Нравы русского духовенства

Церковь — носительница культуры и просвещения

Поповские историки, говоря о развитии просвещения в России, обычно ставят это в заслугу духовенству: отмечая наличие некоторой части духовенства, несоответствующей высокому «призванию» пастыря и учителя, — церковные историки вместе с тем значительную часть духовенства рассматривают как передовое, де, общество, несущее народу знание и культуру…

Эта оценка духовенства, как носителя культуры, совершенно не верна. В известную эпоху развития письменности на Руси, когда просвещение носило узкоцерковный характер, носителями и хранителями этого церковного просвещения были церковники, преимущественно, монахи в богатых монастырях. В дальнейшем же, с развитием культуры, церковь не только не способствовала распространению просвещения, но, напротив, стала приобретать значение гонителя просвещения.

Прекрасную характеристику церковникам в этом отношении дал ряд иностранцев, посетивших Россию в XVI и XVII столетиях; невежество и мракобесие русского духовенства поражало их тем более, что оно выделялось даже на фоне грубых нравов и невежества той эпохи.

По свидетельству иностранцев, невежество царило среди духовенства, начиная от самых высших церковных чиновников и кончая бедным сельским священником и простым монахом. Высказывая удивление крайнему невежеству духовенства, не знакомого с основными началами грамоты, Поссевин^[20] рассказывает, что ряд монахов, с которыми он сталкивался, не знали, какой у них устав. Петрей^[21]в следующей резкой форме характеризует современное ему русское духовенство: «Монахи ужасно неприличны, неучтивы, и не умеют ничего ответить, если спросить что-нибудь из библии или отцов об их вере, уставе, образе жизни: они ничего не смыслят в библии: они простодушно говорят, что они не в состоянии отвечать на эти вопросы, потому что содержат себя в простоте и неведении; не умеют ни читать, ни писать»^[22].

Другой иностранец, Олеарий, сообщает, что в его время из десяти монахов лишь один знал наизусть молитву господню.

Описывая невежество духовенства, он приводит рассказ, как монахи поплатились за свое невежество во время Иоанна Грозного. Царь пригласил нескольких монахов присутствовать при бракосочетании датского принца Магнуса, и оказалось, что эти монахи по книге не могли так твердо прочитать символ св. Афанасия, как сделал это сам царь, за что разгневанный царь избил монахов своим посохом^[23]. Тот же Олеарий видел в Никольском Новогородском монастыре монаха, который обыкновенно обозначал по книге то место, на котором он прервал свое чтение, тем, что закапывал его воском, иначе ему трудно было найти это место в следующий раз.

Но не только низшее духовенство было так безграмотно. По свидетельству иностранцев, не меньшую безграмотность проявляло и высшее духовенство — епископы, и даже патриарх, которые и в вопросах веры не проявляли должных для их профессии, догматических хотя бы, знаний.

Если невежество духовенства бросалось в глаза иностранцам, посещавшим московское государство в XVI и XVII веках, то недостатки его особенно чувствовались русским обществом, и памятники XIV–XVII веков полны обличений по этому поводу. По свидетельству памятника, Акакий, епископ Тверской, покровитель Максима Грека, «малоучен бе грамоте»; Максим Грек говорит, что при нем не только низшее духовенство, но высшие церковные чиновники знали писание только по чернилу.

Эта низкая степень просвещения духовенства станет нам понятной, если мы посмотрим, как вербовались в «воинство христово» новые служители.

Новгородский епископ Геннадий, тот самый, который затем за свое сребролюбие был лишен сана, так описывает посвящение митрополиту Симону: «Вот приводят ко мне мужика; я приказываю ему читать апостол, а он и ступить не умеет; приказываю ему дать псалтырь; а он и по той едва бредет. Я отказываю ему (в священничестве), и на меня жалобы: земля, господине, такова: не может добыть, кто бы умел грамоте. Вот и обругал всю землю, будто нет человека на земле, кого бы ставить в священство.

Бьют мне челом: пожалуй, господине, вели учить. Приказываю учить эктению, а он и слову пристать не может; ты говоришь ему то, а он другое. Приказываю учить азбуке, а они, немного поучившись азбуке, просятся прочь, не хотят учить ее. А у меня духа не достает ставить неучей в священника»^[24].

Также и Стоглав, говоря о полном несоответствии духовенства, вынужден отметить невежество и безграмотность его: «Ставленники, хотящие ставиться в дьяконы и попы, грамоте мало умеют, и святителем их поставити ино сопротивно священным правилам, и не поставити, — ино святые церкви без пения будут, а православные хрестьяне учнут без покаяния умирати. Когда святители спрашивают священников, почему они мало грамоте умеют, они отвечают: мы де учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде нам учиться негде; сколько отцы наши и мастеры умеют, потому и нас учат. А отцы и мастеры их и сами потому же мало умеют, и силы в божественном писании не знают, а учится им негде»^[25].

Как рассказывает Антоний Поссевин, в XVI веке в московском государстве было весьма ограниченное количество элементарных школ, где давалось начальное образование. Сосредоточены были эти школы вначале при монастырях, о них пишет, например, Иоанн Кобенцель: «Во всей Московии нет школ и других способов к изучению наук, кроме того, чему можно научиться в монастырях; поэтому из тысячи людей едва найдется один, умеющий читать»^[26]; эти школы не получали должного развития ввиду отсутствия руководителей, а затем вследствие чрезвычайно развитой среди монашества педерастии. Это вызвало даже нарочитое постановление Стоглавого собора: не держать в монастырях «голоусых». В сборниках XVI века встречаются многочисленные поучения, запрещающие держать в монастырях мальчиков, хотя бы они приходили обучаться грамоте; поучения эти указывают, что монахам неприлично заниматься с ребятами.

Будучи принесены в жертву для избавления монахов от искушений, школы влачили столь жалкое существование, что Стоглав вынужден был отметить: «Ученики учатся грамоте небрегомо».

Отмечая чрезвычайно слабое развитие грамоты среди духовенства, Стоглав выносит несколько добрых пожеланий о насаждении грамотности; однако свои пожелания он не обеспечивает никакими конкретными мероприятиями.

По важнейшему вопросу, о школах, Стоглав вынес такое постановление: «Протопопам и старейшим священникам со всеми священниками и дьяконы, кийждо в своем городе избирати доблих и духовных священников, и дьяконов, и дьяков же, наученых и благочестивых… и у тех священников и дьяконов учинити в домех училища, чтобы священники и дьяконы и вси православные христиане в коемждо граде предавали им своих детей в научение грамоте, и на научение книжного писания, и церковного чтения, и псалтыры по пения налойного… И силу бы им в писании сказывали, по данному вам от бога таланту, ничто не скрывающе, чтобы ученицы ваши книги учили все, которые святая соборная церковь приемлет»^[27].

Устроив, таким образом, из обучения своеобразную поповскую повинность, Собор не подумал о тех мерах, которые дали бы возможность провести это постановление в жизнь: «Учили бы своих учеников чести, и пети и писати, сколько сами умеют, ничтоже скрывающе, но от бога мзды ожидающе, а здесь от их родителей дары и почести, приемлюще по их художеству». Таким образом Стоглав узаконил существующий порядок, когда грамоте учили бездарные «мастера», сами еле знавшие грамоту, и ничего не сделал для развития народного образования.

И, в результате, старцы, «отличные жизнью и знанием грамоты», представляли собой редкое явление еще в половине XVII века, как это можно видеть, например, из грамоты митрополита Варлаама в Белоозерский монастырь (1641 года): грамота предлагает послать этих старцев в Москву и угрожает наказанием за сокрытие их.

Митрополит Даниил, давая резкую оценку нравов современного ему духовенства, в следующих словах характеризует его невежество и неграмотность: «Полон мир попов, да делателей мало. Мнози суть не умеют книг читати, токмо в той чин выидоша ищущи льготы себе и чести… токмо мирская печалуют, а книг не почитают, и учащих ненавидят. Друзии рано пьют, а иные на беседах сидят, а о том не думают, как бы поучати людей на закон божий»^[28].

Патриарх Никон, желая поднять умственный уровень духовенства, попытался несколько строже отнестись к ставленникам и издал в 1654 году специальный указ о ставленниках: «Кому ставится в попы или дьяконы, чтобы посадские люди, или в волостях волостные люди приносили выборы и челобитье за руками; а выборы ткали б, чтобы он грамоте умел и смирен, и церковному правилу искусен, и от божественных книг сказателей, и не пьяница, и не зерник, и не тать, и не разбойник и душегубец, и креста на суде не целовал»^[29].

Вот какой сложный отбор приходилось делать поставляемым в священники! Естественно, что не все ставленники удовлетворяли столь серьезному испытанию.

Что найти кандидатов в священники, удовлетворявших столь значительным требованиям, было нелегко, видно из того, что Никон вынужден был приглашать духовенство даже с юга, так как московское духовенство его не удовлетворяло…

Попытки Никона хотя бы несколько повысить грамотность духовенства — не увенчались успехом. Собор 1667 года вынужден был вновь отметить, что «во священство поставляются сельские невежды, иже инии ниже скоты пасти умеют, кольми паче людей».

В XVII веке церковное просвещение не только не развивалось, но, напротив, падало, в связи с дальнейшим упадком церковных школ. Трудно было найти грамотного кандидата даже на ответственную церковную должность, не говоря уже о низшем духовенстве. «Ныне в Софийском дому ризничего нет, — жалуется в половине XVII столетия митрополит новгородский Афроний соловецкому игумену Маркеллу, — а взять негде, во всех монастырях добрые старцы перевелись, а которые и есть, и те бражничают, а грамоте не умеют»^[30].

Жалобы на низкий уровень развития духовенства встречаются не только в церковной обличительной литературе, но также и в гражданских актах того времени.

При таком состоянии церковного просвещения, при полной безграмотности духовенства церковники, естественно, не оправдывали в полной мере возлагаемых на них задач по обработке народа в нужном для правящих классов духе. Поэтому работа церковнослужителей подвергается частой и резкой критике со стороны высших церковных и светских чиновников, призванных русским царем наблюдать за правильным выполнением духовенством возложенных на него обязанностей.

Иностранец, побывавший в России при Иоанне Грозном, отмечает отсутствие церковной проповеди как результат низкого духовного образования: «Они (русские), говорит он, не имеют ни обыкновения, ни способности, чтобы говорить проповеди и наставлять паству, потому что весь клир погружен в глубокое невежество в отношении слова божия»^[31].

Подчеркивая роль священства в деле «церковного ради исправления и за мирское спасение», церковный обличитель XVI века с грустью говорит, что духовенство не удовлетворяет своему основному назначению. «Вы же, говорит он, обращаясь к священникам, о сих всех не брегосте… и не во что же не вменяете и детей своих духовных не востязаете, ни поучати их от божественного писания не произволяете, и того священство свое зле храните»^[32].

Тот же мотив встречается во многих произведениях церковно-поучительной и обличительной литературы. Всюду встречаются увещания священникам «смотреть прилежно, како себя управляете, и как наставляете на путь спасения христово стадо словесное, вам вверенное»^[33].

Как относилась масса к проповеди, — видно из поучения митрополита Даниила. Он указывает, что священники не пользуются среди паствы никаким авторитетом, и что над ними открыто глумятся. «Когда пастырь начнет учить народ, говоря ему: о дети, так и так поступайте, как велят нам христовы заповеди и прочия божественныя писания: тогда ему слушатели отвечают: прежде научи себя; иные же говорят: до чего тебе доучить нас? Ты сам ли по писанию живешь… отчего ты забыл себя, отец святой? Учитель начнет учить их от божественного писания, а они станут говорить о нем. О, учитель наш, как фарисей — тщеславится»^[34].

Тщетно высшее духовенство обличало свою младшую братию «исправиться» и грозило ослушникам лишением сана: «Если вы, священники, не исправитися сами и не будете учить свою паству исправиться от пороков мы лишаем вас сана и не даем своего благословения»^[35]. «И вы священники, егда сами уклонистеся право пути, како можете извести стадо свое на пажити духовные, напоити животные воды, пребывающие в живот вечный»^[36].

«Не мудрено, что и другие, смотря на вас, соблазняются»^[37], «посему исправьте прежде себя, а потом народ», — таковы обычные выражения церковной проповеди, пытающейся придать, но неудачно, хотя бы внешнюю благопристойность духовенству.

Характерным является упрек, который бросает духовенство народу, говоря устами митрополита Даниила: «Ты же пастыря презираеши и не во что не поставляеши». Трудно было рассчитывать на уважение среди населения, когда духовенство показывало примеры самых необузданных пороков и, проявляя полную безграмотность даже в своем ремесле, заботилось лишь об увеличении своих доходов не считаясь со средствами.

Если в таком состоянии была проповедь низшего духовенства, то высшие церковные чиновники в своей проповеднической деятельности опирались на правящие партии и соответственно с этим проводили свою политику. Заискивающий и лицемерный тон проповеди типичен для высших церковных деятелей. У архиереев, по словам литературного противника Грозного и выразителя взглядов представителей старой знати, князя Курбского, выработался такой взгляд на проповедь: «Не должно говорить пред царями, не стыдяся о свидении господнем и обличать их в различных законопреступных делах; их ярость неудобостерпима естеству человеческому».

Архиепископ новгородский Феодосий, говоря о современном ему высшем духовенстве, метко отметил: «Всяк сан со златом советуется».

Закрывая глаза на недостатки своих покровителей, «потаковники» эти в своей деятельности и на соборах проводили ту политику, которая была выгодна правящим классам.

Говоря о высших церковных чиновниках, Курбский в следующих резких словах отзывается о них: «Посмотрим и на священнический чин, в каких обретается, не яко их осужаем, — не буди то, но беду свою оплакуем; не токмо душа своя за паству христову полагают, но и расхищают; всем яко бедно ми глаголати, не токмо расхищают, но и учителя расхитителем бывают, начало и образ всякому законопреступлению собой полагают; не глаголют перед царя, не стыдяся о сведении господни, но паче потаковники бывают, не вдовиц и сирот заступают… но села себе устроят и великие храмы и богатствы многими кипят и корыстьми, яко благочестием, украшаются».