Обещание

III

Покинувъ Кордову, войско донъ Фернандо достигло мало по малу Севильи, хотя не безъ борьбы. Ему пришлось выдержать нѣсколько битвъ по дорогѣ, и только овладѣвши знаменитымъ Гуадаирскимъ замкомъ, королевскія войска очутились въ виду невѣрнаго города.

Неподвижный, блѣдный и ужасный графъ Гомарскій сидѣлъ въ своей палаткѣ, опираясь на рукоять своего меча и устремивши глаза въ пространство съ тѣмъ неопредѣленнымъ выраженіемъ, которое замѣчается у людей, смотрящихъ въ одну точку и не видящихъ ничего, что ихъ окружаетъ.

Около него стоялъ старѣйшій изъ его оруженосцевъ, единственный человѣкъ, который осмѣливался подступиться къ нему во время припадковъ его черной хандры, не навлекая гнѣва на свою голову.

— Что съ вами, сеньоръ? — говорилъ онъ. Какая скорбь васъ томитъ и снѣдаетъ? Печальный идете вы на битву и печальный возвращаетесь назадъ, даже послѣ побѣды. Когда всѣ воины спятъ, утомленные дневными трудами, я слышу, какъ вы тоскливо вздыхаете; а если подойду къ вашей постели, то вижу, какъ вы стараетесь побороть что-то невидимое, что мучаетъ васъ. Вы просыпаетесь, открываете глаза, но вашъ ужасъ не разсѣевается. Что съ вами, сеньоръ? скажите мнѣ. Если это секретъ, я съумѣю хранить его въ моей памяти, какъ въ могилѣ.

Казалось, что графъ не слушалъ оруженосца; тѣмъ не менѣе, когда прошло нѣсколько времени, онъ мало по малу вышелъ изъ своей неподвижности, какъ будто слова. только теперь дошли отъ его слуха къ сознанію, и, ласково приближая къ себѣ оруженосца, сказалъ серьезнымъ и медленнымъ голосомъ:

— Я страшно мучился, но молчалъ. Я думалъ, что страдаю по милости пустой фантазіи, и до сихъ поръ стыдился говорить объ этомъ; но нѣтъ — то, что со мной происходитъ, не есть фантазія. Должно быть, я нахожусь подъ вліяніемъ какого-нибудь страганаго проклятія. Или небо или адъ хотятъ чего-то отъ меня и добиваются этого сверхъестественными средствами. Помнишь тотъ день, когда мы встрѣтились съ маврами въ Тріанскомъ Альхарафѣ? Насъ было немного; схватка была ужасна, и я чуть не погибъ. Ты видѣлъ, какъ въ самый разгаръ битвы ранили моего коня, и, ослѣпленный яростью, онъ бросился прямо къ сильнѣйшему отряду мавританскаго воиска. Я напрасно старался его удержать; поводъ выскользнулъ у меня изъ рукъ, и взбѣшенное животное несло меня на вѣрную сыерть. Мавры уже сомкнули свои ряды и приготовились встрѣтить меня пиками; цѣлая туча стрѣлъ свистѣла вокругъ меня; конь былъ уже въ нѣсколькихъ шагахъ отъ желѣзной стѣны, о которую мы оба должны были разбиться, какъ вдругъ… повѣрь — мнѣ это не почудилось — я увидѣлъ руку, которая схватила узду, остановила коня съ сверхъестественной силой, повернула его къ рядамъ моихъ солдатъ и точно чудомъ спасла меня.

Напрасно я искалъ своего спасителя: никто его не видѣлъ и не зналъ. «Когда вы неслись на встрѣчу пикамъ, отвѣчали на мои разспросы — вы были совершенно одни; мы даже немало дивились, когда увидѣли, что вы повернули назадъ, потому что знали, что конь ужь не слушался всадника». Въ этотъ вечеръ я вернулся въ палатку сильно озабоченный и тщетно пытался вырвать изъ своей памяти воспоминаніе объ этомъ странномъ приключеніи. Когда же я подошелъ къ постели, то вдругъ опять увидѣлъ ту же руку, прекрасную, блѣдную руку, которая распахнула мой пологъ и затѣмъ скрылась. Съ тѣхъ поръ всюду и во всякое время вижу я эту таинственную руку, которая предупреждаетъ мои желанія и направляетъ мои дѣйствія. Я видѣлъ во время осады Тріанскаго замка, какъ она схватила на лету и отвела въ сторону стрѣлу, которая готова была поразить меня; я видѣлъ во время пировъ, гдѣ я пробовалъ заглушить свое горе среди шума и ликованія, какъ она наполняла виномъ мой кубокъ; и вѣчно она у меня передъ глазный и слѣдуетъ за мной всюду, куда я ни пойду: въ палаткѣ и въ бою… днемъ и ночью… въ эту самую минуту, теперь, смотри, смотри — вотъ она нѣжно оперлась на мое плечо…

Съ этими славный графъ вскочилъ и началъ ходить, какъ безумный, взадъ и впередъ, подавленный глубокимъ ужасомъ.

Оруженосецъ прослезился. Онъ думалъ, что его господинъ сошелъ съума, и, конечно, не противорѣчилъ ему, а только сказалъ огорченнымъ голосомъ:

— Пойдемте… выйдемъ на минуту изъ палатки; можетъ быть, вечерняя прохлада освѣжитъ вашу голову и успокоитъ эту непонятную скорбь, для которой я не нахожу утѣшенія.