О библиотеках

То сочинение «О библиотеках», которое я написал, сиятельнейший князь, побудило меня к тебе обратиться, как только я его закончил. Кому неизвестно, что ты среди благородных мужей Бельгии занимаешь видное место, заслужив его деяниями и тонким вкусом? Ведь ты изучаешь и постигаешь с большим усердием, наряду с прочими искусствами древних, их монеты и библиотеки. О них, последних, я эти заметки собрал и составил, не призывом, но деятельностью твоей вдохновленный. Ибо я узрел примеры деяний тех великих правителей или же героев, с которыми ты в подобных вещах мог бы соревноваться и даже с ними поравняться. Поравняться, говорю я, что тут удивительного? Все великие и благородные достоинства есть в тебе, как и в тех мужах, что тебя окружают. Кого еще Бог, Природа, Судьба пожелали «всеми дарами почтить и достоинством щедро украсить?»^{6} Вижу я твою родословную — от царей она^{7}. Дела? Почти что царские. Душу? Поистине царственную. И что, как не возвышенное и величественное ты ею постигаешь, делами же проявляешь? К чему далеко ходить, взять хотя бы один город твой, твою Геврию^{8}. Какому городу устами и очами оказано большее доверие, чем тому, о котором ты, как ни о чем другом, помышляешь, и который полностью окормляешь, как подобает, своими средствами, самим духом своим. Каковы там дела твои? Дарованием, исключительно дарованием, от природы данным, ты борешься и побеждаешь: и в делах высоких, и в обыденных, которые ты возвышаешь. Однако все направляешь к порядку и пристойности. Поистине, назову тебя бельгийским Лукуллом^{9}. Не сочти недостойным, сиятельнейший князь, быть с ним сравниваемым. По своим заслугам тот занимает место среди немногих великих, благодаря частым военным победам в цветущем возрасте. Скоро, однако, он на мирные занятия себя направил, то есть, дух свой и усердие стал укреплять, а также богатства свои пожертвовал на услаждение и пользу современникам и потомкам. Он оставил самую замечательную из библиотек Рима. В его доме, на пирах, устраивались ученые диспуты. Наконец, он обустроил преторию и воздвиг прелестные постройки, каковые, позже, высоко ценили правители Римской державы как места для полезных дел и удовольствий. Ты, наш правитель, говорю я, делаешь то же самое. Ведь в нынешние, мрачные времена, дела родины и всей Империи устроены с усердием, похвалы достойным. Ты, на закате века, ведешь нас к изобилию и триумфам. Той спокойной гавани, которой ты владеешь, от внешних опасностей защищенной и получившей имя «внутренняя», то есть, истинно безопасная^{10}, ты вновь это состояние возвращаешь. Занятый прочими делами, ты избираешь Геврию местом нашей Академии^{11} и возвеличиваешь ее, как я уже отмечал, делами. Разве не на пользу преимущественно искусствам и талантам ты это устраиваешь? Дерзну сказать: все твои здания, прогулочные аллеи, сады, фонтаны, рощи — для нас построены и посажены. Не только живущие здесь ими наслаждаются, то есть — прогуливаются, приходят, входят, но и намеревающиеся сюда прибыть, будут это делать. Они прибудут не ради одного Лования^{12}, но ради этого наслаждения. Я опускаю все менее значимое, все, что ты, пожалуй, припишешь дерзости или льстивости этакому Афинею^{13} . Прекрасны и ныне твои достоинства, князь, но со временем они еще более себя проявят. Будь счастлив в делах и досуге! Упорствуй! Нас окормляй тем же, чем и себя! Пусть будет вечной доброта твоя и слава. Мы, те, кто сообща говорят и пишут, то есть, — вестники славы, доподлинно имя твое до небес вознесем; самого же тебя пусть примет Господь, справедливый судья и распределитель наград.

Посвящаю тебе, сиятельнейший князь, вечно твой Ю. Липсий, из Лования, [за] XII [дней до] Кал[енд] июл[я]^{14},

Лета Господня 1602.

К читателю

Ты держишь в руках краткое исследование О БИБЛИОТЕКАХ, то есть — о книгах. Есть ли что-либо более достойное для нас, тех, кто с книгами постоянно общается? Но эта книга до сих пор оставалась бы οὐδʼὄναρ [мечтой], если бы меня не вдохновило покровительство благородного князя, коему я сей труд посвятил. Я полагаю, что также и сам этот труд, приведенными в нем столь благими и возвышенными примерами, станет вдохновлять и укреплять начинания всех благородных людей. Ведь сколь немногие посвящают себя такому великому делу? Ведь кажется, что все помыслы ныне обращены к прежним, низменным и темным делам? Сколькие также, пренебрегая учениями древними, истинными, создают сегодня как будто бы новые? О них ты мог бы высказаться так:

Пусть они прозреют. Мы же придерживаемся мудрости древних. И для общей пользы (как я надеюсь) мы ее раскрываем, упорядочиваем, освещаем. Будь же благосклонен, великодушный читатель.

Глава I Что такое библиотека или либрария? Библиотеки, имевшиеся у древних царей, включая тех, которые правили в Египте

Слово библиотека имеет три значения: «место, полки, книги». Греческое наименование стали использовать римляне, и хотя они также говорили «либрария», однако под этим словом более подразумевали лавку, в которой книги выставлялись на продажу. Но происхождение библиотек весьма древнее, и, если я не ошибаюсь, они появились вместе с самими книгами. Ибо как только родилось желание знать и постигать, тут же появилось желание писать, и оно не принесло бы плодов, если бы книги не стали храниться и выставляться для пользования современникам и потомкам. Вначале было это заботой частной, и каждый собирал книги сам себе и своим близким. Позже приняли это на себя цари и властители, не только ради пользы, но из честолюбия и стремления к показному блеску. Поистине, они собрали великое множество книг, что едва ли было возможно для человека простого или даже состоятельного. Тогда переписывание книг было делом трудным и долговременным, до тех пор, пока книгопечатание его не сократило. Из первых царей, о которых осталась память, занимался им Осимандуй^{16}, царствовавший в Египте. В числе других своих выдающихся деяний, «он создал Священную Библиотеку», как сказано у Диодора^{17}, «над входом в которую повелел начертать: ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА ДУШИ» (Кн. I)^{18}. И хотя он был очень древним царем, но, без всякого сомнения, продолжает оставаться в этом деле примером для подражания. И всегда после него в Египте сохранялись какие-либо библиотеки, преимущественно в храмах, на попечении жрецов. Хорошее подтверждение этому мы находим из жизнеописания Гомера (Евстаф. Предисл. к Одисс.)^{19}, которого, когда он прибыл в Египет, некий житель Навкратиды^{20} обвинил в плагиате, что, мол, он из египетских книг заимствовал «женские фантазии», которые описал в «Илиаде» и «Одиссее», и книги эти «хранились в Мемфисе»^{21}, «в храме Вулкана»^{22}. Стало быть, Гомер их посмотрел, приписал себе и издал. Я полагаю, что это измышления о благородном муже, однако они подтверждают все вышесказанное.

Глава II Александрийская Библиотека, чей первый основатель — знаменитый Филадельф. Многообразие и многочисленность ее книг. Сожжение и последующее восстановление

Но то, что оставалось до тех пор сокрыто, явлено было в ярчайшем сиянии и славе царя Птолемея Филадельфа^{23}. Он был сыном Птолемея Лага^{24}, правивший в роду царей Египта под этим именем вторым; попечитель искусств и талантов, и я бы добавил — книг. Итак, он создал знаменитую Александрийскую Библиотеку, воодушевленный поучением и примером Аристотеля^{25}, вернее его книжными собраниями. Ведь Аристотель, как я расскажу позже, собрал библиотеку, отличавшуюся изобилием книг и весьма уважаемую. О ней читаем у Страбона: «Аристотель первым начал собирать книги и научил египетских царей составлять библиотеку» (Кн. I)^{26}. Читать это, однако, следует нам настороженно, и в своем истолковании. Ведь ясно, что он не был первым, поскольку жил веком раньше, и конечно, он мог научить Филадельфа, как я отметил, только своим примером. Возможно, истинно то, что написано Афинеем: «Книги Аристотеля, которые сохранил Теофраст^{27}, а затем Нелей^{28}, купил у последнего Птолемей, и вместе с теми, что он скупил в Афинах и на Родосе, распорядился доставить в прекрасную Александрию» (Кн. I)^{29}. Хотя другие с ним не согласны, о чем я тоже, в соответствующем месте, скажу. Но Библиотеку, стало быть, он обустроил, приобретя все книги на свете, в том числе и священные, доставленные, по его требованию, из Иудеи^{30}. Ведь когда слуха его достигла молва об иудейской мудрости, он направил в Иудею послов, что востребовали доставить ему книги, и одновременно созвал достойных людей, кои могли бы их хорошо на греческий язык перевести, дабы были они во всеобщем пользовании. Этот перевод называют Септуагинтой^{31}, по числу, разумеется, тех, кто исполнял работу. Произошло это на XVII году его царствования, как передает Эпифаний (О весах и мерах)^{32} — в CXXVII Олимпиаду^{33}. Заведовать Библиотекой стал муж, прославленный своими сочинениями и деяниями, Деметрий Фалерский^{34}, изгнанный из своих Афин. И царь его радушно принял, поручив ему такое достойное занятие, а также и более важные служения. Притом он постарался приобрести еще и книги халдеев^{35}, египтян, римлян, и позаботился о переводе их на греческий. Об этих книгах нахожу я сведения у Георгия Кедрена (Кн. XXII)^{36}: «Филадельф все Священные книги, а также книги халдеев, египтян и римлян, на разных языках написанные, озаботился перевести на греческий; в целом получилось сто тысяч свитков, и все они были размещены в его библиотеках в Александрии». Отмечу две вещи: заботу о приобретении иноземных книг, на мой взгляд, весьма полезную, которую вам, князьям, следует и ныне проявлять, и неимоверное количество книг. Но даже это число недостоверно, если мы будем судить обо всех книгах. Я думаю, что Кедрен сообщает только о переведенных книгах, с книгами же исконно греческими их число было намного больше. Так сообщают другие писатели, сильно это число завышающие. Например, наш Сенека^{37}: «четыреста тысяч книг сгорели в Александрии, прекраснейший памятник царского изобилия» (О душевн. покое, гл. IX)^{38}. Поистине, прекраснейший памятник, превыше всех собраний гемм или золотых запасов. Но насколько же станет он более прекрасным, ежели окажется более изобильным? Ведь и это число у Сенеки недостаточно истинно; его следует увеличить до семисот тысяч. Иосиф^{39} сообщает об этом (XII Древн., гл. II)^{40} и еще Евсевий^{41} (Преуготовлен., кн. VIII^{42}, из Аристея^{43}): «Однажды Филадельф спросил Деметрия» (который, как я ранее сказал, был управляющим Библиотекой), «сколько тысяч книг собрано? Тот ответил, что не менее двухсот тысяч, но он надеется, что скоро их будет уже пятьсот тысяч». Ты видишь, насколько возросло число? Но насколько же оно возрастет позже, при других царях? Очевидно, до семисот тысяч. У Авла Геллия^{44} ясно сказано (Кн. VI)^{45}: «Громадное количество книг в Египте было или куплено, или переписано по повелению царей дома Птолемеев, почти до семисот тысяч свитков». Можно тотчас же сослаться на Аммиана^{46}, и еще на Исидора^{47}, текст которого, правда, нуждается в исправлении: «во времена Филадельфа в Александрии имелось семьдесят тысяч книг». Вот это место, говорю я, следует исправить — не семьдесят, а семьсот. О, какое сокровище! Но в лучах бессмертной славы своей само оказавшееся совсем не бессмертным. Ведь сколько бы ни было книг, все они погибли во время гражданской войны с Помпеем^{48}, когда Цезарь^{49} в самой Александрии затеял войну с ее жителями^{50}, и ради своего спасения поджег корабли, откуда огонь перекинулся на постройки в гавани, и всю Библиотеку охватил и опустошил. Печальная участь, и для Цезаря (даже если он совершил это непреднамеренно) какой позор! И ведь ни сам он в третьей книге «Гражданских войн»^{51}, ни затем Гирций^{52} об этом не упоминают. Однако пишут другие, как-то: Плутарх^{53}, Дион^{54}, и еще Ливий^{55}, да и из Сенеки нетрудно об этом почерпнуть. Ведь он, после процитированного выше, добавляет: «Другой же его [Цезаря] славословит, например, Ливий, прибавляя, что Библиотека была делом достойным вкуса и заботы царской»^{56}. Это те самые слова Ливия: и о пожаре, и о наследии Библиотеки, и о царях. Но о прискорбном пожаре читаем еще у Аммиана (Кн. XXII)^{57}: «Среди прочих храмов выделяется Серапей, в котором были бесценные библиотеки, и в писаниях древних единогласно засвидетельствовано, будто бы семьсот тысяч свитков, собранных неусыпными трудами царей Птолемеев, во время Александрийской войны, при диктаторе Цезаре, когда город был разграблен, погибли в огне. Он сам пожелал, чтобы разграбление совершилось». О том же у Авла Геллия (Кн. VI)^{58}: «все эти свитки», говорит он, «во время первой Александрийской войны» (так он ее нумерует, чтобы отличить от той, что совершилась при Антонии), «когда грабили город, не по приказу или продуманному решению, но непредумышленно, солдатами вспомогательных отрядов были сожжены». Поистине, он оправдывает не только Цезаря (ибо, кто более него был поклонником книг и талантов?), но и римских солдат, и вину с них перекладывает на вспомогательные отряды из чужеземцев. Между прочим, о грабеже свидетельствуют также Плутарх и Дион. Таков был конец знаменитой Библиотеки в CLXXXIII Олимпиаду^{59}, когда она едва достигла двухсот двадцати четырех лет. Впрочем, она возродилась, но не прежняя (кто бы это смог совершить?), а подобная ей, собранная в том же месте, то есть, в Серапее^{60}. Автор возрождения — Клеопатра^{61}, прославившаяся своей любовью к Антонию^{62}. Она испросила у него, сославшись на предзнаменование, как бы для подкрепления своего статуса, библиотеку Атталидов^{63}, или Пергамскую^{64}. И вот, когда получила дарение, позаботилась его перевезти к себе. И вновь Библиотека была оснащена и приумножена, и слава ее жила вплоть до христианских времен. Вот что пишет Тертуллиан^{65}: «Ныне при Серапее размещены птолемеевские Библиотеки со всеми еврейскими книгами» (Апологет., гл. XVIII)^{66}. Отметь, что при Серапее, а именно — в его портиках^{67}. Также ты знаешь из Страбона и других авторов, что неподалеку от гаваней и кораблей^{68}. Отметь также, что Библиотеки названы птолемеевскими, хотя они ими уже не были, но были подобны птолемеевским, и что первородные еврейские книги (одна из них — перевод Семидесяти), погибли в огне. Однако ведь таковы были с древних времен авторитет и слава этой Библиотеки, что Тертуллиан именно ее авторитетом увещевает и наставляет язычников. Я верю, что она просуществовала столь же долго, как и сам Серапей, храм, построенный из массивных глыб и богато украшенный. Просуществовала до тех пор, пока христиане, в правление Феодосия Великого^{69}, не разрушили его до основания как твердыню суеверия, о чем с похвалой пишут церковные писатели (Руфин^{70}, II, гл. XXIII, также Сократ^{71}, Созомен^{72} и другие).

Глава III Греческие библиотеки, в особенности — Писистрата и Аристотеля, а также византийские

Вот, что мне удалось разыскать о библиотеках Египта. Сказано о них, многочисленных и знаменитых, быть может, скудно и мало. Но время, к сожалению, их поглотило. Да будет позволено обвинить его в том же и когда речь пойдет о библиотеках Греции. О некоторых из них, более или менее выдающихся, кратко начертал Афиней. Он всячески восхваляет своего «Ларенция»^{73} за его усердие в собирании книг (и я к нему, пожалуй, присоединюсь), а также «Поликрата Самосского»^{74}, «тирана Писистрата»^{75}, «Евклида Афинского»^{76}, «Никократа Кипрского»^{77}, «трагика Еврипида»^{78}, более же всего — «философа Аристотеля» (Кн. I). Обо всех этих мужах по отдельности я говорить не стану, разве что о Писистрате, которому Авл Геллий приписал заслугу первоначинателя. В действительности же его опережает почти на столетие Поликрат. Но вот слова Геллия: «Считается, что тиран Писистрат в Афинах первым пожертвовал для общего пользования книги, посвященные свободным искусствам» (Кн. VI)^{79}. Великий был муж (поэтому, отвергни ненавистный его титул), и к тому же мы должны быть ему благодарны за запись и исправление творений Гомера, поскольку именно эта запись была неустанной заботой правителя, более того, — всей его власти. Затем его библиотека уже самими афинянами разными способами приумножалась, до тех пор, пока ее не похитил и не увез Ксеркс^{80}, завоеватель Афин. Но много лет спустя, в CXVII Олимпиаду^{81}, эти книги Селевк Никатор^{82}, правитель Сирии великодушно распорядился возвратить афинянам в качестве своего дара. И они оставались там до времени Суллы^{83}, который Афины захватил, ограбил и разорил. Впоследствии, однако, он возвратил библиотеку. Я полагаю, из чувства справедливости. Как оставались бы Афины матерью искусств без такого орудия как книги? Мало того, позже там появились в изобилии другие библиотеки. Павсанием^{84} написано^{85}: «император Адриан^{86} соорудил в городе храм Юпитеру Панэллинскому и в нем основал библиотеку»^{87}. А вот о библиотеке Евклида, я знаю не более того, что сказал Афиней: когда Евклид был архонтом, это было одним из главных деяний его правления. О библиотеке Аристотеля великолепно сказал Страбон теми словами, что я приводил выше. К ним я добавлю из Афинея: аристотелевская библиотека была перевезена к царю Птолемею^{88}. Хотя Страбон и другие авторы это отрицали. Страбон пишет так: «книги Аристотеля, которые привезли к Нелею^{89}, впоследствии перешли к его наследникам, людям необразованным, которые держали их взаперти, безо всякой пользы ими владея. Наконец, они были зарыты в землю, попортившись от жучков и червей, пока не были куплены за большие деньги Апелликоном Теосским^{90}. Он позаботился о том, чтобы они, испорченные и разодранные, были переписаны, хотя не вполне правильно и без должного обсуждения, и стали общедоступны. После его смерти, Сулла, завоеватель Афин, присвоил его книги и отослал в Рим, и там, как гласит молва, Тираннион Грамматик^{91} их разделил и переправил» (Кн. XIII)^{92}. То же пишет в жизнеописании Суллы Плутарх^{93}. Если это истинно, каким образом и какие книги попали от Нелея к Филадельфу, как заявлено позже Афинеем? Быть может (как я могу судить), Нелей получил книги самого Аристотеля, подчеркиваю, книги, его рукой написанные, и передал его родственникам как ценное наследство. Оставшиеся же книги [других писателей], доставил Филадельфу. Я не могу припомнить ничего стоящего внимания об остальных греческих библиотеках. Римляне, без сомнения, их все к себе перевезли после завоевания Греции. Разве что следует добавить о византийских библиотеках императорских времен. Так, Зонара^{94} и Кедрен^{95}' пишут, что в правление Василиска^{96}, «сгорела библиотека, в которой числилось сто двадцать тысяч книг; среди них — книга, изготовленная из кишечника дракона, сто двадцать футов в длину, в которой золотыми буквами были записаны гомеровские Илиада и Одиссея». Но эта библиотека находилась во Фракии^{97}, а не в Греции.

Глава IV Библиотека Атталидов, чей создатель — Евмен. Вкратце о некоторых заблуждениях относительно нее Плиния и Витрувия, какова она была и сколь долго сохранялась

Так и библиотека Атталидов, или Пергамская, была в Азии. Она наиболее знаменита после Александрийской. Цари дома Атталидов ведь из малых правителей сделались великими, и возросли они в союзе с Римской державой. Столицей царства, хоть и не постоянно, был Пергам; там они и обустроили свою библиотеку. Страбон называет ее основателем Евмена^{98}, сына Аттала^{99}. «Евмен, сообщает он, облагодетельствовал город дарениями, а также библиотекой, которой пользуются и поныне, с изяществом ее украсив». (Кн. XIII)^{100}. Сошлемся и на Плиния^{101}, который пишет о том, как «после долгого соперничества в собирании библиотек между царями Птолемеем и Евменом, из-за запрета Птолемея на вывоз папируса, в Пергаме стали из кожи выделывать пергамент, как сообщает об этом Варрон»^{102} (Кн. XIII, гл. XI)^{103}. Ему вторит Иероним^{104} в письме к Хроматиню^{105}; о том же пишет Элиан^{106}. Но эти авторы вместо Евмена называют Аттала.

Право же, не следует верить ни тому, ни другому. Достаточно проверить время, потому что те цари жили позже Филадельфа почти на целый век. Следовательно, каким образом между ними, по словам Плиния, могло быть «соперничество»? Если же его не было, уместно вспомнить другого Птолемея, отличного от Филадельфа. Ведь одновременно с Евменом жил Птолемей V^{107}, прозванный Эпифаном. Может быть, это он (хотя ничего замечательного не известно о его благодеяниях Библиотеке) запретил вывоз папируса из зависти, как бы новая библиотека не сравнялась с прежней. Но я замечаю ошибку или невнимательность и у Витрувия^{108}, который написал вот что: «цари дома Атталидов, движимые любовью к словесности, учредили в Пергаме библиотеку для общего удовольствия; тогда же Птолемей, вдохновленный безграничной страстью и усердием, возжелал, чтобы не с меньшим размахом Александрия в этом с ними сравнялась» (Кн. VII, Введ.)^{109}. Что? Разве цари дома Атталидов предшествовали Птолемеям в своем начинании? Разве Птолемеи от них пример и задор позаимствовали? Конечно же, все было наоборот, и они уже давно осуществили то, что те лишь задумывали. Разве только, как я полагаю, он ошибочно пишет о более позднем Птолемее, но именно ошибочно. И вообще, библиотека Атталидов ни изобилием, ни долговечностью не смогла сравниться с Александрийской. Ведь о той и другой написал Плутарх в жизнеописании Антония, мужа, привороженного любовными ухищрениями Клеопатры: «ей была подарена библиотека Пергама, в которой находилось двести тысяч отдельных книг»^{110}, то есть, отдельных томов. Как я полагаю, ἀπλὰ βιβλία обозначает, что какое-то количество книг было собрано в одном томе, и их не желали включать в общий перечень^{111}. Следовательно, Пергамская библиотека тотчас вслед за Александрийской погибла, но в ней же продолжала жить. Или, может быть, именно она ее заменила? В самом деле, если ты обратишь взор к вышеприведенным словам Страбона, то они гласят: «библиотеку, которой пользуются и ныне, украсил». Когда же ныне? Когда это написал Страбон, то есть, в правление Тиберия^{112}. Выходит, или она победителем Августом, который многие решения Антония отменил, была возвращена, или она была вся переписана и вновь обустроена. О чем, кроме высказанных подозрений, право же, ничего добавить не могу.

Глава V Частные римские библиотеки и первая публичная — Азиния Поллиона

Вот еще библиотеки, достойные упоминания, сведения о которых я разыскал у авторов. Отправимся к римлянам, ближайшим к грекам по времени и месту обитания. Достаточно поздно проявились у них, детей Марса, а не Муз, подобные устремления и занятия. Впрочем, наряду с поклонением знаменитому богу, у них также, в конце концов, как это обыкновенно бывает, возросли культура и утонченность, хоть первоначально и в немногих делах. Есть замечание Исидора: «первым доставил в Рим большое количество книг Эмилий Павел^{113}, победив Персея, царя Македонии, за ним — Лукулл^{114}, из царства Понтийского^{115}, в качестве добычи»^{116}. Он упомянул двоих мужей, которые привезли книги, но не сделали их общим достоянием. Об Эмилии едва ли можно сказать более, о Лукулле же Плутарх пишет весьма обильно: «Достойны похвалы его затраты и забота о книгах. Он со вкусом подобрал многих писателей и так, должным образом, их распределил, чтобы дать возможность их трудами пользоваться. Ведь были открыты для всех библиотеки, и в специально построенные портики, а также в экседры были специально приглашены образованные греки; туда они стали приходить как будто в храм Муз, и время там приятно проводили, друг с другом общаясь, от прочих дел свободные. Часто и сам он с ними общался, когда они там собирались, и в этих портиках прогуливаясь, присоединялся к любителям словесности»^{117}. Из этих слов ты видишь, сиятельнейший князь, что библиотеки те были как бы публичными, и хотя право собственности он за собой удерживал. право пользоваться ими, однако, ученым мужам предоставил, что и вы радушно позволяете делать. И поистине, к тем двоим, еще и третьего следует добавить — Корнелия Суллу, впоследствии диктатора, который из Греции и Афин насильно увез множество книг и в Риме их разместил; об этом, кроме Плутарха, пишет еще Лукиан (Неуч.)^{118}. Однако, несмотря на их заслуги, истинно публичная библиотека еще не появилась. Замысел ее впервые составил муж благородный и знаменитый — Юлий Цезарь, и если бы не вмешалась судьба, то он бы его и осуществил. Светоний^{119} пишет: «он намеревался открыть для всех греческую и римскую библиотеки, сколь возможно большие, забота же об их собирании и обустройстве была поручена М. Варрону»^{120}. Поистине, деяние великой души и столь же великого духа! Ведь кто на всем свете смог бы исполнить это поручение лучше Марка Варрона, слывшего ученейшим мужем, как среди римлян, так и среди греков? Но то, что Цезарь наметил, он осуществить не успел. Август, его приемный сын, в числе других предприятий по благоустройству города и империи, сей замысел успешно завершил. Ведь по его почину и побуждению, как рассказывает Светоний, Азиний Поллион^{121}, оратор и благородный сенатор, «выстроил Атриум Свободы^{122} и в нем для всех открыл библиотеку»^{123}. Исидор пишет (Начала VI): «первым открыл в Риме библиотеки греческую и латинскую Поллион, прибавив к ней в Атриуме, который он с необыкновенной роскошью украсил на средства из военной добычи, изображения писателей»^{124}. Из военной добычи, пишет он, очевидно — взятой у далматов^{125}, которых тот победил. О том же Плиний (Кн. XXXIV, гл. II): «Азиний Поллион первым подарил библиотеку гражданам республики дляих образования»^{126}. Она находилась в Атриуме Свободы, то есть на Авентинском холме^{127}, из чего следует, что он был им скорее перестроен и дополнен, чем выстроен на пустом месте. Ведь задолго до того [холм] был заселен, пожалуй, со времен Тиб[ерия] Гракха^{128}, отца братьев Гракхов^{129},как пишут Плутарх и другие авторы. Стало быть, он Атриум перестроил и для общего пользования великолепно украсил. О нем же можно почерпнуть из Овидия^{130} (III Скорбн., элег. I):

Мне слышится не об ученых мужах, которые в λέσχην^{132}, или в собрание поэтов приходят. Он явно жалуется, что ему не суждено вернуться в библиотеку Азиния, которая первой была создана для общего пользования мудрыми книгами.

Глава VI Библиотеки Августа: Октавия, а также Палатинская. Их предстоятели и хранители

Итак, это была первая публичная библиотека при Августе. В скором времени появились две другие, лично им основанные. Первой была «Октавия»^{133}, которую он назвал так именем своей сестры, в ее память. Об этом пишет Дион Кассий, рассказывая о событиях DCCXXI^{134} года (Кн. XLIX): «Август построил портик и библиотеку, названную именем его сестры Октавии»^{135}. Кажется, что и Плутарх рассказывает про то же деяние, приписывая его, однако, самой Октавии (в [Жизнеописании] Парцелла): «Во славу, а также в память покойного Марцелла, мать его Октавия построила библиотеку, а Цезарь Август — театр, именем Марцелла названный»^{136}. Мне кажется, Плутарх ошибается, потому что заметка Диона относится ко времени на целых десять лет раньше смерти Марцелла^{137}. Также он добавляет, что постройка эта возведена на средства из далматинской добычи. Удивительным образом получается, что она, как и другая, прежняя библиотека, обязана своим существованием варварскому народу. Про них же пишет, сообщая о Мелиссе Грамматике^{138}, Светоний^{139}: «Вскоре освобожденный, он так вошел в доверие к Августу, что заслуженно принял на себя заботу об устроении библиотек в портике Октавии»^{140}. Заметь, в том самом портике. Каком именно? Я полагаю, речь идет о верхнем портике, который он укрепил и украсил, тогда как нижний был благоустроен для прогулок. Об этом знает и Овидий (III Скорбн., элег. I):

Ведь он жалуется, что лишен этой библиотеки, и указывает, где было ее местоположение. Где? По соседству с театром Марцелла. Однако же, то, что он именует храмами, в действительности не храмы. Он подразумевает места, посвященные общественному служению. Впрочем, другие сообщают, что таковые были именно в храмах, или возле них, но здесь, как я понял, речь идет о другом. «Храмы», говорит он, потому что в том портике был «жертвенник Юноне» и богатые посвящения. Что подтверждает и Плиний^{142}.

Еще одна библиотека Августом же вскоре была учреждена, ее по местоположению назвали Палатинской^{143}. Читаем у Светония (Гл. XXIX)^{144}: «Он воздвиг храм Аполлона^{145} в той части Палатинского дворца, которая, как утверждали гаруспики^{146}, была избрана самим Юпитером, метнувшим туда молнию. К нему были добавлены портики с библиотеками латинской и греческой». Это произошло в год от основания Города DCCXXVI^{147}, как ты можешь почерпнуть из Диона (LIII)^{148}. Овидий^{149} же придерживается следующего порядка основания библиотек: сначала библиотека Азиния, затем Октавии, наконец — Палатинская. Вот как он их перечисляет:

Ко всему прочему, упоминает он «предстоятеля», или «хранителя» этого места [блюстителя хранилищ], которого Светоний представляет как «К. Юлия Гигина»^{152}. Как он пишет, тот «возглавлял круг знаменитых грамматиков Палатинской библиотеки, и многих обучил не хуже самого себя»^{153}. Мало того, и греческая и латинская библиотеки имели собственных хранителей. На древнем мраморе читаем: «АНТИОХ^{154} ТИ[БЕРИЯ] КЛАВДИЯ ЦЕЗАРЯ А[ВГУСТА] ЛАТИНСКАЯ БИБЛИОТЕКА [ХРАМА] АПОЛЛОНА». На другом: «Г[АЙ] ЮЛИЙ ФАЛИКС^{155}А[ВГУСТА] ПАЛАТ[ИНСКАЯ] БИБЛИОТЕКА ГРЕЧЕСКАЯ». Есть и другие подобные надписи^{156}. И Плиний упоминает об этой библиотеке (Кн. XXXIIII, гл. XXVII): «Мы можем видеть в библиотеке, в храме Августа, этрусскую статую Аполлона высотой в пятьдесят футов»^{157}. Также ты мог бы прочитать у него еще и о библиотеке Веспасиана Августа^{158}, которая находилась в храме Мира^{159}. Ее, отдельно от Палатинской, Плиний описывает в следующем месте (Кн. VII, гл. LVIII)^{160}: «Древние греческие письмена были такими же, каковы ныне латинские; свидетельством служит древняя дельфийская табличка^{161}, посвященная Минерве, которая ныне хранится на Палатине, в библиотеке, созданной стараниями принцепсов»^{162}. Эта библиотека очень долго сохранялась в Риме. Я думаю, можно верить словам Иоанна Солсберийского^{163}, который пишет (Кн. II. О забавах света)^{164}: «Святейший муж Григории^{165} не только астрологию изгнав со двора, но, как передают писатели того времени, но также приказал предать огню книги, каковые еще остались от библиотеки храма Аполлона Палатинского, предварительно подвергнув их рассмотрению. Среди них преобладали те, что были посвящены небесным знамениям, казавшимся людям проявлениями высших сил». Это следует отметить.

Глава VII Библиотеки Тиберия, Траяна, Веспасиана, а также — Капитолийская, и другие, нам неведомые

Итак, две библиотеки происхождением своим обязаны Августу, принцепсу, в высшей степени заслужившему славу покровителя искусств и наук. Что сказать о прочих? Они явно от них отличались. Кажется, между принцепсами началось в этом деле соперничество, и каждый старался заслужить пальму первенства. Вот Тиберий, который сразу после Августа, там же, на Палатине, в той его части, что обращена к Священной дороге^{166}, устроил свою библиотеку. Ведь там, как ныне полагают пытливые исследователи, был дом Тиберия^{167}, в этом доме она и размещалась. Из Авла Геллия (Кн. XIII, гл. XVIII)^{168}: «Мы сидели тогда в библиотеке в доме Тиберия, я и Аполлинарий»^{169}. Сошлемся и на Вописка^{170}, который пишет (В [Жизнеописании] Проба^{171}), что «пользовался книгами из Ульпиевой библиотеки^{172}, а также из дома Тиберия»^{173}. Кажется, после этого Веспасиан построил свою библиотеку, присовокупив ее к храму Мира. И о ней сообщает Геллий (Кн. XVI, гл. VIII)^{174}: «Мы упорно искали Комментарии Л. Элия^{175}, который приходился учителем Варрону^{176}, и нашли их в библиотеке храма Мира, и теперь читаем их». Упоминает ее и Гален (О приготовлен. лекарств, кн. I)^{177}.

Была еще библиотека, основанная Траяном^{178}. И о ней есть у Геллия (II, гл. XXVII): «Однажды мы сидели в библиотеке при храме Траяна»^{179}. Это та самая, которую, по имени принцепса, обыкновенно называют «Ульпиевой»^{180}. Вот у Вописка (В [Жизнеописании] Аврелиана^{181}): «Эти сведения нашел я у солидных мужей и проверил по книгам в Ульпиевой библиотеке». Там же: «И если ты не будешь ими удовлетворен, прочти внимательно греческие книги, и еще обрати взор на полотняные^{182}, которые тебе предоставит Ульпиева библиотека, как только ты пожелаешь»^{183}. Я совершенно уверен, что она была на форуме Траяна^{184}, где находились и другие постройки принцепса. Но спустя век она изменила местоположение и была размещена на Виминальском холме^{185} для украшения терм Диоклетиана^{186} (не по приказу ли самого Диоклетиана?)^{187}. Вописк наводит на эту мысль. Он говорит: «Я пользовался преимущественно книгами из Ульпиевой библиотеки, которая в мое время находится в термах Диоклетиана»^{188}. Он определенно говорит о своем времени, и это доказывает, следовательно, что ранее библиотека была в другом месте. Я знаю еще об одной библиотеке в городе — Капитолийской. О ней пишет Евсевий^{189}, рассказывая о событиях времени Коммода^{190}: «на Капитолийский холм обрушилась молния, произведя великий пожар, и полностью сожгла библиотеку и здания по соседству»^{191}. Более подробно о ней сказано Орозием^{192} (Кн. VII, гл. XVI): «За постыдные деяния царя город постигло наказание. Ведь молнией был поражен Капитолий, от которой сгорела и та библиотека, что стараниями и заботой прежних правителей была составлена, и другие здания, расположенные поблизости из-за сильного ветра охватил огонь»^{193}. Кто, однако, был создателем этой библиотеки? Не следует приписывать наверняка, но можно предположить, что им был Домициан^{194}. Ведь он, спасшись некогда на Капитолии, став принцепсом, воздвиг там храм. Что если и библиотеку? Хотя об этом никто из дошедших до нас авторов прямо не пишет, Светоний намекает на это вскользь (Гл. XX.): «Домициан, затратив огромные средства, позаботился, чтобы были восстановлены библиотеки, опустошенные пожаром, чтобы отовсюду доставляли книги, и послал в Александрию ученых мужей, которые их переписывали и поправляли»^{195}. Из этих строк ты убеждаешься, что и тогда Александрийская Библиотека оставалась как бы праматерью и родоначальницей всех остальных. И те, что подвергались разрушениям, от нее возобновлялись и преумножались. Более того, они заботой принцепсов предохранялись от погибели, а если бы не было ее, каким образом тогда появились бы те, многие, что упомянуты у П. Виктора^{196}, то есть во времена Константина^{197}? Ведь он так пишет, перечисляя римские достопримечательности: «общественные библиотеки, числом двадцать девять, из них наилучшие две — Палатинская и Ульпиева»^{198}. Увы! Сколько их позабыто! Ведь из этих двадцати девяти лишь семь обнаружилось благодаря нашим изысканиям, по крайней мере, можно спасти от забвения хотя бы их имена.

Глава VIII Тибуртинская библиотека и, кроме нее, некоторые, наиболее богатые, что были в частном владении. Те, что находились при термах, а также в поместьях

Как я сказал, я не знаю о многих публичных библиотеках, по крайней мере, в самом Риме. Но знаю еще одну, возле него, в Тибуре^{199}. О ней Авл Геллий (Кн. IX, гл. XIV)^{200}: «Помнится, мы нашли эту запись в Тибуртинской библиотеке, в той самой книге Клавдия»^{201}. У него же (Кн. XIX, гл. V)^{202}: «Он почерпнул это из библиотеки в Тибуре, которая тогда, надлежащим образом, была обустроена в храме Геркулеса»^{203}. И здесь, и в других источниках ты обнаруживаешь, что библиотеки были или в самих храмах, или возле них. Разве не достойны священные плоды человеческих дарований того, чтобы находиться и в местах священных? Возможно, ее [библиотеку] обустроил в Тибуре император Адриан, ведь известно, что он любил проводить время в этом месте, в уединении, и воздвиг там, с большими затратами, многочисленные постройки. Впрочем, мне известно, что и в других муниципиях и колониях были распространены библиотеки, равно как и почитание искусств. Но и частным образом богатые мужи для пользы и славы их себе собирали. Некоторые из этих мужей сделались весьма известными, например Тираннион Грамматик^{204}, который во времена Суллы владел тремя тысячами книг. Также Эпафродит Херонейский^{205}, грамматик по профессии. Про него Свида^{206} сообщает, что «он жил в Риме во времена Нерона^{207} и Нервы^{208}, и усердно приобретая книги, собрал их числом до тридцати тысяч, среди них много редких и знаменитых»^{209}. Я ценю его особенно высоко, не столько за количество, сколько за хороший вкус. Я хотел бы отметить, что он был тезкой тому Эпафродиту^{210}, который имел рабом Эпиктета^{211}, главу истинной философии, и был его современником, хотя званием и должностью ему не соответствовал. Тогда как этот был «грамматиком», тот был «из числа телохранителей Нерона», как пишет Свида. Но как бы он ни был хорош, его превзошел Саммоник Серен^{212}, имевший библиотеку «в шестьдесят две тысячи книг». Умирая, он^{213} оставил ее Гордиану Младшему^{214}, ставшему впоследствии императором. Так нам сообщает Капитолин^{215}, с вот какой припиской: «это вознесло Гордиана до небес. Бесспорно, если бы я был одарен столь великолепной и богатой библиотекой, и я больше был бы расположен к прославлению молвой, он же достиг славы благодаря суждению образованных людей, достойно достиг»^{216}. Представь, сиятельнейший князь, какую уготованную славу и благодарность подобное благодеяние беспрестанно дарило бы вам, великим. Таковы те, и некоторые другие, о которых нам известно, что они владели библиотеками. Однако же их было гораздо больше. И Сенека замечает, что всеобщим было в его времена увлечение книгами и осуждает его. Осуждает. Почему же? «Они, говорит он (О душевн. покое, гл. IX)^{217}, не для занятий собирали книги, но на показ. Также для многих, не знающих даже простой словесности, книги были не орудиями их занятий, но украшением их столовых». И еще добавляет: «Ты увидишь у самых бездеятельных людей все, какие только есть ораторские и исторические труды, сваленные на полках до самой крыши. Ведь уже среди бань и купален теряется библиотека, необходимая принадлежность дома»^{218}. Я признаю: это прискорбно, но если бы и наши богатеи так себя тешили! Пусть хотя бы другим, если не им самим послужат их библиотеки. Следует обозреть также библиотеки при термах, ведь как мы выше отметили, Ульпиева библиотека была перемещена в термы Диоклетиана. Однако, почему туда? Я уверен, потому, что, позаботившись о теле, там оставались для досуга, следовательно, была возможность тем людям, которые там собирались, что-либо почитать или послушать других. Непременно еще на виллах и при городских учреждениях держали библиотеки, по причине того, что и там проводили досуг и свободное время. По поводу этого обычая имеется заметка правоведа Павла^{219}: «При наследовании поместья в завещании должны быть указаны также книги и библиотеки, которые в этом поместье имеются»^{220}. Плиний^{221} пишет о своей вилле (Кн. II, письмо XVII): «В стену вставляется шкаф как в библиотеке)»^{222}. А Марциал^{223} представляет библиотеку в поместье какого-то другого Марциала^{224}, по имени Юлий (Кн. VII)^{225}:

Глава IX Украшение библиотек слоновой костью и стеклом. Шкафы, полки, столы, сиденья

Я довел до конца рассказ о библиотеках и выделил те из них, которые не поглотила вечность. Я хочу подчеркнуть, выделил лишь немногие из многочисленных, «каплю из ведра», как гласит древняя пословица. Однако, этого достаточно для побуждения к деятельности и для примера. Не следует ли добавить пару слов об их украшении и оснащении? Пожалуй, сделаю это. По словам Исидора^{228}, «более опытные архитекторы полагали, что не следует золоченые своды возводить над библиотеками, и делать полы не мозаичные, но из каристийского мрамора, поскольку блеск золота утомляет, а зеленоватая свежесть каристийского мрамора^{229} восстанавливает зрение». Замечательно это его суждение, или тот источник, из которого он его почерпнул. Ведь из-за блеска, это и мне хорошо известно, утомительно водить пером, тогда как зеленый цвет, очевидно, помогает глазам восстанавливать силы. Боэций^{230}, кроме того, в «Утешении»^{231} добавляет: «стены украшались стеклом и слоновой костью»^{232}. Почему слоновой костью? В действительности это сами шкафы или полки были отделаны слоновой костью. В этом проявились любовь древних к роскоши и изяществу, и в книгах Законов^{233} мы и сегодня читаем (Кн. III. §. [со слов] … но если библ. О легат. III): «Библиотека в одних случаях означает место, в других шкаф, поэтому мы и говорим, что некто приобрел библиотеку из слоновой кости»^{234}. Итак, шкафы были отделаны слоновой костью. Но зачем использовалось стекло? Полагаю, что сами шкафы спереди были одеты стеклом, чтобы защитить книги от пыли, но при этом, однако чтобы они были бы видны посетителям. Мы также его употребляем в некоторых случаях, а именно, когда делаем шкафы для священных книг и реликвий. Что же боковые стены? Очевидно, шкафы или полки располагались не вдоль стен (ведь тогда не было бы нужды их украшать), но посреди комнаты, как и сегодня в наших общественных библиотеках. В самом деле, некогда цветные стекла в виде квадратов, кругов, овалов или ромбов россыпями украшали стены (также как и мраморные плиты), чаще, однако, своды и потолок. Так у Плиния в XXXVI книге: «Прежние земляные полы в комнатах теперь поменяли на мозаичные, из стекла, таково последнее новшество»^{235}. Новшество это, однако, появилось в век Нерона и Сенеки. Ведь как о привычном деле пишет Сенека в LXXXVI письме о банях: «Где, как не в комнате, отделанной стеклом, ты можешь меня увидеть»^{236}. То, что подобные украшения были на стенах, задолго до Боэция свидетельствует Вописк, говоря о Фирме^{237}: «Рассказывают, что он отделал дом квадратными стеклянными плитками, асфальтом и другими полезными нововведениями»^{238}. Асфальт он, конечно, использовал для укрепления стены, а не для соединения самих плиток, которые для большей красоты (как говорит Боэций) разделяла слоновая кость. Тот же прием применялся для отделки шкафов. Отсюда фраза в Пандектах^{239} о библиотеке из слоновой кости, или же у Сенеки (О душевн. покое, гл. IX): «шкафы отделываются кедровым деревом, а также слоновой костью»^{240}. То, что такие шкафы были в библиотеках, является бесспорным фактом, поскольку подобные же изготовляют и сегодня. Но добавлю, по вместимости они отличны от прежних. Так Вописк пишет: «библиотека Ульпия хранится в шести шкафах для книг, отделанных слоновой костью»^{241}. Либо речь идет о шкафах, либо подразумеваются кожаные переплеты самих книг со вставками слоновой кости. Древний схолиаст^{242}, комментируя фразу Ювенала^{243}, что «тот вынесет книги и полки»^{244}, утверждает: речь идет «о шкафах, о библиотеке»^{245}. Лично я полагаю, что сами полки представляли собой ниши для книг, как явствует из Марциала, или отдельные ячейки, как сказано у Сенеки. Сидоний^{246} приводит сведения и об этих, и о других приспособлениях для библиотек (Кн. II, письмо IX): «здесь книги удобно расположены и ты можешь видеть и полки с трудами грамматиков, и скамьи Афинея^{247}, и шкафы, расставленные продавцами книг»^{248}. В данном случае полки — это наклонные столы, на которых книги кладут для прочтения. Скамьи — ряд сидений, расставленных как в Афинее. «Шкафы» же были просторные и высокие, как я уже говорил. Такие шкафы Цицерон^{249} в письме к Аттику^{250}, кажется, называет словом «pegmata»^{251} (Кн. I)^{252}.

Глава X Изображения ученых мужей, устанавливаемые в библиотеках согласно заслуживающему похвалы обычаю, берущему начало от Азиния

Но, по моему суждению, наилучшее и достойное подражанию украшение, которое ныне еще не применяют, это изображения или статуи ученых мужей, поставленные перед полками с книгами. Разве не было такое украшение прекрасным и привлекательным для глаз и рассудка? Ведь нас естественно влекут к себе образы и изображения великих мужей, достойных памяти. Их тела, в которые был облачен их дух, кажутся обителями небожителей. Так и было. И ты видишь и вкушаешь творения Гомера^{253}, Гиппократа^{254}, Аристотеля^{255}, Пиндара^{256}, Вергилия^{257}, Цицерона^{258} в единении с образом самого автора. Повторяю, это прекрасно! Почему же ты, сиятельнейший предводитель, такому примеру не следуешь? Кажется, этот обычай был римский, стало быть, не все прекрасное происходит лишь от греков. Плиний высказал замечательную мысль (XXXV, гл. II): «Я полагаю, нет более счастливой судьбы, чем та, когда все желают знать, каков ты был. Автор этого новшества — Азиний Поллион, тот, о котором уже было сказано, что он устроил первую библиотеку в Риме, сделав человеческие достижения общим достоянием. Может быть, раньше, в своем великом состязании, украшали таким же образом библиотеки цари Александрии и Пергама, но мне о них трудно судить»^{259}. Стало быть, зачинателем видится Азиний Поллион. Он, как передал Плиний (кн. VII, гл. XXX)^{260}, «в библиотеке, которая была первой доступной для всех в городе» (а не в мире, как переводят некоторые издатели, что является полным абсурдом)^{261} «распорядился поставить бюст М. Варрона^{262} еще при его жизни». Вижу, как впоследствии та же почесть была оказана и другим, по личному расположению или по общему суждению, а именно — поэту Марциалу, который был столь славен, что (Введ. кн. IX)^{263} «Стерциний^{264} пожелал образ его разместить в своей библиотеке». Но по большей части бюсты ставили умершим, чья слава по общему суждению делала их достойными обожествления. Плиний (Кн. XXXV, гл. II): «Не следует упускать из виду этот не столь древний обычай. Известно, что не только из золота и серебра, но также из бронзы устанавливают в библиотеках изображения тех, чьи БЕССМЕРТНЫЕ ДУШИ говорят с нами в этих местах, а также тех, чьих книг там нет, и даже присутствуют изображения тех, чьи портреты, к сожалению, не сохранились»^{265}. Он называет инициатором этого новшества Поллиона, который ставил изображения по большей части из металла, но добавлю, в частных библиотеках также из гипса (из него, разумеется, делались копии).

Ювенал^{266}:

Даже, как я предполагаю, были живописные портреты на досках; и может быть, портреты помещались на обложках книг. Сенека (Об успокоен. души): «Собраны лучшие и портретами своих божественных авторов запечатленные труды»^{268}. Светоний в [жизнеописании] Тиберия (Гл. LXX): «Он поместил в общедоступных библиотеках их сочинения и портреты среди древних и современных авторов»^{269}. Плиний в своих письмах^{270}^ «Геренний Север^{271}, ученейший муж, сильно возжелал поставить в своей библиотеке бюсты Корнелия Непота^{272} и Тита Аттика»^{273}. Стало быть, имелись и те, и другие, как статуи, так и портреты. Плиний также пишет о Силии Италике: «Он владел в этих местах многими виллами, и везде у него были библиотеки, а в них — много статуй и портретов, не только тех авторов, чьи книги у него имелись, но и тех, кого он почитал, прежде всего — Вергилия»^{274}. Вописк в [жизнеописании] Нумериана^{275}: «Его ораторское искусство было столь совершенно, что было предложено исполнить ему статую для установки в Ульпиевой библиотеке не только как Цезарю, но и как оратору, и чтобы была надпись: НУМЕРИАНУ ЦЕЗАРЮ СИЛЬНЕЙШЕМУ ОРАТОРУ СВОЕГО ВРЕМЕНИ»^{276}. Но и Сидоний, заслуженно гордясь своей статуей, замечает:

Он заявляет, что статуя его принадлежала и Греческой библиотеке, и Латинской. Кажется очевидным, что такие вот меньших размеров статуи или бюсты писателей размещались вдоль стен, напротив их книг. Ювенал: «Бюстам Клеанфа прикажет стеречь свои книжные полки»^{279} . Древнее двустишие, что посвящено бюсту Вергилия на его могиле, сообщает об этом же обычае:

Это означает, что живым кажется тот, кто живет в своих книгах и изображениях своих. Отсюда и настенные медальоны, упоминаемые Цицероном в письме к Аттику^{281}. И ныне библиотеки украшаются медальонами, изображающими если не авторов, то богов.

Глава XI Заодно, пользуясь случаем, об Александрийском Музее. Ученые мужи, имевшие там кров, а также окормляемые для общего блага. Цари и императоры, кои о нем имели попечение

И право же, более к тому, что было сказано о библиотеках, что заслуживало бы называться ἀξιόλογα (достойным речи), ничего добавить не могу. Скажу только об одном, порожденном ими детище. Ведь если бы были только одни библиотеки, заявляю я, то либо редкий гость, либо вовсе случайные посетители туда бы заглядывали, к чему такое скопление народа? И были бы там «плодотворные ученые изыскания», как призывает Сенека?^{282} Это также предусмотрели правители Александрии, и единовременно с библиотеками они обустроили Музей^{283} (так называли будто бы храм Муз), где занятия имели мужи, преданные Музам и от других забот свободные. Мало того, от забот житейских и добычи пропитания свободные, так как все блага даровались им за счет казны. Прекрасное учреждение! О нем один только Страбон превосходно пишет (Кн. XVII)^{284}: «Музей является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок^{285}, экседру^{286} и большой дом^{287}, где находится общая столовая^{288} для ученых, состоящих при Музее. Эта коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца — правителя Музея, который прежде назначался царями, а теперь Цезарем»^{289}. Первое, что он сообщает: Музей был одной из дворцовых построек. Надо думать, цари пожелали присоединить и подчинить его себе, чтобы в близости и наготове были те ученые мужи, с которыми они могли бы вести беседы, когда пожелают, для приобретения и закрепления знаний. Там были портики и экседры, первые — более для телесных упражнений, вторые — для духовных, где заседающие могли диспутировать и рассуждать. Был и дом, с общей для них казной и трапезой, что еще Филострат^{290} подтверждает, рассказывая о Дионисии^{291}, получившем место при Музее, и добавляет (В жизнеописании Дионисия Милезийского): «Музей же есть трапеза египетская, которая собирает всех писателей со всей земли»^{292}. Хочу, чтобы слова эти были как следует оценены: «всех, со всей земли». Не правда ли, их число было немалым, и расходы на них требовались немалые? Это и Тимон Силлограф^{293} показывает, хотя и порицает, по своему обыкновению:

То же в пересказе Афинея (Кн. I): «Он [Тимон] называет Музей плетеной корзиной, в которой откармливаются философы, словно редкие птицы»^{295}. Он называет их философами, но Страбон говорит более обобщенно: «писатели и ученые мужи», весь род, без сомнения, ставя в равное положение. Но говорит — «мужи», не имея, следовательно, в виду подростков и юношей, которые там обучались на смену ученым (как принято сегодня). Совсем нет. Но разве имелись где-либо еще такое вот вознаграждение и такой почетный достаток для ученых, кроме, пожалуй, Афин, где за заслуги перед государством полагался бесплатный обед в Пританее?^{296} Где вы, князья? Кого из вас обжигает и воспламеняет столь славный огонь подражания? Но, продолжает Страбон, по выбору царей или императоров утверждался «жрец». Следовательно, у него был весьма высокий сан, ежели он самим Цезарем избирался. На какие еще должности избирал самолично Цезарь? Вот что пишет Филострат в жизнеописании софиста Дионисия: «Император Адриан наместника, или префекта избирал не подлого происхождения, но назначал его из тех, кто был приписан к всадническому сословию, равным образом как из тех, кто в Музее окормлялся»^{297}. Так же о Полемоне^{298}: «Причислил его Адриан к содружеству Музея, к египетской трапезе»^{299}. Но замечу, что у него написано κύκλῳ, «кругу» (каковое [выражение] я, со своей стороны, перевел — «содружеству»). Как я полагаю, оно обозначает, что ученые, прежде чем были избраны, уже составляли некое содружество людей выдающихся. То есть, прежде чем для кого-либо из них оказывалось свободным место. Однако их питала надежда, что они, затем, по порядку, его займут. Я добавлю, что таковой обычай и ныне князья, раздавая благодеяния, сохраняют. Афиней также вспоминает о дарах, принесенных правителем, когда говорит «о некоем Панкрате^{300}, поэте, с изрядной долей таланта польстившем Адриану, восхвалив его Антиноя»^{301} (Кн. XV). «Этот поэт, отмечает он, мелочно польстив, был удостоен кормления в Музее»^{302}. Также много сообщают о положении и статусе Музея Страбон и прочие авторы. Да будет позволено добавить, что совсем не пустую и безмятежную жизнь вели обитавшие там мужи (как бы они могли так жить, будучи у всех на виду?), но проводили время в писательском труде, в диспутах, в чтении. Так, Спартиан^{303} передает, что «Адриан задавал ученым Музея много вопросов и с ними их обсуждал»^{304}. Прибавь к этому из Светония, который в жизнеописании императора Клавдия^{305} (Гл. XLII) пишет: «к прежнему Музею он присоединил новый, чтобы там ежегодно читались известные книги»^{306}. Я завершаю, о сиятельнейший князь. И я призываю, чтобы ты, происхождения благородного, для всяческих великих дел рожденный, сопровождаемый славой, дальше вперед вот по этому пути ступал и, распространяя книги и просвещение, обессмертил в веках имя свое.

Подтверждение

Эта книга весьма достойна быть выпущенной в свет, поскольку, кроме рассказа о происхождении библиотек, она показывает их предназначение, каковые сведения могут послужить в качестве образца и побуждения к деятельности. Справедливо, если выбрать кого-либо из знаменитых авторов, Северин Боэций называл библиотеки надежнейшими пристанищами философии, ибо в них, вместе с образованным читателем, сама наука о вещах человеческих и божественных рассуждает.

Гвильельм Фабриций Новиомаг, апостольский и архиепископский цензор.