О выпивке, о Боге, о любви

Когда поднимается рюмка,

любая печаль и напасть

спадают быстрее, чем юбка

с девицы, спешащей упасть.

Какая, к чёрту, простокваша,

когда живём один лишь раз

и небосвод – пустая чаша

всего испитого до нас.

Напрасно врач бранит бутыль —

в ней нет ни пагубы, ни скверны,

а есть и крылья, и костыль,

и собутыльник самый верный.

Понять без главного нельзя

твоей сплочённости, Россия:

своя у каждого стезя,

одна у всех анестезия.

Налей нам, друг! Уже готовы

стаканы, снедь, бутыль с прохладцей,

и наши будущие вдовы

охотно с нами веселятся.

Не мучась совестью нисколько,

живу года в хмельном приятстве;

Господь всеведущ не настолько,

чтобы страдать о нашем блядстве.

Не тяжелы ни будней пытки,

ни суета окрестной сволочи,

пока на свете есть напитки

и сладострастье книжной горечи.

Как мы гуляем наповал,

и пир вершится повсеместный!

Так Рим когда-то ликовал,

и рос Аттила, гунн безвестный.

Чтоб дети зря себя не тратили

ни на мечты, ни на попытки,

из всех сосцов отчизны-матери

сочатся крепкие напитки.

Не будь на то Господня воля,

мы б не узнали алкоголя;

а значит, пьянство – не порок,

а высшей благости урок.

Известно даже недоумку,

как можно духом воспарить:

за миг до супа выпить рюмку,

а вслед за супом – повторить.

Когда, замкнув теченье лет,

наступит Страшный суд,

на нём предстанет мой скелет,

держа пивной сосуд.

Вон опять идёт ко мне приятель

и несёт холодное вино;

время, кое мы роскошно тратим, —

деньги, коих нету всё равно.

Да, да, я был рождён в сорочке,

отлично помню я её;

но вырос и, дойдя до точки,

пропил заветное бельё.

Нам жить и чувствовать дано,

искать дорогу в Божье царство

и пить прозрачное вино —

от жизни лучшее лекарство.

Не верь тому, кто говорит,

что пьянство – это враг;

он или глупый инвалид,

или больной дурак.

Весь путь наш – это времяпровождение,

отмеченное пьянкой с двух сторон:

от пьянки, обещающей рождение,

до пьянки после кратких похорон.

Я многому научен стариками,

которые всё трезво понимают

и вялыми венозными руками

спокойно свои рюмки поднимают.

Седеет волос моих грива,

краснеют опухлости носа,

и рот ухмыляется криво

ногам, ковыляющим косо.

Пока скользит моя ладья

среди пожара и потопа,

всем инструментам бытия

я предпочёл перо и штопор.

Познавши вкус покоя и скитаний,

постиг я, в чём опора и основа:

любая чаша наших испытаний

легчает при долитии спиртного.

Наслаждаясь воздержанием,

жду, чтоб вечность протекла,

осязая с обожанием

плоть питейного стекла.

Мы пьём и разрушаем этим печень,

кричат нам доктора в глухие уши,

но печень мы при случае подлечим,

а трезвость иссушает наши души.

На дне стаканов, мной опустошённых,

и рюмок, наливавшихся девицам,

такая тьма вопросов разрешённых,

что время отдохнуть и похмелиться.

Вчера ко мне солидность постучалась,

она по седине меня нашла,

но я читал Рабле и выпил малость,

и вновь она обиженно ушла.

Аскет, отшельник, дервиш, стоик,

наверно, правы – не сужу;

но тем, что пью вино густое,

я столь же Господу служу.

Любых религий чужды мне наряды,

но правлю и с охотой, и подряд

я все религиозные обряды,

где выпивка зачислена в обряд.

Людей великих изваяния

печально светятся во мраке,

когда издержки возлияния

у их подножий льют гуляки.

Какое счастье – рознь календарей

и мой диапазон души не узкий:

я в пятницу пью водку как еврей,

в субботу после бани пью как русский.

Паскаль бы многое постиг,

увидь он и услышь,

как пьяный мыслящий тростник

поёт «Шумел камыш».

Нет, я не знал забавы лучшей,

чем жечь табак, чуть захмелев,

меж королевствующих сучек

и ссучившихся королев.

Снова я вчера напился в стельку,

нету силы воли никакой;

Бог её мне кинул в колыбельку

дрогнувшей похмельною рукой.

А страшно подумать, что век погодя,

свой дух освежив просвещением,

Россия, в субботу из бани придя,

кефир будет пить с отвращением.

Когда друзья к бутылкам сели,

застрять в делах – такая мука,

что я лечу к заветной цели,

как штопор, пущенный из лука.

Где-то в небе, для азарта

захмелясь из общей чаши,

Бог и чёрт играют в карты,

ставя на кон судьбы наши.

Однажды летом в январе

слона увидел я в ведре,

слон закурил, пустив дымок,

и мне сказал: «Не пей, сынок».

«Зачем добро хранить в копилке?

Ведь после смерти жизни нет», —

сказал мудрец пустой бутылке,

продав учёным свой скелет.

К родине любовь у нас в избытке

теплится у каждого в груди,

лучше мы пропьём её до нитки,

но врагу в обиду не дадим.

Когда однажды ночью я умру,

то близкие, надев печаль на лица,

пускай на всякий случай поутру

мне всё же поднесут опохмелиться.