О войне города Парижа с норманнами

Дата составления.

Под названием Bella Parisiacae urbis (что должно буквально переводиться как «парижские войны», но скорее имеет точный эквивалент в выражении «битвы за Париж»[6]) его поэма объединяет три книги или песни, включающие соответственно 660, 618 и 115 стихов гекзаметром; но третья присутствует только ради круглого числа, чтобы воздать должное Троице; она содержит лишь моральные предписания, бывшие в ходу у клириков. Послание в прозе, адресованное монаху Гозлину, и отрывок из 22 стихов дактилем, посвященный Эмуэну, образуют преамбулу всего сочинения. Две первых песни охватывают период около одиннадцати лет с 24 ноября 885 г., дня прибытия датчан под стены Парижа, до осени 896 г. Начиная с 491-го стиха второй песни заканчивается главный рассказ; далее речь ведется только о победах, одержанных королем Эдом у Монфокона, в Аквитании и Оверни, и о последнем контрнаступлении варваров. По используемым оборотам и общему характеру эти последние страницы полностью отличны от предшествующих. Мы имеем дело не более чем с разновидностью анналов в стихах, заканчивающихся соображениями морального порядка. Хронология извилистая и местами даже ошибочная. Задаешься вопросом, не приложил ли Аббон эту добавку ко второй песне исключительно для того, чтобы придать ей почти такую же длину, как первой.

Было бы тщетно искать либо в 1278 стихах исторической части, либо в посвятительном послании в прозе малейший намёк на смерть Эда, случившуюся 1-го января 898 г. Когда были написаны последние стихи, он был еще жив. Аббон объявляет об этом недвусмысленно: «Его присутствие радует еще наш мир». Очевидно, работа была закончена в 897 г. В какую эпоху она была начата? Этот вопрос труднее всего выяснить. В первых же стихах мы видим Эда, обладающего качествами будущего короля и опоры королевства; то же самое выражение появляется далее (I, 489; II, 163). Следовательно, Аббон начал писать после его коронации, состоявшейся 29 февраля 888 г. В предисловии он со всей откровенностью раскрывает перед нами условия, в которых работал. Уже долгое время (dudum) и часто (crebro) Гозлин упрашивал его посвятить себя этому сочинению. Когда он принялся за него, он думал о нём прежде всего, как о полезном упражнении, поскольку тогда (tunc) он был всего лишь скромным учеником. В первую очередь он представил плоды своего труда своему учителю Эмуэну, но они пришлись не по вкусу этому строгому судье. Всё это предполагает довольно долгий интервал. С другой стороны, точность деталей в рассказе о собственно осаде подразумевает еще свежие воспоминания. Поэтому есть основания полагать, что часть, относящаяся к 885-889 годам, была сочинена в первые годы правления Эда, в 888-889 гг. Стоит обратить внимание, что хотя поэма представляет собой подлинную эпопею во славу Парижа и его святого покровителя Германа, она чествует также и этого Эда, которого Аббону доставляет удовольствие приветствовать как наилучшего князя, которого когда-либо знало королевство. Радость, вызванная новым правлением, могла вложить перо в руку молодого дьякона.

Историческая ценность.

Аббон провозглашает, что в качестве источника использует только свою память. Он рассказывает о том, что видел своими глазами и слышал своими ушами. По его мнению, это был хороший сюжет для начинающего писателя; более того, осада, в которой проявилось столько умения и храбрости, могла бы дать поучительные примеры людям, которым однажды пришлось бы защищать другие города. Это последнее соображение, весьма неожиданное для монаха, гарантирует до некоторой степени его старание быть точным. Он детально описывает, как добросовестный наблюдатель, даже если не слишком компетентный, различные фазы боев, тактику, военные машины. Почти каждый раз, когда современные ему тексты или данные археологии позволяют проверить его утверждения, мы констатируем соответствие. Сохраняя сдержанность, он не позволяет ослепить себя ни своей горячей любви к Парижу, Сен-Жермену и Нейстрии, ни своему искреннему восхищению Эдом, епископом Гозлином и аббатом Эблем. Он открыто упрекает Эда за его бездеятельность по отношению к датским набегам 896 г. Более того, его поэма, написанная с чувством глубокой преданности королевству Франция, включает в себя довольно суровые размышления и увещевания по отношению к французам. Это документ огромной ценности для политической и военной истории.

Литературная ценность.

Это очень интересный памятник и с литературной и лингвистической точки зрения. Не было ничего подобного со времен Эрмольда Черного. Придерживаясь очень привлекательной гипотезы, можно утверждать, что после Теодульфа и Эрмольда Аббон был связующим звеном между эпическими поэтами античности и авторами средневековых героических поэм (шансон де жест)[7]. Он принадлежит вергилиевой традиции. Он был хорошо знаком не только с Буколиками, на которые он намекает в своем прозаическом предисловии, но также с Георгиками и Энеидой. Ему часто приходят на ум реминисценции из Вергилия. Они впечатались в самый его стих, заимствованный у Энеиды. Как жаль, что частое употребление этой знаменитой модели не стимулировало талант монаха IX века! Конечно, он не был совсем лишен достоинств. Его рассказ придерживается довольно реалистичной и насмешливой манеры, того поэтического дарования, которое позднее стало столь плодотворным среди французских горожан. Он любит заставлять говорить своих персонажей, заставлять нас их видеть в их повседневном и наиболее естественном поведении. Эд, стоя на стене, показывает своим товарищам пальцем на датчанина, потерявшего равновесие на вершине одной из башен аббатства Сен-Жермен и переломавшего кости на покатой крыше церкви[8]. Эбль, сразив одной стрелой семь врагов одновременно, кричит другим, чтобы они теперь отнесли тела на кухню[9]. Датские женщины устраивают сцены своим мужьям, которые, слишком быстро упав духом, возвращаются восстановить силы в тылу[10]. Когда представляется случай прославить Париж, тон становится восторженным. Над страшно опустошенными полями внезапно появляется величественная фигура, подобно сверкающему владыке; это «посреди ужасной схватки бесстрашный Париж смеется над стрелами, падающими вокруг него[11]».

Этот отрывок и некоторые другие приятно удивляют, тем более, что они очень редки. К монотонности повествования, развивающегося от одного дня к другому, добавляется злоупотребление описаниями обыденного, приводящими в отчаяние банальностями. Для каждого нового приступа повторяются те же самые детали, те же самые движения: распространяющийся страх, раздающиеся звуки рога, встревоженные жители, стремительно несущиеся стрелы и камни, страшный грохот, который поднимается до небес. И насколько бессвязна смесь мифологии с христианскими чудесами! Аббон взывает набожно к Богородице и святому Герману, но не умеет сказать попросту о солнце, воде и огне: он знает только Феба, Нептуна и хромца с Лемноса, и поручает своему дорогому Герману приковать датчанина «к мрачной колеснице Эвменид[12]».

Язык и метрика.

Что касается стиля, он не был бы столь запутанным, если бы Аббон не задумал изготовить третью песнь с явным намерением предназначить её клирикам, с набором добрых советов и своего рода перечнем редких слов. Никто не мог бы ничего понять в этих своеобразных разглагольствованиях, если бы не почти непрерывные комментарии, которыми автор, - без сомнения, очень гордый своим подвигом, - потрудился снабдить текст. Две первых песни, в общем, понятны. Только их язык темный, вычурный, усеянный неправильностями[13], странностями, фразами, где запутанность конструкции требует искусства разгадывания ребусов[14]. Презрение к простоте тут необычайное. В бою гибнет не шестьсот врагов, но тысяча без четырехсот[15]. В одном месте слова бросаются наугад, без заботы о логике и грамматике[16], в другом – группируются и выстраиваются наиболее ученым и самым неожиданным образом[17]. Некоторые слова оказываются разрезаны на две части вставкой другого слова[18]. Другие появляются в совершенно новой форме[19] или с необычным смыслом[20]. Двадцатка, используемая в особенности в первой части, перенесена такой, какая есть, из греческого в латынь[21]. Подобная смесь изысканности и неумелости отдает сочинением школьника, которому, несмотря на его превосходные дарования, надо еще много работать.

Изучение метрики оставляет то же самое впечатление. Послание в прозе содержит любопытные соображения на этот предмет, в котором Аббон был несомненно довольно искусен. За исключением маленького отрывка, адресованного Эмуэну, эти стихи составлены гекзаметром, который, в общем, выдерживается. Но есть основания признать и слабости. В начале (I,6) есть стихи, которые невозможно скандировать по слогам. Он не вполне умеет отличать длинные гласные от коротких. Ему нравится, представляя плоды своего искусного и терпеливого труда, демонстрировать новую науку, может быть, не всегда понимая смысл выражений, которыми он пользуется[22]. Изучая этот «еще зеленый виноград»[23], поистине, начинаешь до некоторой степени извинять суровость его учителя Эмуэна. К счастью, поэт с возрастом научился поправлять себя. Его проповеди, тридцать семь из которых известны нам под заглавием Flores Evangeliorum, достаточно правильные и ясные работы, которые благоприятно свидетельствуют о его уме и учености[24].

Глосса (комментарий).

Когда он закончил свою работу, он не мог решиться, - по недостатку досуга, как он утверждает, - вновь переработать наиболее старые части. Тем не менее, он захотел помочь своим читателям. Он всюду расставил комментарии. Он сам сообщает нам об этом в посвятительной главе (конец § 3).

По правде говоря, эта очень недвусмысленная декларация, - «Я к этому добавил глоссы своей собственной рукой», - относится только к третьей песне. Поэтому можно усомниться, что глоссы к остальной работе выполнены Аббоном. Но если в обсуждаемом отрывке он и не говорит ничего о двух первых песнях, равно как посвящении в прозе и дактилических стихах, не потому ли это, что логика его изложения не приводит к таким упоминаниям? И если он особенно старается ободрить людей, которые могут побояться отправиться в путь в полных потемках, почему он счел бы избыточным осветить и другие места? Первый эрудит, который более-менее исследовал текст поэмы, дом Дюплесси, имел основания с интересом отметить стихи 528 и 569 песни I. Термин plures стиха 528 так объясняется глоссой: quia XXX occiderunt; для plecti в стихе 569 она даёт decollari. «Тридцать» вместо «много», «быть обезглавленным» вместо «быть осужденным»: только очевидец был бы в состоянии делать подобные уточнения. Нет никаких разумных оснований предполагать, что этим свидетелем не был сам поэт.

Более недавний критик[25] сделал наблюдение, что Беда Достопочтенный, из которого сделано заимствование в одном месте глоссы третьей песни, цитируется как авторитет в глоссе посвятительного послания, подкрепляющий использование грамматической формы. Случайное совпадение тем менее вероятно, что кроме Беды не появляется никакое другое имя автора. В самом деле, от одного конца сочинения до другого, все глоссы имеют тот же самый вид и задуманы в том же самом духе. Общность происхождения представляется наилучшим объяснением этого сходства. Указания, проставленные на полях, чтобы дать определение фигурам речи, используемым в тексте, должны также рассматриваться как происходящие от Аббона. Как без этого объяснить те пометки, которые относятся к загадочным местам? Поскольку только автор обладал непосредственным знанием, что именно он хотел бы предложить проницательности читателей в этих загадках; другие могли бы увидеть в данных пассажах только непонятные фразы[26].

Определенно ощущаешь некоторое удивление, обнаруживая, что комментарии состоят из выражений на совершенно правильной и традиционной латыни. Это частый случай. Но, может быть, стоит задаться вопросом, не начали ли комментируемые таким образом выражения выходить мало-помалу из употребления[27]. В общем, они более удаляются от наших современных французских форм, чем слова, употребляемые в глоссах; так, modus растолковывается через mensura, acceptissime через carissime, discere через cognoscere, flagrum через amor, vates через poeta, haud через non, litare через offerre и т.д. В том же самом круге понятий четыре слова из глосс заслуживают особого внимания; из латыни в них только окончания и флексии: garbis вместо mergitibus[28], ivos вместо taxos[29], helmum вместо conum[30], dardos вместо cateias[31]. Здесь мы видим самый настоящий вульгарный язык. Gerbe, if, heaume, dard – уже французские слова.

Издания и переводы.

Bella Parisiacae urbis была уже опубликована десять раз. Сначала самим Пьером Питу в сборнике, озаглавленном Annalium et historiae Francorum ab anno DCCVIII ad annum DCCCCXC scriptores coaetanei XII (Париж, 1588, ин-октаво, стр. 530-572), перепечатанном во Франкфурте в 1594 г. без вмешательства автора. Это издание, слишком подверженное ошибкам, снабжено некоторыми пояснениями на полях, одни из них извлечены из глосс, другие происходят от Питу.

Затем до 1752 г. последовательно вышли публикации: Жак Дю Брёль (Jaques du Breul) в своем издании Libri quinque de gestis Francorum Эмуэна (Париж, 1602, ин-фолио), стр. 403-426; Андре Дю Кен (Andre Du Chesne) в своих Historiae Normannorum scriptores (Париж, 1619, ин-фолио), стр. 35-48 и Historiae Francorum scriptores coaetanei (Париж, 1636-1649, 5 томов ин-фолио), т. II, стр. 499-523; Жан Дю Буше (Jean Du Bouchet) в своем трактате La veritable origine de la seconde et troisieme lignee de la maison de France (Париж, 1646, ин-фолио), стр. 266-280; Дом Буке (Dom Bouquet) в Recueil des historiens des Gaules et de la France, т. VIII (1752), стр. 2-26. Эти эрудиты повторили почти все ошибки Питу и совершили даже некоторые, которых ему удалось избежать. Изданию Дома Буке, тем не менее, принадлежит заслуга составления исторических примечаний.

Короче говоря, в изучении текста не было никакого прогресса до того дня, когда Дом Туссен Дюплесси (Dom Toussaint Duplessis), монах Сен-Жермен-де-Пре, вставил его как подтверждающий документ в свои Nouvelles Annales de Paris jusqu’au regne de Hugues Capet (Париж, изд-во Лоттен э Бютар, 1753, ин-кварто). Это была полностью новая работа. Манускрипт был просмотрен заново. Конечно, ошибки сохранились, но их до некоторой степени компенсировали воспроизведение глосс полностью и замечательные критические комментарии.

Издание, подготовленное Г.-Х. Пертцем (G.-H. Pertz) для Monumenta Germaniae historica (Scriptores, т. II, 1829, стр. 776-805), хотя и более правильное, чем предыдущее, - которым оно не воспользовалось, - было менее интересным[34]. Оно первым охватило всю поэму полностью. Именно оно воспроизведено в Patrologia latina Миня, т. CXXXII, столбцы 723-762.

Н.-Р. Таранн (N.-R. Taranne) переделал в 1834 г. работу Дома Дюплесси, подставив вместо примечаний перевод, кроме третьей песни (Le siege de Paris par les Normands en 885 et 886, с переводом, Париж, Impr. Royale 1834, ин-октаво). Невозможно заниматься Аббоном, не просмотрев эту серьезную работу, но которая имеет еще много недоработок в том, что касается установления и объяснения текста.

В 1899 г. появилось еще одно полное критическое издание, содержащее все глоссы и предлагающее интерпретацию некоторых темных мест. Это издание П. де Винтерфельда (P. de Winterfeld) в Monumenta Germaniae historica, серия Poetae latini aevi carolini, т. IV, 1-я часть (Берлин, 1899, ин-кварто), стр. 72-122. Кроме некоторых деталей, для нас в нём нет необходимости.

Collection de memoires relatives a l’histoire de France, опубликованная Гизо (Guizot), содержит (т. VI, 1824) перевод, который не стоит сделанного Таранном.

Справочные исследования.

Аббон и его письменные труды, кроме предисловий и комментариев в изданиях Дома Дюплесси, Таранна и Винтерфельда, рассматриваются в: Jules Petitjean, Abbon l’Humble. Son poeme sur le siege de Paris par les Normands в Annales de la Faculte des letters de Caen, 1888, стр. 61-74; A. Ebert, Histoire generale de la literature latine du moyen age en Occident, перевод Эмерика и Кондамина, т. III (1889), стр. 138-147; A. Molinier, Les sources de l’histoire de France, т. I (1902), стр. 265; W. Wattenbach, Deutschlands Gechichtsquellen, т. I, 7-е изд., обзор E. Dümmler (1904), стр. 329-330; Max Manitius, Geschichte der lateinischen Literatur des Mittelalters, т. I (1911), стр. 585-588; F.J.E. Raby, A history of secular latin poetry in the middle ages, т. I (1934), стр. 260-262; M.L.W. Laistner, Abbo of Saint-Germain-des-Pres, в Bulletin Du Cange, Archivum latinitatis medii aevi, т. I (1924), стр. 27-30.

О норманнах, осаде Парижа и современных ей событиях – книга E. Favre, Eudes, comte de Paris et roi de France, 882-898 (Paris, 1893, ин-октаво; полоса 99 в “Biblioteque de l’Ecole des Hautes-Etudes; sciences historiques et philologiques”), остается фундаментальным трудом. Автор использовал том I работы, опубликованный выдающимся датским эрудитом J. Steenstrup, Normannerne (Copenhague, 1876-1882, 4 тома ин-октаво), по меньшей мере в том виде, в каком она известна в сокращенном переводе E. De Beaurepaire (Etudes preliminaries pour servir a l’histoire des Normands et leurs invasions, в Bulletin de la Societe des Antiquaires de Normandie, т. X и, отдельно, Paris, 1881, ин-октаво).

С 1893 г. появились: R. Parisot, Le royaume de Lorraine sous les Carolingiens, 842-923 (Paris, 1898, ин-октаво); A. Bugge, Vikingerne (Christiania, 1904-1906, в 2 томах, ин-октаво), в переводе на немецкий язык, выполненном Hungerland и озаглавленном: Die Wikinger. Bilder aus der nordischen Vergangenheit (Halle, 1906, ин-октаво); W. Vogel, Die Normannen und das fränkische Reich (Heidelberg, 1906, ин-октаво, полоса 14 в “Abhandlungen zur mittleren und neueren Geschichte”), книга первостепенной важности, к которой в последующем почти ничего не добавилось; T.D. Kendrick, A history of the Vikings (Лондон, 1930, ин-октаво), иллюстрированная, интересная только как общее изложение; Axel Olrik, Viking Civilization (Лондон, 1930, ин-октаво, перевод с датского языка); P. Paulsen, Der Stand der Forschung über die Kultur der Wikingerzeit, в Deutsches archäologisches Institut, 1933 г., стр. 182-254 (Bericht der römisch-germanischen Kommission, 1932), к которой близок G. Durville, Les épées normandes de l’île de Bièce, в Bulletin de la Société archéologique de Nantes, т. LXVIII (1928), стр. 121-146, с 5 страницами иллюстраций.

Сегодняшнюю библиографию можно найти в L. Halphen, Les Barbares, des grandes invasions aux conquetes turques du XI^e siècle, 4-е издание, полностью пересмотренное (Paris, 1940, ин-октаво, т. V коллекции «Народы и цивилизации»), стр. 299-322. Различные книги и мемуары, полезные для понимания и критики поэмы, указаны дополнительно в примечаниях к нашему изданию.