О Боге, смерти и любви

В.А. Ситников

"О Боге, смерти и любви"

"Среди немых людей или наедине с самим собой"

Посвящается Михаилу Сиражетдинову и Эмме Маиловой

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ЛЮДИ

...Двери закрылись. Вновь в надписи "Не прислоняться" отразилось мое лицо. Поезд тронулся, унося пассажиров в глубь земную.

Грустный взгляд, непонятная прическа, толстый нос - все это надоело. Я отвернулся и принялся изучать моих спутников на ближайшие двадцать минут: другого занятия не нашел. Люблю всматриваться в эти совершенно незнакомые жизни и делать из них героев своего бытия...

...Вот стоят молодые люди. Девушки... Юноши... Характеры их мне не известны, но жадные до любви взгляды мешают им быть не такими как все...

...Бабушка и внучок, который вспоминает о весне, думая о лете, хотя сейчас зима. Но он говорит, он радость дарит своими малость смешными рассуждениями своей милой, наполненной добротой бабушке...

...Передо мною мужчина с седыми усами и палкой. Он настолько привык к ней, что даже не замечает ее капризное существование. Погрузившись в себя, он знает свою цель...

Почему-то именно в метро вся человеческая сущность, человеческое "Я" оказывается на поверхности. Вы понаблюдайте за собой, а потом за теми, кто окружает вас. В метро мы больше всего ощущаем мотив движения, тот, что вдохновлял многих Великих.

Метро - это замкнутая психодрама, и особенно она проявляется, когда ваш путь долог. Среди темных окон - монотонная мелодия - произведение метрополитена им. В.И. Ленина. Вы не увлечены очередным любовным романчиком. Вы наедине с собой.

Единственное занятие на протяжении пути - думать... Вы... И вот вдруг встречаетесь своим взглядом с другим человеком, таким же как и вы, таким же в беседе со своим "Я", и заметьте: вы его понимаете без слов!

Парадокс метро.

Опять я. Опять непонятные и ненавистные черты. Есть неумные люди, которые понимают кем являются, а есть дураки, что не понимают и гордятся своей безысходной глупостью, но они находят себе место. Все они нужны кому-то... А я никому...

Все люди! Ищите возможности быть нужными, ибо в этом и есть счастье человеческое. ***

Иногда задумываешься: "А с чего все началось?" Вот и сейчас, с чего?

Меня всегда тянуло подальше от мира сего. Не хотелось жить вместе с другими такой же серой и понятной всем жизнью. А от нее два пути: тайна или любовь. Тайна - это тот мир, что не понимают другие и который следует беречь от всех и вся, любовь - это то, что понятно всем, но всем наплевать. Любовь - это духовная сущность, мост который возникает (некоторые его творят) между двумя сердцами, мир волшебства, мир для посвященных в тайну...

Конечно, ТАЙНА звучит слишком громко, да и ЛЮБОВЬ встречается лишь в думах и произведениях хороших, безумных своим талантом писателей.

Но мысль, идея появилась. Как цепная волна с течением времени возникает мировоззрение, жизненная философия: ряд устоев и принципов, привычек и слабостей, грехов и радостей. Многие не задумываются над своей жизнью: боятся понять нечто странное и опасное, боятся понять в себе человека, того, кто живет и управляет, не отталкиваясь от своего мировосприятия, мы ищем оправдания оного, а если не находим теряемся в бутылке вина, меняем себя, сдаемся, убиваем свое "Я", убиваем себя, ведь все вокруг идет к черту, все катится вниз к девяти кругам. Но внутри мы все же стараемся любое обстоятельство поставить таким образом, чтобы все оказалось лишь правильным и не вызывало возражений (особенно со стороны самого себя). Тогда удовольствие жить - красота везде. Так было и со мной, правда, за одним исключением: я полностью осознавал, что сказка долго не продлится, что мой разум сильнее чувства, что смотреть на любовь придется через призму разума, что радость сменяет грусть и что радость вечной быть не может.

С этого все и началось... ***

Любить надо, но не любить надо еще больше, потому что не всегда мы любим от чистого сердца. ***

В жизни бывают моменты, которые в своем происхождении предполагают полную подмену нашей сущности. Мы меняемся с такой скоростью, что замечаем это лишь после того, как окружающие укажут нам на подобное изменение. В каких ситуациях возникают такие волнения сознания, я не могу вспомнить, да и ждут меня друзья сейчас...

...Одно следует сказать: волнения эти достаточно опасны, когда же вы почувствуете похожее, изолируйте себя от окружающих...

Люди объединенные одной идеей - сила, которую можно применить и для разрушения и для созидания. Интересно, а зачем люди вообще объединяются? Хотя вопрос несколько риторичен...

Ой!.. Черт бы побрал эти дороги...

...Ведь вся жизнь наша пронизана объединением. Да и только людская: вся природа - это объединение. Все в мире взаимосвязано, все в гармонии со всем. Вот и мы играем музыку, дабы удовлетворить свои творческие потребности и наполнить слушательские. Мы играем музыку, мы просто играем музыку... ***

Взорвался!

Взорвался от одного слова. И после этого я не сумасшедший? Хотя такое отношение к миру у Никиты, что, когда поймешь о многочисленности подобных ему, просто можно идти стреляться. Человеку на все плевать. Какой бы он не был разумный, но идиот он полный. Нельзя даже подозревать что-либо в нем. Он христианин, православный, и в тоже время может говорить такие гадкости, такое сволочное слово, что как ошарашенный ходишь. Такое ощущение, что о воплощение всей грязи в мире, от которой он же нас и спасет. Кто он? Его можно слушать, его стихи, но мировоззрение его убийственно.

Как же описать его?

Ему шестнадцать. Лицо, ничего в целом не могу сказать... Иногда он носит очки, когда они не разбиты по случайности. Но чаще можно встретить его прищурившийся взгляд с похабной улыбкой, которая обнажает желтые зубы: один из побочных эффектов вечного курильщика. Его ладони почему-то всегда влажные. Ходит походкой лыжника, и настолько привык к восхваления своих стихов, что всякие порывы своих друзей высмеивает. Вот такой Никита непонятный и святой. ***

Жутко не люблю в девушках лицемерия и подхалимства ( в юношах же, считаю, подобного существовать вообще не должно).

"Женщина красива, ей можно все простить," - говорит И.Е., человек, после разговора с которым, понимаешь свою никчемность в этом мире перед лицом Вечности, ибо так мало сотворил, так мало жил, так мало знаешь. Но я не могу... Не могу простить женщине за ее красоту.

Женщина стремится к мужчине. Она понимает бессмысленность своего существования без него. Она знает для себя единственную истину: любящее сердце спасет. Любовь - стихия женщин, прихоть мужчин (всегда замечал преобладание женского начала). Всякая женщина ищет достойного себе мужчину - это ее закон, и это больше всего я не могу понять, ибо отсюда и происходит женский эгоизм, ее лизоблюдство и подспудное лицемерие.

"Достойного себе" - она считает себя центром Вселенной, центром вокруг которого двигаются звезды, к которому обращены взоры мечтающих (кстати, именно поэтому так часты споры между ними, поэтому даже самая крепкая дружба между двумя девушками может обернуться кровавой враждой: не может в одной Вселенной быть тысячи центров).

Женщины смотрят на мужчин взглядом оценщика. Они ищут в нас деньги, положение и удовлетворения. Но где же тут любовь? Любовь, которая движет мирами, людьми, которая правит ими?

Любовь - это случай, это встреча, момент один из миллиона, миллиарда. Любовь не может быть оценена, о ней нельзя говорить словами перекупщиков. Любовь отрицает разум. Поэтому я не смотрю в сторону тех, кто пытается найти достойного себе.

Почему-то таких в том социуме, которому я принадлежу, довольно много. Особенно все это ярко воплотилось в двух красавицах (без сарказма)...

Ольга и Екатерина.

Ольга красива своей некрасотой: прекрасное личико и короткие мускулистые ноги; задумчивый, заманчивый взгляд и плоские груди; разум и отвратный, вычурный голос, когда требуется официальность. У нее есть еще одно качество, которое повлияло на мои взаимоотношения с Эммой: она откровенно старалась уничтожить меня в глазах Возлюбленной, что у нее получалось, поскольку были "подругами сердца".

Екатерина чем-то напоминает Ольгу. Котенок, который в своих целях может приласкать, а может своими когтями выцарапать глаза. У нее ясно просматривается желание все под себя, хотя все со временем меняется. ***

Вы когда-нибудь ощущали в себе чужую тайну? Вы знаете как хорошо иметь друга? Хотелось ли вам первого поцелуя?

Предо мной Она. Я очень близко к ней. Обстановка требует действия, но что-то во мне отказывается прикоснуться к ее губам. Это непонятное что-то.

Она красива, чем когда-либо. Я хочу поднять ее на небеса. Блаженство... Она говорит мне что-то о своем отце, как он бедняжка работает, не покладая рук, а мне хочется ее поцеловать.

- Сколько времени? - она должна идти, встреча наша мимолетна, время опять движется.

"А почему бы не сейчас?"

- Ну ладно, пока.

"Убежала?" - во мне что-то сломалось, нечто, что копилось, что горело пламенем желания, что мечтало о ее горячих устах, убежало вместе с ней.

Почему-то вдали от нее я понимаю обреченность своего чувства.

Посмотрел на удалявшуюся фигурку - мечту мою, и побрел в сторону метро. ***

Гиппократ приехал из города N, и мы устремились в сторону Поклонной горы.

Я, по привычке, сидел на асфальте, он - на скамейке; солнце палило, хотя обещали дождь; в воздухе разносились n-ские впечатления. Мы давно уже не виделись, вспоминали друзей и себя.

Гиппократ, человек очень странный (странность его проявилась даже в этом псевдониме, под которым он попросил называть его в этом произведении). Он не глуп, но слишком умен. Длинный такой, с маленькой, непропорциональной к телу головой. До этой встречи он мне нравился и не нравился одним своим принципом: в любых условиях, с течением многих лет его мировоззрение не изменялось. Он впихивал в себя многих философов, но это не повлияло на него. Он жертвенно любит свою мать и любит быть в окружении девушек (и поэтому считает своим долгом быть полезным им во всем).

О девушках и зашел разговор. Я его спросил:

- Ты девственник?

- Неделю назад я им был, - ответил он (я на его месте сделал бы мне больно). Когда он врет, что происходит достаточно часто, иногда даже не хочешь его слушать: все слова кажутся ложью, или говорит нечто очень близкое, интимное и дорогое, он морщит свое лицо, наклоняет голову и смотрит на тебя каким-то весело-хитрым взглядом. Так было и сейчас. Он положил ногу на ногу и обхватил колено руками...

- Слушай, вот ты увидел человека и ушел, даже не увидел, а тебя с ним познакомили, ты даже осознал большое что-то... На душе у тебя ощущение потери?

- Было... Ты познал настоящее?

- Да, в последний день меня познакомили с одной девушкой, ее звали Оля. А в ночь я покинул N. После во мне пробудилось чувство непонятное, чувство утраты чего-то важного. Настолько оно было сильно, что я расплакался...

Я слушал. Ему ответил что было. Но все же я думаю, что у меня это "было" сильнее...

У нее имелось некое непостоянство: то она говорила, что хочет узнать бытие любимой, то писала нечто подобное: "Влад (-ик)!

Как ты не можешь понять, что не могу я быть тебе "любимой", или девушкой, или любовницей, или чем подобной. Как я не старалась, но не получилось. Ты мне нравишься, как друг, как очень хороший друг, больше, чем друг, но не как... (сам понимаешь). Как ты говорил, чувству не прикажешь! Я, честно, старалась, но не получилось. Ты не обижайся, потому что на это не обижаются, с этим стараются смириться. Извини! Но я не могу больше претворяться, и тебе самому, я уверена, когда я лицемерю. Я такая, какая я есть и изменить себя не могу. Оля здесь ни при чем (она совершенно не стоит между нами). Она моя подруга сердца. В общем, Влад, воспринимай меня, как хочешь, но не требуй от меня любви. Ты мне очень хороший друг, которого, я тебе говорила, не хочу потерять, но для этого полюбить я тебя не могу. Не МОГУ!!!! Я виновата, что каким-то образом заставила тебя себя полюбить, но я этого не хотела! Прости меня, если можешь, но я не могу воспринимать больше, чем очень хорошего друга." ( 9.03.95.) Не знаю, но многие после подобных строк идут стреляться...

***

Любовь - спасенье человека,

Столь близко к нам она сейчас.

Внимай слова больного человека

И не забудь его сей час. ( Ответ на "Юность")

Так просто вспомнилось... ***

"Когда впереди тебя стена непонимания людского, попробуй возлюбить другого," - написал я как-то. Пытался, пытался я отойти от любви к ней. Есть одна девушка, наверное, столь же недоступная, сколь и Она. Имя ее Ольга - хрупкая и мудрая.

Но она любила другого, и никогда не полюбит меня...

Вот и мой автобус.

Но она любит другого, он же просто живет ею. Счастье людское, счастье, которое лучше оставить в покое.

- Лучше останемся друзьями, - все-таки сказала она. А еще она говорила, что я люблю одну, потом другую, затем вторую, третью, она же какая-то в цепи бесконечности... Глупенькая, но если это так и она в это верует, то мне стоит остановиться...

"Лучше останемся друзьями," - как я ненавижу эту фразу, а можно просто не любить...

- Подвиньтесь, пожалуйста. Вы выходите?.. Малая Пир.. ?.. Следующая... ***

Время Миши.

"Кто он такой?" - часто спрашиваю я себя.

Простой гений или просто гений? Может быть, он единственный из нас, кто может выслушать другого? Молчание ли его символ?

Что можно сказать о человеке, который является самой неотъемлемой стороной твоей жизни? Он - центр, вокруг коего вертится некая маленькая планетка-я. Все, что возникает на бумаге, проходит через его оценку и впечатления. Такое ощущение, что он все видит насквозь, как будто мы для него ненужные светлому тени, где светлое мир, ради которого он живет...

Однажды спросил его: "Ты когда-нибудь замечал за собой гениальность?"

Он скромно ответил: "Да..."

Правда, после долго и упорно отказывался от своих слов.

Он тот человек, что всегда выслушает, направит и умрет в себе. Ощущая свою гениальность, он осознает никчемность нашу, но это закон природы. Он стремится стать одним из нас, но ему суждено быть над нами. Быть может, поэтому он и грустный. ***

Все они не могут понять, что царит среди этих разговоров, мечтаний. Они это мы. Кто, как, кем считают они себя? Да никем. Перед Вечностью, перед Вселенной, перед Человеком они имеют свое мирское поганое "я", они считают, что мир создан для них, они хотят, чтобы Он приклонил перед ними колени. Да кто вы такие!? Мошки, муравьи. Малейшая случайность и вас нет!

Лишь греки были. Эти знали, что изменить ничего нельзя, и поэтому пытались согласиться с миром. А мы?

Что есть мы, если нам совершенно наплевать на то, что творится в душе человеческой, в душе наших близких.

Все тленно, мы тленны, но все равно все для нас. Кто они?

Юноша любит - ей наплевать ( как-нибудь переживет: у нее своя мечта, свой принц). Мы - люди, Мы - Человек - ползаем перед созданным нами. Древние жили в гармонии, а мы создаем конфликт.

Любовь - чувство Богов. Любовь - чувство Бога Сущего. Любовь - сущность наша. Но понять другого человека сложно, проще уничтожить, разрушить, унизить. Мы боимся познания, боимся ответственности, боимся любви. Наши друзья должны быть нами.

Ольга, Серж не могут сейчас понять меня, но они близки к этому. Меня понять нельзя.

Да и к черту это! Лучше уж пусть все варится у меня, пусть я сойду с ума, чем они.

Меня злит все. Глупость же и уродство мирское, стремление все под себя и отсутствие понимания - больше всего. Я есмь зло, но почему оно возникает, понять вам будет достаточно сложно.

Но как не злиться?! Я не могу терпеть, когда человек, видя свою виновность, пытается оправдаться. Как так можно?

Среди немых людей ты ощущаешь все, что творится внутри человеческой души, и тебя воротит: все низменно, все плохо, все блядско.

Лишь там, где хотят понимать, лишь там забываешь тьму. ***

"Сит, что с тобой?"

Да какая вам разница? Вам ведь начхать на то, что царит у меня на душе! Вспоминается Горкуша. Вам просто хочется показать участие, полазить поглубже в душу, чтобы все вокруг считали вас чем-то иль кем-то. Я скажу, а вы просто обидитесь, потому что мне плохо за вашу дурость и глупость.

Зачем делать то, что вас не интересует и направленно не ради добра, а ради опять же вашей глупости?

Они не хотят посмотреть на себя.

"Знаешь ли ты себя?"

"Нет, я е хочу задумываться об этом..."

Так это плохо! Этого надо бояться!..

А мы хвалимся... ***

Божья коровка ползла по руке. Медленно, словно ленясь расправлять свои крылья, она двигалась на кончике пальца. Остановилась и полетела.

"Лети"

Приятное ощущение соприкосновения с живой природой, с существом, которое, может быть осознает свое место в жизни, отступило и осталось лишь:

- Лети...

Ветер поднялся и затрепетали листья вокруг. Молодые березки склонились от такого порыва и вновь...

Я зевнул. Спокойствие поглотило мою сущность. Сон склонил меня к земле. Прохожие не обращали на меня внимания своего.

Муравей упал на мою руку. Я стал следить за его непонятным бегом, но он дополз до конца пальца и упал в траву. Казалось, все стремится назад, в природу.

Природа - вечная дорога жизни, и никакой шум проезжающих машин не заглушит песню ветра. ***

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: Я и ОНА

...Я положил трубку. Последней моей фразой была:

- И я попрошу в ближайшие дни не разговаривать со мной. Мне будет легче...

- Хорошо, я исполню твою просьбу, - она куда-то спешила (у нее сгорел пирог).

Я положил трубку, а в душе все также было пусто. Всегда не хватает чего-то душе, но сейчас внутри нее не было надежды на то, что когда-нибудь милашка полюбит меня. "Разлюбить?" - почувствовал улыбку: столько раз пытался.

Встал с пола, пошел на кухню, выпил воды и уже вскоре спал. Так закончился еще один день.

Каждый новый день начинается с мысли. Я же вспомнил, что в детстве мечтал о зеркальце на своем старом велосипеде. Почему-то всегда интересовало, что же там позади, когда все несется вперед?

Когда-то в глубокой депрессии ко мне пришла мысль, которая потом стала смыслом жизни: "Если и вкусили Адам и Ева плод познания, то это был плод Памяти." Память враг человечества, ведь человек, непомнящий всего, более счастлив, чем человек, которого гонят по свету воспоминания и думы о прошлом.

Может быть, именно поэтому я и не дождался зеркальца, хотя и были моменты в моем существовании, когда жил я лишь памятью, воспоминаниями.

Вода закипела, пора засыпать в кофейник любимые зерна. Секунды и кофе наполняет пространство своим неповторимым ароматом. Когда соприкасаешься устами с этим напитком, появляется ощущение первопроходца, пионера, такое же, как, наверное, и у спутников Колумба, которые впервые в истории европейской цивилизации вкусили этот напиток. Где-то, когда-то я вычитал примерно такие слова: "Если бы не кофе, то корабль не пришел бы к месту назначения".

И опять воспоминания вторглись в настоящее. Мы сидели недалеко от Кремля, точнее возле собора Василия Блаженного, напротив нас Куранты. Я часто поглядывал на них, потому что оставалось где-то всего полчаса: ей надо было возвращаться домой. Уют и счастье от того, что рядом находится любящий тебя человек, человек, который не только тебя понимал, а даже прогуливал из-за тебя занятия в А.. институте.

Кофе кончилось. Я налил себе еще чашечку и побрел в комнату, где пытался найти свой дневник.

Когда-то ко мне пришла идея записывать мысли, чувства и события. Вначале было даже интересно, но вскоре понял, что таким образом лишь общаюсь со своим прошлым. Эти мысли, эти поганые чувства так мне надоели, что в порыве гнева я поджег этот дневник и сидел грел руки в своей комнате. И все-таки кое-что сохранилось от этого опротивевшего мне кладезя воспоминаний. И сейчас я полез в груды бумаг за ним.

Найдя обгоревшую тетрадь, я уселся на пол, поскольку сидеть за столом для меня было большим трудом: опять воспоминания, опять она. Я раскрыл его и...

Этот портрет я пытался написать когда-то давным-давно. У меня была ее фотография и самые сокровенные черты, которые мы ловим в порывах нежной страсти, безумно возлюбя. Эти черты я замечал, когда она разрешала иногда проводить ее в А.. институт. Я настаивал на том, чтобы мы провели час или два в "Детском мире" на Лубянке. У нас там было местечко (если вы припомните пролет мраморной лестницы, которая поднимается со стороны прилавка "тетрадей" на первом в обширный зал на втором этаже, где начинают свое движение эскалаторы). Как правило, это была пятница, и этого дня я ждал каждую неделю с большим нетерпением. И вот мы где-то в половине четвертого оказывались на этой лестнице и стояли болтали, болтали обо всем, что приходит на ум влюбленным. Однажды она расплакалась, и мне стало стыдно, из-за того, что не мог прекратить столь прелестные потоки горьких слез. Я хотел исчезнуть: ей было очень плохо. Помню ее красненькие, заплаканные глазки, которые она прятала за своими необыкновенными кудрями черных, незаметно переходящих в оттенок рыжего волос (она знала, что я ненавижу две вещи в своей жизни: женские и детские слезы). И еще одна фраза: "Как бы я хотела, чтобы в наши взаимоотношения никто не вмешивался!"

Но почему-то всем хотелось "помочь" нам.

Ее портрет... Когда в мою жизнь вторглась ненависть к ней, а она появилась однажды весной, я встал над рекой, и высокий обрыв принял разорванную фотографию. Ветер заиграл очаровательным личиком, спокойные волны взметнулись, и осколки ослепительно белого и осколки ослепительно красивого ее лица поплыли вниз по течению, дабы оказаться в вечном океане.

Ее портрет, написанный мной, лишь он напоминал любимые моим сердцем черты. Иногда мне приходило в голову такая страшная мысль, тогда я уже понимал, что теряю ее: "Неужели я могу остаться без ее улыбки, хитрого, детского взгляда, очаровательных карих глаз, прелестных, словно лепестки розы, губ, без ее львиной грации и непокорного, свободного, женского сердца. Иногда я задумывался, что же преобладает в ней: разум или чувства. Казалось, каждая ее фраза сто раз обдумана: лишь один раз она сказала в мою сторону: "А может это любовь?" Один самый счастливый раз. Но ее действия в моменты душевного успокоения были настолько спонтанны (однажды она мне показывала дорогой ей парк и любимого песика Заурика)... Как она прекрасна, когда бегает от Заурика или за ним, как она весела и добродушна...

Кофе кончился. Я закрыл дневник, кинул его в кучу бумаг, оставив портрет, повесил на стену и вышел на улицу.

Москва. Город моей души. Город, который должно любить.

Я вышел из подъезда своего домишки и побрел к набережной. Пересек Пироговку, спустился вниз по переулкам и оказался у Москва-реки. Паром полз по мутной воде, и некая дама смотрела на меня...

Наступил девяносто пятый, все шло своим чередом: я жил своей любовью, она жила собою. Была среда и мы вновь встретились. В этом городе есть место, где душа моя каждый раз рождается заново. И это место - Парфенона зал. Несколько минут на метро (она живет на "Проспекте...", а я на "Спортивной"), и мы уже бродим среди древности. Она была опьянена весельем, на что ей указал посторонний человек (маленькая девочка). Когда перед нами открылся Парфенон, когда мы случайно присели... Она хотела что-то сказать, что-то выразить, это было сказочное, таинственное чувство, я был столь близок к ее миру... После, уже на морозном воздухе Москвы я прочитал памятные строки, написанные ею...

Я решил пойти на Красную площадь. Пройдя по Причестинке, очутившись у Пушкинского, а затем у дома Пашкова, остановился. Тут все, казалось, напоминает о ней. Парк у стен Кремля, там прогуливались, мост - ветр играл ее кудрями... Все...

Тем зимним днем мы шли к Лубянке мимо Библиотеки и Большого. Я держал ее за руку: вечная гололедица. Быть может, впервые я дотронулся до ее руки. Счастье. Счастье чувствовать ладонь человека, который любит тебя своим нежным сердцем (какой глупец был я, но ведь чувство не позволяет нам думать, что любви не существует).

Блеск ее очей. О, карие огни веселой неунывающей жизни.

Когда я не мог выразить, что творится на душе моей, я писал ей на бумаге... Решив уйти в себя, отдал ей все, что было у меня о ней. О, Господи, как я хочу ее увидеть!..

Эскалатор плавно опускает меня на станцию. Вот и метро - царь Москвы. Приехал поезд, но я не стал влезать в вагон. Как-то мне сказала Румянцева, что у меня не хватит денег на Эммочку (что было правдиво, ибо философ не денежный мешок, а лишь пустой болван, который знает, что ничего не знает). Ее отец, человек консервативных взглядов (что очень мне нравилось), вряд ли отдал ее за меня. Юля, моя старая подруга, одна из немногих, кто может помочь словом мне, никогда не была расположена к Эмме, и когда произошла очередная ссора, спросила меня: "Вот она полюбила тебя, и что дальше?" Я хотел ответить ей, но вдруг остановился и промолчал: Она бы не согласилась, и ее отец...

Эмма... Поезд... Отец... Юлька... Эмма... Румянцева... Поезд...

Эмма... Поезд... "Она ушла навсегда"...

Эмма... Поезд... Эмма.Поезд... Что-то...

Эмма...Эмма... Эмма...Эмма... Эмма

Поезд...Поезд...Поезд...Поезд...Поезд...Поезд

Эмма... Эмма... Эмма... Эмма... Эмма

Поезд... Поезд... Поезд. Эмма... Где-то...

Поезд... Ненужно... Ненадобно... Нет...

Поезд.....................................

Старик...........................и ПОЕЗД...

Эпилог

Часы остановились. Боже, как все изменилось за три дня! Совершенно иной взгляд на мир. Мир стал теперь простым, приземленным и еще более волшебным. Люди, люди и еще раз люди решают судьбу человека. Эти некоторые могут ворочать мое сознание, кидать его, пинать ногами.

Все, ради чего стоило жить, а этим была Она, ушло.

Таких, как Она, которая поиграла тобой и выбросила, будет много, а такая, как "Не Она", может быть лишь одна, та единственная и неповторимая, словно природа, та, что заглядывает в вашу жизнь и понимающе улыбается, оставляя все на своих местах.

Человека изменить нельзя, человек сам должен меняться. Человека заставить нельзя, но он может сам полюбить, он может стать любящим, он может меня понять.

Человека посещают много ведьм, но ведьмочка любви сильнее всех. Эта может остановить смерть, заставить жить. Ей единственной дана эта чудодейственная сила. Так пусть чувства правят миром! Так пусть разум уйдет! Пусть забудусь в сладком поцелуе...

В.А. Ситников.

"Крымские истории"

Юлии Максютовой посвящается.

У меня холодное сердце?

Так обо мне говорят.

А еще раз сказали: "Подлец!"

Три дня назад от меня ушла Она. Когда позвонил ответила, но просто случайно, думала, что это подруга. Оказался я.

Прошло три дня. Я написал рассказ воспоминаний. Я думал о ней и посвятил его моей любимой. Она этого не знает.

Как-то все это похоже на игру. Я не верю, что она может без меня. Я знаю, что она не может. Почему-то уверен, что любит и найдет меня.

А вдруг... Вдруг это реальность?

Быть может, она меня любит и хочет быть рядом, но понимает, что не в силах. Что громадное количество маленький плохих черт перевешивают все самые дорогие и желанные. Да, конечно, она просто не хочет страдать, любя. Просто любить меня невозможно.

О да, я жестокосерден! Ведь я все это написал.

Ручей.

Маленький ручей. Он пробивается сквозь толщи земли и кажется нам совсем незаметным, совсем крошечным. Мы можем лишь догадываться, какое неисчерпаемое, немыслимое количество воды под землей толкает его наружу, к свету.

Вода уже не хочет питать собой деревья в лесу, она стремиться наверх, стремиться потечь. Ведь она же вода.

"Моя мечта просто течь. Я так хочу испытать красоту плавных движений, когда мои капельки заставляют двигаться все быстрее и быстрее, без остановки, преодолевая все преграды. Я хочу испытать свою истинную природу, хочу обтекать лежащие камни. Ох, как мне надоело просачиваться между этими грубыми комьями земли, которые так и норовят тебя испачкать. Ах, я уже так много времени истратила на то, чтобы размыть эти громадные скалы, чтобы достичь этого момента... О, как я не люблю этих склизких червей. А вот зверьки, жучки, комарики. Какая прелесть. Я однажды повстречала одного. Строит себе под землей многие ходики. Его зовут Крот. Бедняга не может вернуться к своим сородичам, ведь он слепой. А я зато могу", - думала вода пробиваясь на поверхность и превращаясь в ручей.

Она потекла. Сначала совсем чуть-чуть. Капелька за капелькой. Она уже прокладывала себе дорожку сквозь ей пока еще незнакомые зеленые нагромождения и среди камней, стремясь все быстрей и быстрей к свету. "О!" она увидела свет. Еще совсем немножко...

и струйка ручейка полилась в бутылку в моих руках.

- Десятая. Давай еще!.. Так, ты берешь двадцать литров, а я двадцать два.

- Хорошо. Я все упаковал, - ответил мне Лева. - Я буду спускаться?.. Ты догонишь?

- Ага. Сейчас налью и пойду.

В этом году источник на Эчки-Даге бил сильной струей. И там, внизу, у берега моря, в Зеленке, ручей приносил свои пресные воды в жертву Посейдону. Когда идешь на пляж, всегда перешагиваешь через его русло и невольно бросаешь взгляд туда, где на склоне горы скрытый густой зеленью несет к свету горные воды маленький ручеек. Совсем маленький, крошечный. Почти незаметный.

Я взвалил на себя рюкзак с прохладной водой. Пошатнулся. Закрепил ношу его. Лямки врезались в плечи, и я ощутил всю тяжесть и начал спускаться, сначала под тенью деревьев по крутым тропам, а затем по желтым от высохшей травы склонам, вспоминая при каждом бульканье за плечами, плеск горного ручья, который так любит течь и обтекать.

***

Крымские горы - это живые души. Понимаете, просто чистые души. Без тела, как у нас. Они уже перед нами, в то время как люди пытаются найти их, погружаясь в себя или среди других себе подобных. Нужно пересилить и сделать первый шаг по склону, чтобы это понять. Возьмите и погрузитесь в эти создания. Это очень легко сделать. Когда в очередной раз ваш взгляд падает на гору, когда вы понимаете, что вас кто-то зовет, тогда бросайте все и идите прямо к вершине, чтобы там приготовить себе чашечку кофе.

Они нежные и грубые одновременно.

Ты поднимаешься к ним. Когда позади бескрайние просторы желтых холмов, спускающихся к берегу словно руки исполинского Киклопа, с ужасными оврагами, которые притягивают тебя на краю тропы и умоляют прыгнуть вниз, где мириады осколков умирающего рифа принесут тебе смерть, тогда ты останавливаешься и смотришь вокруг. Чувства спокойствия, умиротворенности, гармонии приносят тебе счастья. Впереди тебя скалы, позади волны. Ты ровно в середине. Ты там, откуда начинают говорить с тобой души.

Лес на склоне горы. Густой, знойный. Тропа иногда уходит резко вверх, как будто тебя испытывают, как будто знают, что ты не уверен в себе, что можешь свернуть и отказаться.

Иногда среди зелени густой и колючей проскальзывает кусочек неба и вершины: она уже ближе. Ты продолжаешь идти, но всегда кто-то остается у источника. Кто-то не выдерживает. Кто-то пока еще не может себе позволить говорить в открытую с Чистым.

И вот начинаются скалы. Штурм первой крутой стены, и снова зелень. Она изменилась. Теперь только тонкая и игольчатая. Потом, когда уже выйдешь началу вершины, твои ноги и руки будут в маленьких красненьких царапинках. Чистое откровение.

Дорогу к вершине найти одному в первый раз трудно. Но желание всегда приведет куда тебе надо. Сейчас нас ведут. Мы идем, карабкаемся, перескакиваем, оглядываемся, смотрим вниз, боремся со страхом, верим и ждем.

Вот первая вершина. Она пробегает мимо. Мы идем выше.

Вторая. Наша вершина. Это находится здесь. Именно в этом месте можно почувствовать себя Человеком и человечком, узнать кто ты и кто они, познать все впереди, сзади, по бокам, погрузится в чистоту душ гор. Пронзительный крик слетает с уст. Еще один, еще, еще... Радость охватывает всех. Крики отдаются среди скал. Порывы ничтожности и силы. Мы сравниваем себя с ними. С этими бесконечными и вечными исполинами. Проникнуть в мироздание через открытое тебе окно. Но кто его открыл? Здесь в этом месте? Или там впереди, откуда приходит ветер и морская гладь сливается с небесами? Как здесь близки облака. Они как вата тебя обтягивают. Внизу сейчас пропала скала: над нею облако, она в облаке. Ты слился со Вселенной. Ты понимаешь зачем сюда привело это беспощадное желание скал. Еще один крик... Крик твоей чистой души.

И начинается спуск. Вниз по "сыпучке"...

Случай, рассказанный человеком, который выпил уже изрядно.

Дикий пляж. Недавняя буря превратила здесь его из каменистого в песчаный. Двое влюбленных играются собой на нем в теплых и уже спокойных волнах Черного моря. Облака и тучи закрывают собой постепенно небо, и ветер своими порывами гонит их в соленую стихию. Солнце заходит за Козью гору и в воздухе витает ощущение ожидаемой бури.

Он и она резвятся в морской пучине, играют с волной и покидают друг друга, скользящими по милым чертам взглядами. Их обнаженные тела страждут любви и желания. Их молодость борется с древностью морских волн. Они тонут друг в друге.

Погода портится. Штормовой ветер будит в их мыслях огонек беспокойства. Они решают возвращаться домой. В зеленую рощу с каменным очагом.

Вдруг Он замечает в дали фигуру человека, который уже сменил свое первоначальное направление и теперь приближается к ним с желтым пакетом.

Казалось он все-таки пройдет мимо, но он остановился на мгновенье и, выкрикнув: "О!" - направился к нашим горячим сердцам.

С первого взгляда Он заметил, что не только коричневый от загара цвет его кожи был его отличием (чем тот и привлек Его внимание), но и состояние, в котором находился.

Пьяненький остановился на мгновенье и подошел почти вплотную к Пылающей любви.

- Я как раз вас искал! Вот! - и он развернул желтый пакет. В нем была килька. И тут все встало на свои места. Наш Пьяненький шел по берегу из местечка с коротким названием Кр.Пр.

Каждый день у длинного старого пирса кидает якорь старая барка, и люди знающие посещают ее, дабы затем насладится солененькой свежепойманой килечкой с сухим вином, которое можно достать прямо здесь же у добрых поильцев-кормильцев татар.

Вино в Крыму! На этом старом островке суши среди черных волн спокойного моря, среди скал древних гор есть много различных достопримечательностей, и вино крымское я приписываю к ним. В городе-столице полно всякого "винища", но оно никогда не сравнится с тем сладким замечательным вкусом винограда, что разливают вам татары. Какой человек не полюбил бы вино здесь? Когда в Лисью бухту берешь нового человека можно обещать ему три приятных события, с которыми ему суждено будет столкнуться: море, горы и прекрасное вино в неисчерпаемых количествах.

Поэтому, увидев кильку в пакете Подвыпившего Добряка, Любящие рассеяли туман тревоги в Себе.

- Смотрите. Тут килька. Я взял много и не рассчитал свои силы. Берите ее здесь много, - и он протянул им желтый пакет.

Вдруг, вместе с порывом соленого ветра, произошло чудо. Трое людей почувствовали единение друг с другом. Молодые огнеподобные сердца приблизились к опьяненному немного старенькому разгоряченному сердцу. Они стояли мгновенье, не замечая ничего. Ни пропавшего солнца, ни начинающегося дождя, который лишь маленькими случайными капельками проявлял себя, стараясь не затронуть этих, троих, ни усиливавшихся волн. И дело даже не в том, что Влюбленным не хотелось полакомиться килечкой, дело не в том, что ее предлагал им пьяный человек, которого они не знали и не увидят больше никогда. Люди в волнах, накрытые тучами, чувствовали себя рядом друг с другом уютно от этого внезапного предложения. Предложения случайного, приятного, которое исходило от Добряка.

Опьяненный понял улыбающееся молчание, и махнув рукой он было пошел дальше, сделал несколько шагов по уже прохладному песку, как вдруг вновь остановился в этом своем порыве.

Поставив правую руку на бок, в другой держа кильку, он погрузился в воспоминания.

- Знаете был у меня один случай. Давно во времена расцвета СССР поздно ночью я с моим другом ждал поезда, - говорил он совсем капельку заплетаясь языком. Был у меня лишний или ненужный мне рубль, и захотелось мне его подарить. А мой товарищ говорит мне, что его никто не возьмет. "Как это не возьмет, - поспорил я. - Конечно, возьмет". Тогда мы поспорили. Долго я ходил по вокзалу, но никто не брал. Все смотрели на меня с большими и дикими глазами, и толи не решались, толь пугались, думали, что это шутка такая, что подвох за этим. Я был расстроен, и не понимал их, вы же знаете, что такое был рубль тогда? Так вот его никто не брал...

Он постоял немного молча, вспоминая минувшее. Слегка покачнулся и продолжил.

- Я, конечно же, спихнул его. Разговорился с одной старушкой. Начал рассказывать о нашем с другом моим споре. Затем впихнул ей в руку рубль и, пока она не опомнилась, исчез. Вот так.

Закончив свой рассказ и кивнув, улыбаясь, головой на прощанье, пошел наш Пьяненький. Вновь остановился и прокричал: "До свиданья! Будьте счастливы."

Влюбленные вернулись друг к другу. Микромир созданный, случайным желтым пакетом, распался. Он повернулся, посмотрел вслед Добрячку. Сказал: "Интересная эта история."

Он.

Любовь. Желание. Стремление увидеть. Лелеять равно жить. Ожидание. Страдание. Побег. Погибель. Отдача. Власть. Теплое одеяло. Страсть. Пустые места. Страх. Потеря. Жизнь. Счастье. Взаимопонимание и проникновение. Боль. Туман. Печаль. Всепрощение. Обыденность. Видимость. Осторожность. Нежность. Ласка. Радость. Опять обида. Молчание. Полет. Молчание.

Молчать всегда.

Она.

В этот день должна была случится-таки гроза. Вчера ночью Инга и Сережей отказались от идеи пойти в Эдем, когда по дороге их застали молнии. Сухая гроза продолжалась всю ночь. Было волшебно и страшно. Когда мы с Владом поднялись на холм над Зеленкой, свершилось мистическое чудо. Тучи бежали над горой с просто бешеной скоростью, над черной массой Кара-Дага играла зарница. Темное небо пускало ослепительные молнии. Казалось, начнется что-то страшное.

Но ночь прошла. И сегодня Влад не разбудил меня своим пробуждением. Наоборот, когда я проснулась, он еще спал.

В Крыму дожди отличаются от других где-либо. Они идут или до обеда, или после. Сегодня он начался после.

Я каталась на волнах, плавно скользя с одной на другую. Влад потерял всякую надежду на то, что я не буду далеко заплывать, и повернул к берегу. Потом и я повернулась. Он уже барахтался в прибое. Ловя сильные большие волны, он отдавался им, и те выносили его на сушу и, убегая, обнажали его тело. Как приятно...

И вот я стремлюсь к нему. Я ближе и ближе.

Он все чаще бросает взгляды на Кара-Даг. В его глазах промелькнула искорка беспокойства. Что-то не так...

- Посмотри на Кара-Даг, - сказал он, когда мои ножки дотянулись до дна у берега.

Я медленно, покачиваясь на больших волнах, повернула голову.

- Да-да-да...

В тот момент исчезала под густой пеленой гора Святая. Через несколько секунд не стало и ее. Что-то страшное с громадной скоростью двигалось к нам. Вот исчез и пирс Крымского Приморья.

Мы быстро направились к стоянке.

Дождь нас застал по дороге. Он начался внезапно. Казалось, по нам кто-то стреляет.

Влад приказал мне бежать, а сам понес все наши вещи (кроме них, были еще и котелки, и посуда и всякая всячина).

"Вот он идет, - я уже успела укрыться под крышей нашей палатки или нашего шатра, поскольку палатка была просто громадной. - Он уже весь промокший до нитки".

Он ставит посуду под большие капли проливного дождя, закидывает наши вещи ко мне в палатку и полностью раздевается.

- Ну, как там наша защита, - волна опьяняющих чувств захватила меня.

И вот здесь обнаженный герой под стрелами ливня с лопаткой в руке спасающий от бесчинства природы наш дом, наш очаг.

"Я мечтала об этом".

"Там в Москве он обычный. Он обычный своей необычностью. Зависимый от всех его окружающих, пытается быть независимым. Пройдет еще немного времени, и я боюсь не смогу уже быть там с ним вместе".

И мой взгляд все не мог еще насладиться им, стоящим под струей дождевой воды, которая слетала с натянутого над стоянкой тента.

Камни в море.

Черное море. Высокие для городского человека горы. Утро. Просыпаешься и радость в сердце: рядом любимая. Ночью ее нежное тело, ее горячие объятия грели тебя, любили тебя. Пытаешься не будить ее. Развязываешь палатку и вылезаешь в тень колючих деревьев. Солнце еще не вступило во власть над Зеленой рощей, но в палатке, накрытой полиэтиленом на случай дождя, уже душно. Полусонный, но любящий открываешь брезентовые створки платки, находишь веревочки по краям, завязываешь их так, чтобы теперь любимая не чувствовала утреннего зноя в духоте палатке, чтобы она оказалась наедине с природой, с теплым и одновременно немного прохладным свежим ветерком, который играет с ее кудряшечками. Через несколько минут, побродив вокруг по холмам, кладешь рядом с ней букет цветов, краски которых с тобой играли в траве. Не можешь сдержаться и целуешь ее нежные уста. Она, улыбаясь во сне, дарит мне счастье. Вот ты уже на тропе к морю. Сонные палатки твоих друзей позади. Все спят. Раннее утро.

Солнышко, невысокое еще, поднимается медленно-медленно из-за холмов, где оно было в объятиях ночи.

Море манит своей синевой и нежными накатами волн на берег. Хруст под ногами от маленьких камушков. Ноги утопают в них. Ноги утопают в море. Прохлада. Раздеваешься. Вновь вступаешь в море. Утреннее море. Прозрачное и пронзающее. Входишь в воду. Тело привыкает к холоду, но не останавливаясь ни на мгновенье ныряешь. Тебя встречает подводный мир. Холодные волны придают тебе дополнительную силу, и я, борясь с холодом и медузами, плыву к берегу. Останавливаюсь. Поворачиваюсь. Плыву обратно. Камни у берега принимают мои ноги.

Море уже теплое для меня. Солнце греет. Небо голубое. Эчки-Даг впереди. Когда-то эта величественная гора была огромным коралловым рифом. А сейчас каждый вечер наше светило прячется за нее.

И вот греюсь на солнце. Когда вода полностью исчезает с моего тела и уже пылающая звезда начинает печь руки и ноги, почти машинально бросаю взгляд на окружающий меня дикий пляж.

Мелкие, маленькие камни разбросанные по желанию моря.

Лень. Одно из великих ощущений отдыхающего. Эти мельчайшие разноцветные красавцы способствуют тому, что она полностью охватывает всего меня. Соревнующиеся между собой, набегающие на берег волны успокаивают окончательно. Жизнь, время превращаются в теплое вино. Все хорошо.

Теперь сижу. Руки опускаются в каменный песок. Медленные движения. Неглубокие ямки. Ага! Красивый. Цвета морской волны, с более темными зелеными бороздками. Поворачиваюсь на бок. Одной рукой поддерживаю голову, другой продолжаю перебирать камушки. Бесконечное число каменных крох так и умоляют взять из с собой. Взять туда, гда их еще не видели. Туда, где живут миллионы людей. Там они могут путешествовать из рук в руки, а не лежать среди своих собратьев тысячелетиями, повинуясь приказам всемогущих волн.

А иногда взгляд через тонкое стекло маски падает на гусеницу в камне. До нее можно добраться, но изрядно рискнув. Ныряешь, доплываешь, хватаешь, сжимаешь крепко в руке, чтобы камень не выскользнул, ведь потом придется искать уже среди водорослей, а это напрасная трата времени, отталкиваешься от дна (вокруг тебя весит облако песка, которое родилось в твоих энергичных движениях) и быстро всплываешь. Там, на поверхности, вдыхаешь глубоко и снимаешь маску. Получилось!

Это живое существо жило некогда. Оно видело исполинских животных. Здесь было глубокое дно огромного океана, который тогда соединял Черное и Каспийское моря...

Камни в море... Я слышал, что на Эчки-Даге очень часто встречается горный хрусталь... Странное желание забраться на эту вершину...

Анна Дмитриевна.

Вечер наступал на город. Пропадали с пыльных улиц люди, исчезали в объятиях своих квартир. Ветер гнал по тротуарам желтые листья, кое-где в маленьких лужах отражался розово-красно-оранжевый закат. Небо разделилось: с одной стороны всеобъемлющая ночь, а с другой убегающий день. Казалось, ночь захватывает город.

Шелест листьев дерев не мог заглушить шаги Анны Дмитриевны, которая в приподнятом настроении прогуливалась по скверику у Бородинского моста. Она радовалась прошедшем дне, ибо он был для нее во всем удачен, радовалась о своих внуках, радовалась тишине и спокойствию. Ее седые волосы иногда развивались на теплом мягком ветру, и это ей придавало еще большую радость. Все было хорошо, ей было хорошо.

Стоял в Москве тогда август. Месяц странный и плачевный. Когда приходит август все начинает вспоминать об осени. Анна Дмитриевна любит осень. Ей нравятся золотые и красные листья, долгие дожди за окном и серое небо. Я не люблю осень. Она скверная, капризная старуха, что бродит среди нас и своими слезами, своими мольбами и угрозами портит весь мир. Портит цветы, портит листья, одалживая им цвет золота, портит небо, портит меня.

Осень и весна похожи, но есть одно отличие: осень ведет к смерти, весна выводит природу из объятий смерти. Весна творит тем, что уничтожает основы зимы. Осень творит тем, что уничтожает плодородие лета. Осень и весна противоречат друг другу, но внешне схожи.

Они, как люди: внешне друзья, в душе враги. Когда говорят, что осень красоты время, я утверждаю, что эта красота смертельна (хотя, быть может, именно эта опасность в великолепии столь притягательна), когда мне кричат, что март "прыщавый студент", я отвечаю, что родился в марте.

Весна дает надежду, осень ее забирает, а в человеческой жизни верить и надеяться значит существовать. Не так ли?

Конечно, такие мысли не сопровождали прогулку Анны Дмитриевны. В ее душе царило умиротворение и ничего более. Она чувствовала тишину, а это бывает не так часто у людей.

Когда добрая старушка оказалась на вершине холма, она заметила юношу, который заснул на траве. Вид его был настолько не наигранный и по-детски счастливый, что ей захотелось запомнить его. Она приостановилась, и, приблизившись к спящему, и вовсе остановилась. Тот спал крепким сном и, похоже, видел хороший, добрый сон.

Бабушка сала рассматривать его лицо, но в тени ветвей она увидела всего лишь некоторые черты, а запомнились длинные волосы и большая улыбка. Этого ей хватило, чтобы полностью уверится в истинности своего первого впечатления о нем.

Она постояла еще чуть-чуть, почувствовала наступающую дремоту, и, не решившись его будить, уже как будто побрела дальше, но...

Она увидела в тени деревьев нечто, что заставило остановиться Анну Дмитриевну.

Под деревьями, на траве лежали листки исписанные мелким корявым почерком. С первого взгляда можно было подумать, что это рукописи: предложения были несколько раз перечеркнуты, видны поиски автором подходящего слова, рисунки действующих лиц или мыслей. Да, безусловно, это было что-то загадочное, мир юноши, что уснул в большом городе на маленьком холме. Анна Дмитриевна разобрала слова посреди почти листа не затронутого стоками корявого почерка молодого человека: "Это все, что я хотел сказать об этом."

"Он закончил и уснул", - подумала добрая бабушка. Она походила вокруг спящего и собрала все листочки, аккуратно положила рядом с ним, посмотрела на уходящее солнце...

"Это все", - и Анна Дмитриевна тихо побрела к своим внукам, к своему приятному старческому сну.

"Исповедь"

Творчество. Вот в чем я укоряю себя постоянно. Творить, созидать всегда доступно немногим. Конечно, я не говорю здесь о том, что создается во внешнем мире людей. Я кричу о той среде, что внутри человека. Именно так. Истинное создание это то, что открывается сначала внутри, там живет, и там погибает.

Великие мыслители ловят момент и становятся передатчиками этого божественного дара. Глупые отпускают его и ожидают пришествия нового, их я не называю творцами. Они эгоисты.

Всегда, когда говорим об этом рождении как о знаке свыше, считаем, что мы единственные, кто способен увидеть и принести в мир новое. Поэтому берем на себя ответственность, принимаем вину на себя.

Но все новое суть забытье старое, и следовательно, что-то божественное проникает в мир вместе с нашими трудами.

Каждый раз по-новому наши герои рождаются и умирают (как и люди), но все они суть новое рождение из-под пера с оттенком божественной сущности Творца.

5.08.98 ст. "Октябрьская" 13:34

Делиться чем-то с бумагой... Иногда это похоже на идиотизм, иногда жить без этого не можешь.

Не всегда даешь себе отчет в том, что пишешь.

Некогда для меня это не было проблемой. Просто садился, просто писал. А сейчас не могу. Такое ощущение, будто совесть не позволяет.

Я не верю в себя. Это, наверное, самая большая проблема. Увериться смогу лишь тогда, когда что-нибудь получится и кому-нибудь понравиться. А раз так, то надо уже разговаривать о тщеславии.

Исток моего творения лежит вне меня. Я не всегда понимаю, откуда берется вдохновение. Тишина? Покой? Отрицание (хотя бы внешнее) всего мира? Не знаю.

Вообще моя жизнь проникнута этим словом. На все я отвечаю: "Не знаю". Ведь подобный ответ равно побегу от открытой решительности. Попытка уйти от себя, от своей личности. Всегда попытка найти компромисс между собой и миром. А его не существует.

Ищу выход в равновесии и соглашении своих запросов с другими. Близкие мои теряют меня, им скучно со мной, поскольку всегда знают, что получат свое.

17.08.98 бухта Лисья Крым 9:03

Есть люди, которые иногда берут перо, ставят перед собой полную чернильницу, окунают его в черную жидкость и начинают заполнять белый лист буквами, словами, мыслями, жизнью. Они творят, они ищут и находят, что главное, свой мир. Хотя не все ищут, есть и другие, те, кто просто описывают через себя мир окружающих. Они могут быть простыми людьми, абсолютно невзрачными. Иногда мы о них говорим как о настоящих нулях, чаще просто не говорим. Но вдруг, случайно, где-нибудь в метро, открываем журнал и видим их, видим себя через них, ведь люди сейчас, люди вокруг перестали думать о всем, что находится вне работы, телевизора, очередной пирушки, а тут они видят это, и людям те, другие, открывают на это глаза. Человек вдруг замечает красоту природы, красоту города, своей квартиры, своей души, наконец. А невзрачные личности вновь протягивают руку к чистому листу.

Да, не все из них не любят свои произведения. О, как громко сказано! какой пафос! Большинство работает "в стол" или для своих друзей. Но, все прежде для себя самого. Когда очередное стихотворение окончено и прочитано еще один раз, быть может, и последний, чувствуешь себя покорителем Эвереста, космонавтом, ступившем на поверхность Луны. Открывателем неизвестной страны Ом.

Жалко себя: я не люблю свои работы. Я жалок. И дело не в том, что они плохи (что очевидно), а я читаю и радуюсь, суть в том, что они помогают мне здесь за этим потрепанным столом чувствовать себя по середине Атлантики, в шторм, перед девятым валом.

И я беру перо, включаю лампу. Желтый электрический свет ослепляет и пропадает в ночи. Летний, жаркий московский ветер залетает в окно, играет с занавесками. Город засыпает и уже изредка проезжает по улице запоздавший новый русский. Смотрю на звезды, нахожу светло-бежевый полумесяц из слоновой кости, собираю мысли и пишу, пишу об этом. О том, что я, вместе с другими любителями бумагомарания, сейчас пишем о нашем маленьком счастье.

07.07.98 дом 00:11

Молчание - это золото. Тот самый металл, из-за которого льются реки крови, теряются сердца среди зависти и лжи. Я молчу, потому что не могу сказать. Могу представить, прочувствовать, могу помыслить, но передать это через слова и уста у меня вряд ли получится. Конечно же, когда-нибудь, что-нибудь, но не сразу. Это мое отличие. С этим все связанно в жизни.

Вот сейчас сажусь в автобус. Вокруг мало людей только лишь потому, что воскресенье. Поскольку этот день выходной ждать пришлось полчаса на легком морозе. Но людей мало, обычно толпа разъяренных старушек и дедулек, молодых сволочных парней, скромных девушек. Могу даже присесть? Но не в этом суть.

01.11.98 остановка автобуса ?642 11:47

Все начинается внезапно. Сначала ты ждешь это момента спокойно, как будто готов и знаешь, что произойдет. Проходит несколько минут и чуть-чуть тебя что-то начинает беспокоить. Чуть-чуть. Совсем немножко, но все же начинает внутри расти.

13.09.97 лекция по истории и теории мировой культуры 10:01

Это происходит, когда я слушаю Санчо, когда читаю о Микеланджело, когда играю на саксе или перелистываю Кортасара. Да, именно тогда осознаю, что все-таки могу. Вот как сейчас. Подойду воткну в розетку шнур и моя Оливетти мигнет мне, и проснется желание писать. Это вдохновение? Или происки моего подсознания? Или все еще проще? Творчество - это тайна, которая полностью тебя охватывает. Не могу писать как графоман. Нет, не понимаю графоманства. Надо пережить, прожить, открыть в себе таинство рождения, жизни, смерти своих героев, себя. Они такие же как мы. А разве, мы в праве говорить, что они не существуют, когда сами не всегда отделяем нереальное от действительности?

Это рождение и смерть не возможны без страданий автора. Поэтому-то мне и не нравятся деконструктивисты. Они считают - автор умер. Идея бесспорно гениальная, но он не может умереть, не взяв с собою всех своих героев. Они суть он. Но думаю не у всех авторов именно так. Только у меня, у кого-нибудь еще, может быть. Открыть себя? Вот в чем тайна.

Ты открываешь себя. То, что глубоко внутри и только для тебя. А надо правильно преподнести это событие. Надо правильно показать, ведь не только для тебя эта тайна? Есть еще кто-то, кому она дорога? Девушка... Она нравится не только тебе. Красота не может принадлежать кому-то одному. Это истина. Согласитесь?

Да, еще это происходит, когда слушаю Хукера.

Блюз открывает в своей квадратуре спиральность существования бытия.

Эта идея, почему она обладает знаком принадлежности не только к одному человеку? а к кому-то еще? Почему кто-то владеет, говорит, что она от другого? Почему мы говорим, что эти произведения принадлежат только одному автору? а не кому-то еще? Знаем ли мы, что без него они были бы просто мертвы и никогда не появились бы на свет? Тогда почему автор умирает? Только ли потому, что читателю не важно авторство? Но ведь оно заложено изначально, с первых же строк. Только у него, никогда и нигде больше не появляющихся, ни у кого. Может стоит говорить о возрождении автора? В каждом произведении, после каждого прочтения?

Блюз, вроде бы мертвая форма, рождает постоянно новые пространства. А какой здесь автор мертв? Если сочинитель, то исполнитель остается, и теперь он является автором. Или автор это мы, те, кто воспринимает? Другими словами, когда мы слушаем блюз, вновь создаем уже существующую красоту вселенной? Поэтому-то автор - мы! Тогда где смерть автора? А если не автора, а критика, философа, который за (в) мертвыми(-х) структурами(-х) пытается увидеть некий свой, любопытный оттенок, лезет куда-то не зная ничего, научившись разбирать все по полочкам, все досконально, но не зная настоящей жизни поэта, никогда не становясь, хотя бы на мгновение им, человеком, который общается на равных с богами без имен, Вдохновением, Невыразимым?

Пусть родится автор.

22.01.99 дом 19:35

Что же будет мотивом для начала работы над этим рассказом? Да, корысть. Надо написать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, чтобы напечатали в толстом журнале и дали невероятную премию. Творить ради славы? Творить ради успеха? А корысть ведь своеобразное вино. Разливается, булькает у тебя внутри, не знаешь, куда деваться от такой благости. Радость охватывает. Хочется играть в мяч. Нет, хочется искупаться в фонтане. Ой, как хочется искупаться. Затем вылезти из воды, и чтобы мириады рук поклонников тебя подняли и унесли бы куда-то далеко, где все делают серьезные лица и говорят наиприятнейшие слова: умен, плодотворен, велик, поэт с большой буквы Х.

И так всю жизнь. Талант без меры. Затем, лет через сто, какой-нибудь дохляк в очках будет писать диплом по моим произведениям, а я от тщеславия перевернусь в гробу. Улыбаясь от радости. Всю жизнь. О, как я хочу этого.

Денег уйма. Просто невозможно: лезут из кармана, делюсь ими со всеми друзьями, подругами. Родные загорают на Майями-бич. Мой друг музыкант записывает третью пластинку. На рабочем столе лежат десятки неподписанных контрактов.

Я сижу в клубе и ем свой милк-крим, слушая Хукера и Федосова. Жизнь писателя с большой буквы Х не так уж плоха. Я велик и все вокруг ничто перед моим гением.

Только верно, мой самый близкий друг знает, что все это бред. Мы смеемся над последним романом на его маленькой кухне разливая друг другу по очередной чарочке. Эта книжка ничто перед тем, что написал в пятнадцать лет, когда был поражен в сердце удивительной армяночкой. То была настоящая боль, которую не многие из поэтов испытывали. Только тогда я смог полностью раскрыть в себе и окружающих всю вселенную человечества.

И пусть все пресмыкаются. Живут пока я жив. Только никто не будет знать мою истинную судьбу писателя, что уйдет в могилу со мной и близким другом. Об этом никогда не напишут ученые, никогда в мемуарах, моя служанка не расскажет вам об этом, шофер в интервью скажет, что велик и много давал на чай, но только о моей юности вы никогда не узнаете. Вот в чем штука. Мне смешно, когда после мороженого смогу выпить коньяка с кофе, закрыть блокнот, и пойти слушать отличного блюзмена. Вот она - жизнь будущего знаменитого писателя.

24.01.99 дом 15:43

Тайна, которую поэт открывает нам, сокрыта в мире от меня, может быть, и от вас. От нас. Знаете, а я полностью уверен, что бесталантен. Нет, не уверен, знаю. Это легко, когда видишь человека, и тут же с уст слетают слова восхищения, ты понимаешь, где на самом деле талант, а где Сольери.

Павел сказал бы, что все вокруг переосмысление формы. Но талант уже в возможности видеть, что это так. Бесталантность, бездарность в постоянном поиске того, чего на самом деле не существует - истины. Сила знать о ее существовании, но полностью ее игнорировать, так, как будто ее нет. Отсутствие у меня ее проявляется уже в том, что пишу эти строки. Скорее выстукиваю их на машинке.

Бесконечный конфликт вечности и времени.

Это похоже на Москву. Вы знаете, чем привлекает этот город? Своей открытостью. Тайна его в том, что он полностью открыт любому. Это в его архитектуре, в его жителях, в его кольцеобразной системе. Он, добрый, открывает свои руки на встречу нам. Обнимает, тепло в нем. Это его тайна - потенциальная открытость миру.

Так и талант - открыт миру, растворен в нем, понимает его таким, какой он есть. Ничего в него не привносит, ничего в нем не ищет, ничего от него не берет. Ему не надо борьбы над собой, тягостных дум о своей судьбе, только перо и хорошая музыка, а мы будем страдать, рыдать над его героями.

А что делать человеку, который знает это? Мне? Помните героя Камю, который всю жизнь потратит на одну сцену с всадником. Автор ведь спасает его от чумы... Подобно ему прожить свои лета? Ведь ничего не поможет тому, кто знает, что не в умении писать дело. Даже не в умении работать со своим воображением ли, умом ли, памятью, сердцем. Должен быть открыт миру, знать, о чем говорят воробьи на твоем подоконнике. Перестать пить кофе по ночам.

Но не могу бросить писать, хотя это был бы самый лучший выход для всех, и для вас. Знаю, что лучше не стоит, но не могу. Желание есть. И что-то еще там, внутри, под тринадцатым ребром. Там, что-то спит. Слышу, что спит. Тихо, тихо.

25.01.99 по пути от дома друга к дому около 19:30

"Симфонический блюз"

- А знаешь, что я тебе скажу, нет, ты пей-пей, только не останавливайся. Давай, ради меня. О-оп, молодец! Так вот, я тебе скажу, что у меня была однажды встреча с Богом.

- Да ты говори-говори, да не заговаривайся! Я таких как ты много в своей жизни перевидал! Все говорили: я видел, я знаю, только никто не мог рассказать какой Он, любит ли нас, всех, тех, кто здесь, в этом дерьме.

- Слушай Палыч, я же тебе сказал. Встречался, вот как сейчас с тобой и этим стаканом. Давно это было, я еще тогда женат был.

- Так у тебя и женка была?! Да ты ваще парень хоть куда! Все вы сначала водки нажретесь, а потом как начнете байки травить! Прям уши закладывает.

- Не, Палыч, ты послушай. Я щас все рааасссскажжу, давай еще по одной и... Давай, давай, смелей...

- Ну тогда дай мне того синенького в графине, понравилось уж очень. Ага, и пива давай - ууух - теперь базарь сколько влезет: мне уже будет все в кайф.

- Представь Палыч: квартира в центре... Жена красавица, умна.

- А-а-а... Так если у тебя проблемы с ней были, так это от ума излишнего, дурень, кто же на умной то... Дураак... - и он хлебнул еще синенького и изящно рыгнул на весь трактир.

- Квартира, все в достатке, родители помогают, мы молоды, еще учились, но я где-то подрабатывал, ну и вообще все было в кайф. Все было ништяк.

- Учился-то где?

- Да в университете, она тоже...

- Угу, - пробурчал довольный, низкий, хриплый голос пьянчужки. - Крутые?

- Да нет, не крутые, но жилось привольно. Пока со мной не случилась такая штука. Я встретил Бога.

- Идишь ты? Бога-а-а? Ты круг. Я верю. На, теперь ты хлебни. Авось вновь встретишь, - и принялся ему наливать еще чего-то непонятного оттенка.

- Палыч, дурак, ты невежда, тебе о высших материях, а ты о стакане. Блядун ты! Мудак с большой буквы.

- Ребят, вы разошлись, разошлись, - послышался голос со стороны.

- Придурок, идиот, это ж я тебе выпивку поставил, а ты, сволочь такая, слушать меня отказываешься и посмехаться еще вздумал. Пошел вон, неуч, невежда. Вон, ублюдок.

- Эй, пора прогуляться, - и кто-то сбоку его поднял и вынес на улицу.

Его вернул в мир холод. Он неизвестно каким чувством ощутил, что находится в сугробе. Открыл глаза, встряхнул головой. Тихо, фонари светят тускло. Вокруг никого, ну и понятно - воскресенье, вечер - кому на улицу охота? Нет никого, домой, наверное, пора. Сколько сейчас? В метро успею? Должен. А холодно, черт побери. Да еще как. В городе холодно, а значит за городом еще холоднее. Да как они там бедные ютятся в своих хибарках. Даже не знаю. Где же это метро? Надо встать. Вот. Так всегда, как выпьешь земля ходуном ходит. А зачем мне пить? Не знаю... Наверное, для того, чтобы язык развязать. Себе? А кому еще? А может, кто и видел Бога-то? Не может ведь быть, что только я и встречал Его? Только я? Ведь я почти уверен, что тот, кто с ним встречался, также стоит в каком-нибудь трактире и пьет, не останавливаясь. Ведь нельзя так просто после встречи. Ведь это же меняет всю жизнь. Самое странное, что никто не хочет слушать об этом. Смеются, презирают, но все равно слушать не хотят.

Его рассматривали люди пробегавшие мимо. Просто бросали мельком невзрачные взгляды и бежали дальше. Никто не останавливался, никто не собирался помогать. Мимо, без остановки, взглянул и все, к метро. Там тепло, знакомый с детства щекочущий ноздри запах. А тот в сугробе, придурок, алкоголик, что с него, как-нибудь оклемается, или подберут.

Так встаем. Раз-два-три... Оп-па. Встали. Теперь надо найти впереди себя значок метро. Это что-то оранжевое. Впереди. Завтра надо бы появиться на службе. Опять будут говорить, что так нельзя, сопьюсь, хороший сотрудник мол. Пользуюсь популярностью в компетентных кругах. Работать надо, а не пить с кем попало. Ладно бы в кругу знакомых, а то забирается куда-то на задворки, находит нелепый грязный трактир и опять... Сначала пиво, водку, а потом что-нибудь синенького, зелененького, и так пока либо его не запрут в клетке, либо, если повезет, до дома доберется. Так бывает, нет, нередко, но все знают об этом, вроде бы гений, все с рук сходит. А нам объясняет, что хочет рассказать кому-либо о том, что никто не видел, о его встречи с Богом. Нет, верно про него мне сказали - из-за того, что жена ушла, любил ее очень, а она ушла. Не могла жить, пил много. Или тогда еще не увлекался так? Не знаю, пришла, а уже о нем легенды ходили. Мне рассказывали, что у него романы были чуть ли не с каждой. Все от него просто без ума, да и я немного. Но пьет он жестоко. Смешной, придумывает себе всякие истории, а затем напивается с кем-нибудь. Хотя работы мне его очень нравятся. Да и сам он ничего. Красив, умен, галантен. Есть в нем что-то. Это от Бога, может быть. Вдохновение. Как бы обратить его внимание на меня? Может подойти и улыбнуться?..

Он повернулся к ней и спросил:

- Вот ты, такая правильная, можешь представить, как от тебя уходит самое важное? Самое главное в твоей жизни? Нет, ты смотри на меня, а не куда-то в сторону. Можешь себе представить? Вот как сказать, что не любишь? Как объяснить, что нельзя вернуть то, что было самым важным, самым близким? Как долго можно страдать? Сколько можно терпеть боль внутри себя и думать, что все образуется? Вот кто-то живет без этого. Он счастлив, по-своему, конечно, но ведь счастлив. Может быть, даже глубоко внутри.

Да, я переживал, что она от меня ушла. Да, не понимал тогда, что все так серьезно. Ничего не переживал, убегал куда-то. Самое больное было тогда, когда она подошла и отдала кольцо. О нет, она меня любила, я знаю. Просто это я. Все дело во мне. В том, что я встретил Его. Все же тогда пошло под откос. Мир, который мы создали, разрушился, исчез куда-то, исчез в ничто и никуда. Передо мной всегда стоял образ, я не мог ничего. Мне хотелось только повторения. Вот тогда все и началось. Да, я не обращал на нее внимание, убегал. У меня появилась сумасшедшая идея, я знал, что смогу повторить.

- Да, но где ты встретил, как ты Его встретил? Неужели ты смог говорить с Ним?

- Нет, глупышка. Конечно, нет. Все произошло мимолетно. Я столько раз вспоминал это момент. Я каждый день ездил в университет на метро. Мы жили на Лубянке. Тогда еще ремонтировали метромост. Вот тогда и встретил Его. Утром. Немного уставший от еще не отпустившего до конца меня сна. Сначала поезд ехал быстро после того, как закрывались двери на Спортивной. Затем он сбавлял скорость и выезжал на мост. Когда же большая часть оказывалась снова под землей, в туннеле за мостом, он набирал невероятную скорость. Так было всегда. Всегда я закрывал глаза и отдыхал, но сейчас не мог. Нет, у меня были закрыты глаза, но вдруг мой слух очень обострился и показалось в шуме, в гуле звуков метро услышал две ноты. Две ноты, которые играть мог только совершенно невероятный симфонический оркестр. Это было совершенно и божественно. Не мог успокоиться. Я открыл глаза, оглядел всех, совсем мельком, бросил вопрошающий взгляд на жену, но она дремала. Я открыл глаза и увидел себя. Себя в отражении надписи "Не прислоняться". Ноты играли все волшебней и волшебней. Полностью отдался им. Вверх - вниз. Скрипки брали сначала тягучую низкую ноту, а затем переходили куда-то совершенно ввысь. Туда, где мог быть только Бог, как путь к вратам рая. Это было совершенство, блаженство. Мне хотелось орать, хотелось, чтобы все-все вокруг осознали счастье встречи с Богом, но никто этого не слышал. Я знал, что никто не слышит и не думает о Боге сейчас. Только мы с ним. Друг против друга... Прошло несколько лет. Я вспоминал, конечно, вспоминал, но был счастлив своими заботами, был рад жить. Не долго. Я понял, что тогда я умер. Ожить мог только еще раз встретившись с Богом. Но как? Никогда я больше не слышал тех скрипок, тех нот после метромоста. Никогда. Как будто потерял слух. Постепенно это чувство полного угнетения полностью меня охватило. Мне уже ничего не было нужно. Только вновь встретить Его. Никто слушать не хотел. Я был безумен, причинял всем боль своей нелюбовью. Я игнорировал рождение ребенка, мне были пофигу успехи жены, было наплевать на друзей и родных. Только бы еще раз.

Ведь ты понимаешь, что Бог, это не обязательно то, о чем говорят в церкви, то, о чем ты уже привыкла думать как все. У каждого свой Бог. Да это так. Та мелодия была для меня Богом. Я мог создать свое богословие, стать апологетом, мог доказать бытие его бесконечное число раз. Только бы еще услышать. Так было со мной. Это было чистым безумием. Но у меня появилась идея, как можно было бы преодолеть барьер, ту грань, которую возвел Он между нами. Я понял, что смогу еще раз встретиться. Вернулся в мир, но лишь на время и с единственной целью: добиться.

Работал над собой день и ночь. Получил всевозможные степени, устроился на безбашенную работу. Мне платили баснословные деньги. Заставил поверить в себя жену. Растил сына.

И вот, однажды выпала командировка. Это был мой шанс.

Продал все, что было, заложил весь дом с потрохами, кинул жену и ребенка, снял все деньги со счета, залез в долги и уехал в Нью-Йорк.

Денег хватило, чтобы нанять на пару дней три симфонических оркестра: Била Паркенсона, Луи Самуэля, Жоржа Лакруа и студию звукозаписи "ХотСаунд" на четвертой авеню.

На пистолет денег уже не было. Только обратный билет.

Жена ушла, друзья отвернулись. А потом начал пить.

Он повернулся и лег на спину:

- Сейчас я тоже уйду. Ты ведь знаешь?

- Я это поняла, когда ты первый раз посмотрел в мои глаза.

Он скинул с себя одеяло, встал. Босяком дошел до кресла, где оставил всю одежду. Быстро оделся.

- Дверь захлопнется, - она прошептала и зарылась в подушку.

- Знаю, успел заметить.

На лифте он спустился на первый этаж. Оттепель и с неба капал мокрый снег в такт его печали. Повернул в арку. Затем по улице несколько минут до метро. Проспект Вернадского, сбежал по лестнице вниз, в переход-вход на станцию. Он вошел в вагон и сел, уставившись в тьму метро. Над ним, там, наверху, кто-то тихо-тихо постучал дирижерской палочкой. Взмахнул и, когда поезд подъезжал к мосту, вновь опустил ее. Но он уже спал.

"Ластик памяти"

Для М.С.

Зеленый чай с жасмином то, чего мне сейчас не хватало. Продукты хранятся под клеенкой на палатке. Отогнул кусок полиэтилена, служащий защитой за случай дождя. Палатка старая, брезентовая. Да и шили ее похоже сами (мне она досталась от друзей). Мои продукты разложены по пакетам, а там, где сахар, специи, соль, немного кофе, какао, есть и чай. Вот. Отец дал мне пачку в дорогу. Он у меня гурман до чая. Придумывает сумасшедшие напитки, например, соединяет зеленый с каркадэ, настаивает и демонстрирует нам свой железный желудок и отличное здоровье. Так, теперь пакет надо закрыть от муравьев, хотя эти маленькие бестии все равно доберутся до чего-нибудь вкусненького.

- Слушай, а где ты живешь в Москве?

- На Котельнической набережной, знаешь "Иллюзион"? Иностранку? Рядом с высоткой, там еще маленькая улочка поднимается на холм.

- Ага, вспомнил. Хорошо у тебя там.

- Да, ничего, - она прошла мимо по направлению к очагу и посмотрела под крышку котелка.

- Еще не вскипел.

- Ничего, уже скоро. Дай мне канн. Он позади тебя стоит, у стенки очага. Так. Я люблю очень крепкий, а ты?

- Я больше люблю сладкую воду со слабым оттенком светло-коричневого в жидкости.

- Понятно, не крепкий. О'к.

- Ты на пляж пойдешь?

- Посмотри туда, - и я кинул взгляд под дуб, где расположил свои запасы питьевой воды. - Нет, не пойду. Литр остался, только на обед хватит. Ты ведь не хочешь потерять форму к вечеру? Предстоит нелегкая, как ты понимаешь?

Она улыбнулась. Ее улыбка была поразительно легка и любезна, она скользнула с той вчерашней, неповторимой мягкостью, именно это и привлекло меня тогда. Это ее магнит, спрятанный глубоко и в то же время очень близко, на поверхности глубокого озера, ее отличительный девичий шарм. После второй чарки портвейна, льющегося рекой на очередной пирушке у харьковчан, взглянул и не смог оторваться. Она пока еще не замечала меня, народа было полно. Кто-то рассказывал истории, кто-то горланил песни собственного сочинения, кто-то пил без устали, за столом вообще мало понятно кто? где? и откуда? Случайные гости внезапно появлялись с какого-нибудь края стола из каменных плит, выкраденных у моря, и вкушали яства, пили вино, рассказывали свои истории и исчезали в ночи, словно их и не было. Так, в этом добром хаосе, она меня долго не замечала. Все было как всегда, только не она. Я даже помнится спросил себя, почему раньше ее не замечал, вроде бы в Лиське давно стою, а ее не замечал? Узнал у соседки, что зовут эту веселую девушку Люда, москвичка, ходит одна и уже третий год. Первый раз привез сюда Вовка, но затем она решила ходить одна. Без проблем. Она оказалась очень забавной. Ее улыбка пронзала меня каждый раз, как у Майка, она вонзала мне в спину свой нож, затем вытирала с лезвия кровь, а мне чертовски приятно. Все вокруг исчезло, остались только я и она. Люда

Мы вычерпали всю стоявшую недалеко бутылку вина и, когда стало ясно, что хозяева собираются заняться любовью, исчезли в кустах. Не сказав друг другу ни слова.

Это страсть. Пламя. Внутри все горит. Только одно. Хочется раздеть, взять наслаждаться ею. Пронзать, владеть, властвовать. Знать, что находится ниже сексапильного животика, исследовать своей рукой ее маленький черненький треугольничек, а уста неразрывно связаны, и нет ни слова. Трава под нами, словно мягкое волшебное покрывало. Мы познавали друг друга. Ее ласки, ее имя на губах. Проникновение и власть. Вино внутри, вино вокруг. Вдохи. Люда. Пляж, вокруг никого, только мы, неизвестно как оказавшиеся на нем, обнаженные на песке, море спокойно накатывается волнами на берег, луна освещает все вокруг. Кто-то проходит рядом, делая вид, что не слышит звуки любви. Не видит движения, не чувствует, как что-то крепнет у него между ног и заставляет его ускорить шаг. И вдруг море. Вино улетучивается, как только оказываюсь под водой захлебываясь в соленой пучине, стремясь к ней. Ныряю, хватаю ее за пятки и выкидываю из воды вверх, над водой. Луна освещает в блеске брызг ее белоснежное тело. Ловлю губами ее соски, ныряю и раздвигаю ноги, целую губы, чувствую запах, а она хватает мои волосы в безумии конца.

- Надо пойти забрать еще наши вещи у харьковчан.

- Угу, там еще мои трусики, где-то на кусте висят.

- Вот видишь, а ты про пляж, - я достал из палатки рюкзак. - Ты знаешь - я рисую?

- И как хорошо?

- Не плохо, только у меня нет моих работ, чтобы показать, никогда их не оставляю. Дарю. Люблю дарить.

- Уж я вчера поняла. Кончить три раза мне не удавалось никогда в моей бурной жизни.

Я подошел к дубу и начал собирать бутылки, канистры в рюкзак. Блики солнца игрались на ее груди. Она что-то готовила нам на завтрак. Когда она наклонялась, можно было увидеть ее губки, такие нежные и пухленькие среди черненьких, маленький, вьющихся волосиков. Ее попка была невероятно завлекательной, и мне пришлось несколько попридержать лебединую сталь у себя между ног, поправить плавки.

- Ты чертовски привлекательна, - сказал, целуя ее перед выходом в горы за водой. Она улыбнулась, немного наклонила голову к левому плечику, и кудряшка упала на ее лобик. Хитрющие глазики слегка прищурились. Рука скользнула, куда бы сейчас не следовало, а другой она мне запихнула бутерброд в рот.

- Только не задерживайся. Я сначала здесь, потом на пляже, затем соберу свои вещи, они у Сани Донского, знаешь его? и вернусь. Да, прихвати с собой немного дров, а то вечером может не хватить на костер. Все, иди, - она подтолкнула меня.

Резко поворачиваюсь, сбегаю с маленького пригорка, перепрыгиваю через ручей и направляюсь в Зеленку, дабы отыскать ее очаровательные трусики, свою кофту, ее блузу, мои шорты, и нашу обувь у харьковчан. В лагере никого не было, и я быстро нашел все, поскольку, как оказалось, мы придавались любви у всех на виду. Но ничего, вряд ли кто помнит о вчерашнем, а если и помнит, то для них это было покруче всякого ХХХ-TV, и наверняка, поддало жару всем этой ночью.

Рядом со стоянкой начиналась тропинка в горы к роднику.

Поначалу, как и всегда, довольно не просто забраться на один, затем на второй склон холма, поскольку уже давно не поднимался, а во-вторых, горы древние и почва никуда, постоянно образуется сыпучка, да и ручей вконец разрушает породу. Но потом, уже свыкшись с нагрузкой, остается только любоваться видом, открывающимся на просторы моря, гор. Холмы позади пусты и от постоянной засухи почти выгорели, но впереди начинается склон горы и лес. А вот и развалины татарской хижины.

- Санек, привет, тоже за водой?

- Мишка, ну ты вчера... Как ее звать-то? Сколько, ребят, вы выпили?

- Да, да, да... Мы круты и безудержны. Случаем Вовки здесь нет?

- Угадал, он там очередь держит, - Саша встал с кирпичной стены, набросил на себя рюкзак, я ему помог натянуть лямку.

- Беги, может еще успеешь.

- Ладно, давай, еще встретимся.

- Ты вещи-то забрал?

- Да, могли бы и снять с кустов, - кричу ему, уже набирая скорость и не поворачивая головы. До меня доносится смех и доводы, почему-де они этого не сделали.

Раз, холмик, два, холмик и слышим звук воды.

- Привет, - донеслось сверху.

Поднял голову. Вовка спускается с огромным рюкзаком, который явно стесняет его движения. Я подаю ему руку и помогаю спуститься с крутого уступа.

- Не успел.

- Понятненько. Очередь-то большая?

- Нет, не так, чтобы очень. Часа два просидишь. Засуха совсем доконала гору. Все, не дает больше нам воды. Ха, а ты вчера...

- Ладно, показал вам класс?

- Да, ночку ты им устроил. По всему лагерю после возвращения от Сашки не стихала жизнь до утра.

- Ничего еще успеете отдохнуть.

- Ты на что намекаешь?

- Иди давай, а то устанешь, придется еще и тебя тащить вниз. Иди, иди.

- Слушай, если ты опять... - он пристально посмотрел мне в глаза. Опять. Я отнесу воду и поднимусь, поговорим.

Он не дал мне и слова вымолвить, повернулся и как ни в чем не бывало понесся вниз. Исчез также внезапно, как и появился, всегда восхищаюсь его ловкости и выносливости, хотя чему удивляться - он прирожденный походник.

Поднялся, наконец, наверх. Родник находится где-то в начале зарослей леса горы. Спросил, кто последний. По старой доброй традиции набрал себе немного студеной водицы и принялся ждать.

Совсем не заметил, как пролетело время, но вскоре послышался треск из кустов ежевики, и показался Вовка. У меня оставался еще глоток, который тут же исчез в его утробе, словно он бежал в Марафон. Он-то все понимал, что происходит.

- Да, ты меня знаешь полностью. И когда ты все понял?

- Вчера, ты смотрел на нее, как в прошлом году на Светку, или месяц назад на Марину.

- Тогда о чем разговор. Ты все и так знаешь. Зачем было бежать в гору? Дурик?

- Да пошел ты. Думал ли ты потом о Марине? Знаешь, чем она кончила. Я сам держал в руках ее капельницу. Зачем же?

- Хочешь опять порассуждать о любви? И к чему мы прейдем? Помоги лучше мне воды набрать.

Мы быстро загрузились литрами. Я почувствовал знакомую и приятную тяжесть у на плечах. Холод от бутылок заставил пробежаться по мне мурашкам. Начали спускаться.

- Тебе мало одной, двух? Тебе всех подавай?

- Ни и что такого? Ты ведь не сможешь мне объяснить, что такое любовь? Зато я могу объяснить, что такое страсть. Ты ведь до сих пор не был у женщины между ног? Ты когда-нибудь касался языком ее клитора? Девственник. Любовь, высшие материи - все это бред. Ты ведь знаешь, что так. У тебя все друзья вокруг сводят девушек с ума. Так чего ты ко мне пристаешь?

- Ничего, успокойся. Только успокойся. Не ори.

- Ладно, Вовка, давай кончать с этим. Расскажи лучше, когда ты приехал? Вчера? А ты с ней знаком? С Людой? А да, ведь мне рассказали, что ты ее привел сюда первый раз. И где? В Москве?

- Да, мы тогда познакомились на пироне. Оказалось, что она знает многих из Лиськи. Сама собиралась добираться.

- Хорошо.

Мы продолжали идти молча. Не знаю, что он думал в этот момент, не спрашивал даже. Понимаю - глупо задавать такой вопрос, но постоянно хочется знать, о чем люди думают в данную секунду.

- Ты ведь знаешь, что такой я, не могу с собой ничего поделать. Сколько мы уже вместе? Лет десять?

- Двенадцать.

- Сколько у меня было девушек?

- Понятия не имею. Много.

- Помнишь Лену. Она училась со мной? Помнишь?

- Ты вроде собирался жениться на ней. Помню.

- Меня удивляет, как хорошо ты разбираешься в моей личной жизни. Да, было такое, а ведь ее я любил.

- Ты всех их любишь. Ведь это так?

- Ты меня знаешь. Так.

- Будешь сегодня рисовать?

- Я ей уже сказал.

Он промолчал в ответ. Мне иногда кажется, что где-то в глубине себя он осуждает меня. Старается быть самым лучшим другом, но ненавидит каждое мое слово, движение. Может, я постоянно увожу его девушек? Нет, не так. Мы уже вместе огромное количество лет, а он все еще ни разу не познакомил меня хотя бы с одной из своих подруг. Честно сказать у меня мечта как-нибудь отобедать к его девушкой, если она появится. Что-то отпугивает их от него, наверное, то, что ко мне их притягивает.

- Ладно. Здесь мы пойдем разными тропинками. Я не буду заходить в Зеленку. Увидимся.

- Пока, - он пробурчал и резко повернулся. - И все-таки ты мудак.

Я усмехнулся, но руку он пожал с честной преданностью друга.

Лямки было начали врезаться в мои плечи, но впереди уже показалась стоянка. Моя палатка стоит далеко от всех обитателей бухты. Специально ли, случайно ли получилось, но мне очень нравилось, что вокруг покой и тишина, которую нарушает разве только случайный проходящий мимо и журчание ручейка.

- А мне здесь очень нравится, - до меня донесся ее голос.

Она уже накинула на себя мою рубашку, хотя ее укромное местечко иногда выглядывало в поисках чего-то или кого-то. Скинув ношу, уселся на каменное седалище и принялся наблюдать за ней, ополаскивая горло глотками принесенной воды.

Я полагаю, что самое сладостное, что можно встретить в мире, - это женское обнаженное тело. Nu. Только оно обладает все совершенством форм и линий гармонии. Нет Бога, нет дьявола, есть только мужчина и женщина, больше ничего. Только два объекта, только два субъекта. Они строят все, и от них исходит все. В них содержатся ключи к времени и пространству. Двойка, сплетение тел и совершенство. Что может быть прекрасней соединения на алтаре любви? Нас создали такими, какие мы есть, так почему же игнорировать свою природу? Запрещать себе, не давать насладиться собой? Мы же люди... Где появляется творчество, там, где сотворенное начинает жить в согласии и в гармонии с собой и окружающим. Там, где рождается страсть, а она только в женской мякоти и влаге, в моей твердости и настойчивости. Вот моя философия. Любовь и бесконечное наслаждение Вакха.

- Ты не могла бы достать из палатки коврик и мешок?

- Да, конечно, - она встала на колени, и ее попка радостно задвигалась, когда она пыталась выполнить мою просьбу, слегка прикрытая упавшей материей створки палатки. Я не стал ждать приглашения и скинул с себя одежду. Она почувствовала мои намерения, когда ощутила нечто слепо ткнувшиеся сзади в нее и мои руки, которые пригласили настойчиво, не вежливо забраться в полутьму и скрыться от посторонних глаз. Она поддалась и сделала несколько движений, а затем медленно опустила свою голову на руки впереди и предложила мне войти, раздвинув ножки. Мои руки гладили ее по спине, но пока не воспользовался приглашением. Она ждала, я знал, она уже внутри разрывалась от ожидания, но я выжидал. Терпение улетучилось, когда вновь заметил у нее ту, вчерашнюю, улыбку. Помогаю себе второй рукой, раздвигаю ее большие половые губы, погружаюсь в ее благость. Теперь весь отдаюсь движению. Она иногда бросает на меня взгляд полный сладкого приближения. Когда мужчина берет со спины, она ощущает нечто большее. Она знает, что он ею владеет, и только от него зависит, как все закончится. Выхожу и резким движением приглашаю ее губы, и она продолжает ласкать меня, иногда ее зубки касаются, и тогда что-то неприятное, словно бочонок холодной воды на голову, и пропадает также внезапно, неся в себе еще большую силу любви. Так продолжается пока не иссякнет энергия.

- Я набью себе трубку. На воздухе.

- Хорошо. Возвращайся.

- Нет, ты возьми у меня в изголовье... Там есть бумага и карандаши. Ага, и вылезай, - она нашла все, что я сказал, затем вытащила под тень дуба и коврик со спальным мешком, который изрядно намок.

- Так, теперь еще одна деталь, - я встал и направился к ручью, там отыскал леску и вытащил и проточной воды полтора литра вина, которые хранил на всякий непредвиденный случай, как сейчас.

- О, мой настоящий мужчина, вернувшийся с охоты и заколовший буйвола! Добытчик! Вепрь, глава племени масавомууаков! Я приношу на твой алтарь себя, мой камнетвердый фаллос, - она сидела, раздвинув ножки, и веселилась, словно маленькая девчонка, в то время как ее ручка, тонкие пальчики, спокойно, легонько, возбуждающе касались губок и волосиков. Хлебнул и тепло окатило меня с верху до низу, словно волна прибоя. Она оставила бутылку подле себя, хотя так и должно было статься. Так я и хотел, но она опередила меня. Прелестная женщина.

- Теперь можешь мне показать, как ты обычно лежишь, когда отдыхаешь дома на диване? О, как хорошо.

Я уселся поудобней на камне, выпрямился, нашел плоскую платформу из известняка, положил на нее лист бумаги и начал рисовать. Сначала только контуры. Рука как будто летает над бумагой, как бабочка над цветком. Да, порхает, только контуры. Порхает, играется. Сейчас главное линия, надо прочувствовать, ее, женщину. У каждой женщины есть своя неповторимая линия. Именно в ней сокрыта гармония любви. Быть может, та, что проходит по плечу? Иль та, что спускается к черному, манящему треугольничку? Ан нет, вот, грудь и сосочек. Да, возбужденный сосок. Это концентрация и медитация. Упавшая звезда здесь предо мною. Рождение в замкнутом теле одной женщины. Она смеется, она не понимает, что она значит для меня теперь. Вино играет с ней в веселые игры? Что ж, это прекрасно, как и она сама, когда вот здесь и в эту секунду передает мне самое главное, что в ней есть. Нет, не тело. Любовь, рождение, свою жизнь. Она не замечает, как я краду ее самое важное, то, что больше никогда и никто не сможет у нее взять. Нет, я не даю ей ничего взамен. Плоть и страсть. Да, в этих словах сокрыта сила, но не та, которую я краду, словно нищий, голодный, умерщвленный, продавший свою душу дьяволу человечишка. Я краду тогда, когда она этого не замечает. Когда я властен. Нет! Когда беззащитен. Когда в ее красоте, открываю волшебство окружающего мира. Вот в этом штрихе, или в этой самой линии, которую ищу каждое мгновение... Вор не знающий своего желания, вор, который тащит самое ценное, что есть у девушки, у девы - ее улыбку. Я ее украл тогда, вчера, когда, пылая, сгорая дотла, мы пили чашу греха, теперь осталось ее вернуть. Да, надо вернуть.

Вовка был прав, так происходит всегда.

- Уже поздно, давай, я тебя накрою?

- Поздно? - спросила она сквозь веселое икание. - Но ведь все только начинается? Ты закончил рисунок?

- Да, позволь тебя укрыть. Ты славно потрудилась для меня, поспи, завтра будет лучше.

Она проснется в своей палатке. Долго не будет понимать, почему в своей, а не в моей, где я, что произошло? Она не заметила, как вчера в свете Луны и очага, я поставил ее палатку, собрал свою. Уложил ее, надел на себя рюкзак, положил ей под руку рисунок и ушел.

Там, на бумаге, ей все объяснит несколько слов:

"Портрет, рисуемой мною, каждый раз новый. Для каждой девушки. Пока... Пока он не получится. Тогда я беру его, беру ластик, закрываю глаза, представляю себе ее и стираю... мысленно, проводя рукой с ластиком по бумаге, и все начинается заново.

"Другой"

Действующие лица:

Владилен А. Ситников - главный герой.

Инга В. Милова - главная героиня.

Анна К. Паненко - главная героиня.

Павел Федосов - блюзмен, актер.

Некоторые эпизодические личности: А. Колеватов, Ю. Панасик, Х. Кортасар, Н. Ремизова, А. Камю, Н. Виноградова, К. Дараган, М. Сиражетдинов, Р. Декарт, Б.Г., А. де Сент-Экзюпери, М. Борзаков - меломан.

Некоторыми читателями замечено появление Бога, но это оставляю на суд читателей.

Первая часть

"А штурм Берлина - это впечатляет", - подумал я, проходя около полуночи по темному коридору в сторону своей комнаты. Эта мысль посетила сонную голову не случайно. Там, где книжный шкаф уходил к потолку среди разных справочников, стояла книжка годов пятидесятых под названием "Штурм Берлина", которая очень часто привлекала внимание в детстве из-за недосягаемости.

Когда я вошел в комнату, еле-еле различил в темноте, куда нужно было идти дальше. Включил настольную лампу. Переоделся и побрел на кухню, зевая и борясь с наступающим и всеохватывающим сном. На плите остывший ужин ожидал моего нашествия. В тарелке предо мной разыгралась битва. Жареный картофель отстаивал свои позиции не долго, а котлета все-таки оказала достаточно сильное сопротивление, чтобы быть посланной в мою утробу последней. Мир наступил на кухне после стакана прохладного молока "33 коровы".

Я вернулся в комнату. Приоткрыл окно. Волшебный и манящий к себе ветерок окутал меня занавесками и внезапно же отпустил. Я выключил лампу в 60 ватт и заснул.

- Семь часов!!! Пора вставать! - мамин голос вырвал меня из объятий сна. Казалось, прошло всего несколько минут, как будто вообще не было никакого сна. Мне не снилось ничего. Я живу без этой непонятной в своем бытии реальности ночи. Но глаза открылись. Передо мной белизна потолка. Из окна прохладный мой вечерний знакомый ветерок вновь поигрывал занавесками. Через дверь комнаты было слышно, как в квартире вновь начинается жизнь. Папа зашел и также громогласно объявил, что уже пятнадцать минут восьмого. Родители следовали точным инструкциям, оставленным сыном. Им разрешалось даже использовать воду для достижения положительного результата.

Усилием воли поднял себя. Сначала из-под одеяла появились большие ноги, а затем и все оно было откинуто прочь. Потянувшись, широко зевнул, начал утренний, почти автоматический, процесс собирания себя к выходу в свет. Ванна и душ. Затем завтрак, утюг и рубашка, утренний кофе, лезвие бритвы, одежда. Вскоре я был готов.

Спускаюсь на первый этаж. Четвертый, третий, второй... Щелчок замка на двери подъезда, усилие и громадная железная дверь открыта. И снова утро мая в полной своей красе. Веселый щебет маленьких птичек, мяуканье кошек, сонные прохожие. Выхожу из двора и направляюсь по улице Усачева в сторону станции метро "Спортивная". Вокруг дети, которые спешат, должно быть, в школу, взрослые, бегущие сломя голову на работу. Я иду спокойно, и абсолютно не думаю о времени. И зачем студенту спешить? Лектор же не уйдет.

Погружаюсь в метро. Одна остановка и батюшка "Университет". Маленький эскалатор. Обычно, когда уже на ступеньках, взгляд падает на толпу собратьев-студентов у подножия (к администрации станции не всегда приходит мысль, что за короткий промежуток между 8.30 и 9.10 через это узкое метро-пространство проходит половина МГУ, а, следовательно, и появляется большая толпа). Никого не увидел. Движущаяся лестница заканчивается, и я покидаю андеграунд.

На улице все разделяются. Одни, физики, в сторону главного здания МГУ, другие и я вместе с ними, гуманитарии, в сторону первого корпуса. Как повелось в начале XX века так и разделяемся.

Очень интересен переход через Ломоносовский проспект. Математики пересекают это препятствие вообще там, где нет светофора (однажды поставили даже машину ГАИ отгонять студенческую братию, но ничего не вышло), гуманитарии также нарушают правила дорожного движения, но на это решается не всякий, потому что в этом случае риск совершенно грозит нашему существованию.

Я решился. Наверное, начал спешить, а это совсем не полезное дело. Когда подошел к светофору уже мигал зеленый свет. Вся проблема в том, что проспект разделен на три дороги, средняя из которых самая большая и страшная. На мигающий зеленый я перебежал первую дорогу. Теперь надо было побежать половину и подождать, когда проедут поворачивающие с проспекта Вернадского машины. А теперь пробежать перед остальными, только что тронувшимися с места.

Получилось! Я опять ощутил восхитительную свободу мая. Все яблони цвели милым розовым. Оставшиеся стоять на красный свет, студиозы не окружали меня своей мужественной и удушающей толпой. Иду и радуюсь себе, маю.

Затем ускоряю шаг.

Так я и не заметил, как оказался у входа в университет. Когда вошел в здание и прошел раздевалку, мне пришла мысль поговорить с Павлом о наших репетициях в эти выходные. С ним я встречусь только после третьей пары, только тогда он появится на одиннадцатом этаже.

Кстати, об этаже. Лифт спустился, и люди плотненько загрузились в него (не больше 600 кг., иначе звонок).

- Одиннадцатый, пожалуйста!

- Извините, а седьмой?

- Уже нажали, - отвечает грозный голос.

- А шестой?

- Ошиблись кабинкой, - острит он же.

- На шестом этот не останавливается, - объясняет стоящая рядом со мной девушка.

"Филолог", - вздохнул мой внутренний голос.

Так несколько этажей. К последнему остаюсь только я. Дверцы открываются: "Alma mater!" Первая лекция - это всегда для меня борьба со сном. Ингочку не нашел, наверное, она опаздывает. Вокруг громадное количество рукопожатий и знакомых "привет". Все радостные друг от друга. Отыскиваю аудиторию, и она уже изрядно заполнена. Я оставляю свою сумку и возвращаюсь обратно с той же целью.

- Привет, Наташ. Ты случаем Ингушека не видела?

- Нет. Она еще не пришла.

- Хорошо! Скажи ей тогда, если они подойдет, что я ее искал.

Она кивнула головой в знак согласия и моргнула своими большими глазками. Когда же моя рука легла на ручку двери нашей аудитории, услышал, как согруппники говорили преподавателю, что я на лекции, но пока только в виде большой черной сумки в третьем ряду слева. Но через несколько мгновений наши, с преподавателем, взгляды повстречались, и тот сам удостоверился, что я присутствую. Маленькая комнатка под номером 1120 была полностью заполнена. Пройдя к моему "заместителю", и пожав руку соседу Юре, понял вновь, что встретился с совсем ненужным мне предметом. Легкое ощущение дремоты подступило ко мне через первые пять минут. Потом я начал проваливаться в сон.

Сначала ты ощущаешь, как внутри тебя становиться тепло и уютно, медленно твое тело перевоплощается в единый кусок сладкой ваты. Веки наливаются свинцом. Хочешь заставить себя не спать, но организм все равно берет над тобой вверх. Остается надеяться на свою сознательность, на моральные качества твоей личности: на совесть, на уважение к преподавателю, задумываешься, что сам будешь таким, и какой-нибудь бессовестный парень также будет не стыдясь храпеть на твоей лекции. Ничего не помогает. Я просто не понимаю смысла предмета. Нет, конечно, это важно и нужно, это просто необходимо, но не могу понять, зачем он мне как философу-религиоведу нужен. Не могу терпеть этого старика, который заставляет нас высчитывать зоны возможного поражения от аварии на каком-то там химическом комбинате. Этим... а-а-а-а... должны заниматься отдельные службы, а не студенты... А-а-а-а-а... И веки захлопнулись...

Посреди уже начавшегося полусна я осознаю, что это не реальность. Нет, это точно не реальность, но чертовски приятно. Совершенно случайно, когда мой супер-пистолет был направлен на преподавателя, а тот меня спрашивал о направлении ветра на момент аварии. Соскользнув с ладони руки, моя голова могла бы столкнуться с поверхностью стола, но я вовремя понял - сплю. В моей тетради страница покрылась сетью маленьких чернильных змеек от моей ручки - следы моих "засыпаний".

Под бубнеж преподавателя я поворачиваюсь в сторону и замечаю Антона. Вот радость то. Есть чем заняться. У нас уже давно возникла идея написать что-то типа новой Божественной комедии.

Антон, прочитав в моем пристальном и вопрошающем взгляде то, что было мне необходимо, присылает листочки с отложенной на время работой:

То было утром. Средь ночи

Я вдруг услышал крик предсмертный.

Он умер здесь. Друг мой несчастный.

"Зачем? - подумалося мне,

Коньки отбросил ты, о Пантон?

Зачем оставил ты меня?!

На этой суше, тверди грешной.

О друже, где ж твоя душа?"

И горем смертным из дому гоним

Я принял дальнюю дорогу,

Чтоб отыскать его себе,

Добыть ушедшего из жизни,

Хотя и знал, что умер он недавно.

Так шел я долго средь печальных древ,

Среди камней, холмов, болот, полей.

Там, где восходит солнце на востоке.

Там, где моря заканчиваются молча.

И вот я оказался среди скал.

Ночь опустилась. Холодно вокруг.

Меня окутал полумрак,

Затем и мрак густой, кошмарный.

Вдруг тьму прорезал свет внезапный...

И вижу впереди себя пещерку с исходящими лучами.

"Быть может, здесь откроются Небесные Врата?"

Подумал я и влез туда...

Нечто подобное было на одном из тех листочков. Это позволяет хотя бы не спать на лекции. Я положил его перед собой и попытался что-либо написать, но в голове моей было пусто. Мысли не рождались, не изливались в божественном откровении, и даже фантазия не работала на меня.

Так прошла лекция. Мы с Юрой посмеивались над преподавателем, но кончилось все достаточно плачевно, потому что он стал показывать какой-то прибор и объяснять его бессмысленное предназначение. И мы это все должны будем знать и уметь показывать.

Но он закончил, и все ринулись кто куда. На самом деле, до официального конца лекции оставалось еще минут пятнадцать. Большая часть группы исчезла в конце длинного коридора, там, около аудитории, где будет следующая пара. Некоторые ожидали лифта, чтобы достичь второго этажа, а там насытить свои пустые животики. Я же направился на десятый в другую столовую, где хотел купить что-нибудь попить. Полчища филологов маленьких, милых, реактивных, измученных толстыми томами в руках - девушек, и сквозь них пробирается огромный философ с целью испить водички...

"Хочу железнодорожной воды".

Так я добрался до кафе, простоял очередь, а теперь, прокладывая себе дорогу как атомный ледокол "Ленин", потягивая фанту из двух трубочек, я достиг створок лифта и нажал кнопочку, которая в свою очередь подмигнула желтеньким светиком, оживая на время. Для меня особый шик подниматься на одиннадцатый с десятого не по лестнице, а на лифте. Обычно между лекциями в лифт не пробраться, им не воспользоваться, только если с боем, но сейчас ведь еще уйма времени до конца лекции... Вскоре отворились створки. Довольный вхожу в кабину и жму одиннадцатый. Лифт поехал. От переполнявшей меня радости я слегка подпрыгнул. Просто решил взять и подпрыгнуть, что и сделал. Мой "перевозчик" внезапно отреагировал - остановился, дернулся, начал медленно ехать, как будто пуля пронзила его в самое сердце, и предсмертные судороги пробегали по его телу.

"Сейчас ведь упадет", - легкая дрожь передалась и мне. Но тот не падал, а двигался по указанному мной ранее "маршруту", чуточку вздрагивая.

Дверцы открылись, и я быстро выбежал из кабины. В коридоре нет ни души. Ничего особенного - факультет философии и мудрости!? Так. Теперь аудитория. Ага... Здесь. Ставлю свою сумку на пол, раскрываю ее и достаю интересную книжку - "История Ирана". Чтение время от времени прерывается, и взгляд устремляется на деревянную дверь передо мной.

"Так. Иран мне надоел", - и я подошел к двери. Некий абстрактный умный человек проделал в ней маленькую дырочку... Все внутри внимательно всматривались в надписи на доске, а сам лектор что-то писал.

"Пора бы уже заканчивать", - и машинально начинаю ходить туда обратно. Прошло еще несколько минут. Все также: ни души в коридоре, из аудиторий никто не выходит, лифтов не слышно, даже не видно моих согруппников. Все это немного странно, хотя, когда ожидаешь кого-либо, всегда такие фокусы случаются: время растягивается, слух обостряется... Пробежало как кажется еще минут десять. Вообще никто не появился... Гробовая тишина окутала весь этаж. Заглядываю в аудиторию с Ингушкой.

"Странно", - эта мысль зависла в моем сознании на несколько минут, на все то время, пока не отрываясь наблюдал за происходящим за дверью. Точнее было бы сказать за не происходящим за дверью. То есть ничего и никто там не двигался, как будто все остановилось, как будто это была фотография.

"Странно", - я не сказал бы, что испугался, но способность мыслить меня покинула. Стою и не могу сдвинуться с места. Ну, хотя бы маленькое движение:

"Ну, чуть-чуть", - но все тщетно.

"Так. У лифта... Да, когда я выходил из лифта, какой-то парень садился в него... Пойду и пойму, что все это ничто. Что все в порядке, все мне приснилось. Может быть, это все сон?.."

Перед поворотом в маленький закуточек со створками лифта замедляю шаг.

"Черт!" - тот парень стоял в очень неудобном положении входящего в квадратную кабину.

"Если бы он так стоял в реальности упал бы".

"О боже, я стал разделять реальность и нереальность!"

"Что же здесь происходит?"

"Створки не закрываются... А это безумный лифт, он их быстро закрывает... О чем ты думаешь! За то время пока ты стоял, парень бы уехал много раз!"

"Время!" - стал лихорадочно рыться в кармане рубашки, поскольку не ношу часы на руке.

"Время, время, время..."

"Это уже слишком странно. Это просто не про меня. Это не для меня. Это не реально. Не может быть..."

Надо было еще раз удостоверить. Я побежал в сторону моих друзей из группы, а перед глазами не двигающаяся секундная стрелка часов. В конце коридора, рядом с дверью на лестницу стояли Антон, Наташа, Ксюша. Их сигареты горели, но не дымились. Как будто все умерли (и сигареты тоже?). Такое ощущение, что слова слетят вот-вот с их уст, но что-то им мешает. Они так и стоят неподвижно, молчаливо, словно статуи.

На поднесенной к губам руке Антона с сигаретой замечаю секундную стрелку...

Ничего не понимая, не думая ни о чем, не желая задумываться бегу... бегу... лечу вниз по лестнице. Десятый, девятый... Шестой, пятый... Ступеньки уносят меня и заставляют постоянно увеличивать скорость этого сумасшедшего бега. Сердце колотится как двигатель внутреннего сгорания на предельной скорости автомобиля. Постепенно ноги начинают совершенно машинально передвигаться, и я не замечаю как бегу, с какой скоростью, могу ли остановиться. Один лишь бег, бег оттуда. Второй... Случайно задеваю спускающегося человека, не смог увернуться от столкновения, но не останавливаюсь и несусь дальше, вперед. Полупустой холл первого этажа. Малая раздевалка. Выход. Двери, и я наконец-то на улице.

Мой любимый май. Желанный месяц на протяжении убивающей осени и долгой зимы. Сейчас я не узнал его. Не было ни единого ветерка, ни шелеста травы, маленького только что появившегося лепестка, не было ничего кроме тишины и оглушительной пустоты забвения, которую я полностью ощутил в этот момент. Не слышал даже своих шагов. Только биение сердца, да нервное дыхание. Круги перед глазами. Я, как нечто большое и бесформенное, падаю в бессилии, теряю сознание или засыпаю.

Вторая часть.

Я просыпаюсь. Внутри нет ощущения связи всего, что произошло со мной с тем, что сейчас внутри, снаружи. Словно блаженный младенец, рассматриваю все вокруг. Щека лежит на моей ладони. Ладонь чувствует суровость асфальта. Другая рука под ухом. Казалось бы, ничего из того, что было со мной тогда, нет. Но я не вижу и не слышу ветра. Взгляд упал на группку людей у главного входа - единственное, что им осталось, это стоять.

Переворачиваюсь на спину. Надо мной вороны.

Они летали не двигаясь. Зависли в небе. Чистое небо. Солнце ярко сверкает.

Могло ли что-нибудь сейчас произойти. Произошло ли сейчас что-то. Голова упала на твердую шершавую поверхность. Щека почувствовала холод. Внутри пустота была похожа и не скрывала своего сходства с пустотой, которой стал в одно мгновение мир. Именно безысходность внезапно проглотила меня с потрохами. Нетерпение вырвалось наружу.

Я сорвался. Взлетел над асфальтом в едином прыжке и рухнул вновь. Затем от всего этого вновь закружилась голова. Вновь провалился в сон. Его успокаивающее облако окутывало меня. Так мягко, так спокойно. Так легко стало вновь. Хорошо. Спокойно.

Власть над собой. Конечно, я владею собой. Вот мое тело. Я его вижу, я его контролирую. Я человек. Homo sapiens. Отличаюсь от всех живых организмов тем, что знаю всегда не только, что делаю, но и когда сделаю, и как сделаю. Я есмь человек.

Вот смотри, в твоих руках ручка. Взял ее потому, что лекция не очень интересная, содержание ее позволяет моему сознанию сосредоточиться еще и на другом действии, а еще, к этому, не волнуюсь перед ответом. Все очень просто. Я владею собой.

Х-м. А почему я задумался над этим? Если владею собой, зачем мне задаваться таким вопросом? Владею ли я своими мыслями? О... нет! Ими я не владею, они мною - да! я - нет! Быть может лишь частью их?!

Не задумывался ли ты над тем, как ты двигаешь своей рукой? Ты никогда на это не ответишь. Построив теоретические, медицинские конструкты? Нет, ты это не объяснишь. Слишком это просто. Язык медиков, лишь одно из возможных описаний реальности (объективной или нет?).

Да. Все слишком просто. Надо лишь сказать себе - владеть. Власть над собой?.. Я уже отказался.

Должно ли было это произойти или нет? Есть в мире много вещей, которые не объяснимы ни человеком и не человеку. Например, любовь... Никогда ведь нельзя сказать, что она возникнет, появится, никогда нельзя предугадать, когда она пропадет. И похоже, что это не случайность, а закономерность. А впрочем... Впрочем, нужно решать, что делать и как дальше быть. Где мне теперь находиться? Я думаю следует держаться коридора на одиннадцатом этаже. Если я оказался в том, в чем оказался, самым разумным было бы присутствовать в месте, которое оказалось единственным звеном в череде событий, месте, связывающим меня и настоящее.

Я выделывал круги перед зданием первого гум-а. Прошло уже несколько минут, как я вернулся в себя. Руки за спину, походка пьяного человека, голова опущена, взор устремлен к бороздкам под ногами.

"И все-таки нет, я не хочу думать, что настолько это просто, что только от моей судьбы или, не дай бог, от Бога зависит мое существование... бренной жизни Влада Ситникова. Хотя почему я ставлю крест на своей жизни? Ведь ничего в особенности не произошло?.. Только лишь бурный временной поток наконец-то остановился, и я оказался вне его, оказался исключенным из него. Или наоборот... Очутился в этом межвременьи..." немного улыбаюсь: уже новая терминология. - "Или просто все люди остановились, все машины остановились, все птицы остановились, всякий ветр остановился, дым, звук... И лишь только я не остановился и теперь брожу среди поникших ветвей и устремленных в никуда взоров."

Шаг, за ним другой. Медленно вдоль здания. Внизу трава, но в тиши остановленной жизни, до меня доносится звук, шуршание и шелест ее. Сжимаю руки за моей спиной время от времени. Так проходят минуты. В голове опять все опустело, и думать совсем не хочется, да я себя и не утруждаю этим. Внезапно возникает желание кричать, бежать. Но куда? Зачем? Крик не поможет... Однако пустоту пронзает дикий всплеск бранных слов. Они наполняют всю округу словно вино чашу. Ненависть и боль. Разум и кровь. Непонятное ощущение какой-то потери. Слабое желание вернуть все на круги своя. Отсутствие решений и боль в сомкнутых пальцах. Все рождало ор.

Меня остановило то, что вокруг не было эхо. Я ждал его появления, как будто нахожусь в стакане и вот-вот наткнусь на стенку прозрачной реальности. Но нет. Все поглощала пустота и безбрежность безвременья.

"Нет, надо что-то делать. Надо. Надо", - меня вырвало из глубин мыслей спонтанное желание отторгнуть бред. - "Нет, не может же быть так. Какие законы природы. Что могло подарить такое мне?"

Ан нет... Вдруг, от холодной и разрушающей мысли я шлепаюсь на землю и начинаю рыдать от хохота.

"Дубина!" - смех изливался из меня. - "Кретин. Фома неверующий! Ха-ха-ха-ха... Вера. Ха-ха-ха-ха... Ты искал кого-то... Ха-ха... Дубина!"

Я надсмехался над судьбой всю жизнь и вот теперь сам в руках судьбы! Что может быть смешней? Что может быть трагичней?

"Прочь отсюда! Прочь."

Наконец, появилось желание и решение. Четкое, без лишнего вопроса об истинности. Полезное и требуемое организмом от ситуации. Бег. Ура. Вперед. К встрече с лебединой сталью.

В каждом движении моего тела ощущаю черточки окружающего мира, словно я сросся с ним. Как если бы каждая клетка меня была продолжением, сосредоточием, вершиной природы. Я сейчас слит с нею. То, что ветер обдувает мое лицо, воздух, который рассекаю безумным, безудержным движением, говорит о моей судьбе как о постоянном беге.

"А что такое время?" - и вопрос отдается где-то внизу очередным хлопком моей ноги. Еще раз и еще...

"Идиотский вопрос, ты никогда на него не ответишь... Бытие материи..." - вспомнилось мне. - "Нет, это слишком просто. Хотя со мной вообще слишком простые вещи происходят."

"А может быть, времени вообще не существует. Вот, например, такое: наш мир, это бытие на вершине. Нет времени как мы понимаем, какая-то протяженность следующая из прошлого в будущее через настоящее. Каждая секунда нашего времени это..." - я пытаюсь себе представить смутный образ пересекающей плоскости, мириад плоскостей с наивысшим напряжением где-то на конце, как пика. Весь хаос внутри прекращается, когда вижу впереди начало метромоста.

"Да, нужно идти домой. Не знаю почему, но так..."

Вдруг меня опять поразила безысходность.

"Блуждания по печальному городу тебе не помогут. Кончай это. Возвращайся или найди, что будешь искать. Бессмысленные хождения ни к чему не приводят. Даже если ты идешь домой, это инстинкт, как тот, когда ты идешь на холм. Да-да, убеди себя в том, что нужно найти какую-то цель и ее воплотить, начать реализовывать, устремиться к ней. Ищи и ты найдешь. А почему искать нужно здесь, в этих блужданиях непонятных и неосмысленных? Ведь вполне возможно, что нечто, подлежащее объяснению, находится внутри меня. Что произошло в лифте? Я подпрыгнул, лифт остановился, я быстро из него вылез и побежал к Ингушке... Ничего тогда во мне не происходило, все было как обычно. Тогда вообще надо все это прекратить и заняться чем-нибудь более полезным и продуктивным! Давай, прекращай дурью маяться!" - я остановился над рекой на метромосте. Облокотившись, смотрел вниз. Отсутствие движения во всем начало меня очень сильно угнетать. Совсем стало плохо. Внутри рождается крик, и я не стал его скрывать, да и не от кого. Ужасный, неприятный ор вырывается из моей утробы наружу, разрушая все на своем пути, все устои мира и мироздания. Подчиняясь желанию оказаться во вне, напряжение души, ума, нервов сводит мне мышцы, и я падаю в судорогах, не прекращая восклицать проклятия миропониманию и мировосприятию, законам пространства и времени.

Волосы цепляются за шершавую поверхность асфальта, обдираю ладони о него, из многочисленных серых от пыли царапин там, где уже не было верхнего слоя кожи, показалась кровь. Я не мог смириться со своей судьбой, не мог понять, что же произошло. Я лишь пытаюсь решить то, что со мной и вокруг.

Крик медленно переходит в рыдания. Всхлипывая, кувыркаюсь и мечусь с одного бока на другой. Сворачиваюсь в позе эмбриона в утробе матери и весь растягиваюсь по твердому асфальту, цепляясь руками за чугунный поручень. Сводит спину. Напрягается все тело. Уткнувшись головой в решетку, я поднимаюсь на локтях и смотрю в сторону Университета. В одно мгновение мне показалось, что надо вернуться. Если не к Ингушке, то к Анне... Протянуть здесь, в - хе-хе - моем межвременье, гораздо более приятней глядя на них, чем шататься среди молчаливых статуй.

Я уронил голову на руку, другой схватился за шею. Самоощущение несколько меня привело, вернуло в мир, но, не выдержав, снова закричал. Как-то невероятно сильно, даже представил себе этот крик. Лежа на спине, глядя не умершее небо, рождается крик. Он рос, словно обладал судьбой охватить весь мир. Если в начале он был насыщен смыслом боли, то сейчас я отвлекаюсь от этой цели и с ужасом наблюдаю его физическое ко мне приближение. Со стороны центра города, по Комсомольскому проспекту ко мне приближался ураган, смерчь, столп неизвестно чего, с невероятной скоростью и жутким шумом, рожденный моим криком.