О Началах

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Покидая Петроград осенью 1922 года. Лев Платонович Карсавин увозил с собой рукописи практически завершенных работ «Джиордано Бруно» и «Философия истории», а также ранее печатавшиеся, а затем переработанные и значительно дополненные книги — «Основы средневековой религиозности XI^XIII веков» и «Католичество», подготовленные к переизданию¹.

С конца 1919 года Карсавин пишет еще одну книгу — «Метафизика Христианства», черновую рукопись которой он также привез в Германию. Работа была начата в то время, когда Лев Платонович вел в Петроградском университете семинары по теме «История христианской догмы и философии». Через полтора года в недавно открывшемся Петроградском Богословском институте он прочел курс лекций «Введение в гносеологию и метафизику»². Материалы к нескольким из этих лекций были использованы Львом Платоновичем при работе над первыми главами книги.

Занятия «Метафизикой Христианства» были прерваны арестом, высылкой и последовавшими за ней большими сложностями с устройством в Германии. Несмотря на приложенные усилия, Карсавину не удалось получить постоянного места в каком–либо высшем учебном заведении Берлина, а на предложения о преподавательской работе в провинциальных университетах Франции и Италии он неизменно отвечал отказом. Положение лектора в только что открытой Религиозно–философской академии и работа в Русском научном институте в Берлине не приносили ему удовлетворения и лишь служили поводом для резкой, а иногда и слишком пристрастной критики эмиграции.

В конце лета 1923 года Лев Платонович возобновляет работу над «Метафизикой Христианства» и посвящает ей почти все свободное время. В конце ноября 1923 года он отмечает: «У меня, конечно, есть светлый пункт — это все та же тебе известная Метаф[изика] Христианства]. Ее пишу днями и ночами, и все осмысляю превосходства отказа от себя и своего. Лицемерия в моей работе нет, усилий много. Содержание ее тебе в общем известно (это мои лекции еще в Университете] и»о спасении всех»). Но как это выходит, не знаю. Теперь начинается полоса затруднений, п. ч. деньги вышли и надо искать заработка: жизнь вздорожала до крайности, а у меня много нуждающихся в помощи. Этого заработка ищу. Вероятно рано или поздно найду, но м. б. ради него придется урезать и эту работу над Мет[афизикой] Христианства»³.

В декабре Карсавину действительно приходится из–за крайне осложнившегося материального положения на время отложить увлекшую его работу над книгой и сосредоточиться на подготовке лекций для немецких и русских слушателей. Немецкие лекции следовало представлять в письменном виде, что требовало от Льва Платоновича немалых усилий. Помимо этого он много писал для русских и немецких периодических изданий, желая «не столько высказаться […], сколько заработать»⁴.

В январе 1924 года, несмотря на крайнюю загруженность и усталость, он вновь берется за свою «Метафизику»: «В работе мне трудно собрать свои мысли, и, видимо, ясности и стройности ни в чем я добиться уже не могу. Все запуталось. В третий раз начал и пишу свою Метаф[изику] Х[ристианств]а, но и в третий раз ничего не выходит. То какая–то отвлеченность, то бессвязность. […] Читаю в Ин[ститу]те […] и в Академии Религиозной] (ту же метафизику) […]»⁵.

Книга была написана в четыре с небольшим месяца и в конце мая Карсавин сообщал: «Книжку я окончил и, м. б., через месяц начну печатать, если Абраша [А. С. Каган —А. К.] не лопнет и не впадет в панику. Вышла она большая (л[истов] в 30) и не совсем удачная. Часть ее содержания (первые четыре главы) тебе известна: это то самое, что я читал в Университете]; дальше идут рассуждения о «к6оцо<; vor|TO(;», о мире грешном, о вечных муках и спасении всех, и о догмах Боговопл[ощения], рождения от Девы, об искуплении, евхаристии, мощах. Входят сюда, конечно, и вопросы о времени, пространстве, свободе. Не знаю, можно ли кратко изложить содержание. Но мне кажется, есть один пункт, […] который я сам ставлю в связь со своим теперешним уклоном к отказу от всего и смирению. — Я утверждаю, что неравноправны самоотдача и самоутверждение, но, что есть, собственно говоря, только первая. Как Логос есть только самоотдача и жертва, страдание и смерть, а существует (даже в качестве смерти и жертвы) лишь силою Духа, так и в мире единственный путь — путь отдачи всего себя, к[о]т[оры]й и есть настоящее утверждение всякого Богом. Конечно, здесь есть опасность, что я низвожу свою философию на роль адвоката собственного моего ничтожества. Но я думаю, что все мое поведение и вся моя жизнь одинаково скверны со всякой точки зрения. […] то, что я делал, вовсе не отказ от себя, а м. б. весьма злостное самоутверждение»⁶.

Завершенная рукопись потребовала, однако, значительной доработки, на что ушло почти все лето: «[…] я нахожусь в состоянии чрезвычайной усталости и угнетенности, — писал ученый в конце августа, — […] Я работал все время, работал и все лето, дни и ночи напролет (переделывал книгу). […] И вне писания я просто ничего не могу сделать»⁷. Раиса Ноевна Блох, хорошо знавшая Карсавина еще в годы своей учебы в Петрограде и продолжавшая регулярно общаться с ним в Берлине, отмечала примерно в это же время: «Лев Платонович окончил»метафизику христианства». Вид у него ужасающий, работает он главным образом ночью. Лекций читает множество, но материально ему с метафизикой очень тяжело»⁸.

Печатать новую книгу согласился давний знакомый Карсавина — Абрам Саулович Каган, еще в Петрограде активно участвовавший в издательской деятельности «Petropolis'a» и заключивший со Львом Платоновичем в начале 20–х годов несколько контрактов на издание книг. Большинство из них не было осуществлено⁹. «На днях К[аган] начинает печатать мою»Метаф[изику] Христианства]»»^{10 —} сообщал Карсавин в конце апреля 1925 года.

Набор первого тома этой большой работы, состоявшей в последней редакции из трех частей и получившей название «О началах (Опыт христианской метафизики)», был завершен довольно быстро. Уже 15 мая 1925 года Лев Платонович рассказывал: «Третьего дня докорректировал до головной боли, вчера сидел с молодыми философами (ты помнишь, вероятно, по Петербургу], Штейнберга из Вольфилы), а придя опять корректировал до 1/2 6. Вероятно, это кончится (I том моей Метафизики в 12 л.) на будущей неделе»".

Три недели спустя он сообщал: «Первый том моей Метафизики (назв[ание]«О началах»I Бог и тварный мир) К[аган] издал»¹².

Несмотря на многократную тщательную «переделку» книги, Лев Платонович, кажется, по–прежнему не был удовлетворен результатами длительной работы.

В июле 1925 года,' поясняя причину долгого перерыва в переписке, он сообщает П. П. Сувчинскому: «Причины моей невежливой медлительности следующие. — 1) Меланхолическое состояние духа (слабая степень»уныния»,«acediae»); 2) известная Вам моя абулия (что связано с предшествующей причиною); 3) усердная переделка за все последнее время моего II тома, приводившая меня в удрученное состояние и 4) сложные житейские и финансовые обстоятельства. […] Переделка же понадобилась частью для сокращения, частью для исправления (учения о Церкви). Временами мне кажется, что написал (а частью и напечатал) я нечто несуразное, бессвязное и неубедительное. Иногда же обуревает горделивое самосознание: мнится, будто и в самом деле откровения. Но знаю, что этого ни сам не выяснишь, ни другие не выяснят: день покажет, т. е. или устоит или сгорит, как солома»¹³.

Отзывы некоторых критиков превзошли, однако, даже эту суровую самооценку… В январе 1926 года, Н. Бахтин на страницах еженедельной берлинской газеты «Звено» в заметке «Вера и знание»¹⁴, помещенной под рубрикой «Из жизни идей», резко негативно отозвался о новом труде ученого: «Русская религиозная мысль, причастная — через культ — духу восточного богословия, всегда была отмечена гностическим дерзновением; она не могла и не хотела стать умаленным, теоретическим познанием сущего. Но, вместо того, чтобы непосредственно — сквозь полтора тысячелетия — связать себя с родственной традицией эллино–христианского богопознания, она искала осознать и закрепить себя в чуждых ей формах западной философии, — ломая их, умаляя себя…

Так, не имея силы дорасти до подлинного гносиса и не желая стать просто отвлеченным знанием, она оказалась не то дурной, неопрятной философией, не то трусливым гносисом.

В частности, губительно было для русской мысли — от Хомякова до Вл. Соловьева — влияние германского романтического идеализма. Так, Вл. Соловьев — добросовестный ученик германских идеалистов — все время оттеснял на второй план подлинного Вл. Соловьева — гностика. (Вот почему можно любить Соловьева не за его философию, но как бы сквозь эту философию, порою — наперекор ей). Явление это крайне показательно для русской мысли. Но не менее показательно (особенно в наши дни) другое, противоположное явление: слепое, неоправданное дерзновение, отталкивание от узкой, но по–своему правомерной, западной традиции, — и срыв в бессвязность, в логическую нечленораздельность.

Любопытный пример этого последнего явления — недавняя книга проф. Карсавина[5].

Исследователь внимательный и осторожный, автор двух значительных работ по истории средневековой религиозности, проф. Карсавин, за последние годы, по–видимому, решительно отказался от истории ради религиозной философии. И об этом можно только пожалеть, особенно после выхода его последней книги.

«О началах» — первая часть задуманного автором»Опыта христианской метафизики». Философ ищет. целостного богопознания,«где разум и духовный опыт должны друг друга пронизывать»; он решительно отметает скудные подразделения и категории, созданные западной мыслью, и ищет прямого соприкосновения с древней гностической традицией; наконец, он твердо сознает лежащий на нем»долг правдивости и труда, т. е. обязанность выразить испытываемое рационально». Но книгу эту, напряженную и бессвязную, невозможно читать без чувства какого–то почти физического недомогания. Здесь закреплено какое–то очень существенное стремление, которое не может не волновать. Но закреплено оно как–то случайно, до времени, наспех. Безвкусие никогда не бывает только внешним, оно всегда — показатель какой–то глубинной, душевной нечистоты. Захлебывающееся многословие, неряшливость стиля и мысли, невоздержанность в образах — нигде не могут быть оправданы, и менее всего — в религиозном познании, где первое, неустранимое требование это — строгость и чистота. Проф. Карсавин принадлежит, по–видимому, к тем мыслителям, для которых отказаться от скудной и честной трезвости, — значит потерять единственную опору…

Но если книга Карсавина — опыт беспомощный и ненужный, то правомерность самого задания остается в полной силе».

Публикация в «Звене» больно задела Карсавина: «[…] предрасполагает […] к меланхолии, писал он П. П. Сувчинскому в феврале 1926 года, — исконное свойство неуверенности в себе, делающее иногда чувствительными и мелочи архиерейской жизни. А таких мелочей много. Среди них, к стыду моему, играет роль и общественное мнение. Тут недавно принесли мне -звено с глупой заметкой какого–то Бахтина о»О началах». Показалось, что юный автор хочет авторитетно покритиковать и критикует на основании того, что у меня же вычитал, по принципу:«primo tuo haculo teipsum percutiam». Но м. б. не у меня вычитал, а я написал только общеизвестное? М. б. и правильно, что книга вызывает»физическое недомогание», неряшлива по стилю, бессвязна и напряженна, безвкусна? Ведь чувствую же я теперь сам безвкусицу моих»Noctes», о коих и слышать не хочу. Здесь важен не автор, а поднятый им вопрос, потому существенный, что наибольшая часть моей души в работе. А не следует ли направить душу инуде, если работа не к чему? И почему это все заметки, какие читаю, ругань (по–моему глупая и обнаруживающая неуменье читать, но ведь»cujusvis hominis est errare, praecipue autem auctoris»), a другие люди, которые бы, по моему рассуждению могли бы немножко понять, молчат? Разумеется, есть возможность приятного истолкования. — Непонимание и молчание свидетельствуют о значительности; и было бы не очень лестно быть понятным и ценимым эмигрантскою склокою. Но ведь возможны и другие, не менее вероятные, но менее приятные толкования. Как–то Вы меня утешили по аналогичному вопросу, о чем вспоминаю с благодарным сердцем. Но — горбатого только могила исправит. Во всяком случае, одиночество вещь тяжелая, хотя, надо полагать, и душеспасительная. Простите за исповедь какого–то сердца (не знаю — горячего или холодного) в чужих стихах и в своей прозе. Значения сему, разумеется, никакого не придавайте: просто — немного расписался. […] корабль Кагана близок к крушению. Денег у него нет; при мысли о долге мне (я, конечно, не напоминаю) бегает глазами и о печатании II т. Начал предпочитает умалчивать. Скоро собираюсь взять его назад и положить в стол для ради назидания далекого потомства[…]»¹⁵.

Несколько небольших доброжелательных рецензий в русской прессе, в том числе и статью В. Н. Ильина в парижском журнале «Путь»¹⁶, Лев Платонович не счел достаточно серьезными, заметив, что это «[…] пишут люди скорее интеллигентско–благонамеренные и недалекие, чем понявшие»¹⁷. «[…] Да и по существу писания мои мало доступны и трудны […] для критики же я слишком резок»¹⁸, — писал он Сувчинскому в марте. Второй (II–III) том «Начал» так и остался ненапечатанным, и Карсавин забрал рукопись из издательства. В следующем году он подготовил для немецких читателей сокращенный вариант II–III томов книги, изданный в 1928 году под заглавием «ПЕР1 APXQN. (Ideen zur christlichen Metaphysik)»¹⁹ в виде брошюры, разделенной на пять главок.

Лев Платонович хранил рукопись II–III томов более двадцати лет. Лишь незадолго до ареста, неминуемость которого становилась все более очевидной, Карсавин передал некоторые документы, рукописи (в том числе «О началах») и книги на хранение своей каунасской знакомой Н. И.

В феврале 1954 года знакомая Карсавина неожиданно умерла, не оставив завещания, и все имущество, находившееся в ее квартире, отошло в собственность государства. Вдова и дочь Льва Платоновича так и не смогли получить принадлежащие им вещи²⁰. По–видимому, именно тогда автограф II–III томов книги «О началах» оказался в фондах отдела рукописей Центральной библиотеки Литовской ССР (ныне Литовская Национальная библиотека) в Вильнюсе. Каких–либо сведений о времени и источнике поступления рукописи в библиотеку выяснить не удалось.

При подготовке настоящего издания мы имели возможность использовать следующие материалы:

Том I.

— Черновой автограф «Метафизики Христианства» (49 стр.), вывезенный автором из Петрограда и значительно отличающийся от печатаемого текста. [Частное собрание. Германия].

— Автограф плана первых четырех глав книги «Метафизика Христианства» (5 стр.). [Частное собрание. Германия].

— Гранки последней (?) корректуры главы II (§§ 18—23), фрагментов главы III (§§ 24—26; 29—36) и фрагментов главы IV (§§ 37—40; 43) с авторской правкой. [Частное собрание. Германия].

— Принадлежавший Л. П. Карсавину экземпляр первого тома с незначительной авторской правкой. [Частное собрание. Париж].

Том II-1II.

— Фрагменты автографа первой редакции текста II–III томов (§§ 52—55; 90—98). [Частное собрание. Германия].

— Автограф глав V–IX и оглавления II–III томов (165 стр.) [Литовская Национальная библиотека им. М. Мажвидаса. Фонд № 56. Ед. хр. № 5. Вильнюс].

— Окончательный машинописный вариант текста глав V— VI, VIII–IX и оглавления II–III томов с незначительной авторской правкой. [Частное собрание. Германия].

Текст первого тома публикуется по принадлежавшему Л. П. Карсавину экземпляру издания 1925 года, с учетом позднейшей авторской правки.

Текст второго–третьего томов публикуется впервые по рукописи глав V–IX из Литовской Национальной библиотеки с учетом исправлений и уточнений, внесенных Л. П. Карсавиным в машинописный вариант (гл. V–VI и VIII–IX).

Текст воспроизводится с сохранением авторской пунктуации и особенностей в написании отдельных слов.

Некоторые сокращения раскрыты в квадратных скобках.

Латинские транскрипции греческих слов приводятся по автографу Л. П. Карсавина.

Цитаты из Св. Писания Карсавин обычно приводит по памяти, чем вызваны многочисленные неточности в тексте цитат и неверные указания на их место в Св. Писании.

Указания на главы и стихи Св. Писания нами уточнены и эти уточнения особо не оговариваются. Исправление в цитируемом отрывке сделано только на с. 208 (Кол. II, 18), ибо здесь Лев Платонович невольно исказил смысл текста источника.

Пользуемся возможностью поблагодарить игумению Макрину (Холмову), монахиню Евфросинию (Молчанову), В. В. Авдеенко, Н. Б. Шведер и А. Д. Шмемана за помощь во время подготовки этой книги к печати.

Хотим особенно поблагодарить д–ра Иолиту Степонайтене (Вильнюс) и владельцев автографов Л. П. Карсавина в Великобритании, Германии и Франции, чье любезное содействие весьма способствовало появлению этой книги.

Александр Клементьев. Etrepagny, 8 сентября 1993 г