О Сталине и сталинизме

1

Почему Сталин смог в 30-х годах нанести столь страшный удар по партии, почему не встретил решительного сопротивления народа, партии и ее руководства?

О возможности или даже неизбежности перерождения революции, происходящей в условиях, не соответствующих ее идеалам, писали еще К. Маркс и Ф. Энгельс. В спорах с народниками об этом не раз писал и молодой Плеханов. Если народ, утверждал он, придет к власти при незрелых социальных условиях, то «революция может привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перувианской империи, т. е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке».

Конечно, во всякой почти политической системе и ситуации есть различные возможности развития. Выбор определяется и объективными, и субъективными факторами, порой явно случайными. Даже у русского царизма в начале XX века были разные возможности для развития. Не была с неизбежностью обречена на гибель и та хрупкая система буржуазной демократии, которая существовала между Февралем и Октябрем 1917 года.

В этом смысле сталинизм вовсе не представляется, неизбежным: у Советского государства после Октября были разные возможности развития.

Как же удалось Сталину, несмотря на очевидную чудовищность его злодеяний, сохранить не только власть, но и увеличивавшиеся год от года уважение, доверие, преданность и даже любовь большинства советских людей?

2

Навязать свою волю партии Сталину помог прежде всего непомерно раздутый культ его личности.

«У нас много говорят о культе личности, — писал И. Эренбург в своих мемуарах. — К началу 1938 года правильнее применить просто слово «культ» в его первичном, религиозном значении. В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада».

Обожествление Сталина лишало партию возможности контролировать его действия и заранее оправдывало все, что от него исходило. Олицетворение в личности Сталина всех достижений Советского Союза парализовало политическую активность коммунистов, мешало разобраться в происходящем, требовало слепого доверия «вождю». Культ Сталина, как и всякий культ, порождал тенденцию превращения партии в особую церковную организацию, где «пастыри» — руководители с непогрешимым «папой»-Сталиным во главе — отделены от паствы — рядовых членов партии. Культ Сталина не только прикрывал уже совершенные им беззакония и ошибки, но и заранее оправдывал новые преступления. В то же время культ закреплял отрыв Сталина от народа и партии. Вожди в Кремле были для народа такими же далёкими и непонятными, как боги на Олимпе.

В 30-40-е годы в сознание народа внедрялись элементы религиозного восприятия, религиозной психологии со всеми ее иллюзиями, самовнушением, некритичностью, нетерпимостью к инакомыслящим и фанатизмом. Как справедливо писал Ю. Карякин, возник светский вариант религиозного сознания. Восприятие действительности искажалось, факты и явления принимали несвойственную им окраску. Было трудно поверить в приписываемые старым большевикам чудовищные преступления. Но еще труднее было подумать о том, что все это лишь преднамеренная провокация, что это Сталин совершает страшное преступление, уничтожая своих друзей и соратников по партии.

Обожествив Сталина, люди иными глазами смотрели на него, стараясь оправдать и то, что никакими разумными доводами оправдать было невозможно. Подобно тому, как вера во всемогущего и всеблагого бога не исчезает у верующих оттого, что они видят вокруг себя страдания и несчастья, ибо на счет бога относят все хорошее, а на счет дьявола — все плохое, так и при культе Сталина на его счет относили все хорошее, что происходило в нашей стране, а все плохое связывали с какими-то злыми силами, главным борцом против которых и был Сталин.

Конечно, культ Сталина по-разному воздействовал на людей разного возраста и положения. Наиболее сильное влияние он оказывал на молодежь, как это было через 30 лет в Китае. Школа и институт стали едва ли не главными рассадниками культа Сталина. Восхищалась Сталиным и верила ему не только молодежь 12–17 лет. С возгласом «Да здравствует Сталин!» шли на расстрел некоторые видные партийные и советские работники.

Это религиозное сознание, охватившее массы, сковывало волю даже и тех кто уже перестал верить в Сталина и начинал прозревать. Почему Орджоникидзе стрелял в себя, а не в Сталина? Почему 20-летняя история кровавых преступлений Сталина не вызвала ни одной попытки устранить его? Возможно, были люди, способные на такой шаг, но их останавливал страх не столько за свою жизнь, сколько за невозможность предвидеть последствия этого шага.

Обожествлять представителей духовной или светской власти различные народы стали на самых ранних стадиях своего развития. В античную и феодальную эпохи эта форма религиозного сознания получила широкое развитие. Нередки были различные виды культа личности и в новое, и в новейшее время. «Культ личности, — откровенно писал Гитлер, — самая лучшая форма правления».

К сожалению, представления о богоподобном вожде и ведомой им «толпе» нередко проникали и в революционное движение. Однако, казалось бы, именно большевики были в наибольшей степени застрахованы от появления в их среде и в созданном ими государстве какого-либо варианта религиозного сознания и культа личности. Чем же объясняется столь длительное существование культа Сталина?

Кампания непомерного восхваления Сталина была в значительной степени организована и инспирирована им самим и его ближайшим окружением. Культ Сталина внедрялся в сознание уже с детского сада. В начальных классах школы детям внушалось, что за все хорошее в жизни они должны быть благодарны Сталину. Дело было, однако, не только в пропаганде. В свое время и появление христианства пытались объяснить в первую очередь церковным обманом, а не историческими условиями начала эры.

Некоторые западные и советские историки высказывали мнение, что появлению и упрочению культа Сталина способствовали традиции и социальный строй царской России, которые были изменены, но не уничтожены революцией. Внедрявшийся столетиями культ царя, императора не мог сразу исчезнуть. Это мнение имеет право на существование. Нельзя не видеть, однако, и в самой революции некоторых предпосылок к возникновению культа личности.

Октябрьская революция в короткое время разрушила сложившийся веками уклад жизни. Вызванные ею перемены были велики и необычны. И те, кто руководил революцией, становились в глазах народа какими-то неземными героями. Стремление возвеличить своих вождей проявляется, по-видимому, во всякой массовой и победоносной революции.

В возникновении и развитии культа Сталина немалую роль сыграли масштабы репрессий 30-х годов. Сталин действовал не в одиночку. Он втягивал в преступления не только карательные органы, но миллионы людей. Тысячи партийных работников входили в «тройки» и Особые совещания. Десятки тысяч активистов и руководителей предприятий громили «врагов народа». Еще в 1937 году Политбюро приняло решение с том, что аресты работников тех или иных ведомств должны, по возможности, санкционироваться руководителями этих ведомств. Наркомы санкционировали аресты своих сотрудников, секретари обкомов — работников обкомов. Руководитель Союза писателей санкционировал аресты писателей.

Сотни тысяч коммунистов голосовали за исключение «врагов народа» из партии. Миллионы людей на митингах и демонстрациях требовали суровой расправы с «врагами народа». При этом на суд и расправу выдавали нередко и своих вчерашних друзей. Конечно, большинство верило Сталину и органам НКВД. Были и сомневающиеся, чаще всего, если речь шла о каких-то конкретных случаях, но и они молчали, облегчая тем самым расправу с кадрами партии. Даже испытывая колебания и сомнения, эти люди не хотели считать себя соучастниками преступлений. И они заставляли себя поверить в Сталина, который якобы все знает и не может ошибаться. Культ Сталина помогал им успокоить свою совесть.

Сплав противоречивых чувств и настроений, образовавшийся в годы террора, — одна из важных причин длительности и прочности культа Сталина, Иначе говоря, между террором и культом Сталина была и прямая, и обратная причинно-следственная связь.

Разумеется, в иных условиях культ того или иного руководителя вовсе не ведет автоматически к массовым беззакониям и репрессиям. Многое зависит от человека, облеченного чрезвычайными полномочиями. Но любое здоровое общество не может существовать в таких условиях, когда единственной гарантией не только прав, но и самой жизни его граждан служат главным образом личные качества руководителя партии и государства.

3

Главная газета большевиков называлась «Правда». Борясь против царизма, а затем против буржуазного Временного правительства, они выступали за максимальную гласность и свободу критики. Сталину в борьбе против политических противников, в интригах и провокациях гласность и свобода критики были не нужны. Вся деятельность НКВД в 30-е годы велась в глубокой тайне, и любая попытка проникнуть в эту тайну уже сама по себе рассматривалась как преступление. Громадные масштабы террора ускользали от сознания советских людей. Способствовала этому и характерная для 1937–1939 годов вакханалия постоянных перемещений работников из одной области в другую, с одной должности на другую. Часто было неизвестно, арестован тот или иной партийный деятель или перемещен на другую работу. В большинстве случаев даже родные арестованных ничего не знали об их судьбе. Подло обманывая родственников, органы НКВД обычно не сообщали им о расстреле «врагов народа», а говорили о ссылке в отдаленные лагеря «без права переписки».

Во многих случаях Сталин и НКВД предпочитали прямым репрессиям тайный террор, к примеру, инсценировку нападения «грабителей» на квартиру того или иного неугодного человека. Именно так была убита жена Мейерхольда, актриса Зинаида Райх, боровшаяся за освобождение мужа. Те, кто совершил налет на квартиру Райх, оставили, по свидетельству Эренбурга, нетронутыми многие ценные вещи, но похитили подготовленные ею документы. Отдельных политических деятелей убивали дома, в гостинице, на охоте, в рабочем кабинет, выбрасывали из окна, отравляли, а затем сообщали о смерти от «сердечного приступа», о несчастном случае или самоубийстве. Так был отравлен Нестор Лакоба, тело которого затем перевезли из Тбилиси в Сухуми для торжественного захоронения. (Позднее гроб с телом Лакобы, посмертно объявленного «врагом народа», вырыли из могилы в центре города и куда-то увезли.)

Первый секретарь ЦК Армении А. Ханджян был убит самим Берией в Тбилиси. По свидетельству бывшей работницы аппарата КПК А. Ивановой, находившейся в день убийства в помещении, соседствующем с кабинетом Берии и слышавшей выстрел, труп Ханджяна был отвезен в гостиницу, где обычно останавливались приехавшие из Армении партийные работники. Сообщники Берии положили тело Ханджяна на кровать и выстрелили в воздух. В карманы убитого, по свидетельству С. О. Газаряиа, были положены два заранее подготовленных письма: одно — жене Розе, другое — самому Берии. Во втором письме Ханджян якобы писал, что запутался в своих делах и решил покончить с собой. Предательски убив Ханджяна, Берия и его клика обвинили ими же убитого человека в «позорном малодушии». По всему Закавказью в июле 1936 года прошли партийные собрания с осуждением трусости и малодушия Ханджяна. А уже через несколько месяцев было объявлено, что Ханджян — «враг народа», и в Армении арестовали множество его «сообщников».

Государственные деятели из сталинского окружения занимались не только политическим бандитизмом, но и совершили немало «обычных» уголовных преступлений. Незаконно расходуя миллионы, они возводили себе и своим родственникам роскошные особняки; создавали (подобно Г. Ф. Александрову, ведущему «идеологу» и видному деятелю сталинской администрации) тайные публичные дома. Берия, проезжая на машине по улицам Москвы, высматривал молодых красивых женщин и девушек, и их доставляли к нему в особняк. И во всем этом Сталину и его окружению было на руку в первую очередь именно отсутствие гласности.

Еще Маркс и Энгельс неоднократно говорили, что полная гласность — это важнейшее средство противостоять не только интригам правительства, но и злоупотреблениям внутри самой революционной партии. Ленин писал: «…Необходимо, чтобы вся партия систематически, исподволь и неуклонно воспитывала себе подходящих людей в центре, чтобы она видела перед собой, как на ладони, всю деятельность каждого кандидата на этот высокий пост чтобы она ознакомилась даже с их индивидуальными особенностями, с их сильными и слабыми сторонами, с их победами и «поражениями»…

Света, побольше света!..» 1

Многие защитники цензуры и сегодня ссылаются на Декрет о печати, принятый вскоре после революции и подписанный Лениным. Этим декретом были запрещены некоторые буржуазные газеты, но он имел лишь временный и частный характер. Развернувшаяся вскоре гражданская война, однако, заставила на несколько лет продлить его действие и даже усилить административные меры против печатных органов других партий. Так, в 1918 году были временно закрыты газеты и издательства меньшевиков и эсеров. Но уже через несколько месяцев после окончания гражданской войны Ленин настоял на расширении свободы слова и печати, хотя, как это видно из его переписки с Г. Мясниковым, и в 1921 году выступал против свободы печати «от монархистов до анархистов», ссылаясь при этом на бедность РСФСР и богатство мировой буржуазии, которая сможет организовать («купить», «оплатить») более мощную пропаганду и агитацию. Поэтому с согласия Ленина и руководства РКП(б) цензура печати была сохранена, хотя и значительно ослаблена в первые годы нэпа.

Сталин ни в какой степени не продолжил тенденцию к расширению свободы слова и печати, которая наметилась в начале 20-х годов. Напротив, под его прямым влиянием уже с середины 20-х годов гласность непрерывно ограничивалась, в том числе и при обсуждении чисто партийных вопросов, или проблем и перспектив социалистического строительства. Свободно высказывать свои мнения не могли не только «монархисты» или «анархисты», но и крупнейшие партийные деятели. Когда в 30-е годы Сталин добился единоличной власти, он довел до небывалых масштабов и свой личный контроль над всеми источниками информации. Советские люди не получали никакой другой информации, кроме той, которая была разрешена Сталиным и его помощниками. Ни один кинофильм не мог выйти на экраны прежде, чем его просмотрит Сталин. Отсутствие у советских людей, в том числе и самых ответственных работников, той информации, которой располагал один лишь Сталин, делало его во многих случаях хозяином положения. Всем казалось, что Сталин знает гораздо больше любого другого, и это лишало людей уверенности в своих силах и правоте.

4

В 30-е годы пропаганда сосредоточивала внимание главным образом на успехах, неизменно связывая их с именем Сталина.

Трагическое в жизни страны переплеталось с героическим. Противоречивость эпохи: с одной стороны, политическая реакция, с другой — дальнейшее развитие революции — накладывала отпечаток и на деятельность Сталина. Она складывалась не из одних преступлений. Сталин отдавал распоряжения не только о репрессиях и расстрелах. Как глава государства, он принимал решения по многим вопросам хозяйственного и культурного строительства, внешней политики, образования и здравоохранения. Он допустил и здесь немало ошибок, которые дорого обошлись советскому народу. Однако Сталин не мог вообще не считаться с идеологией и устремлениями партии, с положениями марксизма и ленинизма, с принципами социализма. Поэтому культ Сталина затормозил или повернул вспять развитие нашего общества в одних направлениях, но не мог остановить сравнительно быстрого развития страны и общества в других направлениях. Это до сих пор затрудняет разоблачение Сталина, которому официальная пропаганда приписывала все достижения страны и народа. Мало кто понимал, что означают арест и гибель многих советских руководителей, объявленных «врагами народа». Но все видели, как развивается Советский Союз, как возникают повсюду новые школы, заводы, дворцы культуры. Не все понимали, что означают аресты военачальников, объявленных «шпионами». Но все видели стремление партии и правительства создать сильную современную армию, способную противостоять нападению любого врага. Не все понимали, что означают аресты ученых, объявленных «вредителями». Но все знали о достижениях и быстром развитии молодой советской науки. Не все понимали» что означают аресты писателей, объявленных «троцкистами». Но люди читали не только книги, искажающие или приукрашивающие действительность, а и книги правдивые, ставшие классикой. Не все понимали, что означают аресты руководителей национальных республик, объявленных «националистами». Но все видели, как быстро идет экономический и культурный подъем отсталых ранее национальных окраин, развивается дружба народов, разделенных ранее стеной угнетения и вражды. И эти очевидные успехи порождали доверие не только к партии и государству, но и к человеку, который стоял во главе партии и государства.

И даже тот, видимо, случайный факт, что страшный своими репрессиями 1937 год был и наиболее урожайным в довоенный период, сослужил немалую службу Сталину. Ибо Сталин нанес удар по партии не во время кризиса и упадка, а во время подъема, и это помогло ему обмануть народ.

Некоторые мемуаристы и писатели пытались объяснить поведение советских людей в 30-е годы прежде всего страхом. В своих мемуарах А. Письменный писал: «В сложном, пожалуй, даже болезненном процессе научиться верить, подчиниться неумолимой и в то же время сомнительной логике общественной жизни тридцатых годов было что-то животное, нельзя этого не признать, вероятно, сходство с зоологическим инстинктом самосохранения. Может быть, это как раз и было самым нестерпимым. За всеми высокими рассуждениями, обширными выкладками, идейно-политическими домыслами притаился и приплясывал в моем сознании маленький бесенок обыкновенного страха. Он не исповедовал возвышенных принципов. И не был склонен к трибунному суесловию, ставшему таким обычным. Маленький бесенок инстинкта самосохранения со своей подлой рожей был наивен и прозорлив. Он не занимался политическим анализом. В его здравом смысле житейской мудрости было больше, чем в десятках ученых книг. Его скептические представления об окружающем мире приходилось скрывать от посторонних, потому что, хоть по-житейски они, может быть, и находились к истине ближе всего, их можно было счесть обывательскими и даже реакционными».

Еще чаще, чем простой инстинкт самосохранения, людьми владел страх быть опозоренными. Они доверяли партии и Сталину, верили, что искренне служат народу и социализму, и боялись оказаться за бортом.

Чтобы понять причины легкости, с какой Сталину удалось обмануть партию и народ, убедить советских людей в существовании в стране разветвленного фашистского подполья, надо вспомнить и о суровой, предгрозовой обстановке середины и конца 30-х годов.

На протяжении 20-30-х годов Советский Союз был единственным социалистическим государством на Земле. Советские люди были уверены, что смертельная схватка с империализмом и фашизмом не только неизбежна, но и близка. Это создавало и атмосферу приподнятости, и атмосферу тревоги.

В 30-е годы те, кто был враждебен Советской власти, создавали небольшие и разрозненные контрреволюционные организации. Значительные размеры приняла и шпионско-диверсионная деятельность капиталистических разведок, особенно разведок фашистских государств. Шпионаж против СССР не был мифом, хотя это нисколько не оправдывало ни искусственного разжигания страстей, ни шпиономании, ни массовых репрессий. Поэтому версия о существовании в СССР разветвленного контрреволюционного подполья могла казаться многим, особенно молодежи, правдоподобной, люди поверили в существование фашистской «пятой колонны».

Возникла именно такая психологическая атмосфера, которая нужна была Сталину и существенно облегчила проведение его террористической программы. Жестокость и подозрительность Сталина воспринимались в этой атмосфере как положительные качества. Таким образом, Сталин и в годы террора продолжал опираться на обманутые им массы, используя их порыв к лучшему будущему и любовь к Родине. Свое отступничество от идеалов социалистической революции Сталин всегда прикрывал архиреволюционными фразами, и это не давало возможности трудящимся разобраться в истинных мотивах, которые им двигали. Но эта же поддержка народа, без которой даже Сталин не мог бы сохранить власть, не позволила ему выйти сколько-нибудь далеко за пределы социалистического общественного строя и полностью уничтожить основные социальные завоевания революции. Обманув советских людей, Сталин уничтожал ветеранов революции как «врагов народа». Но он не мог открыто выступить против революции, против Ленина, против социализма. Сталин сильно замедлил колесо истории, но повернуть его вспять не мог.

5

Еще задолго до революции партия большевиков — и в этом одна из важных ее особенностей — строилась на основе строгой централизации. Вопрос о соотношении демократии и централизма в партии был с момента возникновения РСДРП основным в дискуссиях между большевиками и меньшевиками. Меньшевики тогда немало протестовали против жесткой централизации в партии, против увеличения полномочий партийного руководства, против системы демократического централизма, превращающего, как они считали, членов партии в «колесики» и «винтики» и т. п. Ленин всегда решительно отвергал подобные рассуждения и протесты меньшевиков как проявление интеллигентской расхлябанности и мелкобуржуазного индивидуализма. Несомненно, опасения по поводу чрезмерного централизма в партии были вызваны не только «интеллигентской расхлябанностью». Вряд ли можно утверждать, что Ленин вообще не видел многих опасностей чрезмерного централизма. Вместе с тем он неизменно указывал, что именно благодаря четкой централизации и строгой дисциплине — не в меньшей степени, чем благодаря правильной политической программе — социалисты могут рассчитывать на победу в революционной борьбе в такой стране, как Россия.

В первые годы после Октябрьской революции в условиях ожесточенной гражданской войны централизация в партии не только сохранилась, но и значительно усилилась. Это была уже не столько централизация, сколько военизация партии и комсомола. На основе строгой централизации строилось и молодое Советское государство. Без жесткой централизации и военной дисциплины большевики не смогли бы мобилизовать на борьбу против многочисленных врагов все ресурсы истощенной и разоренной страны. С чисто теоретической точки зрения многие упреки, которые высказывали в адрес «диктаторства» большевиков Роза Люксембург и даже Карл Каутский, были справедливы. Но Ленину и большевикам, которые летом 1918 года, то есть в самом начале гражданской войны, потерпели ряд тяжелых поражений и потеряли контроль над большей частью территории России, трудно было следовать какой-либо иной логике, кроме логики ожесточенной военной борьбы. Усиление централизации власти и ограничение демократии были тогда не только естественны, но и необходимы.

Сразу же после окончания гражданской войны ЦК РКП(б) наметил ряд мер для ослабления централизации партийной и государственной жизни и развития внутрипартийной и общенародной демократии. Уже IX Всероссийская конференция РКП(б), состоявшаяся в сентябре 1920 года, наметила меры расширения свободы дискуссий и критики внутри партии.

Запрещение фракций и группировок внутри ВКП(б) на X съезде существенно ограничивало внутрипартийную демократию. Однако тот же X съезд отметил многие отрицательные стороны излишней централизации власти и предложил провести ряд мер, направленных на развитие внутрипартийной демократии.

Речь, конечно, не шла и не могла идти об отказе от весьма строгой централизации партийного и государственного руководства. Коммунисты никогда не рисовали себе социалистическое общество как некую сумму самоуправляющихся общин или коммун, не подчиненных никакому центральному руководству. Необходимость централизации диктовалась не только политическими, но и экономическими причинами. В такой экономически слабой и разоренной стране, как Россия, без сильной и авторитетной центральной власти нельзя было быстро создать современную промышленность и особенно различные отрасли машинной индустрии. Только такая власть могла добиться перераспределения накоплений, мобилизовав для создания новых отраслей промышленности средства из других отраслей хозяйства и проведя необходимые меры налогового обложения и монополии внешней торговли. Да и в дальнейшем большая и все возрастающая экономическая система современного социалистического общества создавала объективную основу для централизации, ибо не могла функционировать без оперативного, единого, авторитетного, компетентного и твердого руководства.

И в 20-е, и в 30-е годы централизация была необходима. Разумеется, во всем следовало соблюдать меру. Речь могла идти не о слепой, бездумной и всеобъемлющей централизации, а об умелом сочетании централизации с местной инициативой, с индивидуальным творчеством, с развитием самостоятельности. О разумном сочетании централизации и демократизма, государственной дисциплины и личной свободы, подчинения необходимости и сохранения свободы выбора. Сталин даже и не думал о таком сочетании. Начатая в первой половине 20-х годов работа, направленная на демократизацию партийной и общественной жизни, не была продолжена в последующем. Напротив, прикрываясь тезисом об усилении классовой борьбы, Сталин постоянно настаивал на усилении централизации и постепенно забирал в свои руки все большую и большую власть. В результате репрессий 1937–1939 годов централизация была доведена до абсолютизма. Но надо иметь в виду, что и сами эти репрессии стали возможны только тогда, когда сосредоточенная в руках Сталина власть уже превысила разумные для социалистического государства пределы.

Очень помогла Сталину и длительность пребывания у власти. В нашей стране в прошлом не существовало какой-либо системы, определяющей регулярную смену руководства партией и государством. Это и позволило Сталину тщательно подготовиться к узурпации всей власти и постепенно устранить одного за другим всех своих оппонентов.

6

Ленин никогда не придавал дисциплине в партии самодовлеющее значение, отделял эту проблему от проблем коммунистических убеждений и вопроса о том, насколько правильна или ошибочна политика партийных центров. Единство партии Ленин никогда не понимал как полное и абсолютное запрещение групп и течений в партии вне зависимости от конкретной исторической обстановки и от того, какую политику проводит в данное время тот или иной руководитель партии.

Конечно, единство дает любой партии добавочную силу. Однако бывают случаи, когда в отсутствии споров и течений проявляется не сила, а слабость партии, когда ее члены под влиянием того или иного лидера все как один идут не туда. Поэтому Ленин решительно отвергал догматическое толкование единства партии. Еще в 1904 году, то есть на самых первых этапах создания партии, он писал:

«…В партии всегда будут споры и борьба, их надо лишь ввести в партийные рамки, а это под силу лишь съезду…… весь опыт послесъездовской борьбы… учит, по нашему убеждению, необходимости обеспечить в уставе партии права всякого меньшинства, чтобы отводить постоянные и неустранимые источники недовольства, раздражения и борьбы из обычных обывательских потоков скандала и дрязги в непривычные еще каналы оформленной и достойной борьбы за свои убеждения».

Когда на Пражской конференции РСДРП в 1912 году было предложено осудить борьбу групп в партии, то именно Ленин выступил против. Нельзя осуждать внутрипартийную борьбу вообще, заявил он. Мы должны осудить лишь безыдейную борьбу. Осудить же борьбу групп вообще — это значит осудить и борьбу большевиков против ликвидаторов.

Среди большевиков при Ленине всегда существовали различные группы и фракции, и эта считалось естественным и нормальным. Только в период самого острого кризиса Советской власти в 1921 году Ленин призвал временно прекратить фракционную борьбу и распустить все существовавшие тогда среди большевиков группы и фракции. Однако предложенная Лениным резолюция о единстве партии не отменяла права ее членов критиковать и частные, и общие аспекты партийной политики, права иметь по тем или иным вопросам свое мнение, отличное от мнения ЦК. Эта резолюция не только не отменяла возможности дискуссий и споров в партии, но прямо говорила об их желательности.

К тому же Ленин специально подчеркивал, что принятая X съездом РКП(б) резолюция относится к разногласиям в данный момент и не может иметь расширительного толкования. Когда Д. Б. Рязанов предложил и впредь запретить выборы на съезды партии по платформам различных групп, то именно Ленин отверг это предложение. Он, в частности, заявил:

«Я думаю, что пожелание т. Рязанова, как это ни жаль, неосуществимо. Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной вызывает разногласия, мы не можем. Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать! Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд: а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира?… Возможно, что тогда придется выбирать по платформам… Если же обстоятельства вызовут коренные разногласия, можно ли запретить вынесение их на суд всей партии? Нельзя! Это чрезмерное пожелание» которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть» 2.

Резолюция X съезда о единстве партии сыграла в начале 20-х годов положительную роль, но в последующем она не помешала ни возникновению серьезных разногласий в партии, ни появлению новых оппозиционных фракций. Оппозиционные течения в 20-х, годах существовали в партии открыто и с ними велась открытая борьба. Конечно, с самого начала предпринимались попытки догматически толковать решения X съезда. В середине 20-х годов большинство партийного актива понимало, что при серьезных разногласиях по принципиальным вопросам члены партии имеют право на критику партийных верхов, критику политики ЦК, то есть на оппозицию.

В дальнейшем Сталин решительно изменил толкование принципа единства партии. Почувствовав себя хозяином положения, он повел борьбу не только против оппозиционных взглядов, но и против самого права членов партии или ЦК на оппозицию. Сознательная дисциплина заменялась слепым повиновением воле «вождя». Членам партии прививалось убеждением что Сталин и его сподвижники не могут совершать ошибки, и потому всякая оппозиция — это агентура мелкобуржуазных и буржуазных кругов в ВКП(б). Искаженное толкование резолюции X съезда сыграло печальную роль. В верхах партии возобладал оппортунизм, догматически толкуемый лозунг единства послужил Сталину важным средством укрепления его личной диктатуры и разгрома ленинского ядра партии. Великий лозунг единства рабочего класса и партии Сталин использовал для фактического ее раскола и истребления всех, неугодных ему коммунистов.

7

Система созданной Сталиным единоличной диктатуры была сложной и прочной. Главную роль в ней играли карательные органы, находившиеся под личным контролем Сталина.

Перед Октябрьской революцией Ленин предполагал, что пролетариат сумеет достаточно легко сломить сопротивление буржуазии, и при подавлении контрреволюции можно будет обойтись относительно короткими и ограниченными карательными акциями. Действительность оказалась много сложнее, и Советскому правительству пришлось создавать вскоре после революции специальные карательные органы. Первое заседание Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) состоялось в декабре 1917 года. Особый размах деятельность ВЧК приобрела в годы гражданской войны, и прежде всего в прифронтовых районах. Чрезвычайные комиссии мыслились в тот период не как судебные или следственные органы, а именно как военно-административные карательные органы, которые должны находить внутренних врагов и уничтожать или изолировать их. Как солдат убивает своего противника только потому, что видит его по ту сторону линии фронта и с оружием в руках, так и органы ВЧК должны были искать контрреволюционеров и саботажников и уничтожать их на месте преступления.

Советская власть и Красная Армия вряд ли смогли бы победить своих противников без помощи ВЧК, без ее массовых карательных действий и «красного террора». Однако именно «чрезвычайные», но не всегда точно определенные функции ВЧК вели нередко к злоупотреблениям и ошибкам.

Карательные акции ВЧК включали не одни лишь расстрелы, но и создание больших концентрационных лагерей. Заключение в этих лагерях рассматривалось как временное — лишь на период гражданской войны. И действительно, сразу после ее окончания началась разгрузка тюрем и лагерей и изменились формы работы ВЧК. В приказе руководства ВЧК от 8 января 1921 года говорилось:

«Внешних фронтов нет. Опасность буржуазного переворота отпала. Острый период гражданской войны закончился, но он оставил тяжелое наследие — переполненные тюрьмы, где сидят главным образом рабочие и крестьяне, а не буржуи. Надо покончить с этим наследием, разгрузить тюрьмы и зорко смотреть, чтобы в них попадали только те, кто действительно опасен Советской власти. При фронтовой обстановке даже мелкая спекуляция или переход через фронт могли бы представлять опасность для Красной Армии, сейчас же подобные дела нужно ликвидировать. На будущее время с бандитами и злостными рецидивистами разговор должен быть короткий, но держать в тюрьме толпы рабочих и крестьян, попавших туда за мелкие кражи или спекуляцию, недопустимо…»

Дело было не только в изменении стиля и методов работы ВЧК. Еще в 1919 году по предложению Дзержинского были ликвидированы почти все уездные ЧК, так как исчезли чрезвычайные условия, вызвавшие их существование. В мирное время «быстродействующие» карательные органы были уже не нужны. В декабре 1921 года по предложению Ленина очередной съезд Советов поручил ВЦИК «в кратчайший срок пересмотреть положение о Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и ее органах в направлении их реорганизации, сужения их компетенции и усилении начал революционной законности». 6 февраля 1922 года был принят декрет о реорганизации ВЧК в ГПУ (Государственное политическое управление), на которое возлагалась борьба лишь с особо опасными государственными преступлениями: политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом. При этом ГПУ не имело права выносить окончательные решения о наказании преступников. Органы ГПУ вели следствие: приговор, как правило, должен был выносить суд.

Перестройка органов ВЧК — ГПУ завершилась к середине 20-х годов, но очень скоро началась снова — уже в другом направлении. Под влиянием Сталина ГПУ стало опять превращаться в карательную организацию: получило право заключать в тюрьму или лагерь, высылать в отдаленные районы страны, а позднее даже расстреливать отдельных заключенных.

В. Р. Менжинский, Председатель ОГПУ после смерти Дзержинского, не имел такого влияния и авторитета, как Дзержинский. К тому же Менжинский тяжело болел и мало вмешивался в повседневную работу ОГПУ. Фактическим главой ОГПУ стал его заместитель Г. Ягода, находившийся под большим влиянием Сталина. В начале 30-х годов ОГПУ руководило выселением кулаков. На органы ОГПУ опирался Сталин при проведении репрессий среди «буржуазной» интеллигенции» технических и военных специалистов. Уже тогда достаточно широко применялись фальсификация следственных материалов и пытки заключённых. Когда М. П. Якубович сказал в конце 1930 года своему следователю, что при Дзержинском такие методы следствия были бы невозможны, тот рассмеялся: «Нашли кого вспоминать! Дзержинский — это пройденный этап в развитии нашей революции».

Постепенно увеличивались и штаты ОГПУ, реорганизованного в Наркомат внутренних дел (НКВД), в его состав вошло также управление милицией и пограничной охраной. После смерти Менжинского в 1934 году наркомом внутренних дел назначили Ягоду. Права НКВД были значительно расширены. При наркоме было создано Особое совещание, наделенное правом заключать людей в лагерь, тюрьму или отправлять в ссылку на срок до пяти лет без какого-либо судебного разбирательства. В состав Особого совещания, кроме наркома внутренних дел, входили его заместители, начальник главного управления милиции и Прокурор СССР или его заместитель. Решение Особого совещания мог отменить по протесту Прокуратуры СССР только Президиум ЦИК СССР.

После убийства Кирова и особенно после первого «открытого» судебного процесса в 1936 году Сталин и Ежов провели «генеральную чистку» органов НКВД, о которой уже говорилось в этих очерках. Важно отметить, что в 1937 году оклады работников НКВД были увеличены сразу вчетверо и значительно превышали оклады сотрудников других партийных и государственных учреждений. Органам НКВД передавались лучшие квартиры, дома отдыха, больницы. Сотрудники органов за успешно проведенные операции получали правительственные награды. В 1937 году штаты НКВД были еще более расширены, наркомат превратился в огромную армию со своими дивизиями и полками, сотнями тысяч работников охраны, десятками тысяч офицеров. Управления НКВД имелись не только во всех областных, но и во всех районных центрах. Специальные отделы НКВД были на всех крупных предприятиях, в учреждениях, учебных заведениях. Под контролем НКВД находились и все средние предприятия, а также парки, библиотеки, железные дороги, театры и др. По всей стране была создана громадная сеть осведомителей и доносчиков, работавших на «общественных началах». Специальные досье заводились на десятки миллионов людей. Наряду с отделами кадетов и монархистов, меньшевиков и эсеров, а также «прочих контрреволюционных партий» в четвертом управлении НКВД был создан и отдел ВКП(б) для надзора и наблюдения за всеми партийными организациями вплоть до ЦК. Секретари горкомов, райкомов и обкомов утверждались на эти посты только после согласования с органами НКВД. Были в НКВД «особые» отделы, наблюдавшие за самими чекистами, а также «спецотдел», наблюдавший за работой «особых» отделов. Сотрудникам НКВД прививалось убеждение, что чекистская дисциплина выше партийной. В программу подготовки кадров входило изучение истории ремесла, в том числе история инквизиции. Конечно, пыткам и многому другому обучали на практике — в теории такое осуждалось. Даже в районных управлениях на видных местах были вывешены слова Ленина: «Малейшее беззаконие — это дыра, через которую пролезет к нам контрреволюция». Все это было вполне в духе Сталина.

Полномочия и права органов НКВД были необычайно велики и в начале 30-х годов, однако по предложению Сталина летом 1936 года ЦК ВКП(б) принял постановление о предоставлении органам НКВД «чрезвычайных полномочий» сроком на один год — для полного разгрома «врагов народа». На июньском (1937 года) Пленуме ЦК ВКП(б) эти «чрезвычайные полномочия» были на неопределенное время продлены, а также расширены судебно-карательные функция НКВД. После этого Пленума в течение суток было арестовано 18 членов ЦК ВКП(б).

Кроме Особого совещания при наркоме внутренних дел, во всех крупных управлениях НКВД была создана система «троек», которые выносили заочные приговоры, не считаясь ни с какими формальностями и нормами судопроизводства. Карательные органы были выведены из-под контроля партии, а тем более Прокуратуры. Санкция прокурора имела для НКВД чисто формальный характер. Во многих областях прокуроры подписывали не только задним числом любые санкции, но и чистые бланки, в которые следователи НКВД могли затем вносить какие угодно фамилии. Вся эта чудовищная, непомерно разросшаяся карательная система подчинялась приказам и воле только одного человека — Сталина, была прочной опорой сталинского режима. Однако она обладала и определенной собственной инерцией, ибо значительная часть офицеров из привилегированного аппарата НКВД не хотела оставаться без работы, а «работа» эта состояла в том, чтобы искать, судить и изолировать «врагов народа».

Надо отметить в этой связи и «запросы» на рабочую силу, требующуюся огромной сети трудовых лагерей, созданных почти повсюду. В середине 30-х годов заключенные строили в основном каналы, сначала Беломорско-Балтийский, а затем Москва — Волга. К концу 30-х годов положение изменилось, так как стремительное расширение системы ГУЛАГа совпало с расширением в стране промышленного строительства. Работа ГУЛАГа входила в государственные планы и занимала в них все более и более важное место. В конце 30-х годов на долю ГУЛАГа приходилась значительная часть вывозки древесины, добычи медной руды, золота, угля. ГУЛАГ строил не только каналы, но также стратегические дороги и промышленные предприятия в отдаленных районах страны. К началу 50-х годов ГУЛАГ эксплуатировал некоторые шахты в Донбассе, часть швейных фабрик, владел почти всей лесной промышленностью в Архангельской области, строил высотное здание Московского университета и некоторые другие столичные здания, а также санатории в Крыму и Сочи, жилые дома для работников НКВД в Орле и т. д. Планирующие организации нередко оказывали через близкий Сталину аппарат давление на ГУЛАГ, чтобы ускорить те или иные стройки. При этом планировалось не только развитие работ по линии ГУЛАГа, но и прирост лагерной рабочей силы. Перед началом некоторых крупных строек областные органы НКВД получали разнарядку на поставку «рабочей силы». Таким образом, однажды возникнув, широкая система принудительного труда становилась одной из важных причин все новых массовых репрессий.

8

Ни Маркс, ни Ленин никогда не отрицали необходимости насильственных мер в революционной борьбе, ибо насилие, по словам Маркса, это повивальная бабка старого общества, когда оно беременно новым. Ленин также не раз повторял, что революции не делаются в белых перчатках. Именно твердость в борьбе, умелое сочетание убеждения и насилия, а в ряде случаев и террора обеспечили большевикам победу в революции и гражданской войне. Однако марксизм никогда не придерживался тезиса о том, что революционные и гуманные цели могут оправдать любые средства в борьбе за победу революции.

Тезис «цель оправдывает средства» был выдвинут еще в средние века и получил наибольшее развитие в деятельности инквизиции и ордена иезуитов, взявших на себя защиту католической церкви. Известно, какой жестокостью сопровождались религиозные распри и войны во всех странах. Однако и каждая светская тирания заранее освобождала своих защитников от соблюдения почти всех моральных норм.

К сожалению, из арсенала врагов революции и прогресса этот тезис нередко переходил и в арсенал революционеров — догматиков и фанатиков, а также тех, кто примыкал к революционной партии из корысти, тщеславия и чёстолюбия или слепой ненависти к старому обществу, личной озлобленности, комплекса неполноценности.

Крайняя неразборчивость в средствах характерна для многих участников буржуазно-демократических революций. Якобинская диктатура и якобинский терpop преобразовали Францию. Но этот же террор, став непрерывным и все более массовым, подорвал силы революции. Не только с ведома, но и по настоянию Робеспьера его политических противников на основании клеветнических обвинений предавали суду. Сопутствующее террору упрощенное судопроизводство привело к казни многих честных республиканцев; террором ответили якобинцы и на требования городской бедноты. Не свободно было от этой «бесовщины» и русское революционное движение XIX века.

Примеры неоправданной жестокости, подозрительности, самосуда и вспышек необузданного насилия были нередки и в революционном 1917 году в России. После начала гражданской войны расширились и масштабы неоправданного насилия, приносившего лишь огромный вред молодой Советской республике. Чего стоила революции позорная кампания по «расказачиванию», проводившаяся в начале 1919 года Донбюро РКП(б) и Гражданупром Южного фронта и поддержанная директивой, полученной от Я. М. Свердлова! Нередко прибегали к насилию во время гражданской войны не только И. Сталин и Л. Троцкий, но и многие другие командиры, комиссары и специальные уполномоченные.

Чрезмерно широко применялся в годы гражданской войны метод заложников. Во многих случаях можно было найти объяснение временной изоляции в специальных лагерях потенциально опасных для Советской власти групп людей. Метод же заложников предполагал не только временную изоляцию, но и физическое уничтожение одних людей за проступки и преступления других. Об этом без обиняков говорилось, например, в приказе наркома внутренних дел Г. Петровского в сентябре 1918 года:

«Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец. Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел. Местные Губисполкомы должны проявлять в этом отношении особую инициативу».

Этот приказ вызвал массовый расстрел заложников. К примеру, в № 5 «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий» мимоходом сообщалось о расстреле в Петрограде 500 (пятисот) заложников. Такие расстрелы лишь ожесточали борьбу и вели к новым жертвам с обеих сторон. В том же «Еженедельнике опубликованы предложения некоторых чекистов подвергать арестованных «самым ужасным пыткам, от описания которых холод ужаса охватил бы контрреволюционеров». Это было уже слишком, и по требованию Я. М. Свердлова выпуск «Еженедельника ЧК» вскоре прекратился. Но не прекратились многие случаи неоправданной жестокости в работе ВЧК и других органов революции.

После окончания гражданской войны даже многие отчасти оправданные ранее формы насилия становились недопустимы и опасны. Советское правительство должно было принять решительные меры для укрепления законности. Сделать это было, однако, нелегко, так как многие советские и партийные деятели искренне считали, что введение законности равносильно «разоружению революции».

Председатель ЦИК М. И. Калинин писал, что «война и гражданская борьба создали, громадный кадр людей, у которых единственным законом является целесообразное распоряжение властью. Управлять для них — значит распоряжаться вполне самостоятельно, не подчиняясь регламентирующим статьям закона».

Историк М. Н. Покровский писал в 1924 году о коммунистах, которые, возвращаясь с фронтов гражданской войны, были уверены, «что то, что дало, такие блестящие результаты по отношению к колчаковщине и деникинщине, поможет справиться со всеми остатками старого в любой другой области». Победа в гражданской войне порождала у этих людей надежду, «что дело пойдет так же быстро и в хозяйственном строительстве, стоит только пустить в ход военные приемы».

В работе Маркса «Разоблачения о кельнском процессе коммунистов» можно прочесть, что пролетариат нуждается в 10–20 и даже 50-летнем периоде гражданских войн, чтобы победить врага и освободиться от собственных пороков.

Несомненно, что жестокая гражданская война помогла русскому пролетариату и его партии избавиться от ряда недостатков и иллюзий, — это была суровая школа закаливания и отбора. Но эта же война привила немалому числу людей иные пороки, от которых им потом очень трудно было избавиться. К тому же длительная война или террор создают не только привычки и качества личности, но и определенные учреждения и институты, от влияния которых избавиться еще труднее. Переход от образа мышления времен гражданской войны к новым понятиям, методам и средствам революционной работы оказался трудным даже для В. И. Ленина, о чем свидетельствует его переписка с Д. И. Курским.

Широко известно изречение К. Маркса: «Революции — локомотивы истории»1. Так же известны слова Ленина: «Революции — праздник угнетенных и эксплуатируемых» 2. А вот слова Энгельса вспоминают гораздо реже. Он писал: «Во всякой революции неизбежно делается множество глупостей так же, как и во всякое другое время; и когда, наконец, люди успокаиваются настолько, чтобы вновь стать способными к критике, они обязательно приходят к выводу: мы сделали много такого, чего лучше было бы не делать, и не сделали многого, что следовало бы сделать, поэтому дело и шло скверно»3. Конечно, революции могут быть различны по своему характеру и результатам, но после опыта XX века трудно слагать гимны в честь насильственных революций. Они необходимы, когда отжившие реакционные общественные группы и институты не оставляют прогрессивным силам никакого другого выбора, кроме применения силы. Однако вооруженную борьбу классов трудно регулировать и еще труднее предвидеть ее результаты, которые оказываются мало похожими на первоначальные замыслы революционеров.

Старая коммунистка Р. Б. Лерт, прочитав эти очерки, написала мне: «Революция была необходима в такой стране, как Россия, и эта революция не могла обойтись без насилия. Нельзя было победить в гражданской войне без массового террора, без насилия над офицерами, над кулаками… Разгорелась действительно смертельная борьба, и если бы коммунисты не победили, их всех бы вырезали белые. Но мы, как революционная партия, допустили ошибку, когда представили революционное насилие не как печальную неизбежность, а как подвиг. Массовое насилие, террор, даже «красный», все равно остаются злом. Пусть это зло временно необходимо, но это все-таки зло, а между тем его скоро стали представлять как добро. Мы стали думать и говорить, что все, что полезно и необходимо для революции, — это добро, это нравственно. Но такой подход к оценке событий неверен в принципе. Революция несла с собой не только добро, но и зло. Избежать насилия в революции было невозможно, но нужно было понимать, что речь идет о временном допущении зла в нашу жизнь и в нашу практику. Романтизировав насилие, мы продлили ему жизнь, мы сохранили его даже тогда, когда оно стало уже совершенно излишним, стало абсолютным злом… Непротивление злу насилием — это не наша философия, она во многих случаях может лишь помочь торжеству зла. Но, применяя и весьма крутые средства, мы не должны были менять моральную оценку этим актам насилия».

Если злоупотребления насилием были достаточно часты еще при жизни Ленина, то по мере того, как Сталин укреплялся в руководстве партией и государством, они становились нормой. Еще задолго до репрессий 1936–1938 годов Сталин приучил большинство советских и партийных работников не стесняться в выборе средств в борьбе с теми, кого он объявлял врагами революции. Разве думали о судьбах многодетных семей при выселении кулаков на север? Разве не избивали во время коллективизации кулаков и «подкулачников»? Разве не говорил Макар Нагульнов из «Поднятой целины», что станови перед ним тысячи дедов, детишков, баб и если скажут ему, что это нужно для революции, то он их всех из пулемета порежет?

Конечно, Сталин далеко не один использовал иезуитские методы в руководстве партией и революцией — у него было немало единомышленников. Это облегчило внедрение в практику государственных и особенно карательных органов тезиса о возможности «в интересах революции» применять любые средства. Это облегчило Сталину осуществление его целей. Ибо достаточно было объявить всех неугодных ему «врагами народа», как эти люди оказывались вне закона и любое насилие над ними становилось оправданным и допустимым.

Не все партийные и советские работники с готовностью приняли в 1929–1933 годах сталинские методы. Но таким говорили, что это нужно для революции, и привычная логика успокаивала совесть, туманила сознание честных ранее революционеров, превращавшихся со временем в послушное орудие сталинского произвола, а позднее чаще всего и в его жертву.

Старый большевик, революционер, нарком юстиции СССР Н. В. Крыленко выступал в начале 30-х, да и в конце 20-х годов особенно рьяным защитником внесудебных репрессий. В 1930 году он писал: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что Советская власть поступает правильно».

Не вызывали протеста Крыленко и противоречащий Конституции Закон от 1 декабря 1934 года, и все репрессии в 1935, 1936 и 1937 годах. В 1938 году клеветнически обвиненный во вредительской деятельности, Крыленко был арестован и вскоре расстрелян также безо всякого законного судебного разбирательства.

Первый секретарь Северо-Кавказского крайкома партии Б. П. Шеболдаев в начале 30-х годов активно защищал политику массовых репрессий на Кубани. В ноябре 1932 года в Ростове-на-Дону он говорил: «Мы прямо опубликовали, что будем выселять в северные края злостных саботажников, кулацких подпевал, не желающих сеять. Разве мы не выселяли с той же самой Кубани кулацкие контрреволюционные элементы в прежние годы? Выселяли, и в достаточном количестве. И сейчас, когда эти остатки кулачества пытаются организовать саботаж, выступают против требования Советской власти, правильнее отдать плодородную кубанскую землю колхозникам, живущим в малоземелье на плохих землях в других краях… А не желающих работать, поганящих нашу землю вышлем в другие места. Это справедливо. Нам могут сказать: «Как же раньше кулаков выселяли, а сейчас речь идет о целой станице, там есть и колхозы, и добросовестные единоличники, как быть?» Да, приходится ставить вопрос о целой станице, ибо колхозы, ибо колхозники, ибо действительно добросовестные единоличники в нынешней обстановке отвечают за состояние своих соседей. Какая же это опора Советской власти — колхоз, если рядом с ним другой колхоз или целая группа единоличных хозяйств выступают против мероприятий Советской власти!»

А всего через пять лет Сталин нашел, что и весь Северо-Кавказский обком партии не может служить надежной опорой Советской власти. Шеболдаев был арестован и расстрелян.

В 1936 году секретарь Гомельского обкома партии М. О. Стакун, выступая на активе, критиковал органы НКВД за «либерализм» и требовал арестовать старуху, которая ругала Советскую власть за недостаток хлеба. А через год переставшие «либеральничать» органы НКВД арестовали самого Стакуна.

Литератор Л. Л. Авербах, будучи генеральным секретарем РАППа, долгое время травил всех «непролетарских писателей». Еще в 1929 году он обрушился со злобной критикой на Андрея Платонова. В журнале «На литературном посту» Авербах писал: «К нам приходят с проповедью гуманизма, как будто есть на свете что-либо более человечное, чем классовая ненависть пролетариата». А в 1938 году Авербах был расстрелян как ненавистный пролетариату «враг народа».

Первый секретарь ЦК КП Белоруссии В. Ф. Шарангович руководил в 1936–1937 годах разгромом партийных кадров в республике. После его требования снять Председателя ЦИК Белоруссии А. Г. Червякова тот покончил самоубийством. Узнав об этом, Шарангович на съезде партии в Минске сказал: «Собаке собачья смерть». А через год Шаранговича расстреляли. Он был одним из подсудимых на процессе Бухарина — Рыкова, и Прокурор СССР А. Я. Вышинский, требуя высшей меры наказания также и для Шаранговича, заявил: «Изменников и шпионов, продававших врагу нашу Родину, надо расстрелять, как поганых псов!»

Некоторые старые большевики в своих мемуарах утверждают, что все плохое началось именно в 1937 году. Я. И. Дробинский думает иначе: «Это готовилось исподволь, и даже не исподволь, а на глазах. Постепенно, медленно, но систематически малыми дозами вливался этот яд бесчестия и готовились кадры для этой операции. Он накапливался в организме, и когда защитные силы ослабели, захватил весь организм. Это готовилось тогда, когда ломали семьи мужиков, разрушая насиженные гнезда мужика, загоняя его на край света в лагеря, наклеивая ему ярлык подкулачника за то, что он осмелился сказать, что неправильно раскулачили его друга-середняка — трудового человека! Это накапливалось тогда, когда заставляли мужика сдавать лен, заведомо зная, что не уродил он, когда давались директивы ломать саботаж, судить саботажников, опять-таки зная, что нет саботажа и саботажников, потому что льна нет, не уродило. Когда судили этих «саботажников», забирали последнюю коровенку, то ведь прокурор знал, что никакого саботажа нет, но давал санкцию на арест. Знали и судьи, что мужик честен, но они судили его. А сейчас тот же прокурор дает санкцию на твой арест, и те же судьи судят. Принцип не изменился. Ведь тогда и были подготовлены кадры для этих дел, кадры людей, для которых неважно, виновен ли ты в чем, а важно, что есть директива считать тебя виновным».

Недостойные средства, применяемые большевиками для достижения якобы революционных целей, — одна из излюбленных тем западной политической литературы. Один из героев романа А. Кестлера «Слепящая тьма», следователь Иванов, пытаясь убедить себя и других в оправданности жестоких репрессий 1937 года, говорит подсудимому Рубашову: «Твой Раскольников — дурак и преступник, но вовсе не потому, что убил старуху, а потому, что он совершил убийство только ради своей личной пользы. Закон «цель оправдывает средства» есть и останется во веки веков единственным законом политической этики; все остальное — дилетантская болтовня. Если бы твой малахольный Раскольников прикончил старуху по приказу Партии — для создания фонда помощи забастовщикам или для поддержки нелегальной прессы, — логическое уравнение было бы решено… На свете существуют две морали, и они диаметрально противоположны друг другу. Христианская, или гуманистическая, мораль объявляет каждую личность священной и утверждает, что законы арифметических действий никак нельзя применять к человеческим жизням. Революционная мораль однозначно доказывает, что общественная польза — коллективная цель — полностью оправдывает любые средства и не только допускает, но решительно требует, чтобы каждая отдельно взятая личность безоговорочно подчинилась всему обществу, а это значит, что, если понадобится, ее без колебаний принесут в жертву или даже сделают подопытным кроликом».

Этика Иванова не имеет ничего общего с социалистической этикой, однако она вполне устраивала всех сталинистов. Справедливо писал Ю. Карякин: «Марксисты признают классовое насилие, но лишь в одном случае: пока есть насильники, оно должно применяться по отношению к ним и только к ним. И это гуманно, ибо это означает освобождение подавляющего большинства от гнета ничтожного меньшинства. Без борьбы за это освобождение нет никакой свободы личности, никакого ее самоусовершенствования, а есть лишь ее распад. Неизбежные жертвы на таком пути борьбы — это не унавоживание почвы для грядущих поколений, а сам посев будущего; это не заклание баранов на алтарь неизвестному божеству, а подъем, порыв масс, сознающих свое рабское положение при капитализме, и свои силы, и свои идеалы; это все более свободный выбор человека, становящегося человеком… Гуманизм целей коммунистов определяет и гуманность их средств, а иезуитство — …это извращение и средств и целей борьбы. Самые верные идеи, защищаемые иезуитскими методами, не могут не превратиться в свою противоположность».

Революция средства может выбирать из очень широкого арсенала в зависимости от конкретной обстановки. В жизни нашей страны и в развитии революции были трудные ситуации, когда ради спасения Советского государства приходилось применять очень жесткие средства, немыслимые в условиях мирного времени или даже обычной войны. Но не отказываясь заранее от тех или иных средств борьбы, мы не можем и объявлять заранее их все допустимыми. Революционная партия должна в каждой конкретной обстановке (ситуации) анализировать» какие средства при минимуме издержек приведут наилучшим (и не обязательно кратчайшим) путем к цели. На основании такого же анализа следует определить, какие средства не могут быть применены в той или иной ситуации, и какие не могут применяться ни в какой ситуации. Революционер, который вообще не считает нужным стеснять себя в средствах, может добиться, временного или личного успеха. Но рано или поздно он потерпит крах как революционный деятель. Недостойные средства отталкивают народные массы, а это, в свою очередь, мешает использовать и такие средства, которые усиливают революционный порыв народа. Революция не всегда может позволить себе рыцарское благородство в борьбе, тем более, что такое благородство почти нигде и никогда не проявляют ее противники. Однако недостойные и низкие средства, мстительность и неоправданная жестокость свидетельствуют только о слабости революционной партии. Движение той или иной страны к социализму должно воспитывать не циников и садистов, а честных, преданных народу, гуманных и правдивых людей.

Сталин не думал о будущем революции и социализма. Безраздельная личная власть была его главной целью, и для ее достижения годились любые средства, в том числе и самые бесчеловечные. Делу социализма это нанесло громадный урон.

9

Доверие большинства советских людей к Сталину и руководству партии ставило незаконно репрессируемых коммунистов в невероятно трудное положение. Ведь все считали их преступниками, и лишь родные и немногие друзья знали, что они невиновны. Еще более тяжелым для арестованных было то, что они не могли ничего понять. В сборнике воспоминаний о Михаиле Кольцове можно прочесть: «Что происходит, — повторял, бывало, Кольцов, шагая взад и вперед по кабинету. — Каким образом у нас вдруг оказалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми мы жили рядом!.. И почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок… В чем дело? Я чувствую, что схожу с ума. Ведь я по своему положению — член редколлегии «Правды», известный журналист, депутат — я должен, казалось бы, уметь объяснить другим смысл того, что происходит, причины такого количества разоблачений и арестов. А на самом деле я сам, как последний перепуганный обыватель, ничего не знаю, ничего не понимаю, растерян, сбит с толку, брожу впотьмах».

Большинство думало, что случившееся с ними — ошибка. «Я завтра вернусь домой», — сказал жене армейский комиссар Г. Осепян, когда ночью за ним пришли сотрудники НКВД. Такого же рода «конституционные иллюзии» испытывал и бывший председатель Госплана СССР В. И. Межлаук — незадолго до расстрела он написал в тюрьме статью «О плановой работе и мерах ее улучшения». Даже после пыток и истязаний многие продолжали верить, что, если не на следствии, то на суде все разъяснится.

Непонимание и одиночество порождали у тех, кто ожидал ареста или находился в заключении, растерянность, пассивность и даже покорность судьбе. Сталину удалось расправиться с миллионами людей именно потому» что они ни в чем не были виновны. Когда после расстрела Якира был вызван в Москву один из его заместителей, М. П. Амелин, он сказал своим близким: «Не знаю, вернусь ли я, но верьте, что никогда я не был врагом своей родной власти и своей страны».

Предчувствовал недоброе и командующий Белорусским военным округом И. П. Белов, когда его неожиданно вызвали в Москву. Выехавший вместе с ним Л. М. Сандалов рассказывал, что командарм все время думал о своем предшественнике И. П. Уборевиче, который так же внезапно был вызван в Москву… Тревога Белова не была напрасной. Как только поезд прибыл в Москву, его арестовали.

Были случаи, когда люди, мучительно и долго ожидавшие ареста, чувствовали облегчение, оказавшись в тюрьме. «Ну, товарищи, — сказал соседям по камере старый большевик Дворецкий, — сегодня я, наверное, высплюсь… Три месяца мучаюсь. Жду, когда придут за мной. Каждый день берут людей, а за мной не приходят. Наркомов всех взяли, а меня не берут. Просто душой измаялся. Не звонить же мне: почему, мол, не берете? И вот, слава богу!.. Сегодня звонок из НКВД. А я лежу уже год почти, ноги не действуют. Ну звонит какой-то начальник: «Не можете ли вы к нам подъехать на часок? Нужна, — мол, — ваша консультация», «Пожалуйста, — говорю, — моту, присылайте машину».

Именно непонимание, расстерянность, страх позволили Сталину сравнительно легко узурпировать всю власть в стране. Он не только использовал обстановку растерянности, непонимания и недостаток сплоченности в рядах партии, а всячески поощрял разрозненность. Натравливая одну группу членов ЦК на другую, он получал возможность уничтожать неугодных ему людей чужими руками. Запрещение фракций в партии не прекратило споров и борьбы между отдельными группами или видными руководителями государства по тем или иным принципиальным или личным проблемам. Лишенная открытой трибуны, эта борьба часто принимала уродливую форму интриги. Сталин умело использовал раздоры, стараясь увеличить возникавшие трещины и разногласия в руководстве. Он использовал и борьбу мнений, и чрезмерное самолюбие некоторых работников, и их личные столкновения, и неприязнь, использовал худшие качества окружавших его людей — зависть, злобу, тщеславие, глупость. Сталин немало сделал для того, чтобы отношения между членами Политбюро стали антагонистическими, он поощрял борьбу между Литвиновым и Крестинским в наркомате иностранных дел, между Ворошиловым и Тухачевским в наркомате обороны, между Орджоникидзе и Пятаковым в наркомате тяжелой промышленности и т. д. За год до своей гибели Блюхер, Белов, Алкснис и Дыбенко принимали участие в судебном заседании Военной коллегии, на котором были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие. И. Эренбург вспоминал: «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали монографию Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей, комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден. Не обращая внимания на то, что, кроме Мейерхольдов, в комнате Люба и я, начал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных… «Они вот так сидели — напротив нас, Уборевич смотрел мне в глаза…» Помню еще фразу Белова: «А завтра меня посадят на их место».

Назначенный в 1938 году наркомом Военно-Морского Флота В. Смирнов предпринял сразу же поездку по флотам для их «очистки» от «врагов народа», а в конце года сам был арестован и расстрелян.

Первый секретарь Западно-Сибирского крайкома партии Р. Эйхе санкционировал аресты и расстрелы в Сибири «троцкистов» и «бухаринцев». Бывших оппозиционеров заставили дать ложные показания на самого Эйхе, и он был арестован как глава «троцкистеко-бухаринского подполья» в Западной Сибири.

Секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев немало потрудился, громя украинские национальные кадры еще в 1932–1933 годах. В 1937 году он направлял уполномоченному НКВД на Украине В. А. Балицкому десятки списков с сотнями фамилий ни в чем не повинных людей. В марте 1937 года Постышев был снят со своего поста «за недостаток бдительности». Оставаясь еще кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), он был направлен секретарем Куйбышевского крайкома партии. Во второй половине 1937 года Куйбышевский край, включавший тогда и Мордовию, был с невиданной жестокостью «очищен» от «врагов народа». Были разгромлены почти все краевые организации и арестованы руководители всех 110 райкомов. Под руководством Постышева в Куйбышеве состоялся «открытый» процесс «вредителей» из КрайЗУ, после которого были арестованы сотни работников сельского хозяйства. Получая на визу приговоры суда, Постышев нередко требовал расстрела в тех случаях, когда прокурор и следователь считали возможным ограничиться 8 или 10 годами заключения. Когда край был «очищен», Постышева сняли с работы, исключили из состава Политбюро с формулировкой «за истребление кадров», а затем арестовали и расстреляли.

Конечно, люди вели себя по-разному, и мера их ответственности не одинакова. Многое зависело от того, на каком расстоянии от эпицентра разыгравшейся в стране трагедии стоял тот или иной человек и какими он располагал возможностями. Нельзя сравнивать ответственность наркома или крупного писателя — и рядового члена партии, рядового рабочего или колхозника. Нельзя сравнивать ответственность начальника концлагеря или тюрьмы для политических — и простого бойца охраны. Многое зависело и от того, в какой степени тот или иной мог разобраться в происходящем. Наконец, многое зависело от моральных качеств человека, его мужества и честности.

Немало людей были опорой Сталина, активно помогали ему совершать преступления. Они и сами творили преступления. Их надо бы не только «переметить презрением», но и воздать им по «заслугам».

Было немало добровольных доносчиков или таких, кто из одной лишь боязни ареста подписывал и составлял любые «свидетельские» показания.

Но были и такие, кто в доступной для них форме выступал против произвола. Этот протест носил различный характер. Одни из них сопротивлялись пассивно — зная об угрозе ареста, отдельные руководители уезжали из родного города, переходили порой даже на нелегальное положение, меняли фамилию.

Другие — не только родственники и друзья арестованных, но и видные деятели культуры, науки, государственные и партийные работники — направляли письма и заявления в ЦК ВКП(б). Известно уже, как боролся П. Л. Капица за освобождение физика Л. Ландау. Упорно добивался освобождения Н. И. Вавилова академик Д. Н. Прянишников — был на приеме у Молотова, у Берии, а затем решился на отчаянный шаг: представил арестованного Вавилова к Сталинской премии. Когда был арестован поэт Давид Выгодский, то заявление в его защиту подписали Ю. Тынянов, В. Лавренев, К. Федин, М. Слонимский, М. Зощенко, В. Шкловский. Узнав об аресте Тухачевского, старый большевик Н. Н. Кулябко, рекомендовавший его в партию, немедленно написал протест на имя Сталина. Ответом был арест самого Кулябко. Когда в 1937 году был арестован физик Бронштейн, письмо в его защиту подписали физики А. Ф. Иоффе, И. Е. Тамм, В. А. Фок и писатели С. Я. Маршак и К. И. Чуковский. Протест, как и сотни тысяч других протестов, был оставлен без внимания.

Были и такие, кто, имея доступ к следственным материалам, пытался и более активно выступать против беззаконий. Секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. С. Кузнецов в первые месяцы массовых репрессий давал санкции на арест многих коммунистов области; со временем он усомнился в справедливости репрессий, и, поехав в областную тюрьму, допросил там некоторых партийных работников. Убедившись в их невиновности, Кузнецов направил работников обкома в аппарат НКВД, взял контроль над деятельностью карательных органов в области в свои руки и добился освобождения многих ранее арестованных коммунистов. Он категорически запретил следственным органам применять пытки. Собрав большой материал о незаконности действий НКВД и засоренности этих органов людьми с сомнительным прошлым, Кузнецов поехал в Москву и добился приема у Сталина. Тот посоветовал рассказать обо всем Маленкову. Маленков также не стал разбираться, предложил Кузнецову вернуться в Казахстан и оттуда прислать материалы фельдъегерской почтой. Приехав домой, Кузнецов узнал, что его перевели в другой обком. А через несколько месяцев вызвали на совещание в Алма-Ату и арестовали в гостинице. Вновь арестовали и всех коммунистов, освобожденных по требованию Кузнецова 1.

В 1937 году бюро ЦК КП(б) Киргизии, получив сообщения о пытках и истязаниях заключенных, создало специальную комиссию для проверки работы прокурорских и следственных органов республики. Деятельность этой комиссии закончилась трагически — все ее члены были репрессированы.

Попытался выступить против произвола военный прокурор Западно-Сибирского военного округа М. М. Ишов. Проверяя работу Томского управления НКВД, он установил, что следователи истязали заключенных. Держали подолгу без пищи и воды. Многие заключенные не имели представления, в чем их обвиняют, так как следователи сами писали и подписывали протоколы «допросов». А некоторых заключенных расстреляли без суда и следствия. Ишов немедленно арестовал группу томских следователей и отправил их под стражей в Новосибирск. Собрав большой материал о деятельности четырех управлений НКВД, входивших в Западно-Сибирский округ, Ишов написал докладную записку Главному военному прокурору СССР Розовскому, Генеральному прокурору СССР Вышинскому и лично Сталину, Молотову, Кагановичу. Затем он настоял, чтобы вопрос был обсужден на бюро обкома партии. С большим трудом Ишову удалось спасти от расстрела нескольких незаконно арестованных, но многого добиться не смог. Обращения в Москву оставались обычно без ответа. Заслушав его доклад, бюро обкома поручило не кому-либо, а начальнику Новосибирского управления НКВД «выправить положение». В Москву доносили: «Военный прокурор Ишов противопоставляет себя органам НКВД, мешает следствию по делам врагов народа, отказывая в санкции на их арест, самоуправствует, проводя аресты сотрудников НКВД. Своими действиями он подрывает авторитет органов. Просим его от работы отстранить и санкционировать его арест».

В марте 1938 года Ишов ездил в Москву, чтобы передать дополнительные материалы о преступлениях НКВД в Сибири в Главную Военную Прокуратуру. В июле 1938 года он снова поехал в Москву и добился приема у Вышинского. Через 25 лет Ишов вспоминал: «Когда мы вошли в кабинет, то Вышинский, указав мне место у своего рабочего стола, предложил сесть и спросил, по какому поводу и с чем я к нему приехал. Вынув из портфеля документы и выложив их на стол, я попросил меня выслушать…Кроме того, я просил Вышинского обратить особое внимание на способы и приемы получения ложных показаний: избиения, издевательство, применение средневековых методов инквизиции. Выслушав меня, Вышинский обратился ко мне со словами, глубоко, на всю жизнь засевшими в моей памяти. Он сказал: «т. Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы, прокурор Ишов, утратили партийное и классовое чутье. Врагов народа гладить по голове мы не намерены. Ничего плохого нет, что врагам народа бьем морду. И не забывайте, что великий пролетарский писатель Максим Горький сказал, что если враг не сдается, его надо уничтожить. Врагов народа жалеть не будем». Ишов пытался доказать, что речь не о врагах народа, а о невинных людях, что именно их заставляют пытками оговаривать себя и других. Вышинский холодно отвел все эти доводы, и лишь для приличия поручил присутствующему при разговоре Розовскому проверить изложенные Ишовым факты. Но никакой проверки не было. Когда Ишов вернулся в Новосибирск, его арестовали. Ордер на арест был подписан Вышинским.

Безуспешность попыток бороться с произволом объяснялась несколькими причинами. Во-первых, эти попытки были разрозненны и единичны. Во-вторых многого было уже нельзя сделать в рамках легальности. Сталина можно было легально отстранить от власти в 20-е годы, а после 1934 года — только силой. Но на это никто не решался из боязни возможных последствий. Не все понимали, что Сталин фактически осуществил государственный переворот. Поэтому люди использовали прежние, привычные им формы протеста: писали «куда следует» и надеялись на помощь «сверху». Между тем, важно было не только прийти к мысли о необходимости борьбы против произвола, но и найти приемлемые для этого формы. Не следует, однако, винить современников Сталина. В подавляющем большинстве они честно работали, преодолевая огромные трудности первых пятилеток, мужественно воевали в годы Отечественной войны. У советских людей не было исторического опыта в создании нового общества и государства, и они не знали, что можно противопоставить произволу своих же руководителей. Партия, народ, государство были застигнуты врасплох, так как удар был нанесен совсем не с той стороны, с какой его можно было ожидать. Вторая мировая война показала, что советское общество и Советское государство способны встретить любую опасность лицом к лицу. Но они оказались беззащитны от удара в спину, нанесенного руками собственных вождей.

10

Развитие культа Сталина, и режима сталинизма в огромной степени облегчалось теми социальными процессами, которые происходили в нашей стране после революции и отнюдь не сводились к борьбе пролетариата и буржуазии. Не менее важное значение имела борьба между мелкобуржуазными и пролетарско-социалистическими устремлениями как вне, так и внутри Коммунистической партии, Советского государства.

Было бы наивно думать, что большевистская партия сумеет как-то изолироваться от окружающей ее мелкобуржуазной стихии, что это окружение не будет по самым разным каналам оказывать давление на партию и не повлияет существенно на состав революционных кадров, на партийный и государственный аппарат молодой Советской республики. Кроме того, революция и гражданская война выдвинули множество новых политических и военных руководителей, которые не прошли многолетней и суровой школы предреволюционной подпольной борьбы. И при жизни Ленина, и после его смерти среди руководителей большевистской партии оказалось немало людей, которых трудно без оговорок назвать настоящими пролетарскими революционерами, и это не случайность, не результат недостаточной прозорливости или ошибки. Это был закономерный результат пролетарской революции в такой мелкобуржуазной стране, как Россия. Слова Ленина о необходимости строить социализм из того человеческого материала, который оставлен капитализмом, относились также и к РКП(б).

Ленин хорошо понимал, что одна из самых трудных проблем, пролетарской революции в России состоит в том, чтобы уберечь от мелкобуржуазного и бюрократического перерождения кадры партии и Советского государства, преодолеть усилившееся давление мелкобуржуазных элементов на пролетариат и большевиков. При этом Ленин отчетливо видел, что превращение большевиков в правящую партию во много раз увеличивает не только мелкобуржуазные и бюрократически-карьеристские тенденции, возникающие среди части старых и, казалось бы, стойких членов партии, ставших теперь крупными «начальниками», но также стремление мелкобуржуазных и карьеристских элементов вне партии к проникновению в ее ряды.

Во всех своих последних работах и письмах проблеме взаимоотношения пролетарских и мелкобуржуазных элементов в обществе, и государстве, а также проблеме бюрократизации и перерождения партийного и государственного аппарата Ленин уделял самое большое внимание. В 1922 году, через пять лет после революции, Ленин был не слишком высокого мнения о составе партии. В закрытом письме членам ЦК партии он с тревогой отмечал:

«Если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него»1.

Еще более резко и отрицательно Ленин отзывался об основном составе советского государственного аппарата:

«…Мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину… Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке» 2.

Тревога Ленина относительно сохранения социалистического характера Советского государства и пролетарской политики большевистской партии была вполне обоснованной. Но Ленин говорил лишь о реальной угрозе, а отнюдь не о фатальной неизбежности бюрократического и мелкобуржуазного перерождения партии и государства. Гражданская война ослабила пролетариат, но она дала в руки большевикам государственную власть. Через Советы, через профсоюзы, через печать и школу, через кружки по ликвидации неграмотности и избы-читальни, через Красную Армию и всеми другими доступными путями большевистская партия старалась закрепить в сознании масс идеологию социализма. И надо сказать, что еще при жизни Ленина добилась немалых успехов. После смерти Ленина эта работа стала ослабевать, так как к руководству партией пришел Сталин, в характере и взглядах которого переплелись черты и идеология пролетарского революционера и склонного к перерождению мелкобуржуазного карьериста. Но дело было не только в Сталине.

Надо с сожалением отметить, что моральное разложение и бюрократическое перерождение в той или иной степени затронули и часть старой партийной гвардии, на которую Ленин возлагал такие надежды, и о которой говорил с такой гордостью. Во-первых, как уже отмечалось, на всем протяжении 20-х годов старую партийную гвардию разобщала жестокая идеологическая борьба, которая была одновременно и борьбой за руководящее положение в партии. Во-вторых, большие успехи, но и немалая власть вскружили голову многим представителям ленинской партийной гвардии. Этому содействовало и непрерывное усиление централизации государственного и партийного руководства, не скомпенсированное усилением контроля со стороны народных низов, рядовых членов партии. В результате среди, казалось бы, стойких и скромных в прошлом революционеров стали появляться симптомы зазнайства и чванства, нетерпимость к критике и, напротив, терпимость к подхалимству. И по своему материальному положению, и по своему поведению и образу жизни эти люди все дальше отходили от народа, не препятствовали неумеренным восхвалениям в свой адрес.

Типична в этом отношении судьба М. Разумова, секретаря Татарского обкома партии. Профессиональный партийный руководитель, он, по свидетельству хорошо знавшей его Е. С. Гинзбург, овельможивался прямо на глазах. Еще в 1930 году он занимал комнату в коммунальной квартире. Но уже через год построил «татарскую Ливадию», а в ней для себя отдельный коттедж.

В 1933 году, когда Татария за успехи в сельском хозяйстве была награждена орденам Ленина, портреты «первого бригадира Татарстана» носили с песнями по городу, а на сельскохозяйственной выставке эти портреты были изготовлены из различных злаков — от овса до чечевицы. По свидетельству М. Д. Байтальского, Первого мая 1936 года секретарь Харьковского обкома партии Н. Демченко распорядился (через вторых лиц) вывесить на балконах домови на фасадах учреждений свои портреты. Их заранее отпечатали большим тиражом, причем из-за нехватки бумаги Демченко разрешил использовать запас, предназначенный для школьных учебников. К 1937 году на Колыме существовал уже настоящий культ личности ослепленного властью начальника колымских лагерей Берзина. Законченным бюрократом стал, по отзывам его подчиненных, старейший революционер Я. Ганецкий, близкий соратник Ленина. Столь же нелестные отзывы можно было бы привести и о многих других старых партийцах.

Причины этого прискорбного явления не одинаковы. Разным был путь людей к революции. Разным был путь людей от идеалов и нравственных норм революции. Можно легче понять моральное падение А. Я. Вышинского, который, по-видимому, всегда был беспринципным и трусливым, жаждущим власти и известности человеком. Сложнее объяснить поведение таких старых большевиков, как Ем. Ярославский и М. И. Калинин, которые полностью подчинились Сталину. Управлять страной оказалось во всех отношениях труднее, чем бороться за власть. Не борьба с самодержавием, не поведение в царской тюрьме, ссылке или на каторге, не лишения и невзгоды гражданской войны оказались подлинным испытанием для революционеров. Гораздо более суровым испытанием оказалась для них власть, то есть поведение в качестве руководителей большого и могущественного Советского государства.

Разумеется, после сталинских «чисток» состав партийно-государственных верхов ухудшился: к руководству часто приходили беспринципные карьеристы, готовые выполнить любое указание Сталина, нисколько не заботясь при этом об интересах народа и социализма. На разных уровнях власти появился немалый слой «партийных» мещан и обывателей, которые отличались от «традиционных» мещан и обывателей еще большим ханжеством и лицемерием. И, тем не менее, даже и выдвинувшись к управлению партией, эти люди не могли действовать с открытым забралом, они должны были, хотя бы на словах, заявлять о своей приверженности пролетариату и коммунистическому движению. Эти процессы были особенно заметны во многих союзных республиках, где пролетариата до революции почти не было и где революция не вспахала социальную почву так глубоко, как в основных районах России. Мы видим, таким образом, что культ Сталина был не только идеологическим явлением, он имел и определенное классовое содержание, а именно — бюрократическое и мелкобуржуазное перерождение части партийных и советских кадров и широкое проникновение карьеристско-бюрократических элементов в руководящий слой общества. Сталин стоял на вершине целой пирамиды более мелких диктаторов. Он был главным бюрократом над сотнями тысяч других бюрократов.

Важные и еще мало изученные процессы шли и в рабочем классе. С одной стороны, индустриализация приводила к очень быстрому росту рабочего класса в СССР. Однако ряды рабочих и служащих пополнялись главным образом за счет мелкобуржуазных городских слоев, а также за счет миллионов крестьян, которых драматические преобразования в деревне заставили бежать в город. В начале 30-х годов такие рабочие, фабрично-заводской стаж которых не превышал 5-б лет, в несколько раз превосходили по количеству сложившееся на протяжении десятилетий ядро русского рабочего класса. Быстрое изменение количественного и качественного состава рабочего класса отражалось и на поведении рядовых членов партии, способствовало перерождению различных звеньев партийного и государственного аппарата. Параллельно индустриализации, продиктованной революцией и жизненно ей необходимой, начался другой процесс: мелкобуржуазная стихия стала наступать на пролетарскую общественную психологию, на пролетарское отношение к человеку, к собственности.

И все же наряду с негативными процессами в 30-40-е годы происходила, пусть и в значительно искаженных формах, переделка идеологии и сознания огромных масс; в недрах общества шли процессы, которые в конечном счете не ослабили, а усилили влияние и роль социалистических элементов. Социалистическое сознание с наибольшей интенсивностью распространялось в низах общества и среди новых поколений, выросших и вступавших в жизнь в 20-30-е годы, а также в низших звеньях советского, партийного и хозяйственного аппарата. В руководстве первичными партийными и комсомольскими организациями, в руководстве отдельными предприятиями, цехами, колхозами и совхозами» среди учителей, врачей, руководителей клубов, спортивных организаций, рядовых работников райкомов партии большинство принадлежало не бюрократам и карьеристам, а честным и искренним людям.

Разумеется, извращения, связанные с произволом и культом Сталина, затронули и большинство первичных организаций партии и комсомола. Многие неправильные и даже преступные директивы проводились в жизнь с участием всей партии. Однако в поведении и действиях рядовых коммунистов, рабочих и крестьян, молодежи было гораздо больше искреннего заблуждения и «честного» самообмана, чем в верхах. Дело в том, что все постановления и директивы Сталина и ЦК ВКП(б) составлялись всегда в самом «революционном» духе, в них говорилось о борьбе с врагами социализма, о внимании к людям и необходимости развивать дело революции. Не зная подлинных дел и мотивов Сталина, низы партии и молодежь не видели в те годы разрыва между словами и делами своих вождей и старались следовать тем политическим и моральным нормам, которые Сталин и его окружение, провозглашая, никогда не считали для себя обязательными. По мере сил и возможностей рядовые коммунисты и комсомольцы и работники низового аппарата старались осуществить на деле те социалистические лозунги, которые для многих карьеристов и бюрократов превратились в пустые, повторяемые всуе слова.

Конечно, и в верхах партии были разные группы и типы работников. Сталину неизбежно приходилось привлекать к руководству страной и партией немало молодых деятелей, которые поддерживали его во всем, с усердием выполняли его указания, но не были осведомлены о его преступлениях. Обладая многими недостатками, характерными для окружения Сталина, эти люди хотели честно служить народу, партии, социализму, однако не могли еще из-за малого политического опыта разобраться в происходящих в стране трагических событиях. Некоторые из этих руководителей погибли уже в послевоенное время. Другие остались в живых и после смерти Сталина в той или иной степени поддержали борьбу против культа личности, за восстановление нормальной обстановки в партийной и государственной жизни.

11

Считается, что именно творческое отношение и к действительности, и к теории — основное преимущество марксизма и научного социализма. Однако было бы неправильно уповать на эту творческую сторону социалистической идеологии и недооценивать силу догматизма. Наивно считать, что догматизм всегда отталкивает людей, тогда как творческий подход, напротив, их привлекает. К сожалению, для значительной части людей, не обладающих необходимым образованием и подготовкой, гораздо чаще именно догматизм оказывается более привлекательным, ибо он избавляет, от необходимости, проявлять самостоятельность, творчески мыслить, непрерывно повышать уровень своей образованности. Вместо того, чтобы изучать постоянно изменяющуюся действительность, оказывается достаточным заучить некоторые формулы и положения. Как история человечества в целом, так и история всех религий и идеологий в особенности показывают громадную силу именно догматического мышления. Творчески мыслящим людям, новаторам приходится всегда труднее, чем догматикам. И хотя всякая революция связана с победой нового над старым — над старым укладом жизни и над старыми догмами, однако с течением времени всякое революционное движение обрастает своими догмами. Тем более такая тенденция должна была проявиться в стране, где очень многие участники революционных преобразований не обладали необходимыми знаниями и подготовкой. Эти люди не видели, что Сталин обедняет и вульгаризирует и марксизм, и ленинизм, они воспринимали научный социализм в упрощенном и схематическом сталинском толковании, превращенным из развивающегося и творческого учения в своеобразную религию.

Было бы поэтому неправильно любое ошибочное действие таких революционеров объяснять мелкобуржуазным перерождением. Напротив, многие из ошибок объясняются не изменением их прежней системы взглядов, а неспособностью к такому изменению, то есть догматизмом. В мышлении и способе деятельности этих людей все отчетливее преобладали доктринерство, идеологическое окостенение, сектантская ограниченность и замкнутость, то, что Томас Манн называл революционным консерватизмом. Для многих из этих людей был характерен упрощенный и узкий взгляд на вещи, они продолжали мыслить категориями, мало подходящими послереволюционному времени. Кое-кто из большевиков даже кичился своей необразованностью. «Мы гимназий не кончали, — заявил под одобрительные возгласы аудитории один из видных деятелей партии, — а губерниями управляем». Неудивительно, что, столкнувшись с трудностями, не понимая обстановки, не имея достаточных знаний, такие деятели превращались в простых исполнителей приказов, проявляли слепую дисциплинированность и покорность. Косность мысли, неспособность к анализу и творческому мышлению составляли гносеологическую основу культа личности. Поэтому среди людей, принявших и поддержавших культ личности, были не только перерожденцы и карьеристы, но и «честные исполнители», искренне верившие, что все совершаемое необходимо и полезно для страны и революции. Эти люди поверили в ложь политических процессов 1936–1938 годов, поверили в тезис об обострении классовой борьбы и в необходимость массовых репрессий и стали вольными или невольными соучастниками преступлений Сталина, хотя многие на них впоследствии сделались его жертвами.

«Ни силой, ни словом не выжечь во мне верность вождю и народу», — писал из заключения своим родным Е. А. Гнедин, еще недавно работавший на ответственном посту в Наркомате иностранных дел. «Клятву верности» вождю он повторял и после многодневных пыток и избиений, издевательств в кабинете Берии. В своих мемуарах Гнедин писал: «От психологии преданного чиновника и догматика я постепенно освобождался по мере того, как моя мысль становилась свободнее в раздумьях и строгих размышлениях, которые составили содержание моей духовной жизни в тюрьмах и лагерях».

О крайней косности и догматизме жен ответственных работников свидетельствует сочиненная во время одного из женских этапов песня «жен врагов народа», в которой были и такие строки:

Через систему пропаганды и воспитания многие примитивные догмы и шаблоны прививались массам, становились и для них руководством к действию. Конечно же, массовый догматизм и сектантство только помогали победе Сталина и сталинизма.

12

Проблема государства занимала важное место в социалистической литературе еще в XIX веке. Должен ли пролетариат после революции использовать или разрушить прежний государственный аппарат? Должен ли он создавать новое пролетарское государство, или же сможет обойтись без государства? Долго ли должно существовать пролетарское государство, не превратится ли оно со временем в стоящую над народом клику привилегированных чиновников? Все эти вопросы были предметом ожесточенного спора среди революционеров. Так, анархисты проводили резкую границу между обществом и государством, которое, по их мнению, в любом обществе было главной консервативной силой и самым серьезным препятствием для развития на началах равенства и свободы. Поэтому, считали анархисты, социалистическая революция означает немедленное уничтожение государства, социализм и государство несовместимы.

И Маркс, и Энгельс решительно возражали против, этой доктрины. Социализм, указывали они, не может возникнуть в один день. Создание нового общества потребует многих лет борьбы и, в частности, подавления сопротивления свергнутых классов. Поэтому между капиталистическим и коммунистическим обществом неизбежно будет существовать более или менее длительный переходный период, и в этот период пролетариат не сможет обойтись без государства. Сломав и уничтожив старую государственную машину, пролетариат должен будет создать собственную государственную машину, придав, однако, ей, как писал Маркс, революционную и преходящую, форму.

Вставал вопрос: как уберечь пролетарское государство от перерождения, от превращения из слуги в господина общества? Эта проблема не получила в марксистской литературе XIX река удовлетворительного решения. Было трудно, во-первых, давать какие-либо советы, не имея конкретного опыта построения нового государства. Некоторые рекомендации на этот счет были высказаны Марксом и Энгельсом только после Парижской коммуны. Во-вторых, марксисты прошлого века исходили из перспективы одновременной победы революции в основных капиталистических странах. Поэтому существование государства было, по мнению Маркса и Энгельса, хотя и необходимым, но все же кратковременным этапом в развитии социалистического общества. Энгельс писал: «…В лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство; победивший пролетариат, так же, как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности» 1.

В августе — сентябре 1917 года Ленин написал одну из своих главных теоретических работ — «Государство и революция». Читаем там:

«Рабочие, завоевав политическую власть, — разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменят его новым, состоящим из тех же самых рабочих и служащих, против превращения коих в бюрократов будут приняты тотчас, меры, подробно разобранные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились «бюрократами» и чтобы поэтому никто не мог стать «бюрократом» 2.

Старый бюрократический аппарат был действительно разбит и сломан до основания. Однако реальная действительность послереволюционной России очень быстро показала неосуществимость и утопичность теоретически «подробно разработанных» мер. Составить новый аппарат из самих рабочих и служащих оказалось невозможно. Для создания нового государственного аппарата приходилось использовать обломки старого, и сам Ленин скоро признал, что в этой царской и буржуазной мешанине действительно советизированные рабочие «тонут, как мухи в молоке». Основную массу населения страны составляли различные группы мелкой буржуазии с их неустойчивой идеологией, с их колебаниями, с нежеланием перестраивать жизнь на социалистических началах. Выборность и сменяемость государственных органов «в любое время» могла привести лишь к быстрому отстранению большевистской партии от власти. Поэтому принцип фактического назначения «сверху вниз» стал очень быстро преобладать над формально сохраняемой выборностью «снизу вверх». Уже с весны 1918 года пришлось вводить для «буржуазных специалистов» оклады, во много раз превышающие среднюю заработную плату рабочего. Ограничения в зарплате сохранялись в 20-е годы только для членов партии («партмаксимум»), но и тут существовало много ступеней, и высшие ставки зарплаты в 3–4, а то и в 5 рад превышали среднюю зарплату рабочего.

Главным контрольным аппаратом, стоящим над всеми государственными учреждениями, оказалась сама большевистская партия. Лучшие ее деятели были назначены на ключевые государственные посты, все государственные учреждения должны были отчитываться перед партийными организациями и ЦК РКП(б) и выполнять полученные от партии директивы. Контроль партии не смог, однако, предотвратить процесс бюрократизации важных звеньев государственного аппарата; более того, бюрократизм затронул и саму партию. Руководители высших партийных органов имели больше власти, чем руководители государственных органов, и это толкало на злоупотребления. Свое влияние эти люди начали использовать отнюдь не в интересах трудящихся. Для части руководителей партии создавались дополнительные привилегии, обретающие некую самостоятельную ценность и подчиняющие помыслы тщеславных или честолюбивых людей. С другой стороны, усиление партийной власти ослабляло значение представительных органов, которые были созданы революцией, например, съездов Советов. Эти съезды теперь не столько разрабатывали или обсуждали по существу те или иные законы, но лишь формально утверждали рекомендованные ЦК и съездами партии постановления и директивы.

Известно, что Ленин собирался написать после революции вторую часть книги «Государство и революция». К сожалению, эта работа — одна из самых важных и ключевых задач научного социализма — не была выполнена и после смерти Ленина. И меньше всего заботился об этом Сталин. Наоборот, он умело использовал в своих целях незавершенность теории построения социалистического государства. Именно отсутствие в системе диктатуры пролетариата каких-либо эффективных механизмов контроля и предотвращения злоупотреблений властью, особенно со стороны самых высших представителей партии и государства, помогло Сталину узурпировать всю власть в стране и в партии.

Во всяком революционном движении именно роль народных масс имеет в конечном счете решающее значение. Именно народ рано или поздно ниспровергает всякого рода тиранов и деспотов. Однако народные массы служат и наиболее прочной опорой деспотизма.

Здесь уже говорилась о том, что Сталину удалось обмануть народные массы, и что в этом сказались не только хитрость его как политического демагога, но и исторический опыт народа, недостаток образования и культуры, слабость демократических традиций и т. п.

Россия была подготовлена своим предшествующим развитием к революции, но она была подготовлена и к такому развитию событий, которое оставляло возможность для возникновения тоталитарного и деспотического режима, казарменного социализма, то есть к сталинизму.

Вопрос о взаимосвязи и преемственности между Россией XIX и Россией XX веков — между самодержавием русских царей и самодержавием Сталина — до сих пор служит предметов ожесточенных дискуссий среди различных представителей эмигрантской мысли и западной советологии, в официальной историографии и националистических течениях современной литературы и публицистики. Не вдаваясь во все оттенки мнений, приведем лишь некоторые крайние высказывания. Так, например, редактор издаваемой в Париже газеты «Русская мысль» Ирина Иловайская писала: «Наша точка зрения, если отжать ее до самой сути, состоит в полном отвержении тождества русской и советской государственности. Отвергаем и опровергаем мы это тождество не наследственно и традиционно, а исходя из четкого понимания, что ни в каком плане и ни в какой области возникшая после революции коммунистическая машина не связывается с историческим прошлым России, не ложится в русло русской культурной и духовной традиции. Эта машина не является продолжением России даже в самых худших имперских и крепостнических проявлениях последней, как бы умело и успешно ни использовала она самые низкие человеческие черты, отчасти этими явлениями порожденные: сама их природа, качество зла различны… Русская история прервалась большевистским переворотом, когда она уже четко шла к либерализации и демократизации, к европейской уравновешенности и сверхъевропейской гуманности. Оттуда и должна она восстановиться…»

Напротив, американский историк Ричард Пайпс в своей книге «Россия при старом режиме» пытается доказать не только полную аналогию, но и всестороннюю преемственность истории России XIX и XX веков: «Между 1878 и 1881 годами в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо-полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени. Можно с уверенностью сказать, что корни современного тоталитаризма следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса. Ибо, хотя идеи могут породить новые идеи, они приводят к организационным переменам, лишь если падут на почву, готовую их принять».

Убежден, что истина лежит между этими крайними точками зрения. История не может прерваться в результате даже самой радикальной революции, и хотя природа социальной революции означает решительный разрыв с прежней структурой и порядками старого общества, характер революции и ее последствия связаны с характером и особенностями этого старого общества. В революции есть и отрицание прошлого, и сохранение преемственности, а потому ошибочно принимать во внимание только что-то одно, не видя другой стороны взаимосвязи прошлого и настоящего. Как за 60–70 лет до революции, так и позднее, Россия прошла через ряд различных эпох, одной из которых была эпоха Сталина и сталинизма.

Прервалась не русская история, а история царской России, причем разрыв произошел не на ровном пути к «европейской уравновешенности» и «сверхъевропейской гуманности», а на исходе безжалостной империалистической войны, которая велась не за какие-то гуманистические идеалы, а за передел мира и за колонии.

Большевики отмечали не только революционность русского рабочего класса, но и крайнюю отсталость основной массы трудящихся России. Именно поэтому, как не раз предупреждал Ленин, в России сравнительно легко начать социалистическую революцию, но гораздо труднее довести ее до конца — и не только в экономике, но и в сознании людей. Конечно, культура, которую народ мог бы обрести в более развитом буржуазном обществе, была бы по преимуществу буржуазной, а не социалистической. Некоторые революционеры считали неграмотность народа не недостатком, а преимуществом для революционной пропаганды, ибо народ легче будет воспринимать социалистические идеи, не зная других. Но это был очень сомнительный тезис. Ведь в созданных после революции десятках тысяч кружков ликвидации неграмотности крестьяне и рабочие изучали не только русскую или украинскую азбуку, но и «Азбуку коммунизма», воспринимали идеологию марксизма и социализма — правда, в крайне упрощенном изложении.

Несомненно, что для укрепления своей диктатуры Сталин использовал не только революционный порыв, но и низкую культуру народных низов и молодежи. Он всегда упрощал свои лозунги, в том числе и лозунги о борьбе против «врагов народа».

Однако взаимосвязь культа Сталина и степени образованности народа непроста. Некоторые историки и публицисты пыталась связать появление культа Сталина с особенностями русского крестьянства, с его царистскими иллюзиями и религиозностью. Это объяснение не кажется достаточно убедительным.

Культ живого бога-Сталина не заменял русским крестьянам традиционную религию, влияние которой в деревне ослабло, но продолжало оставаться сильным. К тому же культ Сталина шел в большей мере из города. Этот культ возник как раз в самые трудные для деревни времена принудительной коллективизации, голода и ссылок. Вряд ли все это могло способствовать любви русского мужика к Сталину. Не слишком силен был этот культ и в массах городской мелкой буржуазии, имевшей много причин для недовольства, усталости и апатии, а отнюдь не для энтузиазма. Я считаю, что культ Сталина был наиболее силен среди партийной прослойки рабочего класса, а также среди большей части молодой интеллигенции и особенно среди работников партийно-государственного аппарата, сложившегося после репрессий 1936–1938 годов.

Нельзя подходить упрощенно и к вопросу о низкой культуре и образованности народных масс. Конечно, невежество, грубость, дефицит моральных ценностей, недостаток цивилизации, обилие потенциально авторитарных типов личности — все это сыграло большую роль в становлении сталинской диктатуры. «Невежество, — писал молодой Маркс, — это демоническая сила, и мы опасаемся, что оно послужит причиной еще многих трагедий» 1.

Однако в первую очередь справедливее говорить не столько о невежестве и грубости самих народных масс, сколько о невежественном руководстве массами, о грубости и некультурности тех, кто оказался в годы культа у кормила власти.

Мысль о том, что настоящий социализм невозможен без определенного уровня культуры и морали общества, не нова. Еще в XIX веке английский философ Герберт Спенсер писал: «Верования не одних социалистов, но так называемых либералов… состоят в том, что при надлежащем умении худо функционирующее человечество может быть вогнано в формы отлично функционирующих учреждений. Но это не более как иллюзия! Природные недостатки граждан неминуемо проявятся в дурном действии всякой социальной конструкции… Нет такой политической алхимии, посредством которой можно было бы получить золотое поведение из свинцовых инстинктов».

В этих рассуждениях есть доля истины, но в целом марксизм не без оснований отвергает подобную точку зрения. Если мораль и «социальные инстинкты» населения влияют на общественное устройство, то и общественное устройство может оказать самое сильное влияние на мораль и «инстинкты».

В начале XX века в связи с перемещением в Россию центра революционного движения среди социал-демократов вновь возникли дебаты о взаимоотношении социализма и культуры. При этом не только западные социал-демократы и русские меньшевики, но и некоторые большевики отвергали насущность социалистической революции в России, которая, по их мнению, еще «не созрела для социализма». Мы знаем, что Ленин решительно отбросил эти сомнения. Он писал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный «уровень культуры», ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы…

Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?»2.

Сразу же после Октября партия большевиков приняла решительные меры для продвижения вперед не только социальной, но и культурной революции. Однако Ленин не раз отмечал, насколько трудным оказалось в России продвижение элементов культуры и цивилизации не только в массы трудящихся, но и в аппарат рабоче-крестьянской власти и даже в аппарат партии.

Не подлежит сомнению, что с приходом Сталина к власти в партии общий уровень руководства страной понизился — уровень не только политических методов, но и культуры, нравственности, цивилизованности. Этот дефицит, дополненный плохим знанием марксизма, непониманием противоречий нового социального строя и путей их преодоления, предопределял одностороннее политическое и культурное развитие народных масс. Сколько-нибудь серьезных препятствий установлению сталинского самодержавия не оставалось.

Долгое время легкомысленные догматики, отечественные и зарубежные, пытались преуменьшить преступление Сталина, которые они и по сей день скромно именуют «ошибками» или «деформациями». По их мнению, каждый крупный политик не застрахован от ошибок, и о его деятельности нужно судить по общим результатам, которые в 30-е годы были якобы положительными. Но преступления Сталина не были «ошибками», это были сознательные и хладнокровные убийства, и прежде всего убийства честных советских людей.

Неприемлема для нас и теория «взвешивания»: сколько у Сталина было преступлений и сколько достижений и заслуг и что должно перевесить.

Да, Сталин был руководителем партии и страны в трудное время и в течение многих лет пользовался доверием большинства народа и партии. В те годы наша страна добилась немалых успехов в экономическом и культурном строительстве и одержала победу в Отечественной войне. Но эти успехи были бы куда более значительны, если бы не было террора 30-х годов, и военную победу мы одержали бы быстрее и с меньшими жертвами. Так за что благодарить Сталина? За то, что он не привел страну к катастрофе? В руководстве партией Сталин наследовал Ленину. Это так. Но он не приумножал, а скорее проматывал полученное им политическое наследство. И мы не можем, не имеем права выводить сталинизм из ленинизма, отождествлять с марксизмом или социализмом. Сталинизм — это те извращения, которые внес Сталин в теорию и практику социализма. Дела Сталина принадлежат истории, и имя его вряд ли будет забыто. Но оно не войдет в число тех имен, которыми справедливо гордится человечество.

Наша страна перенесла тяжелую болезнь и потеряла многих своих сынов. Мы знаем теперь, что социализм, не сочетаемый с настоящей демократией, не может дать гарантий от беззаконий и преступлений. Мы знаем и то, что не все, связанное со сталинизмом, осталось позади. Процесс очищения социализма и коммунистического движения от скверны сталинизма не закончен. Этот процесс надо продолжать последовательно и настойчиво.

Август 1962 г. — ноябрь 1988 г.

Москва.