Аттилы, как мы помним, войско тоже не было однородным, хотя славяне в нём задавали тон. Самыми храбрыми считались дружины князей Велемира, Годомира, Видомора, плечом к плечу с ними стояли несметные рати гепидов (племени германоязычного) под началом Ардарика - любимца Аттилы. Историк Иорнанд отмечает особую привязанность гуннского царя к верному, умному Ардарику и беззаветно преданному князю Велемиру. Впоследствии из подданных Велемира и гепидов сложился славяно-германский конгломерат, известный на Западе под именем остготов. Писарь Аттилы римлянин Орест (отец последнего августа Западной империи) и Одоакр (первый король Италии после падения Древнего Рима) также участвовали в великом походе. Одоакр был предводителем скиров, герулов и турингов. Кем они были? Туринги - возможно, германцами. Память о них сохранилась в названиях итальянского города Турина и немецкой земли Тюрингии. Но остальные - очевидно, славяне, ибо их вождя Одоакра звали королем руссов.

Две полумиллионные армии сошлись на Каталунских полях 14 июля. Аттила, сидя на коне, первым бросил копье в неприятеля и услышал знакомые возгласы:

- Царь начал! Пойдем за царем!

Дружины славянские бросились вперед, пробили ненадежный центр, отрезали везиготов от римлян и начали их избивать. Теодорих в пылу схватки свалился с лошади и был раздавлен собственными воинами. Сын его Форисмонд, раненый в голову, тоже упал, но был спасен телохранителями. Сам Аэций чуть не оказался в плену. От крови трехсот тысяч убитых размокла земля, все водные потоки в округе окрасились в кровавый цвет, так что раненые не могли утолить потом жажду. Бой длился до глубокой ночи, и, по народному поверью, души убитых ещё три дня сражелись в воздухе над Каталунской равниной - так велико было ожесточение с обеих сторон.

Историки Запада до сих пор пытаются доказать, что победа в Каталунской битве осталась за союзниками Рима, или по крайней мере уверяют, что наутро с поля боя отступили обе армии. Между тем, последствия сражения говорят об обратном.

Западный союз распался. Форисмонд, наследник павшего в бою Теодориха, запросив у Аттилы мира, покинул римские легионы на произвол судьбы. Славяноязычные союзники римлян перешли на сторону гуннов, в том числе и воевода Мировой, чьи потомки под именем Мировичей, или Меровингов, царствовали в галльской Вандалии с 458 по 754 годы, то есть были королями Франции. Но что же делали сами римляне? Конечно, отступали. Аттила следовал по пятам за легионами Аэция. Перешагнув Альпы, он взял город Аквилею (то есть водную), она же Венеция. Затем венеды-гунны заняли Милан, Конкордию, Падую, Верону, Бергам, Павию, одним словом, всю северную Италию, и устремились к Риму.

Сенат, императорский двор да и сам Валентиниан III впали в панику и уныние. Решено было защищаться до последнего, но прежде того направить к Аттиле посольство с мольбой о пощаде. Бывший наместник Африки Тригетий и бывший консул Авиэн сопровождали папу римского Льва. Аттила принял послов благосклонно, однако, выставил требования жесткие и весьма унизительные для гордых римлян. Кроме занятия гуннами восточных областей империи (населенных в основном славянами) и ежегодной дани золотом, Аттила потребовал от римлян жезл властителей мира, которым они владели более тысячи лет. Малодушный император согласился на все. Тогда из открытых настежь ворот "Вечного города" навстречу победителю вышла торжественная процессия, и папа Лев I, в сопровождении всего духовенства и сенаторов, поднёс Аттиле скипетр обладателя мира, завитый в постыдный мирный договор.

Кто знает, может быть этот урок смирения, преподанный Западу могучим гунном, стал отправной точкой грядущего торжества славянского, о котором пророчествовала надпись на гробнице Святого Константина? А передача жезла Аттиле стала знаком преемственности будущего Третьего Рима? Во всяком случае, знать об этом славянам не мешает.

Через два (по некоторым данным через три) года Аттила скончался у себя дома от лопнувшей кровеносной жилы (ему было за 80). Сыновья его, как это часто бывает, не поладили меж собой. Велемир с Ардариком и все придунайские племена, отложившись от наследников Аттилы, стали независимы. И хотя до 467 года Рим и Царьград исправно платили дань по договорам, держава гуннов начала распадаться. Есть сведения, что старший сын Аттилы Данчич воевал с Византией и Персией, но бездарно и неудачно. Отступив на восток, он правил потом хазарами. Младший, любимый отцом Ирнак, ушел вглубь нынешней России. Остальные князья и воеводы поделили землю на уделы и правили в них, не угрожая Западу, до середины VI века.

Казалось, главная беда миновала. В столице Италии решено было отмечать спасение от гуннов ежегодным церковным праздником. Сохранилось предание, что под стенами Рима Аттиле во сне явились хранители города Святые Апостолы Петр и Павел и угрожали ему смертью, если Рим не будет помилован. Во всех храмах в этот день служились благодарственные молебны. Однако одновременно с Богослужениями по всему городу устраивались увеселительные представления, и народ валом валил на них, оставляя церкви. Тогда-то и прозвучало скорбное обличение пресвитера Сальвиана Марсельского: «Кто может думать о цирке, когда над ним нависла угроза попасть в плен?.. Объятые ужасом перед рабством, мы предаемся забавам и смеемся». Такова извечная картина состояния души, забывающей Бога. «Римляне, - говорил он, - сами себе были врагами худшими, нежели... варвары... они сами себя уничтожили».

Опасаясь возвышения полководца Аэция, Валентиниан III подло умертвил его в 454 году. В следующем году он был убит сам. Убийца императора Петроний Максим насильно женился на его вдове. Та тайно позвала на помощь вандалов из Африки. При приближении вандальского войска под началом Гензериха восставший народ побил узурпатора камнями. Но Гензерих к тому времени (455г.) уже подступил и осадил Рим. Папе Льву I вновь выпало возглавить унизительное посольство и умолять варваров о пощаде.

Вандалы оказались милосерднее готов. Они согласились не убивать жителей и не предали Рим огню. Однако золото, бронзу, мраморные статуи они погрузили на корабли и отправили в Африку. Во время шторма вся их добыча утонула в море. Таким образом Бог наказал вандалов за жадность, а "Вечный город" очистил от изваяний античных богов.

Римским бы христианам радоваться. Они избавились от множества идолов и сами остались целы. Но нет! Привязанность к языческому искусству не позволила им принять Божий промысел и оценить произшедшее как должное. Римлянам было легче забыть злодеяния готов, проливших реки крови, чем вандалов, посягнувших на их кумиры. В конце концов страсть к идолопоклонству нашла себе выход в так называемом ренессансе (итальянском возрождении) XIV-XVI веков. Это было возрождение древних художественных форм и одновременно рождение новой языческой религии - гуманизма (человекопоклонничества). Богоборцы гуманисты, отрицая христианскую нравственность (смирение, нестяжание, целомудрие), возвели в культ греховные страсти: тщеславие, сребролюбие, "свободу любви", то есть плотскую похоть с извращениями. И они же, возрожденцы, синонимом зверства объявили "вандализм", но не "готизм", хотя именно готы сожгли Рим. Вандалов же, несмотря на вполне "гуманный" грабеж (без пожарищ и человеческих жертв), римляне возненавидели. Случайно ли это? Вандалы (ванды лужицкие), или венделы (венделики), как помнит наш читатель, это суть Прибалтийские праславяне, потомки великих ванов. Еще в IV веке при великом кунниге - князе Болемире, сокрушившем могущество готов, северо-западная ветвь венедов (вандалы) ушла из Прибалтики под началом князя Радогоста (или конунга Радогайса, как звали его немцы). Вандалы прошли галлию (совр. Францию) и завоевали южную область Испании (Бетику), которая с тех пор стала именоваться Вандалузией (совр. Андалузия). Впоследствии они смешались с бургундами и франками в Галлии, в Испании - с иберами и вестготами. Захватив Африку (Карфаген), вандалы образовали там собственное королевство. В VI веке его разорил Византийский император Юстиниан.

К середине V века эти потомки Балтийских венедов заметно утратили черты славянства. Породнившись с западными варварами, вандалы переняли чужие обычаи, чужой язык; крестились, но сделались еретиками-арианами, как немцы, что привело их, в конечном счете, к растворению в романо-германской среде. Похожая участь постигла и другую часть гуннов, отпавших от империи Аттилы, смесь гепидов и славян, которых на Западе прозвали остготами, то есть готами восточными.

После победы над Римом в 452 году остготы осели в Паннонии, тогда же переименованной в Хунгарию (совр. Венгрию). Заняв Дунайское левобережье, славяне, подданные князя Велемира, начали онемечиваться, очевидно, под влиянием гепидов. Позже племянник Велемира стал королем остготов и королем Италии. На германский манер его звали уже Теодорихом, а не Феодоритом (греческим именем, данным ему, видимо, при крещении). Но может быть, его звали так только на немецком Западе, кто знает?

Остготы овладели Италией в конце V века, изгнав оттуда скиров, турингов и герулов. Эти племена, также в прошлом данники Аттилы, захватив правый берег Дуная, оказались ближе к Италии, чем остготы, и раньше их вошли в Рим, обессиленный безвластием.

Их привел туда бывший писарь Аттилы, римлянин Орест, в качестве наемников для защиты города. Императора Юлия Непота Орест низверг и провозгласил августом своего сына, несовершеннолетнего Ромула. В историю этот отрок вошел как Ромул Августул (августишка). В 476 году полководец герулов Одоакр убил Ореста, а Ромула Августула прогнал в Неаполь. Титул Римского Императора он принять не пожелал, учредив в Италии собственное королевство. Знаки императорского достоинства Одоакр отослал в Константинополь. Первый Рим прекратил существование. Так, незаметно даже для самих граждан, не стало величайшего античного государства - цитадели классического рабства и тех человеческих добродетелей, до которых способно было подняться языческое общество. Вместить Христианство во всей полноте Первому Риму не удалось. Пережитки язычества погубили его. На месте былой мировой державы возникли десятки варварских королевств (стран Западной Европы). Позже, объединившись вокруг католического Рима, они образовали новый политический союз, названный Великой Римской Империей. Но "империя" эта не стала собственно государством. Императоров там избирали из числа суверенных королей (в основном, германских), а распоряжались всем римские папы, к тому времени изменившие истине Христианства. Средневековый западный католицизм стал соперником Православной Византии, а затем и Святой Руси.

«По иронии судьбы», как любят выражаться гуманисты, имя Ромул (сильный) в римской истории носили только два правителя: первый - легендарный царь - основатель Рима, и последний - Ромул Августул - незрелый, немощный, низверженный без всякой борьбы.

Самого Одоакра впоследствии умертвили остготы. Королем Италии сделался Теодорих (племянник Велемира). А те славяне, что остались на Востоке и, казалось, ушли с исторической сцены, в середине VI века заявили о себе с новой силой. Юстиниан Святой - покоритель вандалов, изгнавший остготов из Италии, в 547 году столкнулся с неожиданно мощным натиском славян, хлынувших на империю ромеев из-за Дуная. При этом сам Юстиниан, как пишут биографы, тоже происходил из славянского рода. От той поры наших предков уже не звали ни гуннами, ни роксоланами. С VI века славяне известны миру под собственным именем.

ВТОРОЙ РИМ

Как всякую нить, духовную пряжу истории легче разматывать от большого клубка. От множества свитых во времени событий, в развитии которых осязаемо проявлены причинно-следственные связи.

Таким большим историческим клубком можно назвать эпоху семи Вселенских Соборов, с IV по VIII век состоявшихся в разных городах Византийской империи. Соборы Православной (тогда еще единой Христианской) Церкви стали не только утверждением главных догматов веры и правил благочестивой жизни, но явились еще и своеобразным социально-политическим зеркалом народа и Византийского двора. Несмотря на все перепетии, на бесконечные интриги и смены императоров (чаще насильственные), несиотря на потрясения Церкви изнутри, а позже - на давление извне, со стороны латинского Рима, все-таки в Константинополе (Втором Риме), как нигде широко был реализован принцип симфонии властей духовной и светской. Идеальная концепция симфонии, созданная Святым императором Юстинианом, была воспринята и на Руси. В 1397 году Патриарх Константинопольский Антоний писал Великому Князю Московскому Василию Дмитриевичу: «Невозможно Христианам иметь Церковь и не иметь Царя. Ибо Царство и Церковь находятся в тесном союзе». В самой Византии эта симфония не прерывалась на протяжении десяти с лишним веков. Василевсы (императоры) нередко вмешивались в дела церковные, смещали одних и ставили других архипастырей, однако царь патриарха собою не подменял. И патриархи, обличая заблудших владык, никогда не посягали на право Помазанника Божия творить земной суд. Соборы вселенские созывались, как правило, императорами, а возглавлялись патриархами. В тех же случаях, когда в заблуждения впадали сразу и царь, и патриарх, в Церкви всегда находились ревностные защитники правды, неустрашимые борцы с ересями, неугасимые светильники веры. Иногда, не будучи даже в сане, эти святые оказывали непосредственное влияние на решения церковных Соборов и, стало быть, на ход истории, прочно связанный с судьбами Православия.

Одним из таких духоносных мужей, личностью, ярчайшей даже среди святых, был Преподобный Максим Исповедник (великий не только по имени, но и в делах всей своей жизни). Простой монах по духовному званию, высоко одарённый и образованный, подвижник-исихаст, он в VII столетии явил себя несокрушимым столпом правоверия, о который разбились волны двухвековой государственной ереси монофизитов и монофелитов.

История семи Вселенских Соборов пишется с 325 года, когда, еще при жизни Константина Великого, был созван Первый Собор в Никее для обсуждения и осуждения ереси Александрийского пресвитера Ария. Триста восемнадцать епископов, среди которых такие Святители-чудотворцы, как Николай Мирликийский, Спиридон Тримифунтский, Афанасий Александрийский (тогда еще диакон), соборно отвергли Ариево лжеучение и утвердили Символ Веры - главный догмат Православия - о единосущности Бога Отца и Сына Божия Иисуса Христа. Ариане же, отрицавшие эту единосущность, не успокоились. После Собора они по-прежнему продолжали насаждать свою ложь там, где им удавалось захватить власть.

По кончине Святого Константина ариане совратили в ересь наследника его Констанция II (337-361гг.), затем императора Валента (363-378гг.), и при этих правителях раздирали Восточную Церковь почти сорок лет. Опираясь на поддержку светских властей, арианские епископы покровительствовали всем врагам Православия, включая других еретиков. Таких, например, как Македоний, измысливший басню о "небожественности" Святого Духа. Эта духоборческая ересь впоследствии послужила к созыву Второго Вселенского Собора. Но чтобы перейти к нему, необходимо сначала вспомнить о трех Великих Светителях, оказавших огромное влияние на духовную жизнь IV века.

Первый из них - Василий Великий, Архиепископ Кесарии Каппадокийской. Его молитвами Христианский мир был избавлен от власти Юлиана Отступника. В правление Валента Святитель Василий проявил себя несгибаемым борцом за истину, от которого отступили даже облеченные карательной властью царские префекты. Вместе со Святыми Амвросием Медиоланским и Афанасием Александрийским Василий Великий в своей области отстаивал и отстоял незыблемость Никейского Символа Веры.

Когда в 376 году, изгнанные гуннами, готы вторглись в пределы империи, Валент принял их на жительство во Фракии, при условии обращения в арианство. Уклонившийся в ересь готский епископ Ульфила распространил арианство в своем народе, уже начавшем было обращаться в Христову веру. Через два года, недовольные Византийскими порядками, готы восстали, и Валент вынужден был с ними воевать. Святой Исаакий Далматский предупреждал еретика-императора, что если он не оставит своих заблуждений, то потерпит поражение и погибнет в огне. Так оно и случилось. Бежавший с поля боя Валент укрылся в крестьянской хижине, а готы подожгли её, даже не подозревая, кто в ней находился.

После смерти Валента в Константинополь прибыл второй из трех Великих Святителей - строгий подвижник и дивный проповедник Православия Григорий Назианский, позднее прославленный как Святой Григорий Богослов. Своею смиренной, но в то же время пламенной проповедью он начал возвращать народ к единству веры из расстройства умов, посеянного арианами. Озлобленные враги пытались помешать ему, нападали на святого даже с оружием. Между тем, новый император, уже известный нам Феодосий I Великий, возвел Григория Богослова на Константинопольскую кафедру. Став патриархом, Святитель Григорий в 381 году председательствовал на Втором Вселенском Соборе, осудившем ересь духоборца Македония. И на этом же Соборе, в Царьграде, Символ Веры был дополнен исповеданием Божественности Святого Духа, после чего был утвержден окончательно. С тех пор он именуется Никео-Царьградским Символом, и его исповедуют все православно верующие Христиане. Кроме того, 3-м правилом Собор утвердил права Константинопольского Патриарха, «...поскольку Константинополь есть Новый Рим». И это название с тех пор закрепилось за Царьградом.

При сыне Феодосия Великого императоре Аркадии (первом собственно Византийском Василевсе), через семь лет после кончины Григория Богослова, Константинопольским патриархом становится Иоанн Златоуст (397г.). Он замыкает троицу Великих Святителей. И ему на рубеже IV-V веков выпадает распространять Православие за пределами Балкан и Малой Азии. В его время о Христианстве узнают как в Скифии, среди славяно-гуннов, болгар, так и у тех же готов, населявших тогда Фракию, Дакию, нижнюю Мезию. «Что теперь учения философов? - говорит святитель Златоуст, - учение рыбарей [Св. Апостолы были рыбаками]... не только в Иудее, но и на языках варварских блистает светлее Солнца». Как тут не вспомнить слова другого святого подвижника и писателя IV века - Блаженного Иеронима: «Гунны изучают псалтырь; войска рыжих и белокурых гетов и даков носят за собой походные храмы». Гетов, населявших тогда области нынешней Молдавии, народ близкий к славянскому, некоторые историки отождествляют с готами, но это наименее вероятно.

При Иоанне Златоусте готов, принявших арианство, проживало довольно много и в самом Константинополе; тысячи готов служили в царских войсках. По указу Феодосия Великого арианам запрещалось иметь храмы в столице, но они, как современные сектанты (тоже, по существу, ариане), собирались толпами в публичных местах и устраивали митинги с хоровым пением, исполненным хулы на Пресвятую Троицу. Это пение часто продолжалось до утра и собирало праздных слушателей. Святитель Иоанн Златоуст призвал тогда Православных к совершению молитвенных стояний, ночных бдений, к шествию со свечами и Божественным пением. Впереди шествующих всегда несли серебряный крест, и это стало началом крестных ходов, молитвенной силой которых так славилась потом Святая Русь.

Крестный ход поныне служит объединяющим, вдохновляющим началом церковной соборности. И тогда, в V веке, на улицах Царьграда народ массами устремлялся вслед за шествиями никейцев, как называли Православных. Раздражённые их успехом ариане начали устраивать беспорядки, после чего император Аркадий вообще запретил собрания еретиков. Постепенно большая часть заблудших возвратилась в лоно Единой Апостольской Церкви и стала исповедовать Никео-Царьградский Символ Веры.

Через три года после кончины Святителя Иоанна Златоуста готы сожгли и разграбили Первый Рим (410г.). Вандалы, также ставшие арианами, жестоко притесняли православных в Африке. Однако и в самом Царьграде борьба за истину Восточной Церкви продолжалась не менее напряженно. В 428 году патриаршество досталось еретику Несторию, чьё новое лжеучение опять породило жаркие споры и разногласия. Несторий отрицал Божественность рождения Иисуса Христа. Называя Пресвятую Деву Марию не Богородицею, а Христородицею, Несторий приравнивал Сына Божия к обычному человеку, рожденному обычной матерью. Божество, по мнению еретика, соединилось с Иисусом лишь впоследствии.

Против несторианства в Эфесе был созван Третий Вселенский Собор (431г.). Председательствовал на нем Святой Кирилл, патриарх Александрийский, один из наиболее ревностных защитников Православия в V веке. Согласно преданию, всем известная молитва: «Богородице Дево, радуйся...» составлена именно Святителем Кириллом Александрийским. Третий Собор осудил ересь, Несторий был низвержен. Но его последователи, как чаще всего случается, смиряться не подумали. Они еще долго пытались навязать свое мнение православным гражданам империи, затем нашли убежище в Персии и разнесли несторианство по всей Азии, вплоть до Китая и Великой степи.

Не успели затихнуть споры и столкновения с несторианцами, как на Церковь снова надвинулась гроза нестроений. Сменивший Кирилла Александрийского патриарх Диоскор оказался человеком гордым и властолюбивым. Его раздражало первенство Константинопольской кафедры, и он употреблял все силы и средства для унижения столичных епископов. Отыскивая в любых высказываниях православных пастырей намеки на несторианство, он поощрял к действию одного Царьградского архимандрита - Евтихия. Окончилось это тем, что Евтихий, впадая в крайность, противоположную заблуждениям Нестория, сам выдумал новую ересь - монофизитскую (одноестественную). Евтихий начал утверждать, что в Господе Иисусе Христе человеческое естество совершенно поглощено Божественным, потому Его нельзя считать Богочеловеком, а только Богом во всём.

Константинопольский патриарх Флавиан потребовал рассмотреть мнения Евтихия на поместном соборе, дабы не возбуждать спора всеобщего. Римский папа Лев I Великий (уже известный нам) в переписке епископов принял сторону Флавиана и не поддержал новых еретиков. Однако Евтихий имел сильных покровителей в лице императрицы Евдоксии, жены Феодосия II, и царского любимца евнуха Хрисанфия. Корыстный евнух ненавидел честного Флавиана за то, что тот не дал ему взятку при восшествии на патриаршество, потому он сговорился с Диоскором и Евтихием.

Под прикрытием тысячи воинов в Эфесе (в 449 году) еретики организовали сборище, наименованное "собором", где обвинили праведного Флавиана и всех Православных в «разделении на части» Единого Господа. По сигналу Хрисанфия воины ворвались в зал заседания и начали палками избивать защитников истины. От нанесенных побоев Святой Флавиан скончался через несколько дней. Историки Церкви справедливо заклеймили сей собор, назвав его Эфесским разбоем.

Слабый духом Феодосий II потакал действиям еретиков, несмотря на все возражения, в том числе папы Льва. Не созвав Собора вселенского, он сам внезапно скончался. По смерти Феодосия власть перешла к его сестре Пульхерии и её супругу, новому императору Марциану. Евдоксия с Хрисанфием утратили влияние. Именно Марциан, решительный и сильный полководец, привёл в порядок военные дела государства. Он отказался платить дань гуннам и удержал империю от разорения войсками Аттилы. В том же самом 451 году, когда произошла Каталунская битва, в Халкидоне (близ Царьграда) Марциан созвал Четвертый Вселенский Собор.

В нем участвовали 630 епископов, а председателем Собора стал преемник Святого Флавиана Патриарх Анатолий. Ересь монофизитов была осуждена, Диоскор и Евтихий - изгнаны. Собор повторил осуждение ереси Нестория и, по прочтении письма Папы Льва I, утвердил следующий догмат: «Иисус Христос есть истинный Бог и истинный Человек; по Божеству Он вечно рождается от Отца и во всем Ему подобен; по человечеству же Он во времени родился от Пречистой Девы Богородицы и во всем подобен нам, кроме греха; по воплощению Он имеет одно лицо и два естества, соединенные в Нем неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно». Халкидонский Собор подтвердил определения трех бывших до него Соборов и равенство кафедр Константинопольской и Римской.

Монофизиты после этого, конечно, не успокоились. Они занялись распространением мнения, что Четвертый Вселенский Собор одобрил несторианство. В конечном счете, монофизитские общины отделились от Православия и так существуют поныне в Азии и в Африке.

Через тридцать лет после Халкидонского Собора император Зенон, стремясь к миру с монофизитами, повелел составить так называемый Енотик, или формулу примирения, в которой наряду с признанием всех догматов, утвержденных четырьмя соборами, умалчивалось о двух естествах Иисуса Христа. Эта полумера не угасила споров, и даже Пятый Вселенский Собор 553 года, полностью подтвердивший решения всех предыдущих, с разногласиями в империи не покончил. К тому времени церковные распри продолжались уже более ста лет. Рим Италийский томился под властью варваров, а в Византии началось возрождение воинственного духа.

После мужественного Марциана в империи долго не находилось царя-завоевателя. Наконец, в VI веке, в 527 году, на Царьградский пресотл заступил Василевс Юстиниан. При нём и собрался Пятый Собор. Родом Юстиниан был славянин из Фракии и ранее звался Управдою. С помощью верных и талантливых полководцев своих Нарсеса и Велизария Юстиниан уничтожил владычество вандалов в Африке, от арианского засилья которых так страдала Карфагенская Церковь. Он очистил от вандалов Сицилию и пять раз освобождал Италию от готов, пока в 554 году не закрепился в Риме окончательно. После того Византия около двухсот лет владела большей частью Италии. Подавив восстание иудеев на Крите, в Аравии, Самарии, Юстиниан тем самым спас от жестоких гонений тамошних Христиан. Он расширил границы империи до Каспийского моря, после чего в веру обратились многие Кавказские племена.

За труды во славу Божию, за собственную праведность Царь Юстиниан с супругою Феодорой причислены Церковью к лику святых. Век Юстиниана стал временем расцвета могущества Второго Рима. При его сыне Юстине и дальнейших наследниках дела Византийской империи начали ухудшаться. В ходе несчастной войны с аварами император Маврикий долго не соглашался дать выкуп за 12000 пленных византийцев; тогда хан аварский предал их смерти. В результате этого в Константинополе вспыхнул мятеж. Лишившись престола, Маврикий бежал, но был схвачен. В сокрушении сердца он молил Бога наказать его в этой жизни, чтобы сохраниться в будущей - вечной. Кара Маврикия была ужасной. Во время мятежа власть в стране захватил некий сотник Фока, злодей неслыханный. Он обрёк бывшего императора на казнь, но перед тем замучил пятерых сыновей Маврикия на его глазах. Исполненный покаяния, отец перенес эту пытку с подлинно христианским величием. Покорившись воле Всевышнего, он не проронил ни слова, и только молился Богу, исповедуя Его правосудие.

Узурпировав власть в 602 году, Фока правил в Царьграде восемь лет, проклинаемый всем народом. Возненавидев Святителя Кириака, патриарха Константинопольского, смело укорявшего цареубийцу, злодей Фока начал заигрывать с Римскими папами Григорием и преемником его Бонифатием III. Из Рима Фока получал льстивые письма. Папы предлагали ему помощь в покорении всей Италии - за право Римской кафедры считаться главою всех, в том числе и Восточных, Церквей. Здесь - начало папизма, принесшего столько бед христианскому миру. И это происходило тогда, когда в Православный Символ Веры западные иерархи уже внесли еретическое изменение. На поместном Соборе в Испанском городе Толедо епископы, подчиненные Риму, в 589 году прибавили к Никео-Царьградскому исповеданию Духа Святаго, от Отца исходящего еще латинское филио квэ - исхождение Духа и от Сына. Этой ересью, унижающей достоинство Третьего Лица Святой Троицы, вскоре заразилась вся Римо-Католическая Церковь. Что привело её к полному отпадению от Православия, к агрессивной политике, множеству беззаконий и, в конечном счете, к протестантской реформации XVI века, проходившей на фоне языческого Возрождения, охватившего средневековую Европу.

Византию в период правления Фоки потрясли многие беды. Под предлогом отмщения за убийство императора Маврикия Персидский царь Хозрой (некогда спасённый Маврикием от аваров) объявил войну и напал на южные области империи. Вскоре персы захватили Палестину и большую часть Сирии. Злочестивый Фока был свергнут с престола и убит, но Хозрой не думал покидать захваченные земли. Более того, он похитил из Иерусалима главную святыню - Честный Крест Господень. Это случилось в 614 году, и ненавидевший Христианство персидский царь потребовал, как условие мира, отречения Христиан от своей веры. Не получив желаемого, Хозрой после долгой осады взял Халкидон и подступил к самому Константинополю. В покоренных им областях свободно бесчинствовали враги Церкви, и более всех - иудеи. Многие тысячи Христиан были зверски замучены в Палестине, Антиохии, в других местах. Патриарх Антиохийский Святой Анастасий скончался на костре. Александрийский Патриарх Иоанн Милостивый изо всех сил помогал гонимым: принимал беженцев, выкупал пленных, кормил тысячи голодных и обездоленных войною. Когда же персы заняли и его город, Святой Иоанн отправился на Кипр. В пути он предал Господу свою душу.

Одиннадцать лет длилось неслыханное бедствие. Возведённый на место Фоки император Ираклий в первое время пал духом. Он долго укрывался в Африке, оставив Царьград на волю судьбы, однако затем, побуждаемый совестью и призывами патриарха, он вдруг словно проснулся, взбодрился и проявил себя героем. Собрав последние силы, Ираклий с помощью Божией перенес войну во владения неприятеля и, после ряда блистательных побед, за шесть лет очистил империю от всех врагов; сокрушил могущество Персии, отбросил аваров за Дунай. Хозрой, спасавшийся бегством, был убит, а Честной Крест Господень в 628 году возвращен Иерусалиму.

Вместе с Крестом вернулся из четырнадцатилетнего персидского плена и патриарх Иерусалимский Захария. Сам император прибыл в Святую Землю на торжества. В порфире и в золотом венце Ираклий возложил на свои плечи Крест и хотел внести в ворота Голгофы, когда невидимая сила остановила его. Тогда патриарх Захария передал царю услышанные им слова Ангела: «Не так нёс Господь Святой Крест сей». Ираклий понял. Он тут же снял с себя венец и порфиру и, в бедной одежде, босым, с непокрытой главою смиренно внес святыню в Иерусалим.

Казалось, мир на Востоке восстановился. Но в 570 году в Аравийской Мекке в племени корейшитов родился основатель ислама Магомет (Мухаммад). С 610 года (одновременно с воцарением Ираклия) Магомет начал распространять среди арабов своё учение, а уже в 632 году магометане начали первую войну с Византией. Сам Магомет умер в том же году, однако исламская экспансия в Азии, Африке, Европе с тех пор не прекращалась. Новые завоеватели в покоренных странах начали преследовать Христиан, давая свободу их мучителям: иудеям, еретикам, сектантам.

В таком положении, с политической целью - "усилить империю", Ираклий задумал объединить монофизитов с Православными, и конечно же, за счёт уступок противникам догматической истины. В 630 году он издал повеление: признавать в Христе при двух естествах одну волю, только Божественную. Эта ересь, поддержанная Царьградским патриархом Сергием, получила название - монофелитизм (единоволие). Кир - патриарх Александрийский, и Римский папа Гонорий поддержали Константинопольских монофелитов, но этого оказалось недостаточно. Славный мудростью и чистотой жизни Патриарх Иерусалимский Софроний убедительно показал всем, что эта новая ересь не менее вредна, чем бывшая - монофизитская, а в самом Константинополе, в защиту Православия выступил ученик Святого Софрония, Преподобный Максим Исповедник.

Согласно греческому "Житию", Преподобный Максим родился в столице в семье богатых благочестивых родителей и с юности был обучен всем наукам и философии того времени. По другим биографическим данным, Святой Максим происходил из Палестины. Он рано остался сиротой и воспитывался в известном монастыре - Древней Лавре, при настоятеле её авве Панталеоне. Там одаренный отрок, крещённый именем Мосхион, был пострижен в иночество и наречен Максимом (т.е. Великим), и там же, в монастыре, подвижник Максим приобщился к мудрости книжной, к догматике Православия.

Позднее он, в силу своих талантов, оказался при дворе Ираклия, служил первым царским секретарем, приобрел известность как духовный писатель. Из Палестины Максим, вероятнее всего, бежал от нашествия персов в 614 году. В 617-ом, в поисках убежища, он отправился в Константинополь и там был возведен на высокий государственный пост. Нотарий императрицы Анастасий знакомится с молодым учёным монахом и с тех пор на всю жизнь остается его преданным учеником.

Выдающиеся таланты Преподобного Максима не могли не привлечь к нему взор императора. Тем более, что недавно воцарившемуся Ираклию требовались новые государственные служащие, не связанные с былым правлением негодяя Фоки. Прослужив несколько лет при дворе, Максим вновь обращается к подвижнической жизни и уходит в монастырь (скорее всего, из-за размолвки с монофелитами). Он не может вернуться в Палестину, занятую персами, и оказывается в Африке, вместе с покинувшим Иерусалим Патриархом Софронием. Подвизаясь в обители, основанной Святым Софронием, Максим вступает в открытую борьбу с распространяющейся новой ересью. Он пишет "Четыре книги против монофелитов", участвует в обширной переписке, выступает с проповедями. В 633 году Софроний, став Патриархом Александрийским, нелициприятно обличает в ереси императора Ираклия. Малый собор из 46 епископов состоялся в 634 году на Кипре. Мнения участников разделились, возобладали присутствующие монофелиты. Они обвинили Максима Исповедника в "оригенизме" (последовании спорному учению Оригена), обозвали "мошенником", предали анафеме. Сторонников его объявили "еретиками-максимианами". Император Ираклий подверг святого опале. Верными Максиму остались только два ученика: Анастасий и Сергий. Вскоре, после занятия Сирии арабами (тогда более веротерпимыми, чем персы), Преподобный Максим отправляется туда и выступает в защиту Православия, пользуясь отсутствием Византийских властей.

После смерти Ираклия (641г.), когда Африка восстала против его наследника Константа, Максим возвращается в Карфаген и остается в Африке до 645 года. По смерти своего духовника Святого Софрония (639г.) Максим Исповедник становится центральной фигурой в рядах борцов за истину, не будучи даже священником. Он находит поддержку у православных епископов Запада, у Римского Папы Феодора и его преемника, Святого Папы Мартина. На Латеранском соборе 649 года 105 епископов осуждают ересь монофелитов. За это в 653 году арестованного папу Мартина доставляют в Константинополь и предают суду. Приговоренный к ссылке в Тавриду, Святой мученик за веру Мартин вскоре предает Богу душу. В том же 653 году аресту и суду подвергается и сам Максим Исповедник.

Из дошедших до нас судебных протоколов становится ясной тонко подмеченная философом В.Н.Лосским кафоличность (то есть соборность) Преподобного Максима, противоставшая экуменичности (компромиссной всеобщности) его противников.

"Даже если, - обращается он к монофелитам, - вся вселенная [экумена] будет в общении с вами, я один не буду". И он поясняет: «Если ради устроения дел церковных вместе со зловерием уничтожается и спасительная вера, то подобного рода... "устроение" есть совершенное отделение от Бога, а не единение». Такова соборность истинная, и о такой именно соборности говорит Апостол Павел в послании Галатам: «Если бы даже мы, или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Гал.1,8). Никакой "любовью и миром" экуменическое общение с еретиками не может быть оправдано. Соборность - это приверженность к истине всех или хотя бы одного из людей. До тех пор - живо Православие. Максим Исповедник доказал это в VII веке. Он отстоял веру ценой несправедливого осуждения, казни (отсечения языка и правой руки) и ссылки в далекую Грузию, где спустя три года скончался в темнице.

Ученик Преподобного Анастасий, осужденный с ним вместе к таким же точно мучениям, не добравшись до места заключения, почил в дороге. И казалось, истине Православия не суждено уже возродиться. Однако в 681 году, при императоре Константине IV Погонате, на Шестом Вселенском Соборе в Царьграде сто семьдесят епископов положили: «Признавать в Иисусе Христе без смешения и разделения две воли сообразно двум естествам.»

О Максиме Исповеднике, трудами которого сей Собор был предвосхищен, почти не вспоминали. Речь не зашла тогда не только о прославлении его как святого, но даже о реабилитации честного имени его. Господь Сам прославил Преподобного Максима чудесами от его святых мощей и тем, что творения его (книги, переписка) составляют золотые страницы православной онтологии и метафизики. Максима Исповедника цитируют не только богословы и философы; им зачитываются все, кто в поисках истины и ответов на духовные вопросы обращаются к трудам Святых Отцов.

Через одиннадцать лет Шестой Вселенский Собор продолжил свою работу в царских палатах, именуемых Трулльскими, от чего он получил название Трулльского собора. На нём были подтверждены все прежние соборные установления, анафематствованы все известные тогда ереси. И главное - Трулльский Собор утвердил 85 Апостольских правил - основных правил христианской жизни. Неукоснительно выполнять правила Апостольские обязуется при рукоположении каждый православный священник, и каждому благочестивому мирянину следует их знать, чтобы жить по ним.

В заключение этой большой, скорее обзорной, чем повествовательной, но тем не менее необходимой нам главы остается сказать о последней императорской ереси Византии - иконоборчестве. Порожденное пережитками ветхозаветного сознания, мнение об отождествлении святых икон с языческими идолами (Бог повелел Моисею не творить кумиров) привело в VIII веке к смятению, которое терзало Церковь более столетия.

Взошедший на трон в 717 году император Лев Исаврянин стяжал славу в боях с магометанами. Но от них же он заразился иудейским отрицанием любых изображений людей, забыв, очевидно, что первые иконы - лики Богородицы - писал на досках еще Апостол и Евангелист Святой Лука. Что Сын Божий Иисус Христос (воплотившийся Образ Бога Отца) стал Сыном Человеческим. Невидимый Бог в живом Спасителе стал явным, и более того, Сам Иисус оставил на память людям Свой лик, чудесно запечатленный на матерчатом плате - Образ Спаса Нерукотворного.

Повальное уничтожение икон не обратило в веру ни арабов, ни евреев, как надеялся император, обманутый еретиками-подстрекателями. Зато со своими православными подданными Лев Исаврянин вошёл в конфликт. Вновь начались гонения на верных сынов и дочерей Церкви, опять прославились чудесами святые мученики. Но в итоге, в 788 году в Никее (месте проведения первого) состоялся Седьмой Вселенский Собор. На основании Священного Писания и свидетельств Отцов Собор постановил, что следует «чествовать святые иконы и оным кланяться не как Богу, а как Его и Святым Его воспоминательному начертанию». Это событие стало Торжеством Православия.

Иконоборцами были еще императоры Константин Копроним, Лев Армянин, Михаил, Феофил. Однако вдова Феофила, императрица Феодора,окончательно прекратила все гонения на Православных, за что и была причислена к лику святых. Иконопочитание навсегда утвердилось решением поместного Собора Константинопольской Церкви в 842 году.

На этом эпоха Семи Вселенских Соборов, как кульминация церковной и политической жизни Византии, заканчивается. С IX века начинается новый этап истории Второго Рима, непосредственно связанный с его духовной преемницей - Древней Русью.

УСЛЫШЬТЕ СЛАВЯНЕ!

Заря, полыхнувшая над Скифией в IV-V веках, затем скрытая в тумане времени, к IX веку вновь пробилась сквозь тучи, но засияла уже не рассветным заревом, а высоко взошедшим светилом.

«Настало время, - пишет церковный историк А.Н.Бахметева, - и на нашем славянском языке должны были возвеститься слова жизни...[славяне], освобожденные Аттилою от угнетавших их немецких дружин, распространились широко по Германии, заселили Балтийское поморье, страну, лежащую за Эльбою... овладели Придунайским краем от Баварии и Тироля до Черного моря... уже в шестом веке императоры Юстин и Юстиниан, родом славяне, не считались чужими в империи [Византийской]. Император Ираклий и Маврикий призывали славян в некоторые греческие области...

Сперва мирные колонисты и данники, зависевшие от империи, славяне делались для неё грозными и опасными соседями... уже в конце седьмого века болгары... основали самостоятельное сильное княжество... и не раз угрожали Константинополю... сербы и хорваты, занимавшие Иллирию, отложились от Византии... по левому берегу Дуная в Богемии стало усиливаться славянское племя моравов и чехов... Все эти народы и другие славяне, жившие по Днепру, Бугу, Висле, Двине, Десне, Оке, Волге, и на озере Ильмене, говорили наречиями, сходными между собою, хотя и были расселены на огромном пространстве».

Русь на исторической карте мира ещё не значилась. Собственно Руссами назывались тогда рутени в Карпатах, руги в Прибартике, жившие на острове Руген, или Рюген, и племя Русь, входившее в группу Полабских славян, которые селились выше реки Лабы (Эльбы) на южном берегу Балтийского моря. В память о древних руссах, смешавшихся с германцами, тот край потом называли Пруссией. А тогда, в IX веке, одним из племен Полабских - Ободричами - правил князь Годлав. Женился он на Урмиле, дочери Новгородского князя Гостомысла из династии Владимира Древнейшего, княжившего еще в VI веке. У Годлава и Урмилы родился сын Рюрик - родоначальник династии Великих Русских Князей. По другой версии, Рюрик был датчанином (ютландским конунгом), женатым на дочери Гостомысла Урмиле. Но в этом конунге датской (кимврской) крови почти не было, ибо шесть поколений его предков последовательно женились на русских княжнах. Так или иначе, но в 862г. Рюрик прибыл в Новгород после смерти Гостомысла, завещавшего ему свой престол, как внуку или зятю. Версия славянского происхождения Рюрика не вызывает сомнений и вполне объясняет причину его так называемого "призвания в Новгород". А в том, что руссы-варяги часто носили имена шведские или норвежские, тоже нет ничего удивительного. Варяги не относились определенно к одному народу. Скорее, то была межплеменная каста, состоявшая из купцов и воинов, охранявших купеческие суда. Варять - по-славянски значило разъезжать, заниматься торговлей. Отсюда русское - предварять - опережать, обгонять. Немцы звали варягов воарами, что созвучно древнерусскому слову вор (грабитель, разбойник), в отличие от тать (похититель). И поскольку варяги (в основном скандинавские норманны) не только охраняли купцов, но по большей части грабили всех подряд, то со временем на Руси стали отождествлять с варягами разного рода лихих людей да гостей непрошеных.

На быстроходных парусных шнеках и драккарах норманны-разбойники разъезжали по всему свету и считались грозою морей. Варяги-руссы, напротив, занимались больше охраной торговых путей Словенска Великого (Новгорода). Это становится более понятным, если учесть их родственные связи: мать (или жена) их конунга (князя) Рюрика была дочерью новгородского правителя Гостомысла.

Из племени Русь, согласно «Повести временных лет», новгородцы пригласили к себе трех братьев: Рюрика, Синеуса и Трувора, хотя историческая реальность двух последних оспаривается рядом ученых. Будучи сыном Годлава и Урмилы, то есть славяно-россом, и законным наследником Гостомысла, Рюрик, естественно, был радушно встречен в вольном городе вместе со своей иноземной дружиной на 160 кораблях. Ибо навряд ли братья варяги пришли завоевателями. За несколько лет до того новгородцы с успехом отразили набег шведских норманнов. Рюрика же с братьями они именно призвали, о чём свидетельствует летопись.

Преподобный Нестор сообщает, что словене Новгородские, кривичи, весь и чудь (то есть финны и эстонцы) отправили посольство к варягам сказать им: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет; идите княжить и владеть нами».

«Слова простые, краткие и сильные!» - восторгается Н.М.Карамзин и пишет далее: «Братья, именем Рюрик, Синеус и Трувор... согласились принять власть над людьми, которые, умев сражаться за вольность, не умели ею пользоваться». Не станем судить, так ли всё было на самом деле. Но знаменитый историк излагает так: «Рюрик прибыл в Новгород, Синеус на Белозеро в область финского народа веси, а Трувор в Изборск, город кривичей. Смоленск, населенный также кривичами, и самый Полоцк оставались еще независимыми и не имели участия в призвании варягов». Скорее всего, и не собирались иметь. Сами вольные новгородцы недолго были довольны строгим правлением Рюрика. Некий Вадим, именуемый Храбрым, возглавил мятеж, но пал от варяжских мечей. Через два года после "призвания" не стало и братьев Рюриковых Синеуса и Трувора (причина неизвестна). Старший брат присвоил их области и присоединил к Новгородскому княжеству. И вскоре, надо полагать, не без борьбы, пределы Русской Державы достигли земель Ярославских и Нижегородских на Востоке, а на Юг они простирались до Западной Двины. «Уже, - пишет Н.М.Карамзин, - меря, мурома и полочане зависели от Рюрика». Полоцк и Ростов платили дань и подчинялись его воеводам.

Признательность государя в прошлом обычно выражалась наделением своих верных соратников землей. Порою города и веси они получали в награду, порою завоевывали сами, по велению князя. А бывало, что воеводы, чем-то обиженные, просто уходили и занимали независимые уделы.

Неясно, по какой причине, но два варяжских героя - Аскольд и Дир с товарищами, с ведома Рюрика или самочинно, отправились искать счастья на великом пути из варяг в греки. Их боевые ладьи с дружинами из Ильмень-озера по реке Ловать проплыли до волока и, перейдя в Днепр, вскоре оказались в виду Киева - города небольшого, но живописного. Восхищенные красотою места, Аскольд и Дир проведали у местных жителей - полян, что те, не имея князя, дань платят хазарам. Заняв без боя миролюбивый Киев, варяги призвали из Новгорода множество подобных им искателей славы и основали на Днепре второе Русское княжество. Причем княжество столь сильное, что уже в 865 году Аскольд и Дир отважились пойти войной на Византию.

«Судоходный Днепр, - пишет Н.М.Карамзин, - благоприятствовал их намерению: вооружив 200 судов, сии витязи севера, издревле опытные в кораблеплавании, открыли себе путь в Чёрное море и в самый Боспор Фракийский, опустошили огнём и мечём берега его и скоро осадили Константинополь с моря».

И вот здесь нам необходимо прервать рассказ о некрещёных киевских варягах, чтоб уяснить себе всю важность исторического момента.

В то же самое время, когда Аскольд и Дир пытаются овладеть Царьградом, в Риме доживает последние дни отступивший от Православия папа Николай, а Византией правит распутный император Михаил III (прозванный Нероном своего времени), в Моравии свершается великое благодатное дело: там благовествуют посланцы Константинопольского патриарха Фотия - Святые братья Кирилл и Мефодий.

«Услышьте, славяне все, - призывает Святой Кирилл, - слово, еже от Бога прииде, слово, еже кормит души человеческие, слово, еже крепит сердца и умы... Душа не имеет жизни, если слово Божие не слышит... в буквах мудрость Христова является, которая души ваши укрепит...» И эта мудрость является в буквах славянских, в книгах, переведённых с греческого Святителями и учителями славян Мефодием и Константином Философом (в схиме Кириллом).

Четвёртый год уже продолжалось просвещение жителей Моравских и Паннонских по книгам, писанным кириллицею - азбукой славянской, на языке церковном, созданным исключительно для молитвы, но сходным со всеми наречиями, на которых общались славяне.

Кем были Святители Кирилл и Мефодий? Славянами, греками? Точно никто не знает. Но тем и другим языком, а заодно и древнееврейским, они владели в совершенстве. Их переводы Священного Писания читались уже и в Болгарии, и в других Балканских странах, и, на Русь привезенные, богослужебные книги не требовали дополнительного толкования. Язык церковно-славянский оказался сродным тогдашнему русскому.

"Услышьте, славяне!" Этим призывом духовным пропитан был воздух эпохи. Даже Римский папа Адриан (преемник Николая) не посмел обвинить учителей словенских в так называемой "ереси Фотия", то есть в исповедании Православного Символа Веры, который свято хранили Церкви Востока, и против которого выступали латинские епископы, подчиненные папе.

Немецкие миссионеры, промышлявшие в Моравии, мало заботились о Христианском просвещении народа. Службы церковные они отправляли на латыни - языке, чуждом славянам. Смысл Писания не объясняли. Зато подати собирали аккуратно и требовали безоговорочного послушания. Повиновения не Богу, а земным пастырям - это главное в латинстве. Тем же, кто щедро подавал, позволялось нарушать христианский закон: иметь несколько жён, приносить жертвы идолам и вообще, грешить. Всё покрывала папская индульгенция - разрешение.

Народ не верил немецким проповедникам, не хотел подчиняться их влиянию. Потому князь Моравский Ростислав и обратился в Константинополь за духовной поддержкой. Патриарх Фотий, неустанно боровшийся с посягательством Рима на истину Православия, благословил братьев Святителей на создание славянской азбуки и направил их благовествовать в Моравию. Так Кирилл и Мефодий, по завершении других трудов, приступили к исполнению главного дела своей жизни.

В 869 году (перед блаженной кончиной Святого Кирилла) папа Адриан, стремившийся к миру с Востоком, пригласил Учителей славянских в Рим и устроил им торжественный прием. Он согласился с их исповеданием Православного Символа Веры и благословил на дальнейший труд. После этого западные историки словно забыли, кто изначально окормлял духовный подвиг Кирилла и Мефодия. Да, к сожалению, имя Святого Патриарха Фотия и у нас теперь мало кто вспоминает, а между тем, в Византийских анналах IX век именуется веком Фотия не напрасно. Сей благочестивый подвижник и поборник истины, причастный к окончательной победе Восточной Церкви над ересью иконоборчества, став её главою, до конца жизни своей на соборах и в прениях с Римом отстаивал и отстоял незыблемость Никео-Царьградского Символа Веры - главного догмата Православия. Вместе с тем, он отстоял и саму независимость нашей Церкви от папских притязаний. И кроме того, Господь сподобил Фотия в 866 году сотворить великое чудо во Влахерне и крестить первых Русских князей - за сто двадцать лет до всеобщего обращения славяно-россов.

Теперь, в ожидании чуда, мы совершим ещё один краткий экскурс в историю Влахернского Храма, о котором упоминалось ранее, как о святом месте, особо связанном с нашей Русской историей.

Название этого приморского предместья Константинополя, по преданию, произошло от имени побежденных здесь скифских воевод Лалоха и Лахерна. Хотя достоверных сведений об их нашествии на Царьград не имеется. Храм во Влахерне в знак победы был воздвигнут, по одной версии - императором Марцианом, стало быть, не раньше Каталунской битвы, а по другой - его преемником Львом I Великим (457-474гг.) Скорее всего, постройка храма закончилась в шестидесятых годах V века. В последний год царствования Льва I сюда из Иерусалима были доставлены: чудотворная риза (одежда) Богоматери, часть пояса Её и мафорий - головной покров. В X веке видение Покрова Пресвятой Богородицы, распростертого Ею над миром молящихся, во Влахернском Храме созерцали Блаженный Андрей (славянин из Новгорода) и ученик его Епифаний. А от ризы Пречистой в IX столетии свершилось чудо, о котором теперь пойдет речь.

Всякий раз, когда наступали беды - опустошительные эпидемии, голод, землетрясения, нашествия врагов, - жители Царьграда спешили в Богородичный Храм во Влахерне. Там молились они Заступнице Небесной, прикладывались к ковчегу с Её святынями. И вот,когда в виду города на море вновь развернулся неприятельский флот, а под стенами Константинополя заблестели шлемы русских витязей, все взоры жителей столицы обратились к Патриарху Фотию. На импреатора Михаила III никто не надеялся. Он находился далеко, при войске, усмирявшем агарян. Затем, узнав о бедствии, Михаил поспешил в Царьград, однако сразиться с Русскими не решился. Пробравшись ночью мимо осаждавших, император укрылся за неприступными стенами и во дворце своем предался развратным удовольствиям, чтобы заглушить страх. Гражданам оставалось одно - положиться на чудо. И чудо свершилось, ради сотен тысяч православно верующих, по молитвам благочестивого патриарха.

Сколько времени молился Фотий Пресвятой Владычице, сколько слёз пролил пред Богородичными иконами, перед ковчегом с чудотворной ризой - неведомо. Только, встав с колен, он велел всем, кто верует, немедленно собраться у Влахернской церкви. А когда храм и всё пространство вокруг него заполнилось молящимися, Патриарх открыл ковчег, взял на руки святую ризу Божией Матери и торжественно, крестным ходом, под пение псалмов, с хоругвями и образами, вынес святыню на берег. Затем, помолившись ещё, он погрузил край ризы в море, тихое и спокойное.

Русские с кораблей удивленно смотрели и, возможно, смеялись над мирной процессией духовенства на берегу. Даже напасть на неё не пытались, по свойственному славянам простодушию. Но вдруг, откуда-то подул свежий ветер, небо заволокло тучами и вскоре на корабли варяжские обрушился штормовой шквал.

Такой бури в Босфорском проливе даже представить себе никто не мог. Флот Аскольда и Дира был моментально рассеян и почти полностью истреблён. Без кораблей о штурме не могло идти речи. Но главное не в том. Сила Божия показала славянам, кто прав. О Христианстве россы, конечно, были наслышаны, и в войске варяжском встречались крещеные витязи. В Киеве до прихода варягов уже существовала церковная община. Однако такого страшного вразумления славяне еще не получали.

Страх Божий - начало премудрости, говорит псалмопевец Святой Давид. Оглашение Скифии состоялось давно. Настало время её крещения.

Немедленно, как сказывает Нестор Летописец, в Константинополь были отправлены послы с предложением мира и требованием Святого Крещения для князей русских и дружины. Свидетельство Преподобного Нестора подтверждает исторический документ - Окружная грамота Патриарха Фотия ко всем восточным епископам, писанная им в 866 году. В грамоте говорится: «Россы, славные жестокостью, победители народов соседственных... уже оставили суеверие, исповедуют Христа и суть друзья наши... Они уже приняли от нас епископа и священника, имея живое усердие к богослужению Христианскому».

Писание и служебные книги Русь получила сразу на славянском языке, словно Святые Кирилл и Мефодий готовили их для просвещения Киева и Новгорода. Созданный ради молитвы, церковно-славянский язык и поныне сохраняется в своей первозданной чистоте. Тогда как древнерусский изменился под воздействием времени. Он и далее продолжает изменяться, засоряясь западным иноязычием, пошлым сквернословием и пустословием неверующих. Если быт народа является его плотью, культура и язык светский - душой, то вера и язык молитвы - есть народный дух. С церковным языком Русский дух еще жив. Стоит только просветить им души людей, как в самобытности национальной начнут возрождаться и культура, и благосостояние наше. Услышьте, славяне, слово! Да спасет Господь землю Русскую!

Нестор, повествуя о царьградском походе, не вспоминает о других подвигах Аскольда и Дира. Невероятно, чтобы хазары, прежде бравшие дань с миролюбивых полян киевских, добровольно уступили их варягам. Скорее всего, дело решилось оружием, и Киев тогда остался Русским.

В 879 году (через 10 лет после Святого Кирилла) в Новгороде скончался Рюрик, оставив княжество и двухлетнего сына Игоря на попечение его дяди Олега. Если сам Рюрик, будучи родом из племени Русь, относился к Полабским славянам, то жена его (возможно, вторая жена) Эфанда происходила все-таки из Норвегии. Брат Эфанды Олег был настоящим норманном, как по мужеству, так и по нраву. Став князем-регентом при малолетнем наследнике Игоре, Олег, впоследствии прозванный Вещим, значительно расширил Русское государство. Он отмстил неразумным хазарам за их буйные набеги, смирил других беспокойных соседей, ходил по преданию на Царьград и, взяв там богатый выкуп, заключил мир с византийцами. Через пять лет после смерти Рюрика Олег завладел Киевом - матерью городов Русских.

Взяв с собою малолетнего Игоря Рюриковича, Олег с дружиной на кораблях спустился по Днепру и приблизился к княжеству Аскольда и Дира. Во избежание большого кровопролития Олег пошел на хитрость, причем хитрость низкую, коварную, совершенно не в славянском духе. Что делать, он был норманном. Оставив позади основную дружину, Олег с телохранителями своими на нескольких ладьях приблизились к Киеву и представились на берегу купцами варяжскими, жаждущими встречи с земляками - Аскольдом и Диром. Нравы тогдашние были просты, и воеводы Киевские, ничего не подозревая, вышли на пристань "к своим". В одно мгновение прятавшиеся в кораблях воины окружили их, а сам Олег; держа на руках маленького Игоря, сказал: «Вы не князья и не знатного роду, но я - князь», и, показав на Игоря, прибавил: «Вот сын Рюриков!» После чего Аскольд и Дир пали от рук убийц. Для языческой морали это было вполне приемлемо.

Дружина киевская сдалась без боя. Христианская ревность Аскольда и Дира не очень нравилась вольным варягам, стоявшим во главе войска. Олег им казался ближе по духу. И хотя ни до, ни после того Олег никого не преследовал за веру в Христа, первый порыв к воцерковлению на Руси начал затухать. Истуканы Перуна по-прежнему высились на холмах над Волховом, Двиною, Днепром. Тем не менее начало духовного пути из варяг в греки было проложено.

Над могилой Аскольда (в крещении Николая) выросла Никольская церковь. Построила её вдова киевского князя Игоря Рюриковича - Блаженная Ольга. Через двенадцать лет после смерти мужа она крестилась в Константинополе и до конца дней своих способствовала распространению Христианства на Руси. Сын Святой княгини Ольги Святослав стал великим воином и оказался последним языческим князем в нашем Отечестве.

СУДЬБА СВЯТОСЛАВА

Воевода Претич откинул полог шатра и, слегка поежившись, шагнул в предрассветную мглу. Густой туман с утра был очень кстати. Дружина его, подоспевшая к Днепру накануне вечером, до сих пор еще не замечена неприятелем. На другом берегу, вокруг Киева - тьмы печенегов. По числу костров, сосчитанных за ночь, их собралось там по меньшей мере тысяч тридцать, тогда как у Претича - не набиралось и одной.

С такими неравными силами нечего думать о победе в открытом поле. Тут нужна военная хитрость. Воевода был мастер на всякие выдумки. Недаром великий князь Святослав поручил ему сторожевую дружину в своё отсутствие. Только одно дело - выследить и посечь шайку разбойников, другое - отразить орду печенегов.

Туман, действительно, оказался кстати. Русские воины могли теперь приблизиться к берегу, скрытно приготовить лодки для переправы, а пока есть время, понаблюдать за противником с верхушек вековых дубов. На киевской стороне тумана почти не осталось; легкий ветерок относил дымку вниз к реке. Спешить пока было некуда. Из Киева вести не поступали, печенеги заняли все подходы к городу, а Святослав с основным русским войском оставался далеко - в Переяславце Болгарском. Великий князь, хоть и могучий воин и полководец наихрабрейший, однако как государь поступил крайне опрометчиво. Отвоевав у хазар славянские земли, расширив Русь от Оки до Каспийского и Черного морей, Святослав решил вдруг устроить новую столицу в Болгарии. Захватив чужую страну в устье Дуная, но не очистив от печенегов Приднестровье и даже нижний Днепр, он с войском обосновался в Переяславце. И конечно же, не прошло и года, как печенеги, проведав о его отсутствии, воспользовались им и напали на Киев.

Хорошо ещё, что при юных сыновьях Святослава во главе государства Русского осталась его матушка княгиня Ольга, правительница благочестивая и мудрая. «Только жива ли она?» - беспокоился воевода. В Киеве дружина охранная невелика, ополчение слабое, запасы хлеба, наверно, на исходе. Да и сама княгиня последние месяцы всё хворала. Немудрен. Ведь ей уже за восемьдесят, а на сердце её такая печаль!

Претич знал причину Ольгиной печали. Уверовав во Христа, она в 957 году в Царьграде приняла Святое Крещение. Сам Византийский Василевс - Император Константин Багрянородный стал её крестным отцом. Вернувшись домой, Ольга (в крещении Елена) сказала сыну: «Я узнала Бога и радуюсь; если ты узнаешь Его - тоже будешь радоваться». Святослав ответил уклончиво: «Могу ли один принять новый Закон, чтобы дружина росмеялась надо мной». Напрасно Ольга умоляла, убеждала сына, что закон Божий есть высшее благо. Что пример князя послужит к обращению народа и войска. Святослав оставался непреклонным. «Нет, - говорила блаженная мать, - иного Бога ни на небесах наверху, ни на земле внизу, кроме Того, Которого познала я, Создателя всея твари Христа Сына Божия... Послушай меня, сынок, прими веру истинную и крестись и спасен будешь». Но князь ответил: «Если бы я и хотел креститься, никто бы мне не последовал... И что мне будет самодержавство, если... все меня оставят и я буду никому не нужен». Неутешной матери оставалось смириться и молча вручить судьбу сына Богу, в надежде на вразумление его и обращение, хоть в последний миг.

Рано лишившийся отца Святослав был воспитан боярином Асмудом, а боевую выучку прошел у воеводы Свенельда, старого варяга. Со слов летописцев Н.М.Карамзин сообщает, что молодой Святослав «думал единственно о подвигах великодушной храбрости, пылал ревностью отличить себя делами и возобновить славу оружия российского, столь счастливого при Олеге... суровою жизнью он укреплял себя для трудов воинских, не имея ни стана, ни обоза; питался кониною, мясом диких зверей и сам жарил его на углях; презирал холод и ненастье северного климата; не знал шатра и спал под сводом неба: войлок подседельный служил ему вместо мягкого ложа, седло изголовьем. Каков был военачальник, таковы и воины». Армия Святослава доселе не ведала поражений, и всех врагов своих благородный князь предупреждал: "Иду на вы!"

Еще при жизни отца его, князя Игоря Рюриковича, Русь оказалась в тяжкой зависимости от хазар. Сей кочевой народ в седьмом веке был обращен из язычества в талмудический иудаизм пришельцами от рассеянного Богом Израиля. Изгнанные из Персии (Ирана) иудейские купцы - рахдониты (знающие дороги) вместе с богатыми византийскими евреями обоснавались на так называемом шелковом пути, пролегавшем с востока на запад через пустыни средней Азии, скифские степи, и на пути из варяг в греки. На пересечении караванных троп из Китая, Индии, Бухары с реками Волгой и Доном, вокруг Меотиды (Азовского моря) и в Боспоре Таврическом (на Крымском полуострове) еврейские общины основали сначала свои торговые фактории, а затем раввины (учителя иудаизма) духовно поработили местное население - в основном, хазар.

В устье Волги, тогда еще называвшейся Итилем (в память об Аттиле), при впадении великой Русской реки в Каспий, возник один из главных городов иудейской Хазарии - Итиль. На Дону выросла столица хазарского канганата - Белая Вежа, или Саркел (белый дом), как называли её сами хазары. Используя воинственных хазар, наемников и воинов-рабов, купленных в разных странах, каганы (цари иудейские) начали прибирать к рукам земли славян и греков. При этом на Православный Царьград они старались направлять, по возможности, отряды бесстрашных руссов.

«К середине X века, - пишет митрополит Иоанн (Снычев), - киевский князь стал вассалом иудейского царя Хазарии. Произошло это после карательного похода "досточтимого Песаха" - еврейского полководца, который во главе наёмной армии... опустошил страну и осадил Киев. Около 940 года [еще при Игоре]... Днепровское левобережье, земли уличей и тиверцев в низовьях Днестра и Дуная попали в руки печенегов». Русь оказалась вынужденной платить хазарам "дань кровью", то есть посылать своих сынов сражаться за чуждые славянам интересы. «Тогда, - читаем у Л.Н.Гумилева, - стали русы подчинены власти хазар». И тогда же каган Иосиф, искавший военного союза с мусульманами, писал Омейядскому халифу: «Я живу у входа в реку и не пускаю руссов».

Однако так продолжалось недолго. После смерти князя Игоря (945 год), уже в 50-х годах началась активная борьба русских с хазарами, а в 60-х Святослав, рожденный для войны, повёл свои победоносные полки на великие завоевания. Освободив от власти каганата земли вятичей на Оке (964), он в том же году на кораблях спустился по Волге к Итилю. «И бывши брани, одоле Святослав козаром, и град их... взя» - сообщает летописец.

Купцы иудейские разбежались, общины распались. От того сами хазары получили духовную свободу. Тем более, что многих хазар и скифов еще в IX веке крестил Святой Кирилл (видимо, без Мефодия), проповедовавший в Тавриде до своего путешествия в Моравию.

После взятия Итиля Святослав пошел на столицу Хазарии. Сам каган вышел для решающей битвы и был разгромлен русскими полками. Разорив Саркел, великий князь обратил оружие против союзных хазарам косогов и ясов, завоевал Таматарху (Фанагорию) и Тмутаракань. Каганата хазарского не стало.

Печенеги, оказавшиеся данниками Киева, с трепетом клялись в покорности Святославу, обещая вовек не поднимать оружия на славян.

Всё для Крещения Руси, казалось, было готово: свобода земли, свобода духа (за веру никто не преследовался); и Блаженная Княгиня Ольга усердствовала в распространении Христианства. Строились храмы, совершались церковные службы, раздавалась милостыня. Тем не менее сам Великий князь оставался язычником. Не то, чтоб закоренелым фанатиком, нет! Но только будучи воином во всем, Святослав не представлял себе жизни вне поля брани, без коня, без дружины, без побед и новых завоеваний. Христианское благочестие представлялось ему несовместимым с воинскими доблестью и вольностью. С доблестью благородной, что было в характере Святослава, и вольностью разбойничьей, ибо, по тем временам, ратный труд завоевателя без грабежа побежденных не обходился. Военная добыча влекла дружину в поход, добычею же измерялось воинское счастье полководца. Потому-то так славно начатое освобождение южной Руси оказалось внезапно прерванным по причине тщеславно-корыстной затеи простодушного Святослава. Он оказался втянутым в сферу политических интриг иудеев и ромеев, или греков, как стали называть византийцев со времен Юстиниана.

Новый Василевс Никифор Фока, сын Константина Багрянородного (крёстного отца Ольги) уговорил князя Киевского напасть на болгар, поселившихся в бывшей Фракии. Посол императора грек Калокир обещал Русским богатые дары за услугу. Святослав соблазнился предложением и согласился.

Шестьдесят тысяч русских витязей из моря Чёрного на ладьях вошли в Дунай. Болгары не выдержали их натиска. Города сдались. Но победителю показалось мало полученных даров и военной добычи. Вопреки ожиданиям византийцев, руссы не покинули захваченной ими Болгарии, богатой солнцем, фруктами, вином. Святославу здесь понравилось и вздумалось основать в Переяславце свою столицу.

Такой поступок, естесственно, не мог привести ни к чему доброму. Не говоря уже о неизбежном конфликте с Царьградом, сама Болгария для завоевателей было чужою страной, с враждебно настроенным населением. Но главное, не имея прямой связи с Русью, оставив у себя в тылу вероломных, мстительных печенегов, Святослав мог рассчитывать в Переяславце лишь на мужество своих соратников, силы которых были не безграничны. И тем более он оставлял беззащитным родной край: отечество, детей, престарелую мать. За всем этим не замедлила последовать расплата - печенеги осадили Киев.

Подошедшая на помощь городу сторожевая не в силах была справиться с полчищами врагов. В лучшем случае отряд Претича мог, прорвавшись за стены крепости, усилить ряды её защитников, да и то не очень. Печенегов собралось слишком много. На приступ они, правда, пока не шли, видимо, надеялись взять измором. Но сколько могли продержаться осажденные, воевода не представлял.

Почтовый голубь с известием о прибытии дружины улетел в Киев ещё вчера, однако, на скорый ответ рассчитывать было трудно. Оставалось, как советовала мудрая Ольга, положиться на Бога и действовать по обстоятельствам.

Претич не был равнодушен к проповедям доброй княгини. Он и сам частенько подумывал о крещении, беседовал со священниками, с отцом Григорием (духовником Ольгиным). Только ныне, чтобы дойти до них, надо пробиться сквозь строй вооруженных варваров. Как это сделать, воевода не знал. Умирать некрещёным ему уже не хотелось, а остаться в живых, не уронив чести воинской, казалось невозможным.

С этими мыслями Претич взобрался на высокий дуб и стал пристально всматриваться в передвижение маленьких человеческих фигурок на противоположном берегу. Понычалу масса печенегов выглядела однообразной. Когда глаза пообвыкли, воевода начал кое-что различать. Вскоре он заинтересовался поведением одной очень странной на вид фигурки. Похоже, то был юноша, что-то искавший - может быть, своего коня. Спрашивая о нём у встречных, молодой воин, как бы между делом, подходил всё ближе к речному обрыву. Добравшись до края, он украдкой оглянулся на печенегов, занятых собой, а затем, убедившись, что за ним никто не следит, вдруг прыгнул вниз и побежал к воде, на ходу сбрасывая одежду.

Печенеги увидели его уже плывущим. Не сразу догадавшись о причине побега, они какое-то время ещё кричали, махали руками. Только осознав, видимо, что это русский лазутчик, они толпою устремились на берег и открыли стрельбу из луков. Беглец между тем отплыл саженей на семьдесят, так что не всякая стрела до него долетала. Да он ещё и нырял, не давая врагам прицелиться. Потом стрелы вовсе перестали достигать его. Тогда юноша ускорил своё движение размашистыми гребками. Течение сносило пловца вниз, навстречу ему, под покровом тумана, уже спешила лодка, посланная русским воеводою.

На берегу парнишку (на вид ему было лет пятнадцать) дружинники завернули в теплый плащ и начали весело похлопывать по плечам.

- Надо же, - смеялись они, - так надуть печенегов! Ведь и знал то по-ихнему всего ничего. Только про коня пропавшего спрашивал, да уздечкой махал. Ну, молодчина! Не иначе, княгиня тебя надоумила.

Воины продолжали шутить, а посланец киевский, впопыхах не назвав даже имени своего, уже докладывал воеводе обстановку:

- Княгиня Ольга жива, даже с одра болезненного встала. Молит Бога за всех. Сыновья Святославовы - Ярополк, Олег и младший отрок Владимир - тоже все здравствуют.

Претичу вспомнилась вдруг мать маленького Владимира - Малуша ключница, сестра Добрыни любечанина. Какой чести в будущем удостоится сей княжич, не от законной супруги рожденный? Наставления Ольгины Владимир слушает лучше всех внуков, хотя и мал. Но Ольга стара и немощна уже, а судьбу Святослава кто ведает? Только Бог один. Воевода встрепенулся и перешёл к дальнейшим расспросам. Самая неприятная новость была та, что изнурённые голодом киевляне намерены, если подмога не подоспеет до завтра, идти сдаваться печенегам.

Значит, времени нет. Но всё-таки любопытно, кто надоумил юного героя на столь рикованное и так успешно завершённое предприятие? Претич не спрашивал, парень ответил сам. По благословению мудрой Ольги, он решил испытать силу Бога Христианского, и если останется жив, то обязательно принять Крещение. Вся Церковь обещала за него молиться.

- А если бы ты все же попался?

- Тогда от мечей вражеских крестился бы кровью.

- Это как еще?

- А как тот разбойник, о ктором отец Григорий в Святой книге читал. Тот был распят за дела свои рядом с безгрешным Иисусом, но покаялся, и Христос помиловал его.

Воевода сам слышал однажды это Евангельское чтение. Истекая кровью, уверовавший разбойник обратился ко Христу: «Помяни меня Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» И Сын Божий ответил ему: «Ныне же будешь со мною в раю» (Лук.23,42,43). И святые многие, не будучи еще крещёными, но исповедав веру свою перед язычниками, через пролитие крови входили в Царствие Божие.

- Выходит, по-твоему, - удивился Претич, - можно и без священниика, и не только водою креститься?

Обычно нельзя. Но когда нет ни того, ни другого, и времени жить уже не остается, и кровь твоя льется за правду, тогда призови Христа искренне, с покаянием, объяви себя Христианином и обратись к Богу: «В руце Твои, Господи, предаю дух мой!» И тогда, если умрёшь, спасешься наравне с крещёными.

- Вот, значит, как? С такою верой и в битву идти не страшно.

Быть убитым в бою воевода не боялся и раньше, но потерять вечную жизнь... теперь, когда он в неё уже веровал, когда чувствовал силу молитвы?.. На миг он увидел внутренним взором, как блаженная княгиня предстоит в храме перед святыми иконами, как произносит: «Спаси, сохрани и помилуй!.. Спаси, Господи, люди Твоя!..» И он, не крещённый еще язычник Претич, входит в число этих людей, Людей Божиих. «Помяни нас, Господи!» - вырвалось вдруг из самого сердца воеводы. И тут же его словно осенило.

Немедленно он приказал трубить общий сбор, с оружием грузиться в ладьи, с музыкой, великим шумом и с победными криками грести к тому берегу.

Когда печенеги услышали грохот приближающегося войска, увидели выходящие из тумана десятки лодок с витязями и не могли распознать, какая сила на них двинулась, они пришли в панику. Им известно было лишь то, как страшны в атаке латники Святославовы. Думая, что на них обрушилась вся русская рать, печенеги бросились наутек.

Пока дружина Претича подошла к воротам Киева и укрылась за его стенами, печенеги не успели убежать далеко. И всё же, недоумевая малочисленности урусов, напасть на них варвары не решились. Печенежский предводитель послал гонцов к осажденным узнать, кто прибыл - не сам ли Святослав?

Ответ нашёлся сразу. Продолжая игру, воевода сказал, что он - начальник передовой дружины, а всё русское войско во главе с великим князем идёт следом и вот-вот прибудет. Князь печенежский запросил у Претича "дружеского" свидания. Н.М.Карамзин так описывает эту встречу: «Обманутый печенек предложил мир: они подали руку один другому и в знак союза обменялись оружием. Князь дал воеводе саблю, стрелы и коня; воевода князю щит, броню и меч. Тогда печенеги немедленно удалились от города».

Киев был спасен без единой потери. Смахнув слезу со щеки, счастливая Ольга обняла Претича вместе с юным посланцем своим и благодарила Бога, а отец Григорий добавил: «По вере вашей да будет вам, братие. Теперь можно и в Болгарию письмо послать».

Уразумев, какой опасности он подверг свою родину и близких, Святослав сокрушался всей душой. С поспешностью он воротился домой, горячо лобызал матушку, жену, Малушу, сыновей; щедро одарил находчивых защитников города. Потом совершил поход на печенегов и сурово отомстил им за дерзость.

Казалось, радости близких не будет конца. Однако мирное пребывание в Киеве скоро наскучило великому князю. Дух героя рвался обратно на ратное поле, да и в теплую Болгарию его очень тянуло.

Говорят, завоеватели не равнодушны к своим новым столицам. Там в Переяславце, рассказывал Святослав, «как в средоточии, стекаются все драгоценности искусства и природы: греки шлют туда золото, ткани, вино и плоды; богемцы и венгры серебро и коней; россияне меха, воск, мёд..» Огорченная мать, по словам летописцев, ответствовала ему, что старость и болезни не замедлят прервать её жизнь. «Погреби меня, - сказала она, - и тогда иди, куда хочешь».

«Слова сии, - замечает историк, - оказались пророчеством: Ольга на четвертый день скончалась. Она запретила отправлять по себе языческую тризну и была погребена Христианским священником на месте, ею самой для этого избранном. Сын, внуки и благодарный народ оплакивали её кончину». Летописцы называли её хитрой, историки мудрой, Церковь прославила Ольгу, как Святую Равноапостольную.

Великую Княгиню Господь наградил и великим сыном, великим воином, но, к сожалению, не столь великим государем. Святослав не внял словам мудрой матери. Предав земле её тело, он разделил княжество свое меж сыновьями: старшему Ярополку отдал в правление Киев, среднему Олегу - землю древлянскую (ту, в которой убили его деда, князя Игоря), а малолетнего Владимира отправил в Новгород с его дядей Добрыней Никитичем, братом Малуши любечанки. Новгородцы приняли Владимира и, по совету Добрыни, сделали своим князем. Так Русь, едва объединившись под Рюриком, Олегом, Святославом, опять распалась на независимые уделы, и вновь ей были уготованы междоусобицы князей. Сам же Святослав покинул родную землю ради соблазнительной Болгарии, хотя там его никто не ждал.

Оставленный Русскими Переяславец пришлось завоевывать заново. Затем началась война с Византией. Император Иоанн Цимисхий, незадолго до того убивший Никифора Фоку, завладел троном в Царьграде. И сей коварный, но воинственный Василевс оказался достойным соперником Святославу. В конце концов, без подкреплений силы русского войска истощились, несмотря на неслыханную храбрость князя и его соратников. Уже теснимый превосходящими числом греками, Святослав перед решающей битвой под Доростолом обратился к своим воинам: «Погибнет слава россиян, если ныне устрашимся смерти! Приятна ли жизнь для тех, которые спасли её бегством? И не впадем ли в презрение у народов соседственных, доселе ужасаемых именем Русским? Наследием предков своих мужественные, непобедимые... или победим греков, или падём с честью, совершив дела великие!» Громкий вопль одобрения был ответом храбрейшему князю, и Русские, действительно, не дрогнули, не ушли с поля боя побеждёнными, однако и бороться более уже не могли. Раненный в голову, Святослав сам запросил мира и подписал его на унизительных для себя условиях. Тем не менее, обрадованный император Иоанн Цимисхий послал ему богатые дары. К печенегам же он, по всей вероятности, отправил гонцов предупредить о слабости отступающего русского войска, хотя многие историки винят в этом предательстве болгар.

Приняв дары императора, Святослав утешил дружину свою: «Возьмем их... когда же будем недовольны греками, то собрав войско многочисленное, снова найдем путь к Царьграду». Так повествует Нестор Летописец. Только Герою не суждено уже было вернуться домой.

На обратном пути многоопытный Свенельд не советовал князю ходить прямо днепровскими порогами, предлагал обойти реку далеко по суше, чтоб избежать возможной засады печенегов. Те, желая свести старые счёты, обступили берега Днепра. Но Святослав опять не послушал мудрого совета. Не ведавший страха, он вновь понадеялся на удаль и отвагу остатков своей дружины. И вправду, кое-кто из русских воинов уцелел, хотя немногие добрались до Киева живыми вместе со Свенельдом. Святосла же пал в неравном бою.

Сравнивая его с Алесандром Македонским, Н.М.Карамзин пишет: «Таким образом скончал жизнь сей Александр нашей древней истории, который столь мужественно боролся с врагами и с бедствиями; был иногда побеждаем, но в самом несчастии изумлял победителей своим великодушием... снося терпеливо свирепость непогод, труды изнурительные... он показал Русским воинам, чем могут они во все времена одолевать неприятелей».

Да, смелостью и благородством Святослав стяжал славу легендарную. Как государя его не хвалят, и это справедливо. Но кроме того, в напряженнейший период нашей истории, на пороге Крещения Руси, он, будучи сыном Равноапостольной Ольги и отцом Святого Крестителя Руси Князя Владимира, своим мечём проложил путь ко Второму Риму и расширил пространство, на котором затем созидалось Великое Русское Государство.

Неужели же сердце верующего патриота не содрогнётся при мысли, что сей "безрассудный вояка" и "неисправимый язычник" томится в вечном аду, наравне с подлыми убийцами, содомитами, садистами, изменниками и прочими лукавыми злодеями? Неужели же, имея на небесах таких заступников, как Святые Владимир и Ольга, столь славный великодушием Русский Воин Святослав лишён всякой надежды на спасение? Ведь подготовка к Крещению Руси шла под защитой его войска. Мечу Свяослава мы обязаны избавлением от хазарского ига иудеев.

Летопись не донесла до нас ни имени юноши, отважно прошедшего через печенежский стан, ни сведений о судьбе воеводы Претича. Но их разговор о возможности крещения собственной кровью мы включили в рассказ не случайно. Святослав о такой возможности, скорее всего, был наслышан. И кто знает, не покаялся ли он перед последней битвой с врагами Отечества, не исповедал ли Христа в последний миг жизни, истекая кровью? Нельзя же полностью исключать такой исход. Ведь суды Божии и пути Господни неисповедимы, а матушка Святослава Святая Ольга молилась за его душу как в земной своей жизни, так и в небесной, где молит Бога и поныне за всех нас грешных.

ПРОЗРЕНИЕ В КОРСУНЕ

В Крыму близ Севастополя доселе виднеются развалины некогда большого античного города. Построенный гераклейскими греками, Херсонес Таврический со времен Геродота соседствовал со скифами, сарматами, хазарами. В I веке отсюда направился к устью Днепра Святой Апостол Андрей Первозванный, чтоб огласить благовестием северных славян. В X столетии Херсонес, или Корсунь (по-славянски), признавал над собою власть Византии, хотя дани, как и прежде, никому не платил. Его вольные граждане торговали во всех портах Чёрного и Средиземного морей; наслаждались изобилием, гордились славой и независимостью. Привыкшие к свободе, искусные в отражении вражеских набегов херсонцы не пали духом и тогда, когда Киевский князь Владимир, меньший сын Великого Святослава, высадил на берег войско и окружил Корсунь со всех сторон.

Не одолев сходу неприступную крепость, Владимир пообещал три года стоять под её стенами, пока осажденные не сдадутся. А они сдаваться и не думали. Надеясь на скорую помощь Царьграда, жители Херсонеса сделали тайный подкоп и по ночам уносили в город всё, что за день насыпали строители земляного вала, без которого осаждающие не могли приступить к штурму стен. Дело затягивалось; молодой князь заметно волновался. Но откуда взялось его нетерпение и вместе с тем небывалое упорство? Что послужило причиной его внезапного похода на Корсунь?

С тех пор, как в междоусобной войне со старшим братом князем Ярополком погиб средний сын Святослава Олег, а младший Владимир, в отместку за него, умертвил самого Ярополка, прошло восемь лет. Владимир стал единовластным правителем Киевской Руси. Почти сразу же, вместе с дядей Добрыней Никитичем, он приступил к укреплению границ государства и к успешным завоеваниям. Духом воинственности достойный отца, Владимир в 981 году отбил захваченные поляками Червенские города (Перемышль и другие); покорил вятичей (982г.), латышских ятвягов (983), усмирил радимичей (984) и камских болгар (985), и собирал уже дань между Литвою и Польшей и на побережье Финского залива.

Вернувшись из похода на ятвягов, великий князь вознамерился ублажить жертвами языческих идолов. Летопись сообщает, что старейшины и бояре подсказали ему: «Бросим жребий на отрока или девицу; на кого падет, того и принесём богам». Историк Русской Церкви М.В.Толстой описывает это событие так: «Жребий пал на юного Иоанна, сына одного варяга - Христианина, по имени Феодора, жившего в Киеве. Посланные сказали ему: "Отдай сына богам; они выбрали его себе в жертву". Феодор отвечал: "Ваши боги - истуканы, сотворенные руками человеческими. Един Бог, которому покланяются греки, сотворил небо и землю. Не дам сына моего бесам". Услышав этот ответ, киевляне [идолопоклонники] сбежались и разломали двор варяга. Он стоял с сыном в сенях. Ему кричали: "Подай сына своего!" Он отвечал: "Пусть боги ваши сами приидут и возьмут его". Язычники подрубили сени под ними и умертвили обоих». Так Святые Феодор и отрок Иоанн сделались первыми и последними мучениками от языческих гонений на Руси. Во всяком случае, о других жертвах идолопоклонников в этот период Русской истории летописцы не сообщают.

Мужество святых страстотерпцев и сами слова верного Христу Феодора глубоко запали в память князя Владимира. Душа его потеряла прежний покой; началось обличение совести. Сколько потом ни старался князь, украшая Киев, заботясь о нуждах народа, сколько ни устраивал бусплатных угощений, раздач милостыни, как ни усердствовал в идолослужении, поставляя по городам истуканов, отделанных серебром и золотом, каких бы обильных не приносил им жертв, боги рукотворные душу его утешить не могли. И наверное, не раз ему припомнились слышанные в детстве наставления доброй бабушки, блаженной княгини Ольги.

Когда Владимир вырос, он не последовал её мудрым советам. Ещё в юности, в уделе своём Новгородском, воспитанный язычником Добрыней, он предавался всем страстям, особенно сластолюбию. Потом, когда между старшими братьями случилась распря, когда Ярополк, побуждаемый старым Свенельдом, из Киева с ратью пошёл в древлянскую землю на Олега, и тот пал в сражении, Владимир бежал к варягам. Он опасался Ярополка, хотя тот и не думал нападать на Новгород. Смерть Олега в бою оказалась случайной, и Ярополк искренне горевал о потере брата. Такова русская душа: скорая на расправу в драке, но сострадательная к побежденным и доверчивая до наивности. Норманны не были таковыми, и не тому научился у них Владимир за два года, проведённые на чужбине.

Возвратившись в Новгород с сильной варяжской дружиной, он скоро пошёл на Киев - отмщать брату за брата. По пути он пленил невесту Ярополка, княжну Полоцкую Рогнеду; силою взял её в жены, расправившись перед этим с её братьями и отцом Рогволдом. Устрашённый силою варягов, Ярополк затворился в Киеве. С помощью предателя по имени Блуд, Владимир хитростью овладел столицею и коварством того же Блуда выманил из Родни бежавшего туда Ярополка. Доверившись предателю и "честному слову брата", Ярополк вернулся в Киев, где был убит мечами двух подосланных к нему норманнов.

С самими наёмниками Владимир обошелся так же вероломно. Обещанной дани с киевлян варяги не получили. Князь откладывал им плату за услуги под разными предлогами до тех пор, пока варяги не поняли, что здесь они окружены уже превосходящими силами русских воинов. И когда поняли, то сами просили отпустить их на службу в Царьград, что и было исполнено с большой охотой. Хотя такая хитрость пошла во благо народу и государству, благочестной её никак не назовёшь, а братоубийство - тем паче. Всё это тяжким камнем легло на сердце великого князя, вместе с другими угрызениями совести.

Заняв Киев, Владимир овладел вдовою несчастного Ярополка, гречанкой, беременной будущим князем Святополком. Сделав женою своей, он прибавил её к Рогнеде, родившей впоследствии сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава (Мудрого) и Всеволода. В дополнение к этим пленницам он приобрел затем еще двух жён, принесших ему сыновей Вышеслава и Святослава, и наконец ту, что впоследствии стала матерью Бориса и Глеба - первых Святых страстотерпцев из Русских князей.

Кроме пяти жён, если верить словам летописца, Владимир имел еще 800 наложниц (больше, чем царь Соломон). И прекрасная Рогнеда, по горестям своим названная Гореславою, сумевшая простить мужу даже убийство своих родных, не могла вынести столь великой супружеской измены. Предание гласит, что она решилась убить Владимира ножом, но была им схвачена. Когда же князь собрался казнить преступницу собственной рукой, сын его Изяслав, заслонив мать собою, сказал: «Отче! Если один жить хочешь, приими меч сей, вонзи прежде в утробу мою, да не увижу я смерти матери моей». С этими словами отрок подал отцу обнаженный меч и посмотрел в глаза. Не ожидавший этого, Владимир отступил, бросил оружие на землю и сокрушенно вздохнул: «Кто знал, что ты здесь!»

Это новое потрясение умножило скорбь, но заметно смягчило неспокойную душу князя. Подобрев, он отпустил Рогнеду-Гореславу в область её покойного отца и назначил Изяслава первым удельным князем, положив тем начало новому разделению Руси. Сам же Владимир мало-помалу стал интересоваться вопросами духовными. В язычестве он достаточно разуверился, но в какую веру обратиться - ещё не решил.

Он пригласил к себе проповедников разных религий, исповедовавших Бога Единого. В Киеве в то время обреталось множество всяких миссионеров. Ближайшие страны Европы в большинстве своем уже были Христианскими; с востока и юга на молодую Русь зарились иудеи и магометане. Всем хотелось владеть душами доверчивых руссов, дабы использовать их к своей выгоде. Неправославные проповедники лезли из кожи, старались изо всех сил, но их успехи оказались ничтожными. Русь давно уже огласил Святой Апостол Андрей. И как бы ни сомневался князь Владимир, его выбор был предрешён Промыслом Божиим. Крестителю Руси оставалось лишь нравственно созреть и духовно преобразиться в преддверии великого деяния.

Выслушав посланных от болгарских мусульман, князь Владимир подивился описанию их рая, полного небесных одалисок - прекрасных гурий, предназначенных для услаждения чувственности исламских "праведников" - многожёнцев; подивился, но не прельстился учением Магомета: душою славянской Владимир почувствовал фальшь. Обрезание показалось ему делом мерзким, а отказ от вина - безрассудным. И дело не в том, что Владимир не был тогда трезвенником, что считал вино веселием русским. Пьянство - зло! Сам Господь Иисус Христос призывает нас к трезвению. Но вино, без которого невозможно свершение главного Таинства Церкви - Причастия, князь отвергнуть не мог. По Божьему Промыслу.

Учение немецких католиков Владимир также не воспринял. «Идите обратно, - ответил он латинянам, - отцы наши не принимали веры от папы». Это повелось на Руси ещё со времен его бабки, Святой Равноапостольной Ольги. А выслушав иудеев хазарских, он спросил: «Где отечество ваше?» - «В Иерусалиме, - ответили они, - но Бог разгневался на отцов наших и расточил их по чужим странам». - «И вы, отвергнутые Богом, - сказал Владимир, - еще ходите учить других? Или хотите, чтобы и мы лишились своего отечества?»

Наконец, греческий монах-философ, имя которого осталось безвестным, передал князю содержание Библии, изложил историю Ветхого и Нового Заветов и описал картину Страшного Суда Божия. Того последнего суда, где бескорыстные, честные, милостивые станут одесную (справа) от Спасителя, чтобы наследовать рай, а злые, ленивые, безжалостные окажутся слева и будут ввержены в вечный ад.

Православный рай показался Владимиру чище магометанского, добрее латинского, а целомудрие с нестяжанием - наилучшими средствами достижения вечного блаженства.

«Добро стоящим одесную, - заметил он, - и горе грешным на левой стороне». - «Крестись, - отвечал инок, - и будешь в раю с праведными». Тогда, вероятно, и пожелал Владимир принять Святое Крещение, но всё равно сразу не решился, ибо не был достаточно укреплен в вере.

Разослав послов по разным странам, Великий Князь получил известия о скудости обрядов и убранства в мечетях и синагогах. Даже костелы католические не произвели особого впечатления на Русских. Зато о Византийском Богослужении послы отозвались восторженно. Они донесли Владимиру, что, стоя в Софийском Храме Царьграда, не знали где были, на небе или на земле. Так великолепны оказались там пение церковное, фимиам кадильный, росписи стен, красота икон, блеск золота и священнических облачений. «Всякий человек, - сказали послы, - вкусив сладкое, имеет уже отвращение от горького, так и мы, узнав Веру греков, не хотим иной». «Когда бы Закон греческий, - добавили князю бояре, - не был лучше других, то бабка твоя, Ольга, мудрейшая из всех людей, не вздумала бы принять его».

Конечно, соображения эти представлялись поверхностными. Внешнее впечатление не могло посеять глубокой веры. Князь Владимир одобрил выбор своих советников, отдал предпочтение Православию, но полностью преобразиться умом и сердцем, перенести духовное потрясение ему ещё предстояло. Ведь только ощутив подлинную потребность очистить душу покаянием, можно затем в Таинствах Церкви испытать радость и сладость соединения с Богом. Без этой полноты Христианского мироощущения креститься Владимиру было рано, и он попрежнему колебался.

Советники-бояре заключили, что неплохо бы обращение князя в новую веру совместить с выгодным для страны династическим браком, например, с женитьбой на Византийской царевне Анне, сестре императора Василия Багрянородного, правившего в Царьграде вместе с братом Константином. Владимиру предложение понравилось. О судьбе своих жён-рабынь он тогда ещё не задумывался. А вот принять крещение, породнившись с ромейскими Василевсами, было более лестно, чем кланяться им, как господам. Ведь несмотря на внешнее гостеприимство двора, Ольгу, ходившую креститься в Константинополь, там много раз унижали. Такого крещения молодой князь не желал, и он решил отправить послов к импреаторам с просьбой только о сватовстве. Ответ из Царьграда оказался кратким: «Не пристало Христианам отдавать жён за язычников. Если крестишься, то и её получишь, и Царство небесное восприимешь, и с нами единоверен будешь».

«Услышав это, - сообщает Нестор, - сказал Владимир посланным к нему от царей: "Скажите царям вашим так: я крещусь, ибо ещё прежде испытал Закон ваш и люба мне Вера ваша и Богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи"». Однако невесту он всё-таки потребовал вперёд, на что получил повторный отказ. И тогда, недолго думая, собрал дружину и осадил подвластный Византии Корсунь.

Под Херсонесом Владимир, наверно, не раз пожалел о своем поспешном решении. Казалось, ему и вправду придется стоять здесь три года, как обещал, а выйдет ли толк из этого, было неизвестно. За три года до злополучной осады он воевал с болгарами на Каме, и тогда услышал совет умудренного опытом Добрыни Никитича. Глядя на пленных болгар, обутых в дорогие сапоги, Добрыня заметил: «Они не захотят быть нашими данниками; пойдем лучше искать лапотников!» Народ, имеющий достаток, всегда изыщет средства к отстаиванию своей свободы. Послушав дядю, молодой князь не стал требовать дани с побеждённых; удовлетворился богатой добычей и славой. Болгары такому миру были чрезвычайно рады и клялись Владимиру в вечной дружбе.

Теперь же за стенами Херсонеса Таврического сидели не болгары, и тем паче, не лапотники. Богатейший греческий полис, оснащённый всеми достижениями техники того времени, не удавалось взять ни приступом, ни осадой. Не только голода, но даже недостатка питьевой воды город не испытывал. При этом ни одна речка сквозь него не протекала. Откуда вода поступала в Корсунь, оставалось гадать, или молть Бога о вразумлении непросвещённых. Молиться князь Владимир ещё не умел, хотя, возможно, уже стремился к тому всей душой. Не зря же его томили сожаления о содеянных прежде грехах. И вот, на счастье Русских да и греков (как оказалось), в городе нашёлся человек именем Анастас (видимо, священник), который послал Владимиру стрелу с запиской: «За вами, к востоку, находятся колодези, дающие воду херсонцам через подземные трубы; вы можете отнять её». Следы тех труб доселе заметны на развалинах Херсонеса.

Прочтя записку Анастаса, князь, по преданию, взглянул на небо и дал слово: «Если сбудется - крещусь!»

Перекопав трубы, Русские лишили Корсунь воды, и жители города сдались на милость победителя. К своему удивлению, они действительно были помилованы. Ни грабежа, ни насилия воины не чинили. Позже, уже воцерковленный, князь Владимир проявил такое рвение к благочестию, что не хотел первое время ни с врагами воевать, ни казнить преступников. Иереям заново пришлось объяснять государю его обязанности перед народом: не только в милости, а и в строгости и в силе. Но то было потом. А тогда в Корсуне люди дивились необычайной перемене Русского князя.

Цари Византийские, узнав о сдаче города, сразу согласились на условия Владимира и тотчас отправили в Херсонес сестру свою Анну. Взамен от нового союзника они получили часть его дружины для подавления внутреннего мятежа (восстания Склира и Фоки). Сам же Владимир в ожидании невесты внезапно заболел глазами.

Когда Анна, превозмогая страх перед встречей с "необузданным язычником", готовая принести себя в жертву отечеству и послужить к "просвещению варваров", прибыла в Корсунь, её жених окончательно ослеп и в сокрушении сердечном оплакивал свои прежние заблуждения. Полная Христианского сострадания и заботы, Анна стала молить суженного своего немедленно принять Святое Крещение, к чему Владимир и сам теперь стремился всей душой.

На Пасху 988 года в Церкви Святого Апостола Иакова епископ Херсонский возложил руки на погружаемого в купель князя и произнес: «Крещается раб Божий Василий!» (по имени его крёстного отца-императора). В это мгновение слепой прозрел. Вслед за телесным исцелением открылись его духовные очи, и Владимир (в крещении Василий), объятый неописуемой радостью, воскликнул: «Теперь я увидел Бога истинного!» Вера его возросла на столько, что никакие сомнения, никакие трудности и соблазны не могли свернуть прозревшую душу со святого пути. Так Русь получила Крестителя - мужественного, сильного духом, Великого, Благоверного, Равноапостольного.

Небесным покровителем князя Владимира стал святой Василий Парийский, во славу которого в Херсонесе был воздвигнут новый храм. Он появился на том возвышенном месте, что образовалось от земли, нанесённой греками через подкоп из недостроенного Русскими штурмового вала. Сразу же после крещения состоялись обручение и венчание молодых: князя Киевского и греческой царевны, отныне Великой Княгини Анны, единственной жены Великого Владимира.

Вступая в брак с Анной, Владимир навсегда оставлял свой прежний гарем, и это была его последняя "супружеская измена". Жёны - невольницы и наложницы - получили свободу. Всем полагалось достойное содержание и право избрать нового супруга. Сыновья Владимира наследовали княжеские уделы. Рогнеде в Изяславль Владимир послал сказать: «Я теперь Христианин и должен иметь одну жену... Если хочешь, выбери себе мужа между боярами». Замечателен её ответ: «Я природная княжна. Ужели тебе одному дорого Царствие небесное? И я хочу быть невестой Христовой». С именем Анастасии Рогнеда-Гореслава постриглась в монахини. Возможно, так же поступили и остальные, точных сведений о том не сохранилось.

Из Корсуня вместо пленников победитель Владимир вывел только несколько священников, включая Анастаса, который помог ему овладеть городом. Вместо военной добычи князь взял с благословления епископа, церковные сосуды, честную главу Святого Климента (папы Римского), пострадавшего в Херсонесе в I веке, и часть мощей ученика его Святого Фивы. То были первые святыни, доставленные в стольный Киев вместе с иконами и сосудами для Богослужения. Уступив завоеванный Корсунь греческим императорам, Владимир взял с них за это всего две бронзовые статуи да четырех медных коней, которых из любви к художествам увёз для украшения своей столицы. На площади старого Киева перед Десятинной Богородичной церковью медные кони стояли ещё при жизни Преподобного Нестора Летописца. В этом же храме, построенном и содержавшемся за счёт десятой доли доходов князя (десятины), были похоронены потом сам Владимир и его супруга Анна. А место для храма Креститель Руси избрал то, на котором в 983 году пострадали первые мученики Киевские Святые Феодор и отрок Иоанн.

По прибытии в родной город князь Владимир тотчас же крестил своих детей и всех домочадцев на центральном перекрёстке улиц - Крещатике; с тех пор это название носит главный проспект Киева. И как только неотложные дела были окончены, началось то, ради чего Владимир так спешил в Русскую столицу.

«Истребление кумиров, - пишет Н.М.Карамзин, - служило приуготовлением к сему торжеству: одни были изрублены, другие сожжены. Перуна, главного из них, привязали к хвосту конскому, били тростями и свергнули с горы в Днепр... Изумленный народ не смел защитить своих мнимых богов, но проливал слезы, бывшие для них последнею данью суеверия: ибо Владимир на другой день велел объявить в городе, чтобы все Русские люди, вельможи и рабы, бедные и богатые шли креститься - и народ, уже лишённый предметов древнего обожания, толпами устремился на берег Днепра, рассуждая, что новая Вера должна быть мудрою и святою, когда Великий Князь и бояре предпочли её старой вере отцов своих. Там явился Владимир, провожаемый собором греческих священников, и по данному знаку бесчисленное множество людей вступило в реку: большие стояли в воде по грудь и шею; отцы и матери держали младенцев на руках; иереи читали молитвы крещения и пели славу Вседержителя. Когда же обряд торжественный совершился; когда священный Собор нарек всех граждан киевских Христианами; тогда Владимир, в радости и восторге сердца устремив взор на небо, громко произнес молитву: "Творец земли и неба! Благослови сих новых чад Твоих; дай им познать Тебя, Бога Истинного, утверди в них Веру правую. Будь мне помощью в искушениях зла, да восхвалю достовления, - земля и небо ликовали».

На месте, где стоял раньше идол Перуна, князь велел заложить деревянную церковь Святого Василия; Храм Богородицы на месте убиения Феодора с Иоанном; в городе Василеве - храм во имя Преображения Господня; во имя Верховных Апостолов - в селе Берестове. И много проповедников веры Христовой из Киева разошлись по городам и весям теперь уже Святой Руси. Утверждая веру, князь Владимир распространял образование. В училищах Киева, Новгорода и других городов русские люди обучались грамоте, церковно-славянскому языку. Храмы строились и украшались произведениями греческого искусства: живописью, золотом, серебром.

Княгиня Анна родила Владимиру еще трех сыновей: Станислава, Позвизда, Судислава, и таким образом, число их вместе со Святополком (племянником, которого Владимир усыновил) достигло двенадцати. По завершении множества главных дел (военных, гражданских, просветительных), достигнув возраста 63 лет, Владимир занемог тяжкой болезнью и умер, возможно от горя; ибо еще при жизни увидел, что «властолюбие вооружает не только брата против брата, но и сына протв отца». Несмотря на его завещание детям своим (удельным князьям) не ссориться между собою, почитать за старшего Великого Князя Киевского, Ярослав, правивший в Новгороде, чуть не восстал на отца с варяжской дружиной, а по кончине Святого Владимира меж сыновьями его опять пошли кровавые усобицы.

Святополк, прозванный окаянным, захватил Киев и злодейски умертвил невинных братьев своих, Святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Святослав бежал от Святополка в Венгрию, но был настигнут и также лишен жизни. Ярослав, сильнейший из князей, изгнал братоубийцу из Киева. Тот сумел вернуться с польским войском и королем Болеславом; но потом, коварно избив по городам расселившихся там поляков, Святополк сам избавил родину от иноземцев, ценою бесчестия Русского имени. Спасаясь от Ярослава, вновь занявшего Киев, Святополк укрылся у печенегов, а затем навёл поганых на Русь. Битва произошла на берегу реки Альты (где пролилась кровь Святого Бориса). Ярослав (в крещении Георгий), воздев руки горе, молился перед Богом и сказал: «Кровь невинного брата моего вопиет ко Всевышнему». В небывало жестоком сражении печенеги были разбиты, а Святополк окаянный бежал и сгинул где-то в пустынях богемских.

Став великим князем, Ярослав Мудрый в нелегкой борьбе объединил и укрепил Русь, вернув ей могущество цельного государства; поставил первого митрополита из Русских - Святого Илариона Киевского, автора первой отечественной книги «Слово о законе и благодати». Город Киев Ярослав сделал вторым Царьградом: построил в нем Софийский собор, множество храмов и зданий, обнес каменными стенами; дал государству и народу свод законов - Русскую Правду; победил сильных врагов, расширил границы и завершил блестящее свое княжение в 1054 году. Сыновьям своим Ярослав оставил завет: «Знайте, что междоусобия, бедственные лично для вас, погубят славу и величие государства, основанного счастливыми трудами наших отцов и дедов».

«Слова достопамятные, мудрые и бесполезные! - сокрушался Н.М.Карамзин. - Ярослав думал, что дети могут быть рассудительнее отцов, и, к несчастию, ошибся». Сыновья его опять перессорились. С тех пор бедствия удельного правления не прекращались, доколе все княжества Русские и вольные города не покорились Москве.

ШАПКА МОНОМАХА

Расцвет Православной Руси при Ярославе Мудром и время его кончины совпали с событиями, глубоко потрясшими остальной Христианский мир. Пока Киев был занят постановлением первого собственного митрополита из Русских (Святого Илариона), в Южной Италии (бывшей "Великой Греции") нарастала борьба за влияние между Римом и Константинополем. Эти грекоязычные южные области (Апулия, Лукания, Коллабрия), принадлежавшие Византии, традиционно считались Православными, однако сил на их защиту у заморской митрополии уже недоставало. Рим, опиравшийся на военную мощь германских императоров, находился значительно ближе. Римские папы не хотели терпеть присутствия восточных епископов на итальянской земле, потому всячески старались внедрить на юге свои латинские порядки.

Отступления от Православия у Римо-католиков начались давно, еще в царствование Карла Великого - императора франков. В IX-X веках напор латинства на православных греков немного снизился, но в начале XI-го резко возрос. Пользуясь тем, что Царьград ослабил свое присутствие в Италии, Рим беззастенчиво начал вмешиваться в духовные дела "Великой Греции". В столице Апулии - городе Бари (где ныне почивают мощи Святого Николая Чудотворца) тогда правил византийский наместник, некий Аргир, который из корысти служил двум господам, и конечно же, местные греки страдали от его постоянного предательства. Дело дошло до того, что происками Аргира французские норманны, нанятые защищать греков от сарацин (мусульманских пиратов), сами захватили Сицилию, Бруттий, весь итальянский юг и угрожали уже Риму. Папа Лев IX выступил с войском, но не сумев изгнать норманнов, оказался у них в плену.

В то же время в Царьград к патриарху Михаилу Керулларию стали поступать сведения о латинском засилии в его греко-итальянских епархиях. Сообщалось, что паписты распространяют там обычаи, чуждые Восточной Церкви: пост по субботам (в нарушение 64-го Апостольского правила), совершение Евхаристии на опресноках вместо артоса (квасного хлеба) и ещё ряд канонических отступлений от Православия, не говоря уже о главном - изменении Никео-Царьградского Символа Веры. В 1053 году патриарх Михаил Керулларий послал в Италию письмо, в котором умолял поддавшихся латинизации епископов «исправить себя и народ, и оставить принятые нововведения». Письмо попало в руки Римского кардинала Гумберта, воспринимавшего любую критику в адрес "непогрешимого" католицизма, как тягчайшее оскорбление. Папа Лев IX находился ещё в плену, хотя близилось его освобождение, но он опасно болел и вскоре умер. Так что до сей поры остается неизвестным, кто написал тогда ответ патриарху Михаилу: сам умирающий папа или всё тот же Гумберт - ненавистник Православия.

Ответ, полученный из Италии, был раздражённым и вызывающим. В нём, во-первых, содержалась брань на византийцев, осмелившихся предположить, будто папа - "преемник Апостола Петра" - не знает, на чём следует совершать Евхаристию, а во-вторых, перечислялись так называемые преимущества "римского апостола" (то бишь папы) перед прочими иерархами Церкви. В частности, приводилась легенда о том, что якобы ещё Константин Великий даровал папе Селивестру и его приемникам власть выше императорской, когда «снял с себя царскую диадему и возложил на голову папы». То была заведомая ложь. Святого Константина в полуязыческом Риме аристократы явно недолюбливали за чрезмерное покровительство Христианам. Потому, видимо, он и основал в 328 году новую столицу на Востоке. Поселившись в Царьграде, Константин перестал бывать в Первом Риме, а папе Римскому Селивестру он дал определенную независимость от сената и императорских наместников, чтобы защищать права верующих граждан. В знак достоинства высшей духовной власти царь Константин пожаловал папе белый клобук - головной убор, увенчанный крестом, но отнюдь не корону. Что же касается "папского послания" патриарху Михаилу Керулларию, то в нём далее говорилось, что православные греки, по мнению латинян, не кто иные, как еретики, ибо «не признают верховной власти папы». Патриарх, уважавший папу Льва IX, знавший его сдержанность и манеру выражаться, не мог поверить в подлинность оскорбительного письма. Император Константин Мономах, правивший тогда в Царьграде, искал мира с Римом и стремился склонить немецкого императора Генриха III к общей войне против сарацин и норманнов. Потому он вместе с патриархом просил папу направить послов в Византию для соборного разрешения спора.

Папа Лев IX скончался в апреле 1054 года. Получил ли он письма от царя и патриарха Константинопольских, или они пришли в Рим после его кончины - неизвестно. Только прибывшие в Царьград папские легаты, во главе с тем же кардиналом Гумбертом, явились на собор отнюдь не для мирных переговоров. Они вошли, как негодующие судьи; обвинили Михаила Керуллария в "гнусном святотатстве" - присвоении звания Вселенского Патриарха, в "проклятом самопроизволении" и, наконец, в клевете на "во всём правое" латинство. «Если какая нация, - сказали они, - по гордости в чём-либо не согласна с Римской Церковью, то такую нацию должно считать скопищем еретиков, соборищем раскольников, синагогою сатаны». После этого они публично, во время Богослужения, "от имени папы" положили на престол Софийского Храма грамоту, в которой предали анафеме патриарха Михаила со всеми его последователями, то есть анафематствовали всех Православных Христиан. За что? Да за то, что те "исключили" из Символа Веры латинское филио квэ - «исхождение Духа Святого от Сына», то есть обвинили Православных в несогласии с еретическими измышлениями самих латинян. До такого не доходили даже ариане.

Спарведливости ради надо заметить, что в ответ на эту несносную выходку отлучению от Свяой Апостольской Церкви Православный Собор подверг только самих оскорбителей (кардинала Гумберта, епископа Петра, архидьякона Фридриха), а не всю Римскую кафедру. Тем не менее, отношение Запада к Востоку с 1054 года сделалось откровенно враждебным, и сама нравственность романо-германского мира от этого стала меняться к худшему. Впрочем, она и раньше уже отличалась от нравственности Православного Востока.

Отпадение римо-католиков от Единой Апостольской Церкви произошло в один год с кончиной Ярослава Мудрого и в царствование Византийского императора Константина Мономаха. Дочь Константинова Анна вышла замуж за Русского князя Всеволода Ярославича. Таким образом, сын Всеволода и Анны Владимир (внук Ярослава) по матери получил прозвище Мономах (Единоборец), в честь своего деда, императора Константина.

Сам знаменитый честью и справедливостью, князь Владимир Мономах молодость провел в сражениях. Он совершил 83 военных похода, и степных кочевников (половцев, торков и прочих) отогнал от границ Руси далеко на Восток. Лишь под старость Владимир II (в крещении также названный Василием) был приглашён Киевлянами на великокняжеский престол. Благодаря этому Русь целых тринадцать лет (по 1125 год) отдыхала от междоусобиц под властью государя самодержавного, сильного и добродетельного.

«О дети мои! - говорит Владимир Мономах в своем знаменитом "Поучении". - Хвалите Бога! Любите так же человечество... Не забывайте бедных... Будьте отцами сирот... Не убивайте... жизнь и душа Христианина священна. Не призывайте всуе имени Бога; утвердив же клятву целованием крестным, не преступайте оной... Бойтесь всякой лжи, пьянства и любостяжания... Чтите старых людей как отцов, любите юных как братьев...» Вот краткие выдержки из почти Евангельского кодекса морали и нравственности Русской, писанного внуком составителя "Русской правды". О, если бы нам всем так жить сейчас! А ведь очень многие на Святой Руси жили именно так. Жили праведно среди непрерывных войн внешних и внутренних, среди измен и клятвопреступлений, среди унижения слабых сильными, среди бедности и неизжитых языческих суеверий.

Множество чужеземных волхвов и кудесников обреталось тогда по стогнам русским, соблазняя наивных фокусами, смущая неокрепших в вере Христианской. Один лжепророк пугал народ, что скоро Днепр потечет вспять, а на месте Киева станет Греция. Двое обманщиков на Волге подстрекали людей к убийству невинных женщин, от "порчи" которых якобы случился голод. Преподобный Нестор повествует, что жители Новгорода ходили узнавать будущее у чудских (эстонских) гадателей, а те, конечно же, осуждали Христианскую веру. Некий финский чародей, понося епископа Новгородского, обещался пешком перейти через Волхов. Люди слушали его, не внимая увещеваниям епископа, и вот-вот готовы были взбунтоваться. Тогда, видя это, князь Глеб с секирою в руке встал перед толпой и спросил волхва, что будет с ним в сей день? Прорицатель важно отвечал: «Я совершу великие чудеса!» - «Нет!» - сказал князь и топором рассек ему голову. «Вот, видите! - обратился Глеб к собравшимся, - обманул вас кудесник; не совершит он сегодня великих дел». Народ постоял, помялся и понял, что князь прав, не стоит верить лжепророкам.

В такой нелегкой, порою кровавой, но мужественной борьбе приходилось князьям благочестным отстаивать истину веры. Но как иначе? Без решительных действий государю править невозможно. Власть созидательная, собирающая страну и общество в живое целое - это власть добрая, сопряженная с любовью. Ей как врачу, дано право отсекать от здорового тела больные члены, искоренять заразу, в том числе и насилием. Но другое дело - правитель не созидающий, который творит зло, разделяя и властвуя. Такой предаёт интересы народа и государства, идёт на компромиссы с совестью, лжёт, притесняет, устраняет лучших людей, ибо всегда им завидует. В этом нравственная разница между властью благодатной и безбожной, наследственно-монархической и самозванной (выборной, диктаторской).

Осознание святости Помазанника Божия пришло к потомкам Рюрика далеко не сразу. Раздробление Руси проистекало из незрелости национального самосознания князей, непрестанно боровшихся между собою. Добровольное объединение всех под властью Царя есть величайшее благо, но достигнуть его можно, лишь преодолев пережитки языческой гордости, купеческого республиканства и самочиния восточных деспотов, которым часто грешили владыки удельные, несмотря на личную воцерковлённость. Только пережив и выстрадав татаро-монгольское иго, русские князья поняли, наконец, всю важность Православной монархии и симфонии властей духовной и светской.

В XIII веке Русь не была ещё готова к самодержавию в полном смысле, потому и не стало началом Царства внезапное венчание Владимира Мономаха. Оно послужило лишь прообразом будущего.

Существуют свидетельства о походе войск Владимира II на Византийских греков. Летописцы говорят, что сын Мономаха Мстислав (в будущем также великий князь) завоевал Фракию, дойдя до Адрианополя. Устрашённый этим, император Алексей Комнин поспешил просить мира. Он отправил к Владимиру митрополита Эфесского Неофита с богатыми дарами, в числе которых находились регалии его деда Константина Мономаха: венец (драгоценная шапка), золотая цепь и бармы (оплечье), шитые самоцветами. Мир заключён был на том, что митрополит Эфесский торжественно венчал и помазал Владимира Мономаха на Царство. Однако продолжения в престолонаследии сие деяние не получило. Сам князь Владимир II, если мы помним, взошёл на престол Киевский не по наследству, как старший в роде Рюриковичей, а был призван любящим его народом. При его жизни оспаривать это никто не смел, хотя и тогда первым преемником Всеволода считался князь Олег Черниговский (старший внук Ярослава Мудрого). После кончины Владимира Мономаха спор за наследство разгорелся между их потомками - Олеговичами и Мономаховичами. И спор тот принёс народу неисчислимые бедствия.

Шапка Мономаха ещё четыре века оставалась невостребованной, но она оставалась на Руси и ждала своего часа. Из всех знаков достоинства Третьего Рима Шапка Мономаха была первым символом самодержавной власти. За нею явились и скипетр, и держава, и белый клобук патриарший, и трон царский с двуглавым орлом, доставленный в Москву вместе с невестой Великого князя Иоанна III Зоей (Софьей) Палеолог, дочерью последнего Византийского императора и бабкой первого Русского Царя Иоанна Грозного. При любимце народном Владимире Мономахе всего этого ещё не было, как не было и самой Москвы. Третий Рим - сакральный центр величайшего в мире государства - Бог судил основать сыну Мономахову Георгию, более известному под именем Юрия Долгорукого.

ВЛАДИМИРСКИЙ ОБРАЗ

Как и два прежних Рима, Москва строилась на семи холмах. И как Древний Рим начался с убийства, совершенного его основателем Ромулом, так началу Москвы тоже предшествовало кровопролитие. Только причины их были различны. Ромул убил родного брата Рема (из гнева или из зависти), а князь Юрий Долгорукий казнил боярина Кучку за злое непокорство законной власти.

На берегах Москва-реки в середине XII века располагались лишь несколько сёл. Кормились они от плодородного Кучкова поля. Терем боярина стоял предположительно на месте Сретенского монастыря. И хотя сам боярин Кучка Степан, судя по имени, был крещен, большинство местного населения (вятичей) оставалось ещё идолопоклонниками. Благодаря поддержке языческих настроений в народе здешняя знать долгое время сохраняла относительную независимость от Киева и более близкого к ним Владимиро-Суздальского княжества. Всякий раз, проезжая через Кучковы владения и их окрестности, купцы и послы княжеские, да и сами князья нередко подвергались нападениям. Существует мнение, что былины и сказки про Соловья-разбойника слагались именно об этих краях.

Князь Георгий не раз ходил сюда с сильной дружиной и всякий раз совершал здесь очередное крещение вятичей. Однако дело их обращения двигалось медленно. И вот однажды (в 1147 году), боярин Степан Иванович Кучка «встретил великого князя зело гордо и не дружелюбно». А Георгий, или Юрий Долгорукий (тогда ещё не великий князь) «не стерпя хулы... повелел того боярина ухватить и смерти предать». Далее, повествует летописец: «Князь Юрий возлюби села оные и повеле вскоре сделати град мал, деревян по левую сторону реки и прозва его прозванием реки Москва-град». Так впервые летопись упоминает о будущей Русской столице.

После смерти непокорного боярина Степана князь Юрий вместе с любимым сыном Андреем отправился обозреть бывшие Кучковы владения. И тут произошла трогательная сцена, описание которой дает автор «Истории России в рассказах для детей» А.О.Ишимова: «В одной из деревень жили сироты Кучки: два сына и дочь. Необыкновенная красота этой молодой девушки удивила обоих князей: отец упрекал себя, что причинил несчастье такому милому, нежному творению; сын говорил с восхищением, что не всём свете нет девушки добрее прелестной сироты Кучковой, и умолял отца позволить ему жениться на ней. "Родитель! - говорил добрый Андрей. - Ты облегчишь этим горестную судьбу бедных детей, у которых отнял отца". Георгий, нежно любивший сына, не мог отказать... он велел приготовиться к свадьбе и позволил сыну взять к себе в службу братьев невесты. Между тем, красивые места по берегам реки Москвы так понравились ему, что он вздумал основать тут городок и назвал его по имени реки Москвою. Андрей был очень доволен этим: ему казалось, что не было места лучше того, где узнал он милую невесту свою».

Такая вот романтическая история: трагическая в начале и в конце. Ибо братья Кучковичи, взятые на службу молодым князем Андреем, затаили в душах ненависть. Спустя четверть века эта ненависть вылилась в злодейское убийство Святого Благоверного Андрея Боголюбского, жизнь и деяния которого приснопамятны.

Став великим князем, Юрий Долгорукий отдал сыну Андрею Вышегород (под Киевом), бывший некогда вотчиной Святой Ольги. Но в 1155 году (ещё при жизни отца) Андрей покидает наследный удел, как театр алчного властолюбия, злодейств и грабительств междоусобных. «Россия южная, - пишет Н.М.Карамзин, - в течение двух веков опустошаемая огнём и мечём, иноплеменниками и своими, казалась ему (Андрею) обителью скорби и предметом гнева Небесного. Недовольный, может быть, правлением Георгия [отца] и с горестью видя народную к нему ненависть, Андрей по совету шурьев своих, Кучковичей, удалился в землю Суздальскую, менее образованную, но гораздо спокойнейшую других. Там он родился и был воспитан; там народ его не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей, но повиновался им усердно и сражался за них мужественно».

Вместо иных сокровищ набожный князь Андрей вывез из Вышегорода чудотворную икону Богородицы, по преданию, писаную Святым Апостолом и Евангелистом Лукой на доске стола, за которым вкушал Сам Спаситель со Своей Пречистой Матерью и праведным Иосифом. Увидев сей образ, Пресвятая Дева Мария произнесла: «Благодать Рождшегося от Меня и Моя с этой иконой да будет». В 1131 году сей образ, подаренный Великому князю Мстиславу Константинопольским патриархом, оказался в Киеве и был помещён в Девичьем монастыре Вышегорода. Перед отъездом князя Андрея икона Богородицы две ночи подряд сходила с места и становилась "на воздусе". В этом чудесном знамении благоверный князь усмотрел необходимость взять её и отнести в новое место. Со страхом Божиим и особым вниманием он вёз святыню в Суздальскую землю, думая поставить её в Ростове Великом. Лднако недалеко от Владимира лошади неожиданно встали, и никто не мог сдвинуть их с места. Священник Николай, духовник князя, отслужил молебен перед чудотворным образом. Князь Андрей слезно молился Пречистой до глубокой ночи, и тогда, явившись ему, Сама Богородица повелела нести образ не в Ростов, а во Владимир. От того дня центральная Богородичная святыня России носит имя иконы Владимирской. Вместе с нею во Владимир Залесский, прежде маленький город, вскоре был перенесён и престол великокняжеский. А в одиннадцати верстах от новой столицы, на месте, где стояли кони, боголюбивый князь Андрей велел построить церковь во имя Рождества Богоматери, обитель для монахов и дворец для себя, назвав сие место Боголюбовым.

Полновластным правителем русских земель Андрей Боголюбский становится в 1169 году, но в Киев уже не возвращается. Отныне центр северо-востока Владимир становится главным градом Руси, и великий князь Андрей уже не жалует уделов ни сыновьям, ни братьям своим, что сразу же приводит к усилению его самодержавия.

Вольные новгородцы, зная о наказании киевлян, попытавшихся было противиться новому великому князю, ощутили опасность для своей независимости. Некогда Ярослав Мудрый даровал новгородцам право самим избирать себе князей из его достойных потомков. Но предвидел ли он, пишет Н.М.Карамзин, «что народ, упоенный самовластием, будет ругаться над священным саном государей... Давать клятву с намерением преступить оную; будет заключать князей в темницу, изгонять их с бесчестием? Злоупотребление уничтожает право, и великий князь Андрей был избран Небом для наказания вероломных».

Думая смирить новгородцев, предпринявших неприятельские действия и бесчинно собиравших дань в великокняжеских областях, Андрей Боголюбский послал в Новгород сына своего Мстислава Андреевича с войском. Тот, приступая к Вольному Городу, занялся в его окрестностях грабежами и злодействами. В результате новгородцы воспламенились решимостью стоять насмерть, не вступая ни в какие переговоры. Битва под стенами бывшего Словенска Великого произошла ужасная. Святитель Иоанн, Архиепископ Новгородский, провожаемый всем клиром, вынес икону Знамение Богоматери и поставил её на остроге (внешнем деревянном укреплении). Воины сражались с ожесточением, священство и народ горячо молились Заступнице Небесной. Стрелы сыпались градом. Вдруг одна из них, пущенная осаждающими, попала в святую икону. Образ Знамения тотчас обратился ликом к городу, все увидели слезы на глазах Богородицы и кровь из раны, нанесенной вражеской стрелой. Эти слезы и кровь капали на облачение святого архиепископа. Защитники Новгорода при виде чуда пали на колени, а суздальцы в необъяснимом ужасе обратились в бегство. Этот день 27 ноября (10 декабря по новому стилю) Церковь Русская отмечает как праздник иконы Знамения Божией Матери.

За лютость свою воины Мстислава были наказаны голодом и болезнями, косившими их на обратном пути. Сам Мстислав Андреевич в скором времени скончался от недугов. Новгородцы же, к удивлению современников, после всего, что случилось, пошли на поклон к великому князю. Они предложили Боголюбскому мир, по тогдашнему выражению на всей воле своей, то есть сохраняя собственные порядки, но под началом князя, назначенного им Андреем.

Северные области успокоились, в южных свирепствовали половцы. Через десять лет после кончины Андрея Боголюбского в 1184 году князья Русские в совместном походе разбили полчища половецких ханов Кобяка и Кончака. После них прославился ещё одним, но неудачным, несчастным походом на половцев князь Игорь Северский, внук знаменитого Олега Черниговского. Поражение, плен и побег князя Игоря воспеты в знаменитом «Слове о полку Игореве», первом письменном поэтическом памятнике, хотя далеко не первой книге в нашем Отечестве. Традиция словесности на Руси успешно развивалась, в основном, по духовной линии, начиная со «Слова о законе и благодати» - похвалы Святому князю Владимиру Блаженного Илариона Киевского (первого Русского митрополита). Но эту литературу не признавали в кругах безбожной русской интеллигенции XIX-XX веков, предпочитавшей искать истоки родной культуры на Западе. А между тем, во время, когда Киев уже именовался новым Царьградом, когда другие Русские города сверкали золотом куполов над белокаменными храмами и дворцами, тот же самый Париж, по описанию средневековых авторов, был ничтожным, грязным городишкой. Там, в Европе, подавленной католическим латинством и раздираемой изнутри неизжитым оккультным язычеством, в XI-XII веках царил духовный мрак и политический застой, выход из которого, не без помощи иудейских финансистов, западное рыцарство искало в грабительских крестовых походах.

До Русских земель эти рыцари-крестоносцы в XII веке еще не доходили, но над Царьградом уже мелькали зловещие тени их знамен, сменяя по временам тучи нашествий сарацинских - непрестанные набеги арабов и турок-исмаилитов.

Во Влахернском Храме Константинополя, о котором мы вспоминали уже не раз, хранились не только чудотворная риза, покров и пояс Пресвятой Богородицы; там, согласно западным хроникам, с X века пребывала и плащаница Господня. В неё был обернут Христос при погребении, а после Воскресения Его на льняной ткани плащаницы отпечатался Лик и все Тело Спасителя, подобно фотографическому негативу. В 1204 году крестоносцы разграбили Православный Царьград. Французский рыцарь Оттон де Ля Рош похитил святыню из Влахерны. Позже он, видимо, подарил её своему королю, но мир узнал о судьбе плащаницы лишь в 1353 году.

И там же, во Влахернской Церкви, пребывала до отправки на Русь Владимирская икона Божией Матери.

В Константинополь чудотворный образ был доставлен из Иерусалима императрицей Евдоксией, супругой Феодосия II (современницей Аттилы и Четвертого ВселенскогоСобора). А тот, кто в XII веке перенёс икону Пречистой из Киева во Владимир - благоверный князь Андрей Боголюбский - имел непосредственное отношение к ещё одному Влахернскому чуду - явлению Покрова Богородицы.

Как известно, созерцатель видения Покрова блаженный Андрей Юродивый, крещёный в честь Святого Апостола Андрея Первозванного, огласившего Русь, был славянином, происходившим из Новгорода. Князь Боголюбский при крещении получил имя Андрея Блаженного и также сподобился откровения Божией Матери. Именно ему, Андрею Боголюбскому, Русь обязана восстановлением забытого в Византии и столь любимого у нас Праздника Покрова. Жемчужина русской архитектуры - Храм Покрова на Нерли - построен по велению благоверного князя, а сам Андрей Боголюбский прославлен Церковью как Святой после своей мученической кончины в 1174 году.

Женившись на дочери убиенного боярина Кучки, Андрей Боголюбский осыпал милостями её братьев. Однако всё было напрасно. Годы не излечили затаенной ненависти к сыну того, кто казнил их отца. Языческая кровная месть предполагает расправу именно над детьми убийцы. Сначала попыткой к мести отличился один из братьев Кучковичей, но поплатился за это жизнью. Второй брат, Яким, сумел составить более успешный заговор из двадцати человек - приближённых князя. Собирались заговорщики в доме некоего вельможи Петра (Якимова зятя), а ритуальный тон всему действу задавали два жидовина: чиновник Ефрем Моизович и доверенный князя ключник Анбал Ясин. Он, негодяй Анбал, и открыл заговорщикам двери Боголюбовского дворца. Зарезав стражу, злодеи вломились в княжеские покои. У Андрея Боголюбского был меч, принадлежавший некогда Святому Страстотерпцу Борису, однако накануне Анбал выкрал его из княжеской опочивальни.

«Два человека, - пишет Н.М.Карамзин, - бросились на государя: сильным ударом он сшиб первого с ног, и товарищи в темноте умертвили его вместо князя. Андрей долго боролся; уязвляемый мечами и саблями, говорил извергам: "За что проливаете кровь мою? Рука Всевышнего казнит убийц и неблагодарных!"». Так действительно и случилось.

Когда истекающий кровью князь Андрей упал на землю, заговорщики в замешательстве бросились бежать. Раненый, в беспамятстве, громко стеная, преследовал их. Тогда злодеи воротились. «Петр отрубил ему правую руку, другие вонзили мечи в сердце; Андрей успел сказать: "Господи! В руце Твои предаю дух мой!" - и скончался».

Убийцы разграбили дворец в Боголюбове, выбросили на улицу тело Святого мученика, произвели возмущение в городе Владимире. Но когда на престол великокняжеский заступил брат Андрея Боголюбского Михаил Георгиевич, все злоумышленники были схвачены, осуждены и утоплены в озере, с тех пор называемом «Поганым».

Когда владимирцы, сбитые с толку мятежниками, опомнились от временной якобы "свободы" и перестали грабить собственный город, то, как это всегда бывает, начали оплакивать князя-благодетеля. Святой Андрей Боголюбский, по словам летописцев, был необычайно любим народом; «был не только набожен, но благотворителен; щедр не только для духовных, но для бедных, вдов и сирот: слуги его обыкновенно развозили по улицам и темницам мед, брашна стола княжеского». Однако те же летописцы говорят, что «царь самый добрый и мудрый, не в силах искоренить зла человеческого; что где закон, там и многие обиды». Жизнь беззаконная соблазнительна и погибельна, а жизнь без царя - ужасна. Она чревата для народа полным разложением. Это мы знаем на примере нынешней России. Князь Боголюбский в истории нашей считается первым некоронованным царем всея Руси. Недаром и последнего Святого Царя Николая II жидовствующие богоборцы расстреляли именно в ночь убиения Святого князя Андрея (17 июля по новому стилю).

Андрей Боголюбский, по словам Н.М.Карамзина, «мужественный, трезвый и прозванный за его ум вторым Соломоном, был, конечно, одним из мудрейших князей российских в рассуждении политики, или той науки, которая утверждает могущество государственное. Он явно стремился к спасительному единовластию... Летописцы всего более хвалят Андрея за обращение многих болгаров и евреев в Христианскую веру, за его усердие к церквам и монастырям». Образ Богоматери Владимирской, привезенный им из Киева на берега Клязьмы, сопутствовал Боголюбскому в боевых походах. Имея обыкновение брать с собою любимую икону и крест Спасителя, Благоверный Андрей перед битвой всегда молился, причащался Святых Христовых Тайн, и всё войско затем прикладывалось к чудотворному Владимирскому образу и кресту. В 1164 году, победив Камских болгар-мусульман, князь Андрей и ратники его сподобились лицезреть яркое сияние, исходившее от креста и образа Божией Матери. И явление это замечательно тем, что в тот же день Византийский император Мануил, разгромив сарацин, видел сияние креста над своим войском. Когда император и князь обменялись сообщениями о состоявшихся чудесах и возблагодарили Бога, оказалось, что сии события почти точно совпадают с Византийским праздником Происхождения Честнаго и Животворящего Креста Господня, совершавшегося в Константинополе 31 июля. Новый праздник Изнесения Честнаго Креста был установлен на следующий день - 1 августа (14-го по новому стилю). В Царьграде его учредил патриарх Лука Хрисоверг - тот самый, что подарил Икону Владимирскую Юрию Долгорукому, сын которого - Святой Андрей Боголюбский - перенёс чудотворную из Киева во Владимир.

В 1395 году Владимирский образ впервые доставили в Москву. Тогда Первопрестольная была спасена от нашествия Тамерлана. На месте встречи иконы москвичами, на Кучковом поле, вырос Сретенский Монастырь. В дальнейшем по молитвам Церкви и народа Матерь Божия Владимирская многократно спасала город: от ордынских полчищ хана Ахмата (1480г.) и хана Махмет-Гирея (1521г.), кои с ужасом бежали; от занимавших её поляков, французов, от немцев, разбитых на подступах к ней в XX столетии. Впрочем, всё это было потом, когда Москва звалась уже Третьим Римом. А в превый раз, в 1238 году, ещё деревянная (малый городок), Москва была сожжена нукерами Бату-хана (Батыя). Причиной тому послужило пагубное раздробление страны. При Андрее Боголюбском оно временно прекратилось. Тогда гнев Божий на неразумных удельных князей ещё не достиг предела, и лютое нашествие иноплеменников было отложено до XIII века.

СМОЛЕНСКИЙ ДАВИД

Тринадцатый век - самый, может быть, тяжкий в нашей древней истории - начался не с нашествия татар. Басурманы напали на Русь лишь в конце тридцатых годов, но напали внезапно. Они нагрянули, как гром небесный, хлынули, словно потоп. И всё это - в наказание за бесконечные междоусобицы, за нежелание гордых князей объединиться и сражаться за общее дело. Всё, что творили удельные правители, шло в обход заветов Владимира Мономаха, вопреки опыту уже бывавшего на Руси самодержавия. Пусть временно бывавшего, но приносившего плоды благодатные. И несмотря на это, князья никак не вразумлялись.

По кончине великого князя Всеволода III (Большое Гнездо) в 1212 году страна опять распалась на уделы. Старший из наследников великокняжеских, Константин, получил Ростов и Ярославль. Второй сын Всеволода Георгий был назначен своим отцом во Владимир и Суздаль, чем приобрёл главенство. Старший брат этого потерпеть не мог. Началась распря. Большая часть князей приняла сторону Константина, в том числе и известный герой Мстислав, князь Галицкий, прозванный Удалым, то есть Удатным (счастливым). Именно он помог Константину победить в братоубийственной сече на берегах реки Липецы. Но правление Константина оказалось недолгим. В 1219 году он умер. Великое княжение вернулось к Георгию и длилось до нашествия Батыя.

Это княжение не стало самодержавным, как в бытность Андрея Боголюбского. Не считая постоянно возникавших междоусобий, большинство князей Русских держались обособленно, ревниво глядя на дела соседей. Для внешнего врага время было самым подходящим - и враг не замедлил явиться.

«Русская земля, - пишет историк Церкви М.В.Толстой, - в 1223 году в первый раз услышала о татарах. Казалось, самая природа предчувствовала что-то страшное. На западе явилась комета, величины необыкновенной, с хвостом, обращённым на юго-восток, наподобие копья. Вто же лето сделалась необыкновенная засуха, леса и болота загорались; густые облака дыма закрывали свет солнечный; мгла тяготила воздух, и птицы, к изумлению народа, падали мёртвые на землю».

Услышав о приближении Чингиз-Хана от объятых ужасом половцев и узнав, что дикие орды монголов опустошают всё на своем пути, Мстислав Удалой собрал южных князей на совет в Киеве. Решено было отразить неприятеля вне пределов отечества, в степях половецких. Битва произошла за Днепром у реки Калки в 1224 году. Увидев несметные полчища татар, союзники-половцы трусливо бежали, а удалой князь Галицкий, желая один воспользоваться честью победы, не стал предупреждаьт остальных. Вместе с зятем своим Даниилом Волынским Мстислав разгромил передовые татарские отряды, но увлекся погоней, после чего вся масса врагов обрушилась на него и на русские рати, не успевшие построиться в боевые порядки. Поражение было страшным, татары преследовали побежденных до самого Днепра и потом пировали, сидя на задыхавшихся под помостом пленных воинах. Напрасно мирные жители в русских селениях пытались смягчить кровожадных врагов, выходя им навстречу с образами и крестами. У татар считалось, что побежденные не могут быть друзьями победителей, потому они убивали всех без пощады.

Немилосердие азиатских варваров не укладывалось в сознании Христиан. Даже испив горькую чашу татаро-монгольского ига, Русские не переняли неистовой жестокости поганых, не научились от них мстить, избивать беззащитных женщин и детей. Лишь истребление вооруженных врагов признавалось у славян необходимым; но для успеха в этом деле нашим предкам не хватало единства.

Когда в 1237 году внук Чингиз-Хана Батый вторгся в пределы княжества Рязанского, никто не поспешил ему на помощь. Рязань пала. «Варвары, - пишет М.В.Толстой, - распинали пленников, оскверняли храмы насилием женщин и девиц, обагряли алтари кровью священников. Весь город с окрестными монастырями обратился в пепел». То же самое происходило с другими городами. После Рязани монголы разорили Коломну, сожгли деревянную Москву, взяли Владимир. Великий князь Георгий пытался собрать войско в соседних княжествах. Узнав о гибели своего семейства, столицы и народа, он горестно воскликнул: «Так ли, Господи, угодно милосердию Твоему? Зачем я остался один?» Но под тяжестью бед благоверный князь не пал духом. С ростовскими и ярославскими дружинами Георгий Всеволодович спешил на болотистые берега реки Сити. Он ожидал татар со стороны Ярославля, а они, разорив Переяславль и Кашин, напали от Бежицкого Верха. При всём своем мужестве русские дружинники не устояли, хотя полегли в сражении почти до единого. Сам великий князь Георгий принял в битве мученическую кончину, за что причислен к лику Святых. Это случилось в марте 1238 года. Престол великокняжеский перешёл к его брату Ярославу II, отцу Святого Александра Невского. Но его княжение началось уже под татарским игом.

Все подвиги русских воинов в то время носили печать героического трагизма. Как ни страшен был для татар легендарный мститель Евпатий Коловрат, он и его малая дружина сложили головы в неравном бою. Какой стойкости ни являли защитники крепостей против несметных монгольских полчищ, никто не смог удержаться в одиночку. Впрочем, и в это ужасное для России время не обошлось без чудес Божиих, и нашелся всё-таки герой, подобный Библейскому Давиду. Герой, поразивший татарского Голиафа и отогнавший орду от стен древнего Смоленска.

Это чудо описано лишь в житии Святого воина Меркурия, светские историки о нём умалчивают. Но факт остается фактом: враг под Смоленском был разгромлен, обращен в паническое бегство, а мощи витязя-победителя обретены среди тысяч разбросанных вокруг него неприятельских трупов.

В самое лихолетье, осенью 1238 года, судьба Смоленска удивительным образом связалась духовными узами со столицами Христианского мира: Киевом, Иерусалимом, Царьградом и Римом. Связалась, во-первых, через чудотворный образ Богородицы Одигитрии (Путеводительницы). Во-вторых, через подвиг Святого витязя Меркурия Римлянина.

Согласно преданию, икона Одигитрии Смоленской была написана в Иерусалиме Святым Апостолом и Евангелистом Лукой. Оттуда, со временем, её доставили в Царьград. А в Киев из Византии святыня прибыла вместе с дочерью Императора Константина IX Анной, матерью Владимира Мономаха. Владимир и перенёс икону в Смоленск, где поместил её в соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы. Там она хранилась до приступа Батыевой орды. Когда же татары осадили Смоленск, именно этот чудотворный образ вдохновил богатыря Меркурия на подвиг, подобный деянию Святого Давида.

Библия (1 Книга Царств) повествует о том, как будущий властитель Иерусалима, Царь-пророк и Псалмопевец Давид ещё юношей оказался участником битвы его братьев с филистимлянами. И тогда, когда никто из взрослых воинов израильских не решался сразиться в поединке с необычайно могучим иноплеменником Голиафом, открыто поносившим народ Божий, юный Давид вызвался на неравный бой с богохульником; он одержал победу и обезглавил великана его собственным мечом.

Доспехи воинские несовершеннолетнему Давиду оказались тогда слишком тяжелы, он обошёлся без них. Его сила заключалась в другом: в неодолимом духе, ибо с ним была сила Божия. Призывая Бога на помощь, Давид и раньше, как пастырь добрый, за своих овец не боялся вступать в схватки с дикими хищниками. Зная, как Бог помогал ему даже львов душить голыми руками, Давид не сомневался в победе. Эта святая уверенность, вдохновлённая благодатью свыше, помогла ему не промахнуться единственным камешком, пущенным из пращи, и поразить Голиафа прямо меж глаз. Увидев гибель своего поединщика, филистимляне обратились в бегство и были изрублены израильтянами.

В древности так бывало часто. Схождению армий на поле боя предшествовали поединки зачинщиков, и от исхода их борьбы во многом зависела судьба сражения. Победа в поединке поднимала дух остального войска, а порою в предварительном единоборстве решалось всё. Бывало, что князья вызывали друг друга на личный бой, но чаще в поединщики отбирались самые сильные, смелые, многоопытные воины - богатуры (по-монгольски), по-русски - богатыри.

Поединок в древности рассматривался как Суд Божий, потому ставка богатыря в бою была выше его собственной жизни. За нею стояла судьба всего войска: жизни товарищей, жён, матерей, детей, оставшихся в тылу. Не страх перед могучим противником, но чувство огромной ответственности за всех заставляло не раз усомниться в собственной праведности того, кто решался принять вызов. А неправедный полководец ощущал себя более уверенно, если держал при войске двух-трех голиафов, одним видом своим способных ужаснуть неприятеля. По сообщениям летописцев, некоторые из богатуров Чингиз-Хана и Батыя обладали чудовищной, поистине диавольской силой.

Под Смоленском татары оказались не сразу. Разорив северо-восточную Русь, полчища Батыя взяли Тверь и Торжок, и уже направились было к Новгороду и Пскову; однако, из-за непроходимых лесов и болот, по весенней распутице повернули назад. На обратном пути варвары приступили к небольшому городку Козельску. Жители его, имея малолетнего князя Василия, не захотели сдаться на милость завоевателей. «Наш князь младенец, - говорили они, - но мы, как верные россияне, должны за него умереть, чтобы в мире оставить по себе добрую славу, а за гробом принять венец бессмертия».

«Сказали - сделали, - пишет Н.М.Карамзин. - Татары семь недель стояли под крепостью и не могли поколебать твердости жителей никакими угрозами; разбили стены и взошли на вал; горожане резались с ними ножами и в единодушном порыве устремились на всю рать Батыеву, изрубили многие стенобитные орудия и, положив 4000 неприятелей, сами легли на их трупах».

"Злым городом" назвал Батый приснопамятный нам Козельск, после чего, устрашённый мужеством Русских, он двинулся на юг, в половецкие степи, предоставив туменам (тьмам) своих нукеров развернуться вширь и грабить всё, что осталось ещё не разграбленным на их пути. И так они шли, пока правым крылом войска не "зацепились" за неприступный Смоленск.

Увидав его крепкие стены, басурманы вдруг поняли, что после Козельска у них недостает стенобитных машин. Осень была уже в разгаре. Наступление голодной зимы делало невозможным длительную осаду. Людей для штурма вполне хватало, но боевой дух монголов ещё не был восстановлен после недавних потерь. Призраки "злого города" всё еще ужасали суеверных степняков, а Смоленск был гораздо больше и лучше укреплен. Оставалось последнее - прежде чем штурмовать, попытаться вызвать защитников крепости на неравную битву в открытом поле. Для чего не самый большой из монгольских отрядов выдвинулся вперед и расположился лагерем в Долгомостье.

К стенам Смоленска стали подъезжать зачинщики поединков. Они начали дразнить и оскорблять русских ратников, рассчитывая на простодушие горячих голов. В конце концов, в виду крайних обстоятельств, насмешки басурманов можно было бы и потерпеть, проявить благоразумие. Но нет! Поганые непрестанно богохульствовали, глумились, как библейский Голиаф, над самым святым. Сердца православных воинов сжимались от боли. Храбрецы порывались сразиться с вражеской ратью или хотя бы выйти на поединок, но главный зачинщик татарский был столь велик ростом и звероподобен, что одолеть его своей силой никто из русских богатырей не решался. И никто не был уверен в своём достоинстве положиться на помощь Всевышнего. Враги же, меж тем, наглели день ото дня, и наглость зачинщиков передавалась простым нукерам. Уже забывались уроки Козельска; всё больше росла готовность ордынцев идти на приступ, облепить стены, подобно чёрной саранче, сломить упорство малочисленных урусов и насладиться кровавым пиром, достойным безжалостных диких хищников. Времени на раздумье не оставалось.

В тот год в дружине Смоленской служил один славный витязь Меркурий: рослый, могучий, искусный в ратном деле и ревностный подвижник Христианского благочестия. Родом он был славянин из Моравии, сын знатных родителей.

Почему его прозвали Римлянином? Может быть, от того, что на Русь он пришёл с Запада. Возможно, он учился или служил в Риме прежде. Точнее сказать трудно. Ведь именно для Моравии, по заказу князя Ростислава, Святые Кирилл и Мефодий создали славянскую азбуку и перевели на славянский язык Священное Писание. Благословил их, как мы помним, Византийский Святитель Патриарх Фотий, а за ним и римский папа Адриан.

Имя Меркурий - несомненно, римское. Но витязь носил его не в честь языческого идола, которому поклонялся Юлиан Отступник, а в честь Святого Великомученика Меркурия, воина, пострадавшего за исповедание Христовой веры во время гонений от нечестивых императоров Деция и Валериана в середине III-го века. И кстати, Юлиан Отступник, павший в 363 году от персидской стрелы, по преданию Церкви, был сражён невидимым копьем того самого Святого. Образ Великомученика Меркурия исчез с Богородичной иконы, перед которой пламенно молился Василий Великий. И когда, получив откровение Божией Матери, Святитель Василий вновь увидел изображение небесного воина на Её иконе, но уже с окровавленным копьем, он понял, что Юлиану - гонителю Христиан - пришёл конец.

Житие своего небесного покровителя витязь Меркурий Смоленский знал хорошо. Он помнил, как тому однажды перед битвой с варварами явился Ангел Господень и, укрепляя его, сказал: «Когда победишь их, не забудь Господа Бога твоего». Приняв меч из руки Ангела, Меркурий (будущий Великомученик) пробился сквозь строй врагов, поразил самого их царя и множество воинов вокруг, отчего те обратились в бегство.

Теперь же полчища иных варваров, более многочисленных и жестоких, топтали Русскую землю, вторую родину Меркурия Римлянина. В Успенском Соборе народ неустанно молился Богородице Одигитрии. Молился и витязь Меркурий, всё более проникаясь состраданием, всё более воспламеняясь верой и готовностью к жертвенному подвигу. Молился там и пономарь соборной церкви Георгий. Он денно и нощно со слезами просил Пречистую избавить от врагов Святое Отечество. И вот, в одну из ночей Георгий услышал дивный глас от чудотворной Смоленской иконы: «Иди к рабу Моему Меркурию на Подолье... ступай к нему на двор... и... скажи ему: Меркурий! тебя зовёт Владычица».

В блаженном исступлении пономарь покинул храм и побежал к дому, который указала ему Царица Небесная. Меркурия он застал в доспехах, молящегося среди двора, словно тот уже был предупреждён о его приходе.

Все свечи в соборе давно были погашены. Горела лишь лампада перед образом Одигитрии. Вошедшие вместе Георгий с Меркурием пали ниц, и тогда от святой иконы вновь раздался голос: «Раб Мой Меркурий, Я посылаю тебя отразить врагов от града сего и защитить храм сей. Для сего Я и призвала тебя сюда из страны Римской. Варвары уже поднялись. Они готовятся тайно напасть на город и разорить его. Немедленно ступай, раб Мой, им навстречу. Не бойся, ты победишь их и получишь от Господа венец вечной славы и блаженства. Я не оставлю тебя».

Во тьме ночи Меркурий на коне проехал мимо спящей смоленской стражи, добрался до стана врагов и, призвав на помощь Пресвятую Богородицу, как невидимый дух ворвался во вражеский лагерь. Разя басурманов направо и налево, он вскоре оказался перед шатром их предводителя - темника (начальника тьмы, то есть 10000 воинов). И тут дорогу ему преградил тот самый исполин-поединщик - татарский Голиаф. Вражеская рать в ужасе расступилась. Но схватка продолжалась не долго. Сила, которой великан-татарин так похвалялся у стен Смоленска, на сей раз не пригодилась ему. Подобно Давиду, Меркурий сразил богатура одним ударом. Затем, как лев на беззащитную жертву, он бросился на темника и убил его на глазах перепуганного войска. В то же время на небе басурманы увидели Лучезарную Жену и тысячи молниеносных воинов, поражавших их со всех сторон. В панике татары пробежали на Долгий мост, сгрудились там, мешая друг другу, но тут их настиг витязь Меркурий. Сражение на мосту превратилось в избиение бегущих.

О том, как закончился этот славный бой, у историков Церкви имеются две версии. По одной из них, в пылу битвы к Меркурию сумел подобраться сзади сын убитого им исполина-поединщика и нанести витязю смертельный удар. По другой - утомленный Меркурий Римлянин под утро уснул на мосту среди вражеских трупов и был кем-то коварно обезглавлен. Если сравнить и совместить обе картины, то можно предположить, что, скорее всего, новый Святой - мученик Меркурий Смоленский - бился с врагами до полного изнеможения. Когда силы его окончательно иссякли, он упал, и тогда только трепещущие враги смогли достать его своим оружием.

Так было, или иначе - только, когда рассвело, смоляне увидели с крепостных стен потрясающую картину: поле, усеянное вражескими трупами, и за Долгим мостом - отступающие остатки монгольского войска.

Тело героя-мученика было торжественно перенесено в Смоленск и погребено в Успенском Соборе у левого клироса. Вскоре сам Святой Меркурий явился во сне пономарю Георгию и сказал: «Поведай гражданам сего города: пусть они повесят мое оружие над гробом моим в воспоминание о славном заступничестве Пречистой Богородицы». При этом Святой обещал свою помощь всем призывающим имя его в трудную минуту.

Уподобление Меркурия Римлянина Царю Давиду выразилось ещё и в том, что его оружие смоляне поместили в соборном храме. Покров Богоматери, доныне простирающийся над Россией, Отцы Церкви в прошлом сравнивали со столпом Давида, воздвигнутым Святым Царем в Иерусалиме между двумя его главными высотами - Сионом и "Дщерью Сионовой" (второй по величине вершиной из четырех холмов, на которых расположен Иерусалим). На этом столпе - высочайшей башне - Царь Давид велел развесить щиты, луки, копья, мечи, то есть всё, что требовалось для вооружённой обороны города. Эта башня служила арсеналом и сторожевым наблюдательным пунктом. Но кроме того, она была ещё особым украшением города, знаком славы и мистическим символом Божия заступления, ограждением от вражеских поползновений. И таковым же стало оружие Святого мученика Меркурия, помещённое в Смоленском храме.

Во время великой русской смуты, в 1611 году соборный храм Смоленска оказался разрушенным поляками, а когда он был вновь восстановлен, осталось неизвестным, где скрыты мощи и доспехи Святого Меркурия. В настоящее время сохранились только железные башмаки его и шлем (шишак), которые хранятся в Успенском Соборе в особом ящике.

Икона же Одигитрии Смоленской благополучно перенесла смутное время. С 1398 года она находилась в Москве, охраняя Третий Рим. После изгнания Наполеона в 1812 году святыня была возвращена в Смоленск. Без неё город пережил немало тяжких потрясений; однако из всех напастей смоляне вышли победителями, благодаря заступничеству Царицы Небесной и Святого воина Меркурия-мученика.

Поныне Одигитрия Смоленская хранит западные рубежи России вместе с другими чудотворными образами Богоматери: Казанской иконой, ограждающей Русь с Востока, Тихвинской, Иверской (охраняющих Север и Юг, соответственно) и Владимирской, помещённой в центре этого Богородичного Креста, в самом сердце страны - Москве.

ЛЮБИМЫЙ КНЯЗЬ

Не одними зверствами восточных варваров на Руси памятен XIII век. Как уже говорилось, в 1204 году рыцари-крестоносцы сожгли Православный Константинополь. «Ограбив богатые храмы, - пишет М.В.Толстой, - похитив многие святыни, крестоносцы избрали не только своего императора - Болдуина, графа Фландрского, но и латинского патриарха Фому Морозини; православный патриарх Иоанн Каматер, оставив им в добычу казну Софийскую, удалился из города, как один из самых могущественных первосвященников Римских, спешил воспользоваться этим случаем, чтобы подчинить себе Русскую Церковь. Он писал к нашему духовенству... что Церковь Римская есть ковчег спасения, и вне её всё должно погибнуть...» Увещание папы осталось без последствий. До изгнания католиков из Царьграда (1261г.) наши митрополиты продолжали общаться с Православным Патриархом, временно обосновавшимся в Никее (городе Первого Вселенского Собора). Между тем папа, мало надеясь на дипломатический успех своей миссии, начал готовить новый крестовый поход, уже на собственно Русские земли - со стороны Прибалтики.

На берегах Немана и Западной Двины, где некогда селились венеды, теперь обитали пришельцы: литва, ливы (латыши), чудь. Ярослав Мудрый утвердился в чудской земле (Эстонии), построив там город Юрьев (Дерпт, а ныне Тарту). Он успешно обращал туземцев в Христианскую веру, но в пору княжеских междоусобий влияние Русских в Прибалтике ослабло. Лишь новгородцы по временам приходили собирать дань с чуди и финской веси. По Западной Двине (Даугаве) ливы платили дань Полоцким князьям. В 1158 году в устье Двины пристал корабль Бременских купцов. Эти немцы образовали здесь две торговые фактории. Архиепископ Бременский, по благословению папы Александра III, послал в Ливонию своих миссионеров. За ними не замедлили явиться рыцари, и крестовый поход начался.

В 1200 году епископ Альберт заложил город Ригу, где спустя два года им был основан Ливонский орден, состоявший из остатков Тевтонского и рыцарей ордена Меченосцев. У князей Полоцких не хватило сил противиться западным захватчикам. Немцы овладели Прибалтийским краем и принялись его грабить. Папа Римский "отпускал грехи" всякому, кто под белым знаменем с чёрным крестом шёл из Риги на восток проливать кровь язычников и Православных. Наёмники ландскнехты, да и сами рыцари воображали, что так они "спасают" свои души. Если бы только так! Члены Ливонского ордена католиками скорее числились, чем были на самом деле. Все рыцарские сообщества, начиная с Иоаннитов-Госпитальеров и Тамплиеров (что по сути одно и тоже) до Тевтоно-Ливонцев, имели свою скрытую ритуальную мистику. В подвалах орденских замков, посвященные в масонскую тайну, рыцари предавались гнусному содомскому греху и приносили кровавые жертвы рогатому чучелу - Бафомету. Потому, наверно, и шлемы крестоносцев так часто украшались рогами. Кровь, пытки, мучения людей, покорённых ливонцами, подтверждали диавольскую сущность ордена в глазах местного населения, ненавидевшего псов-рыцарей.

Меж тем на Западе росло число желающих принять участие в новом крестовом походе.

Новгород, Псков, Изборск крайне нуждались в могучем полководце, способном оборонить их вольные земли. Но именно тогда новгородцами правил не доблестный князь, а малолетний отрок (сын Всеволода Большое Гнездо). Мстислав Удалой воспользовался старостью великого князя и, сместив его сына-мальчишку, занял Новгородский стол. Мудрый Всеволод спорить не стал. Отрока ему вернули, а Мстислава новгородцы приняли с большой охотой. Они помнили его отца Мстислава Храброго и ждали того же от Удалого сына. Мстислав оправдал их надежды. Ополчившись на немцев, он в 1212 году с дружиною прошёлся по чудской земле, дабы там помнили впредь, кому следует платить дань. После этого Удалой князь опять вернулся на Юг, где его ждала роковая встреча с ратью Чингиз-Хана на реке Калке. Ливонцы долго не смели тревожить набегами русские рубежи. Однако, как только грянула Батыева гроза, крестоносцы на северо-западе засуетились, и отряды рыцарей шведских, а затем немецких, двинулись на Новгород и Псков.

Батый, разорив большую часть Руси, обосновался на Волге в своей столице Сарае. Здесь кочевала его Золотая Орда, и князья Русские теперь обязаны были просить ханской милости. Положение князей сделалось тяжким и безотрадным. «Покорностью диким завоевателям, - пишет М.В.Толстой, - определялась не только участь самих князей, но и участь народа: по судьбам Вышнего, это было для князей уроком... И когда для спокойствия Христианской земли своей князья жертвовали своим самолюбием, имуществом, здоровьем и самою жизнью - это была жертва чистая, высокая, Христианская».

Прежде всех унижению подвергся великий князь Ярослав Всеволодович. «Он должен был отправиться в Золотую Орду, а одного из сыновей своих послал в Татарию, к великому хану монголов Октаю. Батый принял Ярослава с уважением и назвал "главою всех русских князей", отдав ему Киев. Поступок великого князя служил примером для князей удельных: они так же били челом надменному татарину, чтобы мирно господствовать в областях своих».

Что сказать на это? Не хотели подчиняться Русскому Самодержцу, пошли кланяться иноземному! Время течёт в будущее, но уроки истории вечно повторяются. Боже, спаси Россию!

Разрушая храмы и убивая священников во время набегов, татары не воздвигали языческих гонений на Христиан. Чингиз-Хан заповедал своим потомкам почитать всех богов без разбору у всех завоёванных монголами народов. Однако князей русских, приезжавших в Орду, они заставляли участвовать в языческих обрядах под страхом истязаний и казней. Верные Православию русичи предпочитали смерть, но басурманским идолам не поклонялись. Так в 1246г. в ставке Батыя были замучены святой князь Михаил Черниговский и его боярин Феодор. Устрашённые их несгибаемым мужеством татары поколебались. И когда будучи в Орде Великий князь Александр Невский так же смело отказался от «прохождения через огонь», то Батый уже не посмел истязать его, ибо понял что этим ничего не добъётся. А Даниилу Галицкому в 1250г. татары даже не предлагали участвовать в их обрядах.

Гнёт ханов в духовном плане был терпимым. Зато псы-рыцари лютовали как раз в отношении веры. В завоёванных ими землях немцы проводили насильственное окатоличивание покорённых, а непокорных латинскому Риму сжигали на кострах. Потому и сберёг Господь Северо-Западную Русь от татар, что сильный Новгород с Псковом, Изборском и другими укреплениями служили здесь защитой славянства и Православия от католиков. И когда шведы с немцами собрались воспользоваться общерусской бедой, на пути крестоносцев восстал небывалый чудо-воин, Святой Благоверный князь Александр Ярославич. За победу над шведами на реке Неве избранник Божий получил звание Невского, а спустя два лета, весной 1242 года, Александр Невский на льду Чудского озера разбил войско псов-рыцарей. Оба раза побеждённые враги бежали с поля боя, и оба раза были потоплены: шведы в Балтийском море на кораблях, во время шторма; немцы под проломившемся озерным льдом. Так дважды совершился суд Божий над еретиками, посягнувшими на Православную Русь. Впрочем, тонули крестоносцы не только в этих двух битвах. Ещё раньше, в 1234 году под Юрьевым (Тарту) Русские полки из Переяславля, Новгорода и Пскова опрокинули войско ливонцев на лёд реки Эмайыги, и он треснул. Рыцари с конями провалились в воду. Тогда дружины наши вёл ещё Ярослав Всеволодович, а юный Александр, которому в ту пору исполнилось четырнадцать лет, помогал отцу, как участник сражения.

Об Александре Невском, Святом богатыре и легендарном полководце, написано множество самых разных книг. Его имя чтут по всей России. В Православных Церквах на дни памяти Святого Благоверного Александра читается его житие. Став после отца великим князем Владимирским, Александр Невский прославился мудрым правлением. Зная, как важен был для страны, разорённой татарами, пусть унизительный, но всё-таки мир, Александр Ярославич вёл мудрую политику в отношениях с Золотой Ордой. Не раз он ездил в ставку Батыя, где мужеством своим снискал уважение спесивого хана. В 1263 году, по пути из Татарии, Благоверный князь занемог и, приняв схиму с монашеским именем Алексий, почил в Бозе 14 ноября на 45-ом году жизни.

«Закатилось солнце земли Русской!» - воскликнул тогда митрополит Кирилл Владимирский, а народ, встречавший останки святого Александра у городка Боголюбова, в один голос ответствовал: "Погибаем!". По словам летописца, «земля стонала от вопля и рыданий». Никто не ведал, кому предстояло подхватить щит и победоносный меч Александра Невского. Да и мог ли кто стать таким же любимым в народе князем, как доблестный Ярославич? Впрочем, ответ на этот вопрос нашёлся скоро. И новый князь-воин, пусть не великий и не столь известный на всю страну, но также Святой Благоверный, могучий, мужественный и необычайно любимый своими подданными - псковичами, стал на пути крестоносцев уже в 1266 году. До последнего лета XIII века князь Довмонт-Тимофей громил немцев и литву на подступах к городу Пресвятой Троицы.

По преданию, на месте будущего Плесковского Крома (Псковского Кремля) Блаженная княгиня Ольга созерцала видение трех светоносных лучей, падавших с неба на место, где ныне высится над рекою Великою Троицкий Собор, и водрузила там крест. С того времени псковичи ведут историю родного града. Когда ливонские полки захватили Изборск и Псков при помощи изменника боярина Твердислава (Твердилы), Александр Невский пришёл им на помощь и разгромил крестоносцев на льду Чудского озера. Пятьсот рыцарей, не считая тысяч ландскнехтов, нашли смерть в Ледовом побоище. Войдя победителем в город Святой Ольги, князь Александр привёл с собою в узах пленных немцев, а псковичам при этом завещал: «Если кто из позднейших моих потомков прибежит к вам в печали, или просто придёт пожить к вам, и вы не примете и не почтёте его как князя, то назовётесь вторыми жидами».

Ливонский орден после разгрома долго не мог оправиться. Псы-рыцари не смели соваться на Русь более двадцати лет. Псковичи же, благоговейно чтя память Александра Невского, действительно, исполнили его завет. Спустя полвека они приняли на жительство его сына - престарелого, больного изгнанника - князя Дмитрия Александровича. Но ещё раньше они поставили над собою Довмонта Благочестивого, который вскоре женился на дочери великого князя Димитрия - Марии, внучке Святого Александра. Так вот, сей Довмонт (в крещении - Тимофей), как уже говорилось, стал самым любимым князем земли Псковской. Таким любимым для граждан, каким не был, пожалуй, ни один из русских правителей. Тридцать лет и три года Довмонт-Тимофей правил в Пскове счастливо и во всём согласно с народом. И тридцать три года Довмонтов Меч (поныне хранимый как символ города) приводил в трепет заносчивых и алчных западных соседей.

В приснопамятный 1263 год, когда занемог и скончался Великий Александр Ярославич, в граничившей с Псковом и Новгородом Литве произошли трагические события, достойные упоминания.

В то время Литвою правил великий князь, а затем первый кунигас (король) Литовский - Миндовг (Миндаугас), женатый вторым браком на дочери Нальшанского князя Гердения (Гердяниса). Мужем её сестры - стало быть, свояком Миндовгу - приходился также князь из Нальши - Даумантас (Домант, или Довмонт) - тот самый, о котором наш рассказ. Это - версия летописная. Но история языческой Литвы на самом деле очень темна. По "Житию" XIV века Святой Довмонт Псковский был одним из сыновей Миндовга. Старший из них Войшелк (Вайшвилкс), оставив отца-язычника, принял крещение и удалился в православный монастырь. Если следовать основной (летописной) версии, то с уходом Войшелка (единственного взрослого сына) Миндовгу оставалось надеяться лишь на двух наследников от второго брака (оба были ещё младенцы). И всё в этом случае обошлось бы благополучно, не влюбись престарелый король в сестру своей супруги. После смерти законной королевы (возможно, не случайной) Миндовг, отправив Довмонта в военный поход, жене его передал: «Сестра твоя, умирая, велела мне взять тебя в жёны». И та, согласно летописи, ответила: «Хорошо. Пусть чужая детей не обижает». Забыв о женской чести, изменница (имя её осталось неизвестным) сделалась беззаконной королевой Литвы - но ненадолго. Узнав о постигшем его нечестии, Довмонт, оставив войско, помчался к замку Миндовга. О том, что случилось дальше, летопись сообщает кратко. Первый и последний король Литовский был убит вместе с сыновьями. Затем начались жуткие усобицы между его вассалами. Благородный Довмонт в распрях не участвовал. Даже если он не был сыном Миндовга и действительно совершил языческую месть, как опозоренный муж, то всё равно дальнейшая борьба за власть шла без него. В конце концов, Войшелк, оставив монастырь, надел кольчугу и, как единственный (или старший) наследник трона, принялся громить своих соперников. Более других он ополчился на Довмонта, что не противоречит ни одной из версий. Преследуемые Войшелком триста семейств нальшанской знати покинули пределы Литвы.

О том, куда бежать, Довмонт навряд ли раздумывал. По матери он был Русским. В православном Месяцеслове (16 октября) значится: «Святая Благоверная княжна Евпраксия Псковская, в миру Евфросинья, дочь Полоцкого князя Рогволда Борисовича и тётка Святого Благоверного князя Довмонта-Тимофея». Стало быть сестра её, мать Довмонта, также русская княжна, была выдана замуж за князя-литовца. От матери (жёнам князей-язычников, согласно законам того времени, позволялось исповедовать Христианство), юный Даумантас наверняка знал и русский язык и, скорее всего, имел представление о сути Православной веры. Однако, будучи князем Литовским по отцу, он до прихода на Русь оставался язычником, во всяком случае, внешне.

Осенью 1265 года беглецы добрались до Пскова, где были радушно встречены. Видимо, Довмонта там хорошо знали. Иначе трудно объяснить тот факт, что жители вольного города, избиравшие себе князей по договору (на каждый год отдельно), так легко согласились принять в гости триста семей иноземцев, иноверцев, да еще из страны, с которой так часто враждовали. Впрочем, прибывшие литовцы не были спесивы. Оказавшись в новой среде, они легко становились Христианами, охотно крестились, перенимали русские обычаи. Крестился и князь Довмонт. «Когда Бог, - замечает летописец, - восхотел избрать людей новых и вдохнул в них благодать Святого Духа, то Домант как бы проснулся от глубокого сна, отвратился от идольского служения и пожелал принять Святое Крещение. Тогда обрадовались псковичи и Домант торжественно крещен был в Троицком храме с переименованием языческого имени в Тимофея». И более того, новокрещённый князь сделался Христианином истинным. Уже на первых порах обнаружилось его особенное усердие к новой вере. Чудо Божие произвело на свет ревностного подвижника благочестия, благодетеля Церкви и чудесного заступника северо-западной Руси. В том же 1266 году в Пскове строится храм в честь Святого Тимофея Газского (небесного покровителя князя), а горожане, знавшие боевую доблесть Довмонта (воина, славного еще в Литве), предложили ему остаться у них навсегда и занять княжеский стол после отслужившего свой срок Святослава Ярославича (племянника Александра Невского).

Время было неспокойное. Не только внутренние раздоры и мятежи волновали жителей Пскова, но особенно тяготили отношения внешние. Великий Новгород ещё не примирился окончательно с независимым существованием своего вчерашнего вассала; недоволен псковичами был и великий князь Ярослав Ярославич. А о соседях (чуди, литве, немцах) нечего и говорить. В любой день возможно было ожидать их набега.

Там, в Литве, откуда ушёл только что призванный псковичами Довмонт, оставались его злейшие враги. Первым из них был князь Гердянис (Гердень). Не без его происков совершилась, видимо, измена Довмонтовой жены (если верить летописи), не без его стараний Войшелк люто преследовал самого Довмонта и убил множество его друзей. Мстить Герденю было за что. К тому же псковичи ждали от нового князя завоевательного похода. Это полагалось, как своего рода испытание на верность городу. А на мече Довмонтовом была выбита надпись: "Чести своей никому не отдам".

Когда с небольшой дружиной, всего в 290 витязей, Довмонт-Тимофей появился во владениях Герденя, отнятых некогда литовцами у князей Полоцких, хозяина в княжестве не оказалось. Псковская дружина захватила много добычи и пленных, и уже возвращалась домой, но тут, у переправы через Двину, их настигло войско литовцев из 800 человек. Битва предстояла неравная. В Пскове дружинников ожидали с богатой добычей. Чести своей Довмонт отдать не мог. Оставалось одно - обратиться с молитвой к Богу и проявить неслыханное доселе мужество. «Братья мужи-псковичи, - воскликнул храбрый князь, - кто стар - тот отец мне, а кто млад - тот брат. Слышал я о мужестве вашем во всех странах... Выступим же за Святую Троицу и во имя Отечества!» После этого, отправив домой двести человек с добычей, Довмонт всего с девяноста храбрецами встретил почти десятикратно превосходящий их отряд литовцев. Это было 18 июля 1266 года. И пало в том бою 600 врагов, князь Готорт, несколько воевод литовских. Однако сам Гердень в тот день сумел ускользнуть и спастись бегством. Довмонт же, не потеряв почти никого из горстки своих соратников, с небывалою чудо-победой и множеством трофеев возвратился в Псков, где ликующий народ славил Бога и своих героев.

Через год, в лето 1267-ое, псковичи снова ходили в Литву. На этот раз Гердень был убит, а часть Нальшанской земли (видимо, вместе с Полоцком) отошла под руку Довмонта-Тимофея. Победа досталась тогда дружине псковской не без помощи новгородцев. Князь Дмитрий (сын Александра Невского и будущий Довмонтов тесть) послал в поход новгородского посадника Елевферия Сбыславича. И, как говорит летописец, «ходиша новгородцы с Елеуферием много их повоеваша Сбыславицем и с Домонтом, с плесковичи, на литву, и, и приидоша все здравии».

В начале 1268 года Новгородское вече обратилось к Дмитрию Александровичу за помощью от набегов датчан, захвативших Эстонию и обосновавшихся в Ревеле (Таллинне) и Раковоре (Усть-Нарве). Везенберг, замок крупнейшего датского феодала Дитриха фон Кивеля, являлся одним из опорных пунктов Ливонского ордена в борьбе против Новгородских и Псковских земель. Между тем, когда совет князей в Новгороде постановил: разорить разбойничье гнездо в Раковоре (так Русские называли Везенберг), послы немецкие из Риги и Дерпта от имени магистра и рыцарей ордена принесли присягу: ничем не помогать новгородским противникам. Летопись гласит: «Прислаша немцы послы свои... с лестью глаголюще: "Нам с вами мир, перемогайтесь с колыванцы и с раковорци, а мы к ним не приставаем, а крест целуем. И целоваше послы крест, а тамо ездив Лазарь Моисеевич водив всех ко кресту..."». Клятвы рыцарей, конечно же, оказались бессовестной ложью.

Месяца января 23-го, 1268 года, тридцатитысячное Русское войско двинулось к Раковору; 18 февраля у реки Кеголы (Киюлы) дорогу им внезапно преградило войско немецких рыцарей. Крестоносцев возглавляли Ландмейстер ливонского ордена Отто фон Литенберг, епископ Дерптский Александр, рыцари из Феллина, Леаля, Вейсенштейна. Построены они были, как всегда - «железной свиньей». В центре "свиньи" тупым рылом вперед выступали рыцари и ландскнехты ливонские; справа - датчане, слева - ополчение чуди (эстонцев). Русские полки возглавлял князь Переяславский Дмитрий Александрович с двоюродными братьями, сыновьями великого князя Ярослава Ярославича: Святославом, бывшим в Пскове до Довмонта, и Михаилом Тверским. С ними шли: служивший тогда в Новгороде князь Юрий Андреевич Суздальский (племянник великого князя), князья Константин Ростиславич Смоленский и Ярополк, новгородский посадник Михаил Федоров со своим тысяцким и Псковская дружина во главе с Довмонтом-Тимофеем.

Новгородцы, сообщает летопись, «сташа в лице железному полку противу великой свиньи». А «по правой руце», против ополчения, построилась Довмонтова рать.

Центр Русских войск выдержал удар "железной свиньи", хотя и понес огромные потери. Погибли посадник и тысяцкий новгородские. Второй немецкий отряд незаметно зашёл в тыл и ударил по новгородскому обозу. Князь Юрий Андреевич малодушно отступил с поля боя, и, казалось, успех стал сопутствовать неприятелю. Только не дрогнул отважный Довмонт. После четырёх часов ожесточенного сопротивления его отряд перешёл в наступление, опрокинул врага и потом гнал рыцарей семь вёрст до самого Раковора. Даже немцы признали Довмонта героем Раковорской битвы.

Поражение крестоносцев было полным, они беспорядочно отступали по всему фронту. Но Русские победили их слишком дорогой ценой. Постояв три дня на вражеских трупах, князья, как говорит летопись, «отидоша во свою землю, и привезоша братию свою избиенных». Лишь Довмонт Псковский со своей неутомимой и бесконечно преданной ему дружиной, согласно летописи, « прошед со псковичи горы непроходимы, и вируян [эстонцев датских] плени и до моря, повоева и Поморье [весь южный берег Балтики], и возвратися исполнив землю свою множеством полона. Князь же Дмитрий Александрович, виде блаженного Доманта мужества и храбрость, вдаст за него дочь свою княжну Марию».

Женившись на внучке Александра Невского, Довмонт-Тимофей окончательно породнился со своим великим предшественником. Хотя это вовсе не означало его признания со стороны родного дяди Довмонтовой невесты, бывшего тогда великим князем. Ярослав Ярославич был крайне недоволен тем, что граждане Пскова избрали себе князя без его согласия. После отставленного ими Святослава (Ярославова сына), великий князь пытался навязать псковичам некоего Айгюста, судя по имени, тоже литовца, несмотря на прежний договор - не брать князя из литовской руки. Псков в 1266 году не подчинился великому князю, и Ярослав собирался пойти на них войной. Однако в дело вмешались новгородцы. Они, как гласит летопись, «возбраниша ему, глалюще: "оле княже, тебе с нами уведовшеся, тоже ехати в Плесков; князь же отсла полки назад"». Не поддержанный новгородцами, Ярослав Ярославич уехал во Владимир, а ликующие жители Пскова спешили излить признательность своему любимцу. Они боготворили Довмонта, ибо нашли в нём долгожданного защитника, который «не напрасно носит меч, а на казнь злым и в поддержку добрым». Кроме того, что Довмонт-Тимофей неслыханно дерзко и беззаветно храбро сражался за интересы Пскова и Новгорода, что творил суд справедливо, со страхом Божиим и благодетельствовал бедным, он стал ещё и образцом кроткого христианского благочестия. Примером истинно православной жизни служило его счастливое супружество с добродетельной Марией. Воздвигнутые в Пскове храмы, новая крепостная стена, окружившая так называемый Довмонтов город, множество деловых построек снискали любимому князю славу благоустроителя. Одним словом, любовь народа к правителю была взаимной и преизобильной. Длилась она 33 года и протекала по большей части мирно. Когда же враги дерзали покушаться на этот мир, Довмонотв меч поражал их с неумолимой силой.

Спустя два месяца после Раковорской битвы, в апреле 1268 года, тысячный отряд ливонских крестоносцев снова вторгся в Псковские пределы. В день памяти Святого Георгия Победоносца Довмонт разбил псов-рыцарей почти на том же месте, где в 1234 году громил их четырнадцатилетний Александр Невский с отцом своим Ярославом. Возвратившись домой, боголюбивый князь построил в Пскове церковь Святого Георгия.

Ливонский Орден не извлёк из этого уроков. В июне 1272 года к стенам Псковского Крома на ладьях подошло огромное войско: 180 рыцарей, 18000 ополченцев, 9000 корабельщиков. Немцы сожгли Изборск и осадили Псков. Новгородский полк вышел на помощь осаждённым. Однако Довмонт не стал дожидаться подкрепления. Выйдя за стены, он с небольшой дружиной в кровопролитном бою изрубил вражескую рать.

Как могло произойти такое чудо? Летописец повествует: «Слышав же Довмонт ополчающиеся люди без ума, во множестве силы, без Бога [т.е. услышав о немцах], и вниде в церковь Святые Троица и, положив меч свой перед олтарем Господним, пад, моляся много со слезами, сице глаголя: "Господи Боже сил, мы людие Твои и овца пажити Твоея, имя Твое призываем, призри на кроткия и смиренны свыше"». После этой горячей молитвы князя игумен Исидор, в окружении иерейского чина, взял с престола Троицкого Храма положенный туда Довмонтов меч и препоясал им героя. Получив благословение на подвиг, Довмонт «во множестве ярости мужества своего, не дождав полков новгородских, с малою дружиною с мужи псковичи выехав, Божиею помощью изби полки их, самого же местера [магистра ордена] раниша по лицу. Они же трупия своя многи учаны наклаше, везоша в землю свою, а останок их устремишася на берег месяца июния в 8 день, на память Святого мученика Феодора Стратилата». И конечно же, в честь этого Святого, в память чудесной победы Довмонт построил в Псковском Кремле свой третий по счету храм.

Мир, заключенный с немцами после этого, оказался долгим (почти 30 лет) и это были самые созидательные, счастливые годы правления в Пскове любимого князя. Супруга Мария, внучка Святого Александра, подарила Довмонту сына. Наследника нарекли Давидом. А позже (в 1293 году) «князь великий Димитрии Александрович прибеже в Псков, и прияша честно».

С 1276 года Дмитрий Александрович становится великим князем Владимирским. Но в 1283 году его брат Андрей Городецкий получает у Туда-Менгу, хана Золотой Орды, ярлык на великое княжение. Сколько горя принес на Русь этот безумный, властолюбивый потомок Александра Невского, трудно сосчитать. Спасаясь от татар, ведомых вероломным Андреем, князь Дмитрий Александрович бежит из Переяславля в Новгород, оттуда в Копорье, ибо новгородцы отказали ему в приеме. Однако и из Копорья ему приходится удалиться. Довмонт выручил своего тестя: в Ладоге он отбил у новгородцев захваченную ими казну Димитрия, но удержать Копорье им не удалось. Оставленную псковичами крепость новгородцы сравняли с землей. Татары же, словно специально, отдавали великокняжеский ярлык то одному, то другому брату. Сначала они вернули его Димитрию, и он опять возвратился в Переяславль. Потом 1285 году ярлык вновь получил Андрей. Он снова привел татар на Русь, но был разбит. В 1293 году всё повторилось. Татары под водительством Андрея Городецкого прошли Русскую землю огнём и мечём. Димитрий Александрович, уже будучи старым и больным, искал убежища и нашёл его у Довмонта с Марией. Вот когда благодарным псковичам выпало исполнить заповедь Святого Александра Невского, принять с почетом его сродника, прибывшего в беде.

Спустя год, по пути через Тверь в родной Переяславль, князь Дмитрий Александрович мирно скончался. Андрей Городецкий наследовал ему, как старший из оставшихся в живых сыновей Великого Александра. Старший, но к горькому сожалению, не лучший и не сильнейший. Младшего из Александровых потомков - Даниила Московского - Андрей Городецкий одолеть не смог, даже заняв Владимирский престол. При Данииле Александровиче Московское княжество окрепло настолько, что взять его силой было уже невозможно. И более того, Москва, объявшая собою владения Рязани и Переяславль, начала угрожать независимости земель Тверских, да и самих Владимиро-Суздальских. Всё, чего успел добиться, устрашённый усилением Москвы, великий князь Андрей - это чтобы хан Тохта повелел: каждому из Русских князей оставаться при том, чем они владеют в настоящее время. Вскоре, в 1304 году (то есть уже в XIV веке), Андрей Городецкий умер.

В 1299 году (4 марта) большой отряд ливонских крестоносцев снова приблизился к Пскову и осаждал его десять дней. Довмонту-Тимофею было уже за 60 лет, но он не утратил ещё ни мужества, ни физических сил. Командор ордена, расположился на берегу реки Псковы, у церкви Святых Апостолов Петра и Павла. Остальные войска протянулись редкою цепью вдоль крепостных стен города. «Погании немцы, - сообщает летопись, - оступиша град Псков, хотяше его пленити. Боголюбивый же князь Тимофей не стерпе ждати муж своих большея рати и выеха малою дружиною. Помощью Святые Троицы и Святого Петра и Павла на березе удари на них; и бысть сеча зла, якоже николи не бывало у Пскова, и раниша самого комендеря по голове и ливонцев изьмове». То есть опрокинул их на тонкий прибрежный лёд, который тотчас проломился, и рыцари измылись в студёной мартовской воде. Кто не утоп в тяжелых доспехах, тот добрался вплавь и по льду до другого берега, и бежал до самого Изборска. Подошедшая из Новгорода подмога сходу включилась в избиение бегущих немцев. И, как сказано у летописца, «прославися имя князей наших во всех странах, и бысть имя их грозно в ратех... и бысть грозен глас их пред полки, аки труба звенящи».

Через два с половиною месяца, 20 мая, тяжело заболевший Благоверный князь Довмонт преставился. Супруга его Мария постриглась в монахини и в схиме была наречена Марфою. Усердствуя в молитвенных трудах и подвигах, Преподобная Марфа скончалась в 1300 году (8 ноября). Вместе со Святым Благоверным Довмонтом-Тимофеем она удостоилась быть изображённой на чудотворной Мирожской иконе Божией Матери (празднование 24 сентября). В песнопении этого праздника есть слова: «Благоизволися Пречистому образу чудотворныя иконы Твоея, Богородице, написатися зрака подобию нашего в бранех твердого заступника князя Доманта со благочестивою супружецею».

Святые мощи и меч Довмонта-Тимофея поныне хранятся во Пскове. Мощи - в Троицком Соборе Кремля, в одной раке со Святым Благоверным Князем Всеволодом-Гавриилом (строителем сего храма) и Блаженным Николою (Святым юродивым Псковским), а Довмонтов меч (исторический символ города) - в местном музее.

Славою Подвигов Святого Довмонта Псковского венчается трудный, тревожный и скорбный XIII век. Век тяжелейшего поражения Руси, раздробленной на уделы. Век беспримерного героизма Святых Русских богатырей и важнейших побед над врагами Православия. Век, в котором Москва, не успев построиться, успела сгореть, но затем быстро начала расти и укрепляться, объединяя под началом своим грядущую Державу Российскую.

ДОРОГОЮ ЦЕНОЙ

Словно в знак недостойного сидения во Владимире Андрея Городецкого, его великое княжение в конце XIII века сопровождалось многими грозными знамениями. По многим местам прокатились страшные бури с вихрями, засухи, голод и мор. В лето 1298-ое в Твери сгорел княжеский дворец со всей казною и драгоценностями. Сам князь Михаил с молодою супругой едва успели спастись от пламени. На следующий год от пожара в Новгороде обратились в пепел многие улицы и немецкий гостиный двор. В Пскове прошло моровое поветрие, от которого, полагают историки, мог скончаться и Благоверный Святой князь Довмонт-Тимофей. В 1301 году всех ужаснула явившаяся в небе комета небывалой величины и формы.

Андрей Городецкий умер в 1304 году. Но ему, как мы помним, уже не удалось подчинить себе набиравшую силы Москву. Его младший брат святой Даниил Московский (последний сын Александра Невского), с удивительной смелостью разгромив под Рязанью татар и пленив рязанского князя Константина, дал понять и ему (Константину Романовичу) и самому Андрею Городецкому, что не только безнравственно, но и пагубно для Русских князей полагаться на помощь ордынских басурманов. «Таким образом, - замечает Н.М.Карамзин, - россияне начинали ободряться и, пользуясь дремотою ханов, издалека острили мечи свои на конечное сокрушение тиранства».

Святой Благоверный князь Даниил скончался годом раньше своего властолюбивого брата Андрея, однако и без Даниила Москва не утратила приобретенной независимости. А вскоре и сыновья Данииловы взошли на великое княжение. Сначала из Москвы начал править Русью старший брат Юрий (1319-1325 гг.), затем Иоанн Данилович (1328-1340 гг.), прозванный в народе Калитою (денежным мешком) за добродетельную бережливость государя и отеческую щедрость к сирым и убогим. И уже при нём Москва чрезвычайно возвышается над своими соседями.

В последнее лето XIII века, когда в Пскове, разгромив немецких рыцарей, почил Благоверный Святой князь Довмонт, из Киева, спасаясь от засилья татар, ушёл Митрополит всея Руси Максим. С ним вместе во Владимир перешла первосвятительская кафедра, но ненадолго. Его преемник, Святитель и чудотворец Петр, служивший до того в Москве, уже не стал переселяться из родного города. Московский князь Иоанн Калита уговорил нового митрополита остаться в Первопрестольной. И хотя стол великокняжеский лишь готовился утвердиться здесь навсегда, Москва прежде этого успела сделаться духовным центром Святой Руси.

Перед кончиною своей (1326г.) Святитель Петр пророчествовал о грядущем величии Москвы. В Успенском соборе Московского Кремля, специально воздвигнутом Калитою для Богослужений Святого митрополита, князь поместил его нетленные мощи, а преемник Святителя Петра митрополит Феогност уже сам не пожелал расстаться с его чудотворным гробом. Таким образом, Русская Митрополия переместилась в Москву окончательно. А в последующие годы на Руси просияли одновременно два несравненных светильника Православной веры. Один из них (крестник Иоанна Калиты) - Святитель и чудотворец Алексий, митрополит Московский; другой - игумен всея Руси Преподобный Сергий Радонежский. Первый - строитель Церкви и государства, зиждитель храмов, основатель святых монастырей. Второй - смиренный подвижник и печальник земли нашей. Святитель Алексий - воспитатель и опекун будущего победителя татар Благоверного князя Дмитрия Донского. Святой Сергий - наставник этого героя в зрелости, благословивший Дмитрия на победу в Куликовской битве. И оба они усердные молитвенники, предстоятели за Русь у Престола Всевышнего.

За десять лет до начала великого княжения внука Калиты, епископ Владимирский Алексий наследует за Феогностом митрополичью кафедру в Москве. Спустя шесть лет (в 1359 году), по кончине великого князя Иоанна Иоанновича, Митрополит всея Руси Алексий становится опекуном при подрастающем его сыне - Дмитрии Иоанновиче. Он наставляет юношу в вере и добродетели мужества, чтобы через четыре года возвести его на великокняжеский стол. Ради этого Святителю приходится неоднократно бывать в Золотой Орде, вести переговоры с татарскими ханами и творить чудеса, вразумляющие неверных.

Первый раз (в 1357 году) Святитель Алексий был приглашён в Орду ханом Джанибеком, чтобы исцелить его ослепшую жену Тайдулу. Хан был наслышан о молитвенной силе главного Русского попа и писал великому князю: «Да испросит он здравия моей супруге». Просьба хана была исполнена. От свечи, зажжённой у чудотворного гроба Святителя Петра, после молебна в Орде и кропления святой водою, Тайдула действительно прозрела. Джанибек был потрясен и, в порыве признательности, подписал грамоту о свободе русского духовенства от татарских поборов и дани. Возможно, он сделал бы и другие послабления для Руси, изнывавшей под игом татар, но в то же лето Джанибек умер, судя по всему, не без участия своего отпрыска. Свирепый Бердибек, умертвив двенадцать собственных братьев, завладел отцовским троном, а на Русь собрался идти войною. Святителю Алексию опять пришлось отправляться в Орду. С помощью благодарной Тайдулы он сумел укротить злобу молодого хана и, более того, получить подтверждение грамоты, ранее подписанной его родителем.

Сам же Бердибек не смог удержаться на троне долго. После кровавых смут власть в Сарае захватил хан Наврус, который отдал великое княжение Дмитрию Константиновичу Суздальскому. Тот снова перенёс престол во Владимир, но уже в последний раз.

Дмитрий Иванович вырос и возмужал. Воспользовавшись очередной сменой хана, митрополит Алексий с боярами решили вернуть ему титул великого князя, а Москве - звание столицы. Послы Дмитрия отправились в Сарай и добыли у нового хана Амурата великокняжеский ярлык. Только военной помощи Амурат им не дал (он сам едва держался на троне, преследуемый Мамаем). Да москвичи и не нуждались в ней. Их ополчение с дружиною были так сильны, что князь Суздальский без спора согласился уступить первенство Дмитрию Ивановичу. С этого момента (1363 год) ведется отсчет истории Руси - уже как Московского государства. Третий Рим вступает в пору последовательного овладения великой Империей. Москва становится центром притяжения всех Русских сил, стремящихся к сплочению Отечества.

Без духовного единения никакое другое сплочение людей невозможно, и всякий кристалл, как известно, растет от центра кристаллизации. Таким духовным центром на Руси в XIV веке стала обитель Святой Живоначальной Троицы, основанная блаженным подвижником и пустынножителем, Преподобным Сергием Радонежским. Долгое время он провел в уединённой келье, срубленной им самим среди дремучего подмосковного леса. Истощая тело постом, Святой Сергий укреплял дух и побеждал молитвою все дьявольские искушения. Позже к нему, уже чудотворцу, игумену Троицкой обители, стали стекаться ученики - монахи, крестьяне, бояре, князья. Сам Святитель Алексий, Митрополит Московский прочил Преподобного Сергия себе в преемники. Однако, несмотря на все уговоры, Радонежский подвижник отказался от великой чести. Духом Святым ему было открыто: предстоять за Русь в скромном чине. Не властью митрополита, но смиренною молитвой он поднимал дух народа, а воинство Русское вёл к победе.

Пример Преподобного Сергия породил массовое стремление людей к благочестию и обратил в веру множество заблудших грешников. Для тех же, кто искал духовной уединённой жизни, Святитель Алексий построил и освятил немало известных ныне монастырей.

Так, в 1361 году он основал в Москве женский Алексеевский монастырь; в следующее лето - Спасо-Андрониевский (на реке Яузе) и Владычный монастырь, в трёх верстах от будущего города Серпухова. Ещё раньше, пробыв с 1358 по 1360 год в Киеве, Митрополит Алексий восстановил там многие древние святыни, разорённые татарами. В 1365 году Святителем восстановлены два древних монастыря - Благовещенский, в Нижнем Новгороде, и Константино-Еленский, во Владимире. В том же году, в самом Московском Кремле, им основана обитель в честь чуда Архангела Михаила, свершившегося при исцелении ослепшей ханши Тайдулы. И там же, в Архангельском храме, по завершении земного пути, были погребены нетленные мощи Святителя, согласно его завещанию. В год кончины Святого митрополита Алексия князем Дмитрием была одержана важнейшая победа на реке Воже, предвосхитившая скорый разгром Орды. Так молитвами Святителей Петра и Алексия Московских, Преподобного Сергия Радонежского с братией и всех Святых, в земле Российской просиявших, в XIV веке было положено начало избавления от татарского ига и возрождения единой Русской Державы. Кульминацией сего стала победа в неслыханно кровопролитном Мамаевом побоище в 1380 году.

Теперь, чтобы сориентироваться в бурном море дальнейших событий, нам необходимо вспомнить, что сплочение Русских земель вокруг Москвы проходило отнюдь не гладко, и междоусобия князей продолжались ещё долго. Причем столкновения шли в основном уже не между удельными князьями, а между тремя великими княжествами, ибо татары, ради пущего раздробления Руси, ярлыков великокняжеских не жалели. Мало того, что, кроме Дмитрия Ивановича Московского, ярлык "великого" имели князья Олег Иванович Рязанский и Михаил Александрович Тверской, так ещё великое княжество Литовское, во главе с Ольгердом (Альгирдасом) Гедеминовичем, занимало в то время почти всю Малую и Белую Русь (Киев, Чернигов, Полоцк, Подолье, Волынь).

Польские историки сообщают о большой дружбе Литвинов с Русскими. В XIII веке половина жителей Литвы изъяснялась по-русски. Все грамоты образованных литовцев составлялись на русском, ибо на своём языке они не писали (не было письменности). И конечно, многие Гедеминовичи и Ольгердовичи, породнившись с Рюриковичами, принимали Православие. Их династические отношения были весьма тесными. Достаточно сказать, что знаменитый герой Куликовской битвы князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский был сыном Литовского князя Кориата - Михаила Гедеминовича, а женат он был на родной сестре Дмитрия Донского Анне. Дмитрий Брянский и его братья Ольгердовичи смело бились с Мамаем на стороне Москвы. Зато "великий" князь Михаил Тверской в своих претензиях на Владимирский стол непрестанно обращался к помощи самого Ольгерда, который приходился ему зятем. Восставая на Дмитрия Ивановича Михаил не раз бывал бит московской дружиной. За это в отместку Ольгерд приступал к Москве, но всегда неудачно. Так было в лето 1368-ое и в 1370-ое, в которое Ольгерд простоял под Москвою 10 дней. Тогда литовцев устрашили пришедшие на подмогу Дмитрию его двоюродный брат Владимир Андреевич Храбрый (также внук Калиты и герой Куликовской битвы) и братья рязанцы: "великий" князь Олег Иванович с Владимиром Пронским. Летописец сообщает: «То же слышав Ольгерд и убояся и начат мира просити и восхоче дати дщерь свою за князя Володимера Андреевича, еже и бысть». Так и Владимир Храбрый (второе лицо в Московском княжестве после Дмитрия) сделался зятем Ольгерда. Ещё в 1363 году Владимир Андреевич возглавлял поход москвичей на Галич Мерский и присоединил его к Московскому княжеству. В 1365 году он заложил город Серпухов и с тех пор именовался князем Серпуховским. На Куликовом поле он, командуя засадным полком, вместе с Боброком-Волынским внезапным ударом в татарский фланг обратил басурманов в бегство, что и решило исход сражения.

Первой ласточкой успеха в борьбе Русских с татарами можно считать отмщение хану Тагаю за его набег на Рязань в 1365 году. В то время, как Владимир Храбрый закладывал город Серпухов, а Святитель Алексий - Храм Архангела Михаила в Москве, Тагай «прииде ратью Татарскою на Рязанскую землю и пожже град Переяславль. Князь же великий Олег Рязанский с своею братью с Володимером Пронским и Титом Козельским, собрав силу свою, и иде вслед его, и постиже его на месте, нарицаемом под Шишевским лесом, на Воине, и бысть им бой, брань зело люта и сеча зла, и поможе Бог великому князю Олегу, и братии его Пронскому и Козельскому, а Тагаи в мале дружине едва убежал».

После того, как в 1370 году рязанцы помогли Москве защититься от Ольгерда, они на следующий год сами пошли войною на Димитрия. Тот поручил усмирить рязанцев воеводе Боброку-Волынскому. После чего великие князья вновь поладили, и в мирном договоре с Ольгердом (третий раз неудачно ходившем на Москву) они обозначены уже состоящими в любви с Димитрием Ивановичем. Этот мир они заключили в 1373 году. И тогда же состоялся новый набег на Рязань. Димитрий Иванович и Владимир Храбрый поспешили на выручку князю Олегу. Хотя их помощь ограничилась лишь стоянием на левом берегу Оки, это не позволило татарам развить успех нападения. Хан Мамай отступил. С того времени Русские князья всё больше начали сознавать пагубность разъединения и необходимость общих усилий в борьбе с врагом. Молитвы Святых были услышаны на небесах.

С 1374 на 1375 год в Переяславле Залесском состоялись два съезда, на которых более двадцати князей осудили раскольничью позицию Михаила Тверского. В июле того же года князья совершили совместный поход на Тверь. В результате осады города, 3 сентября Михаил Александрович сдался и отказался от дальнейших притязаний на великое княжение. С Олегом Рязанским дело обстояло сложнее. Он сторонился тесного общения, старался отстаивать независимость любой ценой и от своих действий страдал сам. Так, после взятия нижегородцами (совместно с воеводой Боброком-Волынским) крепости Волжских булгар и покорения этих союзников Мамая (1377 год), татары, мстя Русским, разбили их войско на реке Пьяне, а на обратной дороге захватили и разграбили Рязань. Раненный Олег едва спасся, но остался по-прежнему в стороне от общего дела, хотя время объединения Руси уже приближалось.

12 февраля 1378 года отошел ко Господу Святитель Московский Алексий, а уже в августе, по его молитвам, пришла первая долгожданная победа над татарами. Пьянская неудача не могла изменить хода событий. Русь, во главе с княжеством Московским, уже твердо стояла на своих ногах. И на реке Воже, близ Переяславля Рязанского, произошла битва, в которой Орда потерпела сокрушительное поражение.

Когда к Мамаю прибежали остатки разгромленного войска (орды Бегича), он, согласно летописи, «разгневался зело и взъярился злобою»; собрал новую рать и осенью напал на Рязань. Месть ордынцев на сей раз была адресная. Полки Даниила Пронского участвовали в Вожском сражении на стороне Москвы, а князь Олег своевременно сообщил Димитрию о продвижении Бегича.

Возможно, после этого очередного взятия Рязани, Олег и склонился к союзу с Мамаем. Кто знает? Летописцы, историки Куликовской битвы клеймят его как изменника и предателя. Но может быть, он вёл более тонкую игру? Например, Л.Н.Гумилев считает Олега скрытым участником Донского сражения. По его мнению, «немаловажным для победы [Русских на Куликовом поле] оказалось отсутствие в битве восьмидесятитысячного литовского войска. Ягайло опоздал к битве всего на один дневной переход. И это было не случайно. Оказывается, Олег Рязанский, которого обвиняли в измене и предательстве, с пятитысячным отрядом сумел, искусно маневрируя, задержать литовцев», которые шли на подмогу татарам.

Было ли так на самом деле, сказать трудно. Но факт, что не подоспевший к сражению Литовский князь Ягайло, наследник Ольгерда (умершего в 1377 году), узнав о поражении Мамая, стремительно бежал в свои пределы. Почему Ягайло так долго шёл и опоздал более чем на неделю к сроку, назначенному Мамаем, неизвестно.

Чтобы хоть как-то прояснить этот немаловажный вопрос, стоит вновь обратиться к летописи. В лето 1379-ое дружины воевод Московских ходили в Литовские земли. Тогда же на службу к великому князю Дмитрию перешёл его тезка Дмитрий Ольгердович Брянский, получивший в кормление Переяславль. Затем, уже зимой 1380 года, «князь великий Дмитрей Иванович, собрав многы и посла с ними брата своего князя Володемера Андреевичя да князя Дмитрия Михайловича Волынского и иные воеводы и велможи и бояры многы... отпусти их ратью на Литовские города и волости воевати».

Большинство западно-русских городов, завоёванных прежде Литвою, без боя перешли тогда под руку Москвы. Ягайло был крайне раздражён. И вскоре Орда при поддержке Литвы начала готовить большой карательный поход на Русь.

Следует заметить, что к тому времени сама Золотая Орда, раздробленная усобицами ханов, целиком Мамаю не подчинялась. На юге, поддерживаемый Тамерланом, правил хан Тохтамыш. Русь же была на подъёме сил, стремящихся объединиться. Мамай, понимая это, спешил нанести Москве решительный удар, тем более, что после Вожской победы Русь Московская татарам дани уже не платила. Поход ордынцев готовился не как обычный грабительский набег. Его главной целью было - сломать хребет Великому Русскому Княжеству.

Первого сентября 1380 года Мамай планировал соединиться на Оке с восьмидесятитысячным литовским войском. Летопись сообщает, что Мамай стоял в поле за Доном, «ждуща к себе Ягайла на помощь». Очевидно, договор о совместном нападении на Москву был заключен между ними заранее. То, что еще 8 сентября (в день битвы) орда находилась к югу от Дона, свидетельствует об ожидании татарами прибытия союзников и об отсутствии у них сведений о местонахождении литовских полков. Возможно, Ягайло сам не спешил соединиться с Мамаем. Он, без сомнения, пытался использовать создавшуюся ситуацию для укрепления своего влияния в западно-русских землях, но, имея в составе войска преимущественно славян, Ягайло навряд ли был так уверен в их преданности татарам. Похоже, он просто выжидал.

Из-за того, что Олег Рязанский не участвовал в битве, Димитрий Донской был на него разгневан. Между князьями произошла серьёзная размолвка. Летописцы в один голос называют Олега изменником, чинившим вред московскому войску даже после поражения татар. При этом они же сообщают, что через семь лет после Куликовской победы, «великии Дмитреи Иванович отда дщерь свою княжну Софью на Рязань за князя Феодора Олговича». И сделавшись сватами, отцы-князья снова стали союзниками.

Современный историк Александр Андреев полагает, «что вряд ли Мамай пошёл бы на немедленное сражение, если бы литовские войска находились так близко от поля битвы, как об этом говорится в "Летописной повести"... Основную массу войска Ягайла составляли рати, выставленные Полоцкой и Витебской землями, войска, приведённые Ольгердовичами, сидевшими на княжениях в Киевщине и Черниговщине, и войска Гедиминовичей, сидевших на Волыни». Чисто литовские полки из Жемайтии, Аукшайтии и Подляшья не участвовали в походе Ягайлы. Их не отдал ему старший из князей литовских Кейстут Гедиминович (Ягайлов дядя). И поскольку славян в составе литовского войска мало устраивала перспектива биться с братьями по крови ради поганых, то Мамай, по всей вероятности, и не мог дождаться своевременной помощи от Литвы.

В Москве же к предстоящему сражению готовились иначе. Прежде, чем выступить в поход, великий князь Дмитрий отправился в монастырь Животворящей Пресвятой Троицы, в обитель Игумена земли Русской Преподобного Сергия Радонежского, дабы испросить у Святого Отца благословение на ратный подвиг. Имея веру к Преподобному и почитая его пророком Божиим, благоверный князь прямо спросил у Сергия: идти ли ему на татар войною?

Радонежский подвижник отвечал: «Подобает тебе заботится о стаде, порученном Богом». По окончании Божественной Литургии старец пригласил Димитрия Ивановича вкусить пищи в его обители: «Обед сей, великий князь, будет тебе в пользу. Господь Бог тебе помощник; ещё не пристало тебе самому носить венец победы, но многим - весьма многим сподвижникам твоим - готовы венцы страдальцев». Окропив после трапезы всех присутствующих святою водой, Преподобный Сергий сказал князю: «Врага ожидает конечная погибель, а тебя милость, помощь от Бога и слава». Затем, осенив всех честным крестом, он добавил одному Димитрию: «Иди, господин, небоязненно: Господь поможет тебе против безбожных: победишь врагов своих».

После того Святой Сергий призвал двух иноков своей обители, в недавнем прошлом бояр, искусных в ратном деле - Александра Пересвета и Андрея Ослябю. Этих опытных воинов просил у него князь Димитрий. На сих иноков игумен возложил монашескую схиму и напутствовал словами: «Вот чада, оружие непобедимое, да будет оно вам вместо шеломов и щитов бранных».

Сбор ратников начался в окрестностях города Коломны, на границе с Рязанским княжеством, а во второй половине августа объединённые силы Русских тремя колоннами выступили в поход на Дон.

Узнав, что Мамай, ожидая литовцев, движется западным путем, Московские полки направились к Серпухову, переправились через Оку и подошли к верховьям Дона при впадении в него реки Непрядвы. Шестого сентября они перешли Дон и стали вблизи устья Непрядвы на Куликовом поле, напротив Мамаевой орды. Восьмого сентября, в день Рождества Пресвятой Богородицы, войска выстроились к битве.

Татары стояли по фронту двумя линиями. Передняя, преимущественно состоявшая из легкой конницы, растянулась на 10 верст. Задняя линия, покороче, прикрывала собою ставку Мамая на Красном Холме.

Русские выстроились так: далеко впереди - сторожевой полк (против центра татарской конницы); за ним, на расстоянии - полк передовой; далее - большой полк, а по краям его - полки правой и левой руки. Позади полка левой руки, за Зеленой Дубравой укрылся засадный полк.

Большой полк Русских состоял из пехоты и конницы, передовой - в основном из пеших воинов. Полки правой и левой руки были смешанными, а засадный полк составляла отборная конница. Сторожевому полку предстояло отразить удар конных нукеров передней линии, с тем, чтобы сузить её и не дать татарам охватить русские фланги; разбить вражеский строй надвое, и затем встретить идущую сзади пехоту. В Мамаевом войске, кроме ордынцев, было немало генуэзских наемников из Кафы (ныне - Феодосия в Крыму) и прочих западноевропейских ландскнехтов, без которых в XIV веке Орда уже не могла обойтись, хотя сами татары были ещё очень многочисленны. Если в русское ополчение, по разным сведениям, входило от 150 до 300 тысяч воинов (число небывалое), то в татарском (превосходящем его, как минимум, вдвое) могло насчитываться до полумиллиона человек, словно во времена Аттилы.

Перед началом сражения с вражеской стороны выехал зачинщик - исполинского роста богатур Телебей (Челубей) и начал вызывать русских витязей на поединок. Навстречу ему поскакал один из Свято-Троицких иноков - Александр Пересвет. Как заповедал ему Преподобный Сергий Радонежский, Пересвет вместо доспехов облачился в монашескую схиму. Накануне праздника Рождества Божией Матери смиренный герой получил письмо от духовного отца. Святой Сергий передал ему и князю Димитрию со всеми ратоборцами Богородичную просфору с благословением и грамоту, в которой он, с упованием на Бога, предрек им скорую победу. Самому Александру Пересвету - венец славы вечной в Царствии Небесном. Помолившись и мысленно простившись с любимым духовником, со всею братией, с князем и соратниками, мужественный воин-схимник передал себя в руце Божии, взял копье наперевес и помчался навстречу татарскому Голиафу. Первым же ударом он сразил врага наповал, однако и сам от вражеского копья принял мученическую кончину.

Если, по тогдашним толкованиям, исход поединка не определил победителя в готовящемся сражении, то он явно показал, что потери с обеих сторон будут огромными. Так и случилось. Победа на Куликовом поле досталась Русским ценою двух третей войска. И это при том, что татар полегло примерно вчетверо больше. Грандиозность этого величайшего кровопролития затмила все сражения прежних времен. В сердцах наших предков она отразилась болью неслыханных потерь, но в то же время - и великой радостью, уверившей всех в неизбежном окончательном освобождении от ига.

Вслед за поединщиками в битву вступили авангарды войск. Атаку ордынской конницы самоотверженно принял на себя сторожевой полк. Ценою жизни его героев фланги Русских избежали окружения. Кроме того, их защитили овраги рек. Бой перешёл во фронтальное столкновение, в котором передовой полк также полёг костьми. «Бысть брань крепка и сеча зла зело», - повествует летописец. Правый фланг Русского войска успешно отразил все атаки неприятеля. Левый фланг, атакованный превосходящими силами татар, стал подаваться назад. Вражеская конница, до того не имевшая возможности развернуться, теперь хлынула в наметившуюся брешь, угрожая зайти в тыл большому полку. Но татары при этом подставили свой фланг скрытому в Зеленой Дубраве полку засадному.

Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», князь Владимир Андреевич Храбрый, стоявший в засаде вместе с Боброком-Волынским, не мог терпеливо следить за ходом боя и всё время повторял: «Беда великая, брат, чему поможет наше стояние в засаде?» Но Волынец отвечал: «Великая беда, князь, но ещё не пришел наш час». Теперь же, когда татары, наконец, открыли фланг, подставили себя, Димитрий Боброк воскликнул громким голосом: «Час пришёл, а время приблизилось... братья мои и друзья, дерзайте!»

Словно соколы на стаю гусей, обрушились Русские витязи из Зелёной Дубравы на вражескую конницу. Словно свирепые львы, они принялись терзать оробевших басурманов. Увидев их высоко вознесённые знамена, татары в ужасе побежали. На берегах Непрявды неприятельских трупов оказалось так много, что кони преследователей начали спотыкаться. Паника немедленно охватила всё войско поганых, и под натиском большого полка бегство татар сделалось всеобщим. Мамай послал в бой последние резервы, но сдержать наступление Русских уже не смог. Преследование врага продолжалось на протяжении 30-40 вёрст до реки Мечи.

Когда же бой окончился, повествует «Сказание», князь Владимир Андреевич «не нашёл брата своего, великого князя, на поле... и приказал трубить в соборные трубы... Начал плакать и кричать, и по полкам ездить сам стал, и не сыскал, и говорил всем: "Братья мои, Русские сыны, кто видел или кто слышал пастыря нашего и начальника?" Ольгердовичи ответили: "Мы думаем, что жив он, но ранен тяжело". Другой воин сказал: "Я видел его в седьмом часу твёрдо бьющегося с погаными". Еще один добавил: "Я видел его позже того: четыре татарина напали на него, он же твёрдо бился с ними". Князь по имени Стефан Новосильский, тот сказал: "Я видел его перед самым твоим приходом, пешим он шёл с побоища, израненный весь. Оттого не мог я ему помочь, что преследовали меня три татарина"». И тогда рассыпались все по бранному полю в поисках великого князя Димитрия Донского, отныне так именуемого за сию величайшую победу. Одни нашли убитым князя Феодора Семёновича Белозерского, другие набрели на тело наперсника великого князя Михаила Андреевича Бренка (из его рода произошёл духовный писатель XIX века Святитель Игнатий Брянчанинов); увидели павшего Пересвета-монаха, а рядом - сраженного им злого татарина Телебея. Всего в бою полегло по сорока бояр московских и серпуховских, двадцать князей белозерских, тридцать посадников новгородских, по двадцати бояр коломенских, дмитровских, переяславских, по семидесяти рязанских, можайских, звенигородских, тридцать четыре ростовских, пятнадцать углических, двадцать пять польских панов, а простым дружинникам счету нет. Остались в живых всего пятьдесят тысяч воинов.

Рядом с телом Михаила Бренка лежали Тимофей Волуевич и верный страж великого князя Семён Мелик, очень похожий внешне на Димитрия Ивановича, так же, впрочем, как и князь Феодор Семёнович Белозерский. Два воина, родом костромичи, отклонились от места битвы направо и в тени срубленной берёзы увидели, наконец, самого князя Димитрия. Донской герой лежал избитый и утомлённый до беспамятства, но живой и даже не раненный. Вся кровь, запёкшаяся на его доспехах, оказалась вражеской кровью. Один из воинов, нашедших князя, Феодор Сабур, тотчас вернулся к Владимиру Андреевичу и доложил: «Князь великий Димитрий Иванович жив и здравствует во веки!» Все князья и воеводы бросились туда и пали в ноги Димитрию со словами: «Радуйся, князь наш, подобный прежнему Ярославу, новый князь Александр, победитель врагов: победы этой честь тебе принадлежит!» Он же в ответ едва проговорил: «Что там - поведайте мне». И сказал князь Владимир: «Милостью Божией и Пречистой Его Матери, помощью и молитвами сродников наших Святых мучеников Бориса и Глеба, и молитвами Русского Святителя Петра, и пособника нашего и вдохновителя игумена Сергия, - тех всех молитвами враги наши побеждены, мы же спаслись».

Димитрий Донской поднялся и возгласил: «Сей день сотворил Господь, возрадуемся и возвеселимся, люди!» Дорогою ценой нам досталась великая победа. Вечная память и вечная слава павшим за Отечество!

Восемь суток стояли Русские воины "на костях" неприятеля, погребая с честью тела павших соратников, а затем воротились назад в Коломну.

Одним ударом Димитрий Донской сокрушил не только могущество Мамая, но и подорвал авторитет литовской знати в западных областях Руси. Теперь, когда в Москве стал править не просто потомок Владимира Мономаха, но и освободитель всея Руси, самодержец крепкий, Святой Благоверный Великий Князь, под руку Димитрия Донского начали добровольно переходить остальные князья. Православный град, ранее сделавшийся духовным центром, теперь становился в полной мере центром экономическим и политическим.

Мамая, бежавшего в Крым к генуэзцам и там убитого, сменил в Орде хан Тохтамыш. В августе 1382 года он совершил разорительный набег на Москву, в отсутствие великого князя Димитрия. Однако эта беда, как и все пришедшие за ней невзгоды, а их было немало, не изменили положения дел. Иго на том не окончилось, но время Великого Царства Московского уже наступило. И верно заметил кто-то из историков, что на поле Куликово сходилась ещё Русь удельная, а назад с победой шла единая Российская Держава.

ЭПИЛОГ

Как было уже сказано, история есть великая поучительная притча. Она в прямом смысле является, по словам Н.М.Карамзина, священной книгой народов, полезной для развития национального самосознания и пробуждения гражданской совести человека. Наша Русская история духовна по сути своей. Ещё не будучи крещёной, Русь соприкасалась с христианскими державами, Римом, Византией, и при том очень долго оставалась оглашенной, видимо промыслительно.

Мы не случайно в первой книге уделили ряд страниц истории славян «доисторических», дабы показать закономерность предъизбрания народа Русского на роль последнего Богоносца.

Научные описания на самом деле не настолько достоверны, чтобы однозначно судить по ним о духе былых времён, оставляя без внимания житийно-летописную литературу. Схематически приземлённые картины прошлого нередко лишают эти события логики и смысла, тогда как жития святых чаще подчёркивают связи исторических следствий с их духовно-нравственными причинами. С потерей духа из тела уходит жизнь, и предмет истории, лишённый духовного содержания теряет свою красоту и полезность. Он не становится интересным для школьников, не волнует взрослую молодежь. В результате, народ постепенно забывает своё родство. У не помнящих родства, забывших Бога, разлюбивших Отечество, развивается порок нравственной памяти, ведущий к оскудению умов, к деградации общества. Вот, собственно, зачем мы в первой книге трилогии использовали ряд житийных текстов. Доля их в дальнейшем уменьшается. Но тон повествования остаётся прежним.

До Куликовской битвы Русь росла, формировалась из племён славянских, обретала государственность и веру, сносила бури княжеских междоусобиц, терпела иго монголов.

Запад в это время развивался и жил по своему. Варварские королевства германцев превращались в сильные государства. Первый Рим, дойдя до полного упадка, начал возрождаться, но уже не в православном качестве, и сделался центром новой европейской политики. Папы римские возглавили католическую церковь, стали величаться понтификами, словно древние жрецы, но одновременно объявили свой престол «апостольским», незаконно присвоив себе звание святых посланцев Христовых. Более того, понтифики измыслили себя «наместниками Бога» на земле и верховными владыками всех царств, после чего пустились во все тяжкие в неистовой борьбе за власть.

Римская курия (коллегия языческих жрецов), не одолевшая Христиан за три века гонений, после поражения своего сумела внедриться в церковь и захватила папский двор. От этого нравственность и сама сущность римского католицизма глубого извратились.

Ересь латинства, породившая «возрожденческую» схоластику не могла не воинствовать против истинной веры. Потому средневековый папизм сделался врагом Православия худшим, нежели ислам. А главными объектами католической агрессии в средние века становятся, уже теряющая силы Византия и её правоприемница Святая Русь.