О нём

Глава 7

Сумка на полу. Шкаф открыт… Что взять с собой? Понятия не имею. А еще ведь в груди болит, стоит пошевелиться. Сползаю на пол, обнимаю колени. Самое паршивое, что для Мусы в этот вечер я была просто заменой той, с кем он на самом деле хотел быть. А стоило этой женщине поманить его пальцем, как он все бросил и помчался к ней, как телок на привязи! И где его гордость была в этот момент, непонятно. Тяга к этой… оказалась сильней. Как тут не думать о том, что будет, когда она позовет его в следующий раз? Он так же меня бросит? А если я попрошу этого не делать? Если в этот момент он мне будет нужней?! Если я ему ультиматум поставлю – или я, или она?

Аллах, ну вот о чем я думаю?! Я же по определению должна быть на первом месте. Но нет… И что? Он каждый раз будет вот так меня обкрадывать, а я терпеть? Пока ладно, но если появятся дети? Нет-нет. Я так не смогу. Ревность меня сожрет. Наверное, я не из тех женщин, кто сможет молча терпеть измены. Я превращу нашу жизнь в ад. Побег – лучший выход. Если мне так плохо сейчас, когда мы по большому счету чужие люди, потом боль станет попросту нестерпимой. Да, может, мне недостает опыта и женской мудрости, но я почти уверена, что дальше будет только хуже.

Как же мне жить? Что делать? Ах да. Бежать… Наверное, мне нужны деньги. Дрожащей рукой открываю приложение, чтобы проверить баланс по карте. Впрочем, если я действительно хочу скрыться, пользоваться ей нельзя. Как и телефоном. И что это значит? Мне нужна наличка – вот что.

Мысли растекаются. В полубреду спускаюсь, захожу в отцовский кабинет. От того, что мне придется сделать – подташнивает. Неужели я действительно смогу взять без спроса чужое? Аллах…

Деньги папа хранит в сейфе. Но я знаю код. Отец сам заставил меня его выучить на всякий случай. Бедный, он и предположить не мог, что однажды я решу его обокрасть.

Веду ладонью по крышке стола. Ключ от сейфа хранится в потайной нише в верхнем ящике. Момент истины настал. Что хуже – предать отца или предать себя? Или это одно и то же? Не с первой попытки сглотнув собравшийся в горле ком, открываю ящик. Тот без усилия поддаётся.

По спине градом катится пот. Руки дрожат, губы дрожат, подбородок… Я сама себя не узнаю. Делаю глубокий вдох и, задержав дыхание, собираюсь с силами.

Стоп, Динара. Просто давай все хорошенько обдумаем. Ты чего трясешься, как долбаная зайчиха?! Где твоя смелость, м-м-м? Соберись, что ты как тряпка?! Ну… Давай. Вспоминай, кто ты есть! Где твоя гордость?! Когда ты превратилась вот… в это безвольное существо?! Не хочешь замуж – не ходи. Просто скажи отцу – нет, отец, я пока не готова, прости. И все! На худой конец, объясни, почему. Стыдно?! А воровать – нет?!

Отрезвление приходит медленно. Будто нехотя. Трясу головой, сбрасывая с себя морок. Ну, вот и когда я успела так сильно загнаться? Придумала себе драму! И, что смешнее всего, любовь… Свою любовь к Гатоеву я ведь тоже скорее всего придумала. Потому что он не сделал ничего, за что я могла бы его полюбить на самом деле. А что касается моих чувств, их наверняка можно объяснить с точки зрения психологии. Жертва часто влюбляется в своего спасителя, наделяя того качествами, которых в нем отродясь не было.

Эта мысль пронзает грудь разрядом дефибриллятора. Замерший воздух с шипением покидает легкие, освобождая место для нового вдоха. Картинка перед глазами кружится. Все смешалось, будто в огромном калейдоскопе. Наш с отцом уговор, день боя и нашей первой встречи с Гатоевым, сватовство, примерка платья… Опираясь ладонями на стол, опускаю голову в надежде остановить эту круговерть. Якорюсь, сосредоточив взгляд в одной точке. Обычно это помогает.

Когда в глазах проясняется, оказывается, что все это время я пялилась на синюю пластиковую папку. Зачем-то ее открываю. Перед глазами мелькают расшифровки каких-то обследований. Переводы… Снимки. То ли рентгеновские, то ли снимки УЗИ, я в этом не сильно-то разбираюсь.

Сердце обрывается и ухает вниз куском истекающего кровью мяса.

Папа… Папочка. Как же так?

Нет, ну... Это же еще не конец света, да? Не прям приговор! Онкология сейчас лечится.

Со стороны улицы доносится мерный гул турбинного двигателя. Это отец! Как воришка возвращаю злосчастную папку в стол, и пока меня не обнаружили, возвращаюсь к себе. Сердце колотится, отсчитывая ступеньки.

Прикрываю дверь и без сил откидываюсь на нее спиной.

Измена? Пять минут назад я всерьез полагала, что ничего страшней в жизни нет. Еще каких-то пять минут назад, да. А теперь об этом смешно даже думать. Знать, что самый близкий твой человек болен – вот где ужас. Стылый, леденящий кровь. На фоне этого история с замужеством кажется такой незначительной! Правда, знай я, что в случае чего не останусь одна, наверняка мне бы было полегче. Но мне не на кого рассчитывать, и ужас наступает со всех сторон, как песчаная буря: забивается в рот и нос, отнимает дыхание, режет глаза и бьет, бьет наотмашь куда придется.

В дверь стучат. Я выжидаю несколько секунд и открываю.

– Привет, мышка. Не спишь?

– Нет. Заходи…

Я же видела, что он похудел! Я даже спросила, все ли у него в порядке. И пусть он заверил меня, что да, почему я так быстро ему поверила?! Потому что эта ложь была такой заманчивой и удобной?

– Как прошло свидание?

Закусываю до боли щеку. Оборачиваюсь. Папа выглядит таким довольным! Вероятно, он тоже замечал, что Муса мной пренебрегает, и теперь рад, что тот взялся за голову. Стоит ли портить правдой его хорошее настроение? Обрекать на беспокойство…

– Хорошо, – улыбаюсь я. – Было весело.

– Правда? Я рад. В последнее время у меня возникли сомнения в том, что я поступаю правильно, – между бровей отца проступает глубокая вертикальная морщина, лицо темнеет. А ведь ему сейчас наверняка нужны исключительно положительные эмоции. Не зря же врачи говорят, что нужный настрой – это уже полдела.

– Не беспокойся, – откашливаюсь. – Знаешь, я думаю…

– Что думаешь? Ну же… Смелей, мышка!

– Я думаю, что ты выбрал для меня хорошего человека.

– Ну-ка, ну-ка! Дай я на тебя посмотрю. А покраснела-то! Динар, ты никак влюбилась?

Отец просто фонтанирует радостью. И я отвожу глаза, чтобы он и дальше продолжал списывать все на мое девичье смущение. Лучше пусть так.

– Пап…

– Все-все. Замолкаю.

– Муса пригласил меня составить ему компанию на награждении.

– Отлично! Ему будет присвоено внеочередное звание. И наличие невесты здесь здорово сыграет на руку.

– Почему? – немного наивно интересуюсь я.

– Потому что в таких званиях холостяков не бывает.

– А как же… ты?

– Я вдовец. Это совсем другое. Никто не отнимет у меня право скорбеть.

Чуть поколебавшись, взволнованно замечаю:

– Пообещай, что ты не обидишься, если я что-то скажу.

– Ну, я же не девчонка – обижаться, – отец прячет удивление за смехом.

– Мне кажется, твой траур сильно затянулся.

Улыбка слетает с лица отца, будто ее и не было. И на мгновение на нем проступает та жесткость, которая позволила ему стать тем, кем он является.

– Тебе кажется, – замечает холодно и, крутанувшись на пятках, идет к двери. А я не хочу расставаться на такой ноте. И потому шагаю за отцом следом.

– Пап?

– М-м-м?

– Я тебя очень-очень люблю.

Останавливается. Поворачивается в полупрофиль…

– Что у тебя случилось, мышка?

– Ничего, – теряюсь. – Просто захотела сказать.

– Я тоже тебя очень люблю. Прости, если…

Извинения из уст отца кажутся такими дикими, что я даже не могу их дослушать!

– Да ты что, пап?! Не выдумывай. Тебе не за что извиняться.

– Ты расстроилась. Значит, или я… Или Гатоев как-то тебя обидел.

– Нет!

– Нет? Только скажи, мышка. Я ему за тебя…

– Пап! Все у нас хорошо. Говорю же, ну? Макароны ели, – добавляю беспомощно. И этим почему-то очень папу смешу. Ну да… Дурацкое замечание. Макароны…

Отец подзывает меня жестом, обхватывает затылок ладонью и, прижав к себе, как в детстве чмокает в макушку.

– Я еще платье купила. И фату! – тараторю, чтобы не расплакаться от волнения и охватившей меня нежности. Может, спросить, как он? Или признаться, что я обо всем узнала? Но ведь папа не зря держит свою болезнь в секрете. Значит, у него на этот счет есть какие-то свои соображения. Могу ли я их нарушить? А смысл? Чтобы он еще и обо мне волновался? Нет-нет, не надо. Другое дело, если бы я могла ему чем-то помочь. Он ведь хотел, чтобы я пошла в медицинский. Но я не пошла, теперь-то что? Отец лечится, и, зная его, я уверена, что он делает все возможное. Чем тут могу помочь я? Только молиться. Каждый день просить у Аллаха милости.

– Покажешь?

– Давай завтра? Ты, наверное, голодный.

– Я в городе поел. Но ты права. Эта красота наверняка будет лучше смотреться при свете дня.

Мы прощаемся. А наутро отец уезжает так рано, что я ничего не успеваю ему показать. Ко всем прочим страхам, наполняющим мою душу, добавляется страх, что он никогда меня не увидит невестой. Как мама и братья. Этот страх меня преследует по пятам. Существует только один способ держать его под контролем. Кое-как закрыв сессию, я возобновляю тренировки. Ну, в смысле… К тренеру мне, конечно, не вернуться, зато я могу тренироваться в домашнем спортзале. Иногда мне даже удается упросить встать со мной в спарринг кого-нибудь из охраны, но чаще, конечно, я занимаюсь сама, трансформируя душевную боль в агрессию. Учитывая полное отсутствие аппетита, кажется, что только на этой злости я и держусь.

Из дома практически не выхожу. А потому, когда в одну из своих редких вылазок в город я натыкаюсь на Гатоева с любовницей, воспринимаю это как насмешку судьбы. Ну разве не смешно, встретиться с ними вот так, словно в дешёвом водевиле, когда наобум зашел перекусить в первый попавшийся ресторан?

– Добрый день. Вы заказывали столик? – сквозь шум в ушах до меня долетает приятный голос хостес.

– Нет, извините, я, кажется, не туда попала.

Иду в оцепенении к выходу. Сажусь в машину. Водитель, не скрывая удивления, оборачивается.

– Не было свободного столика?

– Нет, я просто передумала есть. Давай чуть отъедем…

Рустам послушно трогается. Но не успеваем мы проехать и пятидесяти метров, как я велю ему остановиться. А дальше мной будто что-то сверху движет. Я достаю из сумочки телефон и, еще не отдавая себе отчета, что делаю и зачем, быстро строчу:

«У меня проблема. Срочно нужно встретиться. Ты не мог бы приехать прямо сейчас?»

«Конкретнее. Я занят».

«Не по телефону. Жду».

И все. Просто отрубаю телефон. Пусть он мою просьбу понимает как хочет! Тут главное другое. Что… Точнее, кто для него окажется важней. И плевать мне, если это – дешевая манипуляция. Я не хочу давать оценку своим поступкам! Я так растеряна… Мне так плохо! И пусть я не могу повлиять на папину болезнь, не могу велеть ей не забирать его жизнь, кто мне запретит побороться за свою?!

Оборачиваюсь. Прижимаюсь носом к стеклу, затаив дыхание, наблюдая за тем, как дверь, ведущая в ресторан, открывается. И Гатоев выходит. Меня охватывает чувство глубинного удовлетворения. Облегчение прокатывается по телу дрожью. В кровь выбрасывается дофамин. Он бросил ее! Он выбрал меня… Аллах, какая я жалкая… Мне кажется, я его ненавижу за то, что он заставляет меня чувствовать себя так. Я в самом деле его ненавижу!

– Домой, – шепчу я водителю.

– Вы же хотели поесть?

– Я передумала!

Домой… А что там? Ведь Муса наверняка спросит, что случилось. С чего вдруг я стала чего-то требовать? И я не знаю, что ему сказать, хотя я думаю об этом всю дорогу! В конечном счете делаю то, что дела все дни до этого – переодеваюсь и иду в спортзал. Гатоеву подскажут, где меня искать. Так и происходит. Он появляется еще до того, как я заканчиваю разминаться.

– Привет.

– Привет. Что у тебя случилось?

– Ничего, – колочу грушу. – Просто не найду себе партнера для спарринга. Подсобишь?

– Ты выдернула меня потому, что у тебя нет… партнера? – сощуривается.

– А что? Это не повод? Или ты боишься? – подпрыгиваю на месте. Здесь, в ринге, я не чувствую себя ущербной из-за того, что мой будущий муж даже не пытается хранить мне верность. Здесь мне нет равных. К тому же… Аллах, как же хочется его избить… Вернуть ему хоть немного боли, в которую он меня опрокинул. – Ну?!