О Бялике

З. Копельман О БЯЛИКЕ — СПУСТЯ ДЕСЯТИЛЕТИЯ[23]

Открывающее этот сборник «Введение» В.Жаботинского было написано не позднее 1911 года, и потому биография поэта и очерк его творчества представлены в нём не полностью. Нам хотелось бы продолжить разговор о Бялике, но уже в свете исторической перспективы.

Бялик жил в Одессе до 1921 года. Основным источником его существования было книгоиздательство «Мория», к которому в 1906 году добавилась ещё и типография. «Мория» выпускала преимущественно учебную литературу — обстоятельство, продиктованное не только тягой издателя к просветительству. Печатная продукция на иврите в те годы имела малый сбыт, и покупательский спрос был относительно высок лишь на учебники. Вопреки ожиданиям, предприятие Бялика приносило скромный доход, так как Бялик ни за что не желал поступиться своими издательскими принципами, которые формулировал примерно так: книги следует выпускать только после тщательного отбора при чётком понимании цели каждого издания; они должны быть грамотно отредактированы, не должны иметь типографских ошибок, а оформление (шрифт, формат, обложка) должно отвечать содержанию и радовать глаз.

Много времени, сил и души вложил Бялик в подготовку популярных изданий еврейских литературных памятников, которую вёл совместно с доктором И. Х. Равницким. Так появились адресованные юношеству книжки библейских историй в переложении Бялика, а также сборники ивритской поэзии XII — XVIII веков и сборник афоризмов и изречений еврейских мудрецов, где им были написаны примечания и сопроводительные очерки. Особо следует отметить замечательное собрание извлечённых из Талмуда и Мидрашей[24] еврейских сказаний — аггадот[25], известное под названием «Сефер ха-аггада» (1908–1909). Оно сразу же стало принадлежностью каждого маломальски интеллигентного национально ориентированного еврейского дома, выдержало множество изданий и продолжает переиздаваться и в нынешнем Израиле. Одесса в начале века была, наряду с Варшавой, городом еврейских писателей и еврейских издателей. Там жили писавший на идише и на иврите «дедушка» еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорим и писавший на идише Шолом-Алейхем, русско-еврейский поэт С. Фруг, ивритский поэт Ш. Черниховский, историк С.Дубнов, публицист Ахад-ха-Ам, историк и критик И. Клаузнер и многие другие деятели еврейской культуры. Там в десятые годы собралась плеяда молодых ивритских поэтов, для которых творчество Бялика было школой и образцом, — так называемое «поколение Бялика»: Залман Шнеур, Яков Фихман, Яков Штейнберг, Давид Шимонович (Шим'они), Авигдор Ха Ме'ири (Файерштейн). Квартира Бялика в Одессе была местом паломничества еврейских пишущих юношей, и многих приветил бывший тогда в зените своей славы поэт, который умел распознавать крупицы дарования в первых незрелых опытах. В 1907 году Бялик выступил со статьёй «Наша молодая поэзия», в которой с воодушевлением отозвался о ряде начинающих авторов, хотя их манера письма была новаторской по отношению к манере самого Бялика. Чуткость к чужому поэтическому слову и готовность помочь молодым войти в литературу парадоксальным образом сочетались в Бялике с качествами сурового редактора. Редактируя литературный раздел журнала «Ха-Шиллоах», Бялик не принял к публикации немало достойных произведений молодых авторов, а те, что принимал, подвергал жестокой редакторской правке. В результате такой политики ряд писателей и поэтов перестали обращаться в «Ха-Шиллоах», предпочитая более уважительное, как им казалось, отношение редакторов других журналов и альманахов.

Но дом Бялика был открыт всегда. Поэт любил поговорить, мог «загореться» по любому, самому случайному поводу и пуститься в рассуждения, которые очаровывали слушателей и необъятностью знаний, и буйством воображения, и сочной певучестью речи на украинском диалекте идиша, речи, сдобренной ивритскими, арамейскими и русскими оборотами и поговорками. Не удивительно, что многие спешили дома по памяти записать свои беседы с Бяликом, и эти заметки послужили впоследствии материалом для многочисленных воспоминаний о поэте.

Во время первой мировой войны Бялик, как мог, помогал ивритским литераторам: в качестве издателя давал им для заработка переводы, редактуру, корректуру; пользуясь своей известностью, просил для них помощи деньгами и вещами. В 1916 году, несмотря на то, что шла война, во многих странах отметили 25-летие творческой деятельности Бялика. Все, кто был сколько-нибудь заметён в еврейской культуре, выступили на страницах еврейской печати с поздравлениями, критическими статьями, стихами или эссе. Но в хоре восторгов и похвал тревожно и настойчиво звучал вопрос, который «уже десять лет» мучил читателей Бялика: почему «по середине жизненной дороги, в расцвете творческих сил, на вершине своих одолений, в зените всенародной славы, он вдруг оборвал свои песни»? (А. Гольдштейн. Молчание Бялика. «Еврейская Жизнь», 1916, № 14–15, с. 34).

К 1916 году Бялик, действительно, стихов не писал. Его постепенный уход в молчание начался после публикации поэмы «Свиток о Пламени» (1905). Она оказалась наиболее трудно доступной пониманию и, может быть, менее всех других произведений поэта была принята читателем. Тогда, в Одессе, её осуждали за невнятность замысла, за искусственность и претенциозность, за рассыпающуюся композицию, за «модернизм». Настойчивое желание разгадать смысл символов" поэмы породило множество интерпретаций и три (!) её перевода на русский язык.

Поэт, который, по-видимому, считал «Свиток о Пламени» вершиной своего творчества, был задет непониманием, не раз говорил о «слишком высокой октаве», а однажды — в беседе с Ха-Ме'ири — признал, что сорвался, «дал петуха». Больше ничего, похожего на «Свиток о Пламени», Бялик не писал. Стихи с тех пор стали появляться всё реже, со временем одно-два стихотворения в год, иногда — ни одного. Он заживо хоронил свою поэзию, «сестру забытых святых книг». Современников мучила тайна молчания Бялика, одни объясняли её душевным кризисом поэта, другие — реакцией на несостоятельность поколения, к которому были обращены его призывы.

В детстве Бялик пережил ужасную нищету, и страх бедности преследовал его всю жизнь. Этот страх, в котором он сам неоднократно признавался, нередко определял те или иные его поступки. Так, когда в 1909 году заканчивался трехмесячный визит Бялика и Равницкого в Эрец-Исраэль, Бялик предполагал в скором времени вернуться туда опять, уже насовсем. Однако хлопоты о должности учителя в Тель-Авиве не дали желаемого результата из-за того, что у Бялика не было свидетельства о высшем образовании, и поэт отложил переезд.

Потомку торговцев лесом на Украине, Хаиму Нахману тоже хотелось быть и слыть солидным деловым человеком. Он и облик себе создал соответствующий: от природы невысокий и полноватый, он приучил себя ходить степенно, опираясь на тяжёлую трость, не без щегольства носил добротную одежду и от души радовался, когда незнакомые люди принимали его за удачливого дельца. Это впечатление, однако, не вполне соответствовало действительности, так как многие торговые начинания Бялика в России потерпели крах. Вероятно, тот же страх перед бедностью побудил Бялика в 1921 году изменить своему первоначальному намерению: с трудом выбравшись из Советской России, он поехал не в Палестину, а в Германию, где предполагал восстановить деятельность ликвидированного советской властью издательства «Мория» и обеспечить себе стабильное в материальном отношении будущее. Вместе с семьёй Бялика Россию покинули и семьи ещё нескольких деятелей культуры на иврите, то есть той культуры, которую советская власть желала задавить. Только с помощью давнего поклонника бяликовской поэзии М. Горького была получена бумага за подписью Ленина, благодаря которой Бялик добился разрешения на выезд тридцати пяти человек.

Итак, 1921 год, и Бялик в Берлине. В те дни в этом городе, а также в Хомбурге, что неподалёку от Франкфурта-на-Майне (там Бялик жил, когда позволяли дела), собралось много покинувших Россию еврейских интеллигентов, полагавших языком своей национальной культуры именно иврит. Бялик оказался в благоприятной среде. Его издательство «Мория» работало с небывалым дотоле размахом; он основал ещё одно издательство — «Двир» и принялся скупать книги других издательств, чтобы поставлять большие партии книг на иврите в Эрец-Исраэль, где их распространяли специальные агенты. Но Бялику словно всего было мало. Он вступил компаньоном в издательство Зейдмана и совместно с его женой-художницей создал несколько иллюстрированных книг детских стихов и сказок. Так поэт нашёл для себя новый вид творчества, с которым не расставался уже до конца жизни. А сегодня, приходя из детского садика, маленькие израильтяне важно произносят первое узнанное ими литературное имя — Хаим Нахман Бялик и декламируют или поют памятные их родителям с детства четверостишия.

Поэт не пишет стихов, теперь всё его время заполняет иная работа. Дела идут успешно, и Бялик с гордостью сообщает об этом своему другу С.Дубнову[26]. Заключая длинный перечень выпущенных им книг, он пишет:

И всё-таки в Эрец-Исраэль Бялик не спешит. Ох, как не хочется ему, «певцу национального возрождения», приехать на новую родину без гроша в кармане, жить под чужой крышей или, избави Бог, на чужих хлебах. Задолго до своего пятидесятилетия, в связи с которым, как он понимает, пышных торжеств не избежать, Бялик начинает готовить к выпуску полное собрание своих сочинений. Он рассчитывал, что сумеет на нём заработать.

Субсидировало и продавало это издание акционерное Общество любителей поэзии на иврите. Год работали над ним сам Бялик, художник-иллюстратор Иосиф Будко [27] и лучшие корректоры и редакторы. Оно появилось в юбилейном, 1923 году, четыре великолепных тома: поэзия, переводы, художественная проза, статьи и эссе. Тираж 3200 экземпляров, из них 200 — в сафьяновом переплёте, на бумаге с надписью водяными знаками «X. Н. Бялик — 1873–1923» и с автографами поэта и художника. Такой роскоши литература на иврите ещё не знала. Издание было доступно только состоятельным людям, но найти покупателей не представило труда. Бялик заработал почти двадцать тысяч долларов; теперь он знал, что у него будет, наконец, собственный дом.

Чествование Бялика вылилось в волну национального ликования во всём мире и сопровождалось столь чрезмерными славословиями, что поэт нарушил «зловещее молчание», которое, по выражению того же А. Гольдштейна, «звучало немым укором над головой поколения». На следующий же после юбилея день во весь голос прозвучал бяликовский протест:

Это было единственное написанное в Германии «взрослое» стихотворение Бялика.

Теперь препятствий к отъезду в Эрец-Исраэль больше не было. Закончив необходимые распоряжения по делам издательств, поэт, после многочисленных прощальных вечеров, в марте 1924 года выехал с женой поездом в Триест, где пересел на идущее в Яффу судно. Но Бялики сошли в Александрии и в Эрец-Исраэль прибыли поездом 26 марта, в среду. Надо ли говорить, что несмотря на все заранее высказанные предупреждения и просьбы, поэту устроили всенародную встречу. Сквозь толпы людей его пронесли от поезда на руках. Газеты писали, что его приезд — самое драгоценное приобретение нового ишува[28].

В Тель-Авиве Бялик первым делом навестил своего дорогого, уже серьёзно больного учителя Ахад-ха-Ама. А через неделю после приезда ему выделили песчаный участок на недавно проложенной улице, которую тут же назвали именем поэта. Участок находился рядом с главной артерией тогдашнего Тель-Авива, улицей Алленби.

Бялику не терпелось строить дом. Он нанял архитектора — Иосифа Минора, прибывшего сюда из Германии годом раньше. Дед Иосифа был когда-то раввином Москвы и обучал древнееврейскому языку Л.Н. Толстого. Проект дома создавался при активном участии его будущего хозяина. Бялик хотел выстроить просторный и красивый дом, в котором нашлось бы место и для работы, и для дружеских встреч. Поэт оплатил все расходы и отправился в Берлин закрывать издательство «Мория» и переводить издательство «Двир» в Тель-Авив. Вернувшись, он чуть не каждый день ходил смотреть, как идёт строительство. В свой первый собственный дом Бялики переехали летом 1925 года, а осенью, на праздник Симхат-Тора[29], устроили грандиозное новоселье, на котором ел, пил и веселился весь город.

Выстроенный в характерном для того времени «палестинском» стиле, совмещавшем «западные» и «восточные» архитектурные черты, этот дом стоит и поныне. Он превращён в музей поэта, где находятся его личная библиотека и архив, а также наиболее полное собрание книг о нём на всех языках. В Доме Бялика всегда есть люди: экскурсанты, простые посетители и, конечно, исследователи литературы. Те же стены, та же обстановка, и всё новые поколения израильтян приходят сюда на концерты, лекции, научные собрания.

В Тель-Авиве у Бялика было множество знакомых: друзья-писатели из Одессы, знакомые по загранице, знакомые по сионистским конгрессам. Силою этих обстоятельств поэт сделался фокусом духовной жизни города; он и рад был своей причастности ко всему, что творилось вокруг, и тяготился ею. С ним то и дело здоровались, просили улаживать конфликты, спрашивали совета в житейских делах, и Бялик, не умея никому отказать, чувствовал, что перестаёт принадлежать самому себе. А ведь он был уже не молод. В отяжелевшем теле гнездилась болезнь — камни в почках, которая донимала его болями уже несколько лет. Поездки в Европу на воды приносили лишь временное облегчение.

Когда финансовые дела «Двира» начали вызывать серьёзную тревогу, Бялик уступил давнишним просьбам Х.Вейцмана[30]и отправился в турне по Америке через Европу с целью заставить тамошних евреев раскошелиться ради развития культуры «национального очага». С деловой точки зрения поездка окончилась провалом: денег Бялик не собрал. Американские евреи без энтузиазма слушали его горькие слова о тяжком положении халуцим[31], о том, что идиш обречён на гибель, как когда-то арамейский, о том, что будущее — только за ивритом. Зато где бы ни оказывался Бялик, везде он искал встреч с еврейскими учёными и приглашал их к сотрудничеству с Еврейским университетом, торжественно открытым в Иерусалиме в апреле 1925 года, университетом, членом попечительского совета которого он был — как позднее и председателем писательской организации, и членом Комитета языка иврит и ещё многих учреждений, организаций, советов и комитетов. Всегда, во всех своих поездках за рубеж Бялик посещал университетские библиотеки, где хранились еврейские рукописи и книги и собирал тексты еврейских средневековых поэтов. Ведь он не только занимался издательской и общественной деятельностью. Как когда-то над книгой аггадот, он продолжал работать вместе с Равницким над изданием собраний стихов Шломо Ибн-Габирола, Моше Ибн-Эзры и других еврейских поэтов средневековья.

И современники, и исследователи его творчества в последующие годы единодушны в том, что Бялик был великим знатоком иврита как по объёму словаря, так и по ощущению оттенков значений. Богатство и точность языка Бялика, его гибкость и естественная послушность мысли поражали читателей, ведь процесс превращения иврита из книжного, «мёртвого» языка в язык по-настоящему живой как раз тогда был в разгаре. И нередко у Бялика спрашивали, как называется то или иное животное, тот или иной цветок, какое имя на иврите дать ребёнку и что написать на вывеске магазинчика. Даже название рабочей газеты «Давар» («Давар» — «Глагол», так называется одно из стихотворений Бялика) было предложено поэтом.

У Бялика была своя позиция в отношении возрождения иврита. Он был принципиальным противником словотворчества Э.Бен-Иехуды[32], считая изобретённые им слова химерическими образованиями. "Возрождение нашего языка, — утверждал Бялик, — от книги к жизни: воскрешение языка — как осуществить это? Прежде всего, вернуть его в прежнее состояние, иными словами, реконструировать, т.е. вернуть словам, оборотам и выражениям древнего языка … все те смыслы и значения, которыми они обладали тогда; наряду с этим, нужно естественным и органичным образом нагрузить их новыми, современными смыслами и значениями… В творчестве языка, как во всяком художественном творчестве, нет нужды создавать из ничего, надо только обнажить, раскрыть сокровеннее в тайниках". Время доказало жизнеспособность обоих этих путей развития языка.

…Улица Тель-Авива. В кольце слушателей стоит Бялик и что-то говорит. В руке дымится папироса. Идёт мимо еврей в лапсердаке, останавливается и с изумлением вопрошает: «Бялик курит в субботу?» Бялик в смущении отбрасывает папиросу: «Вы правы, Вы совершенно правы!» — и разражается патетическим монологом о святости и величии еврейской субботы[33].

Он говорит долго и вдохновенно, наконец смолкает, устав, и, растерянно озираясь, спрашивает: «Папироски не найдётся?..»

В этом эпизоде, как в зеркале, проявилась характерная амбивалентность натуры Бялика: в «Песнях гнева» он бичует евреев безжалостно, почти с ненавистью, а в таких стихах, как «Если познать ты хочешь…», «Моя мама, будь благословенна её память», в поэме «Подвижник» он пишет о своём несчастном и великом народе с пронзительной нежностью и любовью.

Бялик бесконечно ценил еврейское религиозное наследие. Но евреи порывали с религиозной традицией, они смотрели в будущее и им было мало дела до премудростей прошлого. Бялик не мог примириться с этим и всеми силами старался «секуляризировать» религиозное наследие, перенести его из молитвенной школы в светскую культуру. Вот только один пример.

Онег шабат — уникальная примета еврейской жизни. Онег шабат — это субботнее наслаждение правоверных евреев беседою о Торе, с праздничными песнопениями и застольем. А в Тель-Авиве 20-х годов суббота — это толпы загорающих на пляже, лузганье семечек, питьё лимонада, бесцельное шатание по городу и беспричинные драки не знающих, чем себя занять, молодых людей, вырванных в этот день из привычного ритма тяжёлого будничного труда. Бялик, навещая больного Ахад-ха-Ама, не раз обсуждал с ним недостойный облик тель-авивской субботы. А примерно через месяц после кончины Ахад-ха-Ама, в феврале 1927 года, новое товарищество «Онег шабат» провело свою первую встречу. В одном частном доме собрались за субботним столом несколько десятков гостей. Бялик говорил о непреходящей ценности субботнего праздника и резко порицал нарушающих субботу публично. О том, что эта встреча будет иметь продолжение, было сообщено в газетах, и в следующую субботу гостей собралось ещё больше.

Так Бялик при поддержке друзей создал новый обычай: в субботу, после полудня, регулярно устраивались многолюдные собрания за накрытыми столами. Бялик сидел во главе застолья. Он представлял очередного оратора, обычно видного учёного или деятеля культуры, который предлагал вниманию присутствующих серьёзное, содержательное сообщение. За лекцией следовала дискуссия, которую открывал всё тот же Бялик. Он остужал пыл особо горячих спорщиков шутками и остроумными импровизациями. Чаще всего после дискуссии выступал знаменитый кантор Шломо Равич со своим хором, а заканчивалось собрание вечерней молитвой. Нередко главным оратором бывал сам Бялик, который выступал всегда экспромтом и всегда увлекательно. Постепенно участников стало так много, что в 1929 году на улице Бальфура для собраний «Онег шабат» было выстроено специальное здание, где могла поместиться тысяча человек. От общей трапезы пришлось отказаться, но вино и фрукты подавались всегда. Скоро подобные собрания стали проводить и в Иерусалиме, и в Хайфе, а в Тель-Авиве они продолжались и после того, как Бялика уже не стало.

«Всему своё время, и время всякой вещи под небом» — сказано у Экклезиаста. И ещё сказано: «Восходит солнце и заходит солнце». Как солнце, взошёл Бялик на небосводе ивритской поэзии, осветил и согрел людские сердца, гневом своих строк опалил души. Но шли годы. «Муза поэзии покинула меня», — жаловался он друзьям, а тем временем другие, молодые поэты сочиняли новые стихи. Из России они привезли халуцианский дух, честолюбие и имена своих кумиров — Маяковского и Есенина. «Агитатором, горланом, главарём» был у них поэт Авраам Шлионский. По праву молодости и таланта они хотели во что бы то ни стало утвердиться в ивритской поэзии. Выросшие на поэзии Бялика, они вызывали её теперь на бой и ждали только удобного случая «сокрушить старьё». Случай не замедлил представиться.

Весной 1927 года на сессии писательской организации Бялик заявил, что «иврит и идиш обручены на небесах и их не разлучить». Той же весной Бялик и ещё несколько писателей дружески принимали гостей из Америки — писавших на идише прозаика Шалома Аша и поэта Переца Хиршбейна, которые в своё время начинали на иврите. Бялик говорил об органичной принадлежности идиша еврейской литературе. Его не хотели слушать даже друзья. И. Клаузнер, Б. Кацнельсон, Я. Фихман, У.Ц. Гринберг не просто отвернулись от него, они оказались по другую сторону баррикады. А несколько месяцев спустя Бялик выдвинул ещё одну крамольную идею — открыть в Еврейском университете кафедру идиша. Во взрывоопасной обстановке того времени идею не просто не приняли — её с негодованием отвергли.

Дело в том, что в те годы в Эрец-Исраэль шла настоящая битва за иврит. Идиш воспринимался и как язык галута[34], и как язык религиозных экстремистов (те травили Э. Бен-Иехуду за «осквернение святого языка»). Более того, идиш был объявлен единственным языком светских евреев, на нём говорили злейшие враги иврита и сионизма — последователи Евсекции[35] и Бунда[36]. Поэтому отношение к идишу сионистов Эрец-Исраэль было непримиримым и бескомпромиссным. Молодёжь и подростки разбрасывали листовки с призывом: «Еврей, говори на иврите!», активисты из Отряда защитников языка требовали от людей на улицах: «Только иврит!» Бялик, говоривший с женой и друзьями на идише, не раз «попадался», его вызывали на товарищеские суды, подробности которых потом смаковали газеты.

Бялику не хотели прощать его симпатий к идишу, а молодым бунтарям от литературы этого казалось достаточным, чтобы сбросить национального поэта с пьедестала. Кампанию против Бялика начал журнал писательской организации «Ктувим», редакторами которого были Э. Штейнман и А. Шлионский. Кампания кончилась тем, что и Бялик вышел из организации, и журнал откололся от неё.

Вскоре, однако, писатели снова утвердили Бялика своим главой, а спустя несколько лет поэт опять дал повод к нападкам. Летом 1931 года в Базеле состоялся Семнадцатый сионистский конгресс, на котором присутствовал Бялик, а через несколько месяцев было опубликовано стихотворение «Я вновь увидел вас в бессилье». Дата и место написания отсылали читателя к конгрессу, на котором после ожесточённых дискуссий произошёл раскол сионистской организации: Жаботинский и его сторонники покинули зал в знак протеста против позиции Вейцмана. Бялик сочувствовал Вейцману, и получилось, что ещё один некогда близкий человек, переводчик его стихов, навсегда отдалился от него.

Шлионский не замедлил дать уничижающую оценку стихотворению «Я вновь увидел вас в бессилье»:

Так писал Шлионский, который со времени первой полемики с Бяликом успел завоевать авторитет ведущего поэта новой школы. Шлионский выступал с резкой критикой бяликовского поэтического направления. Он считал, что классические формы, «окаменелость» языка, взвешенность и рационализм стихов Бялика сковывают поэтическую экспрессию, тягу к созданию неологизмов, к свободным ритмам, к акцентному стиху. Шлионский и его окружение составили следующее после Бялика поэтическое поколение, в котором, кроме него самого, следует назвать таких замечательных поэтов, как Натан Альтерман и Леа Гольдберг.

Атака Шлионского вызвала не менее воинственные отклики приверженцев Бялика. Статьи «за» и статьи «против» появлялись в газетах и журналах одна за другой, а Шлионский подливал масла в огонь: «Пророков забрасывают камнями, а не носят на руках… Поклонение, которого Бялик удостоился не только со стороны писателей, но и со стороны широких масс, ставит под сомнение величие его таланта». Конфликт разрастался, литераторы разделились на два враждующих лагеря, и только Бялик молчал. Он не любил вражды; ещё в Одессе он, бывало, повторял: «Бялик ни с кем не ссорится».

Шестидесятилетие поэта (январь 1933) прошло скромно. К тому же, это был год прихода к власти в Германии Гитлера. Поразительно, что уже начиная с 1929 года Бялик во время своих поездок по Европе предсказывал будущую трагедию и звал евреев покинуть насиженные места, — ещё один пример его пророческого дара.

К юбилею начало выходить новое собрание его сочинений, а муниципалитет Тель-Авива учредил литературную Премию Бялика, которая после образования государства стала государственной литературной премией.

Болезнь донимала поэта, состояние здоровья требовало его присутствия в Европе, где были лучшие врачи и лучшие медицинские возможности. В начале июня 1934 года Бялик с женой выехали в Вену. Но вскоре после операции, прямо в больнице, Бялик умер. День, когда в Эрец-Исраэль привезли его останки, стал днём всенародного траура.

Русскоязычная публика узнала Бялика довольно рано по переводам отдельных стихотворений. Однако настоящее знакомство с его поэзией произошло после выхода в свет в 1911 году книги переводов Жаботинского «Песни и поэмы». Она выдержала шесть изданий и вызвала большой резонанс. Бялик был почти единственным ивритским автором, которого знали в России (переводы его статей и рассказов вышли в ряде изданий в 1917–1918 годах).

Бялика высоко ценили многие русские литераторы; знаменитые поэты — Брюсов, Вяч. Иванов, Сологуб — переводили его стихи, пользуясь подстрочниками и фонетическими схемами. О сформировавшемся в среде русской интеллигенции отношении к этому еврейскому поэту можно судить хотя бы по поздравительным телеграммам и статьям, присланным в журнал «Еврейская жизнь» по случаю 25-летия литературной деятельности Бялика (1916). Среди поздравителей были В. Короленко, И. Бунин, Л. Пастернак, М. Гершензон и др. Вот выдержки из поздравления А. Куприна:

А Бунин не только прислал телеграмму, но и специально написанное им стихотворение, рукописный оригинал которого он просил передать Бялику. Вот его текст, как он был напечатан в юбилейном номере газеты:

Этот текст впоследствии был ошибочно принят за бунинский перевод бяликовского стихотворения и во всех последующих публикациях, за исключением сборника «На одной волне. Еврейские мотивы в русской поэзии», сост. Т. Должанская, изд-во «Библиотека-Алия», 1974, печатался как перевод. Даже в девятитомном собрании сочинений И.Бунина (М., Художественная литература, 1967, т. 8, с. 397) стихи даны как перевод под рубрикой «Из еврейских поэтов».

О Бялике писал и неоднократно говорил М.Горький, называя его еврейским Байроном; дважды писал о нём В.Ходасевич (одна из его статей перепечатана в настоящем сборнике); читал наизусть отрывки из «Сказания о погроме» В. Маяковский. Уже в наше время журнал «Иностранная литература» (№4, 1990) под рубрикой «Из классики XX века» опубликовал подборку старых и новых переводов Бялика с предисловием С. Аверинцева.

Интересно, что много и жадно читавший по-русски Бялик, хоть и занимался переводами — переводил с идиша И. Л. Переца, М. Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема; с немецкого Шиллера и др., с русского, заглядывая в немецкий перевод, перевёл… «Дон-Кихота», но русскую поэзию или прозу не переводил никогда. В 1917 году Д. Фришман просил Бялика от имени ивритского издателя А. Штыбеля в Москве: «Переведите „Евгения Онегина“. Вознаграждение получите, какое пожелаете», но Бялик ответил отказом: «Нет, только не это. Это — не для меня.»[37]

Читатель почувствует, конечно, в переводах бяликовских стихов влияние русской поэзии. Это и ритмика, и лермонтовские мотивы, и связь с символистами. О влиянии на Бялика русской поэзии много пишут израильские исследователи (проф. X. Бар-Йосеф, д-р Э. Натан), но тема эта неисчерпаема.

И всё-таки, мир поэзии Бялика стал далёк и чужд нынешнему израильтянину, недостаточно знакомому с еврейским религиозным наследием, из которого поэт черпал образы, мысли, вдохновение. И если прошедшие через бет-ха-мидраш читатели поколения Бялика не переставали восхищаться многозначностью его поэзии, сотканной из множества контекстов, то современные читатели этих контекстов попросту не знают, и стихи Бялика для них утратили свою объёмность. Недаром поэта называли «последним певцом уходящей эпохи».

Другая преграда между поэзией Бялика и читателями возникла ещё при жизни поэта: подавляющее число его стихов написано на ашкеназском варианте иврита, а возрождённый Израиль заговорил на сефардском наречии, отличающемся главным образом местом ударения в слове. Если чётко организованные в ритмическом отношении стихи Бялика прочесть по законам сефардского наречия, они превращаются в неуклюжий, полупрозаический текст. Сам поэт знал о гибельной ловушке, уготованной ему ивритом-ашкеназитом, и начинающим поэтам настоятельно советовал выбирать только так называемый «правильный» иврит. Всё это привело к ситуации, когда Бялика учат в школе, но почти не читают дома.

Зато для филологов поэзия Бялика представляет собой неисчерпаемый кладезь. Без преувеличения можно сказать, что ни об одном ивритском поэте не написано и не пишется так много, как о Бялике. Меняется взгляд на филологическую науку, и следом поэзия Бялика открывается новыми гранями. В ней находят черты романтизма, декаданса, символизма и постмодернизма, психоаналитические биографические коды и исторические и культурологические приметы его эпохи. Ускользающие от окончательных приговоров стихи Бялика рождают всё новые интерпретации и искушают исследователей.

Хочется верить, что читатели вошедших в этот сборник русских переводов — иногда несовершенных, иногда — откровенно архаичных, тем не менее по достоинству оценят поэзию еврейского классика.

Сегодня ивритские стихи Х.Н. Бялика можно найти в Интернете: http://www.benyehuda.org/bialik. Кроме того, в русском Интернете появилось много новых переводов из Бялика, только к сожалению, не все переводчики знают о том, что он писал, произнося стихи на ашкеназкий лад, а потому нарушают метрику стиха.