О возможности жизни в космосе

Моему учителю Велло Сааге

Последний день лета

В МАЛЕНЬКОМ ПОСЕЛКЕ НАСТУПАЛА ОСЕНЬ. Ветер приносил из-за дальних холмов песню молотилок. Последний летний день медленно угасал.

В углу стоял тяжелый, видавший виды чемодан. Аарне сел на скрипучий стул, не зная, что еще сделать. Все казалось лишним и ненужным. Прикасаться к чему-нибудь, оставлять еще какие-то следы после себя — зачем?

Вдали гудели молотилки. И этот звук был полон человеческой грусти. В комнате тепло и душно, на окне жужжат мухи. Аарне набросил на плечи пиджак и вышел.

Единственная асфальтированная улица поселка дремала в безлюдной вечерней тишине. Сразу же за маленьким садом начинались поля. Стога сена бросали на них длинные влажные тени.

Аарне никуда не спешил. Шоссе уходило вдаль. Солнце спускалось к горизонту, ветер утих. Страстно, из последних сил, стрекотали кузнечики.

В этот вечер Аарне собирался подвести итог своей жизни и наметить планы на будущее. Просто подумать. И ничего не получалось. Вечер был слишком красив.

В восемнадцать лет так трудно размышлять трезво. И вообще все это немного странно.

Завтра утром автобус повезет его в Тарту. Пройдет всего лишь несколько часов, и Аарне постучится в дверь желтого дома на окраине города, где много маленьких неасфальтированных переулков. На каждой двери красуется большая медная кнопка звонка, если нажать на нее, то можно услышать неожиданно мелодичный звон. Кто-то приблизится к двери — по гладкому линолеуму зашаркают туфли, боязливо щелкнет французский замок. Дверь, однако, откроется не сразу, сначала строгий женский голос спросит: «Кто там?» Аарне назовет себя, замок щелкнет еще раз, и в дверях появится… тетя Ида.

У тети Иды классические черты лица: высокий лоб, прямой нос и так далее… Дама, как говорится, в возрасте… В тридцатые годы нашего века многие с уверенностью отмечали разительное сходство барышни Иды Виксон с Полой Негри. И все же тетя Ида осталась старой девой и таким образом уберегла себя на этом свете от многих неприятностей. Она исключительно порядочный человек, ее черные с проседью волосы старательно собраны на затылке, у нее развито чувство долга и чести, и по вечерам она слушает передачи всех радиостанций подряд.

Итак, тетя Ида откроет дверь.

Аарне уже знает, что условия домашнего распорядка будут предъявлены ему сразу же, как только он войдет в комнату. В десять часов спать, порядочное общество, не набивать рот во время еды, чувство национальной гордости, не врать и не воровать, скромные галстуки, хорошо учиться, не мучить рыжего кота. И тому подобное. Только в этом случае юноша может стать настоящим джентльменом, достойным вновь поднять поверженный флаг эстонского народа.

Если едешь учиться в Тарту, то не стоит надеяться на большой выбор в отношении квартиры и комфорта. Для Аарне, например, единственным прибежищем был желтый дом тети Иды. Между прочим, прошлой весной он чуть было и его не лишился…

Тетя Ида посоветовала Аарне больше не возвращаться к ней, если он не хочет, чтобы она умерла в сумасшедшем доме… Ведь эта нынешняя молодежь… и так далее. Но прошло лето. И все-таки трудно пойти на компромисс.

…Выслушав условия тети Иды, Аарне, разумеется, ответит: «Да». Затем еще несколько раз повторит: «Да». В глазах тети Иды появятся слезы, крупные слезы, ведь она любит Аарне, как родного сына. Она хочет оставить Аарне свой желтый дом, свою библиотеку, свою герань, свои мягкие ковры. И все это потому, что любит его. Настоящего материнского счастья ей не довелось испытать, потому что ее любовь была слишком прекрасна, а любовь земная так безобразна.

Но, быть может, это лишь жестокая насмешка над старой женщиной, у которой время отняло ее идеалы? В наши дни смешно ложиться спать в десять часов вечера. Ведь ни один прожитый день не вернется назад, как можно спать? Все неповторимо: и тени фонарей на сырой земле, и споры юных первооткрывателей, и ветер, завихряющий легкую пыль, и запах влажных волос. Когда-нибудь в будущем мы снова вернемся в страну юности; мы будем гораздо опытнее, мы будем слишком взрослыми, чтобы замечать столь незначительные вещи.

…И общество, в котором вращается Аарне, безусловно, никуда не годится. Ведь именно они — комсомольцы, похитили идеалы тети Иды и развесили их, как мокрое белье, по чужим дворам. Этим растрепанным девчонкам и грубым мальчишкам незнакомо чувство национальной гордости, и во время еды они всегда так плотно набивают рот и так спешат, спешат неизвестно куда, их волнуют какие-то непонятные для тети Иды страсти и идеалы.

И снова тетя Ида будет плакать, впустив в свой дом троянского коня нового времени.

— ТЫ КУДА? — спросил кто-то неожиданно.

Аарне поднял голову и увидел двух девушек и парня. Перед ним стояли его бывшие одноклассники Сийри, Леа и Ивар.

— А вы куда?

— Думали, в кино. Пошли с нами, — предложила Сийри.

— Я завтра утром уезжаю.

— Ну и что, все равно идем! Мы ведь тоже едем…

Подумав две-три секунды, Аарне согласился… Фильм был пустым и после пятнадцатиминутной игры на нервах приводил к happy end.

Зажегся свет, застучали стулья.

Белые ночи прошли. Воздух был влажным и теплым, в темноте шелестели листья. Звезд не было: с севера поднималась большая черная туча. Возле клуба светились огоньки сигарет.

— Ну как? — спросил Ивар.

— Не знаю, — Аарне пожал плечами.

Помолчав немного, Ивар вдруг повернул назад.

— Подождите меня, я сейчас приведу мотоцикл…

— Брось, это займет много времени, — крикнула Сийри.

— Он ведь живет за углом… — сказал Аарне.

Из освещенных окон клуба неслись экзотические песенки. Через несколько минут из-за угла показался свет фар, и Ивар лихо подкатил к маленькой компании. Мотор фыркнул и заглох.

Леа с иронией заметила:

— Ну, теперь, наверное, будем кататься вчетвером?

Ивар пожал плечами.

— Для начала можно и вдвоем… Ты не хочешь прокатиться, Сийри?

Девушка не заставила себя упрашивать. Мотор затарахтел, и через мгновенье дорога опустела. Аарне слегка возмутился поведением Ивара. Белое платье Леа светлело в темноте. Дороги не было видно, только под ногами ощущался гравий и местами грязь. Ступать приходилось осторожно.

— Тебе понравился фильм?

— Да, — ответила девушка, — хорошая картина.

— Да, — повторил Аарне.

— Ты завтра тоже уезжаешь?

— Да.

— Куда?

— В Таллин.

— Что же ты там делаешь?

— Работаю.

— Вот как…

— А что ты летом делал? — спросила Леа.

— Работал, — ответил Аарне.

Перед домом Леа остановилась. Быть может, она ждала еще чего-то, но Аарне не видел ее лица.

— Ну что ж…

— До свидания, — сказал Аарне и протянул руку.

— До свиданья, — ответила девушка нерешительно.

Аарне возвращался домой, сожалея, что вообще вышел. Но успокаивал себя тем, что заснуть он все равно не смог бы.

Упали первые капли дождя. Посмотрев на запад, Аарне увидел на горизонте узенькую красную полоску. Было до смешного грустно. Пошел дождь. Только через сутки Аарне увидит своих друзей.

Андо.

Индрека.

И Эду… К чему Эда? В самом деле, почему он подумал о ней? Чепуха! Аарне не хотелось будить мать, и он забрался на сеновал. Время приближалось к двенадцати. По крыше шуршал дождь. Ветер шумел за стеною в лесу и бил по крыше мокрыми ветками. Наступила осень.

Дождливый день

ВСТРЕЧА С ТЕТЕЙ ИДОЙ БЫЛА ИМЕННО ТАКОЙ, как ее представлял себе Аарне.

Пили кофе, ели пирожные.

На столе красовалась чистая скатерть, над тремя чашками с ароматным кофе поднимался пар, на тарелке лежали бутерброды и нарезанный кекс. За столом сидели тетя Ида, ее почти слепая сестра Амалия и Аарне.

— Как там мама, здорова? — спросила тетя Амалия.

— Да, — ответил Аарне.

Тетя Ида очистила яйцо, аккуратно собрала скорлупу и заметила:

— Завтра и Линда должна приехать… Девочка так привязана к своему дому, что не торопится уезжать оттуда.

Аарне уловил в этих словах какой-то упрек. Он приехал в город за два дня до начала занятий, а Линда… Так же как и Аарне, она снимала комнату у тети Иды, была его соседкой и одноклассницей.

Тетя очень любила Линду.

— Она будет хорошей матерью, — говорила тетя часто. И это было все, что она могла сказать. Аарне иногда думал, что, может быть, этого и достаточно… Может быть.

После кофе тетя Ида собрала посуду, сложила и убрала в шкаф белую скатерть. И они перешли в другую комнату.

За два года здесь все стало привычным: старая мягкая мебель, на окнах занавески, большой, закрывающий всю стену ковер, на подоконнике — герань и алоэ. Сонно тикающие часы со светящимся в темноте циферблатом. Ничего не изменилось… Весна и лето не заглянули в эту комнату. Тишина… На полке мирно ужились «Земля и народ» Сирге, «Земля отцов» Гайлита, «Промышленность ЭССР на подъеме» и «Прости, Лоори» Куртс-Малера. Чувствовался едва заметный специфический запах пыли, пожелтевших книг и пустого флакончика из-под парижских духов.

— Ты будешь спать здесь, — сказала тетя. — Раскладушка в соседней комнате за шкафом. Полку я тебе освободила. Можешь ставить свои книги. Несколько вешалок я для тебя найду.

Немного помолчав, она добавила:

— Аарне, я надеюсь, в этом году у нас не будет недоразумений, не правда ли?

Аарне вынимал из чемодана книги. Тетя Ида продолжала:

— Мы ведь старые друзья… Ты к тому же, наверное, повзрослел за лето… Ну иди сюда… Подойди к своей старой тете!

Тетя Ида села на диван и улыбнулась.

Аарне подошел к ней и сел рядом.

Скрипнули пружины. Отложив вязанье, тетя осторожно погладила Аарне по голове.

— У тебя, дружок, такие жесткие волосы, — сказала она и посмотрела на юношу. — Ты не забыл еще, как я показывала тебе ночью луну, когда ты был маленьким? Да… Хочется верить, что в этом году наша жизнь будет спокойнее. Не так ли?

На мгновение их взгляды встретились; нежность в глазах тети почему-то исчезла. Аарне вернулся к чемодану. Тетя, печально вздохнув, взялась за спицы. В комнате установилась тягостная тишина. Жестяная крышка от коробки с рукоделием хлопнула неожиданно громко.

Аарне подошел к окну и отвел в сторону пожелтевшую кружевную занавеску. Ветер гнал серые тучи. С листьев скатывались крупные дождевые капли. Какой-то мужчина вез на тележке кресло, прикрытое бумагой. Прошла старушка с мальчиком. У него была красная шапка с помпоном. Ничего не изменилось: деревья были те же, люди были те же, небо было то же. Жизнь на окраине тянулась по-прежнему медленно и лениво. Только виднелись леса нового трехэтажного дома.

— Аарне, ты, конечно, хочешь прогуляться?

— Не знаю. Скоро, наверное, пойду…

— Только учти, в пол-одиннадцатого мы уберем ключ.

Аарне посмотрел на тетю, что-то вязавшую из серой шерсти. Красивая, тонкая и мягкая шерсть. Тетя Ида опять получила посылку из Швеции. Заграница все-таки…

К черту! В этом доме невозможно бездельничать, здесь сойдешь с ума, если тебе нечем заняться, такой уж это дом. Аарне временами казалось, что он здесь задохнется, поэтому при первой же возможности он старался уйти куда-нибудь.

Но после десяти вечера запрещалось и это. Тогда он просто открывал окно. Ветер шевелил занавески, на улице слышались шаги запоздалых прохожих. Но входила тетя Ида, говорила, что это вульгарно и приказывала закрыть окно. Оставалось только сходить с ума.

Было пять часов. Аарне быстро оделся и вышел.

ТУЧИ, РАЗРЫВАЯСЬ, ПЛЫЛИ НА ВОСТОК, местами проглядывало голубое небо. Мокрая трава брызгала на ботинки. Асфальт и воздух были свежими, только что вымытыми.

Скоро Аарне выбрался из района желтых домов. Как-то он мысленно разделил город на четыре зоны, или круга. В центре — зеленая площадь. После войны здесь были развалины. Затем шли новые дома, высокие, с большими окнами. Дальше — старые дома, сначала двух-, потом одноэтажные. Затем начинался новый город, большой и разросшийся. Модные индивидуальные дома — частью готовые, частью недостроенные — новый четвертый круг.

Индрек жил на границе третьего и четвертого кругов, на втором этаже поблекшего дома, подыматься к нему приходилось по скрипучей деревянной лестнице.

Дверь открылась, на пороге стоял Индрек в ярко-красной рубашке. Эту рубашку он носил при любом подходящем и неподходящем случае.

— Знаешь, завтра в школу, — сказал Индрек, поздоровавшись, — готов ли ты упорно овладевать знаниями? — он ехидно ухмыльнулся. — Ну как?

Аарне отмахнулся.

— A-а, брось… Только портишь настроение!

— О, а я с нетерпением и радостью жду начала занятий! — засмеялся Индрек и сразу же стал серьезным. — Все-таки последний год, что-то будет?

— Не знаю… Лучше расскажи, как прошло лето.

Индрек растянулся на диване.

— Ужасно скучно. Если не считать двух недель на Сааремаа, знаешь, как там здорово, мне кажется, что остров — желтый, а вокруг, понимаешь, голубое море. А самый синий был — залив Кихельконна. Холодный он был. Один парень… Аксель, не хотел идти в воду, мы затащили его в море насильно и так далее. Сааремаа будет всегда. Вот так.

— А ты?

— Сгребал сено. Сегодня привез свое барахло в город.

Индрек усмехнулся:

— Молодец… Что сказала тетя Ида?

— Ничего особенного… Так, о любви, о молодости.

— Н-да… — Индрек зевнул. — Прости, я очень устал… Пошли в город?

— Пошли.

О многом переговорили они в этот вечер. Было легко и весело. Забот не было, кроме одной: снова в школу, каникулы кончились. Индрек стал напевать. Но Аарне почему-то не поддержал его.

Вечером снова пошел дождь. Всю ночь капли стучали в окно.

Но утро было ясным, и ленты в волосах первоклассниц не намокли.

Первый школьный день

В ЭТОТ ДЕНЬ ШКОЛА ПАХНЕТ ИЗВЕСТЬЮ И КРАСКОЙ, кругом загорелые лица и необыкновенно ясные глаза.

Все собрались в актовом зале. Учителя говорили напутственные слова, разъясняли задачи, стоящие перед выпускниками. А на улице было почти лето; солнце, пробиваясь сквозь окна в зал, грело ласково и усыпляюще. Трудно было сосредоточиться. Выступал Корнель, классный руководитель Аарне.

Каждое новое поколение приносит с собою что-то новое, и каждое умирающее поколение уносит в могилу что-то старое. И никогда мир не станет настолько совершенным, что нечего будет убавить или прибавить. Каждый должен знать свое место в жизни, приносить людям добро, только тогда он будет человеком.

Он произнес еще много хороших и красивых слов.

Аарне смотрел на своих друзей.

Волнистые волосы Андо были растрепаны, слишком большой рот придавал его лицу упрямое и злое выражение. Андо был скептик и математик.

Индрек легкомысленно улыбался. У него очень часто бывало хорошее настроение. Он был одним из тех ярких личностей, которыми природа нередко осчастливливает человечество, и которых ты замечаешь уже издали.

Кроме этих верных друзей, в зале сидело еще много замечательных ребят. Иво, Харри, Виктор, Тийт.

Были здесь и чудесные девушки. Карин, Лийви, Хельви, Айно, Анне. И впереди перед Аарне сидела Эда. Аарне смотрел на ее светлые волосы и загорелую шею, исчезавшую под строгим воротничком черного платья.

Эда… Все, что произошло минувшей весною, сейчас уже кануло в прошлое.

ЭТА ИСТОРИЯ МОЖЕТ ПОКАЗАТЬСЯ КОЕ-КОМУ ДИКОЙ и неожиданной, но зато сколько в ней романтики. Разумеется, педсовет не взглянул бы на эту романтику добрым взглядом. Педагоги усматривают в романтике лишь вопиющую аморальность, заслуживающую строгого наказания. Быть может, все это было ребячеством… За лето Аарне повзрослел и на некоторые вещи смотрит теперь по-иному.

Тогда в их классе еще учился Мартин. Сейчас он разгуливает по городу как заправский франт. Говорили, что он работает, но где, этого никто не знал. Во всяком случае, у него была машина. И однажды весенним субботним вечером она выехала из Тарту. В машине сидели Хельви, Эда, Харри, Аарне и, разумеется, Мартин.

Это была безумная поездка; позднее никто из них не мог сказать, зачем они ездили…

В Пярну сезон еще не начинался. Ветер гонял по улицам песок, море было зеленоватым и холодным.

Вечером пошли в ресторан «Балтика». В походке, голосе, манере держаться проглядывало желание отведать запретных плодов. Оркестр исполнял избитые мелодии… Утром, когда отправлялись в путь, Мартин сказал:

— Нахлещемся, как скоты!

Желающий дойти до скотства франт, вероятно, рассчитывал на кошельки своих попутчиков.

К сожалению, они были весьма тощими… Мартин рассердился:

— Ребята, так не пойдет. Это же черт знает что!

Но делать было нечего и пили то, что было. Вечер так и так не удался и напоминал скорее похороны, чем праздник… Эда и Аарне вышли. Весенние сумерки спускались над морем, с грохотом набегавшим на длинный пустынный берег. Голая, без листьев аллея вела к простору. Прохладный ветер освежал голову.

— Зачем мы здесь, Аарне? Как мы вообще сюда попали?

— Я не знаю.

У него было подавленное настроение. В первый раз за этот день он вспомнил об опасности, возник страх, которого он не ощущал в ресторанном дыму…

Эта экскурсия в нереальное могла обойтись им очень дорого…

Приближалась ночь.

— Посидим…

Они сели на большой гладкий камень и стали смотреть на море. Аарне осторожно накинул свое пальто на плечи Эды. Так они и сидели, два ребенка, но в то же время и два взрослых человека. Они заговорили даже о любви… У Эды были большие карие глаза. Аарне рассказывал очень тихо, как бы самому себе. Он говорил о своей первой любви, о волшебном времени, которое взрослые вспоминают с необоснованной иронией. А жаль. Ведь это годы первых свежих чувств, которые никогда не повторятся. Так они разговаривали. Ни словом не касаясь сидящего рядом. Возможно, в том, что они не совершили никаких глупостей, виновато было море.

Вернулись под утро. Дома соврали что-то о шефском концерте в совхозе Юленурме; все поверили, история уладилась без осложнений.

Той ночью Эда сказала:

— Мне хотелось бы стать счастливой… Возможно ли это вообще в жизни?

В глазах девушки дрожал отсвет моря. Он еще не знал тогда, что счастье — понятие очень сложное. Холодный ветер шумел в темноте. Семнадцатилетний юноша решил тогда, что он все сделает для счастья Эды. Он не знал, что иногда человек будто нарочно ищет несчастье, хотя ты предлагаешь ему счастье целыми охапками…

КОРНЕЛЬ КОНЧИЛ. Ему хлопали дольше, чем другим выступавшим, потому что он был учителем, окруженным особой атмосферой, так сказать «свой». Таких учителей немного, и их ценят, как великолепных психологов.

Торжественный акт продолжался.

Пели. Пели ансамбли и солисты. Читали стихи. Играл оркестр. Было первое сентября — праздничный день, за которым следуют серые будни.

В классе Корнель сказал:

— В этом году вы должны сами понимать, что от вас требуется. Будете вы учиться или нет — это ваше дело. Вы слышали одно и то же уже десять лет. И если вы этого еще не усвоили, я вам не завидую.

Правильные слова… Но многим вспомнилось, что и прошлой осенью Корнель говорил то же самое. Некоторые скептически усмехались, что ж, поживем — увидим!

А вообще слова Корнеля пролетели мимо ушей, как и все остальное, что стало традицией и повторяется изо дня в день. Ведь в современной школе ученик почти не знает забот. Учитель за него учится, вместо него плачет, работает для него, из-за него учителя ругают… ответственность ученика, этого маленького человека, сведена к нулю. Отвечают школа, учитель, родители, товарищи — все, за исключением самого ученика. Наш косматый предок был бы очень удивлен, узнав, с каким терпением учим мы юность думать и чувствовать.

Итак, большинство улыбалось…

Потом списали расписание. Названия предметов были ужасно прозаичными. Пальцы с трудом держали ручку, буквы выходили кривыми. Но так бывает каждой осенью, даже если эта осень последняя.

Трудовой день

ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ ОНИ ПОЕХАЛИ В КОЛХОЗ убирать картофель.

Рассвет был ясным и прозрачным. На обочинах канав белел иней. Воздух был полон осенними запахами: пахло мокрой землей, яблоками, навозом. В садах кричали отъевшиеся дрозды.

Машина, покачиваясь, ехала по грязной дороге. Всходило солнце. Ребята запели. К ним присоединились девушки.

Разные были песни: веселые и озорные, грустные и сентиментальные, были и такие, от которых девушки краснели, но все же пели и притом очень звонко… Пели и те, кто не умел петь. Впрочем, нет песни прекраснее и искреннее той, которую поют даже те, кто петь не умеет.

Аарне не сводил глаз с Эды. Девушка не обращала на него внимания, а возможно, и притворялась. Машина ехала на запад, солнце освещало лицо Эды, делало его чужим и интересным. Наверное, поэтому Аарне не мог отвести от него взгляд.

Больше всего нас захватывает то, что нам непонятно и незнакомо.

По обе стороны дороги тянулись багровые и желтые леса. Наконец, машина остановилась, слегка дернулась. С грохотом откинулся задний борт.

…В первый день пришлось выдергивать полегшую кукурузу. Ее мясистые и тяжелые стебли образовывали почти непроходимые заросли. Вначале работа шла весело и легко. За воротник попадала холодная вода, заставляя вскрикивать. Борозды вели под гору.

К обеду стебли стали казаться скользкими и крепкими, земля упорно держала широкие корни… В красные натертые ладони въедался сок. Теперь все работали молча, с каким-то остервенением. Но когда бригадир пришел звать на обед, никто не хотел сознаться в усталости.

В ожидании машины все уселись на кучку кукурузных стеблей, сваленных у дороги.

Аарне спросил у Эды:

— Ты не устала?

— Нет, что ты… — Эда громко засмеялась и растянулась на прохладных зеленых стеблях. Ее было трудно понять. Иногда она могла без конца хохотать, часто без видимой причины, а иногда целыми часами сидела молча и задумавшись. Вот и сейчас Аарне не понимал, о чем думала девушка. Сам он должен был сознаться, что изрядно устал. Провинциал!.. Непонятно, но тартусцы работали заметно лучше… Но в конце концов, так ли уж это важно.

Все молчали, Карин грызла какой-то стебелек, Анне закрыла глаза и подставила свое лицо солнцу. Харри насвистывал что-то меланхоличное, Тийт сосредоточенно анатомировал кукурузный початок.

— У меня на ладони уже мозоль, — вдруг сказала Хельви.

Тийт сердито отбросил початок.

— Дура. Привыкай… Их будет много.

И снова все замолчали.

— Интересно, что мы завтра будем делать? — спросил Харри.

— Сперва нужно кончить это поле…

— Машина! Ребята, подъем! — закричала Эда так неожиданно, что все вздрогнули, и швырнула в Тийта большой початок.

Действительно, пришла машина. Когда они ехали к правлению, Аарне все еще думал об Эде.

К вечеру на руках выступила кровь.

— РЕБЯТА, пошли за яблоками! — предложила вечером Хельви, когда Корнель вышел из комнаты.

— Пошли!

Это было восхитительно.

Они пошли впятером: Хельви, Эда, Анне, Харри и Аарне. Стояла лунная ночь.

— Интересно, где собака? — спросил Аарне.

— Наверное, там, — показала Хельви в сторону ворот старого заросшего сада.

Земля была теплой и мокрой.

— Тихо!

На ветках шелестели пожелтевшие листья. Где-то далеко залаяла собака. И больше ничего. Осеннее село спало.

Неожиданно они попали в дебри малинника.

— Пролезем! Идите сюда, — прошептал Харри.

Аарне забрался в заросли и сразу же потерял остальных из виду. Он раздвинул ветки и осторожно огляделся.

— Ты кого ищешь? Не меня ли? — послышался рядом с ним голос Эды. Луна зашла за тучи, и Аарне не видел ее лица.

— Где остальные?

Эда пожала плечами.

— Не знаю, сама их ищу. Иди за мною! — сказала она серьезно и, взяв Аарне за руку, потянула его влево. Очень хорошо было держать руку Эды, она не была ни холодной, ни потной. Эта была чудесная рука.

— Ну, иди же!

Захрустели ветки. Где-то близко залаяла собака. Эда и Аарне пробирались в конец сада, спотыкаясь о какие-то корни и кочки. О своих трех спутниках они совсем забыли. Яростно лаяла собака. Рука Эды была все еще в руке Аарне. Она и не пыталась ее высвободить.

Они остановились и прислушались. Собака еще несколько раз тявкнула и зарычала. Затем умолкла.

— Т-с-с…

— Так уже все…

Из-за туч вышла луна. Аарне заметил, как близко стоит Эда, ощутил на своем лице ее дыхание, увидел ее огромные карие глаза. Он чувствовал, что надо что-то сказать, но не находил подходящих и нужных слов. Но сказать необходимо немедленно, сейчас…

— Эда… Ты просто чудо…

Он приблизил свое лицо к девушке и вдруг очень ясно увидел все малейшие черточки ее лица…

Кто хоть раз пережил одиночество, тот меня поймет. Это не ветер в ветвях, склонивших листву, это моя мысль, вдруг остановившаяся на полном ходу. Это не старый сад со старыми яблонями, это река, наполненная теплой темнотой, и я могу опустить в нее свои руки и вымыть их.

— Перестань! — строго сказала Эда и отступила назад.

Аарне почувствовал, что краснеет с ног до головы.

— Почему? — спросил он и тут же понял, как по-детски прозвучал этот вопрос.

Эда опустила голову.

— Аарне…

— Да?

— Пойми, я не могу тебе этого сказать… Будь умницей, хорошо?

Аарне не успел и рта раскрыть, а Эда уже перепрыгнула через кучу хвороста и побежала к дому. Мгновение прошло. Эда опять стала Эдой. Она озорно оглянулась и, не разбирая дороги, помчалась по ночному саду.

Залаяли все собаки. В дверях их встретила Криста.

— Где вы были так долго? Все давно вернулись, мы уже стали беспокоиться…

Они прошли в комнату. Эда помотала головой, пытаясь вытряхнуть из волос сухие листья и сор.

На столе лежало несколько яблок.

— Так мало? — протянула Эда.

— Там были молодые яблони, и мы не хотели их слишком обирать… Хельви запихала все яблоки в свои шаровары… А вы сами-то принесли что-нибудь?

Аарне пожал плечами и лег.

Сонный Ивар открыл глаза и прокомментировал:

— Кто их знает, что они там делали… Посмотрите-ка на Эду и на Аарне. Бедный Аарне… Эда, и тебе не стыдно, а?

Дальше говорить он не смог: Эда бросила на него целый ворох одежды и сама улеглась сверху. Началась возня. Летели подушки, обувь, все, что попадалось под руки. Выбравшись наружу, Ивар сказал:

— Сумасшедшая!

Но это звучало как признание. Все знали Эду, и никто на нее не обижался.

Даже Аарне. Он был рад этой возне, пыль от которой все еще висела в воздухе. Если бы не это, он не осмелился бы посмотреть на Эду.

Ночью Ивар и Виктор говорили о мистических аэродромах Африки. Девушки слушали их. В полночь за окном всплыла большая круглая луна. В комнате пахло соломой и духами.

Философский день

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ КОНЧИЛИ КУКУРУЗУ и отправились копать картошку. Шел дождь. Однажды вечером Андо и Аарне возвращались домой по берегу озера. Грязь приставала к обуви, и ноги приклеивались к земле.

С одной стороны — серая вода, с другой — лес, а под ногами желтый песок.

— Чертовски хорошо, — сказал Андо.

— Что именно?

— Все. Жить хорошо. — Андо набрал горсть камней и кинул их в воду. — Все хорошо.

— Ты открыл это только сейчас?

— Нет, это бывает у меня часто.

— Неужели… — усмехнулся Аарне.

— Для меня жизнь всегда хороша.

— Всегда?

— Почти… правда, иногда я сам могу все испортить, но тогда и виноват я сам.

— А мне портят жизнь другие, — сказал Аарне.

Начало темнеть. В камышах шуршал ветер.

— Кто портит?

— Многие. Их очень много.

— Например?

Аарне пнул ногой подвернувшийся камень.

— Например? Пожалуйста, самый простой случай. Как тебе нравится, когда в кино твой сосед без конца смеется в самых неподходящих местах?

— Я думаю, что бог создал много дураков и терплю.

— А я нет.

— Интересно. — На лице Андо показалась усмешка. — А что же ты сделаешь? Запретишь ему смеяться или займешься его эстетическим воспитанием?

Некоторое время они шли молча.

— Ты, конечно, обиделся? — спросил Андо безразлично.

— Нет…

Озеро тихо плескалось о камни, деревья казались большими черными силуэтами. Аарне сказал:

— Я и не думаю обижаться. Этот пример — самый маленький, самый невинный. Я никогда ничего не делаю, я только думаю. И я не уверен, правильно ли я думаю.

— Думай лучше о чем-нибудь умном, — посоветовал Андо.

— Дурак. Ты миришься с пошлостью?

— Не спеши… Предположим, что ты не хочешь с нею мириться. Станешь ли ты умнее от этого и какая тебе от этого польза? Никто тебя не слушает. Ты просто смешон.

Аарне не считал себя смешным.

— Польза! — закричал он. — Какая польза от того, что ты работаешь в колхозе? Думаешь, колхоз станет богаче? Ты только съешь двойную порцию супа — и все. И все-таки ты здесь. Почему?

Андо обиженно улыбнулся, точно разъясняя ребенку самую простую истину:

— Нужно.

— Что нужно?

— Работать нужно. Так принято.

Аарне торжествовал.

— Работать! Убирать картошку нужно, это ясно! А посмотри вокруг… Господи, сколько еще глупости и тупости вокруг! Разве это не поле деятельности?

И Аарне тут же решил, что ему все ясно: цель, идеалы, может быть, даже средства.

— Это твое призвание?

— Да.

Андо очень удивился. Такого ответа он, кажется, не ожидал, но слова друга звучали так значительно, что невольно вызывали уважение. Через некоторое время он с опаской спросил:

— Ты хочешь… бороться? Но с кем? Где фронт?

— Фронт в этих низеньких домах.

— Дома не виноваты. И в этих домах живут хорошие люди. Не спеши. Что тебе нужно?

— Чтобы люди стали лучше. Смейся, смейся!

— Дурак!

— Ты не веришь в человека?

— Нет. Человек от природы подлый. Ему не нужна твоя борьба. Человек попал в тупик, и вся эта так называемая эволюция кончится десятком больших бомб…

— Ты ждешь этого?

— Нет, я боюсь…

Какая-то птица с пронзительным криком поднялась из-под ног Аарне. Только сейчас он заметил, что уже почти стемнело.

— Пойдем быстрее.

Вскоре они дошли до дома, в окне которого еще горел свет. У дверей Аарне остановился.

— Подожди, я хочу у тебя что-то спросить.

— Ну?

— Андо! У Эды… есть кто-нибудь?

— Что?

— Дурак. Не понимаешь, что ли? В общем, есть у нее какой-нибудь парень?

— Есть. Отчего бы и не быть?

Аарне сделал равнодушное лицо.

— Вот как… А кто?

— Тийт.

— Какой Тийт?

— Наш Тийт. Что ты удивляешься?

Аарне был потрясен. Он ожидал всего, но только не этого. Что нашла Эда в Тийте? Это казалось абсурдом. Тийт — пройдоха, такие, конечно, нравятся, особенно сумасбродным девчонкам…

…Но ведь Эда умная. Неужели она не понимает, что Тийт может отбросить девушку, как старый башмак? А может быть, именно это и важно?

— Откуда ты знаешь?

— Я видел их вместе. Однажды в августе они ходили в Летний сад.

…Да, но что Андо до этого? Андо уверен в себе, все его жизненные проблемы разрешаются счастливо. Его любовь прочна. Инга красивая девушка, блондинка, хрупкая. У нее приятное лицо, правда, немного бесцветное, но не глупое. Она будет красивой женщиной, так говорят все. Аарне подумал, что ему такая красота скоро приелась бы. Но зачем копаться в чужих делах? Андо уверен в Инге и в ее любви, он стоит сейчас рядом с Аарне, и его не волнует ни одна серьезная проблема. Впрочем, Аарне, огорченный неожиданной новостью, был уверен, что проблемы у его товарища будут. Они возникнут, когда будут исчерпаны нежные слова. Как часто двое близких людей обнаруживают, что находятся на пороге пустоты. Они прижимаются друг к другу и беспомощно улыбаются.

Аарне считал, что так будет и с его другом Андо, который настолько уверен в себе, что может спокойно предсказывать конец света.

А что же Аарне? Он волнуется из-за случайной встречи в чужом малиннике. Он громко спросил:

— И что Эда нашла в Тийте?

— Наверное, что-то нашла, — ответил Андо очень спокойно.

— Скажи, а ты знаешь, что ты находишь в Инге?

Вопрос вырвался ненароком. Об этом не нужно было спрашивать. Андо ответил только:

— Спасибо.

Молча поднялись они по лестнице и вошли в комнату. Никто еще не спал, завтра предпоследний день работы в колхозе.

КОГДА ОНИ УЕЗЖАЛИ, бригадир, вначале так часто ругавший ребят за неподобранную картошку, похвалил их.

— Оставайтесь-ка лучше здесь, помогайте нам, старикам… — смеялся он.

Харри ответил, что мысль сама по себе неплохая, если бы только не эта школа…

— Ну, кончайте школу и приезжайте…

Все шумно согласились. Никто не принял этого всерьез, в том числе и бригадир.

— Эх, ведь это только шутка… От вас, городских, мы этого и не требуем… Но скажите: почему наши дети бегут в город? В нашем колхозе молодежь по пальцам можно перечесть. Чего они в городе ищут? Будто у нас работы нет?

Никто не смог ответить.

Выехали до обеда. Девушки устали и жаловались на головную боль. Ребята пели.

Аарне пел со всеми. На Эду он не взглянул ни разу.

Политический день

— НУ, ГЕРОИ ТРУДА, КАК ДЕЛА? Живы еще? — спросила, лукаво улыбаясь, тетя Ида.

— Как видишь, — ответил Аарне.

— Чудесно. Значит, наша Родина еще процветает.

Тетя любила юмор. Она подчеркивала, что это — добрый старый эстонский юмор.

На столе была новая белая скатерть. В вазе стояли увядшие астры, рядом лежала обернутая в бумагу книга. Аарне раскрыл ее: Альберт Кивикас «Имена, на мраморной плите».

Тетя Ида заметила это и посоветовала:

— Почитай, хорошая книга.

— Спасибо, я уже читал.

— Знаешь, Аарне, тебе надо больше интересоваться историей нашего народа. Как-то я посмотрела ваш учебник истории. Что он может вам дать? Что? Боже мой — как говорят русские — какие лица! И о чем там можно прочитать? Финские мясники… Ах, молодежь, молодежь, и что вы знаете… А сами еще эстонцы…

Тетя Ида позвала:

— Линдочка, идите сюда!

Линда тотчас же вышла.

— Вы знаете, когда годовщина Эстонской республики?

— Я точно не помню…

— Вот видите! Видите, дорогие дети! — торжествовала тетя Ида. Затем она стала серьезной, чуть ли не грустной.

— А это нужно знать, это нужно помнить. Иначе какая может быть надежда на то, что в вас пробудится национальное чувство.

— Мне не нужно никакого национального чувства, — произнес Аарне, стоя у окна.

Линда испуганно взглянула на тетю, но та не рассердилась, только тихо сказала:

— Аарне, если бы это слышал твой отец…

— Ну и что?

— Аарне, твой отец погиб за свободу Эстонии…

— Мой отец служил в немецкой армии, но туда его забрали насильно.

— Твой отец, Аарне, был убит в Чека. Ты ничего не знаешь. Твой отец отдал жизнь за свободу Эстонии, слышишь! А ты…

— Тогда был Сталин, — крикнул Аарне.

— Ты сущий ребенок. И меня допрашивали. А в чем была моя вина? Этого никто у меня не спросил, понимаешь? Я осталась верна Эстонии, это и была моя вина, Аарне… Ты не пережил того, что пережил твой отец, ты не поймешь…

Аарне почувствовал, что задыхается. Это ужасно! Он знал только то, что его отец умер, больше ничего. Смерть отца — это прежде всего смерть отца. Наверное, было надо, чтобы он умер… Но кому? Я хочу жить. И жить правильно… Так думал Аарне, стараясь взять себя в руки.

Резким рывком он распахнул окно. Ветер ворвался в комнату, заколыхались занавески, на потолке ожил пожелтевший клочок обоев. Он повернулся к Линде:

— Почему ты не была в колхозе?

— Линда помогала дома убирать картошку, Линда любит свой дом, — ответила за Линду тетя Ида. — Но почему ты не ответил на мой вопрос? Как у тебя может не быть национального чувства, если твой отец погиб за народ? Разве у тебя нет ничего святого?

— Замолчи! — вдруг грубо оборвал ее Аарне. — Хватит об этом, слышишь?

Тетя Ида от неожиданности оцепенела. Затем ее губы задрожали. Ужасно, когда плачет старая женщина. Размазывая руками слезы, она повторяла:

— Как ты со мной разговариваешь! Как ты со мной… разговариваешь…

Аарне уже и сам раскаивался в том, что обидел старого человека. Если бы тетя Ида хоть что-нибудь еще сказала или подняла бы глаза… Аарне попросил бы прощения… Но тетя все плакала, опустив голову, и Аарне потихоньку вышел.

Тетя услышала, как скрипнула дверь, и подняла голову. Она вытерла слезы, водворила на нос очки и снова принялась за вязанье. Она думала о том, что молодежь крайне деградирует. И ей было очень жаль, что Аарне, которому она хотела бы стать матерью, попал под влияние каких-то темных сил. Ей хотелось бороться, но она еще не видела конкретного противника. Она не могла примириться с поражением, она верила, что судьба подбросила ей кусок глины, из которого ей нужно что-то вылепить.

Аарне пошел в школу на комсомольское собрание.

НА СОБРАНИИ КТО-ТО РАССКАЗЫВАЛ о бригадах коммунистического труда. У выступавшего был тихий хриплый голос, его было трудно слушать. Он говорил о том, как они отдыхают:

— Часы досуга мы проводим тихо и культурно, вместе читаем газеты и играем в шашки.

Иво наклонился к Аарне и прошептал ему на ухо:

— Послушай, спроси-ка у него, неужели они сами не умеют читать?

— Помолчи! — прошептал Аарне. Но Иво был прав. Можно сойти с ума, если дни, недели, месяцы все будет тихо, спокойно и культурно, если нет никаких волнений и газеты читаются вслух. Разве таким будет коммунизм? Аарне повернулся к Индреку:

— Скажи, при коммунизме мы будем жить тихо и культурно?

Индрек не расслышал вопроса и переспросил:

— Что-что?

— Ну, просто. Этот человек говорит о будущем. Он — его представитель. Я скажу тебе честно, мне нравится коммунизм! А речь этого представителя будущего смешит меня… Скажи, я просто близорук?

— Ты имеешь право смеяться, ты родился в сорок третьем году.

— Что?

— Мы — этап, понимаешь? Мы стоим на грани двух миров. — Индрек многозначительно поднял палец. — Поэтому мы многого не понимаем. Наши потомки уже не будут смеяться. Вместе с нами умрет последнее сомнение.

— Ты веришь, что все будет так просто?

— Да. А нам простит история, — улыбнулся Индрек.

Но Аарне не мог согласиться с этим:

— Какой же смысл мне тогда жить? Что я, нищий у истории или какой-нибудь полуфабрикат? Послушай, а может, я неполноценный человеческий экземпляр?

— Не спрашивай, я не знаю… А этого человека я понимаю. Он и сам не знает, чего хочет. Для него главное — чтобы жизнь была спокойной.

— Понимаю, — кивнул Аарне. — Болота осушены, моря залиты маслом, чтобы не волновались, вдоль улиц — светлые белые дома. Никто не ревнует, никто не плачет, у всех на лицах ясные улыбки, кругом плавно ступают совершенные тела в античных одеяниях. Так?

Индрек посерьезнел.

— Не преувеличивай. Это вульгаризация. Из чего ты делаешь такие выводы? Из слов этого человека?

— Нет, ты почитай наши фантастические романы.

— Чем же они тебе не нравятся? — спросил Индрек.

— Светлая жизнь!

— Я тебя не понимаю. Тебе она не нравится?

Аарне не собирался сдаваться.

— Но ведь должны же остаться какие-то заботы!

— И останутся! Ведь они есть и у людей в фантастических романах.

— Может быть. В основном, это какие-то таинственные заботы о ракетах или о чем-то подобном. Скажи, что ты думаешь. Человек останется человеком. Я не верю, что он изменится. Почему они об этом не пишут?

— Нет смысла писать такой роман, — усмехнулся Индрек.

— Почему?

— Это никому не нужно. — Он толкнул локтем друга и прошептал: — Кончай. Директор уже четверть часа смотрит в нашу сторону.

— Где он?

— Там, сзади.

Аарне оглядел зал, ища директора. И увидел глаза незнакомой девушки.

В ШКОЛЬНОМ ЗАЛЕ было двадцать окон. Вдали виднелись поля. Все вокруг застыло, устав от своей неподвижности. А со стены смотрит на тебя некрасивое, но умное лицо скрипача.

Увидеть глаза в восемнадцать лет гораздо важнее, чем в тридцать лет. Со временем глаза превращаются в зеркало души или в нормальный орган чувств. А в восемнадцать лет… Как жаль, что все возможные слова давно уже исчерпаны!

Итак, вечером двадцать пятого октября Аарне Вээнпере увидел глаза незнакомой девушки.

Это событие подействовало на юношу необычно, заставив его снова и снова оглядываться назад. Внешне он казался храбрым, но в душе была робость.

Андо как-то спросил:

— Скажи, как встречаются на свете два человека, которым суждено встретиться? Почему их пути не расходятся?

Вероятно, он имел в виду себя и Ингу. Андо твердо верил в роковую любовь, начинающуюся независимо от людей, созданных друг для друга.

Аарне тогда сказал:

— Любовь с первого взгляда? Возможно, это излучение биотоков? Гипотеза, опирающаяся на научные основы…

И так как Андо ничего не ответил на это, Аарне рассказал ему историю о том, как подвыпивший мужчина сказал в автобусе девушке:

— Поостерегись, дорогуша, вот я как пущу в ход свои чары…

Андо рассердился; он плохо понимал шутки. Его обидело уже то, что его красивую теорию назвали дешевым выражением «любовь с первого взгляда».

Вообще-то Аарне не верил в такую любовь. Люди в основном схожи между собой. В каждом можно найти то, что делает их счастливыми… Мы подстраиваемся друг к другу, если не хотим остаться одни.

Когда Аарне оглянулся еще, он увидел и лицо.

Он спросил у Иво:

— Что это за брюнетка?

— Эта? Из «Б», новенькая. Ничего себе! — Иво добродушно улыбнулся. — Если хочешь, проводи домой…

— Помолчи. Как ее зовут?

— Кажется, Майя.

Майя… Майя.

Майя — странное, резко звучное имя. Оно как приказ, как грустная просьба.

Но в этот вечер Аарне не проводил девушку до дому. Он еще не умел так запросто с ними знакомиться.

…Собрание окончилось. Они спустились по лестнице. Нет, не вместе. Девушка, наверное, и не подозревала, что о ней думают. А если бы и знала, то она к этому привыкла.

Аарне подождал, пока она спустится, пропустил ее вперед и медленно пошел за ней. Ночь была ветреная, но не холодная. Майя вышла из ворот, повернула направо и скрылась в темноте. Затем появилась на полминуты в желтом свете фонаря и снова исчезла. Улица была пуста. У следующего фонаря Майя оглянулась и ускорила шаги. Аарне остановился.

Интермеццо

НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ СОЛНЦЕ ПОДНЯЛОСЬ ПОЗДНЕЕ, чем Аарне.

Противно, когда в темную, наполненную сновидениями комнату врывается бледно-желтый свет лампочки под потолком. Остывшая за ночь комната кажется еще холоднее, теплое одеяло становится еще милее, и еще отвратительнее кажется дождь, шумящий за окном, задернутым шторой.

Аарне умывался и медленно одевался. Затем выходил на улицу, гудевшую от шагов просыпающегося города. Восток алел, до зари оставалось не больше четверти часа. Покрытые льдом лужи хрустели под ногами. Теплые окна школы светлели на фоне морозного неба. К ней, как к муравейнику, со всех сторон стекались черные фигуры.

На первом уроке хотелось спать, на втором — уже меньше, на третьем — сон исчезал, на четвертом — хотелось домой, на пятом — тебя охватывало безразличие, а на шестом — сон. Скоро придет зима.

…На следующий день Андо спросил:

— Ну, как? Проводил?

— А ты откуда знаешь?

— Я же был там… Ну?

— Что, ну?

— Я спрашиваю, ты проводил?

— Нет!

— Почему? Решил вести тихий и культурный образ жизни?

— Просто так.

Андо понял, что другу не хочется говорить на эту тему, и перевел разговор:

— Ты немецкий сделал?

— Разве на сегодня задавали?

— Конечно. Где ты витал?

Аарне махнул рукой и сказал:

— Я сейчас сделаю. А ты-то сделал?

— Нет.

— Н-да, тогда придется что-нибудь придумать…

И они получили по двойке.

Черная осень…

После уроков Аарне сказал:

— Я никогда не чувствовал такой лени и усталости, как в этом году… Хоть реви.

— Давай выйдем из этого дома, а тогда реви, сколько хочешь, — сказал Андо мрачно. — А здесь не ревут.

Да, казалось, что вся школа улыбается. Такое впечатление создавалось у постороннего, один раз прошедшего по коридору во время перемены. Здесь был смех во всех вариациях, от едва заметной улыбки до громкого хохота. Никто не плакал, слез не было видно. Школа не терпела чувствительности. Кто хотел поплакать, тот забирался в угол под лестницей, оставался в классе или исчезал в уборной. Только так плакали в этом доме.

Но в общем слез было не так уж много; больше смеялись, так как смеясь легче было переносить горести.

А горести случались часто. Труднее всего было в одиннадцатом классе. Раньше можно было ехать, не оглядываясь: путь вел далеко за горизонт, теперь же зоркий глаз различал приближение какого-то финиша. Трудно предсказать, каким будет этот финиш: возможно, там ждет пропасть.

К сожалению, человек — оптимист даже тогда, когда этого не нужно. Эх, поехали!

Дни проходили однообразно. Самые незначительные события обретали значимость, если только давали повод отклониться от монотонного ритма повседневной жизни. К примеру, школьный вечер, который состоится в субботу.

— НИКАК НЕ ПОЙМУ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ, — повторил Аарне. — Уже вторая пара за эту неделю… И должен сознаться, что чувствую себя относительно спокойно…

— Затишье перед бурей, — сказал Индрек.

…Машина мчится к финишу.

Ритмичный день

СЕГОДНЯ ШКОЛЬНЫЙ ВЕЧЕР.

Аарне быстро оделся и посмотрел на часы. До начала оставалось больше часа. Спешить некуда, но и в комнате сидеть тяжело.

По радио женственный тенор исполнял медленную сентиментальную мелодию. На улице уже стемнело. Громко тикали часы.

Тетя Ида вязала на своем диване и время от времени бросала на Аарне поверх очков понимающие взгляды. Затем она подтолкнула свою сестру Амалию, сидевшую на краю дивана:

— Аарне сегодня так взволнован, даже приятно смотреть…

Тетя Амалия понимающе улыбнулась.

— Куда же он собирается?

— На вечер, — сказала тетя Ида.

Аарне поднялся и вышел в соседнюю комнату, но голос тети Иды преследовал его и там:

— Аарне, даже по твоей походке можно догадаться, что ты влюблен…

А через некоторое время добавила:

— И я была молодой. И я разбираюсь в этих делах, так-то…

У тети сегодня было хорошее настроение. Она гордилась открывшимися в ней способностями психолога.

Аарне надел пальто и вышел на улицу.

Было темно, и он сразу же у дверей споткнулся. Сердито сплюнув, он выбежал из ворот.

А в комнате тетя Ида сказала сестре:

— Вот, уже и дверьми начинает хлопать.

…СВЕРХУ, С ЧЕТВЕРТОГО ЭТАЖА, доносилась музыка. Окно было холодным, щеки у Аарне горели. Он стоял в темном коридоре, и на его лице дрожал свет ночного города.

Боюсь говорить с тобой, боюсь молчать. Кто скажет тебе то, что я хотел бы сказать? Эти слова будут сказаны. Но кто поверит, что это я хотел произнести их первым?

В коридоре послышались шаги. К нему приближался Индрек.

— Почему мы грустим?

— Просто так.

— Излей свою душу. Я лекарь и сумею вылечить любую хандру! — Индрек поправил галстук и галантно поклонился.

— Будто сам не понимаешь?

— Ах, так… — Индрек пригладил волосы. — Хорошо. Чего ты боишься?

— Боюсь, что наделаю глупостей. Знаешь, мне кажется, что я веду себя как недотепа.

— Все в твоих руках…

— Конечно. Но это… риск. Я боюсь опозориться.

— Здесь, в коридоре, ты рискуешь еще больше. — Индрек заметил спускавшегося по лестнице Андо и позвал:

— Иди сюда!

Андо подошел с подчеркнутым безразличием. Инга уехала к бабушке, и Андо относился ко всему окружающему с презрением.

— Ты из зала? Тогда скажи Аарне, как он рискует, не приглашая Майю танцевать.

Андо устало улыбнулся.

— Должен сказать, что эта барышня имеет успех…

Аарне выпрямился.

— Пошли наверх! — Он решительно зашагал по лестнице. Протиснувшись сквозь толпу ребят у двери зала, он остановился лишь на миг; теперь он уже не колебался. Покинув удивленных друзей, он подошел к Майе и пригласил ее танцевать.

Индрек усмехнулся:

— Посмотрим, что из этого выйдет…

— Выйдет то, что должно выйти, повеселимся на свадьбе, — безразлично ответил Андо.

…У Майи были тонкие и теплые руки.

— Жарко.

— Ужасно.

— Здесь очень тесно…

— Много народу…

— Но вам, несмотря на это, нравится танцевать? — спросил Аарне.

— Зависит от партнера…

Аарне смутился и не сумел ничего ответить. Майя едва заметно усмехнулась.

Вечер продолжался. Фокстрот рвал на куски теплый, пахнувший потом и парфюмерией воздух. Его ритм придавал всему вечеру особое настроение.

А они все танцевали. У Майи была гибкая фигура и легкие ноги. Аарне прижал девушку к себе. Она непроницаемо глядела вверх, и Аарне опять смутился.

На них смотрели. Андо стоял на прежнем месте, опустив руку в карман пиджака и отбивая ногою такт. Индрек куда-то исчез.

Эда оживленно рассказывала что-то Карин. Рядом стоял Тийт, мрачный, как ночь.

Трал-лал-лал-лаа!

Аарне почувствовал неловкость перед Эдой…

Трал-лал-лаа!

Вдруг Аарне захотелось узнать, какого цвета у Майи глаза. Почему? Просто так. Возможно, потому, что он почти никогда не замечал, какого цвета глаза у людей.

…Синие, почти голубые.

Майя заметила его изучающий взгляд и вновь усмехнулась, но теперь уже не так высокомерно.

Пробило десять.

— Пойдем куда-нибудь, — предложил Аарне.

— Куда?

— Так просто, уйдем отсюда…

— Пошли…

БЫЛА ХОЛОДНАЯ НОЧЬ. Ветер гнал по асфальту пыль. Луна казалась очень маленькой и далекой, ей тоже было холодно.

— Почему тебя… извини, я сказал «тебя», можно?.. Почему тебя не было раньше в нашей школе?

— Я из Таллина…

— Вот как…

— Папа нашел в Тарту работу получше, и мы купили здесь дом.

— Ну и как тебе нравится Тарту?

— Довольно красивый город, очень своеобразный… Только слишком тихий для меня.

— Тихий?

— Может быть, и нет, но он кажется мне каким-то заброшенным. Особенно сейчас…

— Не обижайся, но мне Тарту нравится, — сказал Аарне.

— Я и не думаю обижаться… Ты ведь всегда жил в Тарту?

— Нет.

— Нет?

— Я из самой настоящей провинции, — нарочито резко ответил юноша, словно готовясь принять бой.

— Тогда, конечно… — протянула Майя.

— Что? — Аарне остановился. Ему почудились в ее голосе нотки превосходства. Именно это было его наиболее уязвимым местом.

— Нет, нет, — засмеялась Майя. — Вы, кажется, меня не так поняли.

— Пожалуй, — ответил он, хотя на самом деле ничего не понял.

— Тогда хорошо. — Майя мечтательно посмотрела на небо.

— А Таллин так разросся… В кафе по вечерам полно народу… Ночью город светлый, сияют огни, масса людей!

— И Тарту скоро станет таким же, — сказал Аарне как-то по-глупому. — Здесь много новых домов.

— Казармы, — буркнула Майя. — Не хочу жить в таких домах.

— Построим дома получше…

— Даже и тогда.

— Почему? — удивился Аарне.

— Просто так.

Они свернули в тихий переулок, где их шаги и голоса терялись в шорохе листвы.

«До чего же капризная девушка», — подумал Аарне. Ему казалось, что он испытывает к девушке какое-то смутное почтение… Глупости. Он не находил больше слов. Да и о чем говорить?

— Вот я и дома, — сказала вдруг Майя.

— Уже?

— Да.

Майя улыбнулась и протянула руку.

— Мы еще встретимся, мир тесен, — сказал Аарне.

— Да, — прошептала Майя и неожиданно засмеялась.

— Почему ты смеешься?

— Просто так…

Она засмеялась еще громче и исчезла в воротах.

Воскресенье

ПРОСНУВШИСЬ, Аарне увидел, что солнце давно уже встало. Стрелки показывали десять. За окном, на фоне бледного неба, раскачивались голые ветви. В комнате было тихо. Тети Иды, наверное, не было дома, и Аарне долго смотрел на качающиеся ветви. Постепенно в памяти всплыли вчерашний вечер и Майя.

Пройдет ночь, и наступающее утро уже не вспомнит ушедшего вечера. Аарне помнил лишь несвязные звуки, лица без выражений и руки Майи. Он почувствовал легкое волнение. Такое волнение бывает перед дальней дорогой, когда по холодным рельсам к перрону подкатывает поезд, когда стоят, до последней секунды прижавшись друг к другу. Ожидание перед дальней дорогой…

В начале одиннадцатого в комнату вошла тетя Ида.

— Вставай сейчас же. Молодому человеку не годится так долго валяться в постели, это приводит к плохим привычкам.

Она стала поливать цветы. Аарне медленно сложил простыни, одеяло и раскладушку, схватил все в охапку и потащил в соседнюю комнату за шкаф.

Когда во втором часу ночи Аарне вернулся домой, тетя Ида спокойно спала. Конечно, она могла и притворяться, но как-то она призналась, что спит спокойно, когда Аарне уходит на вечер. Было воскресенье. На улице дул холодный ветер. Аарне провел пальцем по запыленным корешкам книг. И чего только здесь не было!

Киплинг «Dschungelbuch»…

«Zimmerblumen».

«Inseln der Zukunft».

«Константин Пятс. Биография».

К черту!

И рядом с ними совсем особенная книга. Аарне взял серебристый том из серии Нобелевских лауреатов и посмотрел на мудрое лицо старика. Тагор…

ОНИ С ИНДРЕКОМ БРОДИЛИ ПО ГОРОДУ, разглядывали прохожих, искали знакомых в кафе, но никого не встретили. Небо посерело и нависло над самой землей. Вдруг Индрек сказал:

— Знаешь, о тебе стоило бы написать книгу.

— Ты что, спятил? — спросил Аарне.

— Почему?

— Почему! Игра не стоит свеч. Что во мне особенного? И вообще я разлагающаяся личность.

— Не прибедняйся!

Аарне внимательно посмотрел на друга.

— Что ж… Дошло-таки. Может быть, я и прибедняюсь, все может быть. Но объективно говоря, я почти отрицательный тип.

Индрек засмеялся.

— О, как умно!

— Скажи-ка лучше, что можно обо мне написать? Что?

Индрек посерьезнел и сказал:

— У тебя искания.

— Ну и что? У всех искания. Но образ ищущего человека никому не нужен. И чего он ищет! В наше время нужны положительные герои.

— А разве тот, кто ищет, — отрицательный?

Аарне не ответил. В воздухе закружилась мелкая снежная пыль, горизонт исчез в тумане. Это был первый снег. Прошло немало времени, прежде чем Индрек снова заговорил.

— У тебя весьма странное представление о современной литературе. Ведь никому не нужна борьба ради борьбы.

— А общественная функция литературы?

— Это еще что такое?

— Я не знаю. Но, по сути дела, мы вступаем в новую эпоху. Мы боремся. И литература описывает эту борьбу и способствует ей. Литература — это сводка борьбы.

— Кто это тебя просветил? Не дури.

— Опять?

— Тебе это часто говорят?

Аарне с трудом скрывал обиду. Его раздражало все: иронический взгляд Индрека («За кого он себя принимает!»), снежные иголочки, бьющие в глаза, и весь этот прошедший впустую день.

— Разве я виноват, если меня воспитывали в духе вульгаризации?

— Дурак. Не пищи. Ты и сам не веришь тому, что говоришь. У тебя собственная голова на плечах.

И снова он был прав.

Ох, уж эти споры…

…К ВЕЧЕРУ ААРНЕ ВСПОМНИЛ О МАЙЕ.

— Кто она? — спросил Индрек. — Откуда она?

— Из Таллина. А кто — не знаю.

Они долго шли молча. Наконец, Индрек сказал:

— Аарне, мне казалось, что ты любил Эду…

— С чего это ты… взял?

— О, мне кажется. — Индрек многозначительно поднял брови. — Так это правда? Так было?

— Да, возможно…

Снег покрыл тонким слоем замерзшую землю, и на улице запахло нафталином. Почему Индрек заговорил об Эде?

— Майя тебе не нравится? — спросил Аарне.

В вопросе таилась настороженность и готовность к отпору.

— Я ведь совсем не знаком с нею. Только уж если говорить честно, то…

— То?..

— Эда нравилась мне больше. А что ты о ней теперь думаешь? Она ведь умная девушка…

— Почему ты все время подчеркиваешь «умная»?

— А? Нет, просто так…

Аарне выжидающе посмотрел на друга. Но тот молчал, и он продолжил начатую мысль:

— К тому же Эда имеет прелестного кавалера…

— Надолго ли?

— Тебе-то откуда знать?

Индрек улыбнулся.

— Я все знаю!

Они разошлись слегка раздосадованные, но ни тот, ни другой этого не показал.

Туманный день A La Remarque

ВЫПАЛ СНЕГ. Ветер гонял снежную пыль взад-вперед по растрескавшейся земле. Так продолжалось несколько дней. Однажды утром земля вновь почернела, оттаяла, и в темноте зажурчала вода.

Аарне и Майя ходили в кино, на танцы. Юноша глядел на спокойный, самоуверенный профиль девушки и думал: «Кто она? Откуда она пришла?» Они говорили мало, только смотрели друг на друга. Аарне спросил:

— Как тебе понравился фильм?

— Так себе, — ответила она равнодушно.

Они пристально поглядели друг на друга. Майя и впрямь была красива.

— Что тебе не понравилось?

Вопрос остался без ответа. Иногда Аарне спрашивал себя: неужели у них действительно разные интересы? Конечно, глупо было делать такие выводы. Чувствовалось, что Майе доставляет радость болтать на повседневные, шутливые темы. Аарне пытался смириться с этим. Может, так и надо? Не мог же он заставить эту милую девушку умничать, как его друзья или он сам. Ведь так хорошо смеяться от души, смеяться без всяких проблем…

— Ты знаешь, что у тебя красивые глаза?

— Знаю.

Майя шутливо вскинула голову.

— Тебе об этом часто говорили?

— О да, конечно…

— А кто-нибудь целовал твои глаза?

Аарне почувствовал, что его голос странно дрожит.

— Кажется, нет, — прошептала Майя.

— Тогда это сделаю я.

— Сумасшедший! Прошу тебя, не надо.

Они прислонились к каменной стене старого дома, дышавшей холодной сыростью. Таяло, вокруг фонарей дрожали желтые круги.

Аарне почувствовал под губами вздрагивающие веки и слегка щекочущие ресницы, а потом — ее губы… Странные мгновения. Губы девушки ответили очень робко и нерешительно…

Когда он отпустил Майю, она уже не отстранилась. Она улыбнулась как-то грустно и лениво и вздохнула:

— Зачем ты это сделал? Глупый, глупый мальчик…

Потом провела рукой по его застывшему лицу и потянула за руку.

Они зашагали в туман. Сырость охлаждала горячие щеки и врывалась в легкие. Неба не было видно, ноги ступали по снежной слякоти. Аарне заговорил. Он говорил много, как будто наверстывал упущенное. Чувствовалось, что он счастлив. Майя слушала его, тихо улыбаясь.

— Знаешь, Достоевский любил такие ночи… Он любил туман, в котором лица людей кажутся зелеными и больными…

— Брр. Мне холодно…

Майя подняла воротник и спрятала в нем лицо.

— Ты любишь Достоевского?

— Не знаю, я его не читала…

— Не читала? Хочешь, я принесу тебе?

Майя погладила его руку.

— Мне сейчас некогда читать. У меня вообще мало времени…

— Чем ты занимаешься?

— Откровенно говоря, ничем. — Майя немного смутилась. — Дни такие короткие, рано темнеет. Отец не выпускает меня поздно из дому. В Таллине всегда пускал, а здесь нет, говорит, что посмотрим…

— Я не понимаю.

— Я тоже, дорогой. Отец говорит, что сперва нужно завести хорошее знакомство, чтоб было спокойнее. А то появятся сомнительные друзья и тогда…

— Сомнительные? Это кто же? Я сомнительный? — заинтересовался Аарне.

Майя засмеялась:

— Может быть… У нас очень порядочная семья, как говорит папа.

— Кто твой отец?

— Как это — кто?

— Ну, кем он работает? — пояснил Аарне.

— Главным бухгалтером. Какое-то учреждение с длинным названием, какое-то «Вторпромглавсырье»… А твой отец?

— Умер.

— Гм… А мама?

— Колхозница. Примитивно, не так ли?

Аарне сжал кулаки.

Майя молча покачала головой и вдруг сказала:

— Вот мы и дома.

— Уже?

Аарне огляделся и только теперь заметил, что они стоят перед ее домом. Густой туман изменял все силуэты, и белые дома с мансардами казались совершенно одинаковыми.

— У вас красивый дом, Майя… Ты любишь его?

— Конечно, — удивилась девушка. — Зачем ты спрашиваешь об этом?

— Просто так… Если бы мне предложили индивидуальный дом и коммунальный, я бы выбрал последнее.

— А я первое, — сказала девушка. — Чем тебе не нравится такой красивый маленький домик?

Аарне не смог объяснить. Вместо ответа он спросил:

— Майя, а ты можешь сказать, почему тебе нравятся эти маленькие дома?

Девушка вертела перчатку.

— Могу. Вернее, здесь и объяснять-то нечего… Знаешь, когда приходишь сюда вечером, или ночью, или утром, все равно когда, то чувствуешь, что приходишь домой. А эти большие дома, там… там хлопают входными дверьми, кто-то шумит над головой, соседи варят щи… Когда выйдешь из дверей, на лестнице глазеют на тебя всякие типы… Ну, может, хватит?

— Откуда ты это знаешь?

— Представляю. Или ты не согласен?

Аарне молчал. Кругом было тихо, с деревьев падали на дорогу капли. Вдали блестел темный асфальт.

— Почему ты не отвечаешь? — не унималась Майя.

— Почему! — взорвался Аарне. — Иногда по вечерам я иду на окраину. В центре горят огни, а там — тишина. Темнота. А времени всего лишь половина десятого. Заборы, таблички: «Осторожно, злая собака». Пустые улицы… Иногда завоет на луну собака, и это все.

Майя слушала его, широко раскрыв глаза.

Аарне смутился:

— Ты обиделась, дорогая?

— Нет, только мне кажется, что ты не имеешь права ругать этих людей. Разве они виноваты в том, что любят тишину? Откуда ты знаешь, что они плохие? У тебя ведь нет такого дома.

В ее голосе прозвучали чуждые нотки.

— У меня его нет. Ты права.

— Ты мстишь тем, у кого есть дома?

— Да.

— За что, Аарне?

Опять ему не хватило слов.

— Когда мы увидимся?

— Когда хочешь.

— Завтра?

— Хорошо.

Аарне хотел обнять Майю, но она отстранилась, прошептав:

— Т-с-с… Могут из окна увидеть…

Затем стукнула калитка, залаяла сонная собака, щелкнул замок. Аарне постоял немного, как бы сожалея о чем-то. О чем? И пошел домой.

У ворот тети Иды он по привычке посмотрел на часы.

Половина первого.

Неужели этот туманный вечер продолжался так долго?

Аарне колебался. Несколько раз он протягивал руку, чтобы взять ключ, и тотчас отдергивал ее, опасаясь найти пустое место. Наконец он все-таки решился.

Ключ был на месте.

Аарне открыл дверь, вошел в переднюю… и столкнулся лицом к лицу с тетей Идой. Она стояла в ночной рубашке и тяжело дышала. Она была очень взволнована. В комнате за ее спиной жужжала по-английски какая-то коротковолновая станция.

— Проходи, — сказала тетя Ида. — У нас будет длинный и невеселый разговор.

Ночь

ЭТА НОЧЬ БЫЛА ПОХОЖА НА СОН СКВОЗЬ СЛЕЗЫ. Тетя устроилась на диване, закутала ноги одеялом и вытерла глаза. Ее лицо застыло, как бы говоря: «нам, кажется, больше не о чем разговаривать», и тем не менее оно светилось надеждой. Наконец она заговорила. Слова, очевидно, были продуманы заранее.

— Аарне, я не хочу винить во всем тебя. В конце концов, ты не виноват, что тебя не приучили к порядку… Мать тебя избаловала своей любовью. Ты не умеешь ценить это. Да… — она перешла на несколько официальный тон. — Я не говорю, что я сама ни в чем не виновата. Я должна была бы больше требовать. Пока еще было не поздно. Ладно. Все проходит. Я знаю, и я была молодой. Так-то. Если бы ты относился ко мне иначе, я, пожалуй, поняла бы тебя. Не всегда же мне было шестьдесят один…

О своей молодости тетя Ида всегда говорила с грустным сожалением. Казалось, она и сама не верит сказанному и только пытается заставить себя в это поверить. Она выпрямилась и улыбнулась. Аарне почувствовал, что первое сражение позади. Воспоминания обезоруживали тетю. Она расчувствовалась. И это было ее самой большой ошибкой.

— Иди сюда, поговорим…

Аарне сел в кресло. Тетя Ида надеялась, что он сядет рядом с нею, и поэтому дистанция несколько смутила ее. Но она взяла себя в руки и устремилась в страну своей юности, как пчела устремляется к цветку.

— Помнится, я ходила в последний класс гимназии. На улице Широкой, теперь это, кажется, улица Мичурина, мне всегда попадался навстречу молодой человек. И вдруг он стал смотреть на меня. Каждое утро смотрел. И еще как. Я была хорошенькой, Аарне, да и сейчас я еще ничего, у меня высокие скулы — признак чистокровных эстонцев. Да, тот молодой человек смотрел на меня… И я стала ходить в школу по другой улице.

— Это ты и хотела рассказать мне? — спросил Аарне.

— Да.

— Зачем?

Тетя улыбнулась.

— Я хотела рассказать тебе о любви…

— Непонятно, зачем сейчас, ночью, рассказывать мне о любви? К тому же…

Тетя Ида постепенно приходила в себя.

— У тебя еще хватает наглости…

Аарне встал.

— Скажи, пожалуйста, что я сделал, что? К чему весь этот разговор?

— К чему? Тысячу раз тебе говорила, что во всем должен быть порядок. Но говорить тебе — все равно что говорить стенке. Да-да… Твоя мать доверила мне тебя, я отвечаю за тебя. Не дай бог что-нибудь случится — кто будет отвечать? Ты сам-то хоть понимаешь, что делаешь?

— Нет.

— Ночи напролет ты где-то шатаешься. Позавчера тебя видели в кино… с девицей. Не собираешься ли ты жениться?

— Пожалуйста…

— Ах, не нравится? Кто же она тогда тебе? Распутная девка?

Тетя заговорила другим тоном. Казалось, это уже совершенно другой человек. Перед Аарне стояла женщина, полная ненависти и ревности.

Аарне подошел к ней. Во всей комнате он видел только одно — лицо тети Иды. Тетя, ничего не замечая, продолжала:

— Чего тебе не хватает? — В ее словах слышалась боль. — Разве о тебе не заботятся, не любят? Ты ищешь нежности и любви неизвестно у кого!

Аарне не слушал ее. Он закричал, с ужасом сознавая свою внутреннюю несдержанность:

— Кто — девка? Кто?

Тетя пыталась взять себя в руки. Она должна победить. Аарне стоял перед ней и судорожно сжимал массивную спинку стула.

— Что ты в этом понимаешь? Что? И ты, ты говоришь — девка? Как ты смеешь…

И вдруг тетя Ида обрела силу. Она сжала губы в бледно-розовую полоску — это было похоже на улыбку — и сказала:

— Детям море всегда по колено. В твои годы это естественно. Я это знаю… Ты не первый. И нет ничего удивительного в этой твоей страсти, Аарнеке!

— Нет, тетя. Тебе море никогда не было по колено! Ведь не было? Чего ж ты говоришь? Чего?

Тетя Ида почувствовала слабость. Продолжать игру не хватало сил. Аарне отвернулся. Ему захотелось распахнуть окно. Окна были заклеены…

В углу, на диване, старая женщина плакала, как ребенок. Аарне стоял и удивлялся, что не испытывает к ней никакой жалости. Какой гнетущей была вся эта история в старом доме среди ночи… «Как мелодрама, — подумал Аарне и чуть не усмехнулся, но тут же испугался. — Неужели я такой бессердечный?» Ему стало неловко. Все происшедшее показалось ему слишком безобразным. Он подошел к тете.

— Ладно, я прошу прощения…

На цветастом ковре смешно и жалко валялось вязание. Руки у тети дрожали.

— Ну, я больше не буду. Сам не понимаю, как все получилось. Я просто не владел собою…

Тетя плакала.

Аарне почувствовал, что эта старая женщина чем-то близка ему; многое из его детства было связано с ней. Она еще близка ему… Надолго ли?

Наконец тетя повернула к Аарне свое мокрое лицо:

— Если бы я знала это, когда мы играли вместе… Если бы… я это… знала, когда показывала тебе луну… Если бы я это знала…

«Ну и что же? — подумал Аарне. — Если бы мы знали, мы перестали бы играть… Если бы мы знали, мы были бы сейчас спокойны…»

У Аарне не было никакого желания понять тетю. «Если бы я знала…» Вот как… Если бы я знала, что будет трудно. Он думал совсем о другом, когда сказал:

— Ну, пожалуйста, прости меня, поверь мне…

Он повторил это несколько раз. Стрелки показывали половину второго.

Наконец тетя согласилась помириться. Она еще долго говорила. Что именно, Аарне так и не смог потом припомнить. Он пожал ее тонкие, шершавые пальцы, еще раз пообещав, что он «больше не будет» и забрался в постель, совершенно не представляя, чего он больше не будет.

Было уже три часа, когда тетя Ида потушила свет. В темноте она долго сморкалась и беспокойно ворочалась.

Не шел сон и к Аарне. Вечер был слишком наполнен переживаниями. Он был длинным, как год. Последние впечатления набегали на предыдущие и заслоняли их. Но поцелуй не забывался.

В голове все перепуталось: радость и стыд, счастье и обида. Аарне думал о том, что он вел себя, как истерик. Шестидесятилетней женщине не изменить своих взглядов и понятий даже тогда, когда восемнадцатилетний мальчишка будет ей доказывать свои принципы, крича и брызгая в лицо слюной.

Трудно мириться с этим. Говорят, нужно научиться терпеть. Но во имя чего? Только для того, чтобы не быть выброшенным на улицу? Или он еще не сумел уяснить себе, во имя чего нужно страдать?

И еще он знал, что этот вечер — начало бесконечного ряда скандалов.

Что делать?

По потолку скользили тени от огней проезжавших машин. Тикали часы.

Уйти некуда. Помощи ждать тоже неоткуда. Значит, остается надеяться на себя!..

Тетя Ида бормотала что-то во сне. Аарне подумал: «Она сделает меня эгоистом».

Значительный день

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПЕРВЫМ УРОКОМ была химия. Аарне шел в школу, ощущая какой-то холодок в животе. Предчувствие не обмануло его: учительница Вернер, очень корректная молодая женщина, безразлично улыбаясь, поставила ему двойку.

Аарне был не единственным, кому в последнее время не везло. Когда директор встретил в коридоре учителя Корнеля, он без вступления спросил:

— Что с вашим классом?

Корнель решил провести классное собрание.

ТЕПЕРЬ ОН СТОЯЛ ПЕРЕД КЛАССОМ и вглядывался в лица. Именно в лица. Класс был как одно большое лицо. И оно выражало полное безразличие и равнодушие. Классный барометр предсказывал устойчивый туман.

Он должен был что-то сказать.

— Не прошло еще двух месяцев, а в классе нет ученика, который не имел бы двойки. Чем это вызвано? Может, кто-нибудь из вас объяснит?

Все молчали. Корнелю вспомнилось, что когда-то он обещал не говорить больше об учебе. Попробуй не говорить. Учитель за все в ответе.

— Я жду.

Он несколько раз прошелся от окна к двери и начал сам:

— Сегодня четыре человека не выполнили задание по химии. Кто это?

Встали Айно, Яак, Аарне и Харри. Корнель повернулся к Харри:

— Ну, я слушаю.

Харри пожал плечами.

— Вам нечего сказать?

— У меня не получилась задача.

— И это все?

Харри кивнул.

— Нужно было решать до тех пор, пока не получится… Яак, а у вас?

Тот облизнул губы и сказал тихо, но уверенно:

— Мне не нравится химия.

— Что?

— Мне не нравится химия, — повторил он чуть громче.

От неожиданности Корнель онемел. Затем он резко заговорил, вначале тихо, но постепенно повышая голос:

— Вам не нравится? И вы осмеливаетесь говорить об этом? Вы полагаете, что мне нравится кричать на вас? Многое может не нравиться. Большинство вещей на свете нам не нравится. Но мы обязаны делать свое дело! Понимаете, обязаны!

Яак упрямо опустил голову.

— А вы, Аарне?

— Я могу сказать то же самое.

— Что значит: то же самое?

Ответа не было. Но Корнель не мог так легко сдаться, он требовал, допытывался, просил. Чем вызвано такое отношение к серьезным вопросам? Никто не говорил об этом. Казалось, головы у всех забиты пустяками.

Корнель пытался найти ответ в их глазах. Но никто не решался взглянуть на него, никто не осмеливался смотреть даже на своего соседа. Одни изучали свои руки, другие смотрели в потолок.

Тишина. В чем дело? Одиннадцатый «А» был составлен из нескольких параллельных классов и даже из учеников других школ города. Корнель знал, с глазу на глаз каждый из них, возможно, и говорил бы откровенно, но все вместе… Неужели они, действительно, совершенно чужие друг другу?

Ему не оставалось ничего другого, как закончить урок. Всю дорогу домой он думал о своем классе. Больше всего удивлял его Аарне, который когда-то был его лучшим учеником. Корнелю казалось, что мысли Аарне заняты какой-то девушкой. Однако к вечеру он забыл об этом.

…В классе дискуссия разгорелась после ухода Корнеля.

— Послушайте, вы вообще надеетесь кончить школу? — спросил Харри. — Как вы думаете?

— Если продолжать в таком же духе, то, естественно, нет, — усмехнулась Лийви. — А ты что предлагаешь?

— С меня спрос невелик. Я буду последним из тех, кто кончит.

— Кто виноват? — вмешалась Криста, выжимавшая у крана тряпку.

— Почем я знаю…

— Сам виноват, — сказала Лийви.

— Прекрасно… — Харри вскочил на край стола как раз перед Лийви. — А если я не умею учиться? Кто тогда виноват?

— По-видимому, все-таки ты сам… И вообще, что это за разговоры: не умею учиться?

— Меня не заставили учиться.

— Детский лепет, — презрительно сказала Лийви. — В одиннадцатом пора самому понимать, что от тебя требуется.

— Пожалуй, Харри прав. — Андо постучал по разбитому стеклу, покрывавшему учительский стол. — Три года от нас ничего не требовали. А теперь вдруг требуют. Как будто я виноват, что мне лень…

— Конечно, виноват, тебе уже сказали… — Лийви взяла свою папку.

— А, брось… Три года учились, готовили к каждому уроку столько-то и столько-то страниц плюс столько и столько строк. А теперь извольте: обобщайте! Из пальца высоси.

Лийви снова положила папку на стул.

— Что же надо было делать?

— Не знаю… Надо было спрашивать побольше и обо всем, а не только по строчкам. И вообще я сам не знаю, что надо было делать. К тому же, это дело учителей. Меня это касается еще только шесть месяцев.

Что правда, то правда… Через шесть месяцев начнутся экзамены. Аарне усмехнулся.

— Корнель обещал еще сколотить за это время коллектив.

— Интересно, а как он это сделает? — спросила Лийви.

Она была небольшого роста и смотрела на Аарне снизу вверх.

— Лийви, ты чему-нибудь веришь?..

Криста собрала тряпки и щетки, отнесла их к двери и ополоснула руки. Потом повернулась к остальным:

— Скажите, почему у нас каждый сам по себе? Этим даже воздух пропитан.

У Лийви ответ был готов тотчас же:

— Разная степень развития.

Все задумались, а Харри сказал:

— Может быть, это и верно… Но как-никак… мы же почти одногодки, все кончили десять классов. Если и имеется разница, то, думаю, не такая уж большая. И это не должно быть помехой.

— Однако это так, — сказала Криста.

— Хорошо! А что же дальше?

— Ничего, — ответил Андо.

— Оставить, как есть?

— Слишком поздно что-нибудь менять. Все равно скоро все разойдемся.

Самое простое решение, думать так было легче всего.

Когда возвращались домой, на солнце белели первые сугробы и под ногами скрипел снег.

Аарне свернул на свою улочку. Все искрилось. С деревьев на землю осыпался иней. Был удивительно красивый день, но Аарне почувствовал вдруг какой-то непонятный страх.

Тетя Ида поставила на стол картошку и котлеты. В маленькой кухне было жарко. Сама села напротив Аарне и улыбнулась. Внимательно следя за его движениями, она спросила:

— Как дела в школе?

— Хорошо.

— Так, — заметила тетя и добавила: — Аарне, пожалуйста, не набивай рот. Это очень некрасиво. Если не веришь, посмотри в зеркало.

Все это было сказано весьма дружелюбно. Очевидно, у тети сегодня хороший день.

День визита

ААРНЕ СТОЯЛ УЖЕ БОЛЬШЕ МИНУТЫ у двери светлого индивидуального дома. Он сам не знал, чего боялся. Такой страх охватывал его всегда перед тем, как он входил в чужой дом.

Это был дом Майи. Девушка пригласила его сегодня в гости.

Аарне нажал на синюю кнопку. Звонок был где-то далеко, а возможно, дверь была такой толстой, что звонка не было слышно. Аарне уже снова потянулся к звонку, когда внутри послышались шаги, щелкнул ключ и дверь неожиданно отворилась.

На пороге стояла высокая женщина неопределенного возраста. На ней были светло-коричневая юбка, лиловый джемпер. Улыбалась она как-то по-деловому.

— Что вам угодно?

— Извините, Майя дома?

— Да. Пожалуйста?

Аарне подумал, что его приглашают в дом, но женщина загораживала вход.

— Я не знаю… — начал юноша.

Женщина заметила его беспомощность.

— Хорошо, — миролюбиво сказала она, отошла от двери и позвала: — Майя!

На лестнице послышались легкие шаги.

— Майя, к тебе гость.

Рядом с матерью появилось лицо Майи. Девушка немного смутилась, но тотчас же произнесла:

— Заходи, пожалуйста!

Аарне прошел мимо подозрительно глядевшей на него женщины. Ему казалось, что на линолеуме остаются большие безобразные следы, но он боялся смотреть под ноги.

— Майя, подай гостю вешалку!

Гость взял вешалку и хотел повесить пальто в нишу около двери. Но, видимо, не рассчитал, и пальто вместе с вешалкой упало на пол.

Юноша чуть не заскрипел зубами, понимая, что вконец опозорился. Надо же было ему сюда прийти!..

Женщина улыбнулась тонкими чувственными губами:

— Майя, гостю нужна щетка!

Аарне взял щетку и провел несколько раз по пальто. Он ненавидел себя, все время чувствуя спиной насмешливый взгляд женщины… Майя куда-то исчезла.

Он протянул женщине щетку:

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Наконец Майя пришла.

— Пригласи гостя в салон. И чувствуйте себя как дома.

— Спасибо, — сказал Аарне.

В комнате было одно большое окно. Кругом чисто и светло, все блестело. На полу лежала медвежья шкура. На одной стене висел модный ковер, а напротив — акварель. Мебель начала пятидесятых годов: диван, два кресла, круглый стол. На столе книги: «Иван Грозный», «Развеянные мифы», «Тарантул». У окна фикус, рядом торшер.

— Присаживайся!

Как только мать вышла, Майя стала вести себя непринужденно. Она улыбнулась, прыгнула в кресло и подвернула под себя край платья.

— Вот так я и живу…

Аарне кивнул. Они сидели и молча смотрели друг на друга. Где-то гремели посудой. В батареях центрального отопления журчала вода.

Майя спрыгнула с кресла, подошла к окну и задернула шторы.

— Я зажгу свет. А то мама еще подумает…

— Что она подумает?

— Да ничего, глупенький, — сказала Майя и зажгла красно-желтую лампу. Стало уютнее. Аарне почувствовал себя лучше.

Неожиданно в коридоре послышался шум. Кто-то вытирал линолеум. Аарне вздрогнул. Наверное, его следы…

Майя, ничего не замечая, весело болтала. Аарне напряженно прислушивался, но в прихожей уже никого не было. В соседней комнате включили радио.

Аарне рассеянно отвечал на вопросы. Через четверть часа он прошептал:

— Пойдем. Проводи меня немного.

Майя удивилась, улыбка исчезла с ее лица. Она спросила:

— Так скоро? Ты куда-нибудь спешишь?

— Нет… ну, конечно… я должен идти, понимаешь? Пожалуйста, пойдем. Погуляем немного…

— Тебе здесь не нравится?

Майя пыталась заглянуть ему в глаза. Аарне повторил еще настойчивее:

— Пойдем, прошу тебя.

— Куда? Так поздно мне нельзя, мне не разрешают так поздно. Хотя, наверное, я пошла бы.

— Как же поздно? Ведь только восемь часов.

— Нет, мне нельзя. Не сегодня, пойми меня.

Майя вдруг повернулась к двери и прошептала:

— Тише, отец идет.

Шаги приближались, открылась дверь, и на пороге появился полный лысый мужчина в шелковой рубашке, в светло-коричневых брюках.

Аарне встал и поздоровался.

Мужчина поглядел на него сонными глазами, кивнул головой и пробормотал: «Здрасьте, здрасьте…»

— Майя, помоги, пожалуйста, маме накрыть на стол, к нам придет сегодня Рооп с супругой.

Майя встала. Аарне понял, что он лишний, и беспомощно взглянул на Майю. Она быстро сказала:

— Подожди, я сейчас вернусь и провожу тебя. — И исчезла за дверью.

Аарне стоял посреди комнаты. По радио передавали какой-то оперный хор. Комната неподвижно дремала в ожидании господина Роопа и его супруги.

«Теперь я могу уйти», — подумал Аарне.

Майя вернулась.

Они вышли в переднюю. Аарне надел пальто и посмотрел на девушку, Майя глотнула. Ее глаза были широко раскрыты и неподвижны. Аарне прижал ее к себе и скользнул губами по волосам. Этот запах…

…Вдруг на них упал яркий свет, возвращая к действительности. Мгновенно они отпрянули друг от друга. Аарне почувствовал под руками холодную шершавую штукатурку, он не мог ни о чем думать. В раскрытой двери появилось лицо матери Майи.

Она немного помолчала, затем вежливо улыбнулась и отчетливо произнесла:

— Майя, ты скоро? Иди помоги же мне!

— До свиданья, — выдавил Аарне.

— До свиданья, — ответила женщина. — Приходите к нам еще.

Дверь захлопнулась.

Был обычный зимний вечер.

Принципиальный день

— Я ОЧЕНЬ РАДА, — СКАЗАЛА ТЕТЯ ИДА.

— Да? Чему?

— Я рада, что уже почти неделю ты не огорчаешь меня. Оказывается, иногда ты можешь быть хорошим.

Аарне не ответил.

— Можешь ведь, да?

— Кажется…

Аарне встал и потянулся.

— Ты так вырос, — сказала тетя. — И силы у тебя должно хватать… Попробуй-ка, сможешь ли взять меня на руки?

— Что?

— В твоем возрасте надо и это уметь… Вдруг тебе придется взять на руки девушку, может и такое случиться… Попробуй.

Аарне медленно подошел к ней и поднял ее. Но тут же опустил на пол и вернулся к окну.

Тетя надолго замолчала, а затем тихо произнесла:

— Похоже, что твой пыл начинает спадать. Сегодня твой шаг был радостным и легким. Я так хорошо изучила твои шаги. Когда-то я говорила твоей матери: «Время все исцелит…»

— Что — все?

— Ну, эта девчонка.

— Какая девчонка?

— Аарне, ты хочешь опять огорчить меня? — обиделась тетя и с надеждой продолжала: — Ты сам понимаешь, как все это глупо. Ни один джентльмен не поступает так… Это не идет тебе, Аарне…

— Тетя, о чем ты говоришь все время?

— Аарне, зачем нам играть в прятки? Не думай, что я ничего не знаю. Ведь этот город так мал, что в нем ничего не скроешь. Я знаю больше, чем ты думаешь. Мадам Лийм видела, как ты целовался с этой девчонкой в Тяхтверском парке…

Раздался звон. На полу лежали осколки «Мальчика, вынимающего занозу». Из-за неосторожного движения Аарне античная фигурка потеряла голову и руку. Тетя замолчала на полуслове.

— Извини, — сказал Аарне и стал подбирать осколки. Тетя села. — Их еще можно склеить, — быстро добавил Аарне.

Тетя раскрыла рот, но тут раздался звонок. Тетя с достоинством поднялась и пошла открывать, не взглянув на Аарне. Он запихал осколки статуэтки в какую-то коробку.

Пришел Индрек. Тетя взялась за вязанье. Юноши разговаривали шепотом. Минуты через две тетя спросила:

— Индрек, вы комсомолец?

— Да.

— Так. Тогда скажите мне, каким должен быть настоящий комсомолец? Вы должны это знать.

Индрек был явно смущен, он не успел и рта раскрыть, как тетя встала и, подойдя к столу, сказала:

— Так. Вы не знаете? Какой же вы комсомолец? Хотя, конечно, тут нет ничего удивительного. Ваш секретарь встретилась мне на улице и… ее обнимал за плечи парень! Я… Я не могу больше… ничего сказать! Если уж у вас такой руководитель, то неужели вы сами можете быть лучше. Так… А ответьте мне хотя бы на такой вопрос: может ли Аарне называть себя комсомольцем?

Индрек, заикаясь, ответил:

— Я думаю, что может…

Тетя вскинула голову.

— Да-а… А знаете ли вы, что он из себя представляет?

— Простите…

Но тетя не дала вставить ни слова и заговорила, все более возбуждаясь:

— Взгляните на книжную полку Аарне. Пожалуйста. Вы видите, какой там беспорядок? Так. А знаете ли вы, что Аарне врет? Не знаете? Да. Он врет, он негодяй. Позавчера он сказал мне, что пойдет на собрание литературного кружка. А в этот вечер он целовался на бульваре Таара. — Тетя ударила по столу. — Я спрашиваю, где же ваши глаза, комсомольцы?

Индрек устало пожал плечами.

— Комсомол ведь не сыщик, как…

Тетя рассеянно вертела в руке какой-то клубок.

— Да, — сказала она, не замечая слов Индрека. — Да! Такая история. И они будут у нас управлять государством. Узкие брюки еще не делают вас мужчинами, — вдруг добавила она без всякой связи и положила клубок на стол.

Молчание.

— Хватит, — сказал Аарне. — Давай выйдем.

Тетя моментально повернулась к нему.

— Ага-а, — воскликнула она, — теперь тебе жарко оттого, что я все рассказала твоему другу! Вот вы, — сказала она Индреку, — вам я верю. Да. Но Аарне… Вчера я нашла под диваном его грязные носки. Пусть все знают, какой он. И в дневнике у него одни двойки… — Она перевела дух. — Индрек, вы хорошо знаете эту девицу?

— Нет… извините, о ком вы говорите?

— Вы знаете, от меня нельзя увернуться. Во всяком случае, я этого так не оставлю. Девушку нужно уберечь, и я напишу об этом матери Аарне.

Наконец они вышли. Аарне потащил за собою друга, тот пробурчал что-то похожее на «дсвнья» и скрылся за дверью.

— Как я ненавижу слово «девица»! — возмущался Аарне на улице. Задумавшись, он продолжал: — Знаешь, мне кажется, что за мной по пятам ходят сыщики.

— Почему?

— Каждый мой шаг, каждое мое слово ей известны. Откуда она все знает? Я ненавижу слежку. Мне ведь нечего скрывать…

Индрек улыбнулся как-то очень сочувственно:

— Не обращай внимания!

— Как же не обращать внимания? А если она напишет матери? Или пойдет завтра в школу?

— Нельзя же, Аарне, считаться со словами каждого… Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Аарне. — Но у нее власть надо мной. Я обязан ее слушаться.

— Слушайся тех, кто говорит тебе правду.

— Кому же я должен верить?

— Не знаю. У тебя есть нравственное чувство. Оно должно быть чистым, и тогда ты сам поймешь что к чему.

— Кому ты веришь?

— Я? — Индрек посмотрел на него очень серьезно. — Их около десяти.

— Кто они?

— Считай по пальцам… — Индрек засунул руки глубоко в карманы. Некоторое время они шли молча. Смеркалось.

— Ленин. Раз. Гениальная дальновидность, и если бы… Да ладно. Эйнштейн. Два. Согласен? Ингрид…

— Кто?

— Неважно. Три. Корнель. Четыре.

— Он тоже?

— Да. Иногда он ведет себя непонятно, но все-таки он мой наставник. Моцарт. Пять. Видишь ли, радость такую… или что-то подобное вызывает он. Ты. Шесть. Да, ты в какой-то степени неудачник, но ты очень честный. Хемингуэй. Семь. Он был таким мрачным стариком. Андо. Восемь. Он имеет собственное мнение. Эдит Пиаф. Девять. Рей Чарли. Десять.

Аарне долго думал. Индрек его удивил.

— Ну как? — спросил Индрек. — Я смешон?

— Нет, ты великолепен.

— Почему?

— Ты принципиален. Мой единственный друг, который может перечислить свои идеалы.

— Ну, а Андо?

— Что? — не понял Аарне.

— Андо был твоим лучшим другом. Куда он делся?

Аарне грустно улыбнулся.

— Он и сейчас мой друг. Но он ни во что не верит, ни во что. Он даже гордится своим пессимизмом. Ведь это неправильно…

Индрек кивнул.

— На что он надеется?

— На будущее.

— Ерунда. Надеяться ни на что не стоит. Надо работать — и сегодня, и каждый день.

— Ладно, оставим это, — сказал вдруг Аарне. — Знаешь, я сегодня был у Майи.

— У Майи?

Аарне рассказал почти обо всем, умолчал только о том, как в прихожей вытирали его следы. Когда он кончил, Индрек свистнул и промычал:

— Н-да…

— Что?

Индрек молчал, и было трудно понять, что он хотел сказать этим «н-да…»

Грустный день

ДЕКАБРЬ ТОЛЬКО НАЧАЛСЯ. Дни становились все короче, а ночи — все длиннее.

Сегодня был классный час. Минут десять Корнель говорил на общие темы, а затем неожиданно сказал:

— Аарне Вээнпере, у меня к вам вопрос. Думаю, что это заинтересует всех…

Аарне встал, предполагая недоброе. Вдруг он почувствовал себя страшно одиноким.

— Я задам вам очень простой вопрос. По какому предмету вы не получали за последнюю неделю двойку?

Молчание. Аарне показалось, что в большом гулком классе их только двое.

— Я жду…

Молчание.

Такого нападения, да еще перед всем классом, Аарне не ожидал. Взглянув на учителя, он понял, что первый вопрос — только вступление.

— Далее. Ваша мать написала мне и попросила узнать, почему вы не поехали домой на День Конституции. Вместе с воскресеньем было два выходных дня. Вы остались в Тарту? Вы знали, что вас ждут дома…

Аарне сразу понял все. День Конституции… да, пятое и шестое декабря… Шестого вечером они с Майей обошли почти весь город. Слякотный и счастливый день.

— Скажите, пожалуйста, что вы делали в городе?

В классе стояла мертвая тишина.

Откуда Корнель узнал об этом? Откуда? Как будто в ответ на свои мысли он услышал голос учителя:

— Впрочем, я знаю все. Тем не менее я хотел бы услышать это от вас.

Корнель постучал по стеклу на столе.

— Это хочет услышать весь класс.

— Я не хочу, — сказал кто-то неожиданно. Это был Андо. Спасибо тебе, Андо.

— Тише, прошу. — Корнель почти кричал. — Я жду. Вы, Андо, и так все знаете… конечно, вы не хотите…

— Я не могу ответить на этот вопрос, — произнес Аарне.

Он стоял очень прямо.

— Тогда отвечу я. Все эти дни вы гуляли с девушкой. Вы запустили занятия. Конечно, это ваше дело, я не знаю, хотите вы окончить школу или нет, но я вынужден вмешаться. А теперь скажите: когда это кончится? Что я должен ответить на такое письмо?

Опять молчание.

— Я жду.

— На этот вопрос так невозможно ответить.

— Как?

— На этот вопрос нельзя ответить «да» или «нет».

Все думали, что Аарне лезет на рожон. Неизвестно, чем могла кончиться эта история. На всякий случай все притихли. Аарне повторил:

— Я не могу ответить на этот вопрос.

Впрочем, Корнель знал это и сам.

Он вдруг как-то обмяк, стал усталым и старым.

— Хорошо, я приму меры. Можете идти, — сказал он и вышел из класса.

Этот день стал для Аарне днем порки. Положение казалось столь трагичным, что было не до выяснения причин.

Он презирал весь мир. Мир был сер. Он ненавидел Корнеля за это непонятное и бессмысленное нападение.

Они с Андо вышли из школы. Поземка вилась по улице и по площади, как белая марлевая повязка.

— Зачем он все-таки сделал это?

Андо был таким же серьезным. То, что произошло в классе, он переживал больше, чем кто-либо другой. Дело было не только в том, что пострадал его друг. Андо знал, что подобное может случиться и с ним. Он бы не стал спорить, он бы молчал до конца.

— Конечно, у него была своя цель.

— У тебя потрясающая логика.

— Может быть, он хочет перевоспитать тебя?

— Как? — спросил Аарне.

— Он хочет сделать из тебя человека.

— Разве я не человек?

— Может, и человек. Посмотри в зеркало.

Аарне покачал головой.

— Я не сдамся, — сказал он.

Андо махнул рукой:

— В жизни мы всегда должны подчиняться.

— Только не я. Я сделаю так, чтобы никто не смог мне ничего сказать. Я буду учиться. Еще посмотрим.

Андо хотел сказать: «Вот и победил тебя Корнель, именно этого он и добивался». Но почему-то он промолчал, только улыбнулся про себя.

В центре города дымили трубы. Ветер расстилал дым по сугробам. Улицы были пустынны.

Они распрощались. Андо вошел в подъезд пятиэтажного дома. Большая стеклянная дверь захлопнулась за ним. Аарне остался один. Надвигались сумерки. Он не мог ничего придумать. В правом ботинке противно хлюпал растаявший снег. Стало холодно.

«Почему мать написала Корнелю? Она должна была что-то предчувствовать. Тетя Ида? Все как-то неясно…

Что будет с мамой, когда ей распишут всю эту историю? И как распишут? Она, наверное, расплачется».

Зажглись фонари. Все было таким гнетущим. Он вошел в свой желтый дом.

Тетя Ида не сказала ни слова. Подала с плиты тарелку, налила чаю и вышла из кухни. Тишина…

Тетя, конечно, отправилась вязать, а ее сестра давно уже спит. Линды, наверное, нет. Дом поскрипывал от ветра. Интересно, Майя уже знает? О чем она думает? Аарне отодвинул тарелку. Ему вдруг захотелось услышать голос Индрека. Кто же прав? Разве любовь — преступление? Ах, ребячество!.. Стрелки приближались к десяти. Корнель всегда был для Аарне вроде отца. А теперь? «Как я его ненавижу! — подумал он. — Однако, с другой стороны… Мое себялюбие не знает границ». — Он встал и пошел спать. Ему хотелось плакать, но не было слез. Впереди столько неприятностей. Но, говорят, утро вечера мудренее.

День исканий

«…ПОВЕРЬ, на свете много девушек, которые намного лучше меня. Аарне, все твои неприятности в последнее время из-за меня. Я не хочу, чтобы ты страдал. Я боюсь. Я не заслуживаю того, чтобы ты мучился. Такой заботы достоин человек намного красивее и умнее меня. Поверь мне, дорогой!.. Я не хочу быть несчастной. Майя».

Девушка сидела, склонив голову на руки. Аарне опустил письмо на колени и ждал, когда Майя поднимет глаза.

— Послушай…

Майя закрыла лицо руками. Аарне видел только ее глаза, испуганные и ничего не говорящие.

— Зачем ты написала мне такое письмо! Прошу тебя, скажи.

Наконец девушка отвела руки от лица. На щеке остался красный след от ладони. Ее голос немного дрожал:

— Скажи, разве ты не боишься? Разве ты не боишься, что когда-нибудь будешь жалеть?

— О чем я должен жалеть?

— Ты просто будешь жалеть, что встретился, что познакомился со мной. Ты умный, хороший… А я…

— Ты говоришь это только затем, чтобы я возразил тебе. Ты и сама не веришь в то, что говоришь.

Майя молчала. Наконец она прошептала:

— Нет, я говорю правду.

Аарне поднялся и тотчас же сел.

— Нет, это неправда. Где вообще правда? И ведь, собственно, ничего не произошло. Ерунда! Я не боюсь! — Он лгал. Сегодня он боялся больше, чем когда-либо раньше.

— Я боюсь, — сказала Майя.

— Чего?

Девушка как будто была где-то далеко, отвечала она рассеянно и печально. Аарне хотелось объяснить ей что-то, хотелось заставить ее улыбнуться. Но и ему не все было ясно и смеяться совсем не хотелось.

Майя спросила:

— Ты любишь меня?

— Да.

Ответ нисколько не утешил ее. Девушки всегда умнее парней. Майя уже знала, что мужчины на такой вопрос почти всегда отвечают утвердительно. Даже тогда, когда уже не любят. Почему? Иногда для того, чтобы заставить себя поверить в это, иногда по привычке, иногда — из жалости, иногда — из-за одиночества.

— Скажи, я такая девушка, которую ты искал? Которая нужна тебе?

Ответа пришлось ждать долго. У всех нас есть свой женский идеал, своя мечта бессонных ночей. На самом деле ее нет. Иногда мы встречаем ее на улице. Но, познакомившись с ней ближе, видим, что она лишь тень нашего идеала. Может быть, у них одинаковый взгляд, рот, голос, фигура или походка. Мы примиряемся с земной любовью. Но зачем быть таким скептиком; на земле мы любим по-земному. А идеал не исчезает. Он приходит к нам по вечерам или тогда, когда выясняется, что наша любимая не имеет представления о теории относительности или у нее не вычищены зубы. Мужчины придирчивы и чутки, как ватерпас.

— Нет.

— Что?

— Нет. Ты не такая. Я буду честным.

— Значит…

— Ты должна стать такой!

— Какой?

— Как мой идеал, — сказал Аарне и тут же подумал: «Какой же я эгоист!..»

— А какой он?

Аарне беспомощно улыбнулся:

— Я не могу тебе это объяснить…

Он листал какую-то книгу. Вдруг из нее выпал листок. Аарне поднял его. Это был рисунок карандашом — вечернее небо над темным лесом. Майя тут же выхватила листок и сунула его на полку.

— Скажи, кто это рисовал?

Майя возилась у полки.

— Кто?

То, с какой деловитостью она прибирала полку, навело его на неожиданную мысль:

— Ты, что ли?

Майя безразлично кивнула головою.

— Ты рисовала?

— Когда-то давно… надо было в стенгазету.

— А теперь?

— Лень.

— Почему?

— Просто так. Неинтересно.

На улице стемнело, но они не зажигали огня. Родители Майи уехали в Ленинград продавать ревень.

— Чем ты обычно занимаешься?

— Что? — не поняла девушка.

— Что ты делаешь в свободное время?

— Ничего.

— И тебе не скучно?

— Нет, отчего же?

Они опять замолчали. На улице таяло; время от времени за окном хлюпали шаги прохожих. В доме напротив зажгли свет. Окно было не занавешено, и Аарне видел, как перед трюмо причесывалась женщина. Ей было за тридцать. Она раскрыла шкаф и перебирала висевшие там платья, вынимала их одно за другим и прикладывала к себе перед зеркалом. Наконец она выбрала: улыбнулась, бросила на стул серое платье и задернула шторы.

…Аарне посмотрел на Майю. Он увидел ее неподвижный силуэт. Лицо белело в падавшем из окна свете. Ему вдруг стало жаль девушку. Он встал, обошел стол и опустился на колени у ее кресла.

— Я обидел тебя?

— Нет, но… Я сейчас подумала, что мы все-таки слишком разные люди. Ты совсем из другого мира.

Аарне усмехнулся.

— Нет у меня вообще никакого мира. Но я его найду. Кто ищет, тот найдет. Может быть, завтра, может быть, через двадцать лет.

Майя протянула руку к его лицу. Аарне закрыл глаза и почувствовал на веках и губах прикосновение тонких пальцев.

— И что же ты ищешь?

— А?

— Что ты ищешь?

Аарне не ответил. Что сказать? О поисках говорилось так много. Все чего-то искали: смысл жизни, свое место в ней, свою точку… Нет, это так истрепанно, что ничего не говорит… В последние годы искания вошли в моду. Все мучились, писали романы о молодежи, которая ищет, по сцене бегали ищущие герои. Это была насущная проблема, дававшая возможность умничать, плакаться и острословить. Со стороны могло показаться, что это молодое поколение и само не знает, чего оно хочет. Напрасно спекулировали параллелями, приводимыми ко всяким «рассерженным молодым людям». Но проблема затрагивала только одну часть молодежи. Большая же часть училась или пахала землю, не думая ни о каких поисках…

«Да, но ведь обо всем этом нельзя говорить Майе».

— Чего я ищу? — Я хочу найти путь, который ведет… к полноценному человеку. Я хочу найти человека, который был бы лучше меня, мог бы меня чему-то научить.

— Аарне, если ты так говоришь, то, значит, ты уже нашел смысл жизни.

— О нет… Но жить все-таки очень трудно, — сказал он не совсем понятно. Ему хотелось сказать еще о многом, но он просто положил голову на колени Майи и закрыл глаза. Так было тихо и спокойно.

Запутанный день

— ТЫ СПРАШИВАЕШЬ, что мы ищем в жизни. Наше место уже заранее определено, никто еще не оставался без места. Ты спрашиваешь, что мы ищем еще… А слышал ли ты: «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше», — говорил Андо.

— Я не рыба.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что я не согласен с тобой.

— Да?

— Не ехидничай. У тебя нет ничего святого.

— А у тебя есть?

Аарне хотел что-то ответить, но не успел, услышав голос Корнеля:

— Вээнпере, идите отвечать. Расскажите о творчестве Сяргава.

Аарне медленно встал. Он не имел никакого представления об этом. Восемь шагов к столу были довольно долгими. Собственно, все было не так-то страшно. На тройку по литературе всегда можно ответить, даже тогда, когда не прикасался к книге. Но у Аарне по литературе всегда были только пятерки, да и Корнель спрашивал его очень редко. Но сегодня Аарне не рассказывал и минуты, как Корнель прервал его:

— Эти общие слова ничего не говорят. Пожалуйста, конкретней. Расскажите о проблематике рассказа «Помогите!».

Аарне вдруг замолчал. Он знал, что не скажет ни слова. К черту эту проблематику. Он капризно улыбнулся. Корнель сказал:

— Два. Садитесь!

И нет радости победы. Только вдруг возникла безнадежность, ее принесла серо-синяя птица усталости.

Когда Аарне шел на свое место, все смотрели на него с удивлением. Это были чудесные ребята, но в целом плохой класс. Может быть, у каждого из них и была своя точка зрения, но они забывали ее через четверть часа.

Это была маленькая трагедия. Не смейтесь; маленькая трагедия так же страшна, как и большая. Большая трагедия охватывает толпы людей, и еще через сто лет ее смотрят в кино и на сцене за цену входного билета. Маленькая трагедия умирает вместе с каким-нибудь человеком, иногда просто с угасающим днем. Андо спросил осторожно:

— Ну?

— Что?

— Ничего. Можно ли спросить еще раз: ты еще веришь во что-нибудь?

— Иди к черту! — прошептал Аарне и смутился. С Андо он еще никогда не разговаривал так грубо. К нему он всегда чувствовал какое-то почтение. Но друг не обиделся.

Около часа дня ко всем бедам прибавилась еще одна. Аарне увидел, как в учительскую входит… тетя Ида, держа под мышкой какую-то красную папку. Аарне узнал ее. В ней был старый, трехлетней давности, походный дневник, по которому он сделал как-то новый. Старый экземпляр еще вчера лежал в чемодане. На полке ему не хватило места: у альбома был очень неудобный формат. Что означает этот визит? Дверь учительской закрылась, но Аарне нужно было о многом подумать, и он забыл об этом происшествии.

Выяснилось все после обеда. Когда Аарне вошел в комнату, он увидел на лице тети суровое спокойствие.

— Так, Аарне… Завтра ты сам отнесешь этот дневник в школу и попросишь у класса извинения за свой поступок. Понятно?

Аарне ничего не понимал.

— О чем ты?

— Мы с Корнелем уже обо всем договорились. Да. Школьные вещи не годится воровать и тащить домой. Особенно, если они нужны другим…

— О чем ты говоришь?

— Аарне, не притворяйся. Ты хорошо умеешь изворачиваться, когда нужно. Это лицемерие отвратительно! — Тетины глаза стали влажными. Она нервно ударяла кулаком по коленке. — Как это все-таки гадко, вся эта ложь ужасна! Да, я написала и твоей матери, что если мои требования слишком суровы, то пусть через две недели она забирает тебя отсюда.

— Тетя, я в последний раз спрашиваю: что я сделал?

— Что? Линда, идите, пожалуйста, сюда!

— Да?

— Линда, скажите, пожалуйста: это правда, что когда в школе у Аарне попросили этот дневник, он сказал, что у него нет?

— Да, так было.

Линда глядела осуждающе.

— Вот видишь! — сказала тетя.

Аарне все понял. Эта история походила на скверный анекдот. В классе действительно говорили о походном дневнике. Но совсем не об этом, который тетя с триумфом отнесла в школу, а о другом, весеннем дневнике. (Его Аарне делал шесть месяцев назад на берегу Выртсъярв. Это было чудесное время. С вечерами у костра, с горячими пыльными дорогами, с едой из жестяных мисок, со смехом и со слезами. Дневник забрало с собой жюри, и Аарне его больше не видел. Об этом он и сказал секретарю, пришедшему искать дневник). К несчастью, поблизости стояла Линда. Круг замкнулся.

— Тетя, где ты нашла этот дневник?

— Это неважно, но я могу сказать. А то ты еще решишь, что я роюсь в твоих вещах. Но ты знаешь, что я этого не делаю. Я вытирала с полки пыль, она опрокинулась и выпал дневник.

Аарне промолчал. Да… Дневник был на дне чемодана. Что там было еще? Несколько писем, черновики…

— И ты написала маме?

— Да, я больше не хочу этого терпеть! Я говорила и с твоим классным руководителем… очень долго. Мы обсудили все и… в конце концов и медведя можно заставить танцевать, а тут — не справиться с каким-то мальчишкой!

ААРНЕ ХОТЕЛ СРАЗУ ЖЕ БЕЖАТЬ К КОРНЕЛЮ. Не мог же Корнель согласиться с такими идиотскими требованиями! И чего только могла наговорить тетя Ида! Аарне уже встал, но вдруг вспомнил урок литературы.

Он беспомощно сел. Нет, к Корнелю идти нельзя. Теперь все стали его врагами: тетя Ида, Корнель, мама. «Как я одинок!» — подумал он.

Аарне вышел. Был теплый и тихий вечер, кружились большие снежинки, таяли на лице, покрывали пальто. Дойдя до конца улицы, он вдруг понял, что идти некуда. Или… все-таки пойти к Корнелю? Нет. Какой мучительный разговор произошел бы там… Все неясно, все перепуталось. Он посмотрел на светящиеся окна: все так же, как всегда. Что же все-таки произошло?

Подойдя к крыльцу, он заметил у двери маленькую елочку. Ах да, завтра же сочельник.

Сочельник

В ГОРОДЕ ЕЛКИ — ЭТО КАКАЯ-ТО ПАРОДИЯ НА ЛЕСНЫХ КРАСАВИЦ.

Тетя Ида поставила на стол елку. Набросала на нее ваты, развесила стеклянные украшения. Вместо западной пропаганды по радио слышалась тихая рождественская музыка.

— Послушай, неужели ты собираешься куда-то идти? — спросила тетя Ида, увидев, что Аарне чистит ботинки.

— Да, — ответил он, не поднимая головы.

— Ты нисколько не уважаешь чувства других?

— Пойми, я должен идти… — Аарне принялся за второй ботинок.

Тетя не ответила. Помолчав, она продолжала:

— Разве у тебя нет никакого предпраздничного настроения? Я не очень верующая, но и я плачу в сочельник. Эта тишина, эта торжественность… У человека должен быть бог, да… должен быть кто-то, кого бы мы боялись, кому бы мы поклонялись, в кого бы верили. Кто-то указующий нам место в жизни.

Место в жизни! Аарне швырнул на пол ботинки. Тетя вздрогнула. Из кухни шел запах жареных колбас: тетя Ида придерживалась традиций… Что может знать о боге тетя Ида?!

Аарне поднялся. Радио доносило звуки тихого хорала.

— Уходишь все-таки?

— Да. Я обещал.

Они стояли друг против друга, а за спиною каждого стояло их поколение. Вдруг комната наполнилась раскатами грома. Звуки закружились в тесноте, поднялись ввысь.

Бах. Раздались стены, комната превратилась в огромный орган, певший о человеческой душе и ее самых сокровенных тайниках. Дрожащие звуки сталкивались с белыми тучами, мчавшимися над простором.

Тетя испугалась. Она быстро приглушила радио. Все опять встало на свое место. Рыжий кот успокоился, опустил уши и, сладко зевнув, заснул.

Аарне вышел.

— У ТЕБЯ ЕСТЬ БОГ? — спросил он Майю, когда они бродили по свежему снегу.

— Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Я просто пошутил.

Майя ничего не поняла.

Они проходили мимо кладбища. На могилах горели свечи.

— Красиво! — сказала Майя.

Аарне кивнул.

— Красиво! А как ты думаешь, у тех, кто зажег эти свечи, есть бог?

— Опять? Что с тобою сегодня? — засмеялась Майя. — Знаешь, я об этом совсем не думала. В мире есть три чуда: огонь, вода и облака. Ты согласен?

— Да, даже очень. Давай сядем.

Они присели на скамью около какой-то могилы. Мерцало пламя свечи. Призрачно раскачивались тени. Аарне, не мигая, смотрел на огонь.

— Что с тобой, дорогой?

Аарне коротко рассказал о дневнике и о письме к матери.

— Ты не боишься?

— Немного боюсь.

— Когда ты поедешь домой?

— Перед Новым годом.

— Что скажет мать?

— Не знаю.

Майя положила голову к Аарне на плечо. Вокруг сверкали снежинки.

— А что, если нас здесь увидят?

— Не увидят.

— А если увидят?

— Пусть видят.

Майя повернула голову и посмотрела на Аарне. Глаза ее были так близко, что все расплывалось. Он видел лишь огромный мир, но такой чужой и далекий… В голосе Майи звучала грусть.

— Впереди такая длинная зима…

Они замолчали. Беззвучно дрожало пламя. Где-то наверху, в голых ветвях свистел ветер. Аарне медленно произнес:

— Слушай, а почему ты больше не рисуешь?

Майя опустила голову, Аарне теперь не видел ее лица.

— Скажи…

Девушка, не поднимая головы, прошептала:

— Я не умею…

— Откуда ты знаешь?

— Я не умею, — сказала Майя. — Я никогда ничего не умела… — Она улыбнулась и подняла голову. — Знаешь, я завидую тебе!

— Мне?

— Да. Ты столько знаешь всего.

— Это ерунда.

Майя грустно улыбнулась.

— А у меня нет и этого…

— Ты будешь рисовать!

Девушка вздрогнула и покачала головой.

— Ты что, не веришь в себя?

— Наверное, нет. Я не знаю. Иногда верю.

— Когда?

Она еще сильнее прижалась к Аарне и, закрыв глаза, прошептала: — Ты и сам понимаешь, когда!..

Но Аарне не успокоился. Он сжал ее голову ладонями и заставил посмотреть себе в глаза.

— Скажи, ты веришь хотя бы в то, что я могу тебя заставить поверить в себя?

— Прекратим этот разговор.

— Нет! — закричал вдруг Аарне. — Нет! Не прекратим! Скажи, веришь ты мне или нет?

— Да.

— Тогда ты и в себя должна поверить! — Аарне потряс Майю за плечи. — Черт возьми! В жизни каждого человека должен быть смысл. Скажи, в чем ты видишь смысл жизни?

Девушка ответила совершенно искренне:

— Я никогда не думала об этом.

— Об этом надо думать! Ведь надо же во что-то верить! Сейчас я это понимаю. Иногда я спорю с Андо, он говорит, что жизнь все равно кончится, что мы должны жить разумно и практично. Я, конечно, не знаю, возможно, мои слова — лишь пустая болтовня… Но об этом Андо писал в одном из своих рассказов: «Мы больше ни во что не верим, веру отняли у нас, у нас отняли способность верить». Ну разве можно так писать?

— Но если он действительно не верит?

— Как он может ни во что не верить? Ведь он же ходит по земле. Мы все во что-то верим. Знаешь, я иногда иду по улице и вдруг мне начинает казаться, что я всех люблю. Птицы поют, деревья пахнут смолой. Грязь налипает на ботинки. Мы едим, пьем, спим… Черт побери! Ты живешь, а если ты живешь, то пойми, ты обязан верить!

— Во что?

— Ты пойми меня правильно. Мне кажется, что если ты веришь в жизнь, веришь в людей, то ты поверишь и в будущее… Знаешь, я верю! Эх, черт возьми, если бы я мог, я бы все сделал!

— Почему же ты не можешь?

Аарне замолчал, устало зевнул и вздохнул.

— Вот видишь, — продолжал он совсем другим тоном, — в великих делах я разбираюсь, а в том, что происходит каждый день, — нет. Я — нуль, понимаешь? Завтра я не смогу ничего сделать, хотя отлично представляю, что нужно делать через сорок лет. Но одну вещь я знаю.

— Какую?

— У меня есть очень хорошая знакомая — Эста Лийгер, художница. Слышала? Завтра мы пойдем к ней. Ты возьмешь с собою все, что у тебя нарисовано.

— Я… я боюсь. У меня ничего нет.

— Все равно пойдешь.

— Я ничего не умею.

— Если ты меня любишь, то пойдешь.

Опять. Парень, ты что, забыл, что в «Хозяине Кырбоя» про любовь не говорят ни слова?

Предновогодний вечер

«ДОРОГАЯ МАЙЯ…»

На скатерть капнула свеча. Ларне был дома. Темные окна залепил снег. Маленький поселок замела метель…

«Майя, я сейчас так одинок. В соседней комнате спит мама. Зачем-то я зажег свечу. Наверное, для того, чтобы порисоваться перед самим собой. Может быть, это театр с типичными декорациями для мелодрамы. Да, мама спит. А полчаса тому назад она плакала. Я не знаю, что делать. Она плакала. Пожалуйста, не волнуйся ни о чем».

Обо всем этом бессмысленно писать Майе.

— Сын, я посылала тебя в Тарту не для этого, — сказала мама.

— А для чего?

— Как — для чего? Я хотела, чтобы ты учился, чтобы ты стал человеком. А ты ухаживаешь за женщинами…

— Мама!

— Да, теперь мама… Знаешь ли ты, как много добра сделала для нас тетя Ида? Знаешь ли ты, как она заботилась о тебе? И чем же ты ей платишь?

Аарне старался говорить тихо:

— Мама, ведь ты ничего не знаешь.

— Я знаю все.

— Откуда?

— Мать всегда все знает.

— Откуда? Тетя Ида, да?

— Аарне, это не важно… Ну пусть — от нее.

— И ты веришь ей?

— Верю.

— Больше, чем своему сыну?

— Может быть, — медленно протянула мать.

— Почему?

Мать как будто не заметила этого вопроса. Вместо ответа она спросила:

— И ты не можешь порвать с этой девчонкой?

— Мама!

— Ты еще мальчик, Аарне. Ты не понимаешь, чем все это может кончиться. Может получиться так, что ты будешь жалеть всю свою жизнь. Да еще такие девушки…

«…Еще раз повторяю, не волнуйся. О тебе вообще не было речи. Говорили обо мне, об учебе и так далее. Она меня совсем не понимает. Но ее слезы огорчили меня. Страшно, когда ночью кто-то плачет…»

Аарне посмотрел на часы. Половина двенадцатого.

Мать спала, из ее комнаты шел запах паленых еловых веток и свечей. Нет, не всегда проходили так грустно предновогодние вечера в этом доме…

Довольно воспоминаний. И от хороших и от плохих воспоминаний одинаково грустно. Они приходят вечером, когда ты один, и вызывают их альбом с фотокарточками, коробок спичек, туфли, цветочный горшок… и всегда кажется, что напрасно потеряно время, бессмысленно растрачен год… А, к черту!..

«Майя, мне хорошо, я люблю тебя. Позавчера мы были у Лийгер. Ты не жалеешь об этом, дорогая моя? Мне кажется, что все хорошо, я знаю, что ты молодец. Ведь твои рисунки понравились Лийгер…»

…На самом деле это не совсем так. Аарне боялся. Поступил ли он правильно? Какие можно строить надежды, увидев один случайный рисунок? «Но я люблю ее», — подумал он.

В МАЛЕНЬКОЙ КОМНАТЕ Эсты Лийгер пахло масляными красками, темперой и керосином. Стены завешены набросками, ими же завалены пол и мольберт. За окном — старый дикий сад, спускающийся в лощину. Вечер, розовато-серый вечер.

Лийгер с безразличным видом просмотрела рисунки Майи. Она была маленького роста, с веселым лицом и грустными глазами. Аарне и Майя ждали.

Наконец Лийгер кивнула. Она выбрала два рисунка и положила на пол. Аарне не мог оценить их с технической стороны, но видел в этих наивных рисунках хорошо знакомые ему настроения.

Вечерняя улица, по которой не раз проходил Аарне. Июль или август. Солнце низко, тени шагают через дорогу, а в деревьях шелестит ветер.

Другой рисунок был выполнен технически слабее, но Аарне знал это давно знакомое море на рассвете. Над можжевельником, поднимается туман, влажно блестят прибрежные камни. Холодно. Боязливо, с долгими паузами свистит птица, кажется, будто и ей холодно. Над морем красный шар. Ты дрожишь от сырости. Костер потух и выглядит грязным пятном на умытой росою траве.

— Вы совсем не умеете рисовать, — сказала Лийгер. — Вы не имеете никакого представления о технике.

Все замолчали.

— Но зато у вас есть желание, понимаете — желание… Да, так как… как же вас зовут?

— Майя.

— Майя, о чем вы мечтаете?

Аарне быстро взглянул на Майю. Это был слишком неожиданный вопрос.

— Хотите учиться? Это тяжело, поверьте мне. Вы даже не представляете себе, как это тяжело. Вы должны работать долго, до головокружения. К вечеру вы сыты искусством по горло, но утром — опять все сначала. Вы будете рисовать дурацкие вазы и горшки до тех пор, пока не зарябит в глазах… Понимаете?

Майя кивнула головой.

— Вы собираетесь в художественное училище?

Аарне незаметно схватил Майю за руку и сжал ее.

— Хотела бы…

— Я верю, что вы будете работать, — улыбнулась художница. — Я помогу вам, как сумею. Еще раз советую: сначала подумайте… Быть художником хуже всего на свете. Если бы я могла, я бы убежала от мольберта как можно дальше.

— Но ведь вы никуда не бежите, — улыбнулся Аарне.

— Да. Это у меня в крови.

Через несколько минут Майя и Аарне вышли из маленького дома.

На зеленоватом небе появились первые звезды. Стало холоднее, металлически скрипел под ногами снег. У калитки Майя неожиданно прижалась к юноше.

— Ты доволен?

Аарне только кивнул. Он очень любил Майю в это мгновение. На ее воротнике от дыхания появился иней. Майя каждой клеточкой воспринимала мысли Аарне. Она подняла голову и слегка приоткрыла рот, так что он увидел ее зубы.

…Кто-то прошел мимо и что-то сказал. Они не заметили этого.

— Ты доволен? — опять спросила Майя.

— Да, дорогая.

Майя опустила голову к Аарне на плечо. Он чувствовал ее волосы. В городе один за другим зажигались огни. Какая-то труба дымила на краю неба. Снег был сладковато-розовым, и люди прятали лица в поднятые воротники.

В декабре этого года мороз достигал тридцати градусов. А они целовались, позабыв о страхе перед учителями.

Неожиданно Аарне спросил:

— Скажи, не делаешь ли ты все это ради меня? Может быть, ты просто хочешь мне нравиться?

Майя не отвечала.

— Скажи, может, это тебя не интересует?

Громыхая, проехал автобус. По их лицам пробежал свет.

— Интересует, честное слово…

Но что-то в ее голосе встревожило Аарне.

— Ты не обманываешь?

— Нет, но я боюсь.

— Чего?

— Может, из меня ничего не получится…

— Ну вот, опять! Получится.

— А откуда ты знаешь?

Аарне даже рассердился.

— Откуда? Неужели у тебя нет ни капельки веры?

Майя схватила его за руку.

— Пожалуйста, не говори так. Если у меня есть вера, то только благодаря тебе…

Аарне чуть не сказал, что у него самого нет веры. Но, вспомнив о своем долге, промолчал.

— Ты должен заставить меня, — сказала Майя. — Должен! Ну, пойми! Пойми, я хочу!

— Чего?

— Я хочу что-то делать! Не могу же я ходить с тобою рядом так… Мне стыдно!

Аарне схватил Майю за плечи и крепко сжал.

— Ты замечательная девчонка, знаешь ты это?

— Нет, это ты замечательный.

— Я — ничто, — сказал Аарне. Ему вспомнились желтый дом, Корнель и письмо матери. Все-таки Лийгер очень тактичная женщина. Он вдруг почувствовал, что мерзнут ноги, и, кроме того, назавтра ничего не выучено.

ААРНЕ ЗАКОНЧИЛ ПИСЬМО. Было двенадцать часов. Начинался новый год. Аарне включил свет и потушил свечу. От тлеющего фитиля поднимался тонкий дымок. Спасаясь от яркого света, воспоминания вместе с тенью забрались под диван и под стол.

Сколько вопросов… История с дневником. Корнель. Учеба. Майя. Тетя Ида. Квартира.

Он заснул, подсчитывая дни каникул. Десять дней.

Просто один день

В ШКОЛЕ ВСЕ БЫЛО ПО-СТАРОМУ.

Аарне чувствовал, что не может следить за ходом урока, и со страхом замечал, что глядит в окно. Шли дни. Тетя Ида старалась не встречаться с Аарне: увидев его из окна, она исчезала в соседней комнате и там вязала до вечера. Часов в восемь она с ледяным лицом появлялась в комнате и до одиннадцати слушала заграничные передачи. В доме царила затаенная тревога. Одна лишь тетя Амалия тихо бродила по комнатам, ощупывая знакомые предметы и стены, садилась, вставала, бормоча что-то про себя, чистила ногти. Иногда подсаживалась к Аарне на диван.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивала она.

— Ничего, — отвечал он.

Старушка, помолчав немного, наклонялась к Аарне и шамкала беззубым ртом:

— Ида очень любит тебя.

— Да.

— Ну, будь же хорошим мальчиком, Аарне…

— Да, — отвечал Аарне и гадал, видит ли его полуслепая тетя Амалия.

— Что же ты все-таки делаешь здесь? — спрашивала она опять.

— Ничего, — сердился Аарне сам на себя, вставал, закрывал книгу и выходил. Он привык часами со странным безразличием слоняться по улицам. Домой он возвращался вечером. В комнате, перебивая друг друга, болтали прогрессивные и реакционные радиокомментаторы. Аарне ел в кухне остывший суп и ни о чем не думал. Так было проще.

Когда он, наконец, входил в комнату, там было уже темно. Аарне включал свет. Тетя Ида отворачивалась к стене и натягивала одеяло на голову. Аарне приносил из соседней комнаты раскладушку, стелил постель и гасил свет.

Примерно полчаса они лежали в темноте с открытыми глазами. Тикали часы. Около полуночи тетя Ида поднималась с постели и выходила из комнаты. Она еще раз проверяла, закрыта ли входная дверь, и пила в кухне холодную воду. Около половины первого они засыпали.

Утром Аарне слышал лишь одно слово: «Вставай!»

В еще закрытые глаза ударял яркий свет. Лампа под розовым абажуром висела прямо над раскладушкой. Аарне убирал постель и относил ее за шкаф. В комнате было холодно. Потом, стоя за дверью кухни, ожидал, когда Линда кончит умываться. Аарне брал портфель.

— До свиданья!

— До свиданья! — отвечала тетя.

Аарне возился в прихожей до тех пор, пока не выходила Линда, затем выходил сам. Холодный ветер продувал насквозь…

Тетя Ида вновь засыпала. Стояли долгие зимние ночи.

В школе Аарне пытался избегать взгляда Корнеля. Да и сам Корнель как будто не замечал его. Он стал совсем другим человеком. Это был Корнель без улыбки. За две недели Аарне ни разу с ним не разговаривал. Не было никакой ясности и с походным дневником.

Целый день у Аарне было ощущение невыученных уроков. К этому прибавлялся естественный голод. Тетя Ида стала распределять продукты строго по порциям.

Он привык к тройкам, четверка — это уже хорошо. Тройка. Не больше и не меньше. Легкое удовлетворение и спокойствие на ближайшие дни. Тянутся уроки. Особенно последние. Появляется привычка все время смотреть на часы. Январь — темный месяц. Аарне стал замечать, что жизнь проходит стороной. И теперь все шло по-прежнему. Только без него. Как выяснилось, он был заменим. Он удивлялся, что еще не потерял самоуверенности, она существовала по-прежнему.

На переменах он гулял с Индреком. Индрек в основном молчал, а если говорил, то избегал серьезных тем. Казалось, что особенно неприятно ему говорить о Корнеле. Аарне думал, что Индрека просто не интересуют его заботы и он готов заключить их в кавычки. Иногда к ним подходил Андо.

— Ну, как?

— Что, «ну как»?

— О чем вы здесь болтаете?

— Просто так… Что у вас будет?

— Алгебра. А у вас что?

— Немецкий.

— А-а… У нас был первым эстонский. Корнель здорово насмешил нас. И вообще, большой шутник.

— Вот как…

Они прошлись еще немного. Все трое были лучшими учениками Корнеля и почти друзьями. Теперь же Аарне чувствовал, что отдаляется от них и особенно от Андо. Андо любил порядочных людей. Он всегда носил белую рубашку и часто причесывался. Сейчас он неопределенно сказал:

— Я пойду посмотрю…

Он отошел к Иво и Харри и стал им что-то оживленно рассказывать.

— Видал? — спросил Аарне.

Индрек пожал плечами и презрительно усмехнулся.

Школа кружила по коридору. Интересно, сколько можно пройти за одну перемену?

— Как долго это будет продолжаться? — спросил Аарне.

В его сторону глядела Майя. Дорогие глаза…

— Что?

— Я спросил, как долго это будет продолжаться?

— Ты должен подчиниться, — сказал Индрек.

— Кому? Тете Иде?

— Нет. Корнелю. Ты должен пойти к нему.

— Я? Зачем? Нет.

— Неужели ты еще не понял? Я вчера с ним разговаривал.

— Ну и что?

— Пойди сам и тогда узнаешь!

— Не пойду.

— Твое дело, как хочешь…

Аарне больше ничего не сказал.

В ТОТ ДЕНЬ В ЖЕЛТОМ ДОМЕ что-то случилось. В прихожей, у счетчика, стоял мужчина в кожаной куртке и убирал в портфель инструменты. Дверь в комнату была открыта, за столом сидел элегантный молодой человек, перед ним лежали какие-то бумаги. Тетя Ида и ее сестра стояли у стола.

Аарне поздоровался, но никто не обратил на него внимания.

— Не стоит спорить, гражданка, — сказал молодой человек.

— В первый раз, — умоляла тетя Ида. — Давайте уладим просто так?

— Больше не о чем спорить, гражданка. Вы должны бы понять, что акт неизбежен.

— Простите, — хныкала тетя, — я честный человек. Я честно заработала свою пенсию. Я была передовой работницей.

Молодой человек еще что-то написал и поднял большие, немного дерзкие глаза. Он был очень серьезен.

— Вы могли работать честно и быть передовой, но то, что вы подложили в счетчик железку и воровали электричество, не очень честно.

Аарне все еще стоял у двери. Теперь он понял, почему тетя всегда так боялась контролера.

— Оставьте на этот раз так, я старый человек. Поймите, я и сама не знаю, что я делаю.

Молодой человек усмехнулся и закончил акт.

— Пожалуйста, подпишите…

— Поверьте, я сделала это в помешательстве.

— Дай ему денег, дай денег, — посоветовала тетя Амалия. Она плохо видела и плохо слышала и сказала это слишком громко. Тетя Ида наступила ей на ногу.

— Так вы подпишете или нет?

Тетя Ида посмотрела на молодого человека и ей показалось, что она говорит с Аарне. Она наклонилась и взяла ручку…

Уходя, молодой человек сказал:

— Мы, конечно, оштрафуем вас. Кроме того, в прихожей нужно заменить всю огнеопасную проводку. До тех пор вам запрещается пользоваться электричеством. До свиданья.

Дверь закрылась. Тетя Ида спросила:

— Кто бы мог донести на нас? Кто?

— Не знаю, — сказала ее сестра.

Аарне пошевельнулся.

Тетя Ида внимательно посмотрела на него.

Откровенный день

ПО ВЕЧЕРАМ В ЖЕЛТОМ ДОМЕ горела свеча. Радио молчало, и тетя Ида ложилась спать очень рано. Заниматься было негде. Когда по алгебре появилась еще одна двойка, Корнель сказал:

— Мне кажется, что я должен вызвать в школу вашу мать… — Затем повернулся и ушел.

В тот же вечер Аарне пошел к нему домой.

…КОРНЕЛЬ ОТКРЫЛ ДВЕРЬ. У него было непроницаемое и деловое выражение лица.

— Здравствуйте…

— Здравствуйте.

Кивком головы он предложил Аарне войти.

Аарне снял пальто. Он чувствовал себя мальчишкой, прыгнувшим на поезд, который все убыстрял свой ход. Он боялся передумать и поэтому быстро шагнул через порог.

Аарне сел на диван, Корнель в кресло. Его лицо было все таким же непроницаемым. Видимо, он ждал, что разговор начнет Аарне.

Молчание становилось неприличным.

— Я пришел, чтобы…

Корнель подпер рукой подбородок. В соседней комнате кто-то терзал скрипку: цыганские напевы в интерпретации начинающего.

— Я пришел, чтобы сказать… Я хочу сдаться. Я больше не могу, понимаете, — выпалил Аарне и тут же почувствовал, как театрально все это прозвучало. Как в любительском спектакле.

Лицо Корнеля оставалось невозмутимым. Только, может, проскользнула незаметная усмешка. Но только на мгновение.

— Что вы хотите сказать этим?

Корнель взял сигарету, зажег ее и положил спички на стол.

— Я… Я не могу…

Аарне с отвращением почувствовал, что сейчас заплачет. Он старался успокоиться. Ведь в конце концов…

— Знаете… Я должен с вами поговорить… Понимаете?

— Может быть…

Казалось, что Корнель в какой-то мере наслаждается происходящим.

— Я не могу так больше… Я должен был сюда прийти… — Слова полились. — Я сойду с ума, поверьте мне. Что же я все-таки сделал? В чем я виноват? И что будет дальше? Скажите, что мне делать?

— Я знал, что вы придете. Вы должны были прийти. Я сделал так, что у вас не оставалось другого выхода.

— Зачем?

— Если бы вы не пришли…

— А зачем? Для чего это нужно?

Корнель положил сигарету на край пепельницы и в первый раз улыбнулся. Взгляд его оставался по-прежнему холодным и непонятным.

— Когда-нибудь человек должен начать думать… Не так ли?

— Вы решили, что я вообще не думаю?

— Не знаю, я только делаю выводы из вашего поведения.

— Какие выводы?

Корнель сделался серьезным.

— Например… Надеетесь ли вы кончить школу? — Он отряхнул с рукава своего коричневого костюма пепел.

Аарне молчал.

— Конечно, надеетесь. Но одной надежды мало. Время надежд уже прошло, понимаете? И еще вот что… Как вы обращаетесь со своей хозяйкой? На днях она приходила ко мне.

— И, конечно, наболтала вам всякой чепухи?

— Вам обязательно нужно именно так говорить?

— Но скажите сами, как по-вашему, что это за история с дневником? Что это за сговор?

Корнель оперся о кресло.

— Дело вовсе не в этом, дорогой Аарне… Вы ведь ничего не понимаете. Ничего. Ведь то, что вы говорите, совсем не важно.

— Как так?

— Разве я отрицаю, что она сварлива и старомодна? Я же не оправдываю ее. Но поймите: зачем вам раздражать ее? В жизни нужно уметь обходиться без крика. Оставьте в покое старого человека. Ее представлений уже не изменить… Вы должны это понять.

— Может быть. Но попробуйте пожить в этом доме. Пожалуйста, попробуйте! Извините, но я уверен, что вы не выдержите.

— Надо выдержать.

— Я не могу. Не могу больше.

— Вы не умеете терпеть? — удивился Корнель.

— Терпеть? Во имя чего?

По лицу Корнеля скользнула какая-то тень, он потушил сигарету и посмотрел в темноту окна. Он, вероятно, искал правильный ответ.

— Ну, если вы так спрашиваете, то вы совсем еще не умеете жить. В жизни никто не отпирает дверь ногой. А у вас совсем, нет характера.

— ?

— У вас еще не выработался характер. Вы еще ребенок. Вы никогда не думаете, что вы можете, а чего нет.

Аарне был поражен. Сказать человеку, что у него нет характера, все равно что сказать, что у него нет головы. Человек уверен в существовании своего характера.

— Почему?

— А вы что, думаете иначе? — спросил Корнель тоном солдата, сидящего в укрепленном окопе.

Как отвечать? Корнель старался все запутать. Аарне был жестоко оскорблен.

— У каждого человека есть характер.

— Может быть, но у вас нет.

— Только у меня?

— Я не знаю…

— А у Индрека?

— Есть.

— У Андо?

— Есть.

— У Андо?

— Да, есть. У них есть характеры. Конечно, еще вопрос — какие. Но они есть. Мне нужно их лишь отшлифовать. Немного прибавить, что-то убрать. Понимаете?

Аарне ничего не понимал. Ему казалось, что Корнель придирается.

— Откуда вы знаете, что у меня нет характера?

— Вы не умеете жить.

— Как так?

Корнель устало вздохнул.

— Ох… Вы не работаете. Раз. Вы не умеете себя спокойно вести. Два. Вы школьник, понимаете?

Быть школьником — значит пробираться сквозь лес запретов. Аарне лишь спросил:

— Что же я должен делать?

— Работать.

— Как? Еще?

— Работать. По крайней мере, три часа в день вы должны заниматься. Сидеть за столом и учиться. Три часа. По вечерам вы не должны так долго шататься по улицам…

— Вы думаете, что я хулиганю?

— Откуда я знаю, что вы делаете?

— Почему вы все время должны меня оскорблять?

— Разве я вру? — Голос Корнеля звучал металлически. — Я за вас отвечаю. Я. Вы слышите? Я. А что мне делать, если каждый день на вас приходят жаловаться? Что? К чему эти глупости под носом у учителей? Поцелуи и все такое. Сейчас учительская уже полна разговоров…

Аарне выпрямился.

— Майя не виновата.

— Может быть. Я не знаю. Но я запрещаю вам ходить с ней до тех пор, пока вы не исправитесь. А если вы не…

— Вы хотите компромисса? — спросил Аарне и тут же пожалел об этом.

— Никаких компромиссов! Через пять месяцев вы должны быть человеком. Повторяю еще раз: я отвечаю за то, каким вы выйдете из школы. Кроме того… Дайте же себе отчет в том, что вы делаете! Я вас знаю. Вы вполне можете испортить жизнь другому человеку.

— Как?..

— Я думаю, что совсем просто. Вы слишком самоуверенны. Учтите, что не все таковы. Не все.

— Я хочу добра.

— Тем хуже.

Корнель взял новую сигарету и откинулся на спинку кресла. Было одиннадцать часов.

— Теперь идите домой и занимайтесь.

У дверей, протягивая руку, он сказал:

— Так подумайте об этом… — Вдруг он улыбнулся едва заметно. — И будьте серьезным. Это неплохо… Сейчас терпеть легче. А позднее…

Аарне кивнул. Он устал. И заметил, что Корнель все еще держит его руку. Он пожал ее еще раз и спустился вниз. Корнель немного постоял, глядя ему вслед, и закрыл дверь.

Была тихая теплая ночь. В воздухе кружились одинокие снежинки. Аарне и сам не знал, что произошло с ним в этот вечер.

День, когда решили что-то сделать

СВЕЧА КУДА-ТО ИСЧЕЗЛА, спички тоже. И в этот вечер Аарне опять ничего не выучил.

— У меня такое чувство, будто моя душа стала материальной, — сказал он утром Андо. За окном, покрытым ледяными цветами, загоралась заря. Дни постепенно удлинялись.

Друг за другом в дверь входили мальчики и девочки. Андо старательно причесался и отложил папку.

— Ты сегодня ужасно лиричен…

— Здесь нет никакой лирики, скорее — это… не знаю… Ты когда-нибудь чувствовал, что твоя душа, как теннисный мяч?

— Конечно, нет. С какой стати мне это чувствовать.

— А я — да. Вчера в первый раз.

— Да? Может, я не понимаю…

Равнодушие друга рассердило Аарне.

— Скажи, можно с живым человеком разговаривать о его характере или духовной жизни? Слушай, я не знаю… В какой степени такой разговор вообще объективен?

— В той степени, в какой мы можем взглянуть на себя со стороны.

— Значит, в той степени, насколько мы можем сами перед собой кокетничать?

Аарне усмехнулся. Потом он подумал, что впервые смеется над собою.

— Легче всего кокетничать в серьезных вещах.

— Может быть, только таким, как ты, — улыбнулся Андо, выпятил нижнюю губу и пожал плечами. В последнее время он всегда так делал.

Холодный розовый рассвет скользнул по потолку. Аарне подошел к окну. От радиатора шло тепло.

— Почему ты заговорил об этом? — спросил Андо. Он раскрыл окно и высунулся наружу.

— Просто так.

Аарне пристроился рядом.

В ворота лился нескончаемый поток школьников.

— Хэлло! — крикнул Иво и помахал папкой. — Форменные фуражки внизу проверяют?

Андо отрицательно помахал рукой. И тут же заметил, что в ворота входит Вернер. Они отошли от окна.

— Ты был у Корнеля? — спросил Андо.

— Да.

— Не мог иначе?

— Что? — не понял Аарне.

— Пришлось идти просить, да?

— Я ничего не понимаю.

— Понимаешь… У тебя совсем нет характера.

— Ты не первый мне это говоришь.

— И ты еще не понял.

— Понял. Именно поэтому понял.

— Если бы у тебя был характер, ты бы не пошел унижаться.

— Что я должен был делать?

— Откуда я знаю!

— Тогда лучше и не говори, — рассердился Аарне. Андо просто повернулся спиною, и, разглядывая его широкие плечи, Аарне убедился, что его друг действительно силен.

— Ребята, идите сюда, — послышался за их спиной резкий голос. Оглянувшись, Аарне увидел Вернер.

— Вы опять кричали из окна?

— Кричали, — с улыбкой согласился Андо.

Вернер опешила.

— Что?

Парни ничего не ответили. Появление Вернер их тотчас же примирило.

— Разве вы не знаете, что нельзя кричать из окна?

— Не знаем.

Это сказал Андо. Сегодня он вел себя гениально.

— Ну что ж, — протянула Вернер и ушла.

— Ябедничать отправилась, — сказал Андо. — Посмотри-ка.

Думать так были все основания. Именно Вернер организовала в школе неделю безопасности движения и по ее инициативе коридор был расчерчен белыми линиями. Ходить по коридору можно было только парами — дорожки между линиями были узкими. На первом этаже лежал журнал движения. Андо как-то случайно заглянул в него и прочитал. «Мандре и Вески гуляли втроем». Тогда он взял ручку и написал на полях: «А врачом это подтверждено?» Получился хорошенький скандал, но виновника так и не нашли.

…Однако Вернер прошла мимо стоявшего в коридоре Корнеля, не сказав ему ни слова, и скрылась в учительской.

— Они в ссоре, — деловито заметил Андо. — Мы спасены.

ПОСЛЕ УРОКОВ КАРИН, КОМСОРГ КЛАССА, ОРГАНИЗОВАЛА классное собрание. Всем хотелось домой, всем было скучно…

— Ну, подумайте, мы же выпускной класс, у нас почти все комсомольцы… Вам не кажется, что у нас что-то не так?

Карин была красивой девушкой, прямые каштановые волосы обрамляли ее круглые щеки, придавая большому рту упрямое детское выражение. Она сама знала, что красива, и не думала это скрывать.

— Ребята! Необходимо что-то предпринять!

Большинство догадывалось, в чем дело.

Харри сразу же закричал:

— Слишком поздно об этом говорить!

Карин не обратила на него внимания. Она откинула голову и попыталась перекричать поднявшийся шум:

— Пожалуйста, вносите предложения. Мы должны устроить что-нибудь интересное, слышите! Быстрее! Сколько говорить вам эту…

— … чепуху! — прервал ее Тийт очень деловито.

У Карин засверкали глаза. Она стукнула кулаком по столу.

— А ты чего лезешь? Ты-то уж мог бы помолчать. Скажи, что ты сделал хорошего для класса?

Тийт нахмурился и тихо проговорил:

— А ты что сделала? Говорить и я умею, не думай, что ты единственная…

Карин рассердилась. Вообще-то она не умела сердиться на ребят, а если сердилась, то ненадолго. Ребята это знали. Но сейчас была действительно обижена: видимо, на этот раз дело было слишком серьезным.

— Тийт, выйди за дверь!

Девчонки в заднем ряду приготовились захихикать.

— Не выйду, — процедил Тийт сквозь зубы и сделал театральный жест.

— Тогда помолчи, — бросила Карин и собралась продолжать.

— О, наша самая красивая девушка сегодня так сердита… — подмигнул Харри ребятам. Карин опустила глаза, чтоб скрыть улыбку. Она жалела, что не умеет быть солидной и холодной.

— Ну ладно, давайте быстрее! — закричала Ирма, у нее было крепкое тело спортсменки. — Мне к четырем на тренировку.

— Для тебя личные интересы дороже интересов всего класса?

— Вот трепло, — прошептала Лийви, а затем закричала: — Откуда у тебя вдруг эти классные интересы вылезли? Приказ директора? Осталось четыре месяца — и вдруг появляются какие-то классные интересы?

Класс зашумел.

— Конечно, мы должны что-то сделать!

— А, бросьте!

— Теперь у вас горячка!

— Ты ничего не понимаешь…

— Понимаю!

— Нет!

— Да!

— Прекратите наконец.

— Уходи, если не нравится!

Карин старалась всех перекричать:

— Ну послушайте же! Тише… Дайте мне сказать! Ведь вы сами понимаете, что нельзя так.

— Ясно, о чем и говорить! — воскликнул Харри.

— Ну да! Нет коллектива, и не надо! Но так же нельзя расходиться! Что вы за люди?

— А себя ты забыла?

— Ну, ладно! Что мы за люди? Какая школе память от нас? Как свора собак, честное слово!

Класс опять закричал. Анне подняла руку. Карин это заметила.

— Тише! Пусть скажет Анне!

— Я не собираюсь произносить речь. Я только хочу сказать, что Карин права. Что у нас за класс такой? Честное слово! Иногда встретишь на улице своего одноклассника, смотришь и думаешь, как будто где-то его видела… и это все. Нельзя так.

Она села.

— А что же ты тогда воображаешь! — закричал кто-то. — Неизвестно, за кого ты себя принимаешь… с такими, как мы, тебе и разговаривать не о чем.

— Что за «мы» и «вы»!

— Что ты предлагаешь? — спросила Урве.

— Мы все вместе должны провести какое-нибудь мероприятие. Как вы считаете? Совершенно серьезное. Я предлагаю устроить литературный суд.

— Суд? Над кем?

Карин задумалась.

— Что-нибудь современное и злободневное… Что было бы… Ну… Например, устроим суд над войной?

— Идет! — закричал Харри.

Тийт играл в скептика до конца.

— Детская игра… Что вы знаете о войне? И какое ваше дело?

— Замолчи! — закричала Карин. — Это дело каждого.

— Делайте, как хотите, — вздохнула Ирма.

— А ты в это время будешь прыгать в высоту, да?

— Ты, Анне, сиди себе за своим роялем.

Класс настроился воинственно.

Карин перешла к делу:

— Эда, а ты как считаешь?

Эда встала и равнодушно произнесла:

— Я никак не считаю.

— Что?

Аарне посмотрел на Эду и тоже удивился. Ее карие глаза были страшно пусты, и казалось, что в любое мгновение в них могут появиться слезы.

— Что ж, ладно…

Эда села и закрыла лицо руками. Она не плакала.

— Андо, а ты чего сидишь? — неожиданно спросила Карин. — Что ты думаешь?

Андо усмехнулся.

— Я ничего не думаю.

— Ничего? Ты в нашем классе учишься?

Андо не ответил, и Карин махнула рукой.

— Хорошо. Это дело мы проведем. Так, что… Ах, да. Сценарий напишет Аарне, найди себе помощника и…

— Я?

— Да, да, ты. Не кривляйся. Собрание окончено.

Все разбежались.

Прямо-таки мистический день

— НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ О ВОЙНЕ.

Аарне сел в кресло. Свеча горела уже четвертый вечер. На потолке дрожали расплывчатые тени.

Индрек сидел напротив. На нем была ярко-зеленая рубашка, делавшая его загорелое лицо еще темнее. В комнате было тепло.

— У тебя здесь как в мистерии, — улыбнулся Индрек. — Нечто очень романтичное… Совсем как…

— Т-с-с… Тетя на кухне. Романтика? Нет, пусть уж лучше мистерия. Почему ты не отвечаешь?

— Ты же ничего не спрашиваешь.

— Нет, я спросил. Например, могу ли я говорить о войне? У меня о войне нет никакого понятия.

— Ты об этом литературном суде?

— Да.

— Учти, что никто из нас не знает о ней больше, чем из книг… А их сколько хочешь… Барбюс, Бек, Ремарк, Хемингуэй, Симонов, Шолохов. Больше не помню сейчас…

— Все из книг, все… А теперь еще по приказу коллектива я должен сам стать писателем! Я только слышал… — Аарне закинул ногу на ногу и опустил голову на спинку кресла. — В ту ночь, когда я родился, кругом были пожары. Этого я, конечно, не помню, и это чисто для иллюстрации. Мой отец погиб на войне. Я не знаю о нем ничего. Мать об этом никогда не говорит. Только тетя Ида говорит, что он был в эстонском легионе… Тетя Ида, кажется, любила его больше всех… Я знаю лишь то, что он мой отец и что он испортил мою чистую анкету…

Индрек махнул рукой.

— Ерунда!

— Конечно, ерунда… Для меня война всегда останется абстрактным понятием… И этот наш вечер тоже ничем не сможет помочь…

Друг покачал головой.

— Знаешь, твой разговор тоже ерунда. Мы ведь играли деревянными ружьями и танками…

— Да. Но мы начинаем забывать. Даже те, кто был на войне, и они… Мы уже не понимаем размеров бедствия, мы уверены, что войны не будет… Слишком уверены.

— Может быть, — ответил Индрек, — но разве из-за этого нужно сидеть в подвалах и дрожать?

Аарне подумал, что все это ужасное умничанье. Зачем об этом говорить? Война? Что же делать? «Бороться», — говорят все. Так говорят газеты. Все. «Внесите свой вклад в дело защиты мира».

— Что это значит: внести свой вклад в дело защиты мира?

— Это? Это значит, что нужно бороться.

— Час от часу не легче!

Индрек уже не улыбался.

— Наше государство борется за нас. Мы только принимаем то, что нам дают, и еще ворчим. В школе я два раза голосовал за мир. Поднимал руку, и все. Что это за борьба, черт возьми!

— У тебя есть лучшее решение? — спросил Аарне. Индрек закрыл глаза и потянулся. Затем сел как раньше, пощипывая порвавшуюся обивку дивана.

— Ты сам только что высказал красивую газетную фразу. Но точнее было бы: своим трудом внести вклад в дело защиты мира. Не усмехайся…

— Я не усмехаюсь, — ответил Аарне. — Только мне эта фраза ничего не говорит.

Индрек взял подвернувшийся под руку карандаш, провел на листе бумаги жирную линию, затем вторую и стал рассеянно штриховать лист. Наконец он поднял голову.

— Труд… об этом всегда говорят! Запомни: труд!

Аарне ждал.

— Что дает труд?

— Человек трудится, и он счастлив. Он не хочет убивать.

— Перестань, я не ребенок. Но все-таки? Ведь все решает сила. Если ты сильнее, я пытаюсь тебя обогнать, и наоборот, не так ли? Вот тебе и борьба за мир.

— Ты иронизируешь?

— Нет.

Молчание.

Вдруг Аарне спросил:

— Скажи честно, ты веришь, что будет война? Только честно.

— Нет.

На улице поднялся ветер.

Вы правы. Я иногда боюсь. Особенно по ночам, когда метель и над дальними просторами мчатся огромные снеговые тучи. В лесах растут сугробы; чудится, будто кто-то плачет между старыми деревьями, плачет и не может найти дороги к солнцу. И это правда: я боюсь тогда, и ты боишься, но не стоит говорить об этом. Зачем об этом говорить? Не надо, правда, не надо. Мы и сами это знаем.

— Как ты можешь быть в этом уверен? Ты можешь?

— Да.

— Как?

— Войны, во всяком случае, кончились, — сказал, наконец, Индрек. — Технический прогресс достиг такого уровня, что может быть еще только одна война. Коллективное самоубийство, при котором прогресс уничтожит своих создателей.

— И ты уверен, что этого не произойдет?

— Уверен.

— Почему? Как ты можешь быть уверен?

Индрек улыбнулся:

— Я верю совершенно естественно.

Аарне неожиданно ударил кулаком по столу и вскочил.

— Черт побери!

— Что с тобой?

— Этот дом сведет нас с ума. Неужели ты не понимаешь? О чем мы болтаем?

— Который час? — спросил Индрек.

— Полдевятого.

Аарне распахнул одну дверь, затем вторую, третью. Метель ворвалась в коридор. Входная дверь ударилась о стену. На столе дрожали листы бумаги, колебались тени. Индрек посмотрел на Аарне, не понимая, что с ним. Аарне улыбался. Его волосы были растрепанны.

— Что с тобой?

— Давай впустим немного свежего воздуха…

Дверь, ведущая из коридора в кухню, открылась, и тетя Ида поспешила закрыть ее. Снег кружился по двору. Дверь вырвалась из рук тети и еще раз ударилась о стену. Дом вздрогнул.

— Метет, — сказал Аарне. — Будет оттепель. Я пойду помогу…

Но вот дверь закрыта, и мокрая, растрепанная тетя вошла в комнату.

— Аарне, неужели тебе еще мало того, что ты на меня донес! Теперь ты будешь ломать мой дом! Ты…

Аарне повернулся к ней.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я спрашиваю, тебе еще мало было доноса?

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что ты слышал.

— Я спрашиваю: что ты хочешь этим сказать?

— Некрасиво и нечестно выдавать тайны дома, — сказала тетя. — Если хочешь знать, то это подло!

— Да что же я выболтал? Объясни мне, пожалуйста.

— У каждого дома есть свои тайны.

Тетя Ида как будто не замечала вопроса.

Аарне не выдержал и закричал:

— Я в последний раз спрашиваю: что я тебе сделал? Слышишь?!

Тетя окинула его долгим взглядом и покачала головой.

— Вот как далеко мы уже зашли. Так-так. Ты уже угрожаешь мне? Ты уже угрожаешь мне?

Тетин голос вознесся до крещендо и оборвался. Это был почти истерический визг. Индрек все еще стоял у двери.

— Сопляк! Ты… Ты… смеешь мне так говорить? Ты…

Аарне на мгновение закрыл глаза, открыл их и прошел мимо тети, слегка задев ее плечом, сказал «извините» и подошел к Индреку.

— Я провожу тебя.

Он подтолкнул Индрека вперед, вышел сам и закрыл дверь. Тетя Ида осталась в комнате одна.

— Видел?

— Видел.

— Извини, ты не обиделся?

— Нет, отчего?

— Дурацкое положение.

— Интересно.

— Да, но не сейчас. А сейчас мне хочется плакать. Пожалуйста, уходи.

За дверью выл ветер. Индрек протянул руку.

— Если выгонит, приходи ко мне.

— Пока.

— Пока. Но знаешь, этот дом не для тебя. Спокойной ночи.

Дверь закрылась. Аарне вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Ему стало страшно, но он все-таки вошел в комнату. Тетя Ида была уже в постели.

В эту ночь спали лишь тетя Амалия и Линда. Это была шестая ночь без электричества. Тетя Ида не спала из-за глупого мальчишки, которого она ненавидела и любила, как сына. Ей казалось унизительным то, что не шел сон. И она вдруг подумала, что скоро наступит смерть. Она испугалась. Надо спешить. Ей хотелось дожить до лета.

И Аарне считал дни, ожидая лета. Он не думал о смерти. Просто у него ныло сердце.

На улице в самом деле наступила оттепель. Эта зима была очень капризной.

Первый весенний день

ШЛИ ДНИ.

Жизнь тети Иды текла по-прежнему.

Время проходило где-то вдали от тети Амалии. Иногда она подсаживалась к радио, включала его на полную мощь и слушала последние известия. Она не отрываясь глядела вдаль, и никто не мог понять ее дум.

В эти дни Андо впервые поцеловал Ингу.

Индрек притворялся, что у него все в порядке.

Корнель здоровался с Аарне равнодушным кивком. Он ждал, когда начнут действовать его слова.

КАК-ТО УТРОМ ТЕТЯ ИДА СКАЗАЛА:

— С сегодняшнего дня ты будешь сам покупать себе еду. И не смотри на меня так. Каждый человек должен однажды стать самостоятельным.

Она укладывала вокруг головы черный жгут волос.

— Где я возьму денег? — спросил Аарне.

— Получишь. Я напишу твоей матери.

— Вот как… С чего вдруг ты это придумала?

— Я же сказала. Тебе нужно обязательно повторять несколько раз?.. Будешь сам о себе заботиться.

Вмешалась сестра тети Иды:

— У нас не так уж много денег, чтобы… И чего ты нам сделал хорошего, что мы должны тебя кормить?

Это было уж слишком откровенно.

Тетя Ида прикрикнула на сестру:

— А ты молчи! Поела и иди спать!

Аарне оттолкнул тарелку, встал и пошел в школу.

Каков прожиточный минимум восемнадцатилетнего юноши? Причем, учтите, что у него в кармане немногим больше двух рублей, а мать живет примерно за шестьдесят километров отсюда и ничего об этом не знает.

Аарне купил буханку хлеба и двести граммов масла. Затем пересчитал деньги. Остался рубль и сорок копеек. Еще пачка плавленного сыра. Все. Чай он получит от тети Иды.

В СЕРЕДИНЕ МАРТА В ПОЛДЕНЬ НАЧАЛ ТАЯТЬ СНЕГ. Струйки сбегали в грязь и снег, покрывавшие тротуар, время от времени попадали прохожим за воротник, отчего те весело вскрикивали. В воздухе пахло весной, на улицах было все больше людей без головных уборов, а в больницах все больше больных гриппом.

На сколько хватит буханки хлеба и двухсот граммов масла? Только на два дня. На третий день в кармане у Аарне осталось шестьдесят копеек.

— Идем в кино, — сказал он Майе. «Пропади все пропадом». Из-под колес автомобилей летела мокрая снежная каша. Проезжая часть дороги местами уже чернела. Весной улица полна солнца: солнце в каждой лужице, в каждой струйке, в каждом ледяном кристалле.

— Ты сегодня ужасно веселый.

— Конечно. Что может со мною случиться?!

Майя улыбнулась.

— Ничего.

Аарне снял шапку и запихал ее в карман.

— Пойдем после кино смотреть весну?

— Мхм.

Вечером лужицы покрылись льдом. Солнце зашло часов в семь, стало холодно… Небо запылало беспокойным оранжевым пожаром. Аарне смотрел на людей, ступавших по хрустящему льду, и думал, что весна делает их беспокойными.

От его прежнего бравурного настроения не осталось и следа. Он шел тихо и рассеянно отвечал Майе. Он смотрел на пожар на западе. Закат неисчерпаем, как мировая скорбь.

— Что с тобой? — спросила Майя.

— А что со мной должно быть?

— У тебя что-то не так. Раньше ты был очень веселым.

— Я не в состоянии быть веселым целый день.

— Пожалуйста… — Майя сжала его руку. Ее глаза смотрели так умоляюще, что Аарне почувствовал неловкость.

— Извини меня…

— Лучше скажи, что с тобой?

— Я сказал, ничего.

— Нет, скажи! Поверь, тебе станет гораздо легче.

Аарне махнул рукой. Что он должен сказать? Вслух все звучит пошло и сухо. И кроме того, Майя этого никогда не поймет, никогда не поймет она мыслей Аарне. К черту все! Сейчас у него есть только небо. Для такого грустного вечера этого вполне достаточно.

— Я люблю тебя, слышишь, — сказал он и обнял Майю за плечи. Девушка прильнула к нему.

Они пошли дальше. Сегодня Аарне ничего еще не ел. Но они шагали в ногу.

— Знаешь, как ехали Осе и Пер в страну Сорию-Морию?

— Нет.

— Не знаешь… Ладно. Это из «Пер Гюнта». Закрой глаза!

— Что?

— Закрой глаза и крепко прижмись ко мне. Так. А теперь пошли.

— Куда?

— Куда ты хочешь.

— Я бы хотела в горы, — прошептала Майя.

Они шли по обледеневшей дорожке, крепко держась друг за друга и старательно закрыв глаза.

Обледенелая прозрачная дорога ведет к белым гребням гор. Выше всех — огромное синее небо, такое синее, что взгляд тонет в нем. Вдоль дороги — сугробы, пронизывающий насквозь ветер несет над сугробами мелкую снежную пыль. Шаг за шагом, шаг за шагом, поверь, вершина уже близка; внизу леса, и они все в снегу, а дышится так хорошо, что даже в груди становится больно.

Неожиданно Майя остановилась. Ее тело как-то обмякло. Аарне открыл глаза и увидел, что она плачет.

— Что с тобой? Я глупый, да?

Майя не отвечала, она лишь кусала губы, и он вдруг все понял.

— Ты хочешь отсюда уехать, да?

Девушка молча кивнула. У Аарне опустились руки, Аарне посмотрел вокруг и увидел вместо сверкающих гор окраину Тарту.

— Как ты догадался? — спросила Майя. Она больше не плакала.

— Я знаю. По себе знаю.

Они стояли очень долго. Где-то наверху громыхала жесть. Тогда они еще не понимали, что город — это очень хорошо, и что в жизни совсем не обязательно каждый раз делать обобщения. Мысли у них были общие. На горизонте сходились стертые до блеска рельсы, в них отражалось небо.

— Ты что-нибудь рисуешь? — спросил Аарне.

— Рисую.

— Что?

— Большой горшок.

— Молодец. Как получается?

— Да так, не особенно. Помаленьку.

— Мда…

— Что с тобой было перед этим?

Поколебавшись, Аарне неожиданно смущенно сказал:

— Майя, ты не могла бы дать мне кусок хлеба?

— Что?

— Нет, ничего! Я попробовал сыграть в сентиментального нищего. Это очень интересно…

Аарне переступал с ноги на ногу, но девушка все уже поняла.

— Тетя Ида, да?

— Что?

— Дурак. Пошли ко мне, у меня нет никого дома. Мама с папой ушли на день рождения.

— Не пойду.

— Пойдешь!

Аарне пошел, ругая сам себя. «Я как попрошайка», — думал он. Но был совсем не против куска хлеба с маслом. Да и как может быть иначе, если человек целый день ничего не ел, а за два предыдущих дня съел буханку хлеба и двести граммов масла, и в кармане у него три копейки.

У ворот Аарне сказал:

— Я не пойду…

— Почему?

— Не пойду. Твои могут вернуться.

Майя немного постояла.

— Ладно, подожди, я сейчас.

Через три минуты она вернулась, держа в руках огромный бутерброд с колбасой.

— Хватит?

— Конечно, хватит!

— Тогда ешь!

Аарне не спорил, ел. Майя смотрела на него с доброй материнской улыбкой, и ему было как-то не по себе.

— Ну что?

— Спасибо!

— Хочешь еще?

— Нет. — Аарне соврал. — Честное слово, не хочу…

— Поцелуй меня, — сказала Майя. — Нет, не так. Ты вымазался…

— Так?

Вдали показалась машина, поравнялась и проехала мимо.

— Ты должен идти.

— Я не хочу.

— Должен. Что скажет тетя Ида?

— Неважно.

— Важно. И мои могут вернуться каждую минуту.

— Ну, позволь…

— Нет. Иди. Спокойной ночи… — Майя убежала в комнату.

По дороге домой Аарне опять почувствовал страх. Равнодушно стояли голые деревья. Было очень тихо. Но Аарне охватил страх. Может быть, именно из-за этого. Он не смотрел вокруг и шел, шел очень быстро. За ним по пятам ступал страх. В прихожей страх опустил свою руку ему на плечо. Он вздрогнул и потянулся за ключом.

Ключа не было. Аарне наклонился и пошарил рукой по полу прихожей. Ключа не было. Он включил свет и заметил, что лампочка под потолком запылилась и покрыта мушиными следами.

Ключа не было. Было два часа. Аарне оставили за дверью. Впервые в жизни. Он не знал, что теперь делать.

Он вышел на лестницу. Ночь была холодной. Через минуту он нажал на кнопку звонка. Шаги приближались, приближались. Аарне решился и вышел во двор. Дверь открылась. Он стоял в пяти метрах от двери и видел белую фигуру тети Иды. Тишина.

— Ну? — спросила тетя.

Аарне не шевелился.

— Ты что, оглох?

Аарне сделал шаг к воротам, затем второй… «Уйду, — подумал он вдруг. — Конец». Он не оглядывался.

— Аарне!

Еще один шаг, еще один.

— Аарне, ты слышишь?

Еще шаг. Скрипит снег.

— Аарне-е!!

Эхом отозвалась сонная окраина. Он дошел до угла. Он больше не мог.

— Иди сюда! Немедленно!

В соседнем дворе жалобно тявкнула старая собака.

— Долго я буду ждать?

Аарне повернул. Мужество покинуло его, он пошел назад и остановился перед тетей Идой. Впервые он заметил, что тетя намного ниже его. Тете приходилось поднимать голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

Губы старой женщины сжались в узкую бескровную полоску. В то же мгновение Аарне получил сильную пощечину.

Ударив его, она немного отступила:

— Не подымай рук!

Аарне усмехнулся. И получил за это вторую пощечину. Он вонзил ногти в ладони, чувствуя, как от обиды и гнева становятся мокрыми глаза.

— Сегодня ты останешься без ужина, — сказала тетя Ида и пошла спать.

Тревожный день

ВЕСНА УЛЫБНУЛАСЬ НЕНАДОЛГО. На следующий день пошел снег.

Аарне заметил это, когда стоял у доски. Он с отвращением вертел в руках кусок мела и не мог ни о чем думать. Бежали секунды. Снег скользил мимо окон.

— Ну? Что же дальше?

Доказательство теоремы было на половине, и, кажется, на этом должно было остановиться. Аарне пристально смотрел на дебри белых линий, смотрел и думал, что на сегодня все кончено. Оценки по стереометрии были следующие: 2–2-3-4–3. А теперь? Все идет насмарку. Он следил за своими мыслями, совсем как посторонний.

«Я не могу думать, в голове нет ни одной мысли. Мысли, почему вы не приходите? Я должен думать. Я не понимаю. Я устал. Я должен думать. Я опять получу двойку. Я должен собраться с мыслями и понять…»

За окном дрожали снежные пунктиры. Постепенно окна становились мокрыми.

— Вы учили?

— Учил, — кивнул Аарне.

— Пожалуйста.

Он постоял еще немного. Нет, делать нечего. Он положил мучнистый мелок и выпрямился.

— Так вы не знаете?

— Нет.

— Гм… Ну что ж… Садитесь.

В уравнение вписали еще один минус, и равновесие исчезло.

Урок продолжался.

Оценки были таковы: Рийна — пять, Криста — четыре, Анне — три, Эда и Аарне — по двойке. Как видите, представлены были все варианты. Но двух последних из этого ряда попросили после уроков зайти в учительскую. Этот неудачный день еще продолжался.

ВО ВРЕМЯ УРОКА КОРНЕЛЯ ААРНЕ ОЖИДАЛ допроса. Но ничего не случилось. Может быть, Корнелю еще не успели сказать? И какова его позиция? Не сдержать данного слова — тяжелое преступление. Аарне попытался найти себе оправдание, но оно показалось ему таким жалким. Нет! Под влиянием мгновенного импульса ему вдруг захотелось, чтобы все было хорошо. Он подумал, что нужно исправиться, взяться за работу, и т. д. Но это были глупые мысли, потому что Корнель ждал дел, а не слов. Теперь только дел. Если бы он простил еще на этот раз… Если бы он понял. Постой-постой. Понял? Что? Ничего. Что Аарне просто ленив? Чего здесь еще понимать? Нет, Корнель, видимо, не простит. Немного неожиданно для себя Аарне взглянул вдруг на все как бы со стороны. Корнель не имеет права простить. Ему нельзя. Он будет тряпкой, если простит. Но в то же время…

ОН УСТАЛ, он был голоден и с удовольствием бы заплакал. Он прижался лицом к холодному стеклу в учительской и посмотрел вниз, на грязный двор. В сером небе рассеивался черный дым. «Из мелочей вырастает большая беда». У него уже не было ясного представления обо всем случившемся. Мелочей было слишком много… «Мелочи? Какие они, эти мелочи? Быть может, все это важные вещи? Двойка — это мелочь или нет? Пощечина — это мелочь или нет?» Неизвестно. Все относительно.

…В коридоре послышались чьи-то шаги.

Эда.

— Ты уже здесь?

— Да.

— Математичка не пришла?

— Нет.

Эда встала у соседнего окна. Она действительно очень изменилась. Они долго молчали. Аарне хотелось сказать что-нибудь, хотя бы два слова, но он боялся, что Эда не ответит. Странно говорить, не получая ответа. Это похоже на диалог с пустотой. Изредка из классов доносились голоса. У вечерней смены шел второй урок. По двору прошел истопник, держа в руке какое-то ведро. Два малыша играли с полосатыми, красно-белыми санками. По улицам ехали груженые автомобили. Это было все.

— Куда она пропала?

Эда нетерпеливо отвернулась от окна.

— Ты измазалась известкой, — сказал Аарне.

— Где?

— Сзади. Давай, я помогу…

Черное платье девушки было испачкано где-то у левого плеча. Беда была невелика, и после нескольких сильных взмахов пятно исчезло.

— Эда…

— Что?

— Скажи честно, что с тобой случилось?

— Со мной?

— Да, с тобой?

— С чего ты это взял?

— Я же вижу. Неужели ты думаешь, что…

— Тише… Кто-то идет.

Аарне немного отступил от Эды. Шла учительница математики Вельтман.

— Ну, так вы здесь…

Учительница Вельтман умела всегда улыбаться, она улыбалась даже тогда, когда все другие уже плакали. Речь идет, конечно, об учениках. Но когда ученик улыбался в ответ, Вельтман сразу же становилась серьезной. Аарне не стоило бы улыбаться, говоря:

— Да, мы здесь…

— Я и сама это вижу. Но лучше было бы и для меня и для вас, если бы мы здесь не встретились…

Это была ирония. А может быть, и юмор. Но все-таки, наверное, ирония, потому, что на юмор ученик может ответить тем же. Здесь же оставалось только молчать, признавая правду.

Учительница Вельтман была молодой худощавой женщиной. Она великолепно вела свой предмет. Более полутора часов она прозанималась с двумя учениками. Она честно исполнила свой долг. Никто не мог теперь упрекнуть ее в недостаточной работе с отстающими. Стрелки приближались к пяти, когда она почувствовала, что устала. Принципиально она дала Аарне решить еще один пример. В пять часов она встала и разрешила двум грешникам отправиться домой.

Аарне и Эда спустились по гулкой лестнице в раздевалку. Они молчали. На улице Аарне повторил вопрос, заданный два часа назад. Ответа не последовало и на этот раз. День был по-прежнему серым. Эда сметала темно-красной перчаткой снег с заборов. Аарне видел ее профиль, и ему казалось, что рядом с ним идет несчастный человек. Но где взять счастье для Эды? Иногда его не поймать и бреднем, не говоря о пяти тонких пальцах.

— Ты куда идешь? — спросил он.

— Куда! Куда мне идти?

Аарне пожал плечами.

— Погуляем немного…

— Нет. Мне не хочется.

— А чего тебе, собственно, хочется?

— Ничего.

Как трудно иногда разговаривать с девушкой… Особенно днем. Но вскоре Эда тихо сказала:

— Свинья!

— Кто?

— Сам знаешь.

Аарне, стараясь быть тактичным, больше ни о чем не спрашивал. Вначале он решил, что это определение относится к учительнице Вельтман. Но, взглянув на Эду еще раз, он сразу же понял, о ком идет речь.

— Тийт?

— Да.

Опять наступило молчание, так как он не знал, о чем еще спросить. Ответ был исчерпывающим.

— А ты… его любишь?

Эда повернула голову и удивленно посмотрела на Аарне, посмотрела так, что он поспешно добавил:

— Ты извини, я слишком прямо…

— А… — пробормотала Эда и махнула рукой. Аарне заметил, как неуверенно она ступает. И причиной этой неуверенности наверняка был не лед, лежащий под снегом. Аарне почувствовал себя лишним. На следующем углу он остановился.

— Ну ладно… Ты идешь домой?

— Я не знаю.

— Перестань, Эда… Ну, я пошел тогда… Ты не сердишься?

— Нет.

Аарне внимательно посмотрел ей в лицо, но едва ли там можно было что-нибудь прочитать. Наконец она улыбнулась. Едва заметно.

— Прощай!

— Прощай!

Аарне оглянулся четыре раза. Эда исчезла в наступавших сумерках.

Ужин с тайным умыслом

В ОДИН ИЗ ТАКИХ ДНЕЙ тетя Ида удивила племянника неожиданно агрессивной улыбкой:

— Ты знаешь, Аарне, что у меня все-таки осталась и навсегда останется надежда? Слышишь?

— Да, слышу.

— У меня все еще есть надежда, эта упрямая надежда. Я все еще верю…

Тетя расчувствовалась.

— Это старая эстонская вера, всегда помогающая нашему народу. Почему-то я верю, что ты когда-нибудь поймешь. Также я верю, что наша земля еще будет свободной…

— Да?

— Аарне, я знаю, сейчас ты насмехаешься надо мной. Неужели ты действительно не понимаешь, что такое свобода?

— Что же?

Казалось, тете хочется поговорить. Все объяснялось очень просто. Настроения последнего месяца коснулись и ее, кроме того, она хорошо видела, что игнорирование и жестокость как воспитательные методы не принесли успеха. Она замечала, как парень с каждым днем все больше ускользает из рук. Кроме того, ей было необходимо с кем-то поделиться своими мыслями. Тетя Ида все еще любила Аарне, и во имя любви она была готова на все. Из альтернативы — голод или джентльмен — мальчик должен был выбрать последнее. Потому что…

— Свобода? Свобода означает то, что ты мог бы сейчас быть самостоятельным человеком.

— Что?

— Ну, если не им, то другим кем-нибудь. Какое это имеет значение? Главное — ты был бы кем-то. А сейчас ты ничто…

— Да?

— Конечно. Свобода еще не означает, что ты можешь приходить домой, когда тебе заблагорассудится. Это ничего не значит. — Тетя помолчала и кивнула в сторону окна.

— Ну, да разве в наши дни будешь сыт, если не станешь врать… — Затем она ударила себя кулаком по колену и неожиданно воскликнула:

— А я все-таки верю!

— Чему?

— Верю, что победит правда!

— Несомненно, — согласился Аарне. — В любом случае победит.

— Да… Аарне, я все еще верю. У меня осталась надежда. Если бы ты знал, Аарне, как я смотрела на тебя утром… Ты спал с открытым ротиком…

На лице тети появилась открытая, детская улыбка. Аарне почему-то стало неловко. Слишком поздно было отвечать тем же на эту неожиданную ласку.

— Аарне, может быть, мы еще поймем друг друга… Мы же старые друзья… А? Неужели мы не разберемся? Ведь нет ничего непреодолимого, да?

— Да… — пробурчал Аарне.

— Вот видишь! Я верю, что ты станешь джентльменом. Как ты сам думаешь?

Аарне пожал плечами.

— Я не знаю…

— Не знаешь?

Тетя почувствовала, что едва налаженная связь начинает распадаться. Если бы у нее хватило смелости посмотреть правде в лицо, она бы давно поняла, что никакой связи уже не существует. Вместо этого она сказала:

— Ты, конечно, хочешь есть?

Она верила в будущее народа и хотела сделать из этого мальчика настоящего джентльмена. И поэтому она принесла на стол два вареных яйца, бутерброды, холодное мясо и кофе. Идейная проблема превращалась в коммерческую. Два вареных яйца и холодное мясо, с одной стороны, и народ — с другой…

Тетя, заметив в глазах Аарне радость, подумала: «Я победила!»

И медведя можно заставить плясать из-за куска сахара! Теперь этот мальчик ест, и в его глазах благодарность… Он полон нежности и любви к своей тете Иде.

О тетя, тетя, мне хочется мчаться на белом коне, размахивая сверкающим мечом. Я ем и обретаю в этом любовь, а в любви я обретаю силу. Такой вот я, Аарне. Эгей!

Аарне видел в глазах тети покорное ожидание и думал: «Я победил!»

По-видимому, тетя Ида не выдержала поединка и сдалась:

О Аарне, Аарне, как это я сразу не поняла, что новое поколение более жизнеспособно, что у него есть могучее духовное оружие, и нам, старикам, приходится считаться с этим новым поколением. Прости свою старую тетю Иду, которая не сумела идти в ногу с прогрессом.

Приятно было есть, есть даже тогда, когда кто-то наблюдает за тобой, думая о своем. Аарне хорошо знал, что то, что он делает, эгоистично и бессердечно. Делать было нечего, так как любовь прошла.

Аарне убирал посуду. Тетя взяла бумагу, чтобы написать матери Аарне:

«В нашем доме наступили чудесные дни. Я никогда не забуду благодарный взгляд Аарне, увидевшего накрытый стол. Он, бедняжка, все время голодал, ведь на девчонок уходит столько денег. Их нужно водить в кино… Молю бога, чтобы эти дни продолжались.

Верю, что все плохое пройдет. Аарне, конечно, неаккуратен. Я не виню вас за его плохое воспитание. Всему виной государственный строй, при котором нет разницы между чужим и своим.

Это был прекрасный вечер. Тете Иде так хотелось отдать Аарне всю свою нежность.

Но он был безразличен.

Аарне сидел в углу, и перед ним так же лежал лист бумаги. Что ему нужно? Лишь позавчера тетя Ида с ужасом обнаружила среди бумаг Аарне листок со стихами Пушкина:

Тетя Ида чувствовала, как дрожат ее колени. Эти стихи опьяняли, это были очень опасные стихи. Ведь Пушкин был закоренелым охотником за юбками, достаточно вспомнить лишь некоторые анекдоты!..

Тетю Иду так давно никто не целовал. Да, в порыве какой-то нежности или радости ее раз поцеловал Аарне. Это случилось в первый год его жизни здесь. Но тот поцелуй относился скорее к разряду «чмоканий». Тете Иде тогда хотелось, чтобы Аарне целовал ее немного дольше. Ох, нет, не думайте ни о чем неприличном!.. У тети не было к Аарне никаких женских чувств, это было бы несолидно. Тетя просто хотела знать, что это такое… Человек жив не хлебом единым.

Хорошо, что Аарне ничего не знал об этих мыслях. Возможно, он испугался бы…

Аарне все еще видел перед собою удалявшуюся Эду. Девушка шла и боялась упасть… Аарне иногда казалось, что он знает женщин, но увидев Эду, он понял, что это не так.

Майя простая и хорошая. Эда вносит в сердце тоску, Майя уносит ее. Кого же ты выберешь?

«Я люблю Майю», — подумал Аарне и испугался того, что может думать об этом совсем равнодушно. Он испугался и стал повторять бесчисленное количество раз, что любит Майю. Но все же…

«Что произошло между Эдой и Тийтом?»

Человек, ты стараешься все усложнить!..

День суда

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ 11-Й «Б» КЛАСС ПРОВЕЛ литературный суд на тему «Я хочу жить». Накануне вечера Индрек сказал Аарне:

— Я верю, что все будет хорошо, но я боюсь одного: выйдет ли это у вас серьезно, так, чтобы подействовало…

Андо, стоявший рядом, презрительно пожал плечами. Этой весною он был скептиком больше, чем когда-либо. Впрочем, никто не сердился на него за то, что он не принимал в этом мероприятии никакого участия. Андо был хороший парень и признанный молодой спортсмен. Он мало говорил, и его считали сильным. Поэтому его никто не беспокоил.

— Ты думаешь, что в зале будут смеяться? — спросил Аарне у Индрека.

— Нет, этого я не боюсь, но… Знаешь, по-моему, нельзя шутить такими вещами!

— Понимаю. Но в любом случае «суд» не произведет такого впечатления, какого хотелось бы. Люди отошли от войны, люди хотят танцевать!

Индрек странно усмехнулся.

— Значит, воздействие может оказать лишь сама война?

— Да. Но какая польза мертвым от урока?

Аарне сильно ударил друга по плечу.

— Пусть смотрят и слышат живые. Ты не веришь, Андо?

— Нет.

— Почему? Чему ты, собственно, не веришь?

— Я не верю, что этот цирк может спасти мир. Если война будет, то будет независимо от того, читаем мы свои стишки или нет.

Индрек нахмурился.

— Ты ждешь войны?

— Оставь… В конце концов, это не важно. Она начнется, если в этом есть необходимость…

— Как ты это объяснишь?

— А с какой стати я должен объяснять? Почитай лучше сонник. В общем-то я считаю, что ты и я, да и та девушка, идущая по коридору, и все мы — кто? — многозначительно заключил он.

— Ну? — спросил Индрек, не вынимая из карманов рук.

— Вот — ты, я и та девушка. А кто мы все вместе? Этого никто не знает. Человека понять можно, а людей — никогда.

— И охота тебе так говорить и людей пугать?

— Может, люди должны жить иллюзиями?

— Иллюзии никуда не денутся, — махнул рукой Индрек, — стоит ли их разбивать?

Андо усмехнулся горько и высокомерно. На улице стемнело. Зажглись огни.

Литературный суд прошел удачно. К концу выяснилось, что в подготовке к вечеру участвовал почти весь класс. Для постановки потребовались техника, освещение, звуковое оформление и еще многое другое.

Потом были танцы. Иво под аккомпанемент оркестра исполнял в духе джаза «Не могу молчать», притворяясь, что поет на иностранном языке. На каком именно — не разобрать. Да это и не интересовало танцующих, занятых друг другом. «Цветет, как в детстве, мой вишневый сад…» Наступала весна. Учительница Вернер отмечала про себя, кто с кем танцует. Небо было пугающе, опасно чистое.

После этого вечера в учительской стали говорить, что из выпускников еще может что-нибудь выйти.

Было пятое апреля.

ААРНЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ ТАНЦЕВАТЬ. Он чувствовал себя усталым. Майя заметила это и сказала:

— Давай уйдем отсюда…

Они спустились по каменной лестнице. Музыка осталась где-то наверху. Все классы и коридоры были пусты.

— Давай посидим в каком-нибудь классе…

— А если кто-нибудь зайдет?

— Пусть заходит, нам какое дело!

Мимо школы проезжали машины, по темным стенам время от времени скользил свет. Где-то далеко играл оркестр. Майя села за первую парту.

Аарне подошел к окну и посмотрел в ночь.

— Ты никогда не думал, кем мы будем? — услышал он неожиданно голос девушки.

— Я не знаю… Почему ты спрашиваешь? Я не знаю.

— Ты хочешь стать знаменитым?

— А ты хочешь?

— Нет. Не хочу. А ты?

— Да, — ответил Аарне.

— Тогда станешь.

— Может быть… Знаешь, я не то чтобы хочу быть знаменитым, я хочу, чтобы меня любили. Слава бывает разная. Ильзе Кох тоже была знаменита. Я хочу, чтобы меня любили, понимаешь?

— Кто-то идет…

В конце коридора послышались шаги, все ближе, ближе… Еще. Еще ближе. Аарне встал.

Шаги прошли мимо.

— Если бы это была Вельтман… — Майя улыбнулась. Аарне не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается. И улыбнулся тоже.

— Ничего, старая дева до смерти бы напугалась! — Но он знал, что все это не так уж просто. Если бы это была Вельтман и если бы она открыла дверь темного класса… Ну, да чего уж там!

— О чем мы говорили?

— О любви и славе.

— Да, но любовь и слава придут сами, если будешь работать. Таммсааре тоже это говорил.

— Ты будешь знаменитым.

— И ты тоже, Майя.

— Нет, нет, нет.

— Будешь.

— Нет.

— Почему ты так говоришь?

— Из меня ничего не выйдет.

Аарне подошел ближе.

— Ты опять за свое! Я сказал, что выйдет. Я чувствую.

— Нет.

— Я знаю.

— А я не знаю, Аарне.

Аарне подсел к девушке и обнял ее за плечи. Парта была ужасно маленькой и неудобной, здесь, вероятно, занимался какой-нибудь третий класс. Аарне почувствовал себя ребенком.

— Ты рисуешь?

— Нет.

Аарне надолго замолчал. Слова девушки ошарашили его. Это все уже стало надоедать.

— Почему?

— Не умею.

— Умеешь.

— Нет.

— Майя… — Аарне крепко обнял девушку. Майя на него не глядела, и Аарне пришлось силой повернуть ее голову к себе. Внизу, на улице, проехала машина. Свет скользнул по лицу Майи, и Аарне заметил, что она сейчас заплачет. Он отпустил ее.

Тишина.

Когда-то Майя сказала: «Я все смогу, если ты мне поможешь…» Как же ей помочь теперь? Как? Ну скажите же, как?

Никто не отвечал.

Майя прошептала:

— У меня ничего не выходит. Позавчера порвала четыре рисунка. Не выходит ничего. У меня ничего не выходит…

Аарне гладил ее волосы.

— Майя, я ведь с тобой, да? Майя, жизнь — ужасно трудная штука, но все проходит. Я верю, что трудом можно всего добиться. Всегда добивались.

— Майя, ты хочешь быть художницей?

— Очень.

— И ты не обманываешь?

— Зачем же мне обманывать?

— Извини… Если хочешь, то сможешь! А ты… я понимаю, работать тяжело и скучно. Но со всем можно справиться…

— Я не могу…

Юноша не знал, что еще сказать. Майя опустила голову на парту. В огромном здании хлопали двери. Наверху играл оркестр. Аарне посмотрел на часы, они показывали только четверть одиннадцатого. Еще одно усилие!

— Майя, ты меня слышишь? — Он приподнял ее за плечи и встряхнул. — Майя! — закричал он. — Майя, ты будешь опять работать, слышишь! Будешь, если любишь меня!

Это были жестокие и красивые слова. Слишком жестокие. Такие, что он сразу пожалел о них. Затем он опять услышал в коридоре шаги, они приближались, мучительно медленно. Кто-то зазвенел ключами. «Может, классы на ночь запирают…» — промелькнуло в голове. В коридоре раздались еще чьи-то шаги, они двигались навстречу первым. Послышался неясный разговор. Остановились как раз у этой двери. Если теперь…

— Ну, ладно, отнеси ключ наверх.

Это был Лахт, преподаватель физкультуры.

— Хорошо.

Это была уборщица.

— Запираешь двери?

— Да…

— Послушай, отнеси сперва ключ. Директор ждет…

— Ой, да у меня только один класс и остался… Аарне и Майя замерли. За дверью послышался голос самого директора.

— А, так вы здесь… А я все ищу и ищу. Давайте ключ и пошли.

Шаги направились в сторону лестницы. Лишь сейчас Аарне заметил, что вспотел.

— Пошли отсюда.

Они вышли в коридор. Пронзительно скрипнула дверь. Было без четверти одиннадцать, наверху играли «Маленького ослика». В коридоре было полутемно.

Выйдя на улицу, они услышали шум воды в водосточных трубах и почувствовали на лице теплый влажный ветер.

— Скажи, ты… любишь меня? — спросила Майя. Аарне уловил в ее голосе что-то странное.

— Да, — ответил он быстро.

— Почему?

— ?

— Что можно любить во мне? Ты ужасно далек от меня.

Аарне остановился.

— Как тебе не стыдно!

Майя отвернулась и прикусила губу. В голых ветвях над головой свистел ветер — весенний ветер.

Аарне очень осторожно подыскивал слова.

— Послушай… Ты пойми, я очень ценю человеческие руки. Но еще больше мне нравится, когда у человека есть голова… Голова! Разум, понимаешь… И не книжный, а… понимаешь… просто человеческий разум! Если у человека отнять голову, то, я считаю, он потеряет намного больше, чем если бы у него отняли руки. А ты как думаешь?

— Я не знаю…

— Чего ты не знаешь?

Майя ответила не сразу. Некоторое время они стояли под большим мокрым деревом, стараясь не глядеть друг на друга.

— Ладно, пошли… — прошептала она наконец.

— Черт!

— Что с тобой? — испугалась Майя.

— Ничего. Пошли, пошли…

— ТЫ МНЕ НЕ ОТВЕТИЛ, ААРНЕ…

— Что ты спросила?

Аарне понял.

— Извини… За что я тебя люблю? — Он остановился. — Знаешь, может быть, я не так люблю тебя, существующую… Я очень люблю ту девушку, которой ты когда-нибудь обязательно станешь! Обязательно! Веришь? Скажи, веришь?

— Я не знаю.

— Я заставлю тебя измениться, слышишь? Я знаю, что ты сможешь. Ты должна найти свою цель, слышишь?

— Заставь меня, — улыбнулась Майя. — Прошу!

— Как?

— Ну хотя бы стукни меня…

— Перестань. Ты будешь рисовать. Я не приду к тебе раньше, чем ты что-нибудь сделаешь.

— Хорошо.

Шел мелкий теплый дождь. Асфальт мерцал в свете неоновых ламп, как во сне.

— Весна, — сказал Аарне.

— Нет. Еще будет снег…

— А ты посмотри — весна в воздухе!

Действительно, было хорошо. Верилось, что весна придет, несмотря ни на что.

День сомнений

В ЛУЖАХ ОТРАЖАЛОСЬ СОЛНЦЕ, между лужами чернела грязь. В черном пальто было жарко. Аарне поднялся по лестнице и привычным движением открыл дверь. На лестнице лежал свернувшись рыжий кот. И ему было тоже тепло.

Окна комнаты выходили на север. Было прохладно и тихо. Аарне швырнул папку на диван и сел.

Вошла тетя Ида.

Посмотрев на нее, Аарне почувствовал, что не все в порядке. Она никак не могла начать. Пройдя по комнате, она подошла к столу, взяла оттуда спицу, повертела ее в руках, постучала ею по столу и, наконец, положила обратно в ящик. Затем поглядела в окно и вздохнула. Аарне, не поднимая головы, раскрыл первую попавшуюся книгу. Он чувствовал, что тетин взгляд обращен на него. Это продолжалось секунд двадцать. Наконец Аарне поднял голову. Тетя ждала именно этого момента.

— Где третий том моей энциклопедии?

— Что?

— Я спрашиваю, куда ты дел третий том моей энциклопедии?

— Почему именно я его куда-то дел?

Тетя криво усмехнулась:

— Будь честным, Аарне, и все будет хорошо. Ну, я понимаю…

— У меня его нет.

— Ну, я понимаю, тебе были нужны деньги, что же делать, и ты его продал… да?

— Я уже два раза сказал, что у меня нет никакой энциклопедии.

Тетя выпрямилась, повернулась и села на диван. Поправив занавеску, она произнесла слегка изменившимся голосом:

— Старая дура… Я действительно была дурой… Я все еще надеялась и верила. Я надеялась до этой минуты. — Тетя приняла несколько театральную позу. — Теперь моя надежда угасла. Я надеялась три года. Я верила, что ты вырастешь настоящим мужчиной, настоящим мужчиной. Я бы все тебе отдала, всему бы научила…

Тетя закрыла лицо руками. Видны были только глаза — мокрые, остекленевшие. Молчание. На улице какая-то девчушка прыгала по лужам.

Неожиданно тетя вытерла глаза и засмеялась. Смех прозвучал фальшиво и неуместно. Даже жутковато. Она заговорила совсем другим тоном — легко и весело.

— Да, вот так-то. Мне Итти вчера рассказывала: был хороший мальчик, сын доктора Ральфберга, да, действительно, хороший. И одет хорошо, интеллигентный. Друг у него был, тоже очень симпатичный… — Время от времени она смотрела в окно. — Именно сейчас я об этом вспомнила… Смешно, да, ха-ха? Да, и он убил своего друга, кажется ножом, и запихал его в сточный колодец. Да вот так она, эта жизнь, и идет… Конечно, ночи напролет он где-то шлялся, где уж его папочке было смотреть… Папаша думал, что его сын будет писателем, ха-ха-ха…

Аарне почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Тетя опять стала удивительно серьезной.

— Для чего нам разговаривать, Аарне… Говорить тебе или стене — это одно и то же… Забери все, что у меня есть, но только не ври. Слышишь!

Ее голос стал громче, глаза засверкали.

— Слышишь! Забери все мое добро, унеси все, продай, но только не ври. Ты слышишь?

Тетя подошла к Аарне. Он встал. Тетя показалась ему совсем чужой.

— Я ничего не брал.

— Ты врешь, щенок!

Аарне не двигался.

Тетя сжала зубы, побледнела. Сделав шаг к Аарне, она с бессознательной настойчивостью повторила:

— Ты врешь, щенок!

Ее рука поднялась для удара. Аарне схватил ее руку — она была холодной, дрожащей и бессильной. Тетя отвернулась и прошептала:

— Иди!

И еще раз:

— Иди!

Аарне не мог сделать ни шагу.

— Куда?

— Иди!

Тетя будто впала в транс. Она подошла к полке, вытащила целую кучу старых книг и нашла большую картонную коробку с надписью «Сигулда». На синей крышке красовалась несколько неуклюжая танцующая пара в красных с золотом костюмах. В коробке лежали конверты и бумага для писем. Тетя вынула один конверт и лист бумаги и, аккуратно положив коробку на место, села на диван.

— Я буду писать. Я буду писать твоей матери.

Это было сказано с гордой безнадежностью. Заскрипело перо. Всего лишь несколько строк — небрежно, дико.

Через минуту заклеенный и надписанный конверт опустился на стол перед Аарне.

— Пожалуйста, отнеси на почту.

Аарне встал и, не глядя на конверт, вышел из комнаты.

АНДО И ИНДРЕКА он встретил в кафе. Рядом с Индреком сидела незнакомая девушка с черными, как у цыганки, волосами.

— Познакомьтесь, — улыбнулся Индрек.

— Ингрид, — сказала девушка, протянув прохладную сильную руку.

— Аарне.

— Ингрид отличница, — похвастался Индрек.

— В таком случае, вы друг другу не подходите.

— Почему?

— Как-никак, конкуренция.

— О нет, у нас ее не будет.

— Вы в этом уверены?

— Да, мы слишком разные.

Аарне посмотрел на них. Индрек беспечно улыбался. Прядь волос все время спадала ему на глаза.

Ингрид была серьезной. Кто она? Как бы в ответ на эту мысль Индрек пояснил:

— Ингрид учится в седьмой школе.

— Вот как.

На столе бы легкий беспорядок.

— Знаете, я, кажется, вылетаю из квартиры, — сказал Аарне.

Андо усмехнулся:

— Ничего удивительного… Самое время.

Ингрид не поняла, ей пришлось объяснить.

— Это же очень интересный экземпляр — тетя Ида, — сказала Ингрид.

— Знаете, давайте говорить «ты». Хорошо? — предложил Индрек.

Аарне наклонился вперед.

— Андо, вот это-то и грустно, что не все понимают. Пока еще не понимают.

— Людей нужно воспитывать, — сказала Ингрид.

— Воспитывать! — передразнил Андо. — Как? На примере положительного героя?

— Не провоцируй.

— Ребята, вы не верите, что на этом свете есть положительный герой? — спросила Ингрид с каким-то внутренним волнением.

Андо сожалеюще усмехнулся, даже Индрек покачал головой.

— Все зависит от того, каков тот положительный герой, которого ты имеешь в виду…

Ингрид очень искренне и грустно сказала:

— Я имею в виду хорошего, чудесного человека. Героя. Есть он или нет?

— Есть, — сказал Аарне. — Но если он человек, то он в то же время и плохой…

— Не знаю… а я все ищу. Я расскажу вам одну историю, Индрек знает ее… Как-то летом я работала в колхозе с одним человеком. Он был героем для меня, верите! Он столько рассказывал о своих путешествиях и работал за двоих! Когда я спросила, зачем он так старается, он ответил: «Этот колхоз так беден. У меня свободное лето, отчего бы мне не поработать?» Вначале я была поражена, затем восхищена. Спросила, что он будет делать с деньгами. Он сказал, что собирается много путешествовать. Он мне понравился, мы с ним много говорили… А потом… однажды вечером он напал на меня в соломе и… Мне пришлось его укусить… Кровь… Позднее я видела его в городе, он штукатурил свой индивидуальный дом. Понимаете, мне хочется плакать… Где же он, этот герой нашего времени?

Никто не смог ничего сказать.

— Я все ищу его, — продолжала Ингрид. — Я верю, что он есть.

— Может быть, ты ищешь его не там, где надо, — предположил Аарне.

— Почему?

— Ну, я не знаю… Мы слишком молоды и глупы.

— Я ищу прекрасное, понимаете. Ведь есть же на свете прекрасное?

— Есть.

— Ведь есть, правда? — обратилась Ингрид ко всем.

— Да. Но его никогда не найдешь!

— Человека можно найти.

— Едва ли.

После паузы Ингрид спросила:

— С чего начался наш разговор?

— С тети Иды.

— А тетя Ида типична?

— Да, — кивнул Индрек. — Старая женщина… Корни в одном обществе, стебель — в другом…

— И цветов вообще нет! — закончил Андо.

— Очень типична, — сказал Аарне.

— А сам ты не типичен. Помнишь, ты сам говорил, — повернулся к нему Индрек.

Ингрид рассмеялась от всего сердца и повернулась к Аарне:

— Не типичен? Как это с тобой случилось?..

— Да, я ужасно боюсь, что не типичен, — кивнул Аарне с деланной грустью.

— Не кривляйся, — пробурчал Андо, но Индрек уже продолжал:

— Я не знаю, что такое типичность. И откуда мне знать? Но мне кажется, что мы все в какой-то мере не типичны… Грустно, да? Ну, скажите же! Наше мировоззрение и идеология в порядке, но… мы слишком много думаем… о вещах… над которыми… не нужно думать… Вам не кажется, что мы чем-то испорчены.

Никто не знал, как ответить. Где-то далеко засвистел паровоз. В светлом небе два самолета выписывали серебристые восьмерки…

Опускалось солнце. В квадратный дворик уже вползла синяя тень. На карнизе собрались воробьи, греясь в последних солнечных лучах.

Воробьи грелись и грелись, и не было им никакого дела до тех четверых под окном в кафе, которые только что открыли для себя свободу духа и она ударила им в голову, словно шампанское.

…ТЕТЯ ИДА ОТКРЫЛА ГЛАЗА.

— Ты, конечно, отнес письмо на почту?

Вопрос был бессмысленным, потому что белый конверт лежал здесь же на столе

— Отнес, да?

Аарне, не отвечая, принялся стелить постель.

— Я подожду до завтра, — сказала тетя, повернулась на другой бок и привычным движением натянула на голову одеяло.

Сон не шел к Аарне. Прислушиваясь к далекому гулу автомашин, он вдруг почувствовал неосознанный страх. Вел ли он себя правильно? И что все это значит? Словно в предчувствии кары он спрятал лицо в подушку и зажмурил глаза.

Снова над городом пророкотал самолет.

День диалога матери с сыном

ВЕСНА БЫЛА У ЛЮДЕЙ В ГЛАЗАХ, на устах, в крови. По вечерам матери стояли у освещенных окон и ждали своих дочерей, приходивших из синей ночи со странной умиротворенностью на лицах. Весною трудно быть одному. Кровавый закат окрашивает тонкий вечерний ледок, и еще голые деревья отбрасывают едва заметные тени.

Мать приехала после обеда. Она позвонила, ей открыли. Когда она снимала пальто, тетя Ида спросила:

— Ну, какая у вас там погода?

Мать что-то ответила, но Аарне этого не слышал. Он сидел в комнате на диване. Ручка повернулась, и мать вошла в комнату.

— Здравствуй, Аарне!

— Здравствуй.

В продолжение этого диалога тетя Ида поправляла диванное покрывало. Мать села в кресло и положила на колени сумочку. Весна уже успела покрыть ее худощавое лицо коричневым загаром. Волосы с проседью спадали на воротник платья кирпичного цвета.

— Ну, как вы живете? — спросила она.

— Да уж как-нибудь, — ответила тетя Ида, поправляя в вазе цветы. — В деревне уже пашут?

— Еще нет.

— Ну да… Да, конечно…

Мать сидела между Аарне и тетей Идой, спиною к тете. Подняв глаза, чтобы посмотреть на мать, Аарне встретился взглядом с тетей Идой, сидевшей у противоположной стены.

— Что нового слышно в городе? — спросила мать лишь для того, чтобы что-нибудь сказать.

— Ну, что тут услышишь… «Голос Америки» больше не поймать… Ничего сейчас не известно… Уж, наверное, к войне идет…

— Только бы не это, — сказала мать.

Тетя Ида сложила руки и, перебирая пальцами, сказала:

— Никому не известно, что хорошо и что плохо. Мир нужно немного почистить… — закончила она шепотом.

— Может быть, — пробормотала мать. — Кто знает, что кому нужно…

— Нужна борьба, — заключила тетя. Спустя некоторое время она фальшиво улыбнулась. Это была та самая улыбка, от которой Аарне становилось не по себе.

— Видишь, и мы с Аарне здесь воюем, ха-ха-ха! — Смех перешел в плач.

— Что?! — спросила мать испуганно. — Ради бога, расскажите, что у вас случилось! Я получила письмо… Всю ночь не спала…

— Ох, да чего тебе-то расстраиваться, — тетя Ида вытерла глаза. — Хватит того, что я расстраиваюсь… хватит… Скоро меня похоронят…

Аарне увидел, что мать сейчас заплачет, заплачет раньше, чем поймет причину.

— Иди сюда, — сказала вдруг тетя Ида. — Иди, иди ко мне.

— Я? — Мать встала и села рядом с тетей Идой. Тетя обняла ее и запричитала:

— Поплачем вместе, две старухи, пусть старухи поплачут вместе…

Мать тоже заплакала. Комната наполнилась рыданиями.

— Аарне, посмотри на свою мать… Посмотри на свою плачущую мать… Посмотри на свою старую мать, — повторяла тетя, сама явно растроганная этой сценой.

Аарне встал и подошел к матери.

— Мама, давай уйдем!

Он взял ее за руку.

— Мама, слышишь! Пожалуйста, прекрати сейчас же!

— Видишь, как он с тобой разговаривает, — прошептала тетя.

— Мама, неужели у тебя нет ни капли гордости, зачем ты здесь плачешь? Ты же моя мама.

Мать подняла голову.

Тетя Ида не хотела сдаваться. Она поспешно заговорила:

— Где была твоя гордость, когда ты накинулся на меня, а? Где она была, когда ты относил в антиквариат мои книги? Есть ли в твоем дневнике что-нибудь, кроме двоек? Где ты пропадаешь каждую ночь, у какой девки ты бываешь? Говори, у какой?

Аарне хотелось закрыть тете рот. Но он только сжал кулаки и вышел в кухню. Он пил воду из ведра. Вода была теплой, и в ведре плавала муха. «Наверное, первая муха», — подумал Аарне. Его чуть не стошнило. Из комнаты доносились громкие голоса. Он пошел туда.

На диване сидели две женщины и плакали. Мать плакала сильнее, и тетя Ида заботливо ее обнимала. Аарне подошел к окну.

В комнату вошла сестра тети Иды. Ощупывая руками стены, она дошла до дивана и, проведя рукою по лицу матери, весело спросила:

— А это кто такая? Мать Аарне, что ли?

— Да…

— Смотри-ка, какой гость у нас… Ну, как вы там живете?

— Спасибо, хорошо…

— Ну, тогда все в порядке. Я кормила цыплят… У вас уже есть цыплята?

— Амалия, выйди, — сказала вдруг тетя Ида.

— Что?

— Я сказала, уходи!

— Почему?

— Сколько раз мне повторять? Уйди в другую комнату!

— Но почему? Я хочу поговорить с гостьей…

— Не твое дело… Уходи!

— Ты как базарная торговка… — сказала обиженно тетя Амалия и, хлопнув дверью, вышла.

— Да, — сказала через некоторое время тетя Ида уже спокойнее. — Аарне совсем бессовестный. Как он со мной разговаривает! Так со мной не говорили даже эти грубые русские политические агенты!..

— Аарне, Аарне… — вздохнула мать.

— И что у него за связи! Знаешь ли ты, что он связался с девчонкой, которая несколько раз пыталась покончить с собой?

В тот день тетя Ида превзошла самое себя. Она боролась, боролась так, как никогда раньше.

— Мама, мы сейчас же уйдем. То, что ты делаешь, противно! Как ты можешь здесь плакать?

Мать покачала головою и медленно поднялась.

— Подождите, я сейчас принесу кофе… Куда же вы пойдете… у меня и печенье есть, — улыбалась тетя.

— Нет, спасибо, — сказала мать, — мы пойдем.

— Хорошо, — сказала тетя Ида. — Идите и разберитесь сами. Мои условия: испытательный срок — две недели. Если случится еще что-нибудь, ты, Аарне, собираешь свои вещи. Вот так… Вы все же могли бы выпить кофе…

Она проводила их до дверей и нежно сказала:

— Глядите-ка, уже и подснежники показались. Очень милые цветы… Ну, передавайте привет всем домашним… и разберитесь в этих делах. Аарне, когда вернется, расскажет мне.

ОНИ СИДЕЛИ НА СКАМЕЙКЕ У АВТОБУСНОЙ СТАНЦИИ. Кругом были лужи. Стаи серых голубей дрались из-за крошек. Аарне посмотрел на сидящих рядом. Светловолосая девушка глядела вдаль. Юноша, сидевший с нею, спросил:

— Хочешь конфет?

— Нет, — ответила девушка, не шевелясь. Седой старик недоверчиво разглядывал молодых парней. Куражился пьяный, и другу с большим трудом удалось его унять.

— Автобус уйдет через час. — Аарне посмотрел на часы. — Сейчас ровно шесть.

— Твои часы спешат.

— Нет. Я проверял.

В стоявшем поблизости автобусе играло радио. Чайковский. Скрипичный концерт.

— Послушай, сынок, неужели ты не хочешь стать порядочным человеком?

— То есть как это — порядочным?

— Ну как все…

— Как все? Не хочу.

Мать опустила голову.

— Но так нельзя себя вести.

— Как?

— Ты смеешься надо мной. Тетя Ида мне все рассказала. Ты с ней так грубо разговариваешь. И скажи: где эта книга?

— Я не знаю.

— А ты не врешь?

— Мама, я не могу тебе ничего доказать. Но если ты не веришь, то не верь…

Автобус со скрипичным концертом Чайковского уехал. Небо на западе прояснилось. Через некоторое время мать сказала подчеркнуто резким тоном:

— Что это за девчонка, с которой ты никак не можешь развязаться?

На ее лице появилось смущение.

— Мама, пожалуйста, не говори так.

— Как?

— Ты и сама понимаешь, мама…

— Я не знаю, о чем ты думаешь… Я знаю то, что говорит тетя Ида… Если она действительно… хотела покончить с собою, и даже несколько раз, то я не понимаю, почему ты к ней так сильно привязался…

Аарне не знал, смеяться ему или плакать.

— И ты веришь в это?

— А почему бы мне не верить?

Конечно, как же не верить седой женщине…

— Что ж, верь. Мне ты все равно не веришь.

— Сын, не говори так. Тетя Ида любит тебя.

— Я это очень хорошо знаю.

Мать удивилась.

— Почему же ты ее не слушаешь, если она тебя любит?

— Ее любовь делает меня хуже.

Мать замолчала.

— Который час?

— Половина седьмого.

— Скоро придет автобус…

Аарне кивнул.

— Отчего ты такой легкомысленный? — спросила мать.

— Я всегда был таким, ты же знаешь.

— И ты гордишься этим?

— Нет, я не горжусь… Мама, но ты все-таки ошибаешься… Я думаю довольно много.

— Неправильно думаешь, сынок.

— Каждый человек думает по-своему правильно!

— Постарайся думать так, как другие.

— Я не хочу!

— Когда-нибудь все равно придется. Нельзя же быть одному.

— Я не верю, — прошептал Аарне. — Я не хочу быть трезвым, тихим, порядочным… Не хочу!

— Почему? — На лице матери отразилось непонимание.

Аарне не знал, что ответить.

— Я хочу, чтобы мир стал лучше, — сказал он, наконец, и улыбнулся. — И это не так уже просто.

— И для этого нужно причинять боль другим?

— Иногда нельзя иначе.

— Как же ты думаешь жить?

Носком ботинка Аарне чертил на песке какие-то фигуры.

— Неужели ты не можешь исправиться? — спросила мать.

— Как?

— Ты не можешь под нее подделаться?

— Нет, мама. Так, как ты думаешь, не могу.

— Что же ты собираешься делать?

— Не знаю.

— Но новую квартиру я тебе не буду искать.

— Я знаю.

— Неужели ты не можешь делать так, как она хочет? Она человек из старого мира, не говори же ей обо всем по-новому. Неужели ты не можешь ее порадовать?

— Нет.

— Хочешь, чтобы тебя вышвырнули на улицу?

— Нет.

— Чего же ты хочешь тогда?

— Я сказал, что не знаю… И все-таки я хочу жить и видеть жизнь… Я хочу… жить, понимаешь?

— Что же, тетя Ида мешает тебе жить?

— Нет.

— Что ты ей скажешь?

— Я еще не знаю… я подумаю.

— Я тебя очень прошу, постарайся с ней поладить.

Подъехал автобус. Со всех сторон высыпали люди с чемоданами и пакетами.

— Ладно, я постараюсь. Если что-нибудь случится, это будет не моя вина.

— Я должна идти.

Мать взяла вещи и пошла к автобусу. Через несколько минут автобус, разбрызгивая грязь, уехал…

— НУ? — СПРОСИЛА ТЕТЯ ИДА. У нее на коленях сидел рыжий кот.

Аарне, снимая ботинки, пожал плечами.

Даже для себя неожиданный день

Как-то вечером Майя и Аарне снова пошли к Эсте Лийгер. Майя сказала, что у нее в папке масса рисунков.

Эста Лийгер сняла измазанный красками фартук. Она немного похудела, может быть, из-за весны… Она сразу же обратилась к Майе:

— Ну, показывайте!

Снова они разложили на полу рисунки и наклонились над ними. Лийгер говорила Майе о чем-то очень профессиональном. Аарне заглянул через плечо девушки и почувствовал острое разочарование. Нет, нет, все было в порядке, нельзя было сказать ничего плохого, и это было страшнее всего… Аккуратно, старательно, корректно… Аарне на мгновение закрыл глаза и отошел в сторону. Он очень ждал этого момента. И что же? Еще в прошлый раз мелькнула эта мысль, а теперь она нахлынула, как тяжелая волна. Майя, кивая, слушала Лийгер. Внезапно Аарне все стало неприятно: эта комната, мазня на полу, Майя. Это чувство было таким ясным и неожиданным, что он даже испугался. Когда Лийгер спросила у Майи, пойдет ли она в художественное училище, девушка ответила: «Да»… На второй вопрос — для чего — Майя ничего не сумела ответить. «Она пойдет, пойдет для того, чтобы не потерять меня», — думал Аарне. «Перестань, ты сам все время хотел этого», — ответила совесть. «Как ты можешь так резко менять свои чувства?» — «Перестань, еще ничего не изменилось… Я совсем не этого хотел! Откуда я знал, что так получится?» — «Ты только сейчас это понял? — спросила совесть. — Теперь поздно» — «Замолчи», — прошептал Аарне совести. И громко попросил:

— Пожалуйста, покажите что-нибудь.

— Что?

— Просто покажите свои работы.

Аарне и Эста Лийгер были хорошими друзьями еще с той поры, когда Аарне ходил в начальную школу. Всеобщего признания Эста Лийгер не получила, но она была самым честным художником из всех, кого Аарне знал. В чем здесь кроется противоречие? Аарне часто задумывался над этим. Если человек не понимает другого человека, то он не поймет и его абсолютного отражения. Как же рождается понятное для всего искусства? Может, искусство станет понятным всем, если собирать правду, как пчела собирает нектар? А беда Лийгер в том именно и состояла, что на ее полотнах отражалась она сама: ищущая, честная, грустная одинокая женщина…

Она нерешительно ответила:

— Хорошо, я покажу…

Аарне очень хотелось, чтобы Майя вела себя тактично. Он хорошо знал Лийгер и ее излишнюю чувствительность.

— Я назвала это — «Музыка Баха», — сказала Лийгер об одной из картин.

Фигуры стремились вверх, дрожали, сверкали тонкими черными линиями. Бах. Культ, трепет, стремление. Взлет, громы в облаках.

— Я люблю Баха, — сказала Эста Лийгер. — Вы меня понимаете?

— Да, понимаю, — медленно проговорил Аарне. — Пожалуйста, верьте мне, хорошо?

Взглянув на Майю, он заметил, что девушка равнодушно листает какой-то журнал. «Конечно, о чем может сказать эта картина человеку, не любящему музыку?» — подумал он. Когда-то Майя равнодушно пожимала плечами и у картин Чюрлениса. «А если я мелочен?» Он улыбнулся.

В соседней квартире гремел джаз. А в темной комнате сидели трое и разговаривали почти шепотом. Певица пела:

— Да, — вздохнул Аарне. — Вы верите в нас?

— Да, пожалуй, но… Боже мой, ведь дети всегда были. Почему же теперь дети стремятся стать общественной силой?

— Да, это так! — Аарне ударил рукой по столу. — Мне нравится Осборн, да, нравится! Я хотел бы протестовать так же, как он!

— И я бы протестовала, — улыбнулась Лийгер. — Но против чего? Протест проходит вместе с молодостью…

Аарне разгорячился.

— Вы спрашиваете, против чего! Вы думаете, что против жизни или государственного строя? Ерунда! Нет! Я протестовал бы против сонливости. Я стучал и кричал бы, как Джимми Портер: «Эй! Давайте представим на мгновенье, что мы люди!» Я сказал бы: «Давайте бороться с кретинами!» Но… я заметил, что с тех пор, как это слово вошло в моду, больше всего его употребляют сами кретины! Да! Быть человеком!.. Разве художник не обязан показывать людям их жизнь?

— Может быть… — задумчиво произнесла Эста Лийгер. — О чем вы только не думаете… Мы были гораздо старше, и то не ломали голову над такими проблемами.

— Нам слишком легко все достается, — ответил Аарне.

Лийгер встала и зажгла свет.

— Ой, Майечка, вам, конечно, скучно… Мы болтали глупости и, кажется, увлеклись…

— Мне не было скучно…

— Который час? — спросил Аарне.

— Посидите еще. Только половина десятого.

— Нет, мы должны идти.

Остановившись у дверей, Аарне сказал:

— Мне нравится спорить с вами.

— Мне тоже, — ответила Эста Лийгер. — Заходите же ко мне, а то вдруг я состарюсь.

— ТЫ СКУЧАЛА?

— Нет, правда, нет. Только…

— Что — «только»?

Аарне взял Майю под руку.

— Аарне, я не подхожу… я… ты понимаешь?

— Нет.

Аарне остановился. Остановилась и Майя, внимательно глядя на него.

— Да, мы слишком разные…

Девушка опустила голову к Аарне на плечо. Он почувствовал на щеке ее волосы и услышал, как Майя повторила:

— Мы слишком разные, Аарне…

«Странно, как это верно», — подумал он, но заставил себя сказать:

— Перестань! С чего это ты взяла?

— Знаешь, я слушала вас и завидовала. У вас есть мысли…

— А у тебя что, нет?

Майя ничего не ответила. Аарне чуть было не сказал что-то обидное… Но Майя не смеет завидовать… Нет, не смеет!

Он говорил ей об этом долго. Девушка слушала и, казалось, была во всем согласна. Но тут же она сказала:

— Поверь, Эда гораздо лучше меня…

Аарне вздрогнул. Лишь через минуту он прошептал:

— Эда… Почему? Почему ты вспомнила о ней?

— Просто так… Я знаю.

— Что?

Майя опустила голову и упрямо замолчала.

— Ты думаешь, что я люблю ее?

— Но ты мог бы любить, да? Она умная!

Аарне рассердился.

— Ты дура.

— Ты прав, — сказала Майя.

— Перестань! Хочешь доказать, что ты в самом деле… да?

— Что же мне остается?

Аарне остановился. «Мы говорим, не понимая друг друга, — подумал он. — Это все-таки случилось».

— Майя!

Он схватил ее и сильно встряхнул. Может, он хотел разбудить ее?

— Майя, тебя интересует искусство? Честно?

Девушка кивнула сквозь слезы.

— А если тебе придется выбирать между мною и искусством, что ты выберешь?

— Тебя, — ответила Майя…

— Что?

— Аарне, давай не будем говорить об этом, — сказала Майя.

— Тогда скажи, о чем я должен говорить, чтобы тебе понравилось.

Майя не ответила. Аарне огляделся в голубоватом полумраке. Гнев нарастал в нем со скоростью надуваемого воздушного шара. Ему хотелось плакать.

— Так скажи, о чем же мне можно говорить?

Майя обиделась.

— И не надо со мной говорить. Можешь молчать. Убирайся к своим мальчишкам. — Секунд десять она помолчала. — Я нужна тебе только, чтобы целоваться.

«Это верно, — подумал юноша. — Это во-первых. Ты сама это знаешь. Это во-вторых, и это может помочь делу. И из-за этого ты не смеешь оставаться такой. Неужели я не смогу победить?»

— Но скоро ты станешь для меня всем! — добавил он вслух.

Девушка не ожидала, что ее слова будут подтверждены таким образом. В конце концов, она лишь сделала попытку немного спровоцировать.

Она расплакалась.

Аарне смотрел на нее и думал. Господи, Майя ведь ничего не хочет. Я наобещал ей новый мир, о да. Аарне, ты не должен сдаваться!

Поцелуй в какой-то степени примирил их.

Но и по дороге домой Аарне не мог избавиться от беспокойства.

Классный вечер

ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО АПРЕЛЯ БЫЛ КЛАССНЫЙ ВЕЧЕР. Корнель не возражал против этого — отчего бы выпускникам в предпоследний раз не посидеть вместе за столом, не потанцевать?

Сидеть за столом и пить… морс? Кое-кто из ребят, в том числе и Тийт, решили иначе. Об этом говорил крепкий запах коньяка. Определенно, Тийт собирался что-то предпринять, а то к чему же этот коньяк? Но что?

Вначале было тихо, лишь стучали ножи и вилки. Разрядка произошла тогда, когда Харри нечаянно задел локтем стакан с морсом и тот, зазвенев, слетел на пол. От этого даже настроение поднялось; кто-то запел, Тыну включил магнитофон. Танцевали, шутили, смеялись.

Аарне не мог вспомнить, как он очутился около Эды и пригласил ее танцевать. Эда встала, и в тот же момент Тийт с треском бросил на тарелку нож. Играли старый сентиментальный вальс — медленный, грустный, тоскливый. Такой вальс может вывернуть человека наизнанку. Танцуя, Аарне заметил, что Тийт пристально смотрит на них. Волосы у Тийта были растрепанны, а глаза сверкали от злости.

Аарне танцевал с Эдой впервые. Эда танцевала хорошо, только вначале ее шаги были непривычны. Вскоре они станцевались. Аарне понимал, что ведет глупую и ненужную игру. Он пытался побороть себя, но напрасно, ведь рядом была Эда.

— Эда, я не хочу, чтобы он смотрел на тебя. Я не разрешаю.

— Пусть смотрит. Какое мне дело?

— Ну, что же, пусть смотрит…

Они больше не разговаривали… Им, собственно, и не о чем было говорить. Аарне ничего не знал про Эду. И это было хорошо. Для одного вечера лучше всего. Они танцевали и молчали, просто ощущая существование друг друга и думая каждый о своем…

Танец кончился. По чьей-то инициативе возник хоровод. Аарне не любил глупо топтаться, взявшись за руки. Он подсел к Корнелю и к Андо. Корнель сидел спокойно с немного усталой улыбкой на лице.

— Ну как, ребята?

— А я получил сегодня по алгебре пять, — в шутку похвастался Аарне.

— Вот так чудо! Я не верю…

— А вы поверьте, я теперь занимаюсь!

— Не верю, — засмеялся Корнель.

— Когда вы поверите?

— Тогда, когда вы окончите школу.

— Ах так… — Аарне подцепил вилкой кубик маринованной тыквы. — Так вы не верите, что я окончу?

— Не совсем…

— Заключим пари!

— Ладно, ладно, — отмахнулся Корнель. — Нашли о чем спорить… Каждый ученик должен закончить школу без всяких пари. Что вы собираетесь делать дальше?

— Еще точно не знаю.

— А вы, Андо?

— И я не знаю…

— Литература, разумеется?

— Нет, если вообще буду учиться дальше, то только химия.

— Химия?

— Да, органическая.

Корнель не мог этого понять:

— Вы и химия? Откуда это у вас?

— Химия — наука будущего.

— Только поэтому?

Аарне не слышал продолжения разговора. Он увидел, что Эда танцует с Тийтом. У Тийта была великолепная осанка, и он был уверен в себе. Он что-то говорил. В какой-то момент Аарне поймал взгляд Эды, но только на мгновение. Этот взгляд не успел ничего сказать. Аарне старался не глядеть в ту сторону.

— Как вы думаете, какими будут они, скажем… через десять лет? — спросил он, повернувшись к Корнелю.

— Я думаю, что они будут хорошими людьми, — сказал Корнель и хлебнул бледного морса.

— А у кого из них будет свой дом?

— Думаю, что и у тебя он будет, — уколол его Андо.

— Нет, я не умею беречь деньги… А у тебя зато будет машина.

— Не знаю… Впрочем, я не имею ничего против… Ты, разумеется, видишь в этом лишь клеймо обывателя? Не так ли?

Аарне немного помолчал.

— Я хотел бы машину только для того, чтоб… уехать. Иногда так хочется уехать. Только на один день… А ты, Андо, хочешь стать материально обеспеченным сверхчеловеком…

«Еще в детстве я мечтал перенестись куда-то далеко», — так, кажется, сказано у «Швейка», — уколол его Андо, встал и вышел из зала. Корнель, глядя ему вслед, спросил:

— Обиделся? Надо же было вам так сказать…

— Я не терплю…

— Чего?

— Эх! — Аарне махнул рукой. — Я не могу объяснить… Понимаете, так вот и рождается это «розовое мещанство»!..

Корнель усмехнулся.

— Отчего вы сегодня такой сердитый?

Аарне встал, допил морс и пригласил Эду.

— … Что Тийт говорил?

— Ах, глупости…

— Что?

— Он… сердится на тебя.

Аарне захотелось драться. Все равно с кем. Бежала лента магнитофона:

Он сжал руку Эды.

— Давай уйдем.

— Аарне…

— Пожалуйста, или я сойду с ума.

Они пошли к двери. В коридоре стоял Тийт. Когда они проходили мимо него, он проворчал:

— Счастливого пути вам…

— Тебе также, — ответила Эда.

Улица была пустынна. Теплый ветер раскачивал ветви деревьев. На каком-то углу Аарне остановился. Он старался не думать. Эда. Все вернулось, все, все.

— Я люблю тебя, Эда.

Сказав это, он почувствовал, что внутри у него похолодело.

— Я это знаю, Аарне. Все время.

— Я тебя всегда любил, Эда.

Девушка долго молчала. Слабый ветерок шелестел листьями.

— Нет, Аарне. Меня нельзя любить. Тебе нельзя, — сказала Эда.

— Эда…

— Добрый вечер, — сказал кто-то, и у самого тротуара остановился велосипед.

— Андо. Ты откуда?

— Просто так. Мне там все опротивело. Взял дома велосипед, чтобы проветриться…

«Он сделал это специально», — подумал Аарне.

— Идем назад, Аарне, — прошептала Эда.

Андо вскочил на велосипед.

— Я еще съезжу к школе. Пока!

Он исчез в темноте. Аарне задумался: уж не показалось ли ему все? Или это был какой-то deus ex machina?

— Пойдем обратно.

— Почему?

Аарне остановился перед Эдой, загораживая дорогу.

— Скажи. Почему?

Эда тяжело дышала.

— Почему? Знаешь почему? Потому что ты… меня любишь. Ты так сказал…

Они стояли и глядели друг на друга. Где-то во дворе замяукали и завыли коты. Отвратительные голоса заполнили всю улицу; казалось, что в городе живут одни коты.

— Ладно, пошли… — сказал Аарне.

Всю дорогу они молчали. Наконец показались огни школы. Еще немного, и они дошли до старой липы, стоявшей у ограды.

Внезапно Аарне сказал:

— Эда, извини меня, я глуп… У меня все пошло не так, как надо… Ведь я глупый?

— Я тоже.

— Позволь, я поцелую тебя…

— Нет, Аарне…

— Эда, слышишь…

Он схватил ее за плечи. Эда почти не сопротивлялась. Ее губы коснулись щеки, затем Аарне ощутил их у своих губ. Губы у Эды потрескались, должно быть от весеннего ветра и солнца, и Аарне боялся сделать ей больно. Потому этот поцелуй был очень осторожным и нежным.

Эда пошла наверх. Аарне остался в вестибюле. Кто-то вышел из раздевалки. Тийт. Аарне, чувствуя какое-то смущение, не решился взглянуть на него. Они были вдвоем в вестибюле. Тийт подошел ближе.

— Ну? — спросил он.

— Что, ну?

— Как было?

— Не твое дело.

Тийт засунул руки в карманы и отвернулся. Пройдясь из угла в угол, он вплотную подошел к Аарне.

— Знаешь, ты эти штуки оставь…

— Ты тоже…

— Что?

— И тебе, милый друг, пора бы прекратить…

Тийт подошел еще ближе.

— Ну?

Аарне с силой толкнул его в грудь. Тийт покачнулся.

— Хватит… Слышишь… донжуан… — сказал Аарне.

Тийт сжал кулаки. Но на втором этаже послышались голоса, и Тийт отступил. Он молча пошел вверх по лестнице. Помедлив, Аарне пошел за ним.

У других настроение достигло высшей точки. Аарне заметил, что Эда уже танцует с Тийтом. Ему хотелось плюнуть. Все казалось бессмысленным. Он готов был расхохотаться. Некоторые проблемы были решены — по крайней мере, на ближайшие недели. Аарне сделал себе большой бутерброд и съел его…

Откуда-то появился Андо. Со скучающим видом он топтался около стола.

— Иди сюда…

Андо подчеркнуто медленно обошел вокруг стола.

— Спасибо!

— За что?

— Сам знаешь…

— Пожалуй. И все-таки ты — «рассерженный» молодой человек, — улыбнулся Андо и положил себе винегрета.

— Пошли играть, — сказал Аарне.

— Неохота…

— Идем…

Они пошли. Они пели и смеялись. Вместе было хорошо. Когда он встретился с Эдой, его опять охватило какое-то непонятное чувство. Это не вызвало отчаяния, а только тихую грусть. Со временем все пройдет! Отчего бы и не пройти! Аарне, ведь ты не станешь разыгрывать из себя мученика, ты отличный малый, слышишь!

Ранняя летняя ночь

И СНОВА ПОТЕКЛИ ДНИ.

К Аарне вернулась уверенность. Он занимался, отношения с Корнелем наладились, в школьной газете он опубликовал статью о Рабиндранате Тагоре. Он знал, что больше не любит Майю.

А Майя любила по-прежнему и из-за этого собиралась поступать в художественное училище.

Корнеля тревожили предстоящие экзамены, но он не показывал этого.

Аарне и сам не понимал, что или кто изменил так резко их отношения с Майей. Он не решался сказать об этом девушке ни слова. Жестоко сказать такое.

Странно, что любовь может пройти так скоро. Почти полгода ты был уверен, что у нее не будет конца, не может быть конца…

Самое главное — вовремя признаться себе в этом. Вовремя! Хватило ли у тебя смелости, Аарне?

ОНИ ШЛИ ВДОЛЬ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ НАСЫПИ. Поля были окрашены свежей зеленью. Время от времени мимо проносились товарные поезда.

— Ты изменился, — сказала Майя.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю… Ты не такой, как зимою…

Желтая прошлогодняя трава шелестела на легком ветру. Майя проводила ладонями по каким-то стебелькам.

«Я не верю в то, что разлюбил ее, — думал Аарне. — Я привык к ней… Но когда я смотрю на нее, я ощущаю полное безразличие».

— Я плохой, — сказал он громко.

— Нет… — прошептала Майя. — Нет.

— Скажи, я тебе что-нибудь дал?

— Дал. Много. Очень много.

«Я не могу ничему верить, — думал Аарне. — В каждом слове мне чудится фальшь. Как я ненавижу фальшь. Как ненавижу!»

Рельсы блестели на солнце, сходясь у горизонта. Медленно наступал вечер.

— Что я тебе дал, скажи?

— Все. Смысл жизни.

— И это все?

Майя молчала.

«Она идет в художественное училище только ради меня. Она думает моими мыслями, она пытается увидеть мир моими глазами… И все это она делает искренне. Как это глупо!.. Я ничто, а она мне подражает. О, дайте мне с кем-нибудь поспорить. Поспорить!»

Он спрыгнул с насыпи. Майя с удивлением посмотрела на него.

— Я не могу тебе помочь, — сказал Аарне.

— Что?

— Я обещал воспитывать тебя, помогать. Я не умею!

— Умеешь.

— Нет. Я чувствую. Я переоценил себя.

Аарне нарвал у дороги пучок заячьей капусты. Вскоре железную дорогу пересекло шоссе.

— Что это? — спросила Майя очень серьезно и попыталась улыбнуться.

— Шоссе.

— Где Тарту?

— Там же указатель.

Аарне подошел и прочитал: «Тарту 15 км».

ЧЕРНАЯ ЛЕНТА АСФАЛЬТА ПРОТЯНУЛАСЬ В СТОРОНУ ЗАКАТА. Гулко звучали их шаги. Майя набрала где-то большой букет цветов.

— Ты любишь цветы? — спросил Аарне, лишь бы что-то сказать.

— Не всегда. Но сегодня люблю.

У Аарне запершило в горле, и он, отвернувшись, посмотрел на поля, над которыми уже поднимался легкий туман. Затем он принялся что-то тихо насвистывать.

Майя долго шла молча, ее лицо оставалось неподвижным. Наконец, не поднимая головы, она спросила:

— Скажи… я… тебе нравлюсь?

Аарне молчал.

— Майя…

— Скажи, я тебе?..

— Да, — пробурчал он и рассердился на себя. — Веришь? — спросил он, обнимая Майю за плечи. Цветы упали на асфальт. Он хотел подобрать их, но Майя сказала равнодушно:

— Оставь. Я не суеверна. Пошли дальше.

У МАШИН ЗАСВЕТИЛИСЬ ФАРЫ. На указателе стояло: «Тарту 9 км». Они шли молча.

Начал Аарне:

— Майя, мы очень глупы и…

Девушка остановилась и неожиданно побежала назад. Аарне позвал ее, но она не услышала. Он медленно пошел за нею и, наконец, не выдержав, тоже побежал. И увидел, что Майя подбирает рассыпавшиеся цветы. «Все-таки она восприняла это как символ», — подумал Аарне и услышал за спиною рев машин. Со стороны города приближалась автоколонна. Первая машина, не сбавляя скорости, пронзительно засигналила. Майя не обратила на нее никакого внимания.

— Майя! Отойди! — закричал Аарне. Он побежал. — Перестань! Слышишь?!

Майя не поднимала головы. Машина приближалась. «Смерть», — мелькнуло в голове. Аарне с силой толкнул Майю, она упала в канаву. Машина промчалась мимо. Аарне обдало ветром и запахом бензина. Вторая машина. Третья. Четвертая. Опять все стихло. Майя медленно поднялась и оправила платье. Ее волосы растрепались.

— Зачем ты это сделала! — закричал Аарне. И только сейчас понял, почему убежала девушка.

«ТАРТУ 3 КМ». Ночь. Тишина.

— Я все понимаю, — говорила девушка. — Почему ты сразу не сказал? Зачем ты врал?

Аарне молчал.

— Зачем ты врал целый год? Играл со мной, как с куклой.

— Ты не смеешь так говорить. Я не врал. Как я мог сказать тебе то, чего я не знал сам?

Майя не слушала.

— Ты у меня все отнимаешь. — Она всхлипнула. — Я не верю больше людям. Я ничему больше не верю. Зачем тебе это надо было?

— Перестань!

— У меня больше ничего не осталось. Совсем ничего.

— А искусство? — спросил Аарне. Он подумал, как это страшно — быть так слабо привязанным к жизни, не иметь ничего надежного. — А искусство?

Майя ничего не ответила. Лишь у самого города она прошептала:

— Я не пойду в художественное училище.

— Вот видишь, — сказал Аарне. — Вот видишь. — И это было все, что он смог сказать.

ТЫ ИДЕШЬ В ОДНУ СТОРОНУ, я иду в другую, мы не говорим на прощание ни слова. Ночь растекается между домами и только слышно, как затихают наши шаги. Я наконец оглядываюсь, никого нет, только над вокзалом поднимается белое облако пара и лентой ползет над городом. Все кончено. Подъезжает последний автобус, я вхожу, и кондуктор протягивает билет.

ААРНЕ ДОБРАЛСЯ ДО ДОМА часов в одиннадцать. Тетя Ида еще не легла. Аарне закрыл дверь и прислонился к стене. Он пытался вспомнить, как уходила Майя, и не мог. Все расплывалось, как серый студень. Он пошел в кухню. Из окна падал тусклый свет, и он не стал включать электричество. Ощупью нашел кружку и подошел к ведру. Но тут случилось неожиданное. В темной кухне что-то загремело, забулькала вода. Это продолжалось несколько секунд, затем все смолкло, только где-то что-то журчало… Аарне не мог пошевелиться. Когда он, наконец, пошел зажечь свет, то почувствовал, что промокли носки.

Вспыхнул свет, и он увидел, что с табуретки свалилось почти полное ведро, по полу растекается вода, в ней плавают упавшие с веревки чулки.

За дверью послышались шаги тети Иды. Она вошла, оглядела кухню, перешагнула через лужу, сердито оттолкнула Аарне, подняла мокрые чулки, бросила их на веревку и хотела взять ведро. Но оно откатилось в угол.

Аарне хотел помочь.

— Убери руки! — вскрикнула тетя. Она снова потянулась за ведром, но покачнулась и упала коленями в воду. Неожиданно она подняла голову. Наверное, во взгляде Аарне было что-то такое, отчего тетя проговорила с едва скрываемым гневом:

— Ах, ты еще и смеешься?

Аарне отвернулся. Тетя поднялась и вытащила откуда-то из-за печки большую половую тряпку. Она с трудом согнулась, чтобы собрать воду, но не смогла ничего сделать. Аарне подошел к ней и сказал:

— Позволь мне помочь. Я виноват…

— Убери руки, — тихо сказала тетя.

Аарне ухватился за тряпку и потянул ее к себе. Тетя тянула тряпку в свою сторону. Встретив ее взгляд, Аарне отпустил тряпку.

— Чего ты хочешь? — очень тихо спросила тетя.

— Помочь!

— Ты издеваешься надо мной! — изо всех сил прокричала тетя несколько раз.

Аарне пожал плечами.

И почувствовал, как его чем-то ударили по щеке. По губам стекали отвратительные помои. Тетя, держа в руках мокрую тряпку, спросила:

— Хочешь еще? Хочешь еще, дрянь ты такая?

Аарне почувствовал, что он держит в руках какой-то предмет. Он крепче сжал его…

— Убери руки! — взвизгнула тетя. Дверь в соседнюю комнату открылась, и Аарне заметил испуганные глаза Линды. Он очнулся и разжал пальцы. Что-то с грохотом упало на пол. Это была кочерга. Аарне захотелось сесть.

Линда взяла из рук тети тряпку и собрала воду. Тетя Ида села. Аарне заметил, как сильно дрожат ее руки. Она пила, и вода плескалась через края стакана. Не глядя на Аарне, тетя сказала:

— Иди собирай свои вещи. Чтобы завтра тебя не было в этом доме.

Через некоторое время тетя Ида вошла в комнату и с удивлением обнаружила, что там никого нет.

День расплаты

— ВОТ ВИДИТЕ, — сказал Аарне Корнелю, — вот так все и получилось, и я теперь здесь…

Он грустно улыбнулся. Корнель потушил сигарету и сказал:

— Да, что же еще делать… Где вы провели ночь?

— У Индрека.

— А что будет дальше? Мать знает?

— Мать? Нет. Я сегодня напишу ей.

— У вас есть куда идти?

— Может быть, к Индреку…

— Он согласен?

— Да. У него почти свободная комната…

— Ну, тогда хорошо…

Корнель подошел к окну и раскрыл его. Было теплое солнечное утро.

— Вы осуждаете меня? — спросил Аарне.

— Как педагог… я должен был бы… Но я не делаю этого, потому что… я поступил бы так же. Конечно, следовало бы… Но это не имеет значения.

— Спасибо, — сказал Аарне.

Теперь перед ним стояла еще одна трудная задача: забрать свои вещи из старого желтого дома. Ночью он лишь надел пальто и, выбежав, позвонил у двери Индрека. Индрек еще не спал. Выслушав друга, он извлек откуда-то раскладушку… Так прошла эта ночь.

…ПРИБЛИЖАЯСЬ К ЖЕЛТОМУ ДОМУ, Аарне почувствовал, что то, что еще вчера было его домом, за ночь стало совсем чужим. Нахально скрипнула калитка. Странно, этот звук Аарне заметил впервые. Индрек насвистывал какой-то легкий мотивчик.

У двери Аарне задумался. Ключ висел на гвозде. Нет, Аарне нажал на кнопку звонка. Зашаркали туфли, щелкнул замок.

Аарне и Индрек поздоровались.

Тетя Ида ответила безразличным голосом. Ее глаза были красными — то ли от бессонницы, то ли от слез.

— Мы пришли за вещами, — сказал Аарне.

Тетя, не ответив, ушла в комнату. Мальчики пошли за ней. Все вещи были на своих местах. Тетя не успела еще ничего переставить. И кто знает, хотела ли она что-нибудь переставлять?

Под диваном лежали два пустых чемодана. Аарне раскрыл один из них и стал укладывать книги. Фейхтвангер, Ремарк, Отто Дикс, Рокуэлл Кент, Казаков, номера «Библиотечки «Лооминга», учебники… тетради… какие-то наброски… «Спецархив» — папка с фотографиями и письмами. Он не был уверен, что в его архиве не рылись…

Все это время тетя Ида вместе со своей сестрой неподвижно сидела на диване. Сестра ничего не видела и шевелила беззубым ртом. Аарне физически ощущал взгляд тети Иды и старался не смотреть в ту сторону.

В этом чемодане уместились все книги и бумаги. Опустевшая полка стояла, как пыльный скелет. Во втором чемодане уместились брюки, рубашки и свитер. Два пиджака… Один Аарне решил надеть. Но второй?

— Что у тебя под пальто? — спросил он Индрека.

— Только свитер.

— Тогда надень еще этот пиджак.

Они сидели на корточках у чемоданов. Переезжать всегда грустно. Аарне оглядел комнату. Просто, чтобы попрощаться.

— И в такой атмосфере я жил три года, Индрек, — прошептал он, немного удивившись.

Но у тети Иды был хороший слух.

— Ты… — начала она дрожащим голосом, — ты еще придешь ко мне когда-нибудь… Слышишь? Ты говоришь мне при прощании такие слова… Аарне… — Она заговорила тише. — Ты — невоспитанный щенок. Ты вообще не человек, ты понимаешь это? Разве я виновата в том, что ты молод?

Старая женщина неподвижно сидела на краю дивана и говорила. Говорила ли она мальчикам или же самой себе?

— Аарне, ты страшный обманщик… Никогда еще никто меня так не обманывал…

Аарне закрыл чемодан.

— Как мы их дотащим? — спросил Индрек.

— Как-нибудь.

Вот и все… Аарне выпрямился. Он думал, что сказать на прощанье. В восемнадцать лет он немного любил театральность… К счастью, он не нашел слов.

Поднялась и тетя Ида. Она выглядела совсем больной, тяжело дышала. Но у нее были свои слова:

— Аарне, мне жаль лишь одного… Это значит, я рада, что этого не видит твой отец… Это убило бы его. Твой отец спросил бы: «Кто сделал из моего сына нахала, хулигана? Кто?» Да, так бы он и спросил. Я спрашиваю то же самое. Скажи, кто тебя сделал таким? Кто?

— Ты, — ответил Аарне. — Ты сделала меня таким.

Тетя Ида беспомощно заморгала. Кровь отлила от ее лица. Она как будто хотела что-то сказать, но не смогла. Аарне шагнул в ее сторону. Тетя шарила руками вокруг себя, как будто искала куда бы сесть. А стула не было. Раньше, чем кто-нибудь успел пошевелиться, тетя Ида упала.

И еще один день

ААРНЕ ЕЩЕ РАЗ ПЕРЕЧИТАЛ второй пункт двадцать третьего билета. Завтра первый экзамен — физика. Дни пролетели быстро, как во сне. Месяц, целый месяц. Сейчас уже конец мая, за окном шумит молодая листва, и вечером долго светло.

Аарне думал об экзаменах без особого страха. Почти каждый день они с Индреком занимались… и все было не так уж страшно!

Вчера на консультации к Аарне подошла Линда и сказала:

— Аарне, тетя Ида вернулась из больницы и хочет тебя видеть.

Аарне ничего не ответил. Он не мог ничего ответить. Был ли он виноват в том, что тетя Ида получила инфаркт? Конечно, был. Может быть, нужно было иначе вести себя? Но как… В восемнадцать лет так трудно решить, что именно следовало делать, чтобы тетя Ида не получила инфаркта. Да, Аарне вел себя, как умел.

Он сложил книги. К физике он больше не притронется. Завтрашний день покажет…

ОН ВЫШЕЛ. Солнце грело совсем по-летнему. Его охватила какая-то тоска. Он не умел ее определить. Улицы будто вымерли в полуденной жаре. В тени, высунув языки, лежали собаки. Девушка в купальнике полола грядки. Аарне не любил летний город. Он скучал по запаху свежего сена, по белым ночам, когда в тумане монотонно свиристит коростель. Ему хотелось подержать в руках косу, увидеть, как падает под ноги прохладная утренняя трава, ему хотелось послушать летним вечером далекую песню.

Он уже не думал о смысле жизни и прочих абстрактных вещах. Если уж тебе дана жизнь, то нужно жить — со смыслом или без него. Если у тебя нет смысла жизни, то ты живешь, как животное, если он у тебя есть, то ты живешь, как человек. И ведь нельзя же все время думать о смысле жизни. Смысл приходит, когда ты работаешь. Без работы могут быть только поиски. Лишь умирая, замечаешь, что всю жизнь ты чего-то искал и ничего не нашел. Может быть, ты этого даже не поймешь. Об этом знают другие, но они промолчат, потому что о мертвом не принято говорить плохо.

ОН БОЯЛСЯ ВСТРЕЧИ С МАЙЕЙ. Странно, то, что началось туманной декабрьской ночью, еще не кончилось. Как-то он получил от Майи письмо. Девушка упрекала его. Она писала, что Аарне ей во многом помог, а потом все разрушил, но она все-таки собирается в художественное училище. Аарне стало жутко. Это известие еще более обострило накопившееся чувство стыда. Аарне подумал, что он, может быть, причинил другому человеку непоправимое зло… Возможно, все было бы по-другому если бы он любил… Но любви нет, а притворяться Аарне не умеет. «Ты не смог втоптать меня в грязь», — писала Майя. Как могла она быть такой несправедливой? Или все несчастные женщины таковы? «Я обязательно буду счастливой, — закончила Майя, — назло тебе я буду счастливой». — «Она права, — думал Аарне. — У нее будет все — дом, тепло, уют». И тут же подумал, какой он по сравнению с Майей бездомный. Ему пришлось крепко сжать кулаки и приказать самому себе:

— Прочь сентиментальность!

Но сентиментальность поглаживала его по голове и улыбалась ему насмешливо и дружелюбно.

ВЕЧЕРОМ ОН ОТПРАВИЛСЯ на тихую улицу. На щебенчатой мостовой играли дети. Шелестели листья. Так же волнующе они шелестят в белые ночи.

Он нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Линда. Она сказала, что тетя в своей комнате. На пороге в лицо ударил острый запах лекарств. В комнате было сумрачно, Аарне нерешительно остановился в дверях.

— А, — сказал кто-то, — проходи…

В углу на диване он заметил лежащую среди подушек тетю Иду. Аарне сел в кресло.

— Ну… как живешь?

— Хорошо, — ответил Аарне.

— Экзамены уже были?

— Нет, завтра первый.

Молчание. Где-то под потолком жужжала большая муха.

— Ничего, Аарне. Может быть, ты еще научишься уважать труд… видеть прекрасное…

— Может быть…

— Да…

Бессмысленные слова метались по комнате, как рыбы в аквариуме.

— Да, — сказала тетя, — время покажет, кто был прав… Может, и ты когда-нибудь поймешь, что… Как ты думаешь?

— Может быть…

— Да… так как угодничество… — Тетя достала из-под подушки носовой платок, высморкалась и продолжала: Очень… жаль, что среди молодежи так мало тех, кто в будущем не должны будут… да, ладно… зачем говорить об этом…

Аарне попытался улыбнуться и, не думая, сказал:

— Все равно умрем — насильственной смертью или естественной!

Тетя не обратила внимания на его слова и прошептала:

— Ну что ж, Аарне… Мне хочется, чтобы у тебя все было хорошо… Земля зарастет травой… Как все просто, не правда ли?

— Да, конечно… — «Как идиот», — подумал про себя Аарне. — Я должен идти…

— Погоди, посиди еще… Как мама?

— Хорошо.

— Домой ездил?

— Послезавтра поеду.

— Ты, наверное, в университет собираешься?

— Еще не знаю. Может быть, домой. Работать.

— Да, конечно… — сказала тетя. — Да, конечно… На какую работу? Ты же был талантливым… и кем там еще…

Слова о работе сорвались с языка случайно. Но он уже не мог расстаться с этой мыслью. Он стал искать причину в себе и нашел:

— Не такой уж я умный. Я устал. Хватит.

Зашевелилась совесть: «Ты принимал много красивых решений. И всегда они приходили так внезапно».

«Но однажды будет конец, однажды придется стать честным, — ответил Аарне. — Я сам хочу стать человеком… Раньше, чем превращать в людей других…»

«Ты не любил классических решений…»

«Оставь!» — отмахнулся от нее Аарне. Совесть задумалась.

— Да, — повторила тетя Ида. И без всякой связи добавила: — Аарне, твой отец любил эстонский народ. Твой отец был настоящим эстонцем… Помни об этом.

— Да, — Аарне поднялся.

— Посиди еще!

— Нет, спасибо, я должен идти.

Когда он дошел до двери, тетя сказала:

— Прощай. Не… Я тебя всегда… — Она почувствовала, что наплывают слезы, и закрылась простыней.

Аарне вышел из комнаты.

На пороге он ощутил грустный свет вечернего солнца и подумал, что победителя как будто и нет. Он уедет из этого города и вернется лишь тогда, когда… Да, когда? Осенью, когда воздух прохладнее и детство прошло, когда пахнет яблоками?

Рыжий кот валялся на солнце.

— Прощай, — сказал ему Аарне.

Когда он заворачивал за угол дома, ему показалось, что на улице его ждет Майя. Девушка обернулась. Нет, это была не она.

Аарне заметил, что из-за гардин желтого дома кто-то наблюдает за ним. Он выпрямился и, стараясь шагать ровно, пошел прочь.