О том, что сильнее нас

ПРЕДИСЛОВИЕ Чувство Реки Чернавы

Задача этого предисловия — приготовить читателя к чтению романа Владимира Мальцева «О том, что сильнее нас» и предварить это чтение каким-то напутствием, руководством к тому, как именно преодолевать внушительный объём текста, через который предстоит пройти; набросать, образно говоря, карту этого текста, обозначить места привалов, указать смотровые площадки, с которых открываются наиболее впечатляющие виды, снабдить гостя этой книги списком местных достопримечательностей. Скажу сразу: при невнимательном чтении сюжет может тебя, читатель, отпугнуть. Наш герой в течение всей книги выбирает спутницу жизни так однообразно и вместе упрямо, что хочется перефразировать старую актёрскую шутку и забормотать: «Из чего выбирать, когда не из чего выбирать». Вообще-то, яркость нынешней литературы это чаще всего яркость самого героя, чувств, действий, черт лица. Теперь эпоха событийная: стиль повсеместно спешит за сюжетом, за героями и не может догнать их. Скорость развития событий такова, что окружающий мир на этой скорости расплывается невнятным пятном, серо-буро-малиновым индустриальным пейзажем, наспех набросанной цветными карандашами полянкой для недолгого пикника, аляповатой гуашью цветных и фантастических сновидений. Хорошей описательной прозы теперь мало. Почему же в романе Мальцева всё наоборот? Ярче всего здесь выглядит неподвижность мира, любое же действие представляется серым, невыразительным, напрасно-мучительным занятием. «Уж не лишние ли здесь те страницы, где описано действие»? — спрашиваешь себя, добираясь до «сюжетной» части произведения. Казалось бы, чего читателю проще: пропустить неинтересные, «сюжетные» страницы, как школьница в хрестоматийном романе пропускает «войну», чтобы поскорее читать там, где снова начнётся «мир»! Ведь… — «Необыкновенной красоты описательная проза»! — захотелось мне громко сказать с первых же страниц романа. Герой книги как будто не только видит, но и слышит мир глазами, зрение отчасти даже как будто заменяет ему осязательность, так что кажется, что даже сами запахи для него — цветные. Так и читал бы о красотах! Не тут-то было. Пропустить сюжет у меня не получилось. Чувствовал я, что события здесь, в романе, играют какую-то неясную, тёмную и страшную роль, без их однообразия и мучительных подробностей пропадает «волшебный клей» прозы Мальцева, выключается мотор «лодочки», которая везёт читателя по безымянной Реке мальцевской трагической повести. Поняв сердцем эту роковую необходимость сюжета, я задумался о её причинах, о природе таких своих ощущений и сообщаю тебе, читатель, свои выводы в надежде сориентировать тебя и приготовить к непростому чтению. Перед нами роман о любви, хотя романы о любви выглядят обычно совсем по-другому. И всё же это роман о несчастной любви, несбывшейся, не замеченной самими влюблёнными, не успевшей родиться и уже погибшей. И погибает не только любовь, погибают (по крайней мере, близки к этому) влюблённые, которые убили своё чувство, а сами не могут без него жить дальше. В романе Мальцева удивительно то, что страницы, посвящённые любовному, то есть основному, сюжету, как раз наименее эффектны. Казалось бы, именно «любовные» страницы в романе о любви должны захватывать воображение и вовлекать читателя в мир переживаний героев, заставлять его гневаться и прощать, терзаться и пребывать на высотах счастья. В романе, который вы сейчас открыли, всё совершенно не так. Все рассказы о любви здесь выполнены прозаично и дневниково, полны мелких, мучительных подробностей, которые записаны автором хотя и дотошно, аккуратно, но как будто через силу. Ещё немного, и авторское повествование о любовных перипетиях превратится, кажется, в кафкианский пересказ дурного сна — длиной в жизнь. До кафкианства, правда, дело не доходит: автор не обобщает событий, не выстраивает их на фоне «сновидного» стиля, он намеренно-буквален, его рассказ о любовных перипетиях напоминает отчёт, репортаж, стенограмму того, что говорилось и происходило в жизни на самом деле. Другими словами, «любовная» часть произведения исполнена вполне в ключе документальном. Это, как я говорил, и может тебя, читатель, отпугнуть. Возникает вопрос: не случайно ли у автора так получилось? Роман ли это? Может быть, это просто запись житейских событий, пережитых автором, каковых записей пруд пруди в интернете и куда ни глянь? И всё-таки перед нами — роман. Искушённый читатель скажет, что этот текст возник из личного дневника, что это напоминает исповедь, отчёт о прожитой жизни; умный критик отметит недостаток работы с «дневниковыми» записями, неумение автора отсечь в контексте повествования нужное от ненужного, укажет на изобилие лишних подробностей… И всё-таки перед нами, как ни удивительно, роман. И что ещё удивительнее, роман-трагедия.Сейчас я открою тебе, читатель, что делает текст Мальцева романом и трагедией. Название этому вера. Религия. Как ни удивительно — чувство Реки. Известен анекдот, что Анна Ахматова, когда не хотела говорить автору-графоману неприятных вещей, произносила несчастному творцу по прочтении его текста такую фразу: «…у вас есть чувство природы». Признаюсь, я не мог ожидать, что когда-нибудь этот общеизвестный забавный словесный трюк мне придётся произнести в другом, серьёзном тоне. А вот пришлось. Мальцевское чувство Реки — это его, Мальцева, религия. Точнее, религия его героя, если говорить о романе. Не зная Бога, мальцевский герой истово поклоняется творению. И когда мы в очередной раз, миновав дотошные страницы «любовного дневника», окунаемся в религиозное переживание пейзажа, озёр, пещер, сопок — даже дух захватывает: так мастерски, живо, в таких волшебных красках, таким совершенным стилем всё это написано художником, вернее, снято средствами стиля на языковую фотокамеру.Добрый христианин скажет: да ведь это — язычество. Возможно отчасти и так, но герой трагедии может быть язычником сколько угодно, и нашего с вами, читатель, религиозного чувства это не оскорбит. В самом деле, архитектура мальцевского «алтаря» служения природе вполне традиционно-языческая. В центре его пантеона находится безымянная Река, наделённая всеми божественными свойствами, какими наделяли реки наши далёкие предки. Эта Река вполне антропоморфна, у неё есть человеческие и сверхчеловеческие черты, это Река-богиня, русская нимфа-Река. Рассказчик не открывает нам заповедного имени Реки. Он объясняет это нежеланием пустить досужих браконьеров-пачкунов на дорогие для него берега. Несмотря на такое объяснение, мы помним с вами, читатель, о том, что подлинные имена богов нередко были тайной, которую верующие старались скрыть от досужих ушей.Итак, самые убедительные страницы романа посвящены герою наедине с богиней-Рекой. К этой Реке каким-то образом сводятся и все другие места экспедиций героя: Река то превращается в подземную, пещерную, то течёт следами лыж на снегу, оставленными каким-то сверхъестественным существом там, где их по логике вещей и быть-то никак не могло, то разворачивается всемогущим Байкалом, ледовитым и безмолвным, а то — становится прудом у заброшенного карьера, в котором вместо карасей развелись несъедобные сорные рыбы — ротаны, — Река, другими словами, многолика. И герой наш всегда с ней наедине; в какой бы компании он здесь ни находился, с кем бы ни делил суровых экспедиционных будней; его единения с Рекой (читай — с природой) ничто не может нарушить. Он лишь здесь очищается от мусора мира, который окружает его в мегаполисе, только здесь он исповедуется, только эти моменты для него — настоящая жизнь. Но происходит странная и неприятная вещь: чем больше наш герой с Рекой сближается, чем выше его единение с ней, тем более усугубляется его одиночество в человеческом мире. А чем больше усугубляется его одиночество в человеческом мире, тем сильнее в нём растёт жажда это одиночество разбить, вырваться из его стеклянного кокона, оказаться среди отражающих его людей, друзей и, прежде всего, семьи.А выходит с ним всё наоборот: семью он почему-то теряет, друзья исчезают куда-то… Герой предпринимает отчаянную попытку обрести близких людей, единомышленников, он пишет книгу о пещерах (читай — природе, читай — Реке). Книга успешно продаётся, но… последние близкие люди, окружавшие героя, куда-то немедленно от него удаляются. Одиночество не расступилось, напротив, оно всё плотнее и плотнее сужает вокруг ничего не понимающего писателя неумолимое своё кольцо. Наконец несчастный наш путешественник, влюблённый в богиню-Реку, с полной отчётливостью понимает: если так пойдёт дальше, одиночество обернётся физической гибелью, задушит его болезнью, засыплет землёй. Понимает он интуитивно и рецепт спасения: это женская любовь. Только она сможет оживить его угасшие от безвоздушного пространства силы, только с ней придёт спасение, воздух, столь необходимый для дыхания, счастье жить и чувствовать движение по жилам горячей крови. Руководствуясь своим интуитивным пониманием, герой бросается на поиски женщины-спасительницы. Найти таковую оказывается нелегко, ведь Река ослепила героя. В его глазах, как ни пытается найти он неповторимую женскую красоту, все находки на один лад, как ночью, по народному выражению, все кошки бывают серы. Он везёт к Реке одну кандидатку за другой, и… ни одна из них не выдерживает соперничества с богиней. Герой одержим идеей, что только та из женщин окажется подлинной красавицей, которая сможет прийти с Рекой в состояние единения, стать частью божественного пейзажа, слиться с его повелительницей. Но никакого слияния не происходит: его избранницы пытаются победить богиню-Реку и всегда терпят от неё поражение. Даже проникаясь Рекой, даже восторгаясь ею, женщины всё равно в результате бегут прочь и от неё, и от несчастного путешественника. Будто бы он приносит в жертву Реке, на её алтарь — свои мимолётные надежды на спасение, всю встреченную женскую красоту, ласку и любовь. И вот — свершается. Герой встречает, наконец, свою спасительницу и, одновременно, женщину, которую ему надлежит спасти. Бог услышал жалобу неверующего и снизошёл до щедрого дара. Условием своего дара, как и всегда — условием большой любви, Небеса ставят невозможность двух влюблённых жить друг без друга. Начинается вторая часть романа, и начинается она с той самой роковой ошибки, которая является, как знают все гуманитарии, необходимой частью античной трагедии: герой свою единственную возможную спасительницу попросту не узнаёт — чем губит в конечном итоге и её, и себя самого. Ослеплённый Рекой, несчастный воспринимает Её так же, как и вереницу предшествовавших ей минутных невест; путешественник везёт её на свидание с Рекой и так же, как всех их, теряет её: единственная невосполнимая потеря. Сражённая Рекой женщина лишается здравого рассудка и связывает свою жизнь с недостойным соперником, а наш герой пребывает на грани погибели; Река же, приняв страшную жертву, неторопливо влечёт дальше свои вечные воды. Примерно так я вижу, читатель, общий план предстоящего тебе романа, примерно так ориентирую тебя на его местности перед тем, как ты шагнёшь на его тропы, пойдёшь через его буреломы, станешь сплавляться по его порожистым водам. Что же будет поддерживать тебя на этом пути? Что вспомнится тебе в течение повести Мальцева? Где наступит радостное узнавание, важнейшая литературная эмоция, без которой многим из нас чтение кажется занятием будничным и пресным? Не знаю, что будешь вспоминать ты, читатель, двигаясь через книгу Мальцева, но могу рассказать, что вспоминалось мне: «Аттис» Катулла — о безумце, обрекшем себя во власть беспощадной богини. «Цыганочка» Сервантеса — о влюблённых, не заметивших своей любви и оставшихся без неё на всю жизнь. Но главное моё воспоминание — новгородская былина о Садко Богатом Госте, особенно вторая часть этой ослепительной русской повести, — часть, которая начинается, когда морской царь не пропускает корабли купцов, творя бурю, и товарищи приносят Садко в жертву морскому царю: отпускают плыть одного-одинёшенька на доске по волнам точно так, как оставили прежние друзья героя мальцевского романа. И очутился Садко на морском дне, и утешал игрой на гуслях царя. От его музыки гремела буря и тонули корабли. И гусляр понимал, что, если хочет быть жив, нужно остановить музыку и вернуться домой. И явился к нему святой Никола Можайский, и научил его оборвать струны гуслей. И ещё научил выбрать себе из дочерей морского царя самую распоследнюю из девятисот — с некрасивым именем Чернавушка. И выбрал её Садко, и спасся этим, потому что оказался на берегу Реки Чернавы близ родного Новгорода. Вот какой герой вспоминается мне, когда я читаю трагедию Владимира Мальцева. Сказка, как говорится, ложь, да в ней, как говорится, — намёк: Любовь спасёт только того, кто в глазах любимой увидит Реку, а не в реке будет высматривать отражение любимой. Только того, для кого откроется божественная красота его избранницы, того, кто порвёт струны своих гуслей и увидит, как вся природа явилась перед ним во всей своей красе в лице любимой женщины. Только тогда и окажется он, спасённый, дома, на берегу Реки Чернавы.