Нравственный образ истории

ПРОЛОГ

Завершив первую книгу рассказом о Куликовской битве, знаменовавшей начало избавления Руси от ига татаро-монголов, мы подошли к эпохе её духовного расцвета и становления Державы Московской, которой в скором времени надлежало воспринять скипетр византийских царей и достоинство Третьего Рима. Ибо Константинополь (Второй Рим) тогда уже явно клонился к упадку. События, происходившие в XIV-XV веках на Балканах и в Малой Азии, сыграли особую роль в отношении будущего России (так наша страна зовётся с XV столетия), а закат Византии, как нравственный образ истории, неизгладимо запечатлелся в памяти христианских народов.

Закат, или запад, солнца в природе предшествует наступлению тьмы. Духовный мрак также именуют «западом». Заключив унию (союз) с папским Римом, Византийская монархия изжила себя. В её недра проник мертвящий западный дух, несовместимый со светом Православия. Упадок империи ромеев наметился в XI веке; в XIII-м произошла первая катастрофа (захват Царьграда крестоносцами); в XV столетии наступил закат.

До IX века земли, расположенные западнее Эльбы и Дуная, принадлежали славянам. Балканы, Малая Азия и даже часть Италии входили в состав Византийской Империи. Греко-славянский Восток сдерживал натиск германцев и стоял на пути папской экспансии. Запад не имел объединяющего начала, но в VII веке наметилось сближение римской курии с усилившимся к тому времени королевством франков. В 800-м году это сближение вылилось в создание новой «Западной Империи», по сути - итало-германской. Первым кесарем (цезарем) католического Рима папа Лев III провозгласил франкского короля Карла Великого. Так возник агрессивный цезарепапизм, и полчища западноевропейцев (католиков) двинулись в славянские земли.

Нашествие франков, немногим уступавшее монгольскому по силе, отличалось тем, что побеждённых франки не просто грабили, а насильственно обращали в латинство или истребляли. С тех пор многие города венедов, чехов, лехов изменили свои названия. Так, Вендобора (Виндобона) превратилась в австрийскую Вену, поморский Любич - в ганзейский Любек, владения славян бойяров (баваров) сделались немецкой Баварией и т.д. Потомки Карла Великого (Каролинги), подобно сыновьям Аттилы и внукам Чингиз-хана, не сумели удержать этих завоеваний. Их империя скоро распалась на ряд отдельных государств, непрестанно враждовавших друг с другом. Римская курия воспользовалась этим. Короли, герцоги, да и сам выборный германский император стали получать короны из рук папы - духовного монарха Европы. Ватикан - куриальное княжество - обзавёлся собственной армией и правительством. Папские послы (легаты) и наместники (кардиналы) действовали в разных странах как представители верховной светской власти, что явно противоречило канонам Христианства. А сами понтифики заявили претензию на мировое господство.

Тех кто, храня Православную веру, не покорялся Риму, паписты объявляли «схизматиками» (т.е. «раскольниками») и жестоко преследовали. Кого нельзя было взять силой, Ватикан обольщал или старался подкупить.

Пока Византия была оплотом Вселенского Православия, благодать Божия не оставляла её. Но как только греки пошли на сближение с Западом, как только призвали крестоносцев на борьбу с турками и начали заключать церковные унии с латинством, их положение изменилось. Со всех сторон на империю ромеев обрушились враги, завелись измены, возникли распри. Элита увлеклась ренессансом (возрождением) античной языческой культуры, которым Запад заразился ещё раньше, и в Греческой Церкви обнаружились собственные возрожденцы. Их еретические теории в XIV веке опроверг Великий Святитель Григорий Палама Фессалоникийский. Он обличил заблуждения западных схоластов и предал анафеме ересь церковного гуманизма. Последователи Святого Григория, патриархи-паламиты (Исидор, Каллист, Филофей) развили его учение, укрепили устои церковного благочестия, усилили позиции монашества и православных мирян. Но в дальнейшем византийские иерархи, вслед за царями-униатами, вновь потянулись к союзу с Римом. В результате власть разобщилась с церковным народом, материальные ресурсы и военная мощь империи иссякли. В XVв. (1453г.) Константинополь пал под натиском турок.

Сама же Держава Православия не погибла. Святая Русь подхватила знамя Византии. За четырнадцать лет до падения Царьграда паписты попытались втянуть в унию и Московское княжество, но потерпели крах.

Из второй книги читатель узнает, как шёл к закату и пал блистательный Константинополь, как возрастала Москва и растлевался возрожденческий Запад; о свирепости крестоносцев и турок, о роли Тамерлана и литовских князей; о «Флорентийской унии», «Шемякиной смуте», и о том, как, покончив с татарским игом, великий князь Московский Иоанн III получил в приданое трон Византийской Империи.

РОКОВОЕ ПОСЛАНИЕ

Четвёртого апреля 1091 года Алексей I Комнин отметил десятилетие своего восшествия на Царьградский престол. Только в тот день не веселились ни он сам, ни его столица, окружённая врагами с моря и суши. Конные разъезды печенегов опустошали предместья Константинополя, по Босфору курсировал турецкий флот, и было далеко не ясно, что предпримут 40 тысяч куманов (половцев), спешивших как будто на выручку императору. Вражда куманов к печенегам была хорошо известна, но кто мог поручиться за надёжность варваров, влекомых жаждой добычи, да к тому же и родственных нападавшим. Половцы, печенеги, турки происходили от общего корня. Они были туранцами.

Не меньше сомнений вызывало присутствие «варягов» (русской дружины князя Василько Ростиславича), расположившихся вблизи печенежского стана и чего-то выжидавших. Пять тысяч закарпатских витязей стоили целой орды кочевников. Соединившись с половцами, они могли оказать решающую поддержку своим единоверцам - православным грекам. Во всяком случае, в ставке царя Алексея на это надеялись, хотя знали, что у славян имеется повод к обиде. Издавна русские отряды служили в Византии. Со времён Крещения Руси они составляли личную охрану императора. Алексей Комнин первым из царьградских владык нарушил эту традицию, заменив русскую гвардию наёмниками англосаксами. Замена не была случайной. В ней выразился новый курс византийской политики, направленный на сближение с Западом. Пагубность этого курса была видна всем, кто хранил верность Святому Православию, и только ромейская гордость царьградских вельмож, из которых происходил основатель династии Комнинов, мешала им различать очевидное.

Славян при дворе Алексея I по прежнему называли то скифами (наряду с куманами и печенегами), то варягами, словно скандинавских норманнов. Тогда как подлинных норманнов и прочих раманизированных варваров из кельтов и германцев относили уже к «цивилизованным» народам. «Империя Каролингов», созданная папским Римом, воспринималась как достойный партнёр Византии, а славяне (сербы, болгары) считались просто её данниками, хотя и православными. Поскольку Русь числилась одной из митрополий Константинопольского Патриархата, то на кафедру Киева патриархи ставили исключительно греков, не признавая Русских кандидатов в митрополиты, пусть даже и Святых.

Презрение, или, в лучшем случае, снисхождение ромеев к своим единоверцам отталкивало последних, из-за чего Царьград всё чаще и чаще оказывался беспомощным перед лицом опасности. Теперь, в очередной критической ситуации, Алексей Комнин и его приближённые гадали о намерениях русской дружины и думали, какими средствами привлечь «варягов» на свою сторону. Заключение договора с князем Василько представлялось вполне реальным, однако тревога не оставляла императора.

Все десять лет, прошедших со дня его коронации, были цепью сплошных неудач. Империя страдала от вражеских нападений. А Комнин (далеко не бездарный, храбрый полководец) терпел неудачи столь неожиданные и нелепые, что казалось, над ним довлело некое проклятие. Боязнь поражения сделалась хронической болезнью его души, а совесть будила воспоминания о прошлом.

В сущности, Алексей I был прав, когда заставил отречься от власти своего предшественника Никифора Вотаниата (тот царствовал, захватив престол силой). Однако и сам он, свергая узурпатора, совершил государственный переворот: возглавил заговор, развязал гражданскую войну, подкупил начальника немецкого отряда, охранявшего городские ворота, и потом уже не мог остановить беспощадный грабёж, учинённый в Константинополе его собственными наёмниками, в число которых входили и турки, и печенеги.

Так было 10 лет назад. На Пасху 1081 года Алексей Комнин вступил в права самодержца. И сразу же на западном (Ионическом) побережии Греции высадились норманны, завладевшие южной Италией. Войска Робера Гвискара заняли остров Корфу, порты Эпира, и приступили к осаде города Диррахия. В октябре на подмогу осаждённым подошёл Алексей с семидесятитысячной армией. Его преимущество было явным, однако неожиданно он был разбит куда меньшими силами противника. Нанятый императором венецианский флот оттеснил корабли норманнов от берега, но более действенной помощи не оказал. Защитникам Диррахия пришлось сдаваться. Зато венецианцы за «участие» в обороне города получили право беспошлинной торговли во всех византийских портах со множеством иных привилегий. О том, что через 113 лет Венеция станет главной виновницей разорения Царьграда, никто из греков тогда не знал, и должных выводов из поражения под Диррахием царь не сделал.

Он не видел ничего страшного в привлечении латинян на византийскую службу. А вскоре, как уже говорилось, он заменил русскую гвардию при своём дворе англосаксами. Тогда, замечает академик В.Г.Василевский, «поворот [Византии] к Западу... выразился в замене православных людей людьми Запада». «И этот такой по-видимому малозначительный факт, - добавляет академик Ф.И.Успенский, - свидетельствует о сближении с Западом, которым характеризуется империя накануне крестовых походов».

Положение греков оказалось сложным. Когда норманны из Эпира прорвались в Македонию, и Робер Гвискар собирался осадить Солунь (Фессалоники), в азиатской части Византии уже хозяйничали турки-сельджуки. Месопотамия, Сирия, Палестина были отрезаны от Царьграда. Из Иконии (столицы султаната) и Никеи, расположенной напротив Константинополя на другой стороне Пропонтиды (Мраморного моря), турки угрожали европейской части империи. А там, кроме норманнов, надвигавшихся с запада, появились печенеги. Это тюркское племя, отступая от половцев, из южнорусских степей переместилось на правый берег Дуная и угрожало Болгарии, Фракии и самой Византийской столице.

Кольцо врагов сжималось. Царь Алексей не знал, что предпринять, к кому обратиться за помощью. Войско его было разбито. Но православные люди день и ночь молились Господу. Всевышний был и есть, и присно остаётся единственной надеждой и защитой Христиан.

Пока царские дипломаты метались в поисках политических компромисоов, кризис разрешился без их участия. До Робера Гвискара дошёл слух о тяжком положении римского папы, стеснённого германским императором Генрихом IV, и о волнениях его собственных итальянских вассалов. Весной 1082 года Робер поспешно отбыл в Италию и более не возвращался. Увязнув там в своих делах, он неожиданно умер в 1085 году. Часть армии, оставленной им на Балканах, быстро рассеялась, распавшись на шайки разбойников, и перестала существовать.

Чудесным образом война закончилась в пользу Византии, только мир после этого не воцарился. Не успели рассеяться остатки норманнского войска, как в Филиппополе восстали еретики богомилы. Их поддержали соседние болгары. И пока шло усмирение мятежников, печенегам открылся широкий простор для набегов. Весной 1087 года конница печенежского хана Челгу, при поддержке венгров, через горные проходы хлынула в Болгарию и Македонию. Половцы, тогда же перейдя Дунай, оказались в тылу печенегов, но воевать с ними не стали и договорились о совместных действиях. Они двинулись следом за печенежской ордой в расчёте на поживу при любом исходе событий.

Алексей I готовился к отражению неприятеля. Налоги с азиатских провинций, занятых турками, в казну не поступали. Денег не хватало, а расходы на военную кампанию предстояли немалые. Печенеги уже пробились в долину реки Марицы и вышли к берегам Босфора. Резервные средства у государства имелись и, наверно, не последние, но Алексей Комнин предпочёл их поберечь. «Он, - пишет академик Ф.И.Успенский, - коснулся священных сокровищ в богатых церквах и употребил их на государственные нужды... Чтобы положить конец обвинениям в святотатстве, царь решился подвергнуть этот вопрос рассмотрению на церковном Соборе и сам выступил защитником сделанного им распоряжения... После этого императору снова пришлось... дать обещание возвратить Церкви её достояние... Но обстоятельства не складывались так благополучно, чтобы произвести желаемую расплату... и вопрос, насколько можно судить, так и остался нерешённым».

Он и не мог быть решён таким способом, и обстоятельства не могли сложиться как надо, потому что, нарушив симфонию властей церковных и светских, царь самовластно расточил святыни, а войну, в результате, проиграл с ещё большим позором.

Летом 1088 года Алексей выступил в поход на печенегов и начал его вполне удачно. Он отогнал варваров до самого Дуная, затем осадил город Дистру (Силистрию), взять которую с ходу не смог. Печенеги оборонялись упорно. У царя был шанс использовать в качестве наёмников половцев, кочевавших неподалёку и в войну до тех пор не вступавших. Алексей упустил такую возможность. Он не только не нанял куманов, хотя они, видимо, ждали этого, но, напротив, опасаясь их присутствия, начал поспешно отступать. Пораженческий дух быстро охватил и расстроил армию греков. Печенеги пустились за ней в погоню, стали разбивать её по частям, затем окружили и уничтожили.

«От Дистры до Голои хорошая станция, Комнин!» - иронизировали злые языки по поводу бегства императора, едва не попавшего в плен. В последнем бою он проявил чудеса личной храбрости. Однако, как известно, храбрость украшает рядового воина. От полководца же и государя требуется мужество большее. На нём лежит ответственность за всех и за самое дело. А оно опять было проиграно.

Казалось, погибло всё. Путь на Царьград был открыт врагу, император опозорен. А меж тем народ, горячо молившийся о спасении своей страны, чудесным образом вновь избежал опасности.

Едва усталые печенеги приступили к дележу богатой добычи, как увидели приближающихся половцев. Те шли за ними по пятам и теперь со свежими силами, имея численный перевес, потребовали от победителей львиную долю награбленного. Печенеги отказали, и тогда, забыв о племенном родстве и союзных договорах, степные хищники сцепились в смертельной схватке. Половцы оказались сильнее. Они изрубили печенежскую рать, захватили добычу и ушли назад, сами не ведая, что этим спасли Византийскую империю от наихудших последствий случившегося разгрома.

Алексей I успел собрать новую армию, и как раз вовремя. Печенеги напали опять. Половцы, ставшие их врагами, согнали печенегов с Дунайского правобережья. Деться им было некуда, и с отчаянием обречённых остатки печенежского племени двинулись в пределы империи. Они вновь наводнили долину Марицы, но царские войска сдержали их натиск. В течение 1089-1090 гг. греки периодически отгоняли орду на север и сокращали её численность. Затем положение изменилось. Вмешались турки. Точнее сказать, пиратский флот самозванного адмирала Чахи. Так вот, этот Чаха, турок по происхождению, воспитанный в Константинополе, выслужившийся там до высоких чинов, стал потом зятем сельджукского султана и был им назначен на должность эмира в области Смирны. Чаха обладал военным и дипломатическим талантами, хорошо разбирался в делах империи. Пользуясь затруднениями царя Алексея, занятого войной с печенегами, Чаха руками подчинённых ему Смирнских греков построил собственный флот, набрал на корабли команды турок-сельджуков и вышел на разбой в Средиземное море. Взяв приступом Фокею, Клазимены, острова Хиос, Лесбос, Мителену, пираты пополнили свои эскадры за счёт захваченных ими купеческих судов и вскоре смогли нанести поражение императорскому флоту.

Став хозяином положения на море, Чаха вознамерился - ни больше ни меньше, как захватить византийский трон - и составил реальный план взятия Константинополя. Начав морскую блокаду города, пираты вступили в сговор с печенегами. Те, не имея уже достаточных шансов на победу собственными силами, должны были изматывать и отвлекать императорские войска на линии Адрианополь - Царьград, беспокоить греков мелкими набегами, постоянно угрожая крупным наступлением. Тем временем Чаха готовил высадку 60 000 десанта на полуострове Галлиполи, со стороны, наиболее уязвимой для византийцев. После чего предполагалось нанести совместный сокрушительный удар.

В начале 1091 года падение Константинополя казалось неизбежным. Печенеги прорывались в окрестности столицы и творили ужасы насилия над мирным населением. Отогнать их было невозможно. Большую часть войск царю приходилось держать у моря в прибрежном городке Эносе, близ устья Марицы, на расстоянии дневного перехода от Царьграда. Там была ставка командующего, и там же сосредоточился императорский флот. Нападение турок представляло наибольшую опасность, поэтому основные силы греков стерегли морской берег. Печенеги же, пользуясь возможностью, грабили везде, где могли прорваться. Всеобщий приступ ожидался со дня на день, хотя ни одна из сторон нападавших не решалась его начать.

Напряжение росло. Император впал в состояние, близкое к отчаянию. Этот момент крайнего потрясения для империи имел, несомненно, большое влияние на душевное состояние царя. И тогда-то, зимой 1091 года, в порыве малодушия, Алексей Комнин составил и разослал своё печально знаменитое Послание западным государям.

Историческое и духовно-нравственное значение этого документа таково, что мы не можем не привести здесь хотя бы отдельные его фрагменты:

Тут следует отметить, что греческие Христиане, от лица которых Алексей I «отдавался» под власть католиков, в большинстве своём, включая и церковных иерархов, не имели понятия о содержании императорского послания. Что же касалось их «предпочтения», то православные люди - и греки, и славяне, в частности, русские князья и епископы, - предпочитали как раз обратное. Они терпели иго язычников, платили дань монголам, но именно от латинского Рима, от папистов, не принимали никакой помощи.

В результате, по милости Божией, Москва во второй половине XVв. освободилась от подчинения Золотой Орде, а Царьград к тому времени пал под натиском турок. Пал вопреки всем обманчивым надеждам на помощь Запада, так недвусмысленно выраженным в письме Комнина:

Здесь Алексей I превышает меру святотатства, в которой его обвиняли ранее. Здесь он от имени всех византийцев раздаёт сокровища Святой Софии на украшение католических костёлов и папских ризниц, разжигает алчность будущих разорителей Царьграда, и столь же бесцеремонно предлагает им имущество своих сограждан:

В последних строках послания Алексей Комнин со всей ясностью призывает Запад к крестовому походу. Гроб Господень в Иерусалиме находился тогда под властью агарян (арабов). Турецкий султанат, выделившийся из Арабского халифата, стоял на пути крестоносцев. Но сознавал ли Византийский император, что завлекая католиков богатствами своей столицы, он нацеливал их не столько на исламский, сколько на Православный Восток?

В 1204 году западное рыцарство так разграбило Константинополь, что туркам, захватившим его в XV веке, почти нечем было поживиться. В этом смысле послание царя Алексея оказалось пророческим и роковым.

Рок (приговор судьбы), ставший одним из самых распространённых суеверий Запада, как термин не употребляется в православном лексиконе и достаточно редко используется в бытовой русской речи. Тем не менее, в данном контексте он уместен. Слово судьба имеет корень - суд. Слова и дела государей - Помазанников Божиих - отражаются в судьбах народов, им подвластных. Алексей I своим роковым посланием буквально накликал грядущий закат Византии, ускорившийся после 4-го крестового похода.

Говоря далее, нельзя не обратить внимания на наивность самого документа, удивительную для мужа, его составлявшего. Ведь если на Западе и вправду нашлись бы бескорыстные герои, готовые тотчас прийти на выручку «братьям христианам», то они всё равно не поспели бы к сроку. При тогдашних скоростях передвижения только само «послание» шло, как минимум, несколько недель. На подготовку первого крестового похода понадобилось пять лет, включая четыре года предварительных раздумий. А печенеги, как извещал Алексей Комнин, стояли на подступах к его столице и со дня на день ожидали подкрепления в 60 000 человек (речь была, видимо, о турецком десанте с кораблей Чахи). Лишь в крайнем смятении духа государь хранимой Богом Православной державы мог обещать богатства своей страны чужому народу.

Впрочем, решать политические вопросы таким способом Комнину, кажется, понравилось. Ибо потом он обещаний своих не выполнил. И, очевидно, не собирался выполнять, когда крестоносцы действительно вступили в борьбу с турками. Но вот ещё один штрих к портрету царя Алексея.

Византийские источники прямо не подтверждают факта, приводимого в русских летописях, о военном конфликте между Киевом и Царьградом в 1114 году. Они лишь сухо отмечают, что половцы [так называет наших предков дочь императора - историк Анна Комнина] приготовились к вторжению, но отложили переправу за Дунай. Согласно русским летописям, Великий князь Киевский Владимир Всеволодович (Мономах) отложил поход, успешно начатый его сыном и воеводами, по совершенно конкретной причине: в обмен на мир. Устрашённый русами, Алексей Комнин прислал Владимиру символы царской власти, принадлежавшие его деду по матери Константину IX Мономаху (1024-1054 гг.). И митрополит Эфесский Неофит, специально прибывший за этим в Киев, венчал Владимира Всеволодовича на царство (о чём мы говорили в первой книге). Венчал Шапкой Мономаха, возложив на него бармы (оплечье) и золотую цепь византийских императоров.

То были, конечно, не сокровища Святой Софии, но эти регалии стали первыми знаками царского достоинства, доставленными на Святую Русь.

Теперь вернёмся к описанию развязки событий, связанных с роковым посланием.

Остановились мы на том, что император Алексей, в ожидании самого худшего, готовился к отражению совместной атаки турок и печенегов. Его ставка располагалась в городке Эносе, откуда удобнее было наблюдать за неприятелем и отдавать необходимые приказы. Никакой помощи с Запада он, конечно же, не дождался. Да она и не требовалась. Божиим Промыслом враги сами о чём-то не договорились и медлили с наступлением. Дело затянулось до весны. А в апреле уже подошли половцы, и с русской дружиной князя Василько удалось наконец договориться. К великой радости греков, православные витязи встали под знамёна императора и создали перевес, необходимый для победы.

В конце апреля в ставку прибыли половецкие ханы Тугоркан и Боняк. На раскошном пиру, устроенном в их честь, был заключён договор о разгроме печенегов. Хотя греки знали, что накануне половцы вели другие (тайные) переговоры в лагере противника, царские дипломаты не беспокоились. Им было известно, как недоверчивые печенеги уклонились от предложений куманов заняться совместным грабежом, после чего половцы отправились к императору и сказали: «Знай, что долее ждать мы не будем, завтра с восходом солнца будем есть либо волчье мясо, либо баранье». Такая картинная речь обязывала к решительным действиям, и Алексей I назначил битву на следующий день.

Все силы царского войска были собраны на взморье, откуда грозила высадка турецкого десанта. Возможно, там же стояли и Русские. Половцы взялись одолеть печенегов без постороннего участия (чтобы не делить ни с кем добычу), а пленных продать императору. При таком раскладе сил Чаха не осмелился на высадку в Галлиполи. Опасаясь шедших в Пропонтиду из Адриатики подкреплений византийскому флоту, он вскоре отступил от Царьграда и тем обрёк печенегов на верную гибель. Сам он после этого тоже недолго прожил. Освободившись от главной угрозы, Алексей Комнин изыскал способ настроить против Чахи его тестя - сельджукского султана, и тот расправился со своим зятем, словно с рядовым преступником. Так погиб сей талантливый, но далеко зарвавшийся авантюрист, возмечтавший стать императором Христианской державы и придумавший план взятия Константинополя с моря.

Настал день битвы - 29 апреля 1091 года. Половцы уничтожили всю печенежскую орду вместе с жёнами и детьми. «Целый народ, считавшийся не десятками тысяч, превышающий всякое число, погиб в один день», - писала дочь императора Анна Комнина. «Из-за одного дня, - гласила греческая поговорка, - скифы [печенеги] не увидели мая». Огромное число пленников было доставлено в лагерь царя Алексея. За отсутствием возможности обеспечить надёжную охрану и в связи с утомлением войска, греки опасались их побега или восстания. И тогда, чтобы обезопасить себя, победители прибегли к безжалостному средству. Глубокой ночью, «около средней стражи, - вспоминала Анна Комнина, - по Божественному внушению или как иначе, но только по одному условному знаку наши воины перебили почти всех пленных».

Думается, они просто исполнили приказ начальства и, скорее всего, - волю императора. «Утончённая жестокость образованных греков, - пишет Ф.И.Успенский, - поразила самих половцев, которые, очевидно, никак не ожидали такой грубой ночной бойни». Надо сказать, что азиатские варвары обычно сохраняли жизни захваченных ими людей, предпочитая продавать их в рабство. А расправа византийцев была столь неожиданной, что вселила в половцев почти суеверный страх. «Они боялись, - говорится далее, - чтобы в следующую ночь император не сделал с ними того же... И при её наступлении оставили свой лагерь».

В начале мая Алексей Комнин с торжеством возвратился в столицу, освободившись от небывалой опасности. «Половцы ушли за Балканы, а печенегов больше не осталось как орды, небольшая их часть перешла в подданство императора и получила земли для поселения в Могленской области».

Отряды лёгкой конницы печенегов потом ещё служили Византии, оберегая от мародёрства крестоносцев население Малой Азии. Участники первого крестового похода недоумевали, когда, явившись в Царьград за обещанными сокровищами, они увидели ворота запертыми, а варваров - служащими в войске царя Алексея. Без этих печенежских конников ему не так легко было бы тревожить крестоносные отряды, заставлять из держаться в тесном строю и не расходиться по окрестностям для грабежа. Хотя, не будь рокового послания, то возможно, не начались бы и сами крестовые походы.

Алексей I сожалел о своём опрометчивом поступке. Ведь после разгрома печенегов и устранения пирата Чахи он не нуждался более в услугах латинян. Те же, напротив, проявили интерес к его «посланию», особенно в части сокровищ, и горячо восприняли идею освобождения Гроба Господня от неверных.

Началом первого крестового похода принято считать дату 18 ноября 1095 года, когда, в заключение соборных прений в Клермоне (на юге Франции), римский папа Урбан II призвал католическое рыцарство к походу в Иерусалим. Уже весной (1096 г.) толпы вооружённой бедноты (они двинулись в Святую Землю раньше рыцарей) вышли из городов и сёл Франции, Лотарингии, и, проходя Германию, приступили к добыче провианта обычным способом - грабя сельских жителей. До Иерусалима дошла лишь десятая часть крестоносцев, так плохо было организовано их войско. И трудно сказать, что более всего отличало тех людей: религиозный пыл, жажада наживы, рыцарская честь? Последняя стать, ещё соблюдавшаяся многими западными христианами, оказалась на руку Алексею Комнину. И здесь он частично, хотя и не без лукавства, реализовал то, что хотел получить от латинян в виде военной помощи. Не прибегая к раздаче сокровищ Софийского храма, Византийский император сумел возвратить под свой скипетр важнейшие области империи, отвоёванные крестоносцами у турок.

Ополчение Запада двигалось в основном по суше: через Германию, Венгрию, Болгарию. Через Мраморное море в Азию рыцарей переправлял императорский флот. Со всех дворян, ступавших на землю Византии, Алексей I требовал ленной (вассальной) присяги. После чего все греческие города, отбитые у турок, крестоносцы обязывались передавать ему, как своему синьору, и не могли даже пограбить их, так как турки, побеждённые крестоносцами, почти всегда успевали сдавать свои крепости грекам. Население городов было преимущественно греческим, а по договору с императором (согласно присяге) рыцари не смели входить туда, где стояли византийские гарнизоны. Таким образом, всё Малоазийское побережье Мраморного и Средиземного морей, от Вифинии до Сирии, вновь оказалось под властью Царьграда, и рыцари, присягавшие на верность Алексею I, не преставали изумляться тому, как это происходило. «Но нужно помнить, - заключает академик Ф.И.Успенский, - что не меньше изумлены были... и византийцы: они утверждают, что это движение [крестоносцев] на восток не вызвано было просьбами их, а произошло самостоятельно и угрожало пагубными последствиями для греческой империи». В этом простые византийцы были правы.

ЦЕНА ЗАВОЕВАНИЙ

Примеров того, как благие начинания людей в итоге оборачивались злом, в истории немало. Особенно - таких случаев, когда цели задуманных предприятий были заведомо корыстными. Крестовые походы здесь не исключение. Борьба за Гроб Господень воодушевляла крестоносцев, однако едва ли больше, чем жажда славы и богатства, свойственная всем завоевателям. Те рыцари, что с оружием шли в Святую Землю, исполняли обеты, молились, совершали подвиги, но они же и убивали, и грабили, и мучили пленников. Летописцы первого похода с восторгом рассказывали о лужах крови, по которым ходили воины захватившие Иерусалим.

Из 180 000 крестоносцев, ступивших на азиатский берег Мраморного моря, до Палестины добрались не более 20 000. Одни погибли в боях, умерли от болезней и лишений, другие остались в завоёванных областях или вернулись домой; но всё-таки, несмотря на вопиющую неорганизованность первого похода, цель его была достигнута. Гроб Господень был освобождён (1099 г.); Антиохия, Эдесса, Иерусалимское королевство стали новыми государствами Ближнего Востока; города Малой Азии, отбитые у турок, вернулись под власть византийского императора, что заметно усилило его за счёт крестоносцев и, соответственно, вызвало их раздражение.

Что же касалось нравственности западного рыцарства, то исполнением вассальной присяги, верностью слову, стремлением отнять христианские святыни у мусульман она, пожалуй, и была исчерпана. Ибо в остальном, в латинских княжествах Сирии и Палестины царил разврат, невиданный в Европе. А через сотню лет и за самый Гроб Господень, вновь доставшийся магометанам, воевать уже было некому. Начиная с четвёртого похода, крестоносцы принялись грабить страны христианские, от чего первоначальный смысл их движения извратился даже внешне.

В середине XII века мусульмане вновь активизировались. Захватив Эдессу (1144 г.), эмир Мосула ад-дин Зеньги стал угрожать непосредственно Иерусалиму. Падение Эдессы потрясло западный мир. Молодой король Франции Людовик VII, снесшись с Рожером II (Сицилийским), выступил во второй крестовый поход (1148 г.). К французам присоединился германский король Кондрад III. Ни отличавшийся ни умом, ни силой духа, римский папа Евгений III принял движение под свою руку, хотя фактически его вдохновлял и направлял известный в то время проповедник Бернард, канонизированный католической церковью. Этот могучий оратор убедил Кондрада III принять участие в походе. Немцы согласились, но пошли в Палестину своим путём. Разделение крестоносцев, преследовавших различные эгоистические цели, привело к тому, что, в конце концов, громадные армии королей растаяли под ударами магометан, и второй поход окончился полной неудачей.

Папа взвалил вину на Бернарда, которого объявили лжепророком; Бернард сетовал на папу, формально возглавлявшего кампанию. А простой народ и рыцари не замедлили сделать вывод, что цели походов нельзя достигнуть, пока на их пути стоит Византия; сначала надо устранить это «главное» препятствие. Так Православные греки в глазах латинян сделались врагами худшими, чем иноверные агаряне. И неспроста. Завистливая ревность римской курии отлично дополнялась грабительской алчностью самих крестоносцев.

При Мануиле I, правившем Византией в то время, империя процветала. А Запад помнил, что дед Мануила Алексей I обещал католическому воинству богатства Константинополя. С середины XII века тенденция к сведению счётов с византийцами стала приобретать в Европе всё больше и больше сторонников.

Греки, в свою очередь, тоже не остались в долгу. Как только умер Мануил Комнин (1180 г.), в Константинополе началась отчаянная борьба за власть. При Мануиле («императоре-рыцаре», как звали его современники), благоволившем Западу, латиняне, проживавшие в столице, чувствовали себя вольготно: занимали высокие должности, торговали без пошлин, блистали при дворе. И можно представить, как ненавидели их коренные жители, особенно простой народ. Когда престол перешёл к наследнику Мануила Алексею II, его партия не смогла справиться с притязаниями дяди юного императора - Андроника Комнина. В 1183 г. Андроник убил своего 15-летнего племянника и завладел короной, а перед тем, подняв народное восстание, он учинил погром всех иностранцев, обосновавшихся в городе Константина. Бежавшие католики разнесли весть об этом по всей Европе, что послужило лишним поводом к готовившейся мести Запада.

Сам Андроник объявил себя «крестьянским царём», но, вознамерившись очистить империю от засилья иноплеменных, не рассчитал своих сил. Византийская знать, восставшая против Андроника, возвела на трон вельможу Исаака Ангела (1185 г.), и тот отдал низверженного императора на растерзание озверевшей толпе. Чернь с удовольствием расправилась с тем, кого недавно величала своим вождём. Так завершилась столетняя эпоха династии Комнинов.

Род Ангелов правил правил империей не так продолжительно, куда менее успешно и закончился ещё более бесславно.

Пока шла борьба за Царьградский престол, уже в 1183 году сербский жупан Стефан Неманя с помощью венгров сумел добиться независимости. Затем от Византии отпала и Болгария. Исаак Ангел предпринял военные походы против болгар, но потерпел неудачи (1186-1187гг.). А вскоре (5 июля 1185 года) близ города Тивериады (у Галилейского озера, по водам которого ходил Господь Иисус Христос) решилась участь Иерусалимского королевства. Не без измены многих западных князей (какая уж тут честь!) войско крестоносцев было уничтожено магометанами. Сам король и князь Антиохийский попали в плен к султану Саладину; 2 октября сдался город Иерусалим. Саладин даровал его жителям жизнь и свободу за выкуп: 10 золотых монет с мужчины, 5 - с женщины, 2 - с ребёнка. Весть о случившемся дошла до Европы в 1188 г. И там сразу же стали готовиться к третьему крестовому походу.

Германский император Фридрих I Барбаросса, французский король Филипп II Август и знаменитый Ричард Львиное Сердце (король Англии) возглавили этот последний поход католиков в Святую Землю. Поход столь же нелепый и тщетный, как и второй. Пути немцев и французов с англичанами вновь разошлись. Барбаросса двигался через Болгарию, Византию и далее азиатским берегом. Филипп Август и Ричард на кораблях из Италии плыли по Средиземному морю. Пребывание Фридриха I на Балканах побудило болгар и сербов к военным действиям против Византии. Но сам, подстрекавший их, германский император не выступил в роли союзника славян. Он надеялся стравить их с греками и ослабить, потому выжидал, хотя соблазн овладеть Царьградом был для него велик. Только план Барбароссы не осуществился. Форсировав Босфор на греческих кораблях, Фридрих I прошёл Малую Азию, а в Киликии (на родине Апостола Павла), переправляясь через реку Салеф, он неожиданно утонул. Бурный поток увлёк старого вояку, помощь подоспела слишком поздно. Часть войска Барбароссы вернулась в Европу морским путём, остальные немцы в жалком виде, под предводительством герцога Швабского, прибыли в Антиохию. Осенью 1190 года они соединились с войсками французов и англичан, осаждавших город Акру.

Осада Акры затянулась и практически поглотила весь третий поход. В июле 1191 года мусульмане сдались крестоносцам, Саладин обещал уступить им Иерусалим и выдал под это две тысячи заложников, но рыцари, заняв Акру, не смогли поделить власть. Ричард сначала поссорился с немцами, затем с королём французским. Раздражённый Филипп Август покинул Палестину и отправился домой. Соотношение сил сразу изменилось. Ричард с его «львиным сердцем» не осознал того, что произошло. Зато умный Саладин понял отлично и немедленно отказался от прежних договоров. Англичане в ярости перебили всех заложников, но ничего не добились этим, а только вызвали ненависть мусульман. Победить крестоносцы ещё могли, совершив внезапную атаку на Иерусалим. Однако храбрый Ричард проявил странную нерешительность. Современники даже обвиняли его в измене и предательстве. В мечтательном самообмане английский король предложил Саладину соединиться узами родства, выдав свою сестру Иоанну за брата Саладина Малек-Аделя. После чего первого сентября 1192 г. Ричард заключил договор с Саладином, по которому за крестоносцами осталась небольшая береговая полоса от Яффы до Тира, а Иерусалим, Св. Крест и Гроб Господень снова отошли к мусульманам. И более за эти святыни рыцарство не сражалось.

Филипп Август начал войну против Англии. Ричард поспешил домой, но в Европе его сторожили на всех пристанях. Недалеко от Вены его схватили и продержали в заключении два года, пока угрозами папы он не был освобождён.

Так после громадных жертв (до полумиллиона крестоносцев) за целый век Запад по существу ничего не добился. Мусульмане глумились над Христианами, и европейцы всё более укреплялись во мнении, что причиною их неудач служит Византия. Царьградский двор ловко маневрировал между исламским и латинским сообществами, приобретая земли, а зависть католиков, усугублённая религиозной ревностью, тем временем росла.

В январе 1198 года на папский престол в Риме вступил Иннокентий III. Это был один из выдающихся умов, когда-либо руководивших церковной политикой Запада, но выдающийся также и коварством. Он стал возбудителем и душой четвёртого крестового похода.

Объявив, что новый поток крестоносцев нужно направить не в Палестину, а в Египет, откуда мусульманство черпало силы для борьбы, Иннокентий III тайно задумал захватить Константинополь. Посадить в Православной столице своего латинского «патриарха» и своего «императора» было давнишней мечтой папистов. И теперь, под началом лукавого папы, эту мечту взялись осуществить ещё более лукавые венецианцы. Скрывая истинные цели будущего похода, Венецианский дож финансировал его подготовку в надежде использовать мужество графов Шампани и Фландрии. Королям Ричарду и Филиппу Августу было не до того, они воевали меж собой, но оставался ещё германский король Филипп Швабский, у которого с правящим императором Византии были свои семейные счёты.

Дело в том, что в Царьграде (1195 г.) произошёл очередной переворот: «Царь Исаак Ангел, - пишет Ф.И.Успенский, - был свергнут с престола своим братом Алексеем, который под именем Алексея III занимал трон во время четвёртого крестового похода. Беспощадно ослепив низверженного царя, он держал Исаака в заключении вместе с его сыном, царевичем Алексеем. Константинопольские события не могли остаться безразличными для Филиппа [Швабского], в особенности для супруги его, дочери Исаака Ангела... Слепой Исаак возлагал теперь все упования на свою дочь... он просил... чтоб она отомстила дяде за обиду... и явно намекал, что царская власть принадлежит её мужу».

Филипп ещё раздумывал над намёками тестя, когда в 1201 году к нему явился бежавший из заточения царевич Алексей. Деньги, посланные сестрой на подкуп византийской стражи, и участие итальянских купцов помогли наследнику престола добраться до Западной Европы, и той же осенью он был представлен папе Иннокентию.

Ещё целый год никому не сообщалось о тайных планах свержения Алексея III. Переговоры между папой и Филиппом Швабским вёл итальянский маркграф Бонифатий Монферратский, который непосредственно руководил подготовкой военной кампании.

В августе 1202 года Бонифатий прибыл в Венецию, где окончательно было решено вести войско не в Египет, а на Царьград, хотя план похода по-прежнему держался в секрете. Венецианский дож Дандоло отнёсся к готовящейся гнусности с присущей ему коммерческой хваткой. За провоз крестоносцев на кораблях и за прочие расходы на осаду Константинополя Венеция намеревалась получить компенсацию с изрядной прибылью. Интересы немецкого короля соединились с видами Венецианской республики, которая по предложению дожа «соглашалась» получить свою долю награбленного натурой. А в качестве аванса крестоносцы должны были разграбить Далматинский город Зару на Адриатическом побережье. Зара подчинялась Венгерскому королю и была Христианским городом (населённым, по всей вероятности, православными сербами или словенцами). Однако, являясь торговым конкурентом Венеции, она мешала её обогащению. Рыцари же, став наёмниками купцов, обязывались исполнять их волю.

Объявить крестоносцам прямо, что они едут грабить Христиан, было по меньшей мере неприлично: многие дворяне ещё дорожили своей рыцарской честью. Поэтому, посадив войско на суда в октябре 1202 года, венецианцы возили его по морю целый месяц, словно плыли в Египет. А потом этих «странников» - голодных, озлобленных, вооружённых - бросили на то, что повстречалось им в пути. Зара была разграблена так, как не грабили прежде и мусульманских городов. Её жителей убивали, насиловали, продавали в рабство. И там же, в 1203 году, как преступникам, повязанным кровью, крестоносцам открыли подлинную цель их похода.

До этого в боях за Гроб Господень ополчение Запада платило человеческими жизнями. Теперь цена завоеваний перешла в область духовно-нравственную. Совесть рыцарства подверглась тяжкому испытанию, и папа спешил её успокоить. Сделав вид, что он ничего не знал, Иннокентий III написал из Рима: «Увещеваем вас и просим не разорять больше Зары. В противном случае вы подлежите отлучению от церкви». Вслед за этим, словно испугавшись собственной «строгости», папа исправил своё первое послание: «Слышал я, что вы поражены угрозой отлучения... но я дал приказ находящимся в лагере епископам освободить вас от анафемы, если искренне покаетесь». Таким образом, индульгенция (разрешение) на продолжение войны осталась в силе; руки грабителей были развязаны на будущее. А тем, кто всё-таки сомневался (в том числе многим баронам) организаторы похода представили царевича Алексея, обиженного его дядей-узурпатором, и напомнили о горькой участи законного императора Исаака Ангела, ослеплённого и томящегося в застенке. Это подействовало, тем паче, что царевич обещал крестоносцам денежные награды, намного превышавшие возможности его казны.

Так, продавая родину врагам, последний отпрыск династии Ангелов покупал себе царьградский престол. Но цена, которую платили крестоносцы, была ещё выше.

Отпадение папистов от Единой Апостольской Церкви (1054 г.) стало следствием процесса, связанного с внесением ими в Никео-Царьградский Символ Веры так называемого филио квэ - латинской вставки, означающей исхождение Духа Святого не только от Бога Отца, но и от Сына. В дальнейшем этот церковный раскол (схизма) усугубился и другими отступлениями латинян от Православия, свято хранимого греками и восточными славянами. Ко времени четвёртого крестового похода духовное противостояние Запада Востоку переросло в откровенную вражду. Была и другая причина ненависти католиков к Православным, которую они сами навряд ли сознавали. Их болезнь протекала тогда ещё в скрытой фазе.

С момента создания латинских княжеств на Ближнем Востоке прошло более ста лет. Все эти годы крестоносцы так или иначе общались с мусульманами. Контакты их были весьма обширными, что не могло не сказаться на мировоззрении европейцев. Греки жили бок о бок с исламским миром, жили гораздо дольше, и тем не менее, не зависели от его влияния. Византия оставалась наследницей Древней Эллады. Философия эллинов, языческая мистика, в том числе азиатская, в Греции никого не удивляла, но и не привлекала верующих. Святые Отцы Православной Церкви учились в Афинской Академии, в других учебных заведениях античного общества. Они пользовались философской логикой, риторикой, достижениями физики и механики древних эллинов, но относились к ним исключительно практически, как к рабочему инструменту, каковым и является систематическое знание.

Дела на Западе обстояли иначе. Под влиянием римской курии Европа утратила связь с Православием. Варвары, пришедшие на смену латинам (древним римлянам), не могли осмыслить Христианство подобно византийским грекам. За отсутствием собственной богословской базы, они тянулись ко всякого рода внешней мудрости, в том числе и к языческой. Ватикан поддерживал эти тенденции. Столкнувшись с учёностью исламского мира (впитавшего оккультные знания древних египтян, халдеев, эллинов), латино-европейцы не устояли против соблазна. Мистика индуизма, астрология, иудейская каббала, герметизм и магия чисел Пифагора казались им выше Божественных откровений. Мечта о «власти над миром» лиц, посвящённых в эзотерическое (тайное) знание, обуяла многих заблудших и вызвала спрос на философию.

Восточный оккультизм внедрялся в умы вместе с творениями Авиценны, Гиппократа, Платона, Аристотеля. Труды последнего особо почитались арабами. А поскольку франкам (так мусульмане звали всех латинян) недоставало не только литературы, но и грамотности вообще, то книги, привозимые крестоносцами, в Европе воспринимались почти без критики. В далёких от совершенства переводах с арабского на латынь языческое знание хлынуло в Италию, Германию, Францию (Испания была во власти мавров и евреев), после чего там стали создаваться университеты и пробудился интерес к античности. Схоластика (учёность) заменила католикам богословское знание и, в конце концов, привела Запад к безбожному рационализму. А процесс приобщения к античной культуре, известный нам как ренессанс, или возрождение, оказался посевом плевел язычества на ниве христианской нравственности. От латинского humanus (человечный) произошло название самих «плевел» - гуманизм. Хотя ни к человечности, как таковой, ни даже к древней культуре, которую «возрождали», он отношения не имел. Революционеры всех времён (от возрожденцев и «просветителей» до большевиков и демократов) не отличались именно гуманностью, а боролись они всегда в первую очередь с Христианством. Боролись упорно, жестоко, изощрённо.

Таковыми были и первые гуманисты. Сибаритская роскошь, плотские утехи, сластолюбие в изысканных формах, страстные художества, именуемые «свободными искусствами», сделались модной потребностью возрожденцев, наряду с оккультными занятиями в тайных обществах и масонских ложах. Сильные мира желали свободы неограниченного потребления, исполнения любых прихотей, но при этом они искали морального оправдания своим порокам. Гуманизм устраивал, кажется, всех: и самих римских пап, и развратившихся папских прелатов, и королей с герцогами, и еврейских банкиров, снабжавших деньгами вечно воюющих феодалов, и уже нарождавшуюся буржуазию средневековых городов-республик, готовую открыто поклониться «золотому тельцу».

Согласно преданию, в одном из богатейших центров северной Италии (в Генуе, Венеции или Флоренции) толстосумы заказали мастерам золотую иглу таких размеров, что в её «ушко» мог протиснуться небольшой верблюд. Этим кощунственным «дивом», выставленным у городских ворот, они намеревались поглумиться над Святым Евангелием, где сказано: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19,24).

Господь наказал воинствующих безумцев эпидемией чумы и военным разорением их города. Но вразумило ли это одержимых страстью поклонников «златого кумира»? Число их продолжало множиться. Ростовщики возносились вровень со знатью. Знать уподобилась финансовым дельцам. Банкиры правили бал. Дворцы вельмож превращались в сокровищницы, в музеи «свободных искусств», в капища древних идолов, добытых из раскопок. Поощряемые меценатами скульпторы взялись ваять обнажённые фигуры Гераклов, Аполлонов, Афродит, а заодно и рогатых, козлоногих сатиров и фавнов, которыми украшали здания, сады, площади городов. Зодчие возводили грандиозные постройки, художники покрывали их срамными фресками. Даже в церковном искусстве стали господствовать плотский натурализм и страстность, языческая мифология, мистика, эротика заполнили литературу. Астрологи, алхимики, каббалисты заняли придворные должности. И наконец, при папе Урбане IV (1261-1264 гг.) ренессанс был официально одобрен католической церковью. Одновременно сформировалось и западное мировоззрение. «Князь философии», как звали его современники, Фома Аквинский (1225-1277 гг.) во взглядах своих совместил латинское христианство с учением Аристотеля. Его схоластическая система - томизм (от имени Томас-Фома) сделалась теологией (богословием) Запада, после чего римская церковь окончательно гуманизировалась.

Это потом (в XVI столетии), когда из «возрождения» выросла протестантская реформация, папство спохватилось и ответило жесточайшей реакцией на революцию гуманизма. Тогда Европу закружил огненный вихрь,и пролились потоки крови, после чего на пепелище западного духа взошли бесплодные атеистические тернии. Но это случилось потом. А на исходе XII века папизм искал врага и нашёл его в образе Державы Православия (Византийской, а затем Русской), с которой он борется и поныне, действуя то внешней силой, то пытаясь растлить её изнутри.

В 1203 году крестоносцы о том не ведали. Духовный облик франкского рыцарства, по внешности христианский (потому ещё не лишённый некоторого благородства), по сути своей оставался варварским. Где-то беспощадно грубым, в чём-то доверчиво наивным. До времени это давало преимущество грекам, более образованным и искушённым в политике. Однако по мере роста западной цивилизации, опыт и знания европейцев умножались, а доблесть и рыцарская честь уступали место алчности и коварству. Вслед за курией Ромы, обосновавшейся в Ватикане, венецианцы преуспели в лукавых делах более других латинян, и с их помощью Царьграду был нанесён удар, которого греки не ожидали.

ЛАТИНСКАЯ ИМПЕРИЯ

Итак, мы расстались с крестоносцами в разграбленном ими Далматинском городе Заре. В январе 1203 года туда явились послы германского короля Филиппа Швабского и византийского царевича Алексея Ангела, который ради свержения с трона своего дяди-узурпатора был готов отдать Константинополь в руки католиков. Там же в Заре был окончательно утверждён договор между вождями четвёртого крестового похода и финансировавшей его Венецией. Всё, что в течение двух лет вынашивалось в тайне, о чём знали только папа римский, венецианский дож да король Филипп (зять низложенного царя Исаака Ангела), теперь решено было обнародовать.

Послы Филиппа зачитали рыцарям его письмо:

Нет смысла цитировать письмо далее и перечислять вознаграждения, обещанные завоевателям. Достаточно повторить: «Он подчинит католической церкви греческую империю!»

Для православных греков сие было куда страшнее утраты всех сокровищ и даже ига язычников. Но, слава Богу, греки этого не слышали, и это не случилось.

В апреле рыцарей вновь посадили на корабли, и венецианцы довезли их до острова Корфу, где вождям ополчения представили самого претендента на византийский трон. Царевич Алексей легкомысленно уверял крестоносцев, что их предприятие не встретит затруднений, что его с нетерпением ждут и население столицы, и верный ему военный флот (которого на самом деле не было). Не думая об ответственности, этот зрелый юнец давал расписки и денежные обязательства, заведомо невыполнимые. Когда в июне войско подошло к Константинополю, то оказалось, что свои возможности царевич сильно преувеличил. Его не только никто не ждал и не собирался поддерживать, но сами притязания его греки принимали в шутку. Тридцати тысячам франков предстояла осада хорошо укреплённого города с миллионным населением.

Константинополь казался неприступным, однако слабое звено в его обороне имелось. У византийцев не было флота. Не было - по причине вопиющей беззаботности властей, занимавшихся лишь дворцовыми интригами, да по безмерной алчности казнокрадов, расхищавших средства, выделяемые на строительство кораблей.

В 1187 году царь Исаак Ангел заключил пагубный договор с Венецией, по которому обязанности морской службы возлагались на венецианцев. Теперь на их кораблях приплыли захватчики. Собственный флот Византии за прошедшие 16 лет успел сгнить, а новый не был построен. В царьградских доках оставалось не более 20 судов, да и то - мало к чему пригодных.

Спросить было не с кого и некому. Исаак Ангел, ослеплённый палачами, томился в застенке, а захвативший трон Алексей III делами империи не занимался. У него не только флот не строился, но и гарнизон столичный влачил жалкое существование.

Ввиду надвинувшейся опасности Алексей III собрал около 70 тысяч добровольцев. Однако то были не профессиональные воины, и вооружение их оставляло желать лучшего. О всеобщем народном ополчении речь не заходила. Большинство граждан равнодушно взирало на происходящее. Это давало шанс крестоносцам. Тем паче, что император, полагаясь на крепкие стены, оставался в праздном бездействии.

Для начала франки решили запастись продовольствием. Они переплыли Босфор, пограбили азиатский берег и, вернувшись, в июле приступили к Галатской башне. Овладев ею, они смогли порвать огромную цепь, запиравшую вход в залив Золотой Рог. Этот залив, разделяющий Константинополь на две части, в отсутствие флота был самым уязвимым местом обороны. Стены крепости здесь были не так мощны, а неприятель с кораблей мог высаживаться, где хотел. И он высадился со стороны Галаты у Влахернского дворца, но был отбит в схватке под стенами города. Успех героической вылазки греков следовало развить, пока враг не опомнился. Однако неожиданно Алексей III бежал, бросив на произвол судьбы даже жену и детей.

Утром 19 июля в городе начались волнения. Народ вывел из темницы слепого Исаака Ангела и вернул ему трон. Латинян оповестили, что дворцовый конфликт исчерпан, и законный император приглашает сына разделить с ним власть. Осада сразу потеряла смысл. Не отпустив царевича к отцу, крестоносцы не могли рассчитывать на выплаты по его обязательствам. Но они ещё не знали, что в казне таких денег просто не было.

Когда Алексей прибыл ко двору, и отец, скрепя сердце, ратифицировал договор, заключённый наследником столь безответственно, выяснилось, что векселей царевич подписал слишком много. Из 450 тысяч марок серебра, которые требовались, удалось собрать лишь 100 тысяч, и то с большим трудом, за счёт конфискации имущества у приверженцев прежнего правителя.

Народ был возмущён вымогательством латинян и поведением обоих императоров. В январе 1204 года столицу потряс новый переворот. Ещё один Алексей, на сей раз Алексей Дука (эта династия царила до Комнинов) возглавил толпу и войско, и был провозглашён императором. Старый, больной Исаак Анегл, дороживший более расположением латинян, чем популярностью в собственном народе, умер от горя, а сын его, обещавший подчинить империю римской церкви, был взят под стражу и убит.

Новый царь Алексей Дука не собирался платить выкупа франкам. Поддержанный решимостью дворянства, он занялся укреплением стен. С обеих сторон начались приготовления к окончательной развязке. Крестоносцы прилагали крайние усилия, пытаясь завалить оборонительные рвы, чтобы приблизиться к стенам со штурмовыми лестницами. Из-за бойниц на них сыпался град камней, и летели стрелы. Девятого апреля 1204 года, захватив одну из башен, рыцари ворвались в город и устроили пожар, поглотивший две трети его строений. Двенадцатое число стало днем взятия Константинополя.

Утром 13 апреля в столицу Византии вступил предводитель похода маркграф Бонифатий Монферратский и, не взирая на мольбы жителей о пощаде, отдал город на трёхдневное разграбление своему войску.

За эту жестокость и святотатство вожди крестоносцев очень скоро поплатились жизнью. Но в тот день они воображали, будто Бог им помогал расправляться с ненавистными «схизматиками».

Зверства захватчиков, особенно из немецких отрядов, были ужасны. Изверги не только людей не щадили, но проявили себя настоящими варварами в отношении церквей, библиотек, памятников искусства. Врываясь в храмы, они взламывали раки с мощами святых, срывали оклады с икон, рубили их на куски серебра и вытаскивали отовсюду драгоценные камни. Один из французских аббатов, некий Мартин, с отрядом ландскнехтов вошёл в греческий храм, куда горожане сносили свои домашние реликвии, надеясь, что здесь, под защитой святого алтаря, «рыцари креста» не тронут их. Но тщетно. Аббат «благословил» воинов расправляться с людьми, а сам полез на хоры, где лежали наиболее дорогие вещи.

Царьград был разорён. Четвёрка бронзовых коней, взятых с константинопольского ипподрома, по сей день украшает портик Св. Марка в Венеции. Этих коней присвоил тогда венецианский дож Энрико Дандоло. Он вообще предлагал отдать ему на откуп всю добычу, а рыцарям выплатить её стоимость. Но те не сочли это выгодным и продолжали грабить по-варварски, превращая шедевры искусства в золотой и серебряный лом, разбивая мрамор, сжигая предметы из дерева и книги, ценности которых они не разумели. Порча и вред, нанесённые невеждами, намного превзошли стоимость захваченоой ими добычи.

Насытившись кровью, крестоносцы приступили к разделу империи, которую считали уже покорённой, и к выбору «своего» латинского императора. На место убывшего из столицы православного патриарха Иоанна X Каматера папа Иннокентий III назначил кардинала Фому Морозини. За «императора» полагалось голосовать. Дандоло сам отказался от этого титула; Бонифатий, страстно его желавший, не получил необходимой поддержки. Хитрых венецианцев более устраивал простодушный Балдуин, граф Фландрский (он всё ещё мечтал о завоевании Гроба Господня). Его и выбрали, как кандидата менее одиозного и не столь одарённого умом.

Венеция получила все права на беспошлинную торговлю, и в придачу - побережье Ионического моря (Эпир). Граф Блуа был назначен «герцогом Никейским». Бонифатий завладел Солунью (Фессалониками), где организовал собственное королевство, почти независимое от «императора» Балдуина. Дож Дандоло с его венецианскими (по большей части еврейскими) банкирами сделался фактическим хозяином Царьграда и морских проливов. Так на территории Византии образовалась чуждая греческому населению «Латинская империя». Она изначально не была жизнеспособной, и тем не менее, просуществовала более полувека.

Греки не сразу оправились от удара, нанесённого крестоносцами, зато пробудились нравственно. Православный народ, не замечавший прежде различий между своею верой и западной, быстро почувствовал эти различия, а простые граждане начали каяться, что вовремя не поддержали своих господ. Защиту Константинополя они считали делом одних дворян и наёмных воинов. До смены власти им казалось, что подати платить всё равно кому - рыцарям или византийской знати. Окрестные сельчане поначалу даже радовались, скупая задёшево товары, награбленные в столице. Однако очень скоро они испили чашу феодального гнёта и ощутили духовное иго католицизма.

Опомнились и церковные иерархи с богословами. До вторжения крестоносцев не все они сознавали степень лицемерия и глубину падения папистов. Если латинское филио квэ, внесённое католиками в Никео-Царьградский Символ веры, наряду с отступлениями от Апостольских правил и богослужебных канонов, греки считали серьёзными, но всё же поправимыми ошибками Запада, то теперь, когда папа, вопреки всем каноническим нормам, сделал «патриархом» своего легата, им стало ясно, что Рим не только утратил честь и совесть, но вообще - по-иному понимает Церковь.

Это ужаснуло греков, возмутило и побудило взяться за оружие.

В ту ночь, когда крестоносцы ворвались в Константинополь, а правящий патриарх Иоанн Каматер был изгнан (или бежал), произошла ещё одна смена царей. Алексей Дука, отчаявшийся в успехе обороны, всё бросил и скрылся в неизвестность. Императором спешно избрали Феодора Ласкариса. Короновать его было некогда и некому. И Феодор с остатками войска перебрался на азиатский берег. Он закрепился в Никее, которую не уступил крестоносцам, несмотря на все их атаки, и оттуда повёл освободительную борьбу.

Противостав Западу, Никея сделалась центром притяжения всех греческих сил. Патриарх Иоанн укрылся во Фракии (в Дидимотихе), где латинское засилье было свергнуто уже в феврале 1205 года, а на Пасху Болгарский царь Колоян, призванный фракийскими греками, разгромил крестоносцев под Адрианополем. Иоанн Каматер не захотел перейти к никейцам и скончался в 1206 году. Новый патриарх Михаил Авториан, избранный уже в Никее, короновал Феодора I Ласкариса. Таким образом было положено начало династии никейских царей, отнявших у латинян большую часть их завоеваний и подготовивших окончательное освобождение Царьграда.

Никея, а затем и другие «имперские центры» Византии (Эпир, Фессалоники, Трапезунд), не всегда дружные меж собой, но объединённые общей идеей воссоздания греческой державы, вели непрерывные войны с латинской «Романией» (так крестоносцы называли свою империю), пока не пал последний оплот западного владычества.

Вифинию (область вогруг Никеи) в эти годы отличает бурный экономический рост, подъём патриотизма и военной мощи, но вместе с тем и так называемый восточный ренессанс, зародившийся именно здесь в никейский период византийской истории. Впрочем, это отдельная тема. И чтобы раскрыть её, нам необходимо закончить рассказ о злополучной латинской империи, образованной франкскими завоевателями.

Судьбы вождей, возглавивших захват Константинополя, глубоко трагичны. Они подобны судьбам всемирно известных злодеев-богоборцев (Марата и Робеспьера, Ленина и Свердлова) и целого ряда римских императоров, воздвигавших языческие гонения на Христиан. Все они - и Нерон, и Деций, и Юлиан Отступник, со множеством других гонителей, от начала своих пагубных деяний прожили не более трёх с половиною лет (время власти антихриста); и то же самое случилось с главарями крестоносцев, разоривших Константинополь.

Венецианский дож Дандоло ослеп и умер уже в июне 1205 года. Граф Блуа, провозглашённый «никейским герцогом», - ещё раньше (в апреле). Убитый в бою под Адрианополем, он так и не увидел «своего» княжества. И тогда же в плен к болгарам попал сам «император» Балдуин. Калоян четвертовал Балдуина, а из черепа его, по обычаю диких влахов, сделал чашу для вина.

Спустя два года та же участь постигла и Бонифатия Монферратского, не пощадившего жителей Царьграда. Обиженный избранием в «императоры» Балдуина, Бонифатий не поддержал его в войне с Калояном, отсиделся в своем «Солунском королевстве», но в 1207 году он попал в засаду и был убит болгарской стрелой. Калоян изготовил из черепа Бонифатия вторую чашу, затем гибель настигла его самого.

Понять, почему царь Болгарии (страны христианской) сделался столь жестоким, нам поможет одна деталь. Калоян не дорожил Православной верой. Он мечтал о королевской короне от папы, добивался её и получил в обмен на обещание заключить унию с Римом. Схема обычная. Но уния не состоялась. Калоян не успел. Начав с обоюдовыгодной помощи грекам, он сделался вскоре их злейшим врагом и так терзал византийцев, что даже латинская оккупация показалась им лёгкой. Когда Калояну поднесли голову Бонифатия Монферратского, он тотчас отправился занимать «Солунское королевство». На походе, в военном лагере, он был убит в результате заговора.

После смерти Калояна Болгарское царство заметно слабеет, хотя его роль в борьбе с латинской империей остаётся по-прежнему важной. Само же государство крестоносцев год за годом убывает и теряет своё влияние. Лишь в годы правления благородного Генриха Геннигау, занявшего «императорский» трон после брата своего Балдуина I, наблюдается временный подъём «Романии». Нам не известно, где был и что делал Генрих во время осады и разорения Константинополя, но то, как он вёл себя потом, заслуживает всяческих похвал. Доблестный, храбрейший рыцарь, преданный долгу и чести, Генрих оказался разумным государем, умеренным и осторожным политиком. Он и грекам оказал немало полезных услуг, защищая их от хищности тех же болгар (влахов и половцев). А православных монахов Святой горы Афон он избавил от диктата римской курии.

Надо сказать, что миссия папы на Балканах вообще оказалась безнадёжной. Несмотря на все заверения о подчинении Греческой церкви Риму, католикам удался лишь захват части храмов и их имущества. И даже там, где латинское влияние распространилось на некоторых епископов, население в массе своей осталось православным. Западные бароны и сам «император» Генрих поняли это очень скоро, и уже в 1209 году, не считаясь с папой, торжественно подтвердили «свободу веры и восточного обряда», что способствовало их сближению с греками. Более того, многие рыцари сами перешли в Православие, породнились с местным дворянством. И возможно, в результате этого сближения их империя сохранилась от развала, угрожавшего ей с первых лет существования.

Почти не слезая с боевого коня, Генрих Геннигау царствавал по 1216 год и скончался молодым (не дожив до 40), видимо, от злодейского отравления.

Смерть его стала несчастьем для латинской империи. Потеряв доброго монарха, «Романия» пришла в упадок. Римские папы и венецианца предалиеё, как раньше предавали честного Генриха, о котором, как ни странно, именно греки сохранили тёплые воспоминания. Вот слова известного в то время философа Георгия Акрополита. «Генрих, - писал он, - хотя родом был франк, но к ромеям и законным детям Константинова града относился добродушно и многих принял в число вельмож, многих - в своё войско, а простой народ любил как собственный».

В один год с Генрихом ушёл из жизни папа Иннокентий III (лжепатриарх - кардинал Морозини умер в 1210 г.). Таким образом, все главные фигуры четвёртого крестового похода покинули театр истории.

Греки в лето 1216-е также понесли большую утрату. В Эпире скончался дэспот Михаил Дука. Вместе с братом Феодором он с 1205 г. удерживал власть над Ионическим побережьем и островом Керкирой. Из диких албанцев, населявших горные районы Эпира, братья Дуки создали сильную армию, прогнали венецианских захватчиков, освободили богатый Диррахий, цветущую Арту, которая стала их столицей, и начали наступать в Македонии, угрожая «Солунскому королевству». Через год после кончины брата Михаила I новый дэспот Эпира Феодор Дука нанёс сильнейшее поражение крестоносцам на пути их следования в Царьград. Тогда был уничтожен цвет западного рыцарства вместе с новым латинским «императором» Петром Куртенэ, шедшим занимать престол, безвременно оставленный Генрихом Геннигау. Родившийся вслед за этим сын Петра Балдуин II в итоге стал последним правителем несчастной «Романии». А Феодор Дука, взяв Солунь и отняв у болгар Македонию, в 1222 году был провозглашён царём.

На месте бывшего Бонифатиева королевства возник ещё один патриотический «имперский центр» Византии - боевой оплот и средоточие греческой эмиграции, не подчинившейся латинскому господству. Набрав силу, Эпирское царство сделалось идейным союзником, и в то же время - соперником Никеи в борьбе за обладание Константинополем. И даже тогда, когда в Святой Софии вновь короновали Византийского Императора (никейца Михаила Палеолога), эпироты не признавали его ещё целых пять лет.

Но оставим Эпир в день торжества его государя и перенесёмся в Никею. Там на смену почившему в Бозе Феодору I Ласкарису (1222 г.) пришёл его зять Иоанн Дука Ватаци. Он быстро расправился с латинянами в Малой Азии, после чего их «империя» на Балканах сократилась до одной столичной области, и освобождение Царьграда стало лишь делом времени. Никейское царство вступило в пору наивысшего расцвета. А чрезвычайно успешное правление Ватаци показало грекам и всему миру, на что способна благодатная национальная монархия под святым омофором Православной Церкви. В эти тридцать три года Никейской гегемонии у Византии появилась реальная возможность повернуть от заката на восход.

НИКЕЙСКОЕ ЦАРСТВО

Иоанн Ватаци оказался превосходным хозяином. Не разоряя народ поборами, он сумел в короткое время накопить несметные богатства. На них он содержал огромную армию, включавшую, кроме греков, ещё и наёмных половцев, и латинян, также верно служивших ему в войнах с «Романией».

Победное шествие Никейской монархии продолжалось более тридцати двух лет при самом императоре Иоанне и ещё три года при его сыне Феодоре II. Потомки почитали Ватаци как «святого царя», отца и устроителя государства. Он подчинил своему влиянию Эпир и Трапезунд (третий оплот греческих сил - на Чёрном море) и создал своего рода «Византийское содружество». После чего (уже в царствование Михаила Палеолога) Никея покончила с латинской империей в Константинополе.

Духовная власть Патриарха восстановилась ещё раньше. За десять лет до освобождения Царьграда Иоанн Дука Ватаци заставил римского папу Иннокентия IV признать за кафедрой Никеи права «вселенской», т.е. Константинопольской кафедры, каковою по сути она и являлась. Ибо со ставленниками Рима (папскими лжепатриархами в Царьграде) никто из православных архиереев не общался. Русские, болгары, сербы признавали одного патриарха. Того, который временно находился в Никее, ожидая возможности вернуться на законный престол. Папа, чтобы хоть как-то сохранить свои преимущества в Греции, лавировал и был вынужден уступать.

Семнадцать лет основатель Никейского царства Феодор I Ласкарис вёл непрерывные войны с крестоносцами и турками, отстаивая независимость. Выдав дочь свою Ирину за Иоанна Ватаци, Феодор I нашёл себе достойного преемника. Новый царь произвёл в стране экономическое чудо. Невиданный взлёт нового царства был обусловлен рядом благоприятных факторов, природных и политических, но главным оказался всё-таки фактор нравственный. Благодатию Божией Ватаци явил себя как правитель подлинно самодержавный: твёрдый и последовательный, мудрый и милосердный, православный, благочестивый, национально мыслящий.

Своеволие богатых магнатов Иоанн Ватаци обуздал силой. Войско всецело было предано ему. Его боялись и любили одновременно. Армию, духовенство, простых людей он так облагодетельствовал, что те в нём души не чаяли. Как верующий человек, царь Иоанн все начинания свои, все обращения к Богу по важным поводам сопровождал раздачами милостыни. О щедрости его слагали легенды. Когда бы ни случилась беда или военная угроза (ведь то были годы монгольского нашествия), царь созывал сограждан на общую молитву. Прошения народа исполнялись, сотням тысяч бедняков раздавались золотые червонцы, не говоря уже о пожертвованиях на Церковь. И средства для столь широкой благотворительности Ватаци добывал, не выколачивая из подданных последнего. Это было ещё одним чудом.

Конечно, не следует думать, что население Вифинии (Никейской области) вовсе не платило налогов. Подати взимались, но в разумных пределах, никого не разоряя. А чрезвычайных, чрезмерных, хищнических поборов царь не проводил. Ватаци не нуждался в том. Его доходы росли от умелого использования природных ресурсов. Государству принадлежали большие площади плодородной земли. Царь Иоанн велел их распахать и засеять. Над поместьями своими он поставил не знатных чиновников, а знающих дело специалистов. За счёт избыточной массы рабочих рук, образовавшейся в результате бегства крестьян из соседних стран (главным образом, из сельджукского султаната), Ватаци создал своего рода «госхозы», высоко рентабельные в условиях мягкого климата, при высоком плодородии почвы. Он развёл виноградники, необъятные нивы, сады, оливковые рощи, невероятное поголовье скота и домашней птицы, и начал извлекать из всего громадные прибыли. От одной продажи яиц он выручил столько, что с первого излишка денег позволил себе купить корону для царицы Ирины (всю в жемчугах) и назвал ту корону «яичной».

Успешно действуя на поприще государственном, Ватаци подал пример (считай, приказ) владельцам крупных имений. Те, также снизив тягла, перестали разорять своих оброчных крестьян и занялись возделыванием собственных господских земель, привлекая наёмный труд обездоленных париков, толпами притекавших в Вифинию. Во владениях турок-сельджуков тогда свирепствовал голод. Орды татаро-монголов, захватившие Средний Восток, в 30-40 годах XIII века хлынули на Кавказ и на Русь, в Междуречье и в Малую Азию. Разбитые татарами, турки уже не могли угрожать грекам и всеми силами стремились к миру с ними.

Как Иоанн Ватаци избежал нашествия монгольской орды, мы точно не знаем. Бог сохранил его царство. Но осталась история приёма ханских послов его сыном Феодором II (в 50-х годах). Прежде, видимо, не доходившие до никейских пределов, татары отправили посольство, как всегда, с целью разведки. Греки, искусные в дипломатических играх, встретили послов на границе у одной из самых мощных крепостей, провели их по самым жутким горным дорогам, непроходимым для войска, а по прибытии в Никею татар ужаснуло лицезрение грозного императора. Он восседал на высоком троне с мечём в руке в окружении стражников-великанов и войска, закованного в стальные латы. Во время парада когорты воинов проходили перед троном по много раз, создавая видимость неисчислимой силы.

Этой ли хитростью или иным способом, но греки сумели отвести от себя монгольскую угрозу. В продолжении 40-х годов Ватаци наращивал мощь никейского государства за счёт разорения турок татарами и мудрого хозяйствования на своей земле. Всех греческих крестьян, бежавших из султаната, император принимал и поселял в своих доходных имениях. Вокруг городов и крепостей были устроены сотни многолюдных деревень, бесперебойно снабжавших провиантом воинские гарнизоны и пополнявших царскую казну. Торговля с турками была в то время очень выгодной. Дорогие восточные вещи продавались на рынках за бесценок, за продукты питания, и наполняли дома подданных Ватаци. Народ Никеи богател. А чтобы деньги зажиточных граждан не уходили в карманы западных купцов, царь Иоанн ввёл ряд ограничительных мер.

Ещё при Феодоре I (1219 г.) был заключён договор с Венецией, как всегда - о беспошлинной торговле для венецианцев. Никейские же купцы, торгуя на Западе, таким правом не пользовались. Ватаци, заботясь о процветании своей страны, а не "западных партнёров", ввёл таможенные сборы, положил запрет на ввоз некоторых товаров (главным образом, предметов роскоши) и делал всё возможное для поддержки отечественных производителей.

«Так как царь увидел, - сообщает византийский историк Никифор Григора, - что ромейское богатство всуе расточается на иноземные одежды, которые... искусно ткутся итальянскими руками, то он издал постановление, чтобы никто из подданных не употреблял таковых, если не желает, кто бы он ни был, чтобы он сам и род его подвергся лишению гражданских прав ["бесчестью"], но употреблять всем лишь то, что производит ромейская земля и что вырабатывают ромейские руки».

Своих мануфактур греки имели достаточно. Беднякам было во что одеться, а господам и подавно, если не гнаться за безумной модой. Иностранцы же, упустив крупную наживу, всё равно продолжали ездить хотя бы за греческими товарами, и, скупая никейские продукты, неплохо пополняли казну императора.

Роскошь, чуждая христианскому благочестию, сделалась «неудобной» даже для высших столичных сановников. Сам наследник престола был строго наказан отцом за ношение итальянской парчи и шёлка. Богатые щёголи, конечно, роптали, но возразить царю никто не смел. Сокращение ненужных потребностей улучшало моральную обстановку, поднимало нравственность, пробуждало патриотизм. От нарядов и дорогих безделушек знатные юноши потянулись к подвигам мужества во славу отечества. Труд крестьян и ремесленников был востребован и вознаграждён. Немощным, сирым, больным оказывалась благотворительная помощь. Страна возрастала и крепла. И пока царствовал Иоанн Дука Ватаци, нация подавала надежды к возрождению духа.

К сожалению, в дальнейшем этот духовный рост замедлился. Ему помешало другое «возрождение», то, которым уже болел Запад, и корни которого уходили в язычество древних греков.

Христианство сблизило образы мыслей эллинов и римлян, объединило их даже со скифами. Но варвары, в V веке покорившие Италию и заселившие Западную Европу, не смогли вместить полноту учения Апостольской Церкви. Сначала они уклонились в арианскую ересь, затем перешли в католичество, а в средние века восприняли языческий ренессанс. Греки же утвердились в Православии. Однако по мере приращения богатств империи, у византийцев возросли материальные запросы, и в среде правящей элиты вновь начал сказываться древнеэллинский характер.

«Эллины, - пишет немецкий историк Т.Моммзен, - всегда приносили общее в жертву частному, нацией жертвовали для общин, а общинами - для отдельных лиц. Их идеалом была созерцательная жизнь, без труда, часто переходившая в праздность». Их соперники древние римляне, напротив, «ничего не уважали, кроме полезной деятельности, и... у них... из отвлечённых идеалов только стремление к величию родины не считалось пустым». Римляне были жестокими прагматиками, но умели жертвовать собой и дело, однажды начатое, всегда доводили до конца.

Византийская ментальность колебалась между мужественным римским прагматизмом и созерцательным эллинским любомудрием, а идеал жертвенной христианской любви, так горячо воспринятый на Святой Руси, в сердцах ромеев мало-помалу угасал.

Патриархальный дух никейских императоров не находил широкой поддержки в среде изнеженной византийской знати. Иоанн Дука Ватаци царствовал уверенно, однако и ему с аристократами приходилось нелегко. Его чтили как великого государя, но оппозиция существовала. Ватаци знал о ней, опасался заговоров и был вынужден доверять доносам людей, как правило, безнравственных. И вот, когда вопрос о взятии Константинополя казался почти решённым, клевета одного политического интригана испортила всё дело.

В 1252 году Македония перешла под власть Никеи. Эпирский дэспот Михаил II уступил её Иоанну Ватаци. Наместником Македонской провинции царь назначил своего любимца Михаила Палеолога. Ватаци хотел женить молодого вельможу на своей внучке и приобщить его к царскому роду. Палеолог, естественно не помышлял ни о каких заговорах против своего покровителя. Тем временем некий македонец, Николай Манглавит, задумал посеять вражду при Никейском дворе. Он оклеветал Михаила Палеолога, и царь, вняв доносчику, затеял длинное разбирательство. Следствие взбудоражило высшие круги дворянства, отвлекло всех от главного дела (завоевания византийской столицы) и по прошествии года окончилось безрезультатно. Зато семена смуты были посеяны. Обиженный Палеолог действительно возглавил придворную оппозицию, только это случилось потом. А тогда, весной 1254 года, Ватаци тяжко заболел и почил на 62-м году жизни. Освобождение Царьграда отложилось ещё на семь лет.

С кончиной великого императора нарушилось равновесие властных структур. Тридцатитрёхлетний наследник (он родился в день воцарения Ватаци) Феодор II не вынес бремени царской власти. Дурной характер и неизлечимая болезнь свели его в могилу менее чем за четыре года. Никейский двор в это время не знал покоя. Новый царь успел ещё продолжить завоевания отца, но о Константинополе он словно забыл. В политике, в экономике страна двигалась от успеха к успеху; Феодор же ощущал себя живущим среди врагов. Он был окружён компанией незнатных временщиков во главе с Георгием Музалоном, которому доверял безраздельно. Пользуясь этим, семейство фаворита сводило счёты с высокородным дворянством. Страдая патологической подозрительностью, царь, под влиянием клики Музалонов, осыпал бранью, преследовал и казнил невинных людей.

Одарённый от природы, начитанный, сведущий в науках, Феодор II, возможно, превзошёл бы своего великого отца. Однако, по словам академика Ф.И.Успенского, став императором, «Феодор переоценил свою власть, основанную его отцом Ватаци на осторожном, хозяйственном и отеческом попечении о низших и средних классах; он ничего не достиг; сократил себе век безнадёжной борьбою и расшатал унаследованную власть».

Возросшая неуравновешенность психики Феодора II перешла в нервную болезнь, которая в расцвете лет сразила его апоплексическим ударом. Несмотря на неутомимую энергию, работоспособность, обаятельный ум, новый царь был язвителен, насмешлив и груб. Он имел о себе столь высокое мнение, что возбудил неприязнь даже у своего воспитателя, философа Акрополита.

«У всех ромеев, - сетовал Акрополит, - особенно в армии и при дворе, явилась надежда... если кто-либо был обижен его отцом... тот надеялся избавиться от своих бедствий... Ведь молодость нового царя, его приятность и вежливость в обращении, умение поддерживать веселую беседу вызывали подобные мечты; но всё это оказалось личиной и обманом».

Обманулись не только подданные. Сам император в скором времени стал обнаруживать в себе странные противоречия. Да и болезнь, стремительно возникшая и рано оборвавшая его жизнь, многих наводила на мысль о наказании Божием. Причина болезни (духовная, прежде всего) становится отчасти понятной, когда мы узнаём, что Феодор II вошёл в историю как «царь-философ». Как выдающийся гуманист-возрожденец, имя которого непосредственно связано с началом восточного ренессанса. И хотя эллинизация сознания византийских греков шла своим чередом (ещё до основания Никейского царства), наиболее заметно она проявилась именно в период правления последнего из Ласкарисов.

Ватаци глубоко ошибся, дав сыну философское образование. Феодор слишком рано познакомился с эллинской мудростью и увлёкся ею. Не достигнув духовной зрелости - христианского смиренномудрия, - царственный юноша прельстился игрою разума древних мыслителей, не учёл времени написания их трудов. Для язычников, не ведавших Бога, «Диалоги» Платона, «Органон» Аристотеля были почти откровением. Нравственная школа Сократа не имела себе равных. Тем не менее, именно Сократ сказал, что познание мира - вещь напрасная, пока человек не познал себя, пока не понял, как ему следует жить. Сократ сам не знал ответов на многие свои вопросы. Спаситель Иисус Христос ответил на них. Он и сказал и показал людям, как надо жить и что делать, чтобы достигнуть вечного спасения. С приходом в мир Сына Божия языческая мудрость устарела морально и, по сути, упразднилась. Возрождать её посредством собственных философских умозрений с тех пор дерзали только духовные слепцы, обуянные сатанинской гордостью, да незрелые молодые люди.

Феодор II оказался в числе последних. Ещё в юности, прочитав сотню-другую авторитетных книг, он возомнил себя знающим достаточно, чтобы поучать человечество, но сам не выучился главному. Блаженства нищих духом он достигнуть не успел.

Как человек широко одарённый, Феодор Ласкарис подавал надежды во многих областях, в том числе и в церковной гимнографии. Его знаменитый Канон Пресвятой Богородице: «Колесницегонителя фараона погрузи...» известен всему Православному миру. «К кому, как не к Тебе, Пречистая, обратитися мне, погрязшему в грехах?» - покаянно взывает автор Канона, однако затем грешит так, словно и заповедей Божиих не ведает. В чём здесь дело? Очевидно, в отсутствии вероисповедной глубины. Людей незаурядных очень часто надмевает их мнимая мудрость, проистекающая от излишнего знания. Ещё Гераклит задолго до Сократа сказал, что «многознание не научает уму». Твёрдая пища ума, говорит Св. Апостол Павел, «свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла» (Евр.5,14). Вне этого различения приобретение знаний опасно, чем и страшен богоборческий гуманизм. По молодости Феодор II оказался жертвой возрожденчества. В своем сочинении «Похвала мудрости» он утверждает, что только наука возносит человека до Бога и всякого блага, повторяя известную мысль Платона, который строил догадки о бытии Творца, полагаясь на собственный ум. Далее, в обширном трактате «Об общении природных сил» Феодор философски рассуждает о материи и форме в духе Аристотеля, но не Евангелия. Его поэтическая натура восторгается человеческим разумом, но о падшести нашей природы, о повреждённости умов первородным грехом, об опасности творческого самоволия и трудности нравственного подвига, смиряющего нашу гордость, молодой мыслитель словно забывает. Он «философски презирает» деньги. А потом, неожиданно, пишет Музалону: «Все удивляются, как я переменился... в философии я более не нахожу ни очарования, ни даже интереса. Прелесть лишь в богатстве, блеск лишь в золоте и драгоценных камнях».

«Прелесть» (лесть в превосходной степени) как нельзя лучше характеризует состояние людей, увлечённых «ценностями гуманизма». Маммона (кумир богатства) - самый мощный из языческих идолов. «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф.6,24). Эти слова Спасителя вечно обличают и церковных фарисеев, и, тем паче, мирских моралистов (толстовцев и прочих). Все «высокие» рассуждения о смысле жизни - в отсутствие веры бесплодны, и лишь надмевают «многознающих» умников. Корыстолюбие и разврат им, как правило, не чужды. И нередко такие «философы» впадают в пьянство, в отчаяние, в жестокость.

Последний год правления Феодора II был омрачён ещё большей его нервозностью, не утихающими распрями придворных партий, неистовством временщика Музалона, требовавшего новых и новых казней. Обманутый, запутавшийся царь начал преследовать всех подряд, и особенно - людей выдающихся.

Михаил Палеолог томился в тюрьме, ожидая гибели, но дождался иного. Разбитый параличом Феодор на смертном одре начал каяться о загубленных им душах. Казни прекратились. Палеолог остался жив и вышел на свободу. В дальнейшем он основал новую, последнюю династию византийских императоров; прославился как «освободитель Константинополя», но вместе с тем, он стал первым царём-униатом. В эпоху Палеологов упадок империи сделался необратимым.

Феодор II, при всех его недостатках, оставался верен политике своего отца Иоанна Ватаци. Наследник Феодора, восьмилетний Иоанн Ласкарис, возможно, ещё умножил бы завоевания своего великого деда. Однако, оставшись сиротой в столь малом возрасте, царевич стал жертвою интриг Палеолога и лишился трона. Все лучшие начинания никейских государей оказались загубленными.

После смерти Феодора II возрожденческие настроения пошли на спад. Крестоносцы, занимавшие Константинополь, уже не представляли былой угрозы. Дни «Новой Франции», как ещё называли латинскую «Романию», были сочтены. Накал страстей ослабел, и греческий патриотизм вернулся в православное русло.

Тем не менее, посев плевел гуманизма состоялся и в будущем угрожал опасными рецидивами.

ВОСТОЧНЫЙ РЕНЕССАНС

Бесспорно, попытки возрождения язычества в виде эллинизма начались в Византии задолго до событий, описанных в предыдущей главе. Достаточно вспомнить краткое царствование Юлиана Отступника (361-363 гг.) или пятый Вселенский Собор (553 г.), осудивший писания Оригена и ряда авторов, поддавшихся влиянию восточного оккультизма. Но тогда, в эпоху расцвета Греческого Православия, философия не имела власти над сознанием Христиан. Напротив, сами язычники массами обращались в веру, внимали словам Евангелия, проповедям Святых Отцов. А Отцы Церкви знали науку древних эллинов настолько, что легко отметали возражения тогдашних неоплатоников, задававших тон византийской философии IV-V вв. Многие Святые Отцы учились в той же Платоновской Академии, в том же Аристотелевом Лицее, в других риторских школах: изучали логику, поэтику, физику. Но это не мешало им исповедовать истину Христову. Философские предметы полезны для развития ума, когда отброшен мировоззренческий хлам язычества, но для этого нужно иметь православное мировоззрение: сначала веровать, бояться Бога, и лишь потом изучать науки. В противном случае - заблуждения неизбежны. Святые Отцы не гнушались систематическим знанием своего времени, но высказывались о нём в духе Блаженного Августина (V в.): «Если греческие философы... обронили истины, полезные для нашей веры, то этих истин не только не следует остерегаться, но необходимо... употребить нам на пользу». Хотя при императоре Юстиниане Афинская Академия была закрыта (529 г.), как полностью изжившая себя, к философии в целом сохранялось терпимое отношение. Другое дело, что её влияние было тогда ничтожным. Мужей, алчущих истины, питало Православное Богословие, а любителей языческой мудрости оставалось всё меньше и меньше.

Из творений великих эллинов Христиане брали то, что имело практический смысл. Что не противоречило Евангелию и Святым Отцам. Например, логику Аристотеля - вещь, вполне пригодную и даже необходимую в приложении к земному рассуждению. Только с её помощью не судили о предметах Божественных. Аристотель пытался познать истину, и отчасти его догадки были правильными. Однако это мнение, «правильное отчасти», но ложное в целом, применительно к учению о Боге оказалось просто ересью. Схоласты Запада пошли путём Аристотеля и заблудились дальше, чем все еретики предыдущих веков.

Восточная Церковь накопила богатый опыт защиты своих догматов от еретических поползновений. На семи Вселенских Соборах были преданы анафеме ариане и несториане, монофизиты и монофелиты с иконоборцами и прочие отступники от веры. После чего произошло отпадение римских католиков. Философия оставалась в тени. Её не только не преследовали, но более того, при Царьградском дворе имелась даже должность - ипат философов. В XI веке сей высокий пост занимал известный учёный Михаил Пселл. Он активно участвовал в жизни государства, оставил богатое литературное наследие. Но при этом, как философ православно верующий, Пселл не подвергал ни малейшему сомнению авторитет Священного Писания. Он ценил Богословие Святых Отцов и свою жизнь окончил в монастыре. Незадолго до воцарения Алексея I Комнина (1081 г.) Михаил Пселл постригся в монахи. Должность ипата занял его ученик и ярый соперник Иоанн Итал. Прозвище Итал - не случайное. До конца своей жизни он говорил по-гречески с итальянским акцентом.

Так вот, этот самый Итал, - вспоминает о нём уже известная нам Анна Комнина, - «учителей... не выносил и не терпел учения... он считал себя выше всех и без науки поспорил с Пселлом на первых же уроках». Не удивительно, что потом и ученики Итала, по свидетельству того же автора, «ни одной науки не знали... в точности... Не владея реальными знаниями, они находили себе защиту в идеях [имеются в виду "идеи" Платона] да в смутных теориях о переселении душ».

Последнее нам хорошо знакомо. «Переселением душ» бредят современные оккультисты. В Христианскую эру, под влиянием неоплатоников, заражённых азиатской мистикой, греческая философия выродилась именно в оккультизм. За что, в основном, и была закрыта Академия в Афинах. Запад заболел этим позже (в эпоху крестовых походов), но заболел навсегда. В Византии же оккультизм не привился ни в раннем, ни даже в позднем средневековье. Дерзкая попытка Иоанна Итала распространить языческие идеи посредством преподавания философии в Константинополе закончилась судом и церковной анафемой (отлучением) самого распространителя.

На праздник Недели Православия и в греческих, и в русских храмах до сих пор читается специальный Синодик. В нём содержится 11 положений, по которым был отлучён от Церкви еретик Иоанн Итал, и отлучаются все те, кто доныне разделяет его бредни о «переселении душ», о Платоновских «идеях», как «реальных сущностях», о создании мира из «предвечной материи» и т.д. То есть предаются анафеме все крещёные последователи буддизма, индуизма, вместе с компанией Рерихов, Блаватской, и прочих адептов теософии, безумствующих в наши дни, заодно с астрологами, колдунами, экстрасенсами.

Как бы сказали нынешние гуманисты, Иоанн Итал «опередил своё время». Его сатанинский дебют не состоялся. Церковь была бдительна, а социальная база еретиков оказалась слишком узкой, чтобы рассчитывать на большой успех. Однако уже через столетие, когда Константинополь оказался в руках крестоносцев, когда над вековой традицией Эллады, над греческим языком и культурой нависла угроза романизации, германизации, окатоличивания, греки вдруг вспомнили, что они не только Православные Христиане, но ещё и потомки древних эллинов. Тогда пробил час восточных возрожденцев. Уже при Феодоре I Ласкарисе и при Ватаци рьяные патриоты-эллинисты начали именовать Никею не иначе, как «Новыми Афинами», «Элладой», «Эллиниконом». Императоров и полководцев стали сравнивать не с Библейскими героями (Давидом, Самсоном), а с персонажами древних мифов: Гераклом, Ахиллом, с царём Александром Македонским; потянулись к античному искусству и уже кое-где, осторожно, начали превозносить мудрость Сократа и Платона над Святоотеческим Богословием, изучать Аристотеля и неоплатоников, от Плотина до Прокла.

На волне антилатинства эллинизм сделался знаменем византийских патриотов. Но довольно скоро, ещё до освобождения Царьграда, греки стали обнаруживать, что их возрожденческие идеи удивительно схожи с западными. Верующих эллинистов это открытие сразу отрезвило и заставило думать. Монашество отвергло самую мысль о «возрождении», как идею в корне антихристианскую, после чего большинство патриотов благополучно вернулось в лоно Церкви. Не покаялись только те, кто глубоко увлёкся латинской схоластикой, кто погрузился в язычество - как некогда заблудший император Юлиан Отступник, - и возгордился ложной учёностью, подобно Иоанну Италу.

Феодор II лишь отчасти походил на этих последних, однако крушение надежд и катастрофу личной жизни он пережил наравне с ними.

Конечно, ни с Юлианом, ни с Италом Феодора II сравнивать нельзя. Никейский царь не склонял империю к идолопоклонству, не сеял зловредную ложь оккультизма. Но восхищение античной мудростью в итоге погубило и его: привело к жестокости в отношении подданных, к неизлечимой болезни и скоропостижной смерти, после которой всё, созданное его дедом и отцом, стало разрушаться.

На третий день от похорон Феодора на его могиле разыгралась кровавая сцена. Музалон, назначенный регентом при восьмилетнем наследнике, прибыл в Сосандрский монастырь (усыпальницу Ласкарисов), и когда царевич Иоанн, окружённый роднёю регента, вошёл в храм для заупокойного богослужения, туда ворвались латинские наёмники и заговорщики из партии Палеолога. Её называли ещё партией «слепых», так как многих её членов царские палачи лишили зрения по наветам Музалона. Сведение счётов началось прямо у алтаря, и кровью избиваемых был забрызган святой престол.

Михаил Палеолог не участвовал в этом убийстве. Заговорщики не называли его имени. Народу они кричали: «Мы расправились с изменниками, которые извели царя Феодора и посягнули на свободу его сына царя Иоанна. Да здравствует свобода!» Тем не менее, регентство, как только явился Палеолог, сразу же перешло к нему, ещё до прибытия патриарха. Казна также оказалась в его руках, после чего началась её раздача. Денег Михаил не жалел: раздавал всем - и вельможам, и воинству, и архиереям; одаривал столь щедро, что скоро сделался соправителем, а затем и единовластным самодержцем (наследника Иоанна так и не короновали).

На приёмах новый царь разбрасывал золото обеими руками; устраивал для народа ристалища, игры, приказывал всем веселиться. Добро, нажитое трудами Ватаци, утекало сквозь пальцы. Моральные строгости Палеолог отменил. Вельможи снова стали наряжаться во всё иностранное, завивать локоны на западный манер, а при дворе уже кое-кто шептал: «Чешитесь, завивайтесь... потом будете драть себе волосы, когда есть будет нечего».

Национальная держава Ласкарисов уходила в прошлое. Знать, окружавшая нового императора, рвалась в Константинополь. О том, что с уходом двора из Никеи падёт за полвека созданная силовая опора государства, никто не думал. И никто представить себе не мог, что в скором будущем упадок Никейского царства, брошенного Палеологами, повлечёт за собою гибель всей Византийской Империи.

ПЕРВЫЙ ИЗ ПОСЛЕДНИХ

«Царь, ты взял Константинополь! Христос даровал его тебе!» Женский голос повторял слова среди ночи. Михаил Палеолог спросонья не сразу понял и не сразу узнал свою сестру Евлогию. Она первой получила известие из Царьграда и бросилась будить венценосного брата. Верилось с трудом, хотя все ожидали и знали, что это произойдёт, но не чаяли, что случится так скоро.

Отправляясь во Фракию со сравнительно небольшим отрядом, кесарь Алексей Стратигопул обещал царю расспросить там местных жителей, как обстоят дела у латинян. Ибо их положение в Константинополе казалось безнадёжным. По дороге полководцу сообщили, что рыцари Балдуина II, по предложению венецианцев, на их кораблях отправились грабить черноморский город Дафнусий. Раздумывать было некогда. Стратигопул решил воспользоваться ситуацией. Пятьдесят храбрецов из местных греков, под командой некоего Кутрыцака, хорошо знавшего подземные коммуникации византийской столицы, пробрались через старинный водосток, сбросили со стен латинскую стражу и, раскрыв ворота, громко запели славословие царям. Это был условный сигнал. Конница Стратигопула ринулась в спящий город. Франки почти не сопротивлялись. Император Балдуин II бросил свои регалии (корону, меч) и поспешил на венецианский корабль вместе с папским лжепатриархом Джустиниани.

Когда срочно вернувшиеся из похода рыцари подошли к Константинополю, то за стенами его увидели дым горящего Венецианского квартала, а на самих стенах - греческих воинов. Тогда они поняли, что их «Романии», просуществовавшей более полувека, пришёл конец, и что им самим пора убираться восвояси следом за своим бежавшим императором.

Взятие Константинополя состоялось 25 июля 1261 года. Палеолог, находившийся в то время в Лидии, узнал о победе через несколько дней. На Успение был назначен его торжественный въезд в освобождённую столицу. В оставшееся время царь надеялся уладить конфликт с патриархом, ибо тот, покинув Никею, упорно не желал участвовать ни в церковных, ни в государственных делах.

Патриарх Арсений Авториан хранил дружескую верность дому Ласкарисов. Он и прежде не симпатизировал Михаилу Палеологу, возглавлявшему заговор и сидевшему в тюрьме ещё приФеодоре II. Тем паче он не прощал новому императору захват власти и отстранение законного наследника. Однако вернуть кафедру в Константинополь патриарх давно стремился, и это могло стать поводом к примирению.

Создатели Никейского царства не спешили занимать город Константина даже тогда, когда овладели почти всей Византией. Уже ни турки, ни болгары, ни сами крестоносцы не могли им помешать. Тем не менее, Ласкарисы не торопились. Во внешней политике Феодор II следовал курсом своего отца Иоанна Ватаци, а тот смотрел на вещи мудро и практично. Ватаци дорожил не блеском двора, не славой властителя Царьграда, но реальной мощью той державы, которую он создал и продолжал наращивать вопреки тщеславным устремлениям знати. Его внук, царевич Иоанн Ласкарис, лишился трона. Престол захватил Михаил Палеолог, который все накопления Ватаци использовал на взятие Константинополя, а затем - на реставрацию древней Византийской монархии во всём её блеске и былой пышности. В угоду аристократам Палеолог отменил указы против роскоши и прочие распоряжения Ватаци. Провозглашая торжество олигархов, пострадавших от крайностей национальной власти, Палеолог сознательно разрушил здание Никейской державы. И за его словами о свободе, правосудии, о награждении достойных, уже слышались раскаты гроз, грядущих на империю ромеев; слышались отзвуки новых смут и дворцовых переворотов; виделось кровавое пламя заката Византии.

На первых порах Михаил Палеолог пожинал обильные плоды никейских посевов. Возведённый на трон архонтами (высшей знатью), он раздавал им поместья и вольности. Он торопился. В 1260 году патриарх Арсений, поддавшись уговорам, помазал его (Михаила) на царство, как соправителя сироты Иоанна. Под нажимом двора и синода он начал помазывать Палеолога первым. Малютка Ласкарис, ожидая своей очереди, стоял в стороне. Да так и остался стоять, имея на голове не венец (стемму), а просто повязку с драгоценными камнями. К участию в таинстве царевича не допустили. Патриарх, увидев, как грубо он обманут Палеологом, в гневе удалился в уединённый монастырь, бросив все дела. Синод был потрясён, испугался и сам император. Трон под ним неожиданно зашатался. Народ помнил о добродетелях Ватаци и чтил память Ласкарисов. Не жалея их золота, Палеолог взялся за примирение враждующих партий. Он тратился так, что подрывалось финансовое благополучие империи. Своей цели он добился. Но позже, когда Византия столкнулась с труднейшими национальными задачами, Михаилу открылась вся пагубность его деяний, совершённых в начале царствования.

После вероломного коронования Палеолога патриарх перешёл в оппозицию. Сместить его по закону не представлялось возможным. Ереси в Церкви не было. Письменного отказа Арсений не давал. Избранный синодом Никифор не получил поддержки большинства епископов и вскоре умер. Хартофилакс (начальник царской канцелярии) Иоанн Векк (будущий патриарх-униат) распространил тогда слух о своём видении, будто бы все архиереи скоро перемрут. Положение Палеолога осложнилось. И тут пришло сообщение о взятии Константинополя.

Для императора то было настоящей удачей. Его сторонники ликовали. Им предстоял возврат в «акрополь вселенной», как писал о Царьграде сам Палеолог. Престиж мировой столицы - Второго Рима - тешил сердца честолюбцев. Сбылись и чаяния патриотов, ожидавших изгнания ненавистных латинян. Не радовалось только население Малой Азии, трудами которого создавалась мощь Никейской державы. С уходом двора в Константинополь оно теряло власть, близкую народу; теряло героя Феодора I, который в одном из сражений лично зарубил турецкого султана; теряло патриархально-хозяйственный режим Иоанна Ватаци. Ведь даже при нервнобольном и жестоком Феодоре II любой крестьянин мог прийти к воротам дворца и просить у самого царя управы на сильных мира. От простых людей уходила твёрдая власть, сохранявшая нацию, не разорявшая народ поборами, чтившая обычаи и местные отношения. И та богатейшая казна государства, что прежде покрывала все непредвиденные расходы на нужды подданных, теперь утекала в карманы ловких, ненасытных до роскоши царедворцев. Самой же империи,начиная с малоазийских областей, грозило обнищание материальное и духовное.

«Новому Константину», как теперь величали Михаила Палеолога, необходим был внешний блеск. Его вход в столицу Византии обставлялся с особой пышностью. С супругой Феодорой и двухлетним сыном Андроником царь приблизился к «Золотым вратам». Мечта его детства исполнилась. Михаил оглянулся на своих сестёр. Старшая из них, добродетельная Марфа, растила его как мать в доме своего мужа. Вторая, Евлогия (та, что принесла весть о победе) в детстве баюкала брата песенкой: «Здравствуй, царь, войдёшь в столицу через Золотые ворота». Теперь он стоял у этих ворот. Только радость его отравляли терзания совести. Ведь по совету льстивой и злой Евлогии он, уезжая в Царьград, отдал страшный приказ. По велению Михаила палачи отправились в Магнисию, где томился царевич Иоанн, ослепили несчастного ребёнка и увезли в крепость Никитиаты (недалеко от Никомидии). А Константинополь приветствовал его (самодержца-узурпатора), словно избавителя, ниспосланного Богом.

Въезд Михаила Палеолога напоминал собою крестный ход. Впереди несли чудотворную икону Одигитрии; молились перед Студийским монастырём, служили в Святой Софии, читали акафист, составленный Акрополитом (воспитатель Феодора II состоял в заговоре вместе с Палеологом). По окончании торжеств Михаил вновь послал за патриархом Арсением и убедил его вернуться, но уже не в Никею, а прямо на «Вселенскую кафедру», что, видимо, и сыграло решающую роль. Прибывший в столицу патриарх помазал Палеолога вторично, уже в Софийском Соборе. И с тех пор он стал известен под именем Михаила VIII. На византийский трон взошла новая династия, последний царский род в истории Второго Рима.

Алексею Стратигопулу за освобождение града Константинова были оказаны воинские почести. Целый год его имя поминалось на богослужениях вместе с именем царя. Двор ликовал, ликовали жители Константинополя, ликовала Греция. Не многие, правда, знали, во что обойдётся им восстановление разрушенной столицы со всеми её дворцами и домами знати, но в те дни это не шло в расчёт. Всё население - от Фессалоник до Атталии - ощущало себя единым народом. Из многолетней борьбы византийцы вышли сплочённой нацией, вдохновлённой патриотизмом Древней Эллады, но главное - утвердившейся в Православном самосознании. О возрождении античности не помышлял почти никто. Церковь стала для всех родным домом, более близким, чем прежде, стала исключительно своей, греческой. Ни о какой унии с латинством не могло идти и речи. Лишь небольшая часть книжников, увлечённых западной схоластикой, да беспринципные политики допускали возможность союза Православия с папством. Народ же полагал: латинству на Востоке не бывать. Так же думали и на Руси, где княжил в то время Святой Благоверный Александр Невский.

Римский папа Урбан IV, покровитель итальянских возрожденцев, пытался создать антигреческую коалицию, но тщетно. Воевать за права Балдуина II было некому. Венеция, став врагом Византии в годы латинского владычества, утратила свои приобретения на Балканах. Её место в торговых сношениях с Царьградом заняла Генуя. Смена западного партнёра в торговле не принесла грекам особых выгод и длилась не так долго, однако на тот момент она оказалась весьма кстати. Союз с Генуей, в том числе и военный, расстраивал планы Рима. Папа грозил генуэзцам: если они не порвут с Палеологом, то их корабли не войдут ни в одну гавань Европы. На это послы Генуи учтиво поклонились, но ничего не ответили. Тогда разгневанный папа отлучил от римской церкви всё генуэзское правительство и наложил интердикт, лишив население республики возможности молиться в католических храмах. Проще говоря, закрыл их. Только напрасно. Напугать торгашей, ощутивших выгоду беспошлинной торговли с Востоком, не могло даже папское прещение.

Урбан IV объявил новый крестовый поход. Венецианский дож обещал всем, кто отправится на войну с Византией, дать корабли бесплатно. Бароны собрались было, но поход не состоялся. Тот, кто мог помочь Западу реально (Сицилийский король), оказался неугодным папе и даже угрожал Ватикану. Затея Рима провалилась, а конфликт Генуи с Венецией вылился в пиратскую схватку торговых конкурентов при участии греков.

Война велась за острова и морские проливы. Находясь в выгодном положении, венецианский флот не решился атаковать корабли византийцев и генуэзцев в гавани Фессалоник, после чего те удачным манёвром перекрыли Гелеспонт (Дарданеллы), отрезав Венецию от черноморской торговли. Затем союзники заняли острова Кеос, Каритос, Парос и Наксос. Михаил VIII начал готовить экспедицию для оккупации городов Мореи (Пелопоннеса). Там, в области древних Афин, ещё сохранялись остатки «латинской империи». После взятия Царьграда дело Европы на Балканах гибло. В своей «Жалобной песне о Константинополе» французский трубадур Рютбеф выразил общую мысль:

В войне с Западом Михаил VIII вёл себя решительно. Успех во внешней политике необходим был ему, как воздух. Ропот подданных за расправу над невинным царевичем Иоанном нарастал с каждым днём. В горных областях Вифинии, пограничных с турками, поднялось восстание. Возглавил его некий слепой самозванец (Лжеиоанн). Подавление мятежа привело к запустению мест, ранее населённых вольным воинственным народом (своего рода никейским казачеством). Для турок открылся путь в азиатские районы Византии. Бывшее царство Ласкарисов, брошенное Палеологом на произвол судьбы, скоро пришло в упадок. Михаил VIII о нём не заботился. Все помыслы его направлялись на Запад. Там он воевал, там искал союзников. А ропот сограждан не прекращался даже в столице. Об ослеплении царевича говорили все: и простолюдины, и монахи, и дворянство. От былой любезности Палеологу пришлось перейти к грозным окрикам, а затем и к открытому террору. Так одно преступление, породив другое, ещё худшее, перешло в третье и в четвёртое, образовав в итоге систему тирании. Патриарх Арсений отлучил Михаила Палеолога от Церкви. Царь молча подчинился, но затаил обиду. И с того времени в его душе стало твориться неладное.

От непременного желания победить внешних врагов, стать твёрдой ногой на западе Греции, завершив изгнание латинян, у Михаила развился навязчивый страх. Он начал панически бояться нового крестового похода. Его тревога росла по мере того, как поступали сведения о движении рыцарства в тех или иных местах. А возможность избавиться от опасности император видел в одном - в заключении союза с папой.

Рим давно стремился к унии. Она позволяла папству сохранить латинские церкви на греческой земле. Но Урбан IV умер, и положение Палеолога сделалось ещё тяжелее. Папа Климент IV (1264-1268 гг.) привёл в Рим войска Карла Анжуйского, брата французского короля Людовика Святого. Карл разбил Манфреда Гогенштауфена (врага папы) и сделался вместо него королём Сицилии. Он принял к себе скитальца Балдуина II, и к нему же отправился бежавший из-под стражи слепой царевич Иоанн Ласкарис. У могущественного Анжуйца не было иных мыслей, кроме как уничтожить «схизматика» Михаила VIII и восстановить латинскую власть в Царьграде. Только влияние папы (искавшего унии), да внезапная гибель французского флота (1270 г.) удержали Карла от похода на Константинополь. Новый папа Григорий X (1271-1276 гг.) повторил условие - уния в обмен на мир. И в 1274 году в Лионе (Франция) состоялся собор католических епископов, на который прибыли послы Михаила VIII, готовые подписать все папские постановления.

Путь к Лионской унии для Палеолога был трудным. Патриарх Арсений, отлучивший его от Церкви, не сдавался. Царь наслал клеветников на опального старца и созвал церковный суд. Арсений на суд не явился трижды и был низложен «за неявку». На место его поставили митрополита Германа. По природе своей человек мягкий и щедрый, Герман начал с того, что испросил у царя прощения опальному учёному Оловолу (твёрдому ревнителю Православия, более всех защищавшему права незаконно отстранённого и ослеплённого царевича). В лице Оловола, ставшего во главе греческой школы грамматиков, униаты нашли себе непримиримого врага.

Оппозиция усилилась. Следователей, зачитавших Арсению обвинительный акт и приговор, на обратном пути постигли такие бедствия, что они сами признали их за небесную кару. Это вдохновило арсенитов. Сам духовник царя перешёл в их лагерь. Патриарх Герман, не снявший отлучения с Михаила, был вынужден уйти «на покой». Кафедру занял царский духовник Иосиф. Он снял с императора клятву, наложенную Арсением, но в канун унии (1274 г.) покинул патриарший престол в знак протеста.

Все честные люди встали на защиту веры. Мнения клира разделились. Тридцать пять епископов подчинились царю, остальные, вместе с патриархом Иосифом, предпочли терпеть опалу и ссылку, но не уступать. С ними вместе подверглись гонениям священники, монахи, многие знатные семьи и тысячи простых мирян, верных Православию.

Михаил VIII вышел из себя. Он приказал покорному духовенству составить «том» с текстом «исповедания» унии. Его разносили по домам с условием: кто не подпишется под союзом с латинством, тот расстаётся с имуществом и выплачивает непомерный штраф, дабы остаться в собственном доме. Непреклонный грамматик Оловол одним из первых подал голос против унии, прямо в присутствии императора. Придворные с криком бросились на учёного, чтобы растерзать его, но Михаил удержал их и ограничился лишь ссылкой смельчака, в недавнем прошлом искалеченного царскими палачами.

Духовная пропасть между двором и народом росла. Папе Григорию Палеолог писал, «что его легаты могли видеть, как он, царь, ради единения Церквей пренебрегает сном, пищею и государственными делами. Но его положение трудно; как бы, устраняя древний раскол, не породить нового».

Карл Анжуйский хотел воспрепятствовать прибытию греческих послов. Михаил VIII просил папу о помощи. Тот настоял, и французы не помешали царьградской миссии добраться до Рима, а затем до Лиона, где состоялся латинский собор. Послами Византии оказались: бывший патриарх Герман, митрополит Никейский Феофан с двумя царскими сановниками, и уже знакомый нам логофет Георгий Акрополит. Старый философ, блиставший умом при дворах Ватаци и Феодора II, сделавшийся заговорщиком в пользу Палеолога, теперь записался в компанию униатов. А хартофилакс Иоанн Векк, ранее заточённый в тюрьму, пошёл на соглашение с императором и, как «правдивый учёный», сделался апологетом унии. За это на следующий год он был возведён в патриархи. Иосиф же удалился в ссылку.

В конце июня 1274 года миссия Михаила VIII прибыла в Лион. Послы от имени императора подписали примат (главенство) римского папы над всеми христианскими церквами, признали право папы толковать каноны, пропели латинское филио квэ и за Евхаристией вкушали опресноки (мацу) вместо артоса (квасного хлеба). Лионская уния стала фактом истории. «Но, - как пишет академик Ф.И.Успенский - это был успех [богоотступнических] правительств. Рознь народов, различие культур, вероисповедные и экономические факторы вековой борьбы латинского Запада с греческим Востоком не могли быть устранены актами Собора 1274 г.» Подчинения Православной Церкви униаты не добились, а сделка с совестью, не которую шёл Михаил VIII, оказалась напрасной.

Через два года папа Григорий X умер, и руки Карла Анжуйского вновь оказались развязанными. Новый папа Иннокентий V посоветовал Палеологу «во избежание большой войны» признать «законным императором Константинополя» Балдуина II, и тогда, мол, - «Рим уладит его (Балдуина) конфликт с Карлом» и его анжуйцами (французскими норманнами), упорно стремившимися на Восток.

Михаил был уничтожен и разбит. Угождая Западу, он подавлял собственный народ, терзал Церковь, в цепях томились его близкие родственники. А ради чего? Папский Рим, как всегда, предал Византию. Огнём войны были охвачены острова Ионического моря, Эпир, Фессалия, Пелопоннес. Патриоты не подчинялись ни царю, ни патриарху-униату. Никто не мог заставить православных архиереев проповедовать в храмах о папском превосходстве и петь Символ веры с латинским филио квэ. Наконец, под защитой Фессалийского дэспота Иоанна Ангела, был созван церковный Собор с участием афонских монахов, на котором Михаил Палеолог с Иоанном Векком были преданы анафеме «во имя Православия» (1278 г.).

В Риме тем временем сменились два папы. Карл Анжуйский протащил на римский престол преданного ему французского кардинала, принявшего имя Мартина IV. Папа Мартин окончательно порвал с греками и также отлучил Михаила от своей церкви.

Все планы Палеолога рухнули. Катастрофа казалась неизбежной. Возможно, Михаил VIII и покаялся, хотя навряд ли. Но в унии он был разочарован точно. Патриарха Иосифа он перевёл из ссылки в роскошный монастырь Космидий; у Векка отнял право распоряжаться патриаршими монастырями. Тот написал отречение от сана, однако царь его не принял.

Карл Анжуйский уже занял всю Албанию, послал подкрепления своему полководцу Руссо де Сюлли для продолжения наступрения, но тут обнаружился промысел Божий. Великий доместик Византии Михаил Тарханиот неожиданно для всех разбил армию де Сюлли, а его самого взял в плен (1281 г.). Генуэзцы, вновь заключившие союз с Царьградом, поддержали греков на море. Это дало передышку. В ответ Карл создал невиданную по тем временам коалицию. На следующий год он готовился послать в Византию морскую экспедицию объединённых сил Италии, Франции, Венеции и всех баронов, занимавших греческие земли. Спасти империю могло лишь чудо, и оно произошло.

Помощь подоспела вовремя, но совсем не оттуда, откуда ждал Палеолог. Его вассал Цаккарий Фокейский неожиданно снёсся с королём Педро Арагонским. Испанец направил свой флот к берегам Сицилии, а там уже давно готовился заговор местной знати. Французских норманнов на острове ненавидели, и в назначенный день, во время так называемой «Сицилийской вечерни» (1282 г.), там началась кровавая резня, в ходе которой пали все сторонники Карла Анжуйского.

С потерей власти в Сицилии рухнули завоевательные планы французов. Михаил VIII в конце того же года умер. Вместе с ним была похоронена и Лионская уния.

Наследник Михаила, Андроник II, был воспитан в прозападном духе, но не обладал волевыми качествами отца. В его царствование вопрос об унии не поднимался. Руководила Андроником его властолюбивая тётка Евлогия - та самая злая сестра Михаила, по совету которой он ослепил царевича Иоанна. Но она оказалась ярой противницей унии, пережила опалу, стала эмигранткой и даже призывала Египетского султана на помощь Православию. Считая брата еретиком, Евлогия запрещала его вдове Феодоре молиться за покойного мужа, хотя непосредственно в Царьградской епархии отлучение с него было снято.

После смерти императора духовенство открыто потребовало низложения патриарха. Иоанн Векк подписал отречение и отправился в ссылку в 1283 году. На кафедру вернули уже очень больного Иосифа (почившего в то же лето), а затем поставили Григория Кипрского. Учёный патриарх Григорий не оправдал надежд. Сам в прошлом приверженец унии, он не смог толково опровергнуть писания Векка, исказившего многие труды Святых Отцов, и в 1289 г. удалился в монастырь.

На патриарший престол был вызван известный ревнитель благочестия провинциальный монах Афанасий. В столице он продолжал строгую аскетическую жизнь: молился, постился, спал на голой земле. Учёным клирикам пришлось туго. За распущенную жизнь новый патриарх не жаловал: лишал сана, изгонял из столицы. Провинциальных архиереев, под разными предлогами прозябавших при дворе, он живо разослал по своим епархиям. И тех, кто, как он сам выражался, умели только «доить» свою паству, Афанасий заставил трудиться во славу Божию. Праздные монахи при нём не шатались по богатым домам; церковные хоры очистились от «приходящих... и помышлявших не о молитве, но о распутстве». Все законопреступники трепетали, и даже царские дети боялись патриарха больше, чем отца.

Не удивительно, что духовенство, отвыкшее от такой дисциплины, и знатные господа (уже заражённые гуманизмом) подняли ропот на строгое благочестие первосвятителя. Тогда Афанасий отлучил их всех, вместе с царской семьёй, и удалился в свой монастырь на 9 лет, пока вновь не был призван в 1303 году.

Вернувшись, патриарх взялся за дело ещё круче. По его настоянию император издал указ о праздновании церковных дней без пьянства и языческих оргий. Все кабаки, зрелища, бани закрывались с субботы до понедельника. Всех жидов, магометан и прочих иноверцев, соблазнявших простой народ, Афанасий потребовал удалить из греческих городов.

Разумеется, после этого ему самому пришлось удалиться. Времена Константина Великого миновали, растление византийцев зашло слишком далеко. Исправить нравы общества на закате империи было не под силу даже такому могучему главе Церкви.

Для нашего Отечества Патриарх Афанасий замечателен тем, что именно он в 1308 году поставил митрополитом всея Руси Святителя Петра - чудотворца Московского, основателя будущей Русской Патриархии, сподвижника Иоанна Калиты в деле строительства новой Державы Православия (в те годы Русь ещё была митрополией Константинопольского Патриархата).

С уходом Афанасия (1309 г.) церковный порядок в Царьграде расстроился. Два года кафедра вообще пустовала. Затем её занимал почти неграмотный «негодный» Нифонт, увлечённый лишь умножением своих доходов. Он сдирал оклады с икон и переплавлял их в серебряные слитки, за что с позором был изгнан. После Нифонта правил Иоанн Глика (1316-1320 гг.) - мудрый, но безнадёжно больной и потому немощный. Следующие за ним патриархи - Герасим и Исаия (1323-1332 гг.) - прославились только тем, что изменили одряхлевшему царю Андронику II, приняв сторону его внука Андроника Младшего, восставшего на родного деда и отнявшего у него Византийский трон.

И вот тогда-то, при царе Андронике III (1328-1341 гг.), при патриархе Иоанне XIV Апренском (1332-1347 гг.), в пору правления Великого князя Московского Иоанна Калиты и митрополита всея Руси Феогноста, когда юный Варфоломей (будущий Преподобный Сергий Радонежский) ещё только начинал подвизаться на поприще монашеском, на Святой горе Афон, а затем в Константинополе произошли события, эхо которых раскатилось по всей Византии, всему славянскому миру и особым образом отозвалось на Святой Руси. Тогда состоялась решающая битва Православия с восточным гуманизмом, главным героем которой и победителем еретиков стал Великий Святитель Григорий Палама Фессалоникийский.

ФАВОРСКИЙ СВЕТ

Первые волны восточного ренессанса, как помнит читатель, разбились об ограду Церкви. Не достигнув успеха, византийские возрожденцы разочаровались в собственном народе и обратили взоры на Запад, где плевелы гуманизма успели разрастись и привиться к латинству ещё в XIII веке. Ничего другого «новым язычникам» не оставалось. По всей империи ромеев торжествовало Православие.

Избавившись от ига крестоносцев и пережив тиранию императора-униата, греки испытали духовный подъём. Агрессия папистов захлебнулась. На глазах рушились остатки латинской «Романии». Турки-сельджуки, разбитые татарами, сделались фактическими вассалами Византии.

Однако в начале XIV века положение изменилось. Сербия, усилившись при короле Душане, на Балканах заняла место некогда грозной Болгарии, а в турецком племени выдвинулся воинственный род Османов. Разгромив союзных грекам сельджуков, турки-османцы перешли к завоеванию Малой Азии, и вскоре владения Никейских царей, покинутые Палеологами, стали добычей османского султана Орхана. Империя ромеев сузилась и, несмотря на упорные войны, больше уже не расширялась до окончательного своего падения. Византийские императоры продолжали искать союзников на Западе. По-прежнему Генуя с Венецией боролись за право торговать без пошлин в греческих городах. Римская курия отказалась от былых попыток силового воздействия на Православных. Вместо этого папы перешли к лукавой политике «предложений». Теперь они не угрожали грекам, но за унию с латинством обещали их царю союз европейских государей; сулили военную помощь за отступление от веры. Однако - помощь ничтожную, отчего результат новой политики Рима оказался таким же ничтожным. Гуманисты приуныли.

Ни один из Палеологов после Михаила VIII уже не мог позволить себе насилие над Церковью, опиравшейся на поддержку народных масс. Враги Православия понимали, что после смерти Михаила (1282 г.) и низложения Векка (1283), и особенно в годы правления патриарха Афанасия (1289-1309), сильно укрепившего церковное благочестие и авторитет монашества, рассчитывать на успех возрожденцам было трудно. Тем не менее, они готовились к новым атакам и выжидали удобного случая. Повторения ситуации с философом Иоанном Италом или с движением патриотов-эллинистов не предвиделось. Здание Церкви прочно стояло на фундаменте богословских догматов. Поколебать его мог только серьёзный подрыв основания. Этим и занялись «новые язычники». Подкоп они вели издалека, тщательно выбирая направление и людей, способных осуществить задуманное. То и другое нашлось не сразу. Лишь в начале 30-х годов, по мере роста возрожденческих настроений правящей элиты, в Византии создались условия для действия «пятой колонны» и определился лидер восточных гуманистов. Им стал учёный монах Варлаам из Каллабрии (области в южной Италии), издавна населённой этническими греками. Хотя Варлаам и числился клириком Православной Церкви, по духу он был латинским схоластом. В нравственном отношении Варлаам был лукав и, судя по всему, развратен. Учёность его строилась на эллинской философии и томизме (системе взглядов Фомы Аквинского). При этом Варлаам блестяще владел искусством полемики, умел спорить, доказывать недоказуемое. Его ораторский талант, эрудиция, остроумие производили должное впечатление, а умелой лестью он быстро завоёвывал сердца сильных мира. По прибытии в Царьград Варлаам сразу завёл связи в высшем обществе, снискал благоволение императора Андроника III (1328-1341 гг.) и покровительство патриарха Иоанна XIV (1334-1347 гг.), который сам был гуманистом. Молодой философ Акиндин (из патриаршего окружения) сделался учеником Варлаама и создал партию преданных ему сторонников.

Андроник III не отличался ни духовным, ни государственным кругозором. Смелый воин и страстный охотник, он проводил время в забавах, пирах, боевых походах. Однако над придворными своими власти не имел. По существу, империей правил Иоанн Кантакузин, муж высокородный, образованный, выдающийся умом и волей, и настолько богатый, что в своих фракийских вотчинах он набирал армию не меньше царской. Кантакузин не был фаворитом, как Музалон при Феодоре II, но представлял самостоятельную силу, тяжкую для государя и его семьи. Занимая должность великого доместика (главы правительства), Кантакузин вёл переговоры с иностранцами, затевал и прекращал войны, решал вопросы экономические и даже церковные. Впоследствии он занял царский трон под именем Иоанна VI, на время отстранив от власти Иоанна V Палеолога (сына Андроника III). И тогда, в свою бытность царём, Иоанн VI Кантакузин сыграл решающую роль в судьбе Православия, поддержав Святого Григория Паламу в его борьбе с ересью Варлаама Каллабрийского.

Промыслом Божиим политика Кантакузина соединилась с делами святых защитников веры, хотя в начале и он, великий доместик, симпатизировал приезжему схоласту вместе с царём и патриархом.

Здесь стоит отметить, что, находясь в Византии, Варлаам не раскрывал своих планов до 1339 года. Приобретая популярность, он много выступал в пользу Православия и часто спорил с латинскими миссионерами, наводнявшими Константинополь. Всё это создавало видимость - и его «верности» Восточной Церкви, и его богословской компетенции. Тем паче, что немало времени Варлаам провёл на Святой горе Афон.

На Афоне он знакомился с жизнью монахов-исихастов - безмолвных делателей умной (Иисусовой) молитвы, - но именно против них каллабриец готовил свой главный удар.

Чем же не угодили Варлааму афонские иноки? В уединённом безмолвии (исихия) сии подвижники стяжали благодать Божию постом и молитвой. Стяжали так, что порой могли творить чудеса и даже созерцать Фаворский свет. То есть видеть исхождение благодати, телесными очами ощущать энергию непостижимого Творца, обоживающую тех, кто с верою и чистым сердцем стремится к Богу. По милости Создателя эта нетварная энергия подаётся святым иногда в зримом виде. Варлаам, как читатель Евангелия, не мог не знать, что Бог явил такой свет в день Преображения Господня, когда на горе Фавор Иисус показался ученикам Своим (Апостолам) в ослепительно белом сиянии, не имевшем ничего общего с физическим излучением. Одним из последних явлений Фаворского света (уже в XIX веке) было нисхождение благодати на Преподобного Серафима Саровского в присутствии Н.А.Мотовилова.

Исиахизм, как монашеская практика, известен с IV века. Богословское обоснование исиахизма принадлежит Преподобному Симеону Новому Богослову (949-1022 гг.). Афонские монахи были по преимуществу исихастами. На Западе ничего подобного не было. Мистика экзальтированных католиков простиралась не дальше самовнушений и нередко переходила в демоническую прелесть. Поверить в реальность общения иноков с Богом схоласт Варлаам не мог и, очевидно, не собирался. Он искал повода для нападок и нашёл его. Осмеять исихазм как «пустое дело» казалось ему вовсе не трудным.

Выведав у подвизающихся в основном внешние стороны техники умного делания и вооружившись Аристотелевой логикой, неприемлемой, как увидим далее, для выяснения богословских истин, Варлаам прежде всего решил поспорить с самими монахами.

Предвзято уверенный в их «невежестве», учёный томист рассчитывал на легкую победу и думал возмутить умы прямо на Афоне, в главном центре православного благочестия. Однако глубоко ошибся. От имени братии в диалог с ним вступил игумен Есфигменского монастыря Григорий Палама, за святость жизни прозванный Богоносцем.

Родившийся в 1296 году (на 18 лет раньше Преподобного Сергия Радонежского), будущий Святитель Григорий с двадцати лет вступил на подвижнический путь. Все обращения к Богу он сопровождал горячей молитвой: «Господи, просвети тьму мою!» За что сподобился нескольких явлений Святых (Иоанна Богослова, Димитрия Солунского) и Самой Царицы Небесной, избравшей его на просвещение тьмы. Подвизаясь в обители Ватопедской, затем в Лавре Св. Афанасия, и наконец, избранный игуменом Есфигменского монастыря, Григорий Палама сделался духовным лидером всего Афона. Что же касалось знания философии (того же Аристотеля), то сей наукой Святой Григорий владел не хуже Варлаама Каллабарийского. Но приэтом он был опытным исихастом и чудотворцем, не раз удостоенным Божественных откровений.

Диспут с Паламой каллабариец проиграл и, дыша злобой, уехал в Константинополь плести интриги против Св. Григория. Там ему тоже не повезло. Несмотря на высокие связи, Варлаам был выслан из столицы за «неблаговидное поведение». Эту «неблаговидность» можно представить, если учесть, что при самом сильном покровительстве его всё-таки наказали. Впрочем, ссылка была недолгой (пока не утих столичный скандал). В это время Варлаам находился в Фессалониках, где опять же пытался смущать Православных, но снова столкнулся с Григорием Богоносцем.

Город Св. Димитрия Солунского был отчасти родным Паламе. Здесь он жил, когда монастырь его занимали захватчики агаряне. Здесь сподобился явления Великомученника Димитрия (покровителя Фессалоник). И сюда же его вызвали друзья в связи с приездом Варлаама. Появление Св. Григория расстроило все планы еретика. Он снова был посрамлён и с позором удалился.

Возвратившись в столицу, Варлаам поднял на Григория всё высшее духовенство во главе с самим патриархом; обвинил исихастов в «прелести», потребовал созыва собора. Ответом на выпады схоласта стала книга «Святогорский том», написанная учениками Паламы (1340 г.). В ней, в частности, говорилось, что «свет разумения отличен от того, который воспринимается чувствами... свет ума раскрывает истину, которая пребывает в мыслях... каждой из этих способностей свойственно действовать... в своих границах. Однако, когда те, кто достоин, получают благодать и силу духовную... сверхприродную, они воспринимают как чувствами, так и разумом, то, что превыше всякого чувства и ума...» А «напыщенные тщетною мудростью, - добавлял к тому Св. Григорий, - и не внемлющие мужам, опытным в духовном учении, когда слышат о Свете, осиявшем Господа на горе Преображения и виденном Апостолами, думают видеть в нём нечто чувственное и сотворённое». Именно так мыслили Варлаам с Акиндином и их сторонники.

Ещё в 1338 году на Афоне Варлаам настаивал на «недоказуемости» истины с позиций богословия и, как всегда, ссылался на логику Аристотеля. Древний мудрец считал, что Богу не присуще никакое действие, ибо действие связано с движением, а движение свойственно твари. Творец же не тождественен Своему созданию. Логика, в принципе, верная; только по этой логике Бог и Создателем быть не может, раз Он никак «не действует». Аристотель, кстати, так и считал. В его понятии Бог и мир были просто разными объектами универсума - Духом и материей, а не Творцом и тварью. Для Онтологии (учения о Сущем) это неприемлемо. Палама показал, что Аристотелевы силлогизмы не могут служить критерием убедительности богословских аргументов. Опираясь на патристику (учение Св. Отцов), в развитие темы обожения (теозиса), или причастности человека Божеству, он ввёл понятие различения в Боге «сущности» и «энергий», утверждая, что «благодать... отнюдь не действие или результат, который Бог производит в душе человека; она - Сам Бог, Себя сообщающий и входящий в неизреченное соединение с человеком». Это также вошло в «Святогорский том». В другом месте Святой Григорий Палама говорит: «тот, кто причастен Божественной энергии... сам как бы становится светом... и видит совершенно сознательно всё то, что остаётся скрытым от лишённых этого благодатного опыта... ибо чистые сердцем видят Бога».

За эти слова варлаамиты возвели на Св. Григория обвинение в ереси мессалиан и богумилов. Адепты этих сект заявляли, что в молитвенном исступлении можно созерцать сущность Святой Троицы. Обвинение было заведомо ложным, ибо именно к Паламе оно никак не относилось. Вслед за Василием Великим, Максимом Исповедником, Иоанном Дамаскиным Св. Григорий утверждал, что «Бог в сущности Своей абсолютно непознаваем», однако «во Христе человек участвует в Божественной жизни». Бог в сущности непостижим, но в исхождении Святого Духа, в воплощении Сына Божия Он действует. Своею благодатию, нетварной энергией (Фаворским светом) Творец обоживает разумную тварь, стремящуюся к обожению. Это положение признавалось всеми Святыми Отцами, начиная с самих Апостолов, и далее - от Иринея Лионского до Симеона Нового Богослова. И тем не менее, оно не входило ни в один церковный догмат. За что и ухватились возрожденцы.

Они старались доказать любой ценой, что Бог, непознаваемый в сущности, «не действует», не сообщается с тварным миром. Из этого схоластического заблуждения, принятого на Западе, впоследствии выросло протестантское отрицание святости Церковных Таинств, прежде всего Крещения и Причастия. Затем пошло отрицание всего святого, и началось безумие атеизма. Вот куда, собственно, метили еритики варлаамиты. Но, слава Богу, ни в Византии, ни на Руси их ложь не прижилась.

В пылу полемики Варлаам разошёлся до того, что прямо назвал Фаворский свет природным атмосферным явлением, к Богу отношения не имеющим. Кощунство это настолько потрясло всех, что отрезвило и часть людей, ранее сочувствовавших Варлааму. Собор, которого он требовал, был немедленно созван по приказу императора и состоялся в Константинополе в 1341 году.

«Святогорский том» к тому времени прочли многие. Большинство верующих соглашались с исихастами. Еретики же, зная свои слабые места, сделали ставку на клевету. Это известный закон психологии. Неправый в споре неизбежно переходит на личность оппонента. Вместо веских аргументов он посылает упрёки сопернику, оскорбляет его и даже пускается в драку. Какой только ложью не осыпали Паламу. Однако он с честью выдержал все нападки и отмёл обвинения. Тем, кто слишком увлёкся древней философией («внешней мудростью»), Св. Григорий напомнил о единственно возможном для Христианина значении слова эллин - язычник, а самого Варлаама прямо уличил в латинстве. Опровергнуть Богоносца никто не смог. Даже патриарх Иоанн Апрен, скрепя сердце, признал правоту Паламы по всем пунктам полемики. Доводы исихастов были убедительны. Тем не менее, еретиков собор не осудил. Власти Константинополя пошли на компромисс. Обеим сторонам запретили проповедь и агитацию в свою пользу, отчего напряжённость в обществе многократно возросла.

Вскоре после собора скончался император Андроник III. Варлаам уехал в Италию, где перешёл в католичество и, по ходатайству поэта-возрожденца Петрарки, получил от папы епископство. Еретика Акиндина патриарх рукоположил в диаконы.

Наследник престола Иоанн V Палеолог был ещё ребёнком. Между его матерью Анной Савойской (вдовой Андроника) и великим доместиком Иоанном Кантакузином возник политический конфликт. Придворную партию противников Кантакузина возглавил временщик Апокавк. Патриарх с Акиндином и все варлаамиты примкнули к правительству Анны. Началась гражданская война.

Пока сторонники Палеологов теснили Кантакузина, благоволившего исихастам, Святого Григория Паламу успели обвинить в ереси, предать анафеме и заключить в темницу. Война длилась 6 лет; из них 4 года Палама провёл в тюрьме. После гибели Апокавка стало ясно, что в борьбе за власть побеждает Кантакузин. Царица Анна резко изменила политику. По её настоянию созвали новый Собор для оправдания Паламы (1347 г.). Патриарх Иоанн был низложен. Варлаам и Акиндин - осуждены заочно. Святого Григория поставили Архиепископом Фессалоникийским, а кафедру в столице возглавил его ученик, ревностный исихаст Исидор Вухарис (1347-1350 гг.). Этот новый патриарх Исидор I короновал нового императора Иоанна VI Кантакузина.

Тем временем Варлаам из Италии направлял действия Акиндина и его сторонников. Тогда уже следующий глава Церкви из исихастов, Св. Каллист (1350-1353, 1354-1363 гг.), созвал третий паламитский Собор в 1351 году. Собор повторил все прежние анафемы еретикам и утвердил в ранге догмата «Исповедание Православной веры» Св. Григория Паламы. В нём содержится учение о Фаворском свете, о сущности и нетварных энергиях Бога. И сей документ стал своего рода заключительным актом в истории борьбы Православных Христиан с ересями, хотя паламитские Соборы созывались потом ещё дважды.

В превый раз это было в 1352 году, при жизни Святого Григория, при патриархе Каллисте и царе Иоанне Кантакузине. Последний Собор состоялся уже после блаженной кончины Святителя Фессалоникийского (1359 г.), в год его канонизации (1368). Прославил Св. Григория Паламу третий патриарх-исихаст Филофей Коккин (1353-1354, 1364-1376 гг.), - тот самый ученик его, который написал основную часть «Святогорского тома».

Собор 1368-го года созывался по поводу еретических выступлений монаха-гуманиста Прохора Кидониса (на тему всё тех же Аристотелевых силлогизмов в богословии) и ещё раз показал полную несостоятельность западной схоластики.

По отречении Иоанна VI (1354 г.) Царьградский трон вновь занял Иоанн V Палеолог, ставший к тому времени зятем Кантакузина, - правитель слабый и бесхарактерный. Он царствовал до 1391 года. В 1369 году Иоанн V перешёл в латинство по совету своего секретаря Дмитрия Кидониса (брата осуждённого Собором монаха Прохора). После смерти Акиндина братья Кидонисы вместе с историком Никифором Григорой возглавляли партию латинофронов (сторонников сближения Византии с Западом). В XV веке эта партия привела империю к окончательному упадку и краху. Но во время Паламы и в правление патриарха Филофея страна, осиянная Фаворским светом, держалась вопреки всем напастям.

Вероотступничество Иоанна V и его двора уже не могло повлиять на положение Церкви. Ковчег спасения, ведомый исихастами, успешно плыл среди внешних бурь. За эти годы сила церковной организации так возросла, что почти не зависела от государственной власти. Их пути промыслительно расходились. Склонившаяся к западу империя ожидала неизбежного конца, а Православию греков надлежало сохраниться даже под властью турок. И была ещё Русь, воспринявшая учение Паламы, как новое направление духовности - деятельный исихазм.

Подобно афонским инокам, оставившим безмолвное уединение ради спасения Церкви, на борьбу с врагами своего Отечества поднялись русские подвижники: монахи во главе с Преподобным Сергием Радонежским, Православное Воинство, Св. Благоверный Князь Димитрий Донской, Феофан Грек и Андрей Рублёв со своей чудо-школой иконописи, а вслед - другие участники великого созидания Московской Державы, жившие и творившие после них уже в XV столетии.

РУССКАЯ ЗАРЯ

Возвращаясь к прошлому, следует заметить, что время Паламы совпало с одним из важнейших периодов Русской истории. В тот же 1341 год, когда в Константинополе состоялся первый паламитский Собор и умер царь Андроник III, в Вильно и Москве произошли перемены не менее значительные.

Ушёл из жизни великий князь Литовский Гедемин (Гедеминас), последний упорный язычник, владевший землями Малой и Белой Руси. Его сыновья Кейстут и Ольгерд (Алгирдас) поделили наследство отца. Кейстут начал княжить в собственно литовских землях, по-прежнему поклоняясь идолу Пяркунасу (Перуну). А Ольгерд и Ольгердовичи, переженившись на русских княжнах, уже крестились в Православие. Породнившись с Москвою и Тверью, они фактически перешли в славянство, переняли язык и обычаи своих подданных. И если воевали с Московским княжеством на стороне Тверского, то это скорее походило на междоусобие. Ратники с обеих сторон в основном были Русские.

Так продолжалось, пока не умерли Ольгерд и Кейстут. Впоследствии Ягайло Ольгердович (наследник великого князя), женившись на польской королеве Ядвиге (1386 г.), перешёл в латинство и сделался королём Польши. Его кузен Витовт Кейстутович принял власть над Литвой (по сути, Западной Русью), но тоже затем стал католиком. Тогда среди Литовской знати началось размежевание. Православные князья и бояре русской крови, несмотря на преследования, упорно потянулись к Москве. И не случайно уже в Куликовской битве одни Ольгердовичи (например, Дмитрий Брянский) прямо служили Московскому князю, другие (Киевские, Черниговские) шли с Ягайлой на подмогу Мамаю, но так и не дошли. Неуверенный в их надёжности, будущий польский король отступил. Конечно, в подробностях литовские дела обстояли гораздо сложнее. Но в целом за смертью Гедемина действительно начался постепенный, пержде всего духовный, переход западнорусских княжеств под руку Москвы.

Великий князь Иоанн Калита, собиратель русских земель, строитель Московского государства, преставился в том же 1341 году. Его разумная политика в отношении Золотой Орды привела к тому, что по его кончине хан Узбек не только передал великое княжение старшему из Иоанновых сыновей Симеону, но и принёс клятву за себя и детей своих - укреплять Москву всеми силами.

Без сомнения, замечает Н.М.Карамзин, «не дружба ханова к его [Симеона] родителю произвела на сие действие, но другая сильнейшая для варваров причина: корысть и подкуп... Любимцы прежних ханов искали завоеваний; любимцы Узбековы требовали взяток и продавали его милости; а князья Московские, умножив свои доходы... находили ревностных друзей в Орде... и называясь смиренным именем слуг ханских, сделались могучими государями».

Такая политика в то время приносила наилучшие результаты. Ибо за сорок лет до битвы на Куликовом поле очень многие русские князья ещё кичились удельной вольностью (сами будучи под татарским игом) и не желали объединяться под началом одного из своих. Так, например, в XII веке Мстислав Храбрый (отец), дабы выразить непокорность Андрею Боголюбскому, обрил его посла и велел передать великому князю, что «удельные ему не подручники». Не лучшим образом отнеслись «удельные» и к новому двадцатитрёхлетнему Симеону Иоанновичу, кстати, первому из владык Московских, величавшемуся князем всея Руси. Когда в 1341 году Симеон созвал к себе остальных Рюриковичей и напомнил им, что Русь сильна лишь в единстве, при подчинении удельных князей великому, те в ответ не замедлили прозвать его «Гордым».

Что оставалось сыну Калиты? Только одно - оправдать данное прозвище. Симеон Гордый постарался. Он продолжал политику отца с усердием и мудростью, но осуществлял её рукою твёрдой, иногда даже слишком. В первое же лето своего княжения он смирил непокорных новгородцев, силой отняв у них Торжок, а бояр, чтоб не ходили за выгодой от одного князя к другому, «посадил на землю». За попытку перейти на службу в соседнее княжество у перебежчиков отбирались вотчины.

С Византией Симеон установил прекрасные отношения. Император Иоанн VI Кантакузин и патриарх Исидор I, придя к власти, немедленно упразднили Галицкую митрополию, незаконно образованную прежним патриархом Иоанном XIV (недругом Паламы). Вся полнота духовной власти на Руси вновь сосредоточилась в Москве. Блаженный митрополит Феогност поставил епископом Владимирским Алексия, будущего Святителя и чудотворца Московского. Преподобный Сергий основал под Москвой Свято-Троицкую обитель (Троице-Сергиеву Лавру). И всё это было в великое княжение Симеона Гордого, правившего разумно и счастливо, но скончавшегося (36 лет от роду) от морового поветрия (1353 г.) вместе с братом своим Андреем и митрополитом Феогностом, завещавшим Московскую кафедру Святителю Алексию.

Симеону же наследовал другой его брат, Иоанн Иоаннович (отец Димитрия Донского). Иоанн II прожил тоже не долго и окончил земной путь в один год со Святым Григорием Паламой (1359). Воспитывать юного Димитрия выпало митрополиту Алексию, о чём пророчески предсказал в своём завещании великий князь Симеон.

О том, как Святитель Московский и Преподобный Сергий Радонежский готовили Донского героя к его главному подвигу, и о самой Куликовской победе (1380 г.), мы рассказали в первой книге. Завершая её, мы вскользь упомянули о сожжении Москвы татарами хана Тохтамыша, случившемся в лето 1382-е. Упомянули о нём, как о страшном несчастии, но однако не повлиявшем на поступательный ход Русской истории.

Сказать больше в последних строках «Славы славян» мы не могли, не хотелось портить победный финал. Сердце сжимается от боли и досады при чтении летописи Тохтамышева набега. Скрытно, внезапно, в отсутствие великого князя, татары подошли к Москве (1382 г.), но взять её не сумели. У них не было осадной техники. Попытав счастья со штурмовыми лестницами, поганые отступили от стен. Тогда коварный Тохтамыш начал переговоры «о мире». Он клятвенно уверял москвичей, что не желает им зла, что пришёл лишь наказать князя Димитрия за неуплату дани. А раз уж не застал его, то готов уйти, получив небольшой выкуп. Да ещё хан просил «в знак примирения» показать ему русскую столицу, стало быть, открыть ворота для его свиты. О вероломстве басурмана следовало помнить. Однако простодушные граждане поверили ханской клятве, тем паче, что её подтвердили бывшие при Тохтамыше сыновья Нижегородского князя, также, видимо, обманутые. Когда духовенство и бояре вышли навстречу хану с богатыми дарами, на них тотчас налетела вражеская конница и принялась рубить. Остановить татар, ворвавшихся в городские ворота, было уже невозможно. Погибли лучшие люди из знатных и 24 тысячи жителей, не считая грабежа и пожара, опустошившего Москву.

Если в целом татаро-монгольское иго уподобить жуткой ночи, а бой на Куликовом поле принять за пробуждение Руси от тяжёлого сна, то набег Тохтамыша можно сравнить с отголоском кошмара, уходящего с наступлением зари. Ещё не ясной, пламенеющей в багровых тучах, но зари, утренней, разгоняющей тьму. После чего в XV веке занялся день России.

Святому Димитрию Донскому наследовал его старший сын Василий I (1389-1425 гг.). Всего 17 лет исполнилось этому юному князю, а опыт жизни он приобрёл уже изрядный. Одиннадцатилетним отроком Василий был задержан в Орде в качестве заложника, однако сумел бежать. После множества скитаний он добрался до Литвы (возможно, был захвачен литовцами). Но так или иначе, он получил приют у князя Витовта, после чего обещал литовскому владыке жениться на его дочери. В 1390 году Василий Димитриевич исполнил обещание. Софья Витовтовна стала великой княгиней Московской. Затем Василий I примирился с татарами и купил у хана ярлык на княжество Нижегородское, Мещеру, Муром, Городец, Торусу. Несмотря на недовольство князей удельных, народ повсюду ликовал, встречая великого князя. Как никогда, все жаждали сплочения под сильной рукой. Самосознание Русских росло. Рязань и Тверь ещё звались великими княжествами, но уже не враждовали с Москвой как прежде, признав её первенство. Даже Новгород смирился, ощущая силу Василия Димитриевича. И дух согласия, укрепляемый общими молитвами единой Православной Церкви, не замедлил сказаться во время новых испытаний, выпавших на долю россиян очень скоро.

Разоритель Москвы хан Тохтамыш стал преемником Мамая в Золотой Орде при поддержке могущественного Тамерлана (Тимура), владевшего почти всей Азией. Этот завоеватель - «новый Чингизхан» - в исламском мире звался «Железным Хромцом». Из Самарканда, где Тимур обосновался на старости лет, он правил ханами, эмирами, султанами. Тохтамыш, набрав силу, возгордился и восстал на Тамерлана. Тот со своими полчищами вторгся в Кипчакскую степь (под Астраханью); разгромил Тохтамыша в первый раз (1392 г.), а затем уже на Кавказе (1395 г.) добил его армию окончательно. И прямо оттуда двинулся на Русь.

Полчища Тамерлановы шли стремительно, сметая всё на своем пути; жгли сёла и посады, разорили Елец и направлялись к Москве. Катастрофа казалась неминуемой. Великий князь Василий призвал всех сограждан подняться на смертный бой. Ополчение спешно собиралось под Коломной на берегу Оки. На призыв сына Димитриева откликнулись и седые участники Мамаева побоища. Вместе с ратной молодёжью они пришли постоять до смерти за Отечество и Веру. Защищать столицу Василий поручил князю Владимиру Андреевичу Храброму. Тому самому герою Донской битвы, который вместе с Боброком-Волынским командовал засадным полком, решившим всё дело на Куликовом поле.

Митрополиту Киприану великий князь написал, чтобы он перенёс в Москву чудотворный образ Богородицы из Владимира.

В день Успения Пречистой Её икона крестным ходом отправилась в путь, а 26 августа (ст. стиль) духовенство, бояре с княгиней Софьей, во главе всего люда Московского вышли из Первопрестольной «в сретение» (навстречу) Владимирскому образу. «И яко узреша, - сообщает летописец, - Пречюдный образ Богоматери... вси падоша на землю, со многосугубными слезами из сердца воздыхающе и молящеся прилежно».

И услышана была их горячая молитва. Тамерлан пришёл в ужас от страшного видения: несметного воинства в молниевидных доспехах, а над ними - несравненный лик Царицы Небесной, погружённой в молитву. Затрепетал «Железный Хромец», повернул своё войско и без оглядки покинул Русские пределы.

Бегство Тамерлана началось в самый день Сретения Владимирской иконы Божией Матери (по новому стилю, 8 сентября). С тех пор этот день отмечается как церковный праздник.

Так, по молитвам Заступницы Усердной, Русь относительно малой кровью избавилась от беды возможно худшей, чем нашествие Батыя, а заодно и от злодея Тохтамыша, бежавшего от Тамерлана в Литву. Гибель ордынского войска на Кавказе подорвала силы татар настолько, что с тех пор они решались нападать на Русских лишь урывками, делая краткие разбойничьи набеги. Промыслом Божиим Тамерлан, при всей его свирепости, сыграл положительную роль в судьбе России, и как мы сейчас увидим, не её одной.

В Константинополе умер Иоанн V Палеолог (1391 г.). Его наследник Мануил II (1391-1425 гг.) взошёл на трон в момент наивысшего могущества османского султана Баязета. Чтобы занять престол, он бежал из султанской ставки, где находился на положении заложника. Баязет не замедлил отреагировать и проявить власть.

«Если не хочешь повиноваться мне, - писал он Мануилу, - запри ворота своего города и правь внутри его, а за стенами всё моё».

Таково было положение Второго Рима. Султан не лгал. Вся Византия была в его руках. Адрианополь стал новой столицей турок. Семь лет их корабли блокировали град Константина. Наконец, Баязет осадил его. Запад, на помощь которого Мануил рассчитывал, как все Палеологи, не торопился выручать греков. Однако, видя, что турки захватывают Балканы и угрожают уже Италии, римский папа Бонифатий объявил крестовый поход. В 1396 году 60 000 «непобедимых», как они считали, крестоносцев осадили город Никополь и встретились там с янычарами Баязета. Начав битву вполне успешно, рыцари прорвали турецкую оборону, углубились в неё, но затем потеряли строй. Воспользовавшись их смятением, янычары нанесли мощный удар, которого европейцы не выдержали. Разгром завершился пленением 10 000 латинских воинов. Баязет приказал их умертвить.

За год до начала XV века Мануил II покинул Царьград. Оставив «империю» на попечение племянника (Иоанна VII), Мануил отправился по европейским дворам просить (под залог унии) денег на продолжение войны. Домой он не спешил, однако в Париже его застала весть о неожиданной гибели Баязета. Тамерлан и здесь сыграл на руку Православным Христианам.

Ненасытный до славы «Железный Хромец» позавидовал возвышению османского султана и решил покорить его. В послании к Баязету он писал: «Мои воинства покрывают землю от одного моря до другого... цари служат мне телохранителями... Кто ты? Муравей туркоманский: дерзнёшь ли восстать на слона?» Султан самонадеянно ответил: «Давно желаю воевать с тобой».

В 1402 году под Ангорой сошлись 120 000 турок и несметное войско татар Тамерлановых. В страшной сече османцы были уничтожены. Сам Баязет попал в плен и умер как зверь, сидя в железной клетке. Тимур вернулся в Самарканд, где вскоре также испустил дух (1405 г.).

Осада Константинополя прекратилась, Мануил вернулся на трон и занял ряд областей. Однако с тех пор «империя» лишь влачила существование. По-прежнему, возлагая надежды на Запад, Палеологи заигрывали с Римом. Папы подталкивали Византию к унии. Императоры стремились её заключить, но Церковь и народ греческий стояли в глухой оппозиции, готовые скорее покориться туркам, чем добровольно сделаться униатами. Впоследствии так и произошло.

На фоне заката Византии Русская заря имела глубокий духовный смысл. Восприняв греческую веру, наши предки освятили Православием лучшие качества славянских народов: чистоту сердца, бескорыстие, самоотверженность. Чуждые спеси и лукавства, Великороссы взяли от Христианства главное - готовность нести свой крест, до конца претерпевать все скорби и жить на земле ради Царства Небесного. За это Бог возвысил их земное царство, даровав России шестую часть суши, морские просторы, более половины всех богатств, лежащих в недрах планеты. Ещё в XIII веке итальянский путешественник Марко Поло писал, что Русские - самый красивый народ на свете. А в XX столетии целомудрие, стало быть и здоровье, Русской нации сохранялось ещё настолько, что не шло ни в какое сравнение с развратившейся и почти выродившейся Западной Европой.

Вслед за разгромом иудейской Хазарии (X в.) языческая Русь крестилась и долго оставалась недоступной влиянию талмудического раввината. Лишь после окатоличивания Польши, а затем перехода в латинство Литовского князя Витовта, в отдельных южных, прибалтийских и западнорусских городах было введено так называемое «Магдебургское право». Тогда там начали селиться немцы, еврейские купцы, возникли синагоги и возрожденческие университеты. Западное растление надвигалось на славян. Литва участвовала в этой экспансии. Но Московская Русь продолжала сопротивляться ей ещё 300 лет.

С конца XIV века татарское иго пошло на спад. Последним сильным полководцем Золотой Орды в княжение Василия Димитриевича был хан Эдигей. Когда Тохтамыш, разбитый Тимуром, бежал в Литву к Витовту, тот пребывал в упоении успехом. Захватив Смоленск, Витовт имел виды на Новгород и Псков, а в дальнейшем думал занять и Московское княжество. Поддержка Тохтамыша привела литовского князя в столкновение с новым ордынским ханом Темир-Кутлуем, ставленником Тамерлана. Собрав огромное ополчение из славян и литовцев, поляков и немцев, и самих татар, Витовт потребовал от хана дань, как «старший от младшего». Это послужило поводом к войне, целью которой было восстановление власти Тохтамыша. Темир-Кутлуй дани не уплатил, и Витовт пошёл на него в 1399 году, намереваясь повторить подвиг Димитрия Донского.

На тот момент литовское ополчение превосходило татарскую рать. Только Витовт, изменивший Православию вслед за Ягайлой, не мог понять, что Куликовская битва для Русских была необычайным «страшным» подвигом во имя Веры. Отцы наши, - пишет историк А.Д.Нечволодов, - «шли в бой, связанные взаимным общим согласием и горячей надеждой на заступничество Божие, обещанное Святым Сергием Радонежским». Витовт же с его стремлением к славе, к захвату чужого, с его разноплеменным войском, шёл посадить на ордынский трон Тохтамыша, заодно с которым он собирался свергнуть князя Московского. Продав честь и совесть за иудейское золото, Витовт, как и Ягайло, в своих владениях всемерно потакал жидовствующим и преследовал Православных Христиан. Естественно, никакой победы он достигнуть не мог.

Пока литовцы собирались в поход, на помощь Темир-Кутлую подошёл поседевший в боях сподвижник Тамерлана хан Эдигей с огромным войском, и ситуация переменилась. Перед битвою Эдигей съехался с Витовтом для личного свидания. «Князь храбрый! - насмешливо произнёс татарин, - наш царь справедливо мог признать тебя отцом, он моложе тебя годами; но я-то старше тебя... потому... ты признай меня отцом... и плати дань, а также изобрази на Литовских деньгах мою печать».

Взбешённый Витовт приказал готовиться к сражению немедленно.

Татар насчитывалось 200 000, при этом они готовы были примириться, не вступая в бой. Благоразумный воевода Краковский Спытко советовал Витовту не искушать судьбу. Но другие вельможи о том и слышать не хотели. Польский пан Щуковский смеялся над Спыткой: «Если тебе жаль расстаться с твоей красивой женой и с большими богатствами, то не смущай по крайней мере тех, которые не страшатся умереть на поле битвы». Спытко ответил: «Сегодня же я паду честной смертью, а ты трусливо убежишь от неприятеля».

Так и случилось. Татары наголову разбили литовцев. Первыми с поля боя бежали Тохтамыш, Щуковский, а за ними сам Витовт. Спытко погиб как герой. Кровопролитие продолжалось до глубокой ночи. «Ни Чингиз-хан, ни Батый, - пишет Н.М.Карамзин, - не одерживали победы совершеннейшей». Орда гналась за Витовтом от реки Воркслы (где началось побоище) до самого Киева, бывшего тогда под властью Литвы. И снова древняя столица Руси подверглась татарскому разорению.

Разгром литовцев на берегу Воркслы оказался на руку Московскому князю. Зять Олега Рязанского князь Юрий вновь овладел Смоленском (1401 г.), а по смерти тестя прибёг под защиту Василия Димитриевича (1402 г.). И хотя удержаться в Смоленске Юрий не сумел (Витовт опять захватил город), ссора Москвы с Литвою, возникшая вслед за этим, принесла выгоду. Война длилась три года и окончилась миром (1408 г.) после долгого стояния обеих ратей на реке Угре.

В результате этого «стояния» Витовт навсегда отказался от своих притязаний на Новгород и Псков. Влияние Москвы возросло, и новые грядущие напасти уже не могли изменить её положения.

Победа Эдигея над Витовтом показала, насколько ещё сильны татары. Тем не менее, Василий Димитриевич, как и отец его, не собирался платить им дань и даже не отправлял в Орду своих послов. Нападать открыто басурманы уже не решались (времена Батыя прошли), однако и признать независимость Московского княжества ордынцам не хотелось. Пылая жаждой мести, Эдигей задумал военную хитрость. Распустив слух, что его войско идёт на Литву, он скрытно приблизился к Москве и неожиданно оказался у стен её 30 ноября 1408 года. Осадив Первопрестольную, татары пожгли всё вокруг, разорили Ростов, Димитров, Серпухов, Городец и даже Нижний Новгород, но Москву им взять не удалось. Торопясь назад (ибо в Орде зрел очередной переворот), Эдигей притворился, будто согласен на выкуп в 3000 рублей. Эту не столь значительную сумму москвичи охотно уплатили, не ведая, что и того можно было не делать. Отступление татар началось 20 декабря в канун дня памяти Святителя Петра, Митрополита Московского (небесного покровителя столицы). И более, до самой кончины великого князя Василия (1425 г.), военные действия, кроме отдельных разбойничьих вылазок, Орда не возобновляла.

Урон от Эдигеева набега был огромный, и всё же дани с Русских ордынцы не получили. Они совершили ещё одно внезапное нападение на Владимир (1411 г.) с великой кровью, грабежом, пожаром; но в дальнейшем отношения с татарами стали складываться по-новому. Безысходное иго сменилось напряжённым противостоянием равносильных сторон.

Заря над Русью разгоралась всё ярче и пламенела не только войнами, но блистала уже и мирным сиянием.

Деятельный исихазм, как новое направление православной духовности, зародился на Афоне. Основал его, мы помним, Великий Святитель Григорий Палама. Соединив молитвенное созерцание с борьбою в защиту веры, паламиты привнесли исихазм во все области жизни, в том числе и в искусство. В конце XIV века в Москву прибыл из Византии дивный иконописец Феофан Грек. Последователем его мастерства на Руси стал Преподобный Андрей Рублёв. Вслед за учениками Святого Сергия Радонежского, иконописцы «Рублёвской школы» (тоже в большинстве монахи-исихасты) творили умную (Иисусову) молитву, смиряли плоть постом, уединялись, исполняли обеты и, в стяжании благодати Божией, возвели церковную живопись на недосягаемую высоту.

Называть это чудо «Русским Возрождением», как принято у современных искусствоведов, по меньшей мере некорректно. Иконопись Феофана и Андрея Рублёва не нуждается в сравнении с западным ренессансом. Художники-исихасты ничего не возрождали. Они творили всё заново, молитвенно призывая благодать Божию на свой смиренный труд. И святые лики, исполненные ими, действительно излучали Фаворский свет.

До сих пор исследователи не могут постигнуть тайну той непревзойдённой гармонии цвета и композиции, что отличала русскую икону начала XV века. Учёные спорят, фантазируют, но соглашаются в одном: ни Феофан Грек, ни Андрей Рублёв не писали этюдов с натуры, не порочили святыню копированием грешной плоти, как это делали итальянские возрожденцы.

Сам Феофан вспоминал, что он «никогда не глядел на существующие образцы». Но «в духе своём постигал отдалённые и умственные вещи, в то время как духовными очами созерцал духовную красоту».

Творчество русских иконописцев XV века, замечает церковный историк прот. Иоанн Мейендорф, «говорило современникам о единении с Богом как о главном содержании человеческой жизни: их искусство, как духовность и богословие исихастов, стремилось показать, что такое соединение возможно, что оно зависит как от Божественной благодати, так и от человеческого желания достигнуть его... Определение этого духовного движения как "тормозящего консерватизма" [в чём гуманисты по сей день обвиняют и Св. Григория Паламу и всю Православную Церковь] может основываться лишь на подсознательном убеждении... что "прогресс" возможен лишь при секулярном [обезбоженном] понимании человека».

Это тот самый пресловутый гуманистический «прогресс», который разрушает нравственность и ведёт человечество к вырождению, толкая мир в пропасть антихристова царства.

Эпоху расцвета Святой Руси «прогрессисты» именуют не иначе, как «мрачным средневековьем». Их злую досаду можно понять. Все происки агентов папизма, иудаизма, гуманизма (что по сути едино) в средневековой Московии терпели провал, хотя попыток растлить Россию и втянуть её в унию с латинством было предостаточно.

БОЛЬШОЙ САККОС

Подъём искусства и ремёсел в годы правления Василия I не был случайным. Сам великий князь немало преуспел в ювелирном и чеканном мастерстве. Меж государственных забот, на досуге, он ковал золотые пояса и другие украшения, отделывал их жемчугом и самоцветами. При его содействии развивались литейное, оружейное производство, росло строительство. Церковное зодчество достигло высочайшего уровня. В 1405 году святой иконописец Троице-Сергиевой Лавры Андрей Рублёв расписал только что возведённый Благовещенский Собор Московского Кремля. За собором на башне великокняжеского дворца мастер с Афона Сербин Лазарь установил первые в России часы с боем (1404 г.). Механический человек на часах ударял молотком в колокол, «разумея, - говорит летописец, - и разсчитая часы нощные и денные... сотворенно есть человеческой хитростью, преизмечтанно и преухищренно».

Выдающимся художественным памятником той эпохи является «большой саккос» (архиерейское облачение) митрополита Фотия (1408-1431 гг.). На сем замечательном произведении русско-византийской вышивки шёлком в центре изображён Христос («Сошествие во ад»), а слева и справа от образа Спасителя в полный рост выполнены фигуры земных владык Москвы и Константинополя: на одной стороне - великий князь Василий Димитриевич с супругой Софьей Витовтовной; на другой - рядом с их дочерью Анной - император Иоанн VIII Палеолог. Иконография «большого саккоса» выражала родство царствующих домов, но вместе с тем намекала на неравноправие этого родства. Изображением трёх святых (литовских мучеников) в композиции вышивки русский князь как бы оттеснён от своей дочери - византийской царицы.

Здесь надо заметить, что в Царьграде все союзы (кроме унии с Римом), все династические браки императоров толковались в смысле вассального подчинения им остальных православных государей, а митрополитов всея Руси (в основном, из греков) ставил Константинополь. Славянам упорно внушали мысль о превосходстве Византийского престола и главенстве «Вселенского Патриархата».

Когда от державы ромеев осталась одна лишь столичная область, а её царь стал данником турецкого султана, когда Болгария и Сербия уже имели собственных патриархов, и даже ряд греческих церквей в независимых областях сделались автокефальными (самостоятельными), Русь-Россия с удивительным смирением хранила верность «византийскому единству». Все церковные постановления Царьграда строго выполнялись, а милостыня, за которой греки регулярно ездили в Москву, подавалась им, словно дань. Доброту и преданность Русских в Константинополе ценили и умело использовали. Стиль документов, вырабатывавшихся патриаршей канцелярией специально для России, непременно подчёркивал высочайшее значение Второго Рима, как «центра Христианского мира», хотя время его главенства подходило к концу.

Титул «вселенского патриарха» был присвоен архиепископу Константинополя в IV веке. Затем, уже в XI столетии, он представлялся званием «всеобщего судьи», «отца и учителя вселенной», что потом часто звучало в прениях византийских законников с законниками Ватикана. Те, как известно, выше всех превозносили своего понтифика. Россия же, просиявшая сонмами собственных святых, у цезаре-папистов в расчёт не шла. Ни Святой Иларион Киевский (XI в.), ни Святители Московские Пётр и Алексий (XIV в.), бывшие митрополитами из Русских, в своё время ещё не могли создать преемственности чисто национальной Церкви. Традиция безусловного подчинения митрополии Царьграду держалась прочно.

При этом права Константинопольского патриарха на единовластие в Христианском мире (так же, как «права» папы) не имели основания в церковных канонах. Права эти были записаны в тексте «Эпанагоги» (юридического свода IX века), где говорилось: «Патриарх каждой области несёт ответственность и заботится о всех митрополиях... Но занимающий константинопольский престол... может решать вопросы, касающиеся других престолов».

«Эпанагога» - документ государственный, гражданский, стало быть, временный, в отличие от вечных догматов Апостольской Церкви. Это понимали и сами византийцы. Так, в XI веке Никита Анкирский писал со ссылкой на Святых Отцов: «Каждый епископ называется "патриархом"... поскольку все епископы суть учителя, отцы и пастыри; ясно, что не существует специальных канонов для митрополитов, отличных от тех, которые относятся к архиепископам и епископам. Ибо возложение рук одно для всех».

Пока на Руси не было собственного митрополита, в отношении Киева, как «варварской епархии», действовал 28-й канон Халкидонского Собора (451 г.), который даровал архиепископу Константинополя (Нового Рима) право совершать поставления митрополитов в провинциях империи. Ссылаясь на него, ещё в XII веке византийские канонисты Зонара и Вильсамон писали: «Русские - это варвары, подчинённые диоцезу Фракии, поэтому их епископы должны ставиться патриархом Константинопольским». Но о более древнем каноне (34-ом правиле Святых Апостолов) эти толкователи не упоминают. Между тем, 34-й Апостольский канон гласит: «Пусть епископы каждого народа выберут из своей среды первого и пусть считают его своим главой и не делают ничего без его ведома». Как видим, о назначении национального митрополита патриархом другой страны здесь речи нет. Когда Русь стала самостоятельной митрополией, и в областях её появились местные архиереи, 34-й канон в отношении Русской Церкви вступил в полную силу.

Митрополит, избранный собором епископов, согласно тому же 34-му Апостольскому правилу, «не должен предпринимать что-либо, не узнав общего мнения». Этим Православная соборность глубоко отличается от католицизма, где все вопросы посвящений и назначений решаются папой (церковным монархом) и группою его приближённых кардиналов. Кроме того, восточное монашество всегда рассматривало церковную иерархию в соответствии с учением Святого Дионисия Ареопагита, то есть как нравственное состояние Христианина. Епископа называли «обоженным и божественным человеком», но под этим всегда подразумевалось, что, теряя личную святость, он терял иерархическую власть. Об «истинных и ложных» епископах говорили многие Святые Отцы, в том числе Максим Исповедник, Симеон Новый Богослов, Григорий Палама, непримиримо боровшийся с возрожденчеством и папизмом.

И всё же искушение церковного всевластия было велико. Не только папы, но и греческие патриархи со временем внесли в Православие имперский принцип управления. Так, патриарх Филофей (ученик Св. Григория Паламы), тот, что возвёл на Московскую кафедру Святителя Алексия (1354 г.), в письмах Димитрию Донскому напоминал, что он - «утверждённый Всевышним Богом отец всех Христиан, где-либо обретаемых на земле». А патриарх Антоний в 1399 году писал новгородцам о своей власти над «всеми Христианами вселенной». Великому князю Василию Димитриевичу он указывал, что «патриарх есть наместник Христа на земле и восседает на престоле Самого Господа», прямо как римский понтифик.

Впрочем, нет худа без добра. Ибо именно благодаря столь строгой опеке Константинопольской Патриархии национальная Русская митрополия (X-XV вв.) не рассыпалась на множество мелких автокефалий.

«Так как, - писал патриарх Антоний в 1389 г., - великая Русская земля разделена на многие и различные мирские княжества и на столько же гражданских областей, что имеет многих князей... что многие восстают и нападают друг на друга... то... единый для всех митрополит будет как бы связью, соединяющею их с ним и между собой». За невозможностью привести к единству власть мирскую, рассуждает он далее, «подчинение одному предстоятелю и вождю» принесло бы всеобщий мир, «ибо все почитали бы одну главу». Так, собственно, и было. Лишь в XI веке на короткое время на Руси возникали самостийные «митрополии» в Переяславле и Чернигове. Но это, пишет прот. Иоанн Мейендорф, «были лишь нестойкие плоды колебаний византийской политики... В широком смысле, именно Византия была прямым инициатором установления на Руси единой церковной структуры».

Национальный характер Русской митрополии (в обход административного дробления) греки предполагали использовать для облегчения собственного контроля над нею. Однако со временем эта жёсткая централизация привела к независимости и сохранности Русской Церкви в период крушения Византийской Империи.

На Руси знали о праве соборного поставления митрополита из своей среды. Ярослав Мудрый прибегал к нему, когда в Киеве ставили Св. Илариона (1051 г.). Второй митрополит из Русских - Климент (1147-1155 гг.) - был поставлен Поместным Собором архиереев при великом князе Изяславе Мстиславиче. Когда же стол Киевский занял Юрий Долгорукий, ненавидевший Изяслава, то блаженный Климент отправился на покой, а из Царьграда ему на смену прислали очередного митрополита-грека (Константина).

С XIII века Византия уже не могла не считаться с духовным достоинством Святой Руси. В Киеве, а затем в Москве митрополиты Русские стали чередоваться с греками. Так продолжалось до кончины Святителя Алексия (1378 г.). Смута, возникшая вслед за этим, привела к возврату греческого влияния и усилению византийского контроля над Русской митрополией.

Рассказывать об избрании Михаила-Митяя, о посвящении Пимена и долгих странствиях митрополита Киприана мы не будем. Это - захватывающая повесть для любителей церковной истории, но для большинства читателей - материал всё-таки сложный.

Заняв Московскую кафедру, Преосвященный Киприан (1389-1406 гг.), а после него митрополит Фотий (1408-1431 гг.) подавали примеры высокого благочестия и святой жизни. Они твёрдо стояли на позициях исихазма, выступали против унии, боролись за чистоту Православия, за единство Московско-Киевской митрополии. Однако, будучи греками, они считали Россию только частью «Вселенского Патриархата» и за Божественной Литургией старались поминать Византийского императора, как «вселенского» владыку. Василий Димитриевич строго запретил это. За что патриарх Антоний посылал ему гневные письма, называясь «наместником Христа» на Земле. Не помогло. Великий князь не считал себя вассалом Палеологов и не позволил поминать даже Иоанна VIII (своего зятя). Тем более, что брак его дочери Анны Васильевны с Иоанном VIII оказался неудачным. Через три года после свадьбы царица Анна заболела и скончалась, не оставив детей, видимо, промыслительно. Ибо именно император Иоанн VIII стал инициатором печально знаменитой «Флорентийской унии».

Драгоценная вышивка на «большом саккосе» митрополита Фотия, изображавшая родство правящих династий Москвы и Царьграда, утратила актуальность и вошла в число сокровищ патриаршей ризницы Московского Кремля.

В эти годы Россия уже тяготилась духовной опекой Византии. Константинопольский цезаре-папизм представлялся нелепостью на фоне заката империи, обнищавшей и одряхлевшей во всех отношениях. Время независимости Русской Церкви приближалось.

Несмотря на полное согласие Московской кафедры со всеми установками Патриархата, конфликт между ними назрел. И когда третий подряд митрополит из греков Исидор (1436-1441 гг.) совершил вероломную попытку втянуть Россию в унию с латинством, византийское влияние окончилось.

НАКАНУНЕ УНИИ

Год 1410-й был богат событиями мировой истории. Во Франции, где шла «Столетняя война» с англичанами, родилась народная героиня Жанна Д'Арк. Судьба Тевтонского ордена решилась в то же лето. Польский король Ягайло с Литовским князем Витовтом, во главе ополчения славян, разбили стотысячное войско немецких крестоносцев при Грюнвальде (Танненберге). Победа им досталась ценою крови и беспримерного мужества русских Смоленских полков. А в Риме в 1410 году конклавом кардиналов был избран папа Иоанн XXIII (граф Балтазар Косса) - знаменитый пират, убийца, неистовый распутник. Он стал сразу третьим папой, наряду с Григорием XII и сидевшим в Авиньоне Бенедиктом XII. Все трое «понтификов» правили одновременно и взаимно проклинали друг друга. Так продолжалось до Констанцкого Собора, созванного в ноябре 1414 года. Весной (1415) беспорядки отчасти прекратились. Собор низложил самозванцев; Балтазар Косса оказался в тюрьме (хотя и ненадолго). С извергом обошлись достаточно мягко. А над теми, кто честно и прямо обличал вопиющие пороки папства, католики произвели расправу. Собор в Констанце осудил к сожжению на костре двух учёных, чешских патриотов - Иеронима Пражского и Яна Гуса. Начавшиеся затем так называемые «Гуситские войны» чехов с немцами стали прообразом протестантских революций XVI века.

К концу Собора в Констанцу прибыл незаконный Киевский митрополит Григорий Цамблак. Этого греко-болгарина поставили в Литве без согласия Константинопольского патриарха и без ведома Москвы. Князь Витовт принудил подвластных ему православных епископов собраться в Новогрудке и избрать Григория Цамблака в митрополиты, чтобы тот заключил унию с Римом. На Констанцкий Собор Цамблак опоздал. Подписание унии не состоялось. Да в Ватикане, очевидно, и не хотели иметь дело с тем, кого ставили не в Царьграде. После смерти Цамблака (1419 г.) Витовт помирился с митрополитом всея Руси Фотием и снова подчинил ему западнорусские епархии.

Сам Витовт умер 1430 году. Его преемник Свидригайло повторил попытку сблизиться с папским Римом. В Смоленске появился пролатинский митрополит Герасим, на сей раз «законно» поставленный Константинопольским патриархом. По блаженной кончине Фотия (1431 г.) Герасим стал митрополитом всея Руси, но в Москве не показался, зная, что великий князь желал поставить другого владыку - Рязанского епископа Иону, известного святостью жизни.

Император Иоанн VIII и патриарх Иосиф II уже намеревались осуществить «соединение церквей». Ревнитель Православия, да ещё и Русский, на Московской кафедре их не устраивал. Герасим, епископ Литовский, подходил больше. Став митрополитом, он поехал не в Москву и даже не в Киев, а в Смоленск, где под покровительством Свидригайлы взялся за подготовку унии.

Тем временем в Москве и вокруг неё происходили бурные события. На пять лет раньше Витовта скончался великий князь Василий Димитриевич (1425 г.). При жизни своей он установил новый порядок престолонаследия: от отца к сыну. До Димитрия Донского верховная власть на Руси переходила к старшему из братьев великокняжеского рода. Св. Димитрий передал её старшему сыну, Василий I закрепил этот закон. Но у него самого оставались братья, старший из которых, Юрий Димитриевич, отличался редким властолюбием. Когда после Василия I власть перешла к десятилетнему наследнику Василию Васильевичу, князь Юрий взбунтовался: отказался присягать племяннику, уехал в Галич Мерский и шесть лет подряд угрожал войной. В 1432 году (когда в Царьграде посвятили митрополита Герасима) дядя с племянником судились в Орде за ярлык на великое княжение. Не будь претензии Юрия Димитриевича, Василию II не пришлось бы и ездить в ставку хана. Татары уже не вмешивались во внутренние дела России. Ради мира с дядей Василий согласился. Но когда и хан Улу-Мухаммед подтвердил его наследственные права, князь Юрий не стерпел. После недолгого перемирия он напал на Москву совместно со своими сыновьями Василием Косым и Димитрием Шемякой, известными в истории как «братья-разбойники».

Внезапным приступом захватив столицу, Юрий Димитриевич пленил затем Василия II (бежавшего до Костромы), и отослал его в Коломну (1433 г.). Но тут произошло то, чего ранее не бывало на Руси. Вся столичная знать, сообщает Ермолинская летопись, «вси князи, и бояре, и воеводы, и дети боярские, и дворяне, от мала до велика, вси поехали на Коломну к великому князю, не повыкли бо служити удельным». Вслед за служилым сословием начали отъезжать купцы и прочие люди. Народ показал победившим мятежникам, что время междоусобий прошло. Только наследственная, самодержавная власть была угодна русским подданным. Такого доверия к законному государю не знали ни первый, ни второй Рим. И дело здесь не в личности Василия II, которого историки-гуманисты не жалуют похвалами; дело в самом отношении Православных к Богом данному монарху. Ведь помазание первого Русского Царя было уже не за горами.

Василий Васильевич, кстати, никаких интриг не затевал и не предпринимал враждебных действий против своих обидчиков. Но Сам Господь неоднократно разрешал его от уз и в итоге даровал ему победу. Первый захват столицы князем Юрием и его сыновьями был не последним. Однако и эта, и остальные их попытки узурпации великокняжеской власти оказались безрезультатными. Народ толпами стекался в Коломну, и князю Юрию в опустевшей Москве стало ясно, что «не прочно ему седение на великом княжении». Оставив Первопрестольную, он отбыл к себе в Галич, и власть опять перешла в законные руки.

О возвращении Василия II Н.М.Карамзин пишет: «Зрелище было необыкновенное: вся дорога от Коломны до Москвы представлялась улицею многолюдного города, где пешие и конные обгоняли друг друга, стремясь за государем, как пчёлы за маткою, по старинному, любимому выражению наших летописцев».

Тем не менее, «замятня» (смута) не окончилась. Через год князь Юрий вновь захватил Москву и вслед за этим умер. Мятеж продолжили его сыновья. Первым начал Василий Косой, однако вскоре потерпел поражение. Димитрий Шемяка боролся с великим князем дольше (вплоть до 50-х годов), но в конце концов погиб и он. В продолжение «Шемякиной смуты» Василий Васильевич перенёс немало скорбей: дважды был гоним, зверски ослеплён злодеями (за что получил прозвище «Тёмный»), принял многие раны в боях, пережил татарский плен. Враги же его рассеялись «яко дым», «Шемякина смута» стала последним междоусобием, после которого удельные князья уже не посягали на Московский престол. Сыну своему Иоанну III Василий Тёмный оставил фактически не княжество, а царство: централизованное, обширное государственное образование во главе с надёжным самодержцем, окормляемое митрополитом, не зависимым от Константинополя. И особой заслугой Василия II перед Русской Церковью стал его решительный разрыв с униатами в канун падения Византии.

Но вернёмся в 1432 год. Первая попытка поставить митрополитом всея Руси Святого Иону не увенчалась успехом. Великий князь Василий смирился. Ставленник Царьграда митрополит Герасим обосновался в Литве. Там, заодно с унией, он готовил, как полагали, и свержение Свидригайлы в пользу его кузена Сигизмунда, ярого католика. Дело окончилось тем, что Свидригайло раскрыл заговор и сжёг Герасима на костре (1435 г.). Русская кафедра вновь «упразднилась», то есть сделалась вакантной.

В 1436 году Василий II направил Св. Иону в Царьград с новой просьбой о поставлении его в митрополиты. Там вторично не посчитались с желанием великого князя. Император Иоанн VIII окончательно убедил патриарха Иосифа, что только уния с Римом может спасти Византию от турок. Папа Евгений IV обещал ему поднять против султана всю Европу, если Восточная Церковь соединится с Западной. Ряд византийских иерархов при этом наивно полагали, что такое «соединение» может произойти при взаимных уступках и даже надеялись убедить католиков в истинности догматов Православия. Их чаяния основывались на том, что трезвые голоса самих латинян о признании правоты греков звучали в то время на католическом Соборе в Базеле. Этот Собор заседал с 1431 года, присвоив себе звание «вселенского». Папу Евгения IV Базельский Собор отлучил от церкви, и он, не зная, как упрочить свой подорванный престиж, решил созвать собственный, также «вселенский», Собор в итальянском городе Ферраре. Главной темой папского Собора стал вопрос о соединении церквей латинской и Православной. Императору Иоанну VIII было всё равно, о чём поведут спор богословы. Он ждал лишь военной и денежной помощи от Запада, а патриарх Иосиф, по просьбе царя, склонял к унии греческих епископов. Сам патриарх мучился совестью, но оправдывал себя необходимостью «спасти империю». Поставить Св. Иону на Московскую кафедру в это время патриарх не мог, хотя, возможно, и хотел в глубине души. Во всяком случае, внешне епископ Рязанский в Царьграде был принят очень радушно и всячески обласкан. «Жалеем, - сказали царь с патриархом, - что мы ускорили поставить Исидора, и торжественно обещаем тебе российскую митрополию, когда она вновь упразднится». А тот Исидор, которого так «ускорили» произвести в митрополиты всея Руси, был греком из Фессалоник: весьма учёным (гуманистом), ловким и хитрым, беспринципным, сладкоречивым, и успевшим уже побывать у папы, где он снискал особое к себе расположение. На Соборе Исидор готовился сыграть важнейшую роль, именно как глава Русской Церкви. Он задумал распространить греко-латинскую унию до самой Москвы. А Святому Ионе пришлось возвращаться из Царьграда в числе спутников нового митрополита.

С большой торжественностью Исидор был принят великим князем. Почтение к Константинополю в Москве сохранялось, несмотря на все разногласия и на чувство неудовлетворённости, вызванное вторичным отказом патриарха. Снова Василий II смирился. «Но изумился, - пишет Н.М.Карамзин, - сведав, что митрополит намерен ехать в Италию...» Исидор доказывал важность «будущего осьмого Собора и необходимость для России участвовать в оном». Напомним, что римский папа именовал свой Собор «восьмым вселенским». Однако напрасно старался учёный грек. Пышные выражения не ослепили великого князя. Василий Васильевич ответил: «Отцы и деды наши не хотели слышать о соединении Законов греческого и римского; я сам не желаю его. Если мыслишь иначе, то иди; не запрещаю тебе. Помни только чистоту Веры нашей и принеси оную с собою». Исидор клятвенно обещал исполнить наказ князя. Но думал совсем о другом.

Выехав из Москвы в сентябре 1437 года с большой свитой (около 100 человек), Исидор «благоговейно» проследовал по русским городам. Посетил Тверь, Вышний Волочек, Новгород и Псков, однако только он покинул Россию, как сразу обнаружил склонность к латинству. В ливонском Дерпте, встреченный католическим епископом, Исидор приложился сначала к их кресту (крыжу), а потом к тому, который вынесли православные священники. В Риге униата осыпали ласками, веселили музыкой, пирами. Магистр ордена предложил ему корабль до ганзейского Любека, откуда путь его лежал через всю Германию до Нюрнберга и Аугсбурга, затем через Тироль в Италию.

Спутники Исидора дивились западным ремёслам, возрожденческому искусству, но более всего изумлялись тому, как радушно и по-свойски там встречали их митрополита (будущего папского кардинала). Василий Васильевич, предвидя недоброе, послал с Исидором своего доверенного - Суздальского епископа Авраамия, и при нём священника Симеона. Сей Симеон, по прозвищу «Суздалец», вернувшись домой, описал в книге свои приключения на Соборе и во время своего бегства. Авраамий убежать не смог, но, оставшись в Италии, он не сделался героем, как Святой Марк, митрополит Эфесский, который один не подписал унию, несмотря на все уговоры и угрозы.

Эта духовная драма разыгралась почти через год. А в лето 1438-ое (18 августа) Исидор со свитой прибыл в Феррару. Там его ждали папа Евгений с латинским духовенством и представительная делегация из Царьграда. Возглавлял её сам Император Иоанн VIII Палеолог. Ему сопутствовал престарелый патриарх Иосиф II. Патриархи - Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский - остались у себя, но для присутствия на Соборе послали своих наблюдателей. Всего прибыло 20 греческих архиереев, множество игуменов монастырей, клирики Софийского храма (в их числе екклисиарх Сиропул - историк Флорентийского Собора), и два антагониста учёных кругов - Георгий Схоларий (будущий патриарх) и философ Плифон (гуманист, основавший затем Платоновскую академию во Флоренции). Из Москвы приехали Исидор (митрополит) и епископ Авраамий. Итого, всех архиереев стало 22. Для «вселенского» форума - явно маловато, тем не менее, и первый, и второй, и будущий Третий Рим на Соборе были представлены главами своих церквей.

Виссарион Никейский с Исидором Русским возглавляли партию рьяных униатов, а старший из митрополитов, Антоний Ираклийский, с монахами, клириками Св. Софии, с чиновниками патриархии (в частности, с Сиропулом), шли за несгибаемым Марком Эфесским. Симеон Суздалец одним из первых задумал побег, но не представлял пока, как он доберётся до родины, не зная других языков, кроме русского.

Прения в Ферраре начались со спора о местах. В церкви Св. Георгия, где проходил Собор, папа Евгений IV хотел сидеть на возвышении среди храма, как «глава Веры». Император Иоанн желал председательствовать сам, подобно Великому Константину. В конце концов, компромисс нашёлся, после чего началась полемика: об исхождении Святого Духа, о «чистилище», о квасных просфорах и о примате римского папы над всеми христианами. От католиков выступали: кардинал Альбергати, епископ Родосский Иулиан и другие; от греков - Исидор, Виссарион и Св. Марк Эфесский, «муж ревностный и велеречивый». Пятнадцать раз сходились в споре о латинском филио квэ («исхождении Духа от Сына»), но католики от ереси своей не отступили. Голос Марка Эфесского гневно обличал противников. Исидор с Виссарионом лукавили и лавировали. Остальные греки скучали вдали от дома, ибо дни шли, а «хозяева» - паписты, не добившись успеха, начали снижать им содержание на жизнь. Вскоре папа Евгений уговорил императора перенести Собор во Флоренцию. В Ферраре началась чума. Но ряд историков сообщает, что ещё до того флорентийцы дали папе большую сумму денег. Ради них, а может быть, просто промыслительно, духовное падение Второго Рима состоялось именно в этом знаменитом центре итальянского возрождения, где «новые язычники» объявили миру о начале «революции гуманизма».

ФЛОРЕНТИЙСКАЯ ЗАПАДНЯ

Собор во Флоренции продолжился 26 февраля 1439 года. К тому времени большинству его участников уже стало ясно, что полемика бесполезна. Греки прекратили спор и замкнулись в себе. Паписты же, которых интересовал один результат (подчинение Восточной Церкви Риму), отказали гостям в денежном содержании. Те начали голодать. С территории кафедрального храма Богоматери, где шли соборные заседания, Православных перестали выпускать. А императору Иоанну сказали, чтобы он не ждал военной помощи и средств, если не заставит своих епископов подписать соглашение. Византийцы попали в западню.

С того момента им пришлось вести прения между собой. Между соглашателями и ревнителями святых догматов Православия. Униаты яростно нападали на правостоящих. Более всех усердствовал митрополит Исидор. Он всё время требовал отлучить от Церкви Св. Марка Эфесского и его сторонников, не желавших подписывать унию. Патриарх Иосиф, лежавший уже на смертном одре, отказал ему в этом. В ходе подготовки к Собору и во время его патриарх желал унии; во имя «интересов империи» он склонял к согласию других, но сам колебался и мучился до того, что слёг в постель. Наступившая смерть избавила патриарха от вероотступнической подписи. Остальным же предстояло решать, на чьей они стороне, и делать выбор между земным благополучием (наградами императора) и вечным блаженством изгнанных за правду (Мф.5,10).

Кое-кому удалось вырваться из западни и бежать. Остальные, под давлением императора, начали подписывать составленный католиками соборный акт. Епископ Авраамий не хотел сдаваться. Тогда Исидор бросил его в темницу. И там «седе неделю полну; и тому подписавшуся не хотением, но нужею», - говорится в повести Симеона Суздальца. Всего под согласием с латинскими искажениями церковных догматов подписались 17 православных иерархов, 8 кардиналов, множество других лиц с обеих сторон. И казалось, цель Ватикана была достигнута. Но когда папа Евгений узнал, что Местоблюститель Церкви Антиохийской - честь и совесть греческого духовенства - митрополит Эфесский Марк остался непреклонным, он воскликнул: «Так мы ничего не сделали!» Папа требовал от императора принудить неумолимого «презрителя угроз и корысти». Исидор призывал Собор к отлучению Святого. Но в ответ он услышал голоса: «будь доволен тем, что мы подписали, чего не собирались, а в патриархи ты не попадёшь».

Действительно, патриархом Исидор не стал. Зато кардинальской шапкой его наградили. Папа отблагодарил ретивого униата и отправил его «покорять» Россию. В Венеции участники Собора задержались. Исидор вёл там длинные беседы с императором, а в сентябре 1439 г. из митрополичей свиты сбежали двое русских: Симеон Суздалец и тверской боярин Фома. Раньше им бежать не удавалось. Не имея средств, не зная языков и путей, Симеон с Фомою пристали к путешествующим купцам. «Но, - пишет церковный историк М.В.Толстой, - приближаясь к одному, грозно укреплённому, городу, купцы отогнали их от себя, опасаясь потерпеть за них как за людей неизвестных и сомнительных. На одной горе, утомясь... Симеон и Фома легли и задремали. Вдруг видит пресвитер [Симеон] старца, который, взяв его за правую руку, сказал: "Благословился ли ты от последовавшего стопами апостольскими Марка, епископа Эфесского". Он отвечал: "Да! Я видел сего чудного и крепкого мужа и благословился от него". Тогда явившийся говорил далее: "Благословен от Бога человек сей, потому что никто из суетного латинского Собора не преклонил его ни имением, ни ласкательством, ни угрозою мук. Ты сие видел, не склонился на прелесть и за то пострадал. Проповедуй же заповеданное тебе от святого Марка учение, куда не придёшь... О путешествии же вашем не скорбите; я буду неотступно с вами и через сей непроходимый город проведу вас безопасно"... Пресвитер спросил старца, кто он, и явившийся ответил: "Я Сергий Маковский (Радонежский), которого ты некогда призывал в молитве. Ты обещался прийти в обитель мою, но не пришёл; и теперь обещания не исполнишь, но поневоле там будешь". Пробудясь, пресвитер рассказал видение своему спутнику, и они пошли с радостию...»

Всё исполнилось по слову чудотворца. В городе Симеон с Фомою нашли жену, именем Евгению, которая укрыла их, накормила и снабдила в дорогу. Затем они прошли мимо всех сторожевых постов, никем не замеченные. Так, от селения к селению, через несколько границ, странники добрались до родного Отечества, где и сбылось предсказание Святого Сергия. В его обитель Симеон пришёл действительно не своей волей. Его привели туда в цепях по приказу Исидора, когда тот, озлобленный на беглецов, вернулся из Флоренции. К тому времени Симеон успел рассказать обо всём случившемся при дворе великого князя. Василий Васильевич понял, что митрополит обманул его, однако действий пока не предпринимал. Во-первых, потому что он сам отпустил Исидора в Италию, во-вторых, он ещё надеялся на лучший исход. Ведь в Царьграде участников собора встретили отнюдь не как победителей. Да они и сами, в большинстве своём, начали каяться прямо в дороге.

«По мере удаления от Рима, - пишет академик Ф.И.Успенский, - их латинство линяло. Уже в Венеции, служа в соборе Св. Марка, они [греки] не возгласили Filioque... По прибытии в Константинополь архиереи увидели, что все их избегают». Византийский историк Дука говорит: «Едва они сошли с кораблей, их стали спрашивать: "Как дела с Собором, победили мы?" Они же отвечали: "Продали мы веру нашу, променяли благочестие на нечестие..." - "Зачем вы подписали?" - "Из страха перед франками... подписала наша правая рука - пусть её отрубят. Исповедал язык наш - пусть его вырвут"...»

Вместе с прибывшими никто не хотел служить, и даже на место умершего патриарха Иосифа не было желающих. Стать униатским патриархом не согласились ни Антоний Ираклийский, ни Трапезундский митрополит, ни Афонские монахи, ни тем более Св. Марк Эфесский, которому эту честь оказали прежде всех. В конце концов, нашёлся Митрофан Кизикский, заведомый униат, и греки, как говорили потом на Руси, совсем «испроказились».

Митрополит Исидор тем временем возвращался в Москву. Проводя время в Венгрии, он составил пастырское послание о «соединении церквей» и решил огласить его для начала в Польше и Литве. Новгородская летопись сообщает, что Исидор «повеле в лячкых божницах рускым попом служити, а в рускых церквах капланом». Но эти «капланы» (капелланы), то есть латинские священники, сами не поддержали унию. Польские и литовские католики признавали папой не Евгения IV, отлучённого Базельским Собором, а Феликса V, на том же Соборе избранного. Так что провал авантюры Исидора начался ещё задолго до его прибытия в Москву.

Авраамий Суздальский обогнал своего митрополита. В сокрушении сердечном о подписанной им унии, Авраамий приехал в Москву в сентябре 1440 года, когда Исидор, после Кракова, был ещё в Вильно. Великий князь Василий Васильевич встретил Авраамия настороженно. От Симеона Суздальца все уже знали о случившемся, и знали о насилии, совершённом над Русским епископом, хотя это не снимало с Авраамия вины за малодушие. Исидор же не спешил в Первопрестольную. Он несколько месяцев ещё провёл в Киеве и лишь в марте 1441 года появился в окрестностях Москвы.

Начал Исидор с того, что повелел «изловить» пресвитера Симеона и в оковах заточить его в подвале Троице-Сергиевой Лавры. Что и было сделано во исполнение пророчества Преподобного Сергия. Так «поневоле» Симеон сделался иноком святой обители; но заточение его скоро окончилось.

19 марта 1441 года Исидор торжественно въехал в столицу. Во время шествия в Успенский Собор Кремля перед ним несли большой крыж (католический крест). В храме митрополит отслужил молебен за Великого князя и всех Православных христиан. Но во время Литургии он помянул первым не патриарха, а римского папу Евгения. Все пришли в ужас. По окончании службы Исидор прочёл с амвона папскую буллу «о соединении церквей» и вручил её Василию Васильевичу... Наступила минута молчания.

Летопись сообщает: «О сем Исидоре митрополите вси умлъчаша, князи и боаре и инии мнози, еще же паче и епископы русьскиа вси умлъчаша». На какое-то время замер и великий князь. Он знал, что уния подписана, однако сдерживал свой гнев, ожидая, что может быть, митрополит одумается по прибытии в Москву и начнёт каяться, как Авраамий, - но не дождался. Теперь, когда Василий II сам увидел воочию и услышал велегласное отречение от Православия, его терпению пришёл конец. «Ты ересный прелестник и лютый волк, а не пастырь!» - закричал князь и приказал вязать Исидора.

Епископ Авраамий с митрополичьим дьяком (также ездившим во Флоренцию) бросились на амвон и стали обличать вероотступника. И летописец говорит, что как только Василий II «посрами» митрополита, «вси епископы Русьстии, иже быша в то время тогда на Москве, възбудишася... и начаша глаголити святыми Писании и звати Исидора еретиком».

История Флорентийской западни наглядно говорит о том, насколько всё-таки слабы люди, даже облечённые священным саном. Но силён Бог, хранящий нашу святую веру и, ради избранных Своих, посылающий на её защиту смелых исповедников, подобных Марку Эфесскому, и благоверных государей, способных защитить Церковь своею самодержавной властью. Недаром в «Слове избранно на латыню», писаном Симеоном Суздальцем, мы читаем: «Богопросвещанная земля Русская веселится о державе... благоверного великого князя Василия Васильевича, царя всея Руси». А ежели князь именуется царём (уже вполне заслуженно), то и держава его (царство) не может более оставаться в зависимости: ни от татар (тогда ещё опасных, но не настолько, чтобы править Москвой), ни от Константинополя, духовного патрона, вступившего в унию с латинством.

Низложив Исидора, великий князь послал в Царьград письмо (уже третье по счёту) с просьбой о поставлении в митрополиты Святого Ионы, епископа Рязанского. Ответа не последовало.

В сентябре 1441 года Исидор бежал из заточения. Василий Васильевич не стал его догонять. Исидор отправился в Литву, затем в Рим. Византийцы сами учили Русских, что император и патриарх, изменившие Православию, более не имеют законной власти. После всего, что произошло, единственной опорой правоверия в Христианском мире остались государь Московский и глава Церкви Святой Руси с Собором собственных епископов.

Целых семь лет (до 1448 года) Москва ждала ответа из Царьграда. За это время стало ясно, что унию не поддержат ни католики, ни православные епископы Литвы (то есть Украинцы и Белорусы), где папа Евгений IV и тем паче Исидор никем не признавались. Польский король Владислав III (сын Ягайлы) по крайней мере до 1443 года держал сторону Базельского Собора. А когда Митрополит всея Руси Св. Иона был, наконец, поставлен Собором русских архиереев (1448 г.), новый король Казимир IV (бывший и князем литовским) признал Иону митрополитом всей Русской Церкви (1451 г.). Все восточные и западнорусские епархии согласно подчинились Московской кафедре. Правда, потом литовские епархии вновь отделились и так оставались до присоединения украинных земель к Москве. А преемники Св. Ионы с тех пор избирались митрополитами всея Руси уже без титула «Киевский», пока Украйна не вошла в состав России окончательно.

После изгнания униата Исидора византийцы ещё могли рассчитывать на духовное руководство Святой Русью, отвергнув акты «Флорентийской унии», но они не сделали этого, по-прежнему уповая на дружбу с Западом. Потому очень скоро Константинополь (второй Рим) сделался добычей турок.

ПОСЛЕДНИЙ ИМПЕРАТОР

Багровое солнце Византии клонилось за горизонт. Тем временем Русская заря разгоралась в преддверии светлого дня. Княжество Московское быстро превращалось в могучее царство. Бояре и народ хотели жить под скипетром сильного самодержца; удельные области с городами добровольно подчинялись великому князю. И только Шемякина смута, не утихавшая с середины 30-х годов, тормозила созидательный процесс.

Большой ошибкой Василия II оказалось его доверие к Димитрию Шемяке в пору их временного примирения (1436-1440 гг.). Осенью 1437 года город Белев на Оке захватили татары. Улу-Мухаммед, разбитый другим ханом, Сеид-Ахмедом, бежал из Орды и хотел зазимовать в Белеве. Великий князь послал туда войско, но начальствовать над ним поставил Шемяку с его братом Димитрием Красным. Московская рать была так сильна, что в успехе похода никто не сомневался. Не учли в столице только одного: братья Юрьевичи по пути занялись грабежом русских сёл. За это Бог отнял у них разум и силу. Вопреки всем чаяниям, с горечью вспоминает летописец, «малое и худое оно безбожных воиньство одолеша тмочисленным полком нашим, неправедно ходящим, прежде своих губящем».

Под Белевым Улу-Мухаммед наголову разбил Шемяку и Красного. После чего он спустился вниз по Оке и затем на средней Волге основал новое ханство со столицей в Казани.

Уже в 1439 году казанские татары напали на Москву, а Шемяка, сидя в Угличе, не подумал помочь Василию II, несмотря на их взаимный договор о военной поддержке. Скорее всего, он рассчитывал на поражение великого князя с тайной целью завладеть престолом. Углу-Мухаммед простоял под Москвою 10 дней и, не осмелившись штурмовать неприступные стены, ушёл безнаказанно, погубив по пути множество народа.

В 1440 году неожиданно умер Шемякин брат, Димитрий Красный. Смерть его сопровождалась загадочными знамениями. Уже будучи положенным в гроб, он восстал и три дня, не открывая глаз, пел стихиры и говорил о душеспасительных предметах. Потом душа его отошла и, как полагали, упокоилась со Святыми.

На следующий год из Флоренции вернулся митрополит Исидор; совершил попытку навязать унию; был взят под стражу и бежал. Осенью Василий Васильевич послал войско в Углич, чтобы наказать предателя Шемяку. Однако тому удалось скрыться. В августе 1442 года с Шемякой был заключён новый мир, по которому Димитров, Звенигород и Вятка перешли к великому князю. Смутьян как будто смирился. Но с того же лета возобновились набеги татар.

Самым лютым из казанских разбойников оказался царевич Мустафа. Чтоб изловить его, Русским воинам пришлось совершить зимний поход на лыжах (1444 г.). Мустафа с его ордой был уничтожен, а Улу-Мухаммед бежал из Нижнего Новгорода. В лето 1445-е хан жестоко отомстил, врасплох напав на небольшой отряд великого князя на реке Нерли. Василий Васильевич сам возглавлял дружину и сражался в первых рядах. Татары изранили его в голову, прострелили руку, отрубили несколько пальцев. Наконец, обессилевшего. его взяли в плен.

Эта беда обрадовала Шемяку, давно желавшего занять великокняжеский стол. Он писал Улу-Мухаммеду, что готов стать его данником, если хан оставит Василия II в узах. Но татары отпустили пленника за огромный выкуп (25 000 рублей). И в тот день, когда Василий получил свободу (1 октября 1445 г.), в Москве произошло землетрясение, необычное для северных стран. Содрогнулся Кремль, однако ничего не разрушилось. Все ужаснулись в ожидании худшего, а когда сведали о возвращении великого князя, то обрадовались необычайно.

Встреченный ликующим народом, Василий Васильевич из столицы направился в Троицкую Лавру, чтобы воздать благодарность Богу за избавление от неволи, но не ведал, что там его ожидала новая, ещё горшая беда.

Узнав о многодневном богомолье набожного Василия, Шемяка с шайкой разбойников и своим подручником князем Иваном Можайским ночью ворвались в Москву, пленили множество бояр и заняли Кремль. После этого Можайский напал на Лавру и захватил там Василия II. Злодеи взяли государя, ослепили и сослали в Углич (1446 г.), а несколько позже - в Вологду.

Шемяка объявил себя «великим князем». Однако его сидение в столице оказалось недолгим. Оно сопровождалось всякими неправдами и беззаконием. С той лихой поры выражение Шемякин суд сделалось нарицательным (синонимом несправедливости). А в итоге, как и отец его, Юрий Димитриевич, Шемяка был отвержен народом. Вельможи с дворянами не стали служить ему, покинули Москву и потянулись в Вологду к Василию Тёмному (т.е. слепому). Самозванцу пришлось убираться из столицы. По вновь заключённому договору Шемяка «целовал крест» в том, что не восстанет более на великого князя, и опять солгал. Все последующие годы (до 1450) он плёл интриги, строил крамолы, разбойничал. Наконец, в бою под Галичем Мерским войско Шемяки было разбито, а сам он бежал в Новгород, где умер спустя три года, как полагают, от яда.

Конец Шемякиной смуты возвестил окончание споров о престолонаследии. С распутья междоусобий Россия вышла на прямую дорогу государственного единства. И в то же лето (1453) пал Константинополь. Второй Рим сошёл со сцены истории.

С тех пор, как Василий Тёмный изгнал пролатинского митрополита Исидора, Московская кафедра пустовала. Униатские патриархи в Царьграде (Митрофан, а за ним Григорий Мамма) упорно не отвечали на просьбы великого князя о постановлении в митрополиты Рязанского епископа Ионы. И это творилось, видимо, промыслительно. Святому старцу не стоило ездить на поставление к еретикам. Греко-латинскую патриархию Иона не устраивал, а на Руси уже не приняли бы ставленника Константинополя. Да такого и не нашлось. Греки по-прежнему признавали права Исидора, хотя тот уже стал папским кардиналом.

По 34-му Апостольскому канону Собор русских архиереев был вправе самостоятельно избрать митрополита из своей среды, однако до 1448 года (пока был жив император Иоанн VIII) этого не происходило. На Руси до последней возможности старались сохранить духовное единство с Византией, полагая, что власть униатов не вечна, и перемены к лучшему наступят. Тем более что трое Восточных патриархов (Антиохийский, Александрийский, Иерусалимский) уже с 1442 года не поминали за Литургией имени императора и не принимали епископов, посвящённых в Царьграде. Униаты тем не менее упорствовали.

Положение империи ухудшалось день ото дня. Иоанн VIII понял, что уния выгод не принесла. Ничтожная помощь Запада в десяток кораблей, да несколько сот воинов-наёмников, присланных папой, не могли изменить расклад сил в борьбе Византии с экспансией султаната, располагавшего неисчислимой армией. При этом духовные потери греков были огромными.

Коалиция латинских и славянских государей, созданная папой на Балканах, терпела сплошные поражения от турок. После разгрома крестоносцев под Никополем (1396 г.) османский султанат ещё более усилился. Польский король Владислав III, став к тому же королём Венгерским (1439 г.), оказался втянутым в Балканский союз. В грандиозном сражении под Варной (1444 г.) Владислав был убит, а войско союзников - разгромлено янычарами султана Мурада. Европу объяла паника. Венеция заключила мир с Мурадом (1446 г.) и отказалась помогать Константинополю. Ввиду распада ослабевшей коалиции, уния греков с Западом утратила всякий политический смысл. Внутри страны царил раскол; извне турки окружали Византийскую столицу с предместьями. И это было всё, что осталось от некогда великой империи.

Бездетный царь Иоанн VIII назначил своим наследником родного брата Константина Палеолога. А когда Янош Гуниади с венграми и влахами, имея всего 36 000 войска, выступил против султана на Косовом поле, не дождавшись подкрепления (албанцев Искандер-бея Кастриота), и был раздавлен десятикратным превосходством турок (1448 г.), тогда, потрясённый этим, Иоанн VIII умер от переживания. По словам академика Ф.И.Успенского, «этот убеждённый западник с большим запасом сил быстро вёл свою империю к гибели, не считаясь с опытом отца (Мануила II), рано обессилев и уступив инициативу ещё менее осторожному Константину».

Двенадцатый по счёту тёзка основателя Византии оказался последним её правителем. Он, как и старший брат, тоже был западником, приверженцем унии, а владение, доставшееся ему, состояло из одного Константинополя.

Иоанн VIII не воевал с Мурадом, султан не нападал на него из жалости. Упадок Царьграда был вопиющим: окрестности казались пустыней, под стенами паслись жалкие стада. За 10 лет до заката Византии в столице не насчитывалось и 100 тысяч населения. Оборонять город могли не более 5000 воинов. Судьба «империи» зависела от настроения султана.

Мурад не стремился к разорению греков. Он умел миловать побеждённых и хранил верность заключённым договорам. И кто знает, если бы византийский двор отрёкся от унии, если бы господа архонты воззвали к Спасителю с покаянием и перестали уповать на помощь Запада, то, может быть, всё ещё изменилось. Во всяком случае, при Мураде греки жили независимо, и время для покаяния оставалось. Но этим временем не воспользовались ни царь, ни патриарх-униат.

Отпраздновав свадьбу сына Магомета, султан Мурад неожиданно умер в 1450 году. И умер далеко не старым. Магомет II (1451-1481 гг.), прозванный Фатихом (Завоевателем), не отличался нравом своего отца. Он был личностью с широкими взглядами, имел образование, знал языки, но вместе с тем, обладал редкой скрытностью, коварством и беспощадной волей. В случае воцарения любого из его братьев Магомету грозила верная смерть. Потому и сам он начал царствовать с убийства брата Ахмеда (восьмимесячного младенца). «Завоевание Константинополя, - пишет Ф.И.Успенский, - отвечавшее его [Магомета] честолюбию, было им решено до вступления на престол. Он понимал политическое и экономическое значение греческой столицы для державы османов». Православные греки понимали её духовную ценность. Униаты не понимали ничего.

В 1449 году скончался Св. Марк Эфесский. Через год из Царьграда в Рим бежал последний униатский патриарх Григорий Мамма. Последний император Константин XII правил без предстоятеля Церкви. Обстановка накалялась. Ревнители Православия держались в открытой оппозиции. Её возглавляли брат Св. Марка номофилакс Иоанн Евгеник и учёный богослов Георгий Схоларий (будущий патриарх), в монашестве принявший имя Геннадия. Из своей кельи Геннадий Схоларий руководил борьбою мирян против латинян и униатов.

Православных не устраивала позиция Константина, не желавшего «водворить порядок в Церкви». Папа Николай был раздражён бегством «своего» латинского патриарха. Он требовал возвращения Григория Маммы на кафедру и за это, как всегда, обещал царю военную помощь. Наконец, осенью 1452 года папа прислал кардинала Исидора (того, что бежал из Москвы) и с ним 200 воинов генуэзцев, два корабля из Генуи с семьюстами матросами, да два венецианских корабля. У Магомета же поблизости стояло стотысячное войско. Тем не менее, униаты ликовали.

Исидор, как и прежде, шедший напролом, отслужил обедню в Св. Софии при участии католиков и греков-униатов, велегласно помянул папу, затем - бежавшего экс-патриарха Григория и ждал реакции верующих. Ропот поднялся немедленно, и народ толпою устремился к келье Схолария, ожидая, что он скажет. Дверь кельи оказалась запертой, но на двери висела записка: «Несчастные ромеи! Что вы смутились и удалились от надежды на Бога? Зачем понадеялись на помощь франков и вместе со столицею, которой суждено погибнуть, утратили и веру вашу?.. С порабощением, которое сбудется над вами, утратили вы отеческое предание и исповедали нечестие. Увы, горе вам в день судный».

Записка подействовала. Толпа взвилась и рассыпалась по городу с криками: «Прочь от нас еретическое служение опресночников!» Правительство растерялось, и царь не решился поставить Исидора патриархом. Но когда волнение улеглось, Исидор всё равно остался при дворе. Не покорив Россию, этот церковный авантюрист вернулся в Царьград на погибель последнему императору. Со старшим братом Константина XII Исидор строил Флорентийскую западню; теперь он настраивал младшего идти вразрез с народом. А до падения византийской столицы оставались считанные месяцы.

Достойно удивления, что придворная партия (её называли «дурацким сборищем») ни с того ни с сего вдруг начала задирать турок. В ответ на безумные требования и угрозы ромеев Магомет II приказал войскам готовиться к осаде. Закрыв Босфор, турки отрезали подвоз хлеба к Константинополю. Греки заперли порт и городские ворота: война была объявлена.

Царский министр Лука Нотара, примыкавший к антилатинской партии, отпустил в те дни крылатую фразу: «Лучше бы знать, что в городе господствует турецкая чалма, нежели латинская шапка». Его мнение разделяли многие. К обороне города население относилось пассивно. Те пять тысяч защитников, что выстроились на стенах, на треть состояли из латинян. Для успешной обороны необходимо было, как минимум 50 000 храбрецов. Но их не нашлось. «Политика Палеологов и их предшественников, - говорит Ф.И.Успенский, - опиравшихся на латинских и турецких наёмников, принесла свои плоды: византийцы перестали быть воинами... В царском штабе главное место занимали латиняне, душою обороны был Джустиниани [вождь генуэзцев], постоянным спутником Константина - один испанец, Франциск Толедский. Горсть латинских наёмников и добровольцев, несколько тысяч кое-как вооружённой греческой милиции, отсутствие денег, артиллерии... недостаток хлеба, всё это делало оборону безнадёжной». А турок под стенами Царьграда скопилось 200 000.

По известию историка Дуки, Константин даже завязал переговоры с Магометом, предлагая ему дань, какую захочет. Но султан ответил: «Нельзя мне отступать от города. Или я его возьму, или он меня... Если хочешь, дам тебе Морею (Пелопоннес), а братьям твоим иные уделы, и будем жить в мире. Если же я войду в город с боем, то всех вельмож твоих с тобою вместе поражу мечём и весь народ отдам на разграбление, с меня же довольно пустого города...» Константин XII ответил: «Предать тебе город не во власти ни моей, ни чьей-либо из живущих в нём. Общим мнением все мы добровольно умрём и жизни нашей не пощадим».

«Общее мнение», о котором говорил император, было решением синклита, кардинала Исидора и Джустиниани. Однако в начале мая, в самый разгар штурма, Исидор с прочими стали советовать царю обратное. Церковные историки видят здесь связь с дошедшим до наших дней воспоминанием о страшном знамении над Софийским собором. Оно явилось 11 мая 1453 года. Боевых действий ночью не было, стояла предрассветная тишина. И вот, сообщает русская повесть о славной истории Царьграда, «вдруг весь град озарился величайшим светом... Греки... думали, что Агаряне [турки] отовсюду зажгли город. Почему, производя величайший крик и бегая взад и вперёд, созывали на помощь... смотрели с удивлением на исходящее из верхних окон храма Святой Софии пламя, которое, окружив церковную выю [подкупольный барабан], пребыло в одинаковом положении... долгое время. Потом, соединившись всё пламя воедино, через несколько минут переменилось в неизреченный свет, который поднявшись на высоту... достиг самых небес... оные приняли в себя свет, чем и окончилось знамение».

Видевшие истолковали сие однозначно: как благодать Пресвятого духа и Ангела-Хранителя Царьграда, покинувших византийскую столицу за беззакония и грех вероотступничества. Когда о знамении доложили императору, Константин XII был поражён, словно громом. Но Исидору и приближённым ответил, что царства своего не оставит.

«Когда, - говорил Константин, - угодно Богу наказать меня и вас, то каким образом мы возможем избегнуть Его гнева и где скроемся от Его мщения?.. я ли... последний [из царей] предам в руки врагов моих Отечество, или, учинясь подлым беглецом, обесславлю скипетр и корону мою; нет, друзья мои: лучше я, последовав знаменитым моим предшественникам, вместе с вами прекращу мою жизнь...»

Нам трудно судить, чего здесь больше: упрямства или величия, царского эгоизма или святого благородства? Но готовность жертвенно постоять до конца всегда украшает человека, и последний император Византии был к этому готов. Боевые друзья разделяли его героическое отчаяние. Исидор же умирать не собирался. Он, сколько мог, хлопотал о сдаче, а далее начал обдумывать план побега. Джустиниани, считавшийся душою обороны, поначалу отличался храбростью, но потом он вместе с Исидором советовал Константину сдать город. Когда же он получил ранение в бою, то покинул императора и бежал на остров Хиос, где вскоре умер от воспаления раны и позора.

Битва разгоралась. Несмотря на явное превосходство, турки несли огромные потери, а мужество защитников Царьграда творило чудеса. Приступ, начавшийся 18 апреля, длился до 29 мая. И всё же силы были слишком неравными. В ночь на 28 мая явилось ещё одно знамение. Константинополь покрылся густым туманом, из которого выпала кровавая роса. Это ужаснуло и греков и турок, но отступать было поздно. Султан двинул в бой последние резервы (1000 взводов отборных янычар) и приказал усилить артиллерийский обстрел. Стены были проломлены во многих местах. Император Константин XII бился у Романовых ворот, совершая чудеса храбрости вместе с доблестным Феофилом Палеологом, Иоанном Далматом, доном Франциском Таледским. «Между тем, - пишет Ф.И.Успенский, - калитка Керкопорта у Адрианопольских ворот осталась без охраны, и полсотни турок ворвались на террасу между двумя стенами. Они бежали к Романовым воротам, сбрасывая со стены немногочисленных и ослабевших защитников... раздались крики, что город взят; защитники прыгали со стен и, давя друг друга, завалили своими телами Адрианопольские ворота. Константин со своими соратниками погиб героем... Последний Палеолог не посрамил своих воинственных предков... по матери в его жилах текла сербская кровь».

Про униатство Константина все скоро забыли. В памяти потомков он остался богатырём и стал национальным героем. Народ сложил о нём легенды. В Византии, как и в Древнем Риме, последнего императора звали именем первого. О том имелось давнее предсказание. Но впоследствии греки уверовали, что и новый царь, грядущий освободитель Константинова града, явится под тем же именем, и более того, он будет Русским. Он войдёт в Золотые ворота, в те самые, о которых ребёнком мечтал Михаил VIII (основатель династии Палеологов), и прочтёт на них вещую надпись: «Когда придёт Царь Русый, то врата сами собой отворятся».

Султан Магомет тоже знал об этой древней надписи. Заняв Константинополь, он приказал заложить Золотые ворота наглухо. Потом он запретил знатным грекам крестить мальчиков именем Константин, опасаясь исполнения пророчеств, но память народная сохранила веру в них. Греки ждут своего героя по сей день, а турки по-прежнему страшатся прихода русых победителей.

Когда в захваченном Царьграде начались насилия и грабежи, тысячи жителей сбежались к Софийскому собору и заперлись в нём. Турки принялись ломать двери. В страшной тесноте горожане молились и плакали; страх и уныние переходили в отчаяние. И тут с амвона раздался громкий голос. Геннадий Схоларий не покинул свою паству. Это Исидор (кардинал) бежал на генуэзском корабле, переодевшись рабом. А новый патриарх, хоть и не избранный ещё, уже утешал и ободрял упавших духом. «Братия! - обратился Геннадий к верующим, - Греческая империя существовала много веков... теперь она пала... Но если знамения мира разрушились... то святейшая религия не будет низвержена... пока существует небо и земля!.. алтарь... перейдёт в другое место; но вера, спасающая нас, сохранена от неслыханных опасностей и... будет сохранять и вас самих...»

Лишь только окончилась эта речь, турки вломились в храм и бросились избивать собравшихся, однако успели они не так много. К Святой Софии подъехал султан Магомет. Он вошёл в собор и прекратил грабёж. Более того, одного турецкого фанатика, разбивавшего мраморный орнамент с крестами, Магомет приказал казнить. «Хватит с вас денег и пленных, - пригрозил султан своим янычарам, - а здания мои». После этого он преклонил колена на молитву и приказал обратить храм в мечеть. Большинство Христиан, спасавшихся в Софийской церкви, остались целы. И храм сохранился до наших дней.

Сбылись слова Схолария о падении столицы, о порабощении народа и переносе алтаря в другое место. Но также сбылись и его утешительные пророчества. Спасённая вера теперь спасала самих верующих. Несмотря на все ужасы, обычные при взятии городов неприятелем, жертв среди византийцев оказалось гораздо меньше, чем можно было ожидать, и многих пленных удалось выкупить. В сравнении с латинским погромом 1204 года последняя катастрофа представлялась не столь великой. Кровопролитие было кратким. Уже к вечеру 29 мая всё стихло. Только в подвалах и погребах турецкие мародёры рылись в течение трёх дней. Завоевав Константинополь, султан распустил войска и не преследовал греческий элемент. Он даже приглашал знатных греков из других мест для заселения опустевшей столицы. Прибывшие поселялись, как говорил народ, в городе (по турецкой транскрипции - Истанбул). Отсюда взялось и новое название Царьграда - Стамбул. Его падение было расплатой для высших кругов византийского общества, которые погубили крестьянское царство Ласкарей с его здоровыми началами государства, разобщили отеческую связь с народом и, наконец, сознав бессилие, возложили надежды на Запад.

Латиняне, униаты, возрожденцы потерпели полное поражение. Авантюристы типа Исидора в большинстве своём сумели вывернуться и разбежались по Европе. А вот министру Нотаре не повезло. Его крылатая фраза о предпочтении господства турок латинскому засилью сыграла немалую роль в развитии пораженческих настроений, погубивших Константинополь. Расплата не замедлила прийти. Нотара принял султана в своем богатом доме и всячески заискивал перед ним. Но Магомет, напившись вина, прочитал философские стихи Фирдоуси о бренности земного бытия и с жестокостью азиатского тирана приказал казнить хозяина с его сыновьями и зятем, а женщин его рода предал поруганию. Такова цена всякой измены, с какой бы стороны она ни исходила.

Геннадий Схоларий был прав. Империя пала, но Церковь осталась жива. Уже на третий день после разгрома Православная Патриархия восстановилась. Униаты рассеялись, и Геннадия избрали патриархом. Очистившись от цезаре-папизма, константинопольский клир по-иному взглянул на Москву. Там уже с 1448 года правил митрополит Иона, поставленный Собором русских епископов. Традиция эта закрепилась, и греки больше не противились ей. Теперь они ездили в Москву за милостыней в прямом смысле. В благодарность за щедрые дары патриархия благославляла самостоятельность нашей митрополии. Да и не только за дары. Святая Русь давно обогнала греков в духовном отношении. И благочестие, и аскетика, и твёрдость в отстаивании вселенских догматов в Российской Церкви стояли значительно выше, чем в остальном Православном мире. Не хватало нам только собственного патриарха, да царя, увенчанного Шапкой Мономаха. Что же касалось патриарха греческого, Геннадия Схолария, то он удостоился от Господа не только возглавить Церковь в труднейшее для своего народа время, но и сумел прочесть загадочные письмена, начертанные на гробе Святого Константина.

Ещё в первой главе первой книги мы упоминали о странном пророчестве (видимо, IV века), выбитом на крышке саркофага Великого Императора, основавшего Константинополь. В нём говорилось о грядущей победе руссов. О тех, кого византийцы тогда ещё не знали, во всяком случае, по имени. И, тем более, сам текст не читался. Он был написан греческими буквами, но одними согласными. Разобрать его стало возможным только в средние века, благодаря частому повторению слова Измаил. Святой Константин был погребён в храме Святых Апостолов. Геннадий Схоларий, молясь, часами простаивал у порфирового надгробия и пристально вглядывался в загадочные буквы. Прибавление гласных шло трудно, но с Божией помощью патриарху Геннадию удалось расшифровать древнюю надпись. В переводе на русский язык, сокращённо, она читается так:

«В первый [от кончины Константина Великого] индикт [период времени] царство Измаила... в Константинополе воцарится, премногими будет обладать народами и все опустошит острова, даже до Евксинского понта [Чёрного моря]... В восьмой индикт в северных странах долженствует воевать... В десятый индикт - Далматов [сербов] победит и малое время пребудет в брани... Русский же народ, соединясь со всеми языками, желающими мстить Измаилу, его победят... и Седмихолмие [Царьград] возьмут со всеми его принадлежностями».

Индикты здесь можно понимать иносказательно, не как определённые (15 лет, или 532 года - индиктион), а как некие символические периоды времени. Под Измаилом же следует разуметь турок.

Узнав о пророчестве, султан (уже трудно сказать, который) уничтожил крышку Константинова саркофага (гробница так и стоит без крышки). Но вера греков в освободительную миссию России не угасает в веках. Они ждут Царя Русского, именем Константин, который войдёт в Золотые ворота, изгонит врагов и очистит престол Святой Софии. Тогда из апсиды храма выйдет иерей со Святыми Дарами, скрывшийся в стене в момент совершения Евхаристии, дабы неверные, ворвавшись в алтарь, не осквернили Тела и Крови Христовой, и прерванная Литургия продолжится.

Так гласит благочестивое предание. Его считают легендой, но турки сами подтверждают, что до сих пор в мечети Эль-София по ночам слышится христианское пение.

Последний император Константин не имел детей, но у него остались братья - Фома и Дмитрий (впоследствии переметнувшийся к туркам). У Фомы (в то время дэспота Мореи) была дочь София. И вот ей-то, Софии Палеолог, Бог судил стать женою великого князя Московского.

ПРИДАНОЕ ПАЛЕОЛОГОВ

После падения Константинополя политическая жизнь Византии замерла не сразу. В Морее (на Пелопоннесе) ещё правили Палеологи, в Трапезунде - Комнины. Не имея достаточных сил, дэспот Фома Палеолог (брат и наследник Константина XII) продолжал бороться за освобождение от турецкой зависимости, но дни его царства уже были сочтены. В 1460 году султан Магомет вторгся в Морею и брал греческие крепости одну за другой. Дэспоту с семьёй пришлось оставить Пелопоннес и бежать на остров Корфу, оттуда в Рим. У Фомы было двое сыновей - Андрей с Мануилом, и две дочери - Елена и Софья. По смерти отца (1465 г.) императором уже несуществующей Византии сделался старший сын Андрей и оставался им до 1502 г. Второй сын Фомы (Мануил) подался к туркам и перешёл в ислам. Судьба Елены неизвестна.

Став католиком, Андрей Палеолог разъезжал по Европе и пытался продать свои права на престол более сильным государям, да так ни с кем до конца и не сторговался. Короли Франции, Кипра, Миланский герцог и другие царственные особы предпочитали свататься к его сестре. Ватикан покровительствовал бездомному императору, но в отношении Софьи вынашивал иные планы. Папа надеялся выдать её за Московского государя.

К тому времени на Руси многое изменилось. В 1462 году (когда Палеологи бежали с Пелопоннеса) в Москве скончался Василий Васильевич Тёмный. Своим преемником и соправителем он ещё при жизни назначил сына Иоанна. Тот был женат на тверской княжне Марии Борисовне, которая в 1467 году умерла. Двадцатисемилетний Иоанн Васильевич остался вдовцом, и это обстоятельство учли в Риме.

Софья Палеолог была последней представительницей царского рода Византии, сохранившей верность Православию, хотя воспитать её старались в традициях греко-латинской унии. Дав царевне западноевропейское образование и обеспечив достойным приданым, католики надеялись, что, став женою Иоанна III, она будет благоприятствовать внедрению и распространению латинства в России.

Переговоры о браке затеял кардинал Виссарион (бывший митрополит Никейский, заодно с Исидором «отличившийся» на Флорентийском Соборе). В русских летописях начало переговоров отмечено так: «Зимой 1469 г. пришёл из Рима от кардинала Виссариона грек по имени Юрий и принёс великому князю письмо». Со стороны «Царя Ивана» (так уже часто называли великого князя) выступил доверенный Иван Фрязин (Жан Баттиста делла Вольпе), иностранец, живший при дворе Иоанна III. Фрязин отправился в Рим и без особых затруднений устроил порученное ему дело. Он приехал в Италию весной 1472 года. «Мая 25-го, - по сведениям Ватикана, - послы были приглашены в секретную консисторию, они поднесли пергаментную грамоту, в которой князь просит дать веру его послам, поздравили папу Павла II с восшествием на престол и предложили подарки - шубу и 70 соболей».

Судя по приведённому отрывку, коллегия папских кардиналов старалась вычитать в письме Иоанна III нечто большее, чем просьбу о сватовстве. Великий князь не просил папу «дать веру» Русским и тем паче не думал принимать «Флорентийскую унию». Но католикам очень хотелось этого. Поэтому даже приветственное «челобитие» московитян они истолковали как знак покорности и подчинения России римскому престолу. Не исключено также, что Вольпе обещал папе многое от себя, за что, по возвращении в Москву, он попал в немилость.

Так или иначе, день бракосочетания назначили. Первого июня 1472 г. духовенство и римская знать собрались в базилике Св. Апостола Петра. Но когда всё уже близилось к концу, неожиданно выяснилось, что русский посол не привёз обручальных колец (в Москве не знали такого обычая). Остановить церемонию было невозможно. На следующий день папа выразил сожаление, что обряд «совершён без соблюдения законных условий и что это было замечено слишком поздно».По сути, заочный католический брак не состоялся, видимо, промыслительно, а 24 июня Софья Фоминична отправилась в Россию.

В летописях Болоньи сохранились некоторые данные о внешности греческой царевны: «Она была невысокого роста, имела возраст 24 лет, глаза её блистали, как искры, белизна кожи свидетельствовала о её происхождении». Первого сентября 1472 года Софья Палеолог прибыла в Любек, 11 октября её принимали псковичи и поднесли ей в дар 50 рублей; 12 ноября царевна добралась до Москвы, где немедленно совершилось её бракосочетание с Иоанном III. На сей раз всё прошло законно, по Православному чину, и всё встало на свои места.

Вступление Софьи в Москву не обошлось без инцидента, ибо в числе сопровождавших её находился папский легат Антоний. Он, как и было задумано, собирался войти в столицу с преднесением латинского креста (крыжа). Однако там ещё не забыли о подобной выходке униата Исидора. Митрополит Филипп (сменивший Св. Иону, преставившегося в 1461 г.) объявил, что если папский посланец с крыжём войдёт в одни ворота Москвы, то он (митрополит) выедет в другие. Царь Иван (с тех пор его называли и так) выслал вперёд боярина, который отобрал у Антония латинский крест и спрятал его в санях. Кардинал возмущался, но поделать ничего не мог. На приёме у великого князя он вступил в спор о вере, однако был посрамлён русским книжником Никитой Поповичем. Новая авантюра с унией полностью провалилась, и Софья Палеолог не оправдала надежд, возложенных на неё Ватиканом.

В Москве царскую невесту встретили весьма настороженно. Гречанка, да ещё воспитанная в Риме, не могла не вызывать подозрений. Тем паче, что с её прибытием число иностранцев при дворе увеличилось. Да и в дальнейшем влияние Софьи на своего супруга не очень нравилось московскому боярству. В столице развернулось строительство каменных зданий. Кремлёвские храмы возводили иноземные зодчие (в первую очередь, Аристотель Фиораванти). Не прощали великой княгине и то, что по важным делам государства Иоанн III стал реже советоваться с боярской думой, а более проявлял царское самовластие. Однако, как бы там ни было потом, в духовном отступничестве Софью Палеолог подозревали напрасно. Её вероисповедание оказалось вполне православным.

С первых шагов по Русской Земле византийская царевна стала пугающе удивлять сопровождавших её католиков. Уже в Пскове она решительно приняла благословение от русского духовенства и пошла прикладываться к православным иконам. А приехав в Москву, окончательно заявила себя Христианкой восточного обряда. Отношений с Римом Софья не возобновляла. Только дважды (в 1480 и в 1490 годах) она пригласила к Московскому двору своего брата Андрея (безземельного императора) и помогла ему деньгами. После смерти его (1502 г.) наследственные права на Византийский престол перешли к Софье и, соответственно, к её потомкам от Иоанна III, а трон с двуглавым орлом (гербом империи) был доставлен в Россию, как приданое Палеологов.

С того времени Москва является правопреемницей Второго Рима во всей полноте закона, и очень скоро достоянием гласности становится идея о духовном переносе Державы Православия в Третий Рим. Уже при сыне Иоанна III, великом князе Василии Иоанновиче (отце Иоанна Грозного), эту идею (около 1515 г.) озвучил псковский инок старец Филофей. В своих письмах Василию III Филофей прямо проводит мысль о том, что хотя прежние Христианские царства погибли, но Вселенская Церковь вечна, и нынешнее ромейское царство есть Россия. Два Рима пали, третий (Москва) стоит, во всей вселенной блистает, как солнце, а четвёртому Риму не бывать. По мнению Филофея, падение Константинополя прямо связано с тем, что греки изменили Православной вере и перешли в латинство посредством унии. Но при этом есть большая разница между их отпадением, вынужденным постоянной агрессией мусульман, и добровольной изменой вере самих латинян. И даже порабощение Царьграда турками отличается от его разгрома крестоносцами. Старец Филофей подчёркивает, что турки, завладев греческим царством, не повредили веры, не принимают насильственных мер к обращению греков в ислам и не уничтожили Вселенской Церкви. Стало быть, мишет он великому князю, даже нельзя и говорить о падении Православного царства. Оно лишь переместилось туда, где лучше сохраняются апостольские предания, соблюдается церковный чин, и блюстителем благочестия выступает свободный Православный Царь. Этим титулом псковский старец нарёк великого князя Московского, обращаясь к нему: «Православному Христианскому царю и владыке всех, браздодержателю святых Больших престолов Святой Вселенской и Апостольской Церкви, воссиявшей на место Римской и Константинопольской, державному царю... Третьего Рима». И эти слова Филофея оказались пророческими.

Москва стала духовным центром и живым сердцем России. К ней тянулись окраины, изнемогавшие под игом иноверцев, на неё ориентировались нравственно. Москва несла идею Русской нации. И та провидческая мысль о преемстве Державы Православия, что зародилась ещё в XIV веке у болгар, теперь реально воплощалась. Сами болгары, отпавшие от Византийской империи, не раз нападали на греков в союзе с католиками и не раз были готовы к заключению унии. Потому, конечно, не им Бог судил основать Третий Рим. В 1442 году некий серб Пахомий (ученик Св. Евфимия Тырновского) составил исторический «Хронограф» для русского читателя, где содержался намёк на перенос славы ромейской из Царьграда в Тырново (тогдашнюю столицу Болгарии). Великокняжеский дьяк Мисюр Мунехин передал этот «Хронограф» иноку Филофею, а тот благодатию Божией развил идею в её реальности. О себе старец Филофей заметил: «Человек я сельский, хотя и знаю грамоту, но еллинской науки не проходил, ораторских сочинений не читал и с мудрыми философами в беседе не бывал». Тем не менее, письма его к Василию III легли в основу национального самосознания Русских.

Уже известное нам новгородское «Сказание о белом клобуке», составленное, как значилось в нём, русским толмачом (переводчиком) Димитрием в Риме в 1492 году на основании материалов, найденных в папской библиотеке, гласит: «В древния бо лета изволением земного царя Константина от царствующего сего града царский венец дан бысть русскому царю; белый же сей клобук изволением небесного царя Христа... дан архиепископу великого Новгорода». После чего он также перешёл в Москву.

Несомненно, «царский венец», упоминаемый в «сказании», есть знаменитая Шапка Мономаха, а «белый клобук» (символ патриаршества), некогда данный папе Селивестру Святым Императором Константином, не удержался ни в первом, ни во втором Риме. Согласно «Повести о клобуке», папы, отпав от Православия, хотели истребить эту святыню, но, убоявшись грозного откровения, отослали клобук в Царьград. Затем Св. Константин явился патриарху Филофею (XIV в.) и повелел отправить его в Новгород. «Как от Рима отнята уже благодать, слава и честь, так она скоро отнимется и у Константинополя... и тогда вся святыня передана будет Богом в великую Русскую землю».

Совпадение мыслей в «сказании» с идеей, развитой старцем Филофеем, очевидно. Но более того, эта идея почти дословно внесена в акты учреждения патриаршества на Святой Руси (1589 г.) и почти буквально повторена тогдашним Царьградским патриархом Иеремией.

На этом можно подвести итоги тысячелетнего Царства Византийского и кратко наметить вступление в историю собственно Третьего Рима. Ибо Держава Московская в эпоху Иоанна III оставалась ещё далеко не такою, какой она стала в период высшего своего расцвета.

СВЕРЖЕНИЕ ИГА

С того времени, как Иоанн III женился на Софье Палеолог, обычаи двора и внешность Русской столицы стали меняться. Великой княгине, привыкшей к византийской пышности, не нравился скромный обиход: проживание в деревянных хоромах, простое обращение с боярами без церемоний, соответствующих царскому достоинству. Под влиянием супруги Иоанн стал окружать себя большим великолепием, а город Москва и Кремль начали украшаться камнем и кирпичными зданиями. Новый великокняжеский дворец, грановитая палата для приёма послов, заново отстроенные соборы Успенский, Архангельский, другие храмы, стены с бойницами вокруг Кремля и башня над Спасскими воротами, в которые народ завёл обычай входить с непокрытой головой, - всё это созидалось в правление Иоанна III. И хотя строили белокаменную Москву в основном итальянские мастера (Фиораванти, Марк и Антоний Фрязины, Алевиз Новый), образцами для их зодчества служили древнерусские храмы и дворцы. «Московская Русь, - замечает наш историк А.Д.Нечволодов, - во главе со своим великим князем Иоанном Васильевичем крепко и во всём держалась своего ума и обычая, и вовсе не желала отворять широко двери таким нововведениям, которые могли бы изменить коренные черты её старинных вкусов и укладов».

В облике белокаменной столицы отражался и рост государственности Российской, крепнувшей день ото дня. Соединив символику Москвы (образ Св. Георгия Победоносца) с двуглавым орлом империи в своём гербе, Иоанн III приступил к осуществлению своих планов. Чтобы представить их грандиозность, мы должны вспомнить, какою была Россия в начале правления Иоанна Васильевича. Область, которую он наследовал, тридцатикратно превышала размеры владений Иоанна Калиты, но вместе с тем составляла лишь малую часть того, чем владели пражде Владимир Святой и Ярослав Мудрый. На севере и северо-западе у одного Новгорода земель было больше, чем у великого князя. Вся украинная (Малая и Белая) Русь вместе с областью Смоленской, нынешние Курская и Орловская, и даже части Тульской и Калужской областей принадлежали Литве. А за Тулой и Рязанью уже начиналась степь, где вдоль Волги и Дона, до Чёрного и Каспийского морей господствовали татары. Тверь с Рязанью были покорны Москве, но считались независимыми княжествами; пользуясь этим, Золотая Орда, с кого могла, взимала дань, по-прежнему претендуя на роль хозяина в Северо-восточной Руси.

Таким образом, несмотря на многолетнюю борьбу и успехи прежних собирателей Москвы, дело объединения Русских земель, по сути, только начиналось. Основа была положена: был создан духовный центр, политический стержень страны, сформировалась национальная идея, утвердилась Церковь. Но было очевидно, что собрать Россию в целое возможно, лишь достигнув убеждённости большинства умов в необходимости ведения общего хозяйства при одном хозяине. Для выполнения сей сверхзадачи требовался великий государь. Иоанн III подходил здесь как нельзя лучше.

«Это был, - пишет А.Д.Нечволодов, - истинный потомок Всеволода III Большое Гнездо и Иоанна Калиты. Человек твёрдый, умный и необыкновенно трудолюбивый... он чрезвычайно ясно усвоил себе великие заветы своих предков и всю жизнь настойчиво стремился приводить их в исполнение». С юных лет, испытав на себе вероломство удельных князей (Шемяки и его сообщников, ослепивших его отца), Иоанн Васильевич возненавидел старую форму правления. Получив власть, он поставил своей целью покончить с удельной системой. Но при этом, рано познав людей, он ко всякому делу относился осторожно и обдуманно. Ещё при жизни отца (Василия Тёмного) Иоанн одержал первую победу над татарами (в 17 лет), однако славой завоевателя не увлёкся. Напротив, за долгие 43 года своего царствования великий князь обнажал меч лишь по крайней необходимости. Зато уж если выступал на врага, то громил его основательно (превосходящими силами, под началом лучших полководцев). В остальных случаях он предпочитал выжидать, маневрировать, договариваться, но всегда с одной целью - добиться окончательной победы.

И всё-таки воевать Иоанну пришлось немало. Уже на пятом году от восшествия на престол он был вынужден послать войско в Казань. Татар усмирили, но в ответ они напали на Вятку и подчинили себе её жителей. Весной 1469 г. русские рати вновь приступили к Казани, где воеводы московские совершили ряд блистательных подвигов. В итоге хан Ибрагим заключил мир «по всей воле» великого князя и отпустил всех пленников, взятых басурманами на Руси за 40 лет. Число освобождённых было огромно, и это стало знамением времени.

Свержение ига близилось. Орда дерзала только на разбой. Литва предпочитала не вмешиваться в русские дела. Новгородская вольница препятствовала объединению России, но далее так продолжаться не могло. Купеческой республике предстояло выбирать между подчинением Православному государю Московскому и вассальной зависимостью от Литвы, с её католическим правительством. В то время смешанным Польско-Литовским государством правил король Казимир IV, а митрополитом западнорусских епархий, подчиненных Литве, был назначен Григорий Болгарин, ставленник униатского экс-патриарха Григория Маммы, бежавшего из Константинополя в Рим накануне крушения Византии. Переход Новгорода под власть Литвы прямо означал измену Православию и Отечеству. Трезвые граждане вольного города это понимали и тяготели к Москве. Но самые богатые и властолюбивые бояре верой не дорожили, ибо любили Запад. Казимир обещал новгородским олигархам сохранить их старые республиканские порядки. За договор с Литвой ратовала партия, во главе которой встала вдова посадника Исаака Борецкого - Марфа. Эта алчная до власти старуха (имевшая зрелых сыновей) мечтала выйти замуж за литовского сановника, присланного Казимиром, и разделить с ним власть. Подкупленное боярами Новгородское вече решило дело в пользу сторонников Литвы, и Марфа Посадница восстала на Иоанна III.

Не помогли увещевания великого князя. От оскорбления его послов изменники перешли к военным провокациям против Москвы. Они надеялись втянуть в войну литовцев, однако Казимир не посмел выступить против Иоанна III.

В 1470 году Новгород ужаснули страшные знамения. Сильнейшей бурею сломило крест на Софийском храме; в Хутынском монастыре сами собой зазвонили колокола, словно к погребению; на некоторых гробницах выступила кровь. Святой Зосима Соловецкий увидел бояр на пиру у Марфы сидящими без голов. Блаженный Михаил Клопский предупредил посадника Немира о близкой гибели Новгородской вольницы и звал мятежников к покаянию. Но те не подумали вразумляться.

Разбитые на реке Шелони (1471 г.), войска новгородцев рассеялись. Боярство запросило мира, и князь помиловал смутьянов, обязавшихся более не восставать. Однако уже в 1477 году они подняли новый мятеж. И вновь войска Иоанна III окружили Новгород. На этот раз капитуляция литовской партии была безоговорочной. Вольность окончилась: крамольные бояре были казнены, Марфу Посадницу под стражей отвезли в Москву, а за нею на санях отправили вечевой колокол. И земли бывшей торговой республики отошли к Государству Российскому.

Настала очередь татар. Во второй половине XV века Орда уже не была такой могущественной как прежде, да и собственно Золотая Орда являлась лишь одним из самостоятельных татарских ханств, наряду с Крымским и Казанским. Чтобы понять их отношения с Россией, нам вновь придётся вспомнить о Польском короле Казимире IV, бывшем заодно и Литовским князем. Сей коварный правитель, обладавший ресурсами двух больших государств, представлял для Москвы огромную опасность. Но, к счастью, ему недоставало личностной силы и власти в собственных владениях. Паны польские не любили подчиняться королям. На своём сейме они вечно требовали всяких прав, торговались, спорили о привелегиях. Идти с таким сбродом на Москву - где каждый боярин и простой ратник за Родину и Царя готовы были душу положить не раздумывая, и денег из своих имений не жалели ради общего дела, - конечно, Казимир не решался. Зато басурманов подстрекать к набегам на Русь было его излюбленным занятием. С Крымским ханом Менгли-Гиреем у Казимира ничего не вышло. Тот оказался верным союзником Иоанна III и всегда помогал ему против Ахмата, хана Золотой Орды, с которым смертельно враждовал. Казанский хан Ибрагим был более податлив на разбой, но побаивался Москвы. Когда в 1478 году Иоанн заканчивал приведение Новгорода под свою державу, литовцы ложно известили Ибрагима, что великий князь якобы потерпел поражение. Хан сразу же собрал войско и вторгся в Русскую землю, но скоро узнал об успехах великого князя и о возвращении грозной московской рати. Татары бежали так, что даже пищу в котлах побросали. Ибрагим умолял Иоанна III о мире на любых условиях и вскоре умер. Через 9 лет Казань была приведена в полную зависимость от Москвы.

С Золотой Ордой дела складывались сложнее. Хан Ахмат был могущественнее Ибрагима. Казимир подговаривал Ахмата напасть на Москву врасплох ещё во время первого новгородского похода великого князя. Но собирались татары слишком долго. Они выступили только в 1474 году, когда Иоанн, давно вернувшись с победой, был в полной силе. Ахмат отступил и прислал посольство с просьбой о мире. Купцы ордынские привели на продажу в Москву 40 000 лошадей. Ни о какой уплате дани речь, естественно, не заходила. Однако через два года (в 1476 г.) неожиданно прибыли новые послы от Ахмата и напомнили великому князю про «древний обычай». Видимо, хан почувствовал силу. Послы потребовали дани и предъявили Иоанну III ханское изображение «басму», с тем, чтобы он поклонился ему.

«Великий же князь, - говорит летописец, - не мало не убояся страха царева, но приим басму лица его и изломаша ея на землю поверже и потопта ногами своими». После чего Иоанн повелел послов убить, а одного из них отправил к Ахмату со словами: «Ступай и объяви хану: что случилось с его басмою и послами, то будет и с ним, если не оставит меня в покое». Этим актом великий князь и царь всея Руси Иоанн III навсегда покончил с татарским игом.

Есть мнение, что поступил он так по совету супруги Софьи Фоминичны, не терпевшей унижения перед азиатскими хищниками. Так или иначе, разрыв с Ордой произошёл. Хан стал готовиться к мести. Собрать войска к 1478 году (когда Казимир подстрекал казанцев) Ахмат не успел. Но в лето 1480-е, получив из Литвы уведомление о ссоре Иоанна с младшими братьями (Андреем Углицким и Борисом Волоцким), правитель Золотой Орды двинул на Русь полчища, каких там давно не видали.

Размолвка братьев Бориса и Андрея с великим князем произошла по ничтожному поводу. Как помнит читатель, ещё Симеон Иоаннович Гордый (наследник Калиты) наказывал бояр, перебегавших служить к другим князьям. Иоанн III пользовался тем же правом. Один из его наместников, Лыко-Оболенский, немилосердно притеснял подвластных ему жителей. Иоанн обуздал притеснителя. Тот обиделся и отъехал к Борису Волоцкому. Великий князь повелел брату выдать виновника, тот отказался. Иоанн послал воинов схватить беглеца и заковать. Но Борис вознегодовал и обратился к Андрею Большому: «Вот как он с нами поступает; нельзя уже никому отъехать к нам...» Удельная гордость братьев взяла верх над разумом. Они сговорились, собрали дружину и, невзирая на уговоры великого князя, затеяли междоусобие.

Своих сил у восставших, конечно, не хватало, и они направились к литовской границе искать помощи у Казимира. Тот, как и прежде новгородцам, помогать им не стал, задержал братьев в Великих Луках, а сам донёс Ахмату, что время пришло. Орда хлынула в Россию.

Узнав о движении татар, Иоанн Васильевич поднял все войска, перевёл Москву на осадное положение, а сам отправился в Коломну, чтобы встретить врага у «Берега» (так называлась естественная граница Руси со степью по течению Оки). Ахмат, видя, что «река крепко занята», двинулся к западу в сторону Литвы. Иван Молодой (старший сын Иоанна III от первой жены Марии) с частью войска перешёл от Оки к реке Угре и занял все броды, где могли переправиться татары.

Россия ожидала великой битвы, подобной Куликовскому сражению. Однако мудрый Иоанн не спешил проливать русскую кровь. Времена изменились, и стратегия победы была иной. Используя летние месяцы (пока рекм не замёрзли), великий князь удерживал басурманов за Окой, а сам активно действовал. Не мешкая, он сообщил в Крым своему союзнику Менгли-Гирею, чтобы тот напал на Литву и отвлёк войска Казимира. Затем послал князя Звенигородского Василия Ноздреватого вместе с крымским царевичем Нордоулатом (служившим Москве) в тыл к Ахмату. Их целью было разгромить Золотую Орду в отсутствие ханского войска. После этого Иоанн III вернулся в Москву. Ему ещё предстояло уладить отношения с братьями и погасить возникшее междоусобие.

В столице были недовольны возвращением великого князя. Все так привыкли к его победам, что теперь, перед лицом главной опасности, его уклонение от битвы расценивали наравне с малодушием. Лишь только Иоанн вошёл в Кремль, как епископ Ростовский Вассиан буквально набросился на него со словами: «Вся кровь христианская падёт на тебя за то, что... бежишь прочь... зачем боишься смерти?.. дай мне, старику, войска в руки и увидишь, уклоню ли я лицо своё перед татарами».

Пылкий старец выражал мнение очень многих, но планов князя не разумел. Потому, выслушав его с подобающим уважением, Иоанн III занялся своими делами. Главным для него в тот момент было примирение с братьями Борисом и Андреем, дабы их отрядами укрепить западный участок фронта. Кроме того, государь думал отозвать с Угры своего не в меру горячего сына Ивана Младого. Но тот не поехал в Москву, передав отцу: «Умру здесь!», и, надо сказать, очень скоро отличился, уничтожив большую рать басурманов, пытавшихся тайно перейти реку.

Спустя две недели Иоанн III помирился с братьями и отправился обратно к войскам. Митрополит Геронтий благословил его и напутствовал: «Бог да сохранит царство твоё силою Честнаго Креста и даст тебе победу на врагов, только мужайся и крепись, сын духовный! Не как наёмник, но как пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы...» И как пастырь, сберегающий стадо от волков, великий князь продолжил свои манёвры. Дабы выиграть время, он даже завёл переговоры с Ахматом. Хан снисходительно отвечал: «Жалую Ивана; пусть сам приедет бить челом, как отцы его к нашим отцам ездили». Но мудрый князь не поехал. Ахмат настаивал: «Сам не хочешь ехать, так сына пришли или брата». Затем, не дождавшись никого, хан пожелал видеть хотя бы боярина Никифора Басенкова, которого любили в Орде. Но и Басенкова им не прислали, а время шло.

В конце октября начались морозы; река Угра покрылась льдом и уже не служила препятствием для татарской конницы. Ропот в Москве возрастал, а великий князь ещё и отступать начал. Он отошёл назад к Кременцу, где соединился со своими братьями и приготовился к обороне (постыдной, как считали горячие головы). Однако 11 ноября всё разрешилось. Узнав о разгроме своих тылов войсками Ноздреватого и Нордоулата, хан Ахмат поспешно бежал. Через два месяца он, подобно Мамаю, погиб от руки убийцы (его, спящего, зарезал хан Тюменской Орды Ивак). Иоанн же, не пролив русской крови, не потеряв никого пленными, одержал славную победу и с великой честью воротился в Москву.

Иго окончилось навсегда! Началось расширение Московской державы. Третий Рим вступил в законные права. Это сразу почувствовали ливонские немцы. Они чинили обиды Пскову, неоднократно нарушая мир. Теперь они сами подверглись нападению. Уже в начале 1482 года московская рать вторглась в Ливонию и взяла города Феллин и Тарваст. Чтобы выкупить из плена несчётное количество немцев и ливов (латышей), орден бил челом великому князю и заключил мир на 10 лет. Князь Тверской Михаил Борисович (брат первой супруги Иоанна), видимо, из зависти, неожиданно изменил Москве и предался Казимиру. Иоанн III окружил Тверь в сентябре 1486 г. Михаил бежал в Литву, а бояре тверские бросились присягать великому князю, за что были наказаны им как клятвопреступники, изменившие своему господину. «Нехорошо верить тому, кто Богу лжёт», - сказал государь и главного из них, Михаила Холмского, сослал в Вологду. Затем вполне мирно к Москве присоединились Ярославское, Ростовское и многие другие княжества. За Вяткою и Пермью великому князю покорились жители далёкой Югры (вогуличи и остяки); Московская рать прошла вниз по реке Тавде (мимо Тюменя), по Иртышу до Оби и вернулась в Устюг с богатой добычей. Затем были войны с Литвой и со Швецией. В результате последней на шведский престол был посажен союзник Иоанна III Датский король Иоган, а Русские войска прошли всю Финляндию до её северных лапландских пределов (1497 г.).

Государство, созданное Иоанном Васильевичем, стало столь обширным, что в Западной Европе, наконец, узнали о великой державе на Востоке, независимой от Польши и Литвы. Это «открытие» сделал немецкий рыцарь Николай Поппель (1486 г.). В лето 1489-е он прибыл в Москву, как посол Германского императора Фридриха III, и сразу же начал нашёптывать великому князю. «Мы слышали, - лукавил немец, - что ты посылал к Римскому папе просить у него королевского титула... знай, что папа в этом деле не имеет никакой власти, а только император [Фридрих]... если желаешь быть королём своей земли, то я буду верным слугой твоей милости и буду хлопотать перед императором, чтобы твоё желание исполнилось».

В ответ Иоанн улыбнулся льстецу: «Служить хочешь: за то мы тебя здесь жалуем... А то, что ты нам говорил о королевстве, то мы Божиею милостию, Государи на своей Земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога...»

С этих достопамятных слов открывается новая страница Русской истории, и пишется нравственный образ уже непосредственно Третьего Рима - Державы Православия, после которой, сказано, четвёртому Риму не бывать.

ЭПИЛОГ

Закат Византии длился несколько веков на фоне крестовых походов, западного «возрождения», неодолимой турецкой экспансии. Константинополь пал по причинам, известным читателю, но это случилось не раньше, чем его миссия была исполнена, и преемник второго - Третий Рим вошёл в меру духовного возраста.

Наследницей Византии стала Московская Русь - не Болгария, не Литва, хотя, мы помним, идея передачи «Вселенской державы» от греков болгарам возникла в Тырново за два столетия до падения Царьграда. Поводом к тому, возможно, послужило одно пророческое событие, имевшее место в X веке. Когда Болгарский царь Симеон (покровитель славянско книжного просвещения) победил византийцев в войне, но не решился брать приступом их столицу, ему, по преданию, явился некий старец и предсказал, что, оставив Константинополь в руках лукавых ромеев, он (Симеон) навлёк беду на все балканские народы. Что в будущем и болгар, и сербов, и греков ожидает турецкое порабощение.

Откуда взялся тот вещий старец и куда исчез - неизвестно. Но через пять веков его пророчество сбылось. И могло ли быть иначе? Ведь сказано: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся... не устоит» (Мф.12,25). Развал империи дорого обошёлся всем подданным Византии. Воюя между собой, славяне и греки так истощили друг друга, что в итоге сделались добычей османского султаната. Усиление независимых государств Сербии и Болгарии в XIII-XIV веках было кратковременным и ненадёжным. Русь тогда ещё не сбросила с себя татарское иго. И тем не менее, восприняв византийскую духовность и государственность, именно Русь-Россия оказалась единственно достойной правопреемницей «Святейшей Империи». Монашеский исихазм, учение о Фаворском свете Св. Григория Паламы, иконопись Феофана Грека и Андрея Рублёва, вместе с подвигом героев Куликовской битвы, благословлённых Преподобным Сергием Радонежским, предвосхитили Московский рассвет XV века.

Константинополь же до последнего дня сохранял статус «Вселенской столицы». Об императорской короне мечтали многие европейские монархи. Потомки Карла Великого почитали за честь жениться на византийских царевнах. Без этого им не хватало уверенности в собственной легитимности. К родству с Дуками, Комнинами, Палеологами стремились и славянские государи. А когда иссякла последняя династия ромейских царей, и София Палеолог осталась единственной наследницей престола, её супругом уже был великий князь Московский Иоанн III. Он получил византийский трон в приданое и, таким образом, переход Державы Православия в Россию стал фактом мировой истории.

Москву нарекли Третьим Римом, великого князя - царём. Митрополита всея Руси начали величать «Московским», хотя и без титула «Киевский». А сам Киев - «Мать городов русских» - ещё оставался в литовских пределах. Тогда Литва занимала большую часть России, располагала большим населением и гораздо меньше зависела от Золотой Орды. И всё-таки не Вильно, а именно Москва стала центром нашего Отечества, и по-другому быть не могло. Литва уже при Витовте, самом могущественном из её князей, утратила самостоятельность. Витовт и его потомки оказались вассалами польских королей и перешли в католичество. Объединение Русских земель под литовской властью сделалось невозможным. Главное, пишет историк Церкви прот. Иоанн Мейендорф, «великий князь Московский был православным, поэтому предпочтительнее было, чтобы он, а не языческие [затем католические] правители Литвы, стал наследником древнего Киева... это делало Москву более надёжным местом пребывания митрополита... Кроме того, северная Русь была отзывчивее на религиозное влияние Византии». Такого как в Московии расцвета монашеской жизни, церковного зодчества, искусства и литературы юго-западная Русь не переживала после Ярослава Мудрого. Симпатии Царьграда традиционно склонялись в сторону Москвы. И если бы не Флорентийская уния, то неизвестно ещё, сколько времени Русская Церковь могла оставаться митрополией Константинопольского Патриархата.

Но пора настала. Второй Рим уступил место Третьему. Свергнув монгольское иго, Московская Держава вышла на политический простор и, отнимая у своих недругов город за городом, начала раздаваться вдоль и вширь. А о том, как это совершалось при царях Московских, вплоть до «великой смуты» и восшествия на престол династии Романовых, мы расскажем читателю в следующей книге.